Annotation


Пять девочек исчезают одна за другой.

Пять крошечных захоронений найдены на лесной опушке.

В каждом – маленькая рука. Левая.

С самого начала расследования у следователей возникает ощущение, что ими манипулируют, ведь каждая новая находка отсылает их к новому убийце. К делу привлекают Милу Васкес, специалиста по похищениям.

И тут возникает теория, в которую никто не хочет верить…

Захватывающий триллер известного итальянского писателя Донато Карризи «Подсказчик» публикуется в новом переводе.





* * *



Донато Карризи



1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

Примечание автора





notes1





* * *





Донато Карризи

Подсказчик





© И. Заславская, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®





* * *




Тюрьма

Пенитенциарный округ № 45

Рапорт начальника, д-ра Альфонса Беранже

В канцелярию

Генерального прокурора

Ж. Б. Марена

Тема: КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Уважаемый господин Марен!

Осмелюсь написать Вам о весьма странном случае, произошедшем с одним арестантом.

Речь идет о заключенном под номером РК-357/9. Мы называем его только по номеру, поскольку он не пожелал открыть нам свое имя.

Полиция задержала его 22 октября. Человек бродил ночью – один и без одежды – по деревенской улице района .

Сопоставление отпечатков пальцев с теми, что содержатся в архивах, полностью исключает его соучастие в предыдущих правонарушениях, равно как и в преступлениях, оставшихся нераскрытыми. Однако упорный отказ назвать себя, в том числе и в зале суда, стоил ему приговора к четырем месяцам и восемнадцати дням тюремного заключения.

С момента поступления в исправительное учреждение заключенный РК-357/9 ни разу не нарушил дисциплину и неизменно соблюдал тюремный распорядок. По характеру этот человек довольно замкнут и не склонен к общению с окружающими.

Возможно, именно поэтому никто до сих пор не заметил странного поведения, лишь недавно привлекшего внимание одного из наших надзирателей.

Заключенный РК-357/9 протирает суконной тряпочкой все предметы, с которыми соприкасается, собирает все волоски, выпадающие у него за день, до блеска начищает столовые приборы и унитаз всякий раз после их использования.

Иными словами, мы имеем дело с маньяком гигиены или же – что более вероятно – с человеком, который ни под каким видом не желает оставлять органический материал.

Вследствие этого у нас возникли серьезные подозрения, что заключенный РК-357/9 совершил особо тяжкое преступление и намерен помешать нам получить анализ ДНК для его опознания.

До нынешнего дня он содержался в одной камере с другим заключенным, который явно содействовал ему в сокрытии биологических следов. Но мы пресекли это сообщничество, переведя его в одиночную камеру, о чем уведомляю Вас.

Прошу дать поручение Вашим подчиненным провести надлежащее расследование и при необходимости срочно получить постановление суда на взятие у заключенного РК-357/9 анализа ДНК.

Прошу также учесть тот факт, что через 109 дней (12 марта) срок его заключения истекает.

Заверяю Вас в моем нижайшем почтении,

начальник тюрьмы

д-р Альфонс Беранже





1




Место в окрестностях В. 5 февраля

Его доставил вертолет, который по памяти, словно ночная бабочка, уверенно летел сквозь ночь. Чуть трепетали пыльные лопасти, облетая засады гор, безмолвных, словно великаны, уснувшие плечом к плечу.

Над ними расстилалось бархатное небо. Внизу шумел густой лес.

Пилот обернулся к пассажиру и указал ему на громадный белый котлован в земле, похожий на раскаленное жерло вулкана.

Вертолет повернул в том направлении.

Спустя семь минут они приземлились на обочине автострады. Магистраль была перекрыта, и район оцеплен полицией. Человек в синем костюме подошел встретить пассажира под самый винт, придерживая трепетавший на ветру галстук.

– Добро пожаловать, доктор, ждем вас, – постарался он перекричать шум моторов.

Горан Гавила не ответил.

Спецагент Стерн продолжал:

– Пойдемте, я вам все объясню по дороге.

И они направились по неровной тропке, оставив за спиной гул вертолета, который снова взлетел, ввинчиваясь в чернильное небо.

Туманная завеса скользила, как саван, обнажая очертания холмов. Вокруг плыли растворенные в ночной влаге запахи леса, пронизывая одежду и добираясь до тела.

– Все было непросто, уверяю вас. Словами не передашь, это надо видеть.

Агент Стерн шел на несколько шагов впереди Горана, раздвигая ветви кустов, и, не оборачиваясь, продолжал рассказывать:

– Все началось сегодня утром, около одиннадцати. Двое ребятишек шли по тропинке со своей собакой. Входят в лес, поднимаются на холм и оттуда спускаются на поляну. Собака – лабрадор-ретривер, они любят копать, сами знаете… Словом, пес вдруг почуял что-то, стал сам не свой и как начал копать. Тут первый и вылез.

Горан сдерживал шаг, поскольку растительность на холме становилась все гуще, а сам склон – все круче. Он заметил у Стерна небольшую прореху на штанине, возле колена, – стало быть, этой ночью он немало побродил среди этих зарослей.

– Ребятишки, разумеется, сразу убежали и доложили местной полиции, – продолжал агент. – Те приехали, осмотрели местность, рельеф, стали искать улики. Все как положено. Потом кому-то стукнуло в голову выкопать другую яму – нет ли чего еще…. И вот он, второй! Тогда они вызвали нас. Мы ведь тут с трех часов торчим. Кто знает, сколь их там под землей? Ну вот, прибыли мы, значит…

Перед ними открылась небольшая поляна, освещенная прожекторами, – световое жерло вулкана. Внезапно запахи леса исчезли, и обоим в нос ударила характерная вонь. Горан поднял голову, потянул ноздрями:

– Фенол.

И увидел.

Круг небольших могил. И людей – человек тридцать – в белых комбинезонах, которые в этом марсианском галогеновом свете раскапывали ямы лопатками и осторожно расчищали их метелками. Кто-то прочесывал траву, кто-то фотографировал и записывал в журнал каждую находку. Движения их были замедленными, жесты – точными, обдуманными, но словно бы под гипнозом, и всех окутывала какая-то сакральная тишина, которую время от времени нарушало лишь слабое щелканье вспышек.

Горан выделил среди них агентов Сару Розу и Клауса Бориса. Еще там был Рош, старший инспектор, который узнал его и тут же широкими шагами двинулся навстречу. Он собирался что-то сказать, но доктор опередил его вопросом:

– Сколько?

– Пять. Каждая длиной пятьдесят сантиметров, шириной двадцать и пятьдесят глубиной… Что, по-твоему, хоронят в таких ямах?

Во всех одно и то же. Одно и то же.

Криминолог сверлил его глазами в ожидании ответа.

И дождался:

– Левую руку.

Горан обвел взглядом людей в белых комбинезонах, копошившихся на этом нелепом кладбище под открытым небом. Земля вернула только разложившиеся останки, но корень этого уходил в глубины времени, в нереальное бытие.

– Это они? – спросил Горан, хотя уже знал ответ.

– Судя по анализу ПЦР, это лица женского пола, белые, от семи до тринадцати лет.

Девочки.

Рош произнес эту фразу без всякого выражения. Будто долго сдерживал плевок, от которого горечь разлилась во рту.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

Двадцать пять дней назад провинциальный журнальчик поместил заметку: пропала ученица престижного интерната для детей богатых родителей. Двенадцатилетняя девочка по имени Дебби. Все решили, что это бегство. Одноклассники видели, как она выходила из школы после уроков. Ее отсутствие было замечено только во время вечерней переклички в дортуаре. Сюжет, изложенный снисходительным тоном, занял половину третьей полосы; в благополучном исходе поисков поначалу никто не сомневался.

Затем исчезла Анника.

Десятилетняя девочка из предместья с деревянными домиками и белой церковью. Решили, что она заблудилась в лесу, куда частенько ездила на велосипеде. В поисках приняли участие все жители пригорода. Но безрезультатно.

Прежде чем люди осознали, что произошло на самом деле, грянул третий случай.

Третью звали Сабина, самая маленькая. Семь лет. Случилось это в городе, в субботний вечер. Родители вместе с дочкой отправились в луна-парк, как и прочие семьи с детьми. Там, на карусели, она села на лошадку, рядом было полно других детей. Мать увидела ее на первом круге и помахала ей. На втором помахала снова. А на третьем Сабины уже не было.

Только тогда кое у кого мелькнула мысль, что пропажа трех девочек на протяжении трех дней – явно неспроста.

Были развернуты полномасштабные поиски. Последовали сообщения по телевидению. По городу поползли слухи, что действует один или несколько маньяков, возможно даже банда. По сути, сведения, дающие возможность выстроить более или менее обоснованную версию, у следствия отсутствовали. Полиция установила горячую линию для сбора информации, хотя бы и анонимной. Звонков было сотни; на их проверку ушли бы месяцы. Но никаких следов пропавших девочек так и не обнаружили. В комиссариате полиции никак не могли договориться, под юрисдикцию какого отдела попадает этот случай.

Наконец в дело вступила следственная группа по расследованию особо тяжких преступлений во главе со старшим инспектором Рошем. Поиски пропавших детей не входили в его компетенцию, но общий психоз достиг такого накала, что было решено сделать исключение.

Рош и его группа уже работали вовсю, когда исчезла четвертая девочка.

Мелисса была старше всех – тринадцать лет. Как и всем девочкам в округе, родители запретили ей выходить по вечерам, боясь маньяка, державшего в страхе весь город. Но это вынужденное затворничество совпало с днем ее рождения, и у Мелиссы были на тот вечер свои планы. Они с подружками замыслили побег и решили провести вечер в местном боулинге. Все подружки явились. Не пришла только Мелисса.

После ее исчезновения началась охота на монстра, порой весьма сумбурная, несогласованная. Жители объединились, готовые самолично вершить правосудие. Полиция установила блокпосты на всех дорогах. Проверки всех бывших заключенных или подозреваемых в преступлениях, связанных с малолетними детьми, ужесточились. Родители не отпускали детей одних из дому даже в школу. Многие учебные заведения закрылись ввиду неявки учащихся. Люди покидали свои дома только в самых крайних случаях. Вечером, после восьми часов, города и деревни буквально вымирали.

Какое-то время известий о новых исчезновениях не поступало. И многие начали думать, что принятые меры предосторожности достигли желаемого эффекта – отпугнули маньяка. Но это было заблуждение.

Похищение пятой девочки стало самым скандальным.

Каролина, одиннадцать лет. Ее утащили прямо из постели, в которой она спала рядом с комнатой ничего не заметивших родителей.

Пять девочек за неделю! Потом семнадцать дней затишья.

До сего момента.

До этих пяти погребенных детских рук.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

Горан уперся взглядом в круг этих могилок. В жуткий хоровод ручек. Казалось, вот-вот зазвучит детская песенка.

– Теперь уже ясно, что это не простые исчезновения, – говорил Рош, подзывая к себе команду.

Обычная практика. Роза, Борис и Стерн подошли и стали слушать, опустив глаза в землю и сцепив руки за спиной.

– Я думаю о том, кто привел нас сюда в этот вечер. О том, кто все это предвидел. Мы здесь, потому что он так захотел, это его замысел. И все это он устроил для нас. Этот спектакль для нас, господа. Только для нас. Тщательно подготовленный спектакль. Он предвкушал этот момент и нашу реакцию. Хотел ошеломить. Показать, как он велик и всесилен.

Все закивали.

Кто бы он ни был, этот постановщик, его ничем не проймешь.

Рош, давно включивший Гавилу в группу как полноправного специалиста, вдруг заметил, что криминалист, глядя в одну точку, напряженно о чем-то думает.

– А ты, доктор, что скажешь?

И тогда Горан нарушил воцарившуюся тишину единственным словом:

– Птицы.

Поначалу никто его не понял.

А он после паузы невозмутимо продолжил:

– Я сначала не заметил, только сейчас обратил внимание. Странно. Послушайте.

Из тьмы леса доносилось птичье многоголосье.

– Поют, – удивленно проговорила Роза.

Горан обернулся к ней и кивнул.

– Реагируют на свет. Перепутали прожектора с солнцем. Вот и поют, – пояснил Борис.

– По-вашему, это и есть замысел? – спросил Борис, повернувшись к нему. – Или… пять зарытых рук. Конечности. Без тел. И вы считаете, в этом нет особого зверства. Нет тела – нет лица. Нет лица – нет человека, нет личности. Спрашивается, где же девочки? Ведь их тут нет, в этих ямах. Мы не можем заглянуть им в глаза и потому не ощущаем всей глубины трагедии. Ведь это, собственно говоря, не люди. Это лишь части… Они не могут вызвать сострадание. Он не явил нам такой милости. Страх – вот наш удел. Нам не дано оплакивать этих малюток. Он лишь дал нам понять, что они мертвы. По-вашему, это имеет смысл? Стаи птиц кричат во мраке, который прорезал искусственный свет. Мы их не видим, а они наблюдают за нами – тысячи птиц. Что это? Вроде бы обычное явление. А на поверку – плод иллюзии. Вот и надо приглядеться к иллюзионистам: зло порой вводит нас в заблуждение, маскируясь под вполне обычное явление.

Все молчали. Казалось, криминалисту вновь удалось выявить вроде бы мимолетный, но навязчивый символический смысл. Тот, который прочие обычно не видят, или, как в данном случае, не слышат. Детали, контуры, нюансы. Тень от предметов, темная аура, в которой таится зло.

У каждого маньяка свой четкий почерк, в котором он обретает удовлетворение, которым гордится. Труднее всего понять его умонастроение. Затем и нужен Горан. Для того-то его и вызвали, чтобы он обнаружил это необъяснимое зло с помощью эффективных средств своей науки.

В этот момент к ним подошел рабочий в белом комбинезоне и растерянно доложил:

– Господин инспектор, тут еще кое-что… Рук стало шесть.





2




Учитель музыки заговорил.

Но ее поразило не это. Такое бывает. Многие одинокие личности высказывают свои мысли в заточении домашних стен. Миле и самой случалось говорить вслух, когда она бывала дома одна.

Нет. Новизна была в другом. Окупилась целая неделя сидения в промерзшей машине, припаркованной перед серым домом; неделя подглядывания в маленький бинокль за перемещениями человека лет сорока, пухлого и рыхлого, который спокойно курсировал по своей небольшой упорядоченной вселенной, повторяя одни и те же жесты, словно ткал ему одному видимый узор паутины.

Учитель музыки заговорил. Новым на сей раз было то, что он произнес имя.

Мила следила за тем, как буква за буквой слетают с его губ. Пабло. Это подтверждение, ключ, открывающий доступ в таинственный мир. Теперь она это знала.

Учитель музыки принимал гостя.

Еще десять дней назад Пабло был всего лишь восьмилетним быстроглазым мальчишкой с темно-русыми волосами, который раскатывал по кварталу на своем скейтборде. Это было неизменно: по всем поручениям матери и бабки Пабло гонял на скейте. Часами мог сновать на этой доске взад-вперед по улице. Для соседей, наблюдавших за ним в окно, малыш Паблито (так его все называли) уже стал привычной деталью пейзажа.

Быть может, именно потому в то февральское утро никто из обитателей жилого квартала, знавших друг друга по именам и ведущих однообразную жизнь, ничего не заметил. На пустынной улице появился зеленый универсал «вольво» (недаром учитель музыки выбрал машину, похожую на прочие семейные фургоны на подъездных аллейках). Тишину – такой привычный атрибут субботнего утра – нарушали только ленивое шуршание шин по асфальту и стальное царапанье скейтборда, набирающего скорость. Пройдет шесть долгих часов, прежде чем кто-то заметит, что в звучании субботнего утра недостает именно этого царапанья и что малыша Пабло холодным солнечным утром поглотила ползучая тень, намертво оторвав его от любимого скейта.

Полицейские, которые после подачи заявления наводнили сонный квартал, окружили доску на четырех колесиках.

Это случилось всего десять дней назад.

Возможно, теперь уже поздно для Пабло. Для хрупкой детской души. Для того, чтобы без последствий вырвать его из кошмара.

Теперь скейт лежит в багажнике полицейской машины вместе с игрушками, одеждой, другими вещдоками, которые Мила буквально обнюхала, чтобы взять след, который привел ее к этой бурой норе. К учителю музыки, что преподает в высшем учебном заведении, а еще играет на органе в церкви утром по воскресеньям. Вице-президент музыкального общества, он каждый год проводит небольшой фестиваль, посвященный Моцарту. Застенчивый холостяк, очкарик с залысинами на лбу и мягкими влажными руками.

Мила рассмотрела его как следует. Наблюдательность – ее талант.

Она шла в полицию с вполне конкретной целью и, закончив академию, всю себя посвятила профессии. Уголовные элементы или закон как таковой ее не интересовали. Не для того она без устали обшаривала каждый закуток, где незаметно кроется чья-то тень.

Прочитав имя Пабло по губам учителя, Мила почувствовала острую боль в правой ноге – то ли от многочасового сидения в машине в ожидании этого знака, то ли от раны на бедре, на которую пришлось накладывать швы.

«Ничего, потом займусь лечением», – пообещала она себе. Потом. А сейчас, едва в голове оформилась эта мысль, Мила приняла решение немедленно войти в тот дом, чтобы разрушить чары и прекратить этот кошмар.

– Докладывает агент Мила Васкес. Обнаружен подозреваемый в похищении малолетнего Пабло Рамоса. Проживает в доме бурого цвета, номер двадцать семь по бульвару Альберас. Возможны осложнения.

– Вас понял, агент Васкес. Направляем двоих патрульных, они будут у вас минут через тридцать.

Долго.

Тридцати минут у Милы нет. И у Пабло нет.

Страх оказаться лицом к лицу с формулой «слишком поздно» заставил ее двинуться по направлению к дому.

Голос из рации звучал далеким эхом, а она, держа пистолет у бедра и бдительно озираясь, мелкими быстрыми шагами добралась до белого забора, которым дом был обнесен только сзади.

Громадный белоствольный платан простер над ним свою крону. Листья то и дело меняли цвет, по воле ветра показывая серебристую изнанку. Мила подошла к деревянной калитке, прильнула к штакетнику, прислушалась. Время от времени в уши ударяли волны рок-музыки, донесенные ветром бог знает откуда. Мила, вытянув шею, заглянула за калитку и окинула взглядом ухоженный сад, сарайчик, красный резиновый шланг, змеящийся по траве к дождевальной установке. Пластиковую мебель, газовую печь для барбекю. Все тихо. Лилово-сиреневые двери матового стекла. Мила протянула руку и откинула щеколду. Петли чуть скрипнули, когда она приоткрыла калитку ровно настолько, чтобы протиснуться в сад.

И тут же закрыла: если кто выглянет в окно, ничего не заметит. Все должно оставаться как было. Затем она пошла, как учили в академии, на цыпочках, чтобы не сминать траву, готовая ринуться вперед при малейшей необходимости. В несколько мгновений она была уже у черного хода, с той стороны, с которой тени не отбросить, даже если заглянешь в дом. Что она и сделала. Сквозь матовые стекла что-либо разглядеть трудно, но по очертаниям мебели понятно: это подсобка. Мила легонько коснулась дверной ручки и нажала. Послышался щелчок замка.

Открыто.

Учитель музыки наверняка чувствует себя надежно в берлоге, которую обустроил для себя и своего пленника. Вскоре Миле станет ясно зачем.

Линолеум на полу скрипел при каждом движении резиновых подошв. Она пыталась изо всех сил ступать потише, но вскоре поняла, что кеды лучше снять. Босая, она вошла в коридор и услышала его голос.

– Еще мне нужна упаковка кулинарной бумаги. И средство для чистки керамики… да, именно это… Потом купите мне шесть пакетов куриного супа, сахар, телепрограмму и две пачки сигарет «лайт», обычной марки.

Голос доносился из гостиной. Учитель музыки отдавал распоряжения по телефону. Слишком занят, чтобы выходить самому? Или не хочет оставлять без присмотра своего гостя?

– Да, дом двадцать семь, бульвар Альберас. Благодарю. И принесите сдачу с пятидесяти, а то у меня больше нет наличных.

Мила двинулась на голос, прошла мимо зеркала, отразившего ее в искаженном виде, как в комнате смеха. Когда подобралась к двери комнаты, напрягла руку с пистолетом, выдохнула и возникла на пороге. Она ожидала застигнуть его врасплох, быть может, спиной к ней и все еще с трубкой в руке, возле окна. Отличная была бы мишень.

Но нет.

Гостиная пуста, трубка лежит на аппарате как положено.

Мила поняла, что никто не говорил по телефону из этой комнаты, когда почувствовала на затылке холодное прикосновение дула.

Он подошел сзади.

«Дура!» – выругала она себя. Учитель музыки отлично обустроил свое логово. Скрипнувшая садовая калитка и звук шагов были сигналами постороннего присутствия. Затем он разыграл телефонный звонок, чтобы подманить жертву. А также кривое зеркало – оно помогло ему незаметно оказаться у нее за спиной. Все, чтобы заманить ее в ловушку.

Она почувствовала движение руки, протянутой за ее оружием, и выпустила его.

– Стреляй, но тебе все равно не уйти. Скоро здесь будет полиция, так что лучше тебе сдаться добровольно.

Он не ответил. Скосив глаза, она разглядела часть лица. Неужели он улыбается?

Учитель музыки отступил. Пистолет больше не упирался ей в затылок, но Мила не переставала чувствовать магнитное притяжение пули в затворе. Человек обошел ее сбоку и наконец оказался в поле зрения. Он долго смотрел на нее, не глядя в глаза. Что-то в глубине его зрачков показалось Миле входом в преисподнюю.

Учитель музыки спокойно повернулся к ней спиной и пошел к пианино, стоявшему у стены. Подойдя, сел на табурет и окинул взглядом клавиатуру. Затем положил оба пистолета на край, с левой стороны.

Руки взлетели вверх и тут же опустились на клавиши.

Комната наполнилась звуками Ноктюрна № 20 до-диез минор Шопена, и Мила едва не задохнулась от напряжения шейных мышц. Пальцы маэстро легко двигались по клавишам, завораживая, гипнотизируя Милу нежностью звуков.

Пытаясь вернуть ясность сознания, она потихоньку скользила назад босыми пятками, пока вновь не очутилась в коридоре. Там перевела дух и немного успокоила бешено бьющееся сердце. Затем неотступно преследуемая мелодией, обежала все помещения. Кабинет. Ванную. Кладовку.

Добралась до закрытой двери.

Толкнула створку плечом. Рана на бедре отозвалась болью, и Мила перенесла упор на дельтовидную мышцу. Деревянная створка подалась.

Слабый свет из коридора разрядил завесу мрака в помещении, где окна казались заколоченными. Следуя за бликом света, Мила встретилась взглядом с парой влажных испуганных глаз. Паблито сидел там, на кровати, подтянув ноги к худенькому тельцу. На нем были только трусики и майка. Судя по выражению лица, он пытался сообразить, стоит или нет бояться Милу, является ли и она частью его кошмарного сна.

– Пойдем отсюда, – сказала она то, что всегда говорила потерявшемуся ребенку.

Он закивал, вытянул руки и обхватил ее за шею. Мила прислушалась к звукам, доносившимся из гостиной: музыка продолжала свою погоню за ней. Ей вдруг стало страшно, что пьеса слишком скоро кончится и они не успеют уйти из дома. В сознании возникла новая тревога. Она рискует жизнью – своей и заложника. И теперь ей страшно. Страшно снова ошибиться. Страшно споткнуться на последнем шаге, который вынесет ее прочь из этой проклятой норы, и понять, что дом ее не выпустит, опутает коконом, навсегда сделает своей пленницей.

Однако дверь распахнулась, и они очутились в скудном, но утешительном свете дня.

Когда сердцебиение совсем унялось и она сумела выбросить из головы пистолет, оставшийся в доме, и покрепче прижать Пабло к себе, согреть своим теплом, избавить от всех страхов, мальчик шепнул ей на ухо:

– А она с нами не пойдет?

Ноги вдруг отяжелели, как будто вросли в землю. Она пошатнулась, но равновесия не потеряла.

И спросила, сама не зная зачем, быть может подчиняясь осознанию, от которого стыла кровь:

– А где она?

Мальчик поднял руку и пальцем показал на второй этаж. Дом насмешливо, будто издеваясь, пялился на них всеми своими окнами и распахнутой дверью, которая только что выпустила их.

И тогда страх ушел совсем. Мила преодолела последние метры, отделявшие ее от машины. Усадив маленького Пабло на сиденье, она сказала ему тоном торжественного обещания:

– Я скоро.

И ее вновь поглотил дом.



Она опомнилась у подножия лестницы. Поглядела наверх, не задумываясь о том, что там найдет. И начала подъем, держась за перила. Шопен по-прежнему преследовал ее в этих поисках. Она одолевала ступеньку за ступенькой, не отрывая руки от перил, которые, казалось, удерживали ее на каждом шагу.

Музыка внезапно оборвалась.

Мила замерла и прислушалась. Потом сухо грянул выстрел, за ним последовал глухой звук падения и несколько беспорядочных нот, – учитель музыки упал на клавиатуру. Мила буквально взлетела на верхний этаж. У нее не было уверенности в том, что это не очередной обман. Лестница сворачивала на площадку, продолжением которой был узкий коридор, устланный ковровым покрытием. В глубине его виднелось окошко. А под ним – человеческое тело, казавшееся против света невероятно хрупким и тонким; ноги стоят на стуле; руки протянуты к свисающей с потолка петле. Мила увидела, как девушка пытается просунуть голову в эту петлю, и вскрикнула. Она тоже увидела Милу и заторопилась. Ведь именно так он сказал, именно так научил ее:

– Если они придут, убей себя.

«Они» – это все люди, внешний мир, те, кто не поймет и никогда не простит.

Мила метнулась к девушке в отчаянной попытке остановить ее. И чем ближе подбегала, тем больше ей казалось, что она бежит против часовой стрелки.

Много лет назад, в другой жизни эта девушка была маленькой девочкой.

Мила очень хорошо запомнила ее фотографию, поскольку основательно изучила ее, мысленно запечатлела каждую черточку, каждую складочку, занесла в реестр каждую особую примету вплоть до малейших изъянов на коже.

И глаза… Голубые, с золотистыми искорками. Способные сохранить сверканье вспышки. Глаза десятилетней девочки Элисы Гомес. Сфотографировал ее отец, украдкой, в праздник, когда она разворачивала подарок, не обращая внимания ни на что другое. Мила представляла себе, как отец окликает девочку и неожиданно щелкает аппаратом. Элиса даже не успевает удивиться. Выражение, запечатленное камерой, не передать словами: волшебное приближение улыбки, прежде чем она расцветет на губах и заиграет во взгляде, как только что народившаяся звезда.

Ничего удивительного, что родители Элисы Гомес дали именно эту фотографию, когда Мила попросила у них недавний снимок. Нельзя сказать, чтоб он подходил для поставленной цели: на нем выражение лица Элисы было неестественным, и потому едва ли по нему можно было составить представление о том, как изменилось это лицо с годами. Коллеги Милы, задействованные в расследовании, остались недовольны. Но Мила проигнорировала их ворчание, так как чувствовала энергию, исходящую от этого снимка. Именно на нее она будет ориентироваться. Не на лицо среди многих лиц, лицо обычной девочки, одной из многих, а именно на эту девочку с этим огнем в глазах. Если, конечно, за это время кто-нибудь не погасил его.

Мила едва успела схватить ее за ноги, прежде чем тело всей тяжестью повисло на веревке. Она извивалась, упиралась, пыталась кричать. Пока Мила не назвала ее по имени.

– Элиса, – сказала она с нежностью.

И та узнала себя.

Хотя забыла, кто она такая. Годы плена искоренили все приметы личности. Они отхватывали каждый день по кусочку, пока не внушили ей, что этот человек – ее семья, а остальной мир вычеркнул ее из своих списков.

Элиса с недоумением посмотрела Миле в глаза. И успокоилась, позволила себя спасти.





3




Шесть рук. Пять имен.

С этой загадкой опергруппа покинула лесную поляну, переместившись в стоящий на дороге фургон. Горячий кофе с бутербродами не слишком вязался с возникшей ситуацией, хотя и был призван хоть как-то взбодрить присутствующих.

Впрочем, никто в это холодное февральское утро и не подумал протянуть руку к еде.

Стерн вытащил из кармана коробочку с мятными пилюлями и вытряхнул две на ладонь, а затем отправил прямо в рот. Сказал, что они помогают ему думать.

– Как это возможно? – добавил он, обращаясь больше к себе, чем к другим.

– Скотство! – почти неслышно вырвалось у Бориса.

Роза искала в фургоне точку, на которой можно было бы сосредоточить внимание. Горан заметил это. Он понимал, что ее мучает: у нее дочь – ровесница тех девочек. Когда сталкиваешься с преступлениями против малолетних, прежде всего думаешь о своих детях. Спрашиваешь себя: что, если… Но не даешь себе закончить этот вопрос, потому что от одной мысли плохо становится.

– По кускам выдает, – пробормотал старший инспектор Рош.

– Мы для этого здесь? Собирать трупы? – с досадой спросил Борис, человек действия, не представлявший себя в роли могильщика.

Он рассчитывал на поимку преступника. Остальные закивали в такт его словам.

– Разумеется, главное – найти виновного, – успокоил их Рош. – Но мы не можем уклониться от поиска останков.

– Это все нарочно.

Все уставились на Горана в недоумении.

– Лабрадор, который учуял и раскопал руку, входит в планы преступника. Он наблюдал за ребятишками с собакой и знал, что они пойдут гулять в лес. Потому и разместил там свое маленькое кладбище. Идея проста. Он завершил свое «дело» и показал его нам – вот и все.

– То есть нам его не схватить? – вспылил Борис, не в силах поверить тому, что услышал.

– Вам лучше меня известно, как делаются подобные вещи.

– Но ведь он не успокоится? Он снова будет убивать? – Роза тоже не желала мириться с этим. – На сей раз выгорело, значит он попробует еще.

Она ждала возражений, но Горан молчал. Даже будь у него готовый ответ – как найти слова, чтобы выразить: с одной стороны, конечно, это жуткое зверство, а с другой – хочется, чтобы оно повторилось. Поскольку нет другой возможности схватить преступника, если он не проявит себя снова, и все они это понимали.

Старший инспектор Рош вновь подал голос:

– Обнаружив тела, мы хотя бы дадим родителям возможность устроить похороны и навещать могилу.

Рош, по обыкновению, вывернул вопрос наизнанку, представив его в политкорректном виде. Он уже репетировал пресс-конференцию, на которой надо будет смягчить подробности и позаботиться о собственном имидже. Прежде всего скорбь – чтобы выиграть время. А уж потом расследование и виновные.

Но Горан заранее знал, что ничего у Роша не выйдет: журналисты все равно примутся обсасывать каждую деталь этой истории и непременно подадут ее под кровавым соусом. Уж теперь-то они ему ничего не спустят: каждый его жест, каждое слово будет истолковано как торжественное обещание. Рош уверен, что сумеет удержать в узде репортеров, изредка подбрасывая им то, чего они так жаждут. Горан оставил старшего инспектора пребывать в этой зыбкой иллюзии.

– Надо придумать, как обозвать этого типа, пока пресса на нас не накинулась, – заключил Рош.

Горан был согласен, но по другой причине. У доктора Гавилы, как у любого криминалиста, сотрудничающего с полицией, были свои методы. Первый – приписывать преступнику черты, позволяющие превратить неясную, неопределенную фигуру в нечто человеческое. Ибо перед лицом столь жуткого, столь бессмысленного зла людям свойственно забывать, что преступник – такой же человек, как и его жертва, что он зачастую живет нормальной жизнью, имеет работу, а то и семью. Обосновывая свой тезис, доктор Гавила то и дело напоминал студентам в университете, что всякий раз, когда случалось изловить серийного убийцу, его соседи и домашние были до крайности удивлены.

«Мы называем их чудовищами, поскольку чувствуем, как далеки они от нас, и мы хотим их видеть другими, – говорил он на семинарах. – А они всем и во всем похожи на нас. Чтобы как-то оправдать человеческую природу, мы отказываемся верить, что наш ближний способен на такое. Антропологи называют этот фактор „деперсонализацией преступника“. Это как раз и представляет собой главное препятствие в поимке серийного убийцы. Человека можно поймать, потому что у него есть слабые места. У монстра их нет».

В аудитории у Горана всегда висела одна и та же черно-белая фотография ребенка. Маленького, пухленького, беззащитного человеческого детеныша. Студенты, видя ее каждый день, проникались нежностью к этому изображению. И когда (обычно где-то в середине семестра) кто-то из них, набравшись смелости, спрашивал, кто это, Горан призывал их угадать. Догадки были самые разнообразные и причудливые. А он веселился, глядя на их лица, после того как объявлял, что, вообще-то, это Адольф Гитлер.

После войны вождь нацизма стал в коллективном сознании чудовищем, и народы-победители не желали воспринимать его иначе. Вот почему детских фотографий фюрера никто не знал. Монстр не может быть ребенком, не может внушать иных чувств, кроме ненависти, не может жить такой же жизнью, как его сверстники, ставшие жертвами.

«Очеловечить Гитлера значило бы каким-то образом объяснить его, – говорил Горан студентам. – Но общество пребывает в убеждении, что высшее зло объяснить и понять нельзя. Ведь любая попытка объяснения в какой-то мере оправдывает это зло».

В фургоне опергруппы Борис предложил присвоить устроителю этого кладбища рук имя Альберт, в память о старом деле. Предложение вызвало у присутствующих улыбку, и решение было принято.

Отныне все члены опергруппы будут называть убийцу этим именем. И день за днем Альберт начнет обретать черты. Нос, глаза, лицо, собственную жизнь. Каждый станет представлять его по-своему, но уже во плоти, а не как ускользающую тень.

– Альберт, значит?

После совещания Рош все еще мысленно взвешивал медийный эффект этого имени, обкатывал его во рту, словно пробовал на вкус. А что, может быть.

Но старшего инспектора неотступно терзала другая мысль. И он поделился ею с Гораном.

– Если хочешь знать, я согласен с Борисом. Боже правый! Ну не могу я заставлять моих людей искать трупы, в то время как этот психопат всех нас выставляет дураками!

Горан понимал, что, говоря о «своих людях», Рош прежде всего имеет в виду себя. Ведь это на него посыплются все шишки за отсутствие результата, именно его станут обвинять в неэффективности действий федеральной полиции, неспособной поймать убийцу.

К тому же оставался нерешенным вопрос с шестой рукой.

– Я решил пока не разглашать новость о существовании шестой жертвы.

Горан оторопел:

– Как же мы тогда узнаем, кто это?

– Я все продумал, не волнуйся.



За время своей службы Мила Васкес раскрыла восемьдесят девять дел, связанных с пропавшими людьми, за что получила три медали и массу благодарностей. Ее считали экспертом в этой области и нередко приглашали консультировать даже за границу.

Нынешняя операция по одновременному освобождению Пабло и Элисы стала очередным громким успехом. Мила молча принимала поздравления: они ее раздражали. Она была готова признать все свои ошибки. Скажем, то, что вошла в серый дом, не дождавшись подкрепления. Недооценила обстановку и возможные ловушки. Подвела под угрозу и себя, и заложников, позволила подозреваемому разоружить ее, приставив пистолет к затылку, и, наконец, не предотвратила самоубийство учителя музыки.

Но начальство закрывало на все это глаза, выпячивая ее заслуги перед журналистами, наперебой старавшимися непременно увековечить ее на снимках.

Мила всегда уклонялась от этих вспышек, под тем предлогом, что следует хранить анонимность для будущих расследований. На самом деле она не выносила фотографироваться. Она даже свое отражение в зеркале видеть не могла. И не потому, что природа обделила ее красотой, вовсе нет. Но к тридцати двум годам изматывающие часы в спортзале начисто искоренили в ее облике всякую женственность. Все округлости, любую мягкость. Словно женственность – это зло, с которым надо бороться. Мила и одевалась чаще всего по-мужски, хотя мужеподобной не выглядела, нет, просто ее вид отметал обычные представления о том, как должна выглядеть женщина, чего она и добивалась. Ее одеяния были бесполыми: не слишком облегающие джинсы, потрепанные кроссовки, кожаная куртка. Есть чем согреться, наготу прикрыть – и хорошо. Она не тратила время на выбор тряпок: зайдет в магазин, купит первое попавшееся – и ладно, остальное не важно. Вот такая сверхзадача.

Быть невидимкой среди невидимок.

Может быть, потому ей удавалось пользоваться мужской раздевалкой с другими агентами участка.

Мила уже минут десять стояла перед открытым аптечным шкафчиком, перебирая в памяти события сегодняшнего дня. Кажется, она собиралась что-то сделать, но сейчас мыслями унеслась далеко. Лишь режущая боль в бедре вернула ее к реальности. Рана снова открылась; Мила пробовала остановить кровь тампоном, залепила ее пластырем, но все было напрасно. Порез слишком глубокий – иглой и ниткой края не стянешь. Наверное, все-таки надо показаться врачу, но так не хочется в больницу. Там будут задавать слишком много вопросов. Она решила наложить повязку потуже: может, это остановит кровотечение, – а потом еще раз попробует зашить. Так или иначе, надо принять антибиотик, чтоб не было заражения. Агент, который время от времени поставлял ей новости о новичках в кругу бомжей на вокзале, добудет ей липовый рецепт.

Вокзалы.

Странно, подумала Мила, для большинства людей это перевалочный пункт, а для некоторых – конечный. Они оседают там и никуда оттуда не двигаются. Вокзал – нечто вроде преисподней, где собираются заблудшие души в ожидании, что кто-нибудь придет и заберет их.

Каждый день в среднем пропадают двадцать пять человек. Статистика известная. Люди вдруг перестают подавать о себе вести. Исчезают без предупреждения, не взяв с собой багажа. Как будто растворяются в небытии.

Мила знает, что по большей части это отбросы общества, наркоманы, мошенники, всегда готовые нарушить закон, те, кто не вылезает из тюрем. Но есть среди них и такие (инородное меньшинство), кому в определенный момент их жизни понадобилось навсегда исчезнуть. Как той матери семейства, что пошла за продуктами в супермаркет и не вернулась домой, или сыну, брату, что сели в поезд, но до пункта назначения так и не доехали.

По мнению Милы, у каждого из нас своя дорога. Дорога, ведущая домой, к любимым людям, ко всем нашим главным привязанностями. Эта дорога, как правило, одна, по ней мы учимся ходить и по ней всю жизнь ходим. Но бывает, этот путь обрывается. Порой начинается вновь, но с другого конца. Иной раз мы, после того как с трудом прорубили этот путь, возвращаемся к точке обрыва, а то он так и останется прерванным.

Порой кто-то заблудится во тьме.

Мила знает, более половины исчезнувших возвращаются обратно с готовой историей. А некоторые даже не утруждают себя рассказами – просто возобновляют прежнюю жизнь. От тех, кому повезло меньше, остается лишь остывшее тело. И наконец, есть такие, о ком никто никогда ничего не узнает.

И среди них обязательно есть дети.

Родители порой готовы отдать жизнь, желая выяснить, что же стряслось на самом деле. В чем они ошиблись. На что отвлеклись и что привело к трагедии неизвестности. Что случилось с их детенышем. Кто его похитил и зачем. Одни допытываются у Бога, за что они так наказаны. Другие изводят себя до конца дней, ища ответ, а чаще всего так и умирают, не дождавшись ответа на вопрос. «Скажите мне хотя бы, жив он или мертв», – умоляют они. Они плачут, ведь им нужно только это. Смириться они не могут, им надо лишь перестать надеяться. Потому что надежда убивает медленнее всего.

Мила не верит в байки о том, что правда несет облегчение. Она испытала это на своей шкуре, когда в первый раз нашла пропавшего. И вновь испытала в тот день, когда отвезла домой Пабло и Элису.

Мальчика весь квартал встретил криками радости, симфонией клаксонов, кружением машин.

Элису – нет: слишком много времени прошло.

После освобождения из плена Мила доставила ее в специализированный центр, где ею занялись работники социальной службы. Ее накормили, дали чистую одежду. Почему, интересно, она всегда оказывается на один-два размера больше, недоумевала Мила. Быть может, потому, что годы забвения истощили этих несчастных, и если б они не нашлись, то, наверное, вовсе бы растаяли.

Элиса за все время не проронила ни слова. Она позволила ухаживать за собой, принимая все, что с ней делали. Потом Мила объявила, что отвезет ее домой. Элиса и тогда ничего не сказала.

Глядя в аптечку, офицер полиции вспоминала лица родителей Элисы Гомес, когда она с ней ступила на порог дома. Те были не подготовлены и слегка смущены. Возможно, они думали, что им привезут девочку десяти лет, а не взрослую девушку, с которой у них нет ничего общего.

Элиса росла умной, не по возрасту развитой. Первым словом, которое она произнесла, было «Мэй», имя ее плюшевого медвежонка. А мать запомнила и последнее – когда они расставались – «до завтра»: так она сказала, отправляясь ночевать к подружке. Но «завтра» для Элисы Гомес так и не наступило. Ее «вчера» стало одним нескончаемым, растянувшимся на много лет днем.

В этот долгий день Элиса для своих родителей оставалась десятилетней девочкой, что жила в комнате, полной кукол и рождественских подарков, сложенных у камина. Она останется навсегда такой, какой ее запомнили, увековеченной на фото памяти, пленницей волшебных чар.

Пускай Мила и нашла ее, но родители по-прежнему продолжают ждать свою потерянную девочку и не знают покоя.

После объятий, сдобренных несколько дежурными слезами, госпожа Гомес пригласила их в дом и предложила чаю с печеньем. С дочерью она вела себя как с гостьей – быть может, в тайной надежде, что та уйдет, нанеся визит, и оставит их с мужем в привычном уединении.

Мила всегда сравнивала печаль со старым шкафом, от которого хочешь избавиться, но он все-таки остается на месте, распространяя по комнате запах старой мебели. И со временем к нему привыкаешь, вбираешь его в себя.

Элиса вернулась, и ее родителям надлежит снять траур и возместить окружающим все сострадание, которым они были окружены все эти годы. Причин печалиться у них больше не будет, но хватит ли смелости поведать миру о том, как тяжело жить в доме с чужим человеком?

После часа, ушедшего на соблюдение приличий, Мила поднялась, чтобы попрощаться, но во взгляде матери ей почудился призыв о помощи. «Что же мне делать?» – безмолвно выкрикнула женщина, оказавшись лицом к лицу с новой реальностью.

Миле тоже надо признать горькую правду. Элиса Гомес нашлась чисто случайно. Если б ее похититель спустя годы не решил увеличить «семью» за счет Паблито, никто бы и не узнал, как обстоит дело. И Элиса навсегда осталась бы в мире, сотворенном только для нее волею безумного тюремщика. Сначала как дочь, потом как верная жена.

С этой мыслью Мила закрыла шкафчик. «Забудь, забудь, – сказала она себе. – Это единственное лекарство».

Квартал постепенно пустел, и ей захотелось домой. Там она примет душ, откупорит бутылку портвейна, поджарит каштаны на газовой плите, сядет у окна гостиной смотреть на дерево и, если повезет, задремлет на диване.

Но стоило ей заторопиться к этой желанной награде – вечеру в одиночестве, – как в раздевалке появился один из ее коллег.

Ее вызывает сержант Морешу.



В этот февральский вечер улицы влажно блестели. Горан открыл дверцу такси. Машины у него не было, водительских прав тоже, и он предоставлял другим доставлять его куда надо. Не то чтобы он совсем не умел водить – нет, он пробовал, и у него получалось, но человеку, привыкшему погружаться в собственные мысли, за руль лучше не садиться. И Горан поставил на этом крест.

Расплатившись с водителем, он выставил на тротуар ноги в ботинках сорок четвертого размера, затем вытащил из пачки третью за день сигарету. Закурил, дважды затянулся и выбросил. Такую привычку он выработал, с тех пор как решил бросить курить, – своего рода компромисс, попытка обмануть потребность в никотине.

Он вышел из машины и, наткнувшись взглядом на свое отражение в витрине, какое-то время рассматривал его. Нечесаная борода, обрамляющая усталое лицо. Круги под глазами, шапка спутанных волос. Он сознавал, что не слишком следит за собой. Следят за собой, как правило, совсем другие мужчины.

По общему мнению, самой поразительной чертой Горана было его долгое загадочное молчание.

А еще глаза, огромные, внимательные.

Скоро ужин. Он медленно поднялся по лестнице. Вошел в свою квартиру, прислушался. Через несколько секунд, когда он привык к этой новой тишине, он различил знакомый ласковый голос Томми, который играл у себя в комнате. Горан пошел на звук, но застыл на пороге, не решаясь прервать его.

Томми девять лет, беззаботный возраст. У него каштановые волосы, он любит все красное, баскетбол и мороженое, даже зимой. Есть у него задушевный друг, Бастиан, с которым он устраивает фантастические «сафари» в школьном саду. Они оба скауты и нынешним летом собираются вместе в лагерь. Последнее время все разговоры только об этом.

Глаза, огромные, внимательные.

Томми заметил Горана, стоявшего в дверях, и с улыбкой обернулся.

– Поздно, – укорил он.

– Знаю! Дела… – извинился Горан. – Госпожа Руна давно ушла?

– Сын заехал за ней полчаса назад.

Горан разозлился: госпожа Руна уже несколько лет служит у него гувернанткой и потому должна знать – он не любит, когда Томми остается дома один. Подобная ситуация иной раз наводит его на мысль о том, что дальше так продолжаться не может. Но одному ему не справиться. Похоже, единственный человек, обладавший некой таинственной силой, который все умел и все успевал, забыл перед уходом оставить ему шпаргалку с магическими формулами.

Надо наконец объяснить все госпоже Руне, причем объяснить доходчиво. Он скажет ей, чтобы она непременно дожидалась его, когда он задерживается. Томми почувствовал, о чем он думает, и нахмурился, поэтому Горан тут же попытался отвлечь его:

– Есть хочешь?

– Я съел яблоко, пачку крекеров и выпил стакан воды.

Горан с усмешкой качнул головой:

– Не слишком плотный ужин.

– Это полдник. Я бы еще чего-нибудь съел.

– Спагетти.

Томми радостно захлопал в ладоши. Горан потрепал его по макушке.

Вместе они приготовили пасту и накрыли на стол, как люди, ведущие общее хозяйство в семье, где у каждого свои обязанности и каждый выполняет их, не спрашивая остальных. Его сын быстро учится, Горану есть чем гордиться.

Последние месяцы были нелегкими для них обоих. Жизнь могла расползтись по швам, но он старательно соединял их, терпеливо завязывая узлы. Выработал распорядок дня на случай, когда его не было дома. Еда по часам, четкое расписание, утвердившиеся привычки. С этой точки зрения ничто не изменилось по сравнению с прошлым. Все повторялось в том же виде, и это внушало Томми уверенность.

В конце концов, они учатся оба, друг у друга, учатся сосуществовать с пустотой и при этом не закрывать глаза на действительность. Если у кого-то из них появляется потребность высказаться, он высказывается.

Единственное, что им не удается, – назвать пустоту по имени. Потому что этого имени уже нет в их словаре. Они используют другие названия, другие выражения. Это странно. Человек, дающий имена серийным убийцам, не знает, как назвать ту, что когда-то была его женой, и позволил сыну обезличить свою мать. Как будто она персонаж из сказок, которые он читает Томми каждый вечер.

Томми – единственный противовес, удерживающий его в этом мире. Без него было бы так легко соскользнуть в бездну, которую он каждый день исследует снаружи.

После ужина Горан удалился к себе в кабинет. Томми пошел за ним. Это их ежевечерний ритуал. Он садится в старое скрипучее кресло, а сын ложится на ковер, и у них начинаются вымышленные диалоги.

Горан обвел взглядом свою библиотеку. Книги по криминологии, криминальной антропологии, судебной медицине заполонили все шкафы. Некоторые в тисненых переплетах, с золотым обрезом, другие попроще, но тоже в добротных обложках. Внутри содержатся ответы. Однако самое трудное, как он всегда говорил ученикам, – это задать вопросы. В книгах много снимков, переворачивающих душу. Раны, язвы, следы пыток, ожоги, расчлененные тела. Все датировано, запротоколировано; под каждым четкая подпись. Человеческая жизнь, хладнокровно превращенная в объект исследований.

Еще недавно Горан не позволял Томми входить в это святилище. Боялся, что мальчик не совладает с любопытством и, открыв наугад одну из книг, поймет, как жестока бывает жизнь. Но однажды Томми нарушил запрет, и Горан застал его лежащим на ковре, вот как сейчас, листающим научный том. Горан до сих пор помнит, как Томми застыл над изображением молодой женщины, выловленной из реки зимой. Она была голая, синяя, с неподвижными глазами.

Похоже, снимок ничуть не испугал Томми, и вместо того чтобы дать сыну нагоняй, Горан, скрестив ноги, уселся рядом на ковер.

– Знаешь, что это?

Томми довольно долго молчал, словно припоминая. А потом невозмутимо перечислил все, что увидел. Точеные руки, волосы, подернутые инеем, взгляд, блуждающий бог знает где. И даже начал придумывать, чем она зарабатывала на жизнь, с кем дружила, где жила. И Горан понял: его сын разглядел на этом снимке все, кроме одного. Кроме смерти.

Дети не замечают смерти. Потому что их жизнь длится один день – от момента пробуждения до того, когда надо идти спать.

В тот момент Горан вдруг почувствовал, что не сумеет защитить сына от вселенского зла. Точно так же, как годы спустя так и не сумел оградить его от зла, причиненного матерью.



Сержант Морешу был не похож на прежних начальников Милы. Ему наплевать на славу и фотографии в газетах. Поэтому Мила ожидала порицания за то, как проведена операция в доме учителя музыки.

Морешу был импульсивен и в поступках, и в смене настроения. Он секунды не мог удержать обуревающие его чувства. Поэтому гнев и раздражение мгновенно сменялись у него улыбчивостью и любезностью. И чтобы не терять времени, он совмещал противоречивые действия. Скажем, хочет утешить, кладет руку тебе на плечо и одновременно подталкивает к двери. Или, например, разговаривает по телефону и трубкой чешет висок.

Но на сей раз он не торопился.

Сесть не предложил, Мила так и осталась стоять. Затем вытянул под столом ноги, сцепил пальцы рук и надолго вперил в нее взгляд.

– Едва ли ты отдаешь себе отчет в том, что сегодня произошло.

– Знаю, я допустила много ошибок, – признала Мила, опережая его.

– Нет, ты спасла троих человек.

Она застыла, будто ее парализовало.

– Троих?

Морешу потянулся в кресле и опустил глаза на лежащий перед ним лист бумаги.

– В доме учителя музыки найдена запись. Судя по всему, он собирался похитить еще одну…

Сержант протянул Миле фотокопию страницы ежедневника. Дата, а под ней написано имя.

– Присцилла? – спросила она.

– Присцилла, – откликнулся Морешу.

– Кто такая?

– Девочка, которой повезло.

Больше он ничего не сказал, потому что сам не знал ничего. Ни фамилии, ни адреса, ни фотографии. Ничего. Только имя. Присцилла.

– Поэтому кончай себя казнить. – И, не давая Миле времени ответить, добавил: – Я наблюдал за тобой на пресс-конференции. У тебя был такой вид, словно тебе все это ни к чему.

– Мне и правда все это ни к чему.

– Черт возьми, Васкес! Да ты понимаешь, чем тебе обязаны люди, которых ты спасла? Не говоря уже об их семьях!

«Ну да, поглядели б вы в глаза матери Элисы Гомес», – хотела сказать Мила. Но промолчала, ограничилась кивком. Морешу посмотрел на нее, покачал головой:

– С тех пор как ты здесь, на тебя не подали ни единой жалобы.

– Это хорошо или плохо?

– Если сама не понимаешь, значит у тебя серьезные проблемы, девочка моя. Поэтому думаю, тебе сейчас не помешает работа в команде.

– Зачем? – вскинулась она. – Я делаю свое дело, и меня занимает только это. Я уже привыкла справляться одна. А в команде надо будет к кому-то приноравливаться. Как вам объяснить, что…

– Собирай чемодан, – прервал ее Морешу, не слушая возражений.

– С чего такая спешка?

– Вечером выезжаешь.

– Это что, наказание?

– Нет, не наказание. И не отпуск. Им нужен консультант. А ты весьма популярна.

– А в чем дело? – нахмурилась Мила.

– Пять похищенных девочек.

Мила слышала об этом в новостях.

– Почему я?

– Потому что есть еще и шестая, но они пока не знают, кто она.

Ей нужны были еще пояснения, но Морешу, видимо, счел, что разговор закончен, и вновь заспешил: взял папку и помахал ею в направлении двери:

– Тут и билет на поезд.

Мила прижала к себе папку и направилась к выходу. На пороге вновь обернулась к сержанту:

– Присцилла, говорите?

– Да.





4




«The Piper at the Gates of Dawn», 67-й. «A Sauceful of Secrets», 68-й. «Ummagumma», 69-й, как саундтрек к фильму «Еще». В 71-м – «Meddle». До этого был еще один, в 70-м, это точно. Название вылетело из головы. Но помнится, на обложке была корова. Черт, как же назывался альбом?

Надо бы заправиться.

Индикатор был почти на нуле; лампочка перестала мигать – загорелась ровным красным светом.

Но ему не хотелось останавливаться.

Он уже пять часов за рулем и проехал почти шестьсот километров. Но оттого, что между ним и тем, что случилось ночью, такой внушительный разрыв, ему не стало легче. Руки судорожно сжимают руль. Шейные мышцы напряжены до боли.

Он на мгновение оглянулся.

«Не думать… не думать…»

Он загружал ум знакомыми, утешительными воспоминаниями. В последние десять минут сосредоточился на полной дискографии «Пинк Флойд», а перед этим в течение четырех часов перебирал названия любимых фильмов, имена хоккеистов, которые последние три сезона играли за любимую команду, бывших одноклассников и учителей. Дошел даже до миссис Бергер. Как, интересно, она поживает? Любопытно было бы повидать ее. Лишь бы отгородиться от той мысли. Теперь вот ум застрял на этом проклятом альбоме с коровой на обложке.

И мысль вернулась.

Скорей избавься от нее. Загони в дальний угол мозга, где уже несколько раз за ночь смог ее удержать. Иначе опять будешь обливаться потом, а то и слезами отчаяния. Впрочем, недолго. Страх возвращался и стискивал железной хваткой желудок. Но он не давал ему затуманить сознание.

«Atom Heart Mother».

Вот как называется диск. Миг счастья, правда мимолетный. В его положении о счастье мечтать не приходится.

Он вновь оглянулся назад.

И опять подумал: надо бы заправиться.

Время от времени из-под коврика под ногами выползало прогорклое аммиачное облако, напоминая о том, что он обделался. Мышцы ног начинали ныть, немели икры.

Гроза, почти всю ночь хлеставшая дождем автостраду, отходила за гребни гор. Он видел зеленоватые вспышки на горизонте, в то время как диктор в очередной раз сообщал по радио сводку погоды. Скоро уже рассветет. Час назад он миновал железнодорожный переезд и выехал на автостраду. Даже не остановился, чтобы оплатить выезд. Его цель в тот момент состояла в том, чтобы мчаться вперед, все дальше.

В точности соблюдая полученные инструкции.

На несколько минут он позволил себе отвлечься. Но мысль неизбежно возвращалась к воспоминаниям о той ночи.

Вчера утром, около одиннадцати, он подъехал к отелю «Модильяни». Весь день занимался делами представительства компании в этом городе, а вечером, как и было запланировано, поужинал с несколькими клиентами в гостиничном бистро. И в одиннадцатом часу удалился к себе в номер.

Заперев дверь, он первым делом ослабил узел галстука перед зеркалом, и тут отражение явило ему, наряду с потным лицом и опухшими глазами, истинный облик его наваждения. Именно так он выглядит, когда желание берет над ним верх.

Глядя в зеркало, он недоуменно спрашивал себя, каким образом ему удавалось весь вечер скрывать от сотрапезников свои мысли. Он беседовал с ними, слушал дурацкие разговоры про гольф, про настырных жен, смеялся над неприличными анекдотами, а сам был далеко. Он предвосхищал момент, когда, вернувшись в номер и ослабив узел галстука, увидит, как тошнота, сдавившая горло, прорвется пóтом, одышкой, затравленным взглядом.

Когда из-под маски выглянет его настоящее лицо.

Оставшись один, он смог наконец-то дать волю желанию, которое так сдавливало грудь и распирало штаны, что он даже боялся, как бы они не лопнули. Но нет, обошлось. Он сумел сдержаться.

Потому что знал: это скоро пройдет.

Как всегда, он поклялся себе, что это в последний раз. Как всегда, это обещание повторялось до и после. И как всегда, он нарушал его и давал себе снова – в следующий раз.

Он выскользнул из гостиницы около полуночи, на пике возбуждения. Поехал кружить без цели, в ожидании. Днем он между делом наметил себе несколько перспективных мест, чтобы заранее быть уверенным: все пойдет согласно плану, без помех. Он два месяца готовился, два месяца обхаживал свою «бабочку». Ожидание – необходимый аванс всякого наслаждения. Его можно посмаковать. Он выверил детали, потому что именно на них засыпаются другие. Но он в эту ловушку не угодит. Никогда в жизни. Даже теперь, когда после обнаружения кладбища рук ему понадобились дополнительные меры предосторожности. В городе полно полиции, и все вроде бы начеку. Но он умеет быть невидимкой. Ему бояться нечего. Надо только расслабиться. Скоро он увидит бабочку на бульваре, на месте, условленном вчера. Он вечно опасался, как бы бабочка не передумала, как бы с ее стороны что-то пошло не так. Это было бы печально, и от подобной ноющей печали ему не отделаться много дней. А что еще хуже – тогда уже не спрячешься. Но он твердил себе, что и на сей раз все выйдет как надо.

Бабочка прилетит.

Он проворно посадит ее в машину, обволакивая привычными комплиментами, которые не только льстят, но и рассеивают сомнения и страхи. Он привезет ее на место, которое выбрал для них сегодня днем, – в глубине улочки, откуда открывался вид на озеро.

У всех бабочек пронзительный запах. Они пахнут жвачкой и кроссовками. И пóтом. Он это любит. Этот запах впитался в обивку его машины.

Даже сейчас он бьет в ноздри, смешанный с запахом мочи. Слезы хлынули снова. Сколько всего случилось с того мгновения! До чего же резок был переход от счастливого возбуждения к тому, что стряслось потом.

Он оглянулся.

Надо заправиться.

Но он тут же забыл об этом, втянув в себя растленный дух и погрузившись в воспоминания о том, что случилось после…

Он сидел в машине в ожидании бабочки. Тусклая луна то и дело проглядывала сквозь тучи. Пытаясь обмануть тревогу, мысленно повторял свой план. Вначале они поговорят. Правда, он будет в основном слушать, так как знает, что бабочкам совершенно необходимо то, чего им больше негде найти: внимание. Ему хорошо удавалась роль слушателя маленькой жертвы, потому что, открывая ему сердце, она слабеет по собственной воле, перестает держать оборону и позволяет ему беспрепятственно проникнуть в глубины, в самую сокровенную частичку души.

Если он и говорил, то всегда что-то уместное. Всякий раз. Именно так он становился их учителем. Так приятно просветить кого-то насчет своих желаний. Объяснить то, что требуется, показать, как это делается. Пожалуй, это самое важное. Стать для них школой, мастерской. Снабдить их руководством в области наслаждений.

Но как раз когда он готовился к этому магическому уроку, который был призван распахнуть перед ним все самые интимные врата, ему случилось бросить рассеянный взгляд в зеркало заднего вида.

Тут-то он все и увидел.

Нечто еще более зыбкое, чем тень. Нечто, быть может, даже невидимое глазу, поскольку оно выплыло из твоего воображения. И он сразу же подумал о мираже, об иллюзии.

Пока в окно не стукнули кулаком.

Пока с треском не открылась дверца и в щель не просунулась рука, схватившая его за горло и стиснувшая так, что не осталось ни малейшего шанса для сопротивления. Струя ледяного воздуха ворвалась внутрь, и он, помнится, еще подумал: «Забыл про блокировку». Блокировка! Хотя, конечно, она бы все равно его не спасла.

Человек недюжинной силы одной рукой без труда выволок его из машины. Лицо его было скрыто под черной маской. Болтаясь в воздухе, он подумал о бабочке: драгоценная жертва, которую он завлек с таким трудом, теперь ускользнет.

Теперь не она, а он сам жертва.

Человек в маске чуть ослабил хватку и опустил его на землю. Потом вроде бы вообще утратил к нему интерес и пошел к своей машине. «Так, пошел за оружием, сейчас он меня прикончит!» Повинуясь отчаянному инстинкту самосохранения, он пополз по влажной и мерзлой земле, хотя понимал: человек в маске достанет его в несколько шагов и положит конец тому, что так удачно начиналось.

«Сколько бесполезных телодвижений совершают люди, пытаясь обмануть смерть, – думал он, сидя в запертой машине. – Одни под дулом пистолета протягивают руку, с тем чтобы пуля пробила им ладонь. Другие, спасаясь от огня, выбрасываются из окна…. Все хотят избежать неизбежного – смех, да и только!»

Он и не думал вступать в ряды этих глупцов. Он всегда был уверен, что сумеет достойно встретить смерть. По крайней мере, до той ночи, когда пополз, как червяк, наивно моля неизвестно кого о спасении. Еле-еле двигаясь, он отполз на метр-другой.

И потерял сознание.

Две звонкие оплеухи привели его в чувство. Человек в маске вернулся. Возвышаясь над ним, он вперил в него мутный взгляд. Оружия у него не было. Кивком он указал на машину и произнес:

– Александр, поезжай и не останавливайся.

Человеку в маске было известно его имя.

Поначалу это показалось логичным. Но по зрелом размышлении именно это повергло его в подлинный ужас.

Его отпускают. Он не сразу поверил в это. Поднялся с земли, шатаясь, добрел до машины, заторопился, боясь, как бы тот не передумал. Неуклюже сел за руль, хотя в глазах все еще стоял туман и руки дрожали так, что долго не получалось завести мотор. Когда наконец мотор завелся, началась его долгая ночь на дороге. Прочь оттуда как можно дальше.

Надо заправиться, подумал он, возвращаясь на землю.

Бак почти пуст. Он поискал указатель заправки и спросил себя, входит ли она в милости, полученные нынче ночью.

Не останавливаться.

До часу ночи два вопроса целиком занимали его мысли. Почему человек в маске отпустил его? И что произошло, пока он был без сознания?

Ответ явился, когда ум его обрел кое-какую ясность и послышался шум.

Трение о кузов и металлический ритмичный стук – тум-тум-тум, – глухой, непрерывный. «Так, он что-то сотворил с машиной: вот-вот колесо соскочит с оси, я потеряю управление и врежусь в ограду!» Но ничего этого не случилось, поскольку шум был не механический. Но он понял это позже… Понял, но не желал себе в этом признаться.

Перед глазами мелькнул указатель: до ближайшей заправки восемь километров. Может, и дотянет, но там надо будет действовать быстро.

При этой мысли он в который раз обернулся назад.

Однако внимание его было приковано не к автостраде, которая убегала за спиной, и не к машинам, что шли за ним.

Нет, его взгляд остановился ближе, гораздо ближе.

То, что гналось за ним, находилось не на дороге, а совсем близко. Это и был источник шума. От которого не убежишь.

Он был в его багажнике.

Как раз на него он и оглядывался так настойчиво, хотя и старался не думать о том, что там может быть. Но когда Александр Берман снова поглядел вперед, было слишком поздно. Полицейский на обочине делал ему знак остановиться.





5




Мила сошла с поезда. Из-за бессонной ночи лицо и глаза опухли. Она медленно шагала по перрону. Здание вокзала состояло из великолепного главного корпуса (постройка девятнадцатого века) и громадного торгового центра. Везде было очень чисто. Но спустя несколько минут Мила уже обнаружила все темные углы, то есть места, где она стала бы искать пропавших детей, где жизнь продается и покупается, гнездится или прячется.

Но она здесь не за этим.

Скоро ее отсюда увезут. В привокзальном отделении полиции ее ждали двое коллег. Изжелта-бледная коренастая женщина лет сорока, коротко стриженная, широкобедрая (бог весть как втиснулась в эти джинсы!). И мужчина лет тридцати восьми, очень высокий и плотный. Миле пришли на память деревенские парни из ее родных краев. По меньшей мере двое таких ходили у нее в женихах; она до сих пор помнит их неуклюжие ухаживания.

Мужчина улыбнулся ей, а женщина лишь смерила взглядом, приподняв бровь. Мила подошла к ним, собираясь представиться. Сара Роза назвала только имя и чин. Мужчина протянул ей ручищу и отчеканил:

– Спецагент особой опергруппы Борис Клаус! – И вызвался нести ее полотняный портплед: – Оставьте, я сам.

– Нет, спасибо, я справлюсь, – отказалась Мила.

– Да бросьте вы, какой разговор, – настаивал он.

Тон, каким это было сказано, и не сходившая с лица улыбка давали понять, что Борис из числа донжуанов, уверенных в своей неотразимости для всех женщин, попадающих в его оптический прицел. Мила не сомневалась: он решил испробовать на ней свои чары, едва заприметив ее издали.

Борис предложил выпить кофе, а уж потом трогаться, но Сара Роза испепелила его взглядом.

– Что? Что я такого сказал? – кинулся оправдываться он.

– Нет у нас времени, ты что, забыл? – отрезала женщина.

– Но инспектор проделала долгий путь, и я подумал…

– Не надо, спасибо, – вмешалась Мила. – Я обойдусь.

Ей не хотелось настраивать против себя Сару Розу, но та, по всей видимости, не оценила ее поддержку.

Они дошли до стоянки, и Борис сел за руль. Роза уселась рядом с ним. Мила устроилась на заднем сиденье вместе со своим портпледом. Вскоре их машина влилась в поток движения по набережной реки.

Сара Роза была явно недовольна своей ролью сопровождения. Борис, напротив, был сама любезность.

– Куда едем? – робко поинтересовалась Мила.

Борис взглянул на нее в зеркало:

– В штаб. Старший инспектор Рош желает самолично дать тебе инструкции.

– Я до сих пор не имела дела с серийными убийцами, – сочла нужным уточнить Мила.

– Тебе не придется его ловить, – язвительно отозвалась Роза. – Это наша забота. Твое дело – выяснить имя шестой девочки. Надеюсь, ты прочла материалы дела.

Мила пропустила мимо ушей высокомерную нотку в голосе женщины, поскольку сразу обратилась мыслями к папке, изучая которую она провела всю ночь. Фотографии погребенных детских рук. Скудные данные судмедэкспертизы относительно возраста жертв и времени их смерти.

– Как это все случилось – в лесу? – спросила она.

– Самое громкое дело последних лет! – объявил Борис, на миг отвлекшись от дороги, и глаза у него засверкали, как у мальчишки. – Не припомню ничего подобного. Думаю, многие шишки теперь полетят с насиженных мест. Поэтому Рош и ведет себя как дурак.

Сару Розу покоробило подобное выражение; Миле, кстати, это тоже было неприятно. Еще не видя старшего инспектора, она поняла, что подчиненные не питают к нему особого уважения. Конечно, Борис чересчур прямолинеен, но раз он позволяет себе такие вольности при Саре Розе, значит в душе она согласна с ним, хотя и не показывает этого. Не годится, подумала Мила. Что бы там ни говорили подчиненные, она сама оценит Роша и его методы.

Роза повторила вопрос, и только тогда Мила осознала, что та обращается к ней.

– Это твоя кровь?

Сара Роза повернулась к ней и указала на пятнышко на брюках. Стало быть, опять открылся шрам на бедре.

– Упала в спортзале, – соврала Мила.

– Залечи рану побыстрее. Не хватало еще, чтобы твоя кровь спутала нам все образцы.

Миле стало неловко от упрека Розы и оттого, что Борис уставился на нее в зеркало. Она надеялась, этим все закончится, но Роза продолжила нотации:

– Один новичок, поставленный охранять место убийства на сексуальной почве, пошел и помочился в туалете жертвы. Мы шесть месяцев гонялись за призраком, решив, что убийца забыл воду спустить.

Борис хохотнул, вспомнив этот случай. А Мила решила сменить тему:

– Почему вызвали именно меня? Разве нельзя было вычислить шестую по заявлениям о пропажах за последний месяц?

– Не к нам вопрос, – огрызнулась Роза.

Грязное дело, отметила про себя Мила. Ясное дело, ее вызвали именно поэтому. Рош решил доверить поиски кому-то со стороны, чтобы потом всю вину свалить на него, если шестая жертва так и останется безымянной.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

– А что семьи остальных пяти? – спросила Мила.

– Они тоже приедут в штаб сдать анализ ДНК.

Мила подумала о несчастных родителях, вынужденных участвовать в лотерее ДНК, дабы убедиться, что плоть от плоти их убили и расчленили. Скоро их жизнь навсегда изменится.

– А что известно про маньяка? – спросила она, пытаясь отогнать эту мысль.

– Мы не называем его так, – заметил Борис, обменявшись понимающим взглядом с Розой. – Чтобы не обезличивать. Доктор Гавила этого не любит.

– Доктор Гавила? – переспросила Мила.

– Ты с ним познакомишься.

Неловкость Милы все нарастала. Ясное дело, она будет в невыгодном положении из-за неопытности и слабого знакомства с делом; не исключено, что коллеги станут над ней смеяться. Но она все равно не сказала ни единого слова в свою защиту.

А Роза все не оставляла ее в покое – тем же снисходительным тоном она продолжала:

– Так вот, дорогая, неудивительно, что ты не понимаешь, как обстоят дела. В своей епархии ты наверняка преуспеваешь, но здесь все иначе. У серийных убийц свои правила, и это, безусловно, касается жертв. Они не виноваты в том, что стали жертвами. Единственная их вина в том, что они оказались в неподходящем месте в неподходящее время. Или, скажем, надели что-то неподобающее, перед тем как выйти из дома. Или же, как в нашем случае, вина их только в том, что они дети, белые девочки от семи до тринадцати лет. Извини, но ты этих тонкостей знать не можешь. Не принимай на свой счет.

Как же, не принимай! С первой минуты знакомства все реплики Розы только и направлены на то, чтобы ее уколоть.

– Я быстро учусь, – ответила Мила.

Роза обернулась и глянула на нее исподлобья:

– У тебя дети есть?

Мила растерялась:

– Нет, а что? При чем тут дети?

– При том, что, когда ты найдешь родителей шестой девочки, тебе придется объяснить им, почему с их прелестной малюткой так жестоко обошлись. А ведь ты ничего о них не знаешь, тебе неизвестно, чего им стоило растить, учить ее, ночами не спать, когда болеет, откладывать по крохам на колледж и на счастливое будущее, играть с ней, помогать ей делать уроки. – Тон становился все более неприязненным. – Ты не знаешь, почему у трех девочек был перламутровый лак на ногтях, а у одной застарелый шрам на локте – может, в пять лет она с велосипеда упала, – и не знаешь, что все они были маленькие, хорошенькие, не знаешь, что снилось им во сне, о чем они мечтали в своем невинном возрасте и чему уже не суждено сбыться! Ничего этого ты не знаешь, потому что не была матерью.

– «Холли», – сухо отозвалась Мила.

– Что? – Роза округлила глаза.

– Лак называется «Холли», коралл с перламутром. Его в рекламных целях распространял месяц назад журнал для подростков, и он пользовался большой популярностью. Вот почему он обнаружился сразу у трех. А еще на одной жертве был браслет-амулет.

– Мы не находили браслета, – возразил Борис (похоже, его заинтересовал разговор).

Мила достала папку с фотографиями:

– Номер два, Анника. Кожа вокруг запястья светлее. Значит, она что-то носила на этом месте. Может быть, браслет снял убийца, может, он соскользнул, когда ее похищали и она сопротивлялась. Все девочки правши, кроме одной, третьей: у нее на указательном пальце чернильные пятна, стало быть, левша.

Борис восхищенно присвистнул; Роза насупилась. Мила продолжила:

– И последнее: шестая девочка, имя которой неизвестно, была знакома с той, что пропала первой, с Дебби.

– С чего ты взяла? – резко спросила Роза.

Мила извлекла из папки фотографии рук, первой и шестой:

– У обеих на подушечках указательных пальцев красные точки… Они кровные сестры.



Аналитический отдел федеральной полиции занимался в основном особо тяжкими преступлениями. За восемь лет руководства отделом Рош сумел революционным образом изменить его стиль и методику. Именно он фактически открыл двери штатским лицам вроде доктора Гавилы, которого благодаря его изысканиям и трудам единодушно почитали самым сведущим из криминалистов.

В следственной группе агент Стерн был старше всех и по возрасту, и по званию. В его обязанности входил сбор сведений для создания ориентировок и выявления общих моментов с другими случаями. Он был, что называется, «памятью» группы.

Сара Роза ведала логистикой и информатикой. Бо́льшую часть времени она проводила, изучая новые технологии, и считалась крупным специалистом по планированию полицейских операций.

Борис же был агент-дознаватель. В его обязанности входили допросы подозреваемых и свидетелей, а также вытягивание признательных показаний из виновного. Он владел многочисленными приемами и, как правило, достигал своей цели.

Рош раздавал приказы, но фактически группой не руководил; следственные действия ориентировались на чутье доктора Гавилы. Старший инспектор был, скорее, политик и руководствовался прежде всего карьерными соображениями. Ему нравилось приписывать себе все заслуги успешных расследований. Если же результат был нулевым, он распределял ответственность между членами группы, или, как он их называл, «команды Роша». Такой подход обеспечил ему неприязнь и презрение подчиненных.

В зале заседаний на шестом этаже здания в самом центре города собрались все.

Мила заняла место в последнем ряду. В туалете она вновь залепила двумя пластырями рану на ноге и сменила запачканные джинсы на точно такие же.

Села, поставив портплед на пол. Тут же опознала в худощавом человеке старшего инспектора Роша. Он оживленно беседовал с довольно невзрачным типом, который излучал какую-то странную ауру. Серый свет. Мила была почти уверена, что вне этой комнаты, в реальном мире, человек исчезнет, точно призрак. Но в его присутствии угадывался определенный смысл. Да, это явно он, доктор Гавила, о котором упоминали в машине Борис и Роза.

Что-то в его облике заставляло сразу забыть о поношенной одежде и всклоченных волосах.

Вот что: глаза, огромные, внимательные.

Продолжая разговаривать со старшим инспектором, он перевел их на нее, застигнув на месте преступления. Мила мгновенно отвела взгляд, смутившись, и он чуть погодя сделал то же самое, прошел и сел неподалеку от нее. С этого момента он словно бы вывел Милу из поля зрения, а несколько минут спустя Рош объявил о начале совещания.

Он поднялся на приступку и взял слово с нарочито торжественным взмахом руки, как будто выступал перед огромным залом, а не перед пятью сотрудниками.

– Мне только что звонили криминалисты: наш Альберт не оставил после себя ни единой улики. Ловкий тип, ничего не скажешь. Ни единого следа или отпечатка на этом маленьком кладбище рук. Ничего, только шесть жертв, и нам еще предстоит найти шесть тел и одно имя.

После чего инспектор предоставил слово Горану, но тот подниматься на подиум не стал, а так и остался сидеть, скрестив на груди руки и вытянув ноги под стулья, стоявшие перед ним.

– Наш Альберт с самого начала хорошо знал, как все будет. Предвидел все до мельчайших подробностей. Это он вращает карусель. К тому же шесть – завершенное число в каббалистике серийного убийцы.

– Шестьсот шестьдесят шесть, число дьявола, – вмешалась Мила.

Все с укором повернулись к ней.

– Мы к подобным банальностям не прибегаем, – проронил Горан так, что Мила готова была провалиться сквозь землю. – Когда мы говорим о завершенном числе, имеется в виду, что субъект завершил одну серию. Или больше.

Мила незаметно прикрыла глаза, и Горан, почувствовав, что она не поняла, пояснил:

– Серийным убийцей мы считаем того, кто убил как минимум, трижды аналогичным способом.

– Два трупа – это всего лишь многократный убийца, – добавил Борис.

– Таким образом, шесть жертв – это две серии.

– Это что, своего рода условность? – поинтересовалась Мила.

– Нет. Тот, кто убивает в третий раз, уже не остановится, – подытожила Роза.

– Тормоза ослаблены, чувство вины усыплено, и человек уже убивает автоматически, – заключил Горан и повернулся к остальным. – Почему мы еще ничего не знаем о жертве номер шесть?

– Кое-что уже знаем, – возразил Рош. – Наша уважаемая коллега сообщила нам, на мой взгляд, весьма важную улику. Она связала безымянную жертву с Дебби Гордон, с номером один. – Рош объявил об этом так, словно идея Милы исходила от него. – Прошу вас, спецагент, объясните, на чем основана ваша догадка.

Мила вновь оказалась в центре внимания. Она уставилась в свои записи, собираясь с мыслями. Рош тем временем сделал ей знак подняться.

Мила встала:

– Дебби Гордон и шестая девочка знали друг друга. Разумеется, пока это лишь мое предположение, но оно могло бы объяснить тот факт, что у обеих на указательном пальце одинаковый знак.

– И что это за знак? – оживился Горан.

– Это… такой ритуал прокалывать кончик пальца английской булавкой и, касаясь подушечками, смешивать кровь. Подростковый вариант братания кровью.

Мила тоже когда-то браталась так с Грасиелой. Они взяли ржавый гвоздь, поскольку английскую булавку сочли атрибутом кисейных барышень. Воспоминание нахлынуло внезапно. Грасиела была ее задушевной подругой. Они знали все тайны друг друга и однажды даже поделили парня, который ничего не подозревал. Девочки внушили ему, что это он, хитрец, обвел их обеих вокруг пальца. И что теперь сталось с Грасиелой? Мила много лет ничего о ней не слышала. Они вскоре потеряли друг друга из виду и так и не встретились, хотя и клялись оставаться вместе до гроба. Почему же Мила с такой легкостью забыла о ней?

– Если так, значит шестая девочка – ровесница Дебби.

– Судя по анализу обызвествления кости шестой конечности, жертве было двенадцать лет, – вставил Борис, который так и норовил показать себя перед Милой.

– Дебби Гордон училась в престижном интернате. Едва ли ее кровная сестра была ее соученицей, так как среди школьниц никто больше не пропал.

– Ну, значит, они познакомились не в школе, – снова встрял Борис.

Мила кивнула:

– Дебби поступила в интернат восемь месяцев назад. Вероятно, она очень скучала по дому, и ей было непросто подружиться с кем-либо. Поэтому, скорее всего, с кровной сестрой они встретились в иной обстановке.

– Хорошо бы вам осмотреть ее комнату в интернате, – сказал Рош. – Вдруг что-то всплывет?

– Я бы хотела еще поговорить с родителями Дебби, если можно.

– Конечно, делайте то, что считаете нужным.

Старший инспектор хотел что-то еще добавить, но раздался стук в дверь. Три поспешных удара. И тут же в комнате возник невысокий человек в белом халате, хотя никто не приглашал его войти. У него были слегка раскосые глаза, волосы ежиком.

– А-а, Чан, – протянул Рош.

Это был судмедэксперт, работавший по обсуждаемому делу. Мила вскоре узнала, что никакой он не азиат, но в силу странного генетического витка ему достались эти физические черты. Звали его Леонард Вросс, но все в группе называли его не иначе как Чан.

Коротышка остался стоять рядом с Рошем. В руках он держал папку, которую тут же открыл, хотя все, что там написано, он выучил наизусть. Но видимо, эти листки придавали ему уверенности.

– Послушайте, пожалуйста, заключение доктора Чана, – сказал старший инспектор. – Даже если кому-то из вас отдельные детали покажутся непонятными.

Мила была больше чем уверена, что намек относится к ней.

Чан нацепил очки, достав их из кармана халата, и откашлялся.

– Состояние останков, несмотря на пребывание в земле, следует считать идеальным.

Это подтверждало гипотезу, согласно которой временной разрыв между захоронением и его обнаружением был совсем невелик. Далее патологоанатом углубился в подробности исследования и, когда дошел до причины смертей, заявил без обиняков:

– Он их убил, отрубив им руки.

Раны могут сообщить врачу о многом, – это Мила хорошо знала. Когда судмедэксперт повернул к ним открытую папку, показав увеличенную фотографию рук, Мила отметила красноватый обод вокруг среза и расколотую кость. Проникновение крови в ткани – первый признак того, смертельна рана или нет. Если удар топора или ножа был нанесен по трупу, то кровь просто стекает вниз из разорванных сосудов, не задевая окружающих тканей. Если же рубили по живому телу, то давление в артериях и капиллярах не ослабевает, потому что сердце продолжает качать кровь, наполняющую поврежденную ткань в отчаянной попытке рубцевания. У девочек этот спасительный механизм прекратил работать только после того, как им отрубили руки.

Чан продолжил:

– Раны нанесены в середине плечевого бицепса. Расщепления кости нет, срез чистый. Должно быть, пользовались высокоточной пилой. По краям раны мы не обнаружили следа железных опилок. Ровный обрез кровеносных сосудов и сухожилий позволяет предположить, что ампутация проведена с поистине хирургическим мастерством. Смерть наступила от потери крови. – Помолчав, он добавил: – Кошмарная смерть.

Услышав эту фразу, Мила чуть было не опустила глаза в знак скорби, но, заметив, что больше никто этого не сделал, удержалась.

– Я думаю, он убивал их сразу, – продолжал Чан, – без колебаний, так как не считал нужным сохранять им жизнь дольше положенного. Способ убийства одинаковый у всех жертв. Кроме одной…

Слова немного повисели в воздухе, а потом окатили присутствующих ледяным душем.

– То есть? – спросил Горан.

Чан поправил очки, сползшие на кончик носа, и вперил взгляд в криминолога:

– Одной пришлось еще тяжелее.

В комнате воцарилась мертвая тишина.

– В результате токсикологического исследования в крови и тканях обнаружен адский коктейль лекарств. А именно: антиаритмический препарат дизопирамид, ингибиторы АПФ, бета-блокатор атенолол…

– Сократил сердечный ритм и одновременно уменьшил давление, – сразу догадался Горан.

– Зачем? – спросил Стерн, который, наоборот, ничего не понял.

Губы Чана искривила горькая усмешка.

– Он искусственно замедлил кровопотерю, чтобы смерть была долгой. Не иначе хотел насладиться зрелищем.

– Какая девочка? – уточнил Рош, хотя все и так знали ответ.

– Шестая.

Мила, хоть и не была специалистом по серийным убийствам, поняла, что произошло. Судмедэксперт фактически заявил о том, что убийца изменил свой modus operandi, то есть образ действий. А это значит, он обрел уверенность в себе. Он начинает новую игру, и она ему нравится.

– Он изменил манеру, потому что доволен результатом. Дела у него идут все лучше, – заключил Горан. – Он, что называется, вошел во вкус.

Милу посетило знакомое ощущение. Что-то вроде щекотки в основании шеи, которую она чувствовала всякий раз, когда приближалась к разгадке очередной пропажи. Странное, необъяснимое чувство – оно как будто приоткрывало завесу над непостижимой истиной. Обычно оно длилось дольше, но сейчас исчезло, прежде чем она успела его ухватить. Видимо, его прогнала фраза Чана:

– И еще одно… – Патологоанатом обращался напрямую к Миле. Хотя они еще не познакомились и она была единственным посторонним человеком в этой комнате, но его наверняка уже ввели в курс дела. – Там ждут родители пропавших девочек.



Из окна участка дорожной полиции, затерянного среди гор, Александру Берману открылся вид на автостоянку. Его машина стояла в самом конце пятого ряда. Отсюда кажется, что очень далеко.

Солнце уже поднялось и сверкало на хромированных деталях. После ночной грозы трудно было даже представить себе такую благодать. Как будто уже наступила весна и совсем потеплело. В открытое окно просачивался слабый ветерок, навевающий умиротворение. Настроение, как ни странно, улучшилось.

Когда его на рассвете остановили на КПП для проверки, он не растерялся, не ударился в панику. Правда, беспокоила неприятная влажность между ног.

С водительского сиденья ему были отлично видны полицейские возле служебной машины. Один держал портмоне с его документами и, просматривая их, диктовал другому данные, которые тот сообщал кому-то по рации.

«Сейчас подойдут и заставят открыть багажник», – думал он.

Полицейский, что остановил его, держался вполне вежливо. Спросил про ливень и посочувствовал: мол, не завидует, что ему пришлось всю ночь тащиться в такое ненастье.

– Вы нездешний, – заключил он, взглянув на номерные знаки.

– Да, – подтвердил он, – нездешний.

На том разговор и иссяк. На мгновение ему захотелось рассказать все, но он тут же передумал. Еще не время. Затем полицейский отошел к своему напарнику. Александр Берман еще не знал, что будет дальше, но он немного расслабил руки, судорожно сжимавшие руль. Кровоток восстановился, и ладони вновь обрели нормальный цвет.

А сам он снова погрузился в мысли о своих бабочках.

Такие хрупкие, совсем не сознающие своего очарования. А он ради них остановил время, и открыл им этот секрет. Другие ограничивались комплиментами их красоте, но он остерегался этого. В сущности, его обвинить не в чем.

Когда он увидел, как полицейский снова направляется к нему, напряжение, отпустившее ненадолго, вернулось. Что-то уж очень долго, мелькнула мысль. Агент приближался, уперев одну руку в бок на уровне ремня. Жест известный: готовится выхватить пистолет. Подойдя совсем близко, тот неожиданно произнес:

– Вам придется проехать в участок, господин Берман. Среди документов нет свидетельства о регистрации.

«Странно, – подумал он, – я уверен, что положил его в бумажник». Но потом понял: его забрал человек в маске, когда он был без сознания. И вот он сидит в маленьком зале ожидания и наслаждается незаслуженным теплом ветерка. Его привели сюда, после того как реквизировали машину. Привели, не зная, что административное взыскание – наименьшая из его забот. Полицейские удалились в кабинет принимать решение, которое для него не имело никакого значения. Он поразмыслил об этой странности: надо же, как меняются приоритеты для человека, которому нечего терять. Более всего ему сейчас хочется как можно дольше ощущать ласковое прикосновение ветерка.

Однако он не сводил глаз со стоянки и сновавших туда-сюда полицейских. Машина все еще стоит там, у всех на виду. С его тайной, запертой в багажнике. И никто ничего не замечает.

Размышляя о странности своего положения, он вдруг заметил группу полицейских, возвращавшихся после полуденного кофе-брейка. Трое мужчин и две женщины в форме. Один, должно быть, рассказывал анекдот, сильно жестикулируя. Когда он закончил, остальные захохотали. Александр не слышал ни слова, но смеялись все так заразительно, что он невольно улыбнулся. Но улыбка тут же сползла с лица, когда группа проходила мимо его машины. Один из них, самый высокий, вдруг остановился, пропустив остальных вперед. Не иначе что-то заметил.

Александр Берман увидел характерную гримасу у него на лице.

Запах. Наверняка уловил запах.

Не сказав ничего коллегам, полицейский стал озираться. Он нюхал воздух, словно ища воздушную струю, заставившую его насторожиться. И, уловив, повернулся к стоявшей рядом машине. Затем сделал несколько шагов по направлению к ней и застыл перед закрытым багажником.

Александр Берман, наблюдая эту сцену, облегченно вздохнул. Он был благодарен. Благодарен за совпадение, приведшее полицейского к другой машине, за легкий ветер, полученный в дар, и за то, что не ему придется открывать проклятый багажник.

Но ласковый ветер стих. Александр Берман поднялся со стула и вытащил из кармана мобильный телефон.

Пришло время звонить.





6




Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

Мила мысленно повторяла эти имена, наблюдая через стекло за членами семей пяти опознанных жертв, которые собрались в морге Института судебной медицины, помещавшегося в готическом здании с большими окнами в окружении голых деревьев парка.

«Не хватает двоих, – сверлила мозг навязчивая мысль, – родителей той, которую мы так и не опознали».

Надо окрестить жуткий обрубок руки номер шесть. Руки, что принадлежала девочке, которую Альберт истязал с особенной жестокостью, напоив коктейлем из лекарств, чтобы мучительно замедлить ее смерть.

«Хотел насладиться зрелищем».

Ей пришло на ум последнее раскрытое дело, по завершении которого она вызволила Пабло и Элису из дома учителя музыки. «Нет, ты спасла троих человек», – сказал ей сержант Морешу, имея в виду найденную запись в ежедневнике учителя. То имя…

Присцилла.

Ее шеф прав: девочке повезло. Мила отметила жуткую связь между нею и шестью жертвами.

Присциллу тоже выбрал ее палач, и только волею случая она не стала жертвой. Где она теперь? Как протекает ее жизнь? Чувствует ли в тайниках души, что ей удалось избежать подобного ужаса?

Мила спасла ее в тот самый момент, когда переступила порог дома учителя музыки. Но девочка никогда об этом не узнает и не сможет оценить того, что получила в дар вторую жизнь.

Присцилла, как Дебби, Анника, Сабина, Мелисса, Каролина, была обречена, но избежала их участи.

Присцилла, как девочка номер шесть, была обезличенной жертвой. Но у нее, по крайней мере, есть имя.

Чан утверждает, что установление личности – вопрос времени: рано или поздно они выяснят имя шестой девочки. Но Мила не ждала многого от этого открытия, а мысль, которая исчезла, едва появившись, мешала ей рассматривать любые другие варианты.

Впрочем, сейчас сознание должно быть ясным, как никогда. «Настал мой черед», – подумала она, глядя через стекло, отделявшее ее от родителей девочек, у которых было имя. Она созерцала этот человеческий аквариум, безмолвные движения убитых горем людей. Сейчас ей надо будет выйти и поговорить с отцом и матерью Дебби Гордон и предъявить им останки их душевных мук.

Коридор морга длинный и темный, в подвальном этаже здания. Туда спускаешься по лестнице либо в тесном лифте, хотя он обычно не работает. По обе стороны от потолка – узкие окна, почти не пропускающие света. Стены, облицованные белым кафелем, не отражают его, как, видимо, и задумал облицовщик. В результате здесь темно даже днем и неоновые трубки на потолке всегда горят, наполняя призрачную тишину своим назойливым жужжанием.

«Может ли быть место хуже, если тебе предстоит узнать о гибели своего ребенка?» – размышляла Мила, продолжая наблюдать за бедными родителями. В утешение там стоят несколько безликих пластиковых стульев и стол со старыми глянцевыми журналами.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

– Взгляни туда, – сказал Горан Гавила у нее за спиной. – Что видишь?

Сначала унизил ее при всех. А теперь еще и обращается на «ты»?

Одно долгое мгновение Мила продолжала наблюдать.

– Вижу их страдания.

– Вглядись получше. Там не только это.

– Вижу мертвых девочек. Хотя их там нет. Их лица – это лица их родителей. Поэтому жертвы мне видны.

– А я вижу пять семейных очагов. Из разных слоев общества. С разными доходами и разным уровнем жизни. Эти супруги по разным причинам завели только одного ребенка. Вижу женщин, которым хорошо за сорок, едва ли они питают надежду вновь забеременеть. Вот что я вижу. – Горан шагнул вперед и смерил ее взглядом. – Это они подлинные жертвы. Он их изучил, выбрал. Одна-единственная дочь. Он хотел лишить их всякой надежды на то, чтобы снять траур и попробовать забыть о потере. Им до конца дней предстоит помнить о ране, которую он нанес. Он умножил их боль, отняв у них будущее. Лишил их возможности оставить память о себе и преодолеть собственную смерть. Он этим питается. Это награда за его садизм, источник его наслаждения.

Мила отвела взгляд. Криминалист прав: существует симметрия зла, причиненного этим людям.

– Рисунок, – подтвердил Горан, уточняя ее мысль.

Мила вновь подумала о девочке номер шесть. По ней пока что никто не плачет. Она имеет право на эти слезы, как и все остальные. Страдания выполняют определенную задачу. Восстанавливают связь между живыми и мертвыми. Это язык, заменяющий слова или меняющий условия задачи. Именно этим заняты родители по ту сторону стекла. Тщательно и мучительно восстанавливают обрывки существования, которого больше нет. Наслаивают друг на друга хрупкие воспоминания, накрепко связывают белые нити прошлого с черными нитями настоящего.

Мила собралась с силами и шагнула через порог. И тут же все взгляды родителей безмолвно обратились на нее.

Она направилась к матери Дебби Гордон, сидевшей рядом с мужем, который положил ей голову на плечо. Звук шагов Милы зловеще отдавался в зале, когда она проходила мимо остальных родителей.

– Господин и госпожа Гордон, позвольте с вами поговорить.

Мила указала им на соседнюю комнату, где стояли кофемашина, автомат с закусками, потертый диван у стены, стол и стулья из голубого пластика и мусорная корзина, полная пластиковых стаканчиков.

Мила усадила супругов Гордон на диван и придвинула себе стул. Села, положив ногу на ногу, и снова почувствовала боль в бедре. Болит уже не так сильно, понемногу заживает.

Она перевела дух, прежде чем начать опознание. Заговорила о следствии, не добавляя ничего к тому, что им было уже известно. Важно не выбить их из колеи, перед тем как она начнет задавать интересующие ее вопросы.

Супруги ни на миг не отводили от нее глаз, как будто она могла каким-то образом избавить их от этого кошмара. Выглядят оба благообразно, пожалуй, даже изысканно. Оба адвокаты. Из тех, что берут почасовую оплату. Мила представила их в безупречном доме, в кругу избранных друзей – короче, при полном благополучии. Разумеется, у них есть возможность пристроить единственную дочь в престижную частную школу. Ну еще бы, муж и жена – акулы в своей профессии. Люди, прекрасно знающие, как выйти из критической ситуации, привыкшие вонзать клыки в противника и не реагировать на ответные удары. И вот теперь они оказались совершенно не подготовленными к обрушившейся на них трагедии.

Вкратце изложив дело, Мила перешла к выводам:

– Господа Гордон, скажите, с кем из сверстниц дружила Дебби, помимо интерната?

Супруги переглянулись, как будто спрашивая друг друга о причинах подобного вопроса и не находя их.

– Мы не знаем, – отозвался отец.

Мила не собиралась довольствоваться таким кратким ответом.

– Вы уверены, что Дебби в телефонных разговорах никогда не упоминала подругу, которая не была ее соученицей?

Пока госпожа Гордон пыталась вспомнить, Мила оглядела ее фигуру: плоский живот, упругие мышцы ног. Очевидно, решение иметь одного ребенка было тщательно обдумано. Эта женщина не пожелала портить фигуру еще одной беременностью. А теперь уже поздно: ей скоро пятьдесят, детей уже не получится. Горан прав: Альберт выбирал их не наобум.

– Нет, – ответила женщина. – Хотя в последнее время голос у нее стал поспокойнее.

– Полагаю, она просила, чтобы вы забрали ее домой.

Она затронула больное место, но без этого ей не добраться до истины. Надтреснутым, виноватым голосом отец Дебби подтвердил:

– Да, ей там было одиноко, она скучала по нас и по Стингу.

Мила вопросительно взглянула на него, и отец пояснил:

– Это ее собака. Дебби рвалась домой, в свою старую школу. Нет, нам она ничего такого не говорила, возможно, боялась разочаровать, но… по ее тону это было очевидно.

Мила понимала, что теперь будет: родители до конца жизни не перестанут казнить себя, что не вняли желанию дочери, которая, пусть не словами, но интонацией умоляла забрать ее домой. Но супруги Гордон превыше всего ставили свои амбиции и, видимо, считали, что они передаются по наследству. Если вдуматься, ничего противоестественного в их поведении нет. Они желали лучшего для единственной дочери. По сути, этого хотят все родители. И не случись несчастья, возможно, Дебби когда-нибудь поблагодарила бы их за это. Но, к сожалению, это «когда-нибудь» уже никогда не наступит.

– Господа Гордон, простите мою настойчивость, я понимаю, как вам тяжело, но прошу вас вновь припомнить все разговоры с Дебби. Все ее выходы из интерната могут оказаться очень важными для раскрытия этого дела. Подумайте, и если что-то придет вам на ум…

Муж и жена в унисон кивнули, обещая вспомнить. И тут Мила боковым зрением увидела чью-то фигуру за стеклянной дверью. Сара Роза знаками пыталась привлечь ее внимание. Мила извинилась перед Гордонами и вышла. Сара Роза, очутившись с ней лицом к лицу, проронила:

– Закругляйся, надо ехать. Найден труп девочки.



Спецагент Стерн неизменно носил пиджак и галстук. Предпочитал коричневые, бежевые или синие костюмы и рубашки в тонкую полоску. Мила пришла к заключению, что его жена покупает их пачками, поэтому он всегда такой наглаженный и ухоженный. Волосы зачесаны назад и чуть тронуты бриллиантином. Бреется он каждое утро, лицо гладкое, и от него всегда исходит запах дорогого одеколона. Большой педант этот Стерн. Из тех, кто никогда не меняет привычек и для кого безупречная внешность важнее диктата моды.

Явно незаменимый человек для сбора информации.

Пока Стерн вез их на место, где было найдено тело, он, засунув в рот мятную пастилку, быстро ввел их в курс дела:

– Задержанного зовут Александр Берман, сорока лет, менеджер по продаже оборудования для текстильной промышленности в процветающей фирме. Женат, ни в каких излишествах не замечен. В городе, где живет, пользуется уважением. Зарабатывает неплохо: нельзя сказать, чтоб очень богат, но вполне обеспечен.

– Чистенький, одним словом, – заметила Роза. – Вне подозрений.

Прибыв в участок дорожной полиции, они застали агента, обнаружившего труп, сидящим на стареньком диване в одном из кабинетов. У того был шок.

Местные власти предоставили группе по особо тяжким преступлениям свободу действий. И те взялись за работу под руководством Горана и под наблюдением Милы, чья роль заключалась попросту в обнаружении деталей, полезных для выполнения ее задачи, без вмешательства в активный ход действий. Рош остался в кабинете, решив, что подчиненные и без него распутают этот узел.

Мила заметила, что Сара Роза держит с ней дистанцию. Мила была этому только рада, несмотря на то что Роза все время поглядывала на нее, уверенная в том, что рано или поздно поймает ее на каком-нибудь промахе.

Молодой лейтенант предложил проводить их на место. Пытаясь выглядеть уверенно, он уточнил, что там ничего не трогали. Но все члены группы прекрасно поняли, что ему впервые довелось видеть такую сцену. Полицейскому из провинции судьба нечасто подбрасывает столь зверские преступления.

По дороге лейтенант старательно излагал подробности. Возможно, заранее отрепетировал свой рапорт, чтоб не ударить в грязь лицом. Как будто читал уже написанный протокол.

– Мы установили, что подозреваемый Александр Берман вчера утром прибыл в гостиницу города, находящегося довольно далеко отсюда.

– В шестистах километрах, – уточнил Стерн.

– Судя по всему, он ехал всю ночь. Бензин был почти на нуле, – продолжил объяснения лейтенант.

– В гостинице он встречался с кем-нибудь? – спросил Борис.

– Кажется, ужинал с клиентами. Потом ушел к себе в номер. Так утверждают его сотрапезники. Но мы пока проверяем их версии.

Роза занесла в блокнот и эту подробность. Заглянув ей через плечо, Мила успела прочесть: «Опросить постояльцев гостиницы и уточнить время».

– Полагаю, сам Берман пока ничего не сказал, – вставил Горан скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Подозреваемый Александр Берман отказывается говорить без адвоката.

Тем временем они дошли до стоянки. Вокруг машины Бермана уже натянули белое полотнище, чтобы скрыть от любопытных взглядов зрелище смерти. Но это лицемерная предосторожность. Перед лицом особо зверских преступлений смущение – лишь маска. Горан Гавила это давно усвоил. Смерть, особенно насильственная, странным образом притягивает живых. Труп у всех вызывает жгучее любопытство. Смерть – весьма соблазнительная особа.

Перед тем как ступить за ограждение, все надели пластиковые бахилы, спрятали волосы под шапочку, натянули стерильные перчатки. Затем пустили по кругу тюбик с камфарной пастой. Каждый помазал себе под носом, чтобы не чувствовать запаха.

Это был согласованный ритуал, не требующий объяснений, и к тому же способ достичь необходимой сосредоточенности. Взяв тюбик из рук Бориса, Мила почувствовала себя причастной к этой особой общности людей.

Лейтенант дорожной полиции, который сопровождал их, сразу растерял всю уверенность и долго медлил. Потом все-таки решился и шагнул вперед.

Вступая в новую реальность, Горан обратил взгляд к Миле, она кивнула ему, и это его немного успокоило.

Первый шаг всегда самый трудный. На нескольких квадратных метрах, где солнечный свет искажало свечение галогеновых ламп, возникла иная вселенная со своими правилами и физическими законами, совершенно отличными от правил привычного мира. К трем измерениям – высоте, ширине и глубине – добавилось четвертое – пустота. Каждый криминалист знает, что именно в «пустотах» места преступления содержатся ответы. Заполнив эти пустоты присутствием жертвы и палача, можно воссоздать порядок преступных действий, придать смысл насилию, прояснить неизвестное. Время расширяется до предела, но долго это напряжение продлиться не может и больше не повторится. Поэтому первые впечатления здесь являются самыми важными.

У Милы они сводились главным образом к обонянию.

Несмотря на камфару, запах был пронзительный. Запах смерти, вопреки здравому смыслу, обладает тошнотворной сладостью. Сначала он наносит мощный удар по желудку, но тут же, в подступившей тошноте, в глубине этого запаха ты обнаруживаешь даже нечто приятное.

Члены группы быстро окружили машину Бермана. Каждый облюбовал наблюдательный пост, наметив для себя главные точки осмотра. Словно глаза каждого покрыли координатной сеткой каждый квадратный сантиметр пространства, не упустив ни одной мелочи.

Мила последовала за Гораном к багажнику машины.

Он был открыт, как оставил его агент, обнаруживший труп. Горан наклонился над ним, и Мила последовала его примеру.

Они не сразу увидели труп, так как в багажнике находился огромный черный пластиковый мешок, в котором просматривались контуры тела.

Это и есть тело девочки?..

Мешок плотно облепил ее, повторяя черты лица во всех деталях. Рот разинут в немом крике, и воздух будто втянут в этот черный провал.

Поруганная плащаница.

Анника. Дебби. Сабина. Мелисса. Каролина…. Или это номер шесть?

Можно различить глазницы и очертания откинутой назад головы. Тело лежит не кое-как, напротив, положение конечностей фиксированное, словно их поразил мгновенный разряд. В этой неподвижной плоти явно чего-то не хватало. Да, не хватало руки. Левой.

– Ну что ж, начнем анализировать, – сказал Горан.

Методика криминалиста состояла в постановке вопросов. Пусть самых простых, на первый взгляд незначительных. Вопросов, на которые они все вместе попытаются найти ответ. В данном случае каждое мнение имеет значение.

– Во-первых, установка. Ну-ка, скажите мне, для чего мы здесь.

– Я начну, – подал голос Борис, стоявший со стороны кабины водителя. – Мы здесь на предмет исчезнувшего свидетельства о регистрации.

– Что вы думаете по этому поводу? Этого объяснения достаточно? – Горан обвел взглядом присутствующих.

– Контрольно-пропускной пункт, – заявила Сара Роза. – Их понаставили десятки, почти всюду, с тех пор как начали пропадать девочки. Это могло сработать и сработало… Удача, можно сказать.

Горан покачал головой: он не был фаталистом.

– Для чего он так рисковал, если возил с собой такой компрометирующий груз?

– Быть может, хотел от него избавиться, – предположил Стерн. – Или боялся, что мы выйдем на него, и решил до предела увеличить расстояние между собой и уликами.

– Мне тоже кажется, что речь идет о попытке запутать следы, – подхватил Борис. – Только не удалась попытка.

Мила догадалась – они уже все решили: Александр Берман и есть Альберт. И только у Горана, похоже, есть сомнения.

– Нам еще предстоит понять, каков был его план. Пока у нас только труп в багажнике. Но изначальный вопрос был другой, и ответа на него я не услышал. Зачем мы здесь? Что привело нас к этой машине, к этому трупу? С самого начала мы установили, что наш подозреваемый умен и хитер. Быть может, умнее нас. Фактически он несколько раз обвел нас вокруг пальца, умудрившись похитить девочек в разгар объявленной тревоги. Так неужели же его подвело отсутствие дурацкого свидетельства о регистрации?

Какое-то время все молчали, обдумывая этот вопрос.

Тогда криминолог снова обратился к лейтенанту дорожной полиции, который держался в сторонке, не подавал голоса и был белее белой рубашки, надетой под форменную куртку.

– Лейтенант, вы говорите, Берман потребовал присутствия адвоката, так?

– Так точно.

– Быть может, его удовлетворит ваш юрист, ведь пока что мы хотим просто поговорить с подозреваемым и дать ему возможность опровергнуть результаты выводов, к которым мы придем, закончив здесь нашу работу?

– Мне распорядиться?

Он так надеялся, что Гавила его отпустит, и Горан решил его пощадить.

– Возможно, Берман уже подготовил свою версию событий. Лучше бы нам застать его врасплох и попытаться поймать на противоречии, прежде чем он затвердит ее наизусть, – добавил Борис.

– Хочу надеяться, что он, сидя там, взаперти, успел также пригласить на суд и свою совесть.

При этих словах лейтенанта криминалисты стали недоверчиво переглядываться.

– Так вы что, оставили его одного? – спросил Горан.

Лейтенант опешил:

– Мы посадили его в одиночку, как положено. А в чем…

Он не успел закончить фразу. Первым сорвался с места Борис. Одним прыжком он перемахнул через ограждение, за ним помчались Стерн и Сара Роза, на бегу стаскивая бахилы, чтобы не поскользнуться.

Мила, как и юный лейтенант дорожной полиции, похоже, не поняла, в чем дело. Горан бросился за остальными, пояснив напоследок:

– Это большой риск: надо было держать его под наблюдением!

Только тогда и Мила, и лейтенант сообразили, в чем состоит риск, о котором говорил криминалист.

Некоторое время спустя все собрались перед дверью камеры, куда поместили Бермана. Борис предъявил удостоверение, и охранник поспешно открыл им смотровой глазок. Но Александра Бермана сквозь него не было видно.

«Выбрал самый надежный угол», – подумал Горан.

Пока полицейский отпирал тяжелые замки, лейтенант пытался успокоить всех, а главным образом себя, то и дело повторяя, что такова установленная процедура. У Бермана отобрали часы, брючный ремень, галстук и даже шнурки от ботинок. При нем не осталось ничего, чем бы он мог нанести себе вред.

Но это утверждение было опровергнуто, как только отворилась дверь камеры.

Человек полулежал в углу камеры. В самом надежном углу.

Спиной он прислонился к стене, руки скрестил на животе, ноги широко раздвинул. Рот был весь в крови. И все тело покоилось в черной луже.

Он выбрал самый нетрадиционный способ самоубийства.

Александр Берман прогрыз себе вены на запястьях и дождался смерти от потери крови.





7




Ее обязательно вернут домой.

С этим невысказанным обещанием они забрали тело девочки.

Справедливость будет восстановлена.

После самоубийства Бермана это обязательство нелегко выполнить, но они все равно попробуют.

Теперь труп находится у них, в Институте судебной медицины.

Доктор Чан поправил свисающий с потолка микрофон, чтобы он располагался перпендикулярно стальному столу морга. Затем включил запись.

Вооружившись скальпелем, он прежде всего провел им по пластиковому мешку, прочертив очень точную прямую линию. Затем аккуратно отложил хирургический инструмент и двумя пальцами ухватил края разреза.

Единственным источником света в помещении была слепящая лампочка над операционным столом. Все остальное было погружено во тьму. И в этой темной бездне были только Горан и Мила. Больше никто из группы не счел нужным присутствовать на церемонии.

Судебный медик и двое приглашенных были в стерильных халатах, перчатках и масках, дабы избежать заражения.

С помощью солевого раствора Чан начал медленно раздвигать края мешка, освобождая тело от плотно облепившего его пластика. Потихоньку, очень аккуратно и терпеливо.

Постепенно тело открылось. Мила разглядела юбочку из зеленого вельвета, белую блузку и вязаный жилет. Потом показался фланелевый блейзер.

Чан приступил к работе, и взору представали все новые детали. Патологоанатом дошел до грудного отдела на уровне отсутствующей руки. Блейзер, однако, не был перепачкан в крови. Руку отпилили на уровне левого плеча; в том месте торчал обрубок.

– Он убил ее не в этой одежде. А потом уже переодел труп, – пояснил Чан.

Это «потом уже» эхом пронеслось по темной комнате, словно брошенный в пропасть камень, отскакивающий от стенок бездонного колодца.

Чан обнажил правую руку девочки. На запястье был браслет с подвешенным брелоком в виде маленького ключика.

Добравшись до шеи, судмедэксперт на миг прервался, чтобы утереть пот со лба небольшим полотенцем. Мила только теперь заметила у него испарину. Он дошел до самого сложного места и опасается, что, отлепляя пластик от лица, повредит эпидермис.

Ей уже приходилось присутствовать на вскрытиях. Обычно судебные медики не слишком церемонятся с трупами: запросто разрезают их и зашивают. Но тут она поняла: Чан хочет, чтобы родители в последний раз увидели свою девочку в наилучшей форме, и потому осторожничает. Это вызвало в ней уважение к Чану.

Наконец, спустя несколько бесконечных минут, врач ухитрился полностью освободить лицо от черного мешка. Мила увидела ее и сразу узнала.

Дебби Гордон. Двенадцать лет. Первая жертва.

Широко открытые глаза. Разинутый рот. Она как будто отчаянно пытается что-то сказать.

Волосы сколоты заколкой в виде белой лилии. Он к тому же причесал ее. «Какая нелепость!» – подумала Мила. Ему проще проявить сочувствие к трупу, чем к живой девочке! Но потом она решила, что причина такой заботы совсем иная.

Он приукрасил ее для нас!

Догадка привела ее в ярость. Но она также поняла, что этот посыл предназначен не ей, а кому-то другому. Ведь скоро она должна будет выйти из этой тьмы на свет и сообщить и без того убитым горем родителям, что жизнь их в самом деле окончена.

Доктор Чан обменялся взглядом с Гораном. Пришло время установить, с каким типом убийцы они столкнулись. Был ли его интерес к этому существу обобщенным или зверски направленным. Иными словами, имело ли место насилие сексуального характера.

С одной стороны, все в этой комнате надеялись, что судьба избавила бедняжку хотя бы от этого надругательства, а с другой – рассчитывали, что насилие все-таки было, ведь в этом случае убийца, возможно, оставил биоматериал, по которому его можно будет опознать.

Есть точная процедура, касающаяся случаев возможного изнасилования. И Чан, не видя причин обходить ее, начал с анамнеза, который состоит в поиске и воссоздании способа агрессии, коль скоро нет возможности установить факты на основании показаний потерпевшей.

Следующим этапом был общий осмотр. Оценка физического состояния, сопряженная с фотодокументированием, описание внешнего вида и внутренних повреждений, которые могли бы помочь обнаружить следы борьбы и сопротивления.

Обычно осмотр начинается с описи предметов одежды. Затем переходят к поиску подозрительных пятен на одежде, а также волокон, волос, пленок. И наконец, приступают к так называемым подногтевым соскобам, то есть к извлечению острым предметом вроде зубочистки остатков кожи убийцы из-под ногтей жертвы (в случае самозащиты) или земли и различных волокон для определения места убийства.

Результат и на сей раз оказался отрицательным. Состояние трупа, если не считать ампутации конечности, было превосходным, а ее одежда – совершенно чистой.

Как будто тело вымыли, прежде чем засунуть в мешок.

Третий, наиболее глубоко проникающий в ткани этап, сводился к гинекологической процедуре.

Чан взял кольпоскоп и вначале осмотрел внутреннюю поверхность бедер на предмет пятен крови, следов спермы и других выделений насильника. Потом придвинул металлический поднос и набор для вагинального исследования из двух тампонов: один – для соскоба, другой – для мазка. Он приготовил два покровных стекла: на первое нанес полоску соскоба, второе оставил сушиться на воздухе.

Мила знала, что эти стекла послужат для возможной генетической типизации убийцы.

И последний этап, самый жестокий. Доктор Чан согнул заднюю часть стального стола, приподнял ноги девочки двумя опорами, а сам примостился на табурете и, глядя в увеличительное стекло, оборудованное специальной ультрафиолетовой лампой, стал выискивать внутренние ссадины.

Спустя несколько минут он повернул голову к Горану и Миле и вынес хладнокровный приговор:

– Он ее не тронул.

Мила кивнула и, перед тем как выйти из операционной, склонилась над телом Дебби и сняла с запястья браслет с маленьким ключиком. Эта вещичка и сообщение о том, что девочка не была изнасилована, станут единственным утешением, которое она может предложить супругам Гордон.

Едва отойдя от Чана и Горана, Мила почувствовала неодолимое желание снять стерильный халат. Она ощущала себя грязной с ног до головы. Заглянув в раздевалку, она остановилась перед большой фаянсовой раковиной, открыла горячую воду, подставила руки под струю и стала отчаянно оттирать их.

Отмываясь с необъяснимой яростью, она подняла глаза к висевшему перед ней зеркалу. Ей показалось, она видит маленькую Дебби, которая вошла в раздевалку в зеленой юбочке, синем блейзере, с заколкой в волосах и, опершись на единственную оставшуюся у нее руку, села на скамейку у стены. Так она сидела и смотрела на Милу, болтая ногами. Потом стала открывать и закрывать рот, как бы разговаривая с ней. Но так ничего и не произнесла. А Миле так хотелось расспросить ее о названой сестре. О той, что пока была для всех девочкой номер шесть.

Потом галлюцинация рассеялась.

Вода из крана все лилась. К потолку широкими волнами поднимался пар, покрыв почти всю поверхность зеркала.

И только тогда Мила ощутила боль.

Она опустила глаза, инстинктивно отдернула руки от струи горячей воды. Кожа на тыльной стороне ладоней покраснела, а на пальцах уже вздулись волдыри. Мила тут же обмотала их полотенцем и направилась к аптечке искать бинты.

Никто не должен знать о том, что с ней случилось.



Открыв глаза, она первым делом вспомнила про обожженные руки и рывком села, резко вернувшись к реальности. Перед глазами был шкаф с треснутым зеркалом, слева от него комод и окно с опущенными жалюзи, сквозь которые тем не менее просачивался сизоватый свет. Мила уснула одетая, так как одеяло и простыни в номере убогого мотеля были все в пятнах.

Отчего она проснулась? Может быть, кто-то стучал. Или ей это приснилось?

Стук повторился. Она встала и подошла к двери, чуть приоткрыв ее.

– Кто здесь? – задала она глупый вопрос, глядя на улыбающуюся физиономию Бориса.

– Я за тобой. Через час начинаем обыск в доме Бермана. Остальные нас ждут. А я захватил тебе завтрак. – Он помахал у нее перед носом бумажным пакетом, в котором, по всей вероятности, были кофе и круассан.

Мила быстро оглядела себя. Вид не слишком презентабельный, но, может, это и к лучшему, а то у коллеги гормоны не к месту разыгрались. Она пригласила его войти.

Борис шагнул в комнату, озадаченно осмотрелся, а Мила подошла к раковине в углу ополоснуть лицо и главным образом спрятать забинтованные руки.

– Тут стало даже хуже, чем было на моей памяти. – Он понюхал воздух. – И запах тот же.

– Это средство от насекомых.

– Когда я оказался в команде, то целый месяц искал квартиру. А ты знаешь, что здесь одним ключом открываются все номера? Клиенты имеют обыкновение уезжать, не заплатив, и хозяин уже устал менять замки. Так что ночью ты лучше передвинь комод к двери.

Мила поглядела на него в зеркало над раковиной.

– Спасибо за совет.

– Нет, серьезно. Я могу помочь, если хочешь переселиться куда-нибудь поприличнее.

Мила вопросительно приподняла бровь:

– Уж не к себе ли приглашаешь, спецагент?

Он смутился и поспешил оправдаться:

– Да нет, я просто могу поспрашивать у знакомых: может, кто готов потесниться.

– Я не собираюсь задерживаться надолго, – пожала плечами Мила.

Она вытерла лицо полотенцем и нацелилась на принесенный им пакет. Забрав его из рук Бориса, она уселась на кровать, скрестив ноги, и заглянула внутрь.

Кофе и круассан, как она и ожидала.

Бориса удивил и этот жест, и ее перебинтованные руки. Но он ничего не сказал, а лишь робко поинтересовался:

– Голодная?

Она ответила с набитым ртом:

– Два дня ничего не ела. Если б не ты, я бы сейчас вряд ли нашла в себе силы переступить порог.

Мила знала, что не должна говорить такие вещи: звучало слишком ободряюще. Но она не нашла иного способа поблагодарить его, к тому же действительно проголодалась. На лице Бориса засияла торжествующая улыбка.

– Ну и как тебе у нас? – спросил он.

– Я неприхотлива, так что все нормально.

«Если не считать твоей подруги Сары Розы, которая меня практически ненавидит», – но этого Мила вслух не сказала.

– Я в восторге от твоей догадки насчет кровных сестер.

– Мне просто повезло. Я порылась в детских воспоминаниях. Наверняка и ты делал глупости в двенадцать лет, не так ли?

Он растерянно и безуспешно думал, что ответить, и Мила опередила его улыбкой:

– Шучу, Борис.

– Ну конечно, – отозвался он, покраснев.

Мила доела последний кусок, облизала пальцы и набросилась на второй круассан в пакете, который Борис принес для себя, однако при виде такого аппетита протестовать не решился.

– Скажи мне вот что, Борис… почему вы назвали его Альбертом?

– Это любопытная история. – Он без стеснения сел рядом с ней и начал рассказывать: – Пять лет назад мы столкнулись с очень странным случаем. Серийный убийца похищал женщин, насиловал, душил и подбрасывал нам трупы без правой ступни…

– Без правой ступни?

– Именно! Никто не мог понять, почему этот аккуратист и чистюля не оставляет следов, кроме вот этой ампутации. А удары, сукин сын, наносит непредсказуемо. В общем, нашли мы уже пять трупов и все никак не могли его поймать. И тут у доктора Гавилы возникла идея…

Мила прикончила второй круассан и принялась за кофе.

– Что за идея?

– Он велел нам искать в архивах все дела, даже самые нелепые или банальные, где фигурировали ступни.

Мила озадаченно уставилась на него.

Потом высыпала в стаканчик три пакетика сахара. Борис это заметил, поморщился, хотел было как-то отреагировать, но предпочел не прерывать рассказ.

– Мне тоже вначале это показалось абсурдом. Но что делать – мы стали рыться в делах и наткнулись на воровство женских туфель, выставленных перед обувными магазинами. Выставляют всего одну туфлю каждого размера и каждой модели, ну, чтоб не воровали, и обычно правую, чтобы покупателям было легче примерить.

Мила застыла со стаканчиком кофе в руке – так поразила ее эта интуиция сыщика.

– Вы стали караулить в обувных магазинах и поймали вора?

– Альберта Финли. Инженера тридцати восьми лет, женатого, отца двоих малолетних детей. У него был загородный дом и фургон для путешествий.

– Обычный человек.

– В гараже мы обнаружили морозилку, и там были аккуратно завернутые в целлофан пять правых женских ступней. Он для развлечения обувал их в украденные туфли. Своеобразное наваждение фетишиста.

– Правая нога, левая рука. Поэтому и Альберт!

– Ну да, – кивнул Борис и в знак одобрения положил ей руку на плечо.

Мила резко стряхнула ее и поднялась. Молодой полицейский обиженно нахмурился.

– Извини, – сказала Мила.

– Без проблем.

Это было не так, и Мила ему не поверила. Но решила притвориться, что верит. Она снова повернулась к раковине. «Я мигом соберусь, и поедем».

Борис поднялся и пошел к двери:

– Не торопись. Я подожду тебя в машине.

Она проводила его взглядом и посмотрелась в зеркало.

– О господи, когда же это кончится? – спросила она себя. – Когда я снова смогу терпеть чьи-то прикосновения?



За весь путь к дому Бермана они не обменялись ни словом. Сев в машину, Мила обнаружила включенное радио как намек на путешествие без всякого общения. Борис обиделся, и, возможно, у нее в группе появился еще один враг.

Добрались они чуть меньше чем за полтора часа. Жилище Александра Бермана оказалось загородным домиком, утопающим в зелени тихого предместья.

Улица была перекрыта. За ограждением толпились любопытные – соседи и журналисты. Взглянув на них, Мила подумала: ну все, началось! В дороге она слышала по радио новости о том, что найден труп маленькой Дебби; упомянули также имя Бермана.

Мотив этой медийной эйфории простой: сейчас они зубами вцепятся в этот сюжет и в мгновение ока не оставят камня на камне от жизни Бермана. Его самоубийство равнозначно признанию вины. Поэтому СМИ изо всех сил станут отстаивать свою версию. Они без малейших сомнений уверены в роли этого монстра, и подобное единодушие – их главный довод. Они подвергнут его расчленению так же, как он предположительно поступил со своими малолетними жертвами, и даже не заметят иронии в этой параллели. Они выльют литры крови, дабы новость на первую полосу выглядела аппетитнее. Прочь сдержанность и беспристрастие! А если кто-то посмеет усомниться, они мгновенно выставят свое вечное «право хроники», прикрывая таким образом собственное оголтелое бесстыдство.

Выйдя из машины, Мила протолкалась сквозь толпу репортеров и зевак, вошла за ограждение, поставленное силами правопорядка, и направилась к подъездной аллее, ведущей к дому. Несмотря на быстрый шаг, ей не удалось уклониться от слепящих вспышек. На подходе она поймала взгляд Горана, стоявшего у окна. И вдруг ощутила абсурдное чувство вины за то, что он видел, как она подъехала с Борисом, после чего сразу же обругала себя дурой.

Но Горан уже снова смотрел внутрь дома, порог которого через минуту переступила Мила.

Стерн и Сара Роза с помощью других сыщиков уже развернули оживленную деятельность – сновали взад-вперед по дому, как деловитые муравьи. Они успели все перевернуть вверх дном: просеять ящики через частое сито, обшарить стены, обнюхать каждый угол в поисках улик, которые позволили бы прояснить дело.

И вновь Мила не смогла подключиться к обыску: Сара Роза бросила ей прямо в лицо, что она не более чем наблюдатель и на большее права не имеет. И Мила стала осматриваться, держа руки в карманах, чтобы не давать объяснений по поводу забинтованных рук.

Ее внимание привлекли фотографии.

В элегантных ореховых и серебряных рамках повсюду стояли и висели десятки снимков, представляя счастливые моменты жизни Бермана и его жены. Жизни, которая была уже далека и казалась невозможной. Они много путешествовали, отметила Мила. В каких только краях не побывали! Но, по мере приближения к настоящему времени, по мере старения, выражение их лиц изменялось. Что-то стоит за этими снимками, это несомненно. Но что – она пока не поняла. При входе в дом ее охватило странное ощущение, которое теперь, кажется, стало проясняться.

Чье-то присутствие.

Среди сновавших по дому агентов обнаружилась еще одна наблюдательница. Мила узнала ее по фотографиям: Вероника Берман, жена предполагаемого убийцы. Она тут же поняла, что эта женщина с характером. Она держалась с гордым достоинством, в то время как чужие люди рылись без спросу в ее вещах, бесцеремонно нарушая их личный характер и святость воспоминаний. В ней не было смирения, лишь молчаливое согласие. Она выразила старшему инспектору Рошу свою готовность сотрудничать, хотя и утверждала, что все эти чудовищные обвинения против ее мужа беспочвенны.

Мила долго наблюдала за ней, пока нечто другое неожиданно не отвлекло ее внимание.

Коллекция забальзамированных бабочек, занимавшая целую стену.

Они хранились в стеклянных рамках. Были среди них и странные, и совершенно изумительные экземпляры. Под каждой вывешена медная табличка с выгравированным именем и местом обитания. Самые великолепные происходили из Африки и Японии.

– Они так прекрасны, потому что мертвы.

Это сказал подошедший Горан, который стал рассматривать стену вместе с ней. Сегодня на нем был черный пуловер и вигоневые брюки. Воротничок рубашки с одной стороны выглядывал из выреза пуловера.

– Перед такой картиной мы забываем главное и очевидное. Эти бабочки больше не взлетят.

– Это неестественно, – согласилась Мила. – Но так завораживает.

– Именно так действует смерть на отдельных личностей. Отсюда и серийные убийцы.

Горан сделал почти незаметный жест, но его было довольно, чтобы вся группа мгновенно собралась вокруг него. Признак того, что, несмотря на занятость, они не упускали его из виду, ожидая, когда он что-нибудь скажет или сделает.

Мила в очередной раз убедилась в том, как верит группа в его проницательность. Горан – их вожак. Это очень странно, поскольку он ведь не полицейский, а «фараоны» (по крайней мере, в ее кругу) неохотно доверяют гражданским лицам. Было бы верней называть группу «командой Гавилы», нежели «командой Роша», который обычно уклоняется от личного присутствия. Он появится, когда сыщики нароют классические, неопровержимые доказательства и окончательно пригвоздят Бермана.

Стерн, Борис и Роза окружили доктора согласно привычной схеме, в которой каждому отведено свое место. Мила осталась на шаг позади: чтобы опять не нарваться на исключение, исключила себя сама.

Горан заговорил тихо, задавая тон остальным, – видимо, не хотел волновать Веронику Берман.

– Ну и что мы имеем?

Вместо ответа Стерн первым помотал головой:

– В доме нет ничего, что могло бы увязать Бермана с девочками.

– Жена явно не в курсе. Я задал ей несколько вопросов, и непохоже, что она лжет, – добавил Борис.

– Наши прочесывают сад с собаками, обученными на поиск трупов, – сказала Роза. – Но пока безрезультатно.

– Необходимо восстановить все перемещения Бермана за последние шесть недель.

Все закивали в ответ на эти слова Горана, хотя и понимали, что это практически невозможно.

– Стерн, что еще?

– На банковском счете ничего необычного. Самым значительным расходом Бермана за последний год была оплата искусственного оплодотворения жены, что обошлось ему в кругленькую сумму.

Слушая Стерна, Мила смогла ухватить ощущение, ускользнувшее от нее, когда она разглядывала фотографии. Она ошиблась: дело не в присутствии, как она предположила вначале.

Дело в отсутствии.

В этом доме, обставленном дорогой, но безликой мебелью, чувствуется отсутствие ребенка и уверенность супругов в том, что им суждено доживать свой век одним. Поэтому упомянутое Стерном искусственное оплодотворение выглядит парадоксом в сравнении с атмосферой, обитатели которой давно уже не ждут такого Божьего дара, как дитя.

В заключение Стерн набросал краткий портрет Бермана в быту:

– Наркотики не употреблял, не пил и не курил. Имел абонемент в спортзал и видеотеку, где брал только документальные фильмы о насекомых. Посещал лютеранскую церковь неподалеку, два раза в месяц дежурил в местном хосписе.

– Святой, да и только! – съязвил Борис.

Горан оглянулся на Веронику – не слышала ли она последней реплики, – потом обратился к Розе:

– А у тебя что?

– Я отсканировала жесткие диски – дома и в офисе – и запустила программу восстановления удаленных файлов. Но тут тоже ничего интересного. Только работа, работа, работа. Этот тип был зациклен на работе.

Мила заметила, что Горан внезапно отвлекся. Длилось это недолго: он тут же снова сосредоточился на разговоре:

– Из Интернета что-нибудь выудила?

– Я связалась с его провайдером и получила список сайтов, которые он посещал последние полгода. Но и там пусто. Он интересовался сайтами о природе, путешествиях, животных. Через Интернет он приобретал антиквариат и коллекционных бабочек.

Роза умолкла. Горан скрестил руки на груди и обвел взглядом своих сотрудников. Поглядел он и на Милу, отчего она наконец-то ощутила свою причастность происходящему.

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил доктор.

– Прямо глаза слепит, – мгновенно отозвался Борис и подчеркнул свои ощущения, прикрыв глаза рукой. – Уж больно чистенький.

Все опять кивнули в знак согласия.

Мила не поняла, на что он намекает, но переспрашивать не стала. Горан провел рукой по лбу и потер усталые глаза. На лице его опять появилось выражение той самой задумчивости. Какая-то мысль на секунду-другую уводила его от всех, но почему-то криминалист отодвигал ее в сторону.

– Каково первое правило разработки подозреваемого?

– У всех есть свои секреты, – торжественно изрек Борис.

– Именно, – подхватил Горан. – У всех свои слабости, и нет человека, который хотя бы раз в жизни им не поддался. У каждого из нас есть малый или большой секрет, в котором невозможно признаться. Но оглянитесь вокруг: этот человек был образцом семьянина, верующего, труженика. – Горан перечислял, разгибая пальцы. – Филантроп, следит за здоровьем, берет напрокат документальные фильмы, не имеет пороков, коллекционирует бабочек. Похож он на реального человека?

Ответ на сей раз был очевиден. Нет, не похож.

– Откуда у подобного персонажа труп девочки в багажнике?

– Он собирался уничтожить улики, – высказался Стерн.

Горан развил его мысль:

– Он ослепил нас своей образцовостью, чтобы мы не искали в других местах. А где мы с вами еще не искали?

– Так что же мы должны делать? – спросила Роза.

– Начнем сначала. Ответ находится среди всего, что вы пересмотрели. Надо опять просеять весь материал через сито, снять с него блестящий налет. Не дайте себя обмануть образцовой жизнью: этот блеск нужен только для того, чтобы отвлечь нас и запутать. И еще вам надо…

Горан опять потерял нить. Сосредоточил внимание на чем-то другом. На сей раз это заметили все. Какая-то мысль крепла у него в голове.

Мила проследила за его взглядом, блуждавшим по комнате. Он не просто пребывает в пустоте, нет, он явно что-то рассматривает.

И тут Гавила громко спросил:

– Кто-нибудь прослушал автоответчик?

Все застыли, уставившись на аппарат, который красным глазком подмигивал присутствующим, и мгновенно почувствовали себя виноватыми: как же они могли такое забыть? Горан, не придавая значения их растерянности, шагнул вперед и просто нажал кнопку воспроизведения.

Из аппарата донеслись слова покойника.

Александр Берман в последний раз вошел в свой дом.

– Э-э… Это я… Э-э… У меня мало времени… Но я все равно хочу тебе сказать, что сожалею… Обо всем сожалею… Надо было раньше сказать, но я не решался… Прости, если можешь. Это я во всем виноват…

Сообщение прервалось, в комнате воцарилась мертвая тишина. Все взгляды, как и следовало ожидать, устремились на Веронику Берман, бесстрастную, словно статуя.

Только Горан Гавила не замер в неподвижности. Он подошел к госпоже Берман, приобнял ее за плечи и передал на руки женщине-полицейскому, которая отвела ее в другую комнату.

Потом Стерн, опомнившись, высказался за всех:

– Ну что, господа, судя по всему, у нас есть признание.





8




Она бы назвала ее Присциллой.

Пользуясь методом Горана Гавилы, который наделял именами разыскиваемых преступников, чтобы очеловечить их, сделать реальными людьми, а не бесплотными тенями. Именно так Мила назвала бы жертву номер шесть, присвоив ей имя более счастливой девочки, которая сейчас где-то (кто знает где) продолжает жить, как все другие девочки, не ведая о том, чего избежала.

Мила приняла это решение по пути обратно в мотель. На сей раз ее отвозил другой агент: Борис не вызвался, и Мила не осуждала его, после того как столь резко оттолкнула утром.

Решение назвать шестую девочку Присциллой объяснялось не только потребностью очеловечить ее. У Милы был и другой мотив: она не могла больше называть ее по номеру. Судя по всему, только ее, Милу, теперь интересует установление личности; остальные после прослушивания автоответчика уже не считают это приоритетным.

У них есть труп в багажнике и запись на автоответчике, которая фактически является признанием вины. Усердствовать больше не имеет смысла. Теперь надо только связать торгового агента с другими жертвами и сформулировать мотив. Возможно, это уже сделано.

Жертвы – не девочки, а их семьи.

Горан подбросил ей эту мысль, когда они наблюдали за родителями девочек через стекло в морге. «Эти супруги по разным причинам завели только одного ребенка. Матерям хорошо за сорок, и они едва ли питают надежду вновь забеременеть…. Это они подлинные жертвы. Он их изучил, выбрал. Одна-единственная дочь. Он хотел лишить их всякой надежды на то, чтобы снять траур и попробовать забыть о потере. Им до конца дней придется помнить о ране, которую он нанес. Он умножил их боль, отняв у них будущее. Лишил их возможности оставить память о себе и преодолеть собственную смерть. Он этим питается. Это награда за его садизм, источник его наслаждения».

У Александра Бермана детей не было. Он пытался завести их и подверг жену искусственному оплодотворению. Но ничего не вышло. Возможно, поэтому он обрушил свою ярость на те несчастные семьи. Возможно, он мстил им за свое бесплодие.

«Нет, это не месть, – думала Мила. – Тут что-то другое». Она, в отличие от прочих, не желала останавливаться, хотя толком и не понимала почему.

Машина подъехала к мотелю, и Мила вышла, поблагодарив полицейского, который ее подвез. Он кивнул в ответ и стал разворачиваться, оставив ее одну посреди гравийной площадки, опоясанной лесом, на который выходили окна бунгало. Дул холодный ветер, и единственным светом была неоновая вывеска, предлагавшая свободные номера с платным телевидением. Мила направилась в свое жилище. Все окна были темные.

Она здесь единственная гостья.

Проходя мимо комнатки сторожа, заметила в полутьме голубоватое свечение включенного телевизора. Он работал без звука, и самого сторожа на месте не было. В туалет, наверно, пошел, подумала Мила и двинулась дальше. Хорошо, что ключи она не сдавала, а то пришлось бы ждать, когда вернется сторож.

В руках у нее был бумажный пакет с сегодняшним ужином: кола и два тоста с сыром. А еще в сумке баночка мази, которой она потом намажет обожженные пальцы. Изо рта в ледяном воздухе шел пар, и Мила заторопилась, стуча зубами от холода. Ее шаги по гравию были единственным звуком, нарушавшим ночную тишь. Ее бунгало было последним в ряду.

«Присцилла», – повторяла она мысленно. Ей вдруг пришли на ум слова Чана, судмедэксперта: «Я думаю, он убивал их сразу, без колебаний, так как не считал нужным сохранять им жизнь дольше положенного. Способ убийства одинаковый у всех жертв. Кроме одной…» Доктор Гавила попросил его пояснить, и Чан, вперив в него взгляд, ответил, что шестой пришлось еще тяжелее.

Эта фраза стала для Милы наваждением.

И не только потому, что шестая девочка заплатила более высокую цену, чем остальные. «Он искусственно замедлил кровопотерю, чтобы смерть была долгой. Не иначе хотел насладиться зрелищем». Нет, тут что-то иное. Отчего убийца изменил свой modus operandi? Как и тогда, на совещании с Чаном, Мила почувствовала щекотку в основании шеи.

До бунгало оставалось всего несколько метров, и она сосредоточилась на этом ощущении, уверенная, что на сей раз уж точно сумеет его ухватить. Погруженная в свои мысли, она споткнулась о какую-то неровность на земле.

И тут она услышала шорох.

Быстрый шорох за спиной мгновенно рассеял ее размышления. Шаги по гравию. Кто-то копирует ее поступь. Идет шаг в шаг, чтобы подкрасться незаметно. Стоило ей споткнуться, преследователь сбился с ритма и обнаружил себя.

Мила не растерялась и не замедлила шаг. Звук шагов преследователя снова совпадал с ее шагами. Предположительно он где-то метрах в десяти от нее. Мила начала перебирать варианты. Пистолет доставать из кобуры бесполезно: если он вооружен, то успеет выстрелить первым. Сторож, подумалось ей. Комнатка была пуста, а телевизор работал. «Может, от него уже избавились. И теперь моя очередь?» До порога бунгало два шага. Надо решаться. И она решилась. Выбора все равно нет.

Порылась в кармане в поисках ключа и быстро проскочила три ступеньки. Дверь открылась со второй попытки; сердце ухнуло куда-то вниз – и вот она уже в комнате. Она вытащила пистолет, протянула руку к выключателю. Загорелась лампа у кровати. Мила не двинулась с места, вытянувшись как струна, придавив дверь плечами и до предела напрягая слух. «Не напал, однако», – подумала она. Ей почудились шаги по дощатой площадке под навесом.

Борис говорил ей, что здесь для всех дверей один и тот же ключ, – хозяину надоело менять замки, поскольку неплательщики уезжают, забрав с собой ключ. «Тот, кто шел за мной, тоже знает это? Возможно, у него есть ключ, как и у меня». Она решила: если он попытается войти, она сможет захватить его врасплох.

Согнув колени, она соскользнула на заляпанный палас и ползком добралась до окна. Оперлась на стену и вытянула руку, чтоб открыть его. Петли застыли от холода. С трудом она все-таки сумела распахнуть одну створку и поднялась на ноги. Одним прыжком она очутилась на улице, снова в темноте.

Перед ней был лес. Верхушки высоких деревьев раскачивались синхронно, ритмично. Сзади мотель окружала бетонная дорожка, соединявшая между собой все бунгало. Мила вышла на нее, пригнувшись и стараясь уловить любое движение вокруг себя. Быстро миновала соседнее бунгало и еще одно. А затем остановилась в узком пространстве, отделявшем один домик от другого.

Теперь надо высунуться, нужно увидеть, что делается под навесом ее бунгало. Однако это риск. Она обхватила пистолет обеими руками, усиливая нажим; про боль от ожогов она совсем забыла. Быстро сосчитала до трех, сделала три глубоких вдоха и выглянула из-за угла с нацеленным стволом. Никого. Не может же быть, что все это ей причудилось? Она уверена, кто-то ее преследовал. Кто-то, умеющий бесшумно двигаться за мишенью, скрывая звук своих шагов.

Хищник.

Мила оглядела площадку в поисках врага. Не иначе улетучился с ветром под аккомпанемент оркестра деревьев, обступивших мотель.

– Простите…

Мила отскочила назад и уставилась на человека, не поднимая оружия, парализованная этим простым словом. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы узнать сторожа. Он понял, что напугал ее, и повторил:

– Простите. – На сей раз извиняющимся тоном.

– В чем дело? – отозвалась Мила, все еще не в силах унять бешеное сердцебиение.

– Вас к телефону.

Сторож указал на свою клетушку, и Мила направилась туда, не дожидаясь, когда он укажет ей дорогу.

– Мила Васкес, – сказала она в трубку.

– Добрый вечер, это Стерн. Доктор Гавила хочет вас видеть.

– Меня? – удивленно, однако с ноткой гордости переспросила она.

– Да. Мы позвонили полицейскому, который отвозил вас утром. Он возвращается за вами.

– Хорошо, – озадаченно ответила она.

Стерн больше ничего не добавил, и она решилась спросить:

– Есть новости?

– Александр Берман кое-что скрыл он нас.



Борис пытался настроить навигатор, не упуская из виду полотно дороги. Мила неподвижно глядела перед собой и молчала. Гавила поместился на заднем сиденье, кутаясь в поношенное пальто и прикрыв глаза. Они едут в дом сестры Вероники Берман, где она прячется от репортеров.

Берман пытался что-то скрыть. К такому выводу Горан пришел на основе записи на автоответчике: «Э-э… Это я… Э-э… У меня мало времени… Но я все равно хочу тебе сказать, что сожалею… Обо всем сожалею… Надо было раньше сказать, но я не решался… Прости, если можешь. Это я во всем виноват…»

По распечаткам они установили, что Берман звонил с поста дорожной полиции примерно тогда, когда был обнаружен труп Дебби Гордон.

Горан вдруг спросил себя, почему человек в положении Александра Бермана, с трупом в багажнике и с намерением лишить себя жизни при первом же удобном случае, отправил жене подобное телефонное послание.

Серийные убийцы не оправдываются. А если и оправдываются, то не потому, что испытывают чувство вины, а просто хотят создать себе иной имидж, что свойственно их натуре мистификаторов. Их цель – замаскировать истину, окутать ее дымовой завесой, какой окутаны они сами. Но у Бермана все иначе. В его голосе слышалась какая-то поспешность, словно он торопился довести что-то до конца, пока не поздно.

И за что он просил прощения?

Горан пришел к убеждению, что все это относится только к его отношениям с женой, и больше ни к чему.

– Будьте добры, доктор Гавила, повторите, пожалуйста.

Горан открыл глаза и увидел Милу, которая, обернувшись, смотрела на него в ожидании ответа.

– Возможно, Вероника Берман что-то про него узнала. И это стало причиной ссоры между ней и мужем. Я думаю, он просил у нее прощения за это.

– А почему это так важно для нас?

– Я не уверен, что так уж важно. Но человек в его положении не станет терять время на примирение с женой, если не преследует дальнейшую цель.

– И что это за цель?

– Возможно, жена сама не отдает себе отчета в том, что знает это.

– А он своим звонком решил урегулировать размолвку, чтобы жена не докопалась и не сообщила об этом нам?

– Да, я так думаю. Вероника Берман добровольно сотрудничает со следствием. Не думаю, что она стала бы скрывать от нас какие-то сведения, которые не имеют отношения к обвинению против ее мужа, а касаются только их двоих.

У Милы наконец прояснилось в голове. Криминолог тоже не склонен успокаиваться на достигнутом. Надо прежде все проверить. Поэтому Горан пока ничего не сообщил Рошу.

Они надеются выяснить какие-то важные подробности из разговора с Вероникой Берман. Борис, большой специалист по опросу свидетелей и причастных лиц, мог бы провести с ней неформальный разговор. Но Горан решил, что с женой Бермана повидаются только они с Милой. Борис смирился с этим как с приказом шефа, а не какого-то штатского консультанта. Но его враждебность по отношению к Миле усилилась. Он не мог понять, почему она должна участвовать в допросе.

Мила чувствовала напряжение и в самом деле не очень понимала, почему Гавила предпочел ее Борису, предоставив тому лишь проинструктировать ее, как вести разговор. Что он и делал до сего момента, то есть когда начал сражаться с навигатором, отыскивая место назначения.

Мила вспомнила реплику Бориса, когда Стерн и Роза набрасывали портрет Бермана: «Прямо глаза слепит. Уж больно чистенький».

Да, в такой идеальный облик поверить трудно. Как будто он специально подготовлен для кого-то.

«У всех есть свои секреты, – мысленно повторила Мила. – В том числе и у меня».

Всем есть что скрывать. Отец говорил ей в детстве: «Все в носу ковыряют. Некоторые стараются ковырять, когда никто не видит, но ковыряют все».

Какой же секрет был у Александра Бермана?

И что знает его жена?

Как зовут девочку номер шесть?

Они прибыли на место уже перед рассветом. Городок вклинился между небольшой церковью и изгибом дамбы; окна всех домов смотрят на реку.

У сестры Вероники Берман квартира над пивной. Сара Роза по телефону предупредила ее о визите. Как и следовало ожидать, жена Бермана не выказала протеста и не собиралась утаивать сведения. А предупреждение должно было убедить ее в том, что речь идет не о допросе. Но Веронику не интересовали реверансы спецагента Розы; она бы, наверное, смирилась и с допросом третьей степени.

Госпожа Берман приняла Милу и Горана, когда на часах еще не было семи утра; ее, казалось, нисколько не смущали тапочки и халат. Она проводила их в гостиную и угостила только что сваренным кофе. Мила и Горан уселись на диване; Вероника опустилась на краешек кресла; у нее был потухший взгляд человека, не способного ни спать, ни плакать. Руки она сцепила на животе, и лишь по ним Горан понял, как она напряжена.

Комната была освещена теплым желтым светом лампы, прикрытой старым шарфом; от аромата цветов на подоконнике веяло уютом.

Сестра Вероники подала кофе и унесла пустой поднос. Они остались втроем, и Горан предоставил говорить Миле. Вопросы, которые она должна была задать, требовали большого такта. Мила медлила, прихлебывая кофе. Она решила не торопиться, дать женщине возможность полностью снять оборону. Борис предостерег ее: порой довольно одной неверной фразы, чтобы собеседник замкнулся и прекратил всякое общение.

– Госпожа Берман, простите, что мы свалились вам на голову в такой час. Мы понимаем, как вы устали.

– Ничего страшного, я привыкла рано вставать.

– Мы бы хотели прояснить характер вашего мужа. Только поняв, что он за человек, мы сможем составить представление о степени его причастности. А в этом деле, поверьте, еще столько темных мест. Расскажите нам о нем.

Вероника ничуть не изменилась в лице, разве что взгляд стал чуть жестче.

– Мы с Александром, – начала она, – познакомились еще в лицее. Он был старше меня на два года и играл в хоккейной команде. Игрок он был не бог весть какой, но все его любили. Моя подруга была с ним в одной компании, через нее и я с ним познакомилась. Мы начали вместе проводить время, но в компании, как друзья. Между нами тогда ничего еще не было, мы даже не думали, что нас может связывать что-то, кроме дружбы. Думаю, он не смотрел на меня как… ну, как на будущую невесту. Да и я тоже.

– Это пришло позже?

– Да. Странно, правда? По окончании лицея мы потеряли друг друга из виду и несколько лет не встречались. От общих друзей я знала, что он учится в университете. Потом он вдруг снова появился в моей жизни. Позвонил и сказал, что обнаружил мой телефон в записной книжке. Впоследствии я узнала, что он защитил диплом, вернулся в наш город и стал расспрашивать общих друзей обо мне.

Слушая ее, Горан подумал, что Вероника Берман не просто отдается ностальгическим воспоминаниям, но рассказывает с определенной целью, словно подводит их к какому-то месту, где они найдут то, зачем приехали.

– И с того момента вы начали встречаться, – сказала Мила.

Горан с удовлетворением отметил, что присланная к ним женщина-полицейский, вопреки инструкциям Бориса, не задает Веронике вопросы, а высказывает свои соображения, предлагая дополнить или уточнить их. Таким образом между ними сразу же завязалась беседа, а не допрос.

– И с того момента мы начали встречаться, – повторила жена Бермана. – Александр активно ухаживал за мной, уговаривал выйти за него. И в конце концов я согласилась.

Горан сосредоточился на последней фразе. Она резанула слух как ложь или хвастовство, поспешно вставленное в рассказ в надежде, что никто этого не заметит. Это свойство он подметил еще с первого раза. Вероника не красавица и, вероятно, никогда ею не была. Да и женственностью особой не отличается. Александр же был видный мужчина. Голубоглазый, улыбчивый, явно знавший о своем обаянии. Криминалисту не верилось, что он так уж уговаривал Веронику выйти за него замуж.

Тут Мила решила взять быка за рога:

– Но в последнее время у вас бывали размолвки.

Вероника выдержала паузу. Довольно долгую, на взгляд Горана; он даже подумал, что Мила рановато забросила удочку.

– У нас были проблемы, – признала наконец женщина.

– В прошлом вы пытались завести детей.

– Я прошла курс гормональной терапии. Потом мы попробовали ЭКО.

– Должно быть, очень хотели ребенка.

– В основном Александр настаивал на этом.

В голосе ее послышались оправдательные нотки; похоже, именно это было камнем преткновения между супругами.

Они близки к цели, с удовлетворением отметил Горан. Он похвалил себя, что выбрал Милу для того, чтобы разговорить вдову Бермана, поскольку считал, женщина сумеет лучше установить контакт и преодолеть возможное сопротивление Вероники. Конечно, он мог предпочесть Сару Розу, чем нисколько не задел бы тщеславие Бориса. Но он предположил, что Мила больше подходит для этой роли, и не ошибся.

Она наклонилась над столиком, отделявшим их диван от кресла Вероники, чтобы поставить свою чашку, и незаметно переглянулась с Гораном. Он слегка кивнул, соглашаясь, что пришло время отбросить церемонии и попытаться установить главное.

– Госпожа Берман, за что муж просит у вас прощения на автоответчике?

Вероника отвернулась, пытаясь скрыть слезы, вдруг прорвавшиеся наружу.

– С нами вы можете быть вполне откровенны, – настаивала Мила. – Я не стану скрывать, что ни полицейский, ни прокурор не вправе заставлять вас отвечать на этот вопрос, поскольку он не имеет никакого отношения к расследованию. Но нам важно это знать, поскольку есть большая вероятность, что ваш муж невиновен.

Услышав последнее слово, Вероника Берман резко повернулась к Миле:

– Невиновен? Александр никого не убивал, но это не значит, что ему не в чем повиниться!

В ее изменившем голосе внезапно прозвучала мрачная ярость. Горан услышал то, что ожидал услышать. Мила тоже догадалась: Вероника ждала их, ждала этого визита и этого вопроса, к которому постепенно подводил весь ненавязчивый ход беседы. Они-то думали, что направляют разговор в нужное русло, но женщина определенно подготовила свой рассказ, с тем чтобы дойти до этого признания. Ей необходимо было рассказать об этом.

– Я подозревала, что у Александра есть любовница. Жена, как правило, не исключает такой вероятности и думает о том, сможет ли простить измену. Но рано или поздно всякой хочется знать наверняка. Поэтому однажды я стала рыться в его вещах. Я не отдавала себе отчета в том, что ищу, и не предвидела, как отнесусь, если найду доказательство.

– Что вы нашли?

– Подтверждение. Александр прятал электронную записную книжку, точь-в-точь такую же, какой пользовался для работы. Зачем заводить две одинаковые, как не для того, чтобы под видом первой прятать вторую? Так я узнала имя его любовницы. Он записывал в книжку все их свидания! Я поставила его перед фактом. Он отрицал, выкручивался, тут же выбросил вторую книжку. Но я не поддалась на его уловки. Более того, я приехала туда, где живет эта женщина, – это кошмарное место. У меня не хватило смелости войти в дом. Я только дошла до двери и повернула назад. Собственно, у меня и не было желания видеть ее.

«Неужели это и есть главный секрет Александра Бермана?» – спросил себя Горан. Любовница? И ради такой малости они сюда примчались?

Хорошо, что он не доложил Рошу о своей инициативе, а то бы старший инспектор, считавший дело закрытым, стал его презирать. Но ярость Вероники Берман уже разлилась полноводной рекой, и обманутая жена не собиралась отпускать их, пока не выплеснет все. Героическое покаяние мужа после того, как у него в багажнике обнаружили труп, возможно, было лишь предусмотрительной обороной, способом сбросить с себя тяжесть обвинения, очиститься от грязи. Найдя в себе силы разорвать пакт супружеской солидарности, Александр Берман принялся рыть себе могилу, из которой ему уже не выбраться.

Горан взглядом велел Миле закругляться. И в этот момент он заметил разительную перемену в своей напарнице – та была совершенно растеряна.

За долгие годы Горан научился распознавать на лицах следы страха. Вот и сейчас нечто повергло Милу в состояние, близкое к ступору.

Имя.

Он услышал, как она слабым голосом спросила Веронику Берман:

– Вы не могли бы повторить имя любовницы вашего мужа?

– Я же говорю, эту мерзавку зовут Присцилла.





9




Нет, таких совпадений не бывает.

Мила без утайки поведала всем подробности ее последнего дела, связанного с учителем музыки. А когда повторила слова сержанта Морешу, назвавшего ей имя, обнаруженное в записной книжке «монстра», Сара Роза закатила глаза, а Стерн сделал то же самое и вдобавок помотал головой.

Они ей не верят. И это понятно. Но Мила отказывалась признать, что здесь нет никакой связи. Только Горан позволил ей продолжать дело. Кто знает, чего же все-таки хочет этот криминолог? Миле нужно во что бы то ни стало докопаться до истины в этой игре случая. Но из отчета о беседе Милы с Вероникой Берман Горан вынес только одно: женщина выследила мужа в доме любовницы, куда они теперь и направляются. Возможно, там скрыты еще какие-то кошмары. Может быть, даже ненайденные трупы девочек.

И ответ на загадку, связанную с номером шесть.

Мила хотела признаться всем: «Я назвала ее Присциллой», но не стала. Теперь это казалось ей кощунством, как будто это имя выбрал сам Берман, палач.

Место представляло собой типичный убогий пригород. Классическое гетто, построенное где-то в шестидесятых в качестве фабричного района. Серые дома за годы облепила красноватая пыль расположенного поблизости сталелитейного завода; все явно нуждаются в ремонте, и народ тут поселился никудышный: эмигранты, безработные, семьи, живущие на пособие.

Горан подметил, что никто из группы не решается смотреть на Милу. Все отгородились от нее, ведь она предоставила детали нового витка дела, фактически превысила полномочия.

– Что заставляет людей жить в таком месте? – поморщившись, произнес Борис.

Номер дома, который был им нужен, находился в конце квартала. Дверь была железная. Три окна первого этажа забраны решетками, а изнутри закрыты деревянными ставнями.

Стерн попытался заглянуть через них, сложив ладони ковшиком, неестественно выгнувшись, чтоб ненароком не запачкать брюки.

– Отсюда ничего не видно.

Стерн, Борис и Роза переглянулись и заняли позиции вокруг входа. Стерн сделал знак Горану и Миле держаться позади.

Борис встал перед дверью. Звонка не было, и он энергично постучал ладонью. Стук прозвучал угрожающе, но голоса он не повысил.

– Это полиция, откройте, пожалуйста.

Такой психологический нажим должен был выбить почву из-под ног подозреваемого: с одной стороны, нарочито спокойное обращение, с другой – настойчивое требование. Но в данном случае трюк не имел успеха, поскольку в доме, похоже, никого не было.

– Ладно, давайте войдем, – предложила Роза, самая нетерпеливая из группы.

– Сначала Рош должен сообщить, что получил ордер.

– К дьяволу Роша и к дьяволу ордер! – отрезала Роза. – Там может быть все что угодно!

– Она права, – сказал Горан. – Будем входить.

Реакция на эту команду в который раз убедила Милу, что Горан здесь котируется выше Роша.

Все сгрудились перед дверью. Борис вытащил набор отмычек и стал возиться с замком. Спустя несколько минут в замке что-то щелкнуло. Держа в другой руке пистолет, Борис толкнул железную дверь.

На первый взгляд квартира казалась нежилой.

Коридор темный, узкий. Дневного света мало, чтобы осветить его весь. Роза высветила фонариком три двери. Первые две слева, третья в глубине.

Явно запертая.

Группа двинулась вперед. Впереди Борис, за ним Роза, потом Стерн и Горан. Мила замыкала цепочку. У всех, кроме криминалиста, в руках было оружие. Миле, как «приписанной», доставать ствол было вроде не по должности, но на всякий случай она тоже обхватила пальцами рукоятку в заднем кармане джинсов. Она вошла последней.

Борис щелкнул выключателем:

– Света нет.

Поводив фонариком по первой комнате, он обнаружил, что она пуста. По стене расползлось мокрое пятно, поднимавшееся от фундамента и, словно язва, пожиравшее штукатурку. Потолок исчертили трубы отопления и канализации. На полу скопилась лужица нечистот.

– Гадость какая! – сквозь зубы процедил Борис.

Кто может жить в таких условиях?

– Ясное дело, не было никакой любовницы, – заметила Роза.

– А что же здесь такое? – спросил Борис.

Они дошли до второй комнаты. Дверь на ржавых петлях поддавалась плохо, и за ней вполне мог притаиться злоумышленник. Борис пинком распахнул ее, но и там внутри никого не было. Комната в точности такая же, как первая. Плитки пола выбиты, под ними – бетон фундамента. Никакой мебели, только железный остов кровати. Они двинулись дальше.

Оставалось последнее помещение, в глубине коридора.

Борис поднял руку и указал Стерну и Розе встать по обеим сторонам двери. После чего молодой полицейский отступил на шаг и затем сильно ударил в дверь на уровне ручки. Дверь распахнулась, трое полицейских мгновенно выстроились на линии огня, одновременно освещая фонариками каждый угол. Никого.

Горан протиснулся сквозь них и рукой в резиновой перчатке ощупал стену. Нашел выключатель. После двух жалких всхлипов загорелась неоновая трубка на потолке, озарив комнату неверным светом. Это помещение отличалось от первых, как небо от земли. Во-первых, оно было чистым. На стенах, покрытых виниловыми обоями, никаких мокрых пятен. Пол тоже выложен плиткой, но вся плитка целая. Окон нет, но через несколько секунд включился кондиционер. Проводка тянется вдоль стен, значит ее устанавливали позже. Провода спрятаны в пластиковые контейнеры, ведущие к выключателю, который обнаружил Горан, а еще к розетке на правой стене, где стояли столик и офисное кресло. На столике – выключенный персональный компьютер.

Помимо этой обстановки, только старое кожаное кресло у противоположной стены, слева.

– Я так понимаю, Александра Бермана интересовала только эта комната, – заметил Стерн, повернувшись к Горану.

Роза шагнула вперед, к компьютеру:

– Наверняка здесь есть ответы на все интересующие нас вопросы.

Но Горан удержал ее за руку:

– Нет, лучше действовать по порядку. Сейчас мы все выйдем отсюда, чтобы не нарушить атмосферу. Стерн, звони Креппу, пускай едет сюда со своей группой собирать отпечатки. А я предупрежу Роша.

Мила заметила азартный блеск в глазах криминалиста. Похоже, он уверен, что нащупал нечто важное.



Он провел пальцами по голове, как будто приглаживая волосы, каковых не имелось. У него сохранился лишь частый ежик на затылке, переходивший в длинный конский хвост. На правом предплечье красовался красно-зеленый змей, обхвативший руку зубастой пастью. На другой руке – похожая татуировка, еще одна виднелась на груди, под халатом. На лице – многочисленные пирсинги. Таков Крепп, эксперт-криминалист.

Слегка оторопев от его внешности, которая так не вязалась с возрастом – ему шел седьмой десяток, – Мила про себя усмехнулась: «Вот как стареют панки». Однако еще несколько лет назад Крепп был благообразным господином пожилого возраста, довольно строгим и сдержанным в поведении. И вдруг в одночасье такая перемена. Когда все удостоверились, что он вполне в здравом уме, никто больше слова не сказал про его новое обличье, поскольку в своей области Крепп был корифей.

Поблагодарив Горана за то, что в комнате ничего не тронуто, Крепп тут же приступил к делу. Целый час он провел в комнате со своей командой в халатах и в масках, защищающих от токсичного состава для снятия отпечатков, потом вышел на лестничную площадку к Горану и Рошу, который успел за это время подъехать.

– Ну что, Крепп? – спросил старший инспектор.

– Это кладбище рук мне всю плешь проело, – буркнул эксперт. – Мы все еще искали на них какие-нибудь полезные отпечатки, когда раздался ваш звонок.

Горан знал, что снимать отпечатки с человеческой кожи труднее всего из-за возможного заражения и потожировых выделений, а в данном случае – из-за разложения тканей на конечности трупа.

– И парами йода обрабатывал, и специальным инструментом, и даже с помощью электронографии.

– Это что такое? – поинтересовался криминолог.

– Самый современный метод снятия отпечатков с кожи – радиография электронного излучения. Этот сволочной Альберт работает практически без отпечатков.

Мила про себя отметила, что Крепп – единственный, кто не перестал называть убийцу этим именем; остальные уже переключились на Александра Бермана.

– А здесь что, Крепп? – нетерпеливо спросил Рош, которому надоело слушать про то, что ему было без надобности.

Эксперт стянул перчатки и, не поднимая глаз, начал рассказывать о проделанной работе:

– Мы использовали нингидрин, но он не дает чистого эффекта при лазерном воздействии, поэтому я подмешал хлорид цинка. Мы сняли несколько серий отпечатков с обоев возле выключателя и с пористой ткани на столе. С компьютером сложнее: отпечатки накладываются друг на друга, тут нужен цианистый акрилат, а клавиатуру придется поместить в барокамеру и…

– После, – нетерпеливо прервал его Рош. – Нет у нас времени добывать клавиатуру на замену, а компьютер надо исследовать сейчас. Так что, все отпечатки принадлежат одному человеку?

– Да, Александру Берману.

Потрясены были все, кроме одного – того, кто уже знал ответ. Знал с того момента, когда они вступили в этот полуподвал.

– Иными словами, не было никакой Присциллы, – заключил Гавила.

При этом он не смотрел на Милу, и это задевало ее самолюбие.

– Еще одно… – продолжил свой доклад Крепп. – Кожаное кресло.

– Что? – спросила Мила, вынырнув из тишины.

Крепп взглянул на нее так, как смотрят на кого-то, прежде не замеченного. Потом обнаружил, что у нее забинтованы руки, и удивленно приподнял бровь. Мила невольно подумала, что такому чудаку не стоило смотреть на нее подобным образом, но она выдержала взгляд, не смутившись.

– На кресле отпечатков нет.

– Что в этом странного? – спросила Мила.

– Не знаю, – пожал плечами Крепп. – Просто везде есть, а на кресле нет.

– Ну и что? – вмешался Рош. – На всем остальном есть, нам этого довольно, чтобы обвинить его, ведь так? И если хотите знать, мне этот тип нравится все меньше.

«А должен бы – все больше, – сказала себе Мила, – раз он не оставил тебе никаких сомнений».

– Ну так что, продолжать мне анализ кресла?

– Да плюнь ты на это кресло, дай моим людям заняться компьютером.

Услыхав про «моих людей», члены группы постарались не встречаться взглядами, чтобы не прыснуть от смеха. Порой тон «железного сержанта», к которому прибегал Рош, выглядел еще нелепее, чем внешность Креппа.

Старший инспектор пошел к машине, которая ждала его в конце квартала, повторив, как обычно:

– Действуйте, ребята, я надеюсь на вас.

Когда он был уже далеко, Горан повернулся к остальным:

– Ладно, давайте поглядим, что там, в этом компьютере.



Они вновь оккупировали комнату. Стены в виниловых обоях напоминали внутренности гигантского эмбриона, и логово Александра Бермана готово было раскрыться только для них. По крайней мере, они надеялись на это. Все снова натянули резиновые перчатки. А Сара Роза уселась за компьютер – это ее епархия.

Прежде чем включить его, она вставила маленький гаджет в USB-порт. Стерн включил магнитофон, поставив его возле клавиатуры. Роза вслух комментировала все, что делает:

– Соединила компьютер Бермана с источником внешней памяти. Если ПК зависнет, гаджет мгновенно восстановит всю память.

Остальные молча стояли вокруг нее.

Она включила компьютер.

После приветствия послышался привычный гул запускающегося драйвера. Все казалось нормальным. Несколько медленно компьютер выходил из летаргического сна. Старая модель, уже снятая с производства. По очереди на экране возникали данные оперативной системы; потом они уступили место картинке рабочего стола. Ничего особенного, всего лишь голубой экран с иконками распространенных программ.

– Компьютер как у меня, – подал голос Борис.

На его реплику никто не отреагировал.

– Так. Посмотрим, что в папке документов господина Бермана.

Роза кликнула по ярлыку. Пусто. Пустыми оказались также «Изображения» и «Недавние документы».

– Ни одного текстового файла. Как странно, – заметил Горан.

– Может, он все сбрасывал по окончании каждого сеанса? – предположил Стерн.

– Если так, я их восстановлю, – уверенно заявила Роза.

Она вставила в гнездо диск и быстро загрузила программу, способную восстановить все удаленные файлы.

Компьютерная память никогда не опустошается полностью. Некоторые данные удалить практически невозможно, они остаются в памяти навечно. Миле кто-то говорил, что кремниевые микросхемы, вмонтированные в компьютер, действуют как человеческий мозг. Даже когда мы что-то забываем, у нас в голове есть группа клеток, удерживающая эту информацию и выдающая ее по мере надобности в виде если не образа, то хотя бы инстинкта. Не важно, помнит ли ребенок, когда он впервые обжегся, главное – это знание остается с ним, очистившись от всех биографических подробностей, и всякий раз предостерегает от опасности ожога. Мила думала об этом, в который раз глядя на свои забинтованные руки. По-видимому, у нее в мозгу информация отложилась неправильно.

– Здесь ничего нет.

Сокрушенный голос Розы вернул Милу к действительности. Компьютер оказался совершенно пуст.

Впрочем, Горана это не убедило.

– А в браузере?..

– Но он не подключен к Интернету, – сообщил Борис.

Однако Сара Роза поняла, к чему ведет криминолог. Схватив мобильник, она проверила уровень сигнала сети.

– Выход есть. Можно подключиться через телефон.

Роза мигом вошла в Интернет и открыла список адресов в браузере. Собственно, адрес был только один.

– Вот куда заходил Берман.

И она показала всем ссылку:

http://4589278497.894744525.com





– Должно быть, это адрес засекреченного сервера.

– Это как понять? – спросил Борис.

– Ссылка просто так не откроется, надо знать пароль. Возможно, он заложен в компьютер, а если нет, нам будут вечно отказывать в доступе.

– Значит, надо соблюдать осторожность, по примеру Бермана, – сказал Горан и повернулся к Стерну. – Его сотовый у нас?

– Да, он у меня в машине вместе с его домашним компьютером.

– Ступай принеси.

Вернувшись, Стерн застал в комнате полное молчание – все с нетерпением ждали его. Он передал Розе сотовый телефон Бермана, и она подключила его к компьютеру. Связь установилась тут же, но какое-то время ушло на распознавание вызова: сервер обрабатывал данные. Затем быстро начал загрузку.

– Кажется, входим без проблем.

Все смотрели на монитор, ожидая изображения. Может быть все что угодно, думала Мила. Сильнейшее напряжение сплотило всех членов группы, как будто электрический заряд передавался от одного к другому. Казалось, в воздухе потрескивали искры.

Монитор принялся складывать пиксели, располагавшиеся на экране, словно кусочки пазла. Но сыщики так ничего и не дождались. Энергия, которая только что заполняла помещение, вмиг иссякла вместе с энтузиазмом.

Экран был черный.

– Должно быть, есть защитная система, – объявила Роза, – и она сочла наше вторжение незаконным.

– А ты замаскировала сигнал? – с тревогой спросил Борис.

– Ну конечно! – огрызнулась Роза. – Ты за дуру меня держишь? Но там, видимо, есть какой-то код или что-то в этом роде.

– Что-то типа логина и пароля? – спросил Горан, который тоже не понял, в чем дело.

– Что-то в этом роде, – рассеянно повторила Роза. И тут же пояснила: – Ссылка – скорей всего, для прямой связи. Логин и пароль уже не обеспечивают полной безопасности. Они оставляют следы и могут привести к пользователю. А тот, кто входил отсюда, хотел сохранить анонимность.

Мила до сих пор не произнесла ни слова, и эти разговоры ее раздражали. Она глубоко дышала и стискивала кулаки – так, что потрескивали суставы. Что-то не вписывается, но она никак не может понять что. Горан на короткий миг повернулся к ней, как будто его уколол ее взгляд. Мила сделала вид, что ничего не заметила.

Тем временем атмосфера в комнате все накалялась. Борис решил излить свое разочарование на Сару Розу:

– Раз ты знала, что доступ могут заблокировать, почему не воспользовалась параллельной связью?

– Что ж ты мне не подсказал?

– А что бывает в таких случаях? – полюбопытствовал Горан.

– Если система находится под защитой, проникнуть в нее нельзя!

– Давайте сменим код и еще раз попробуем, – предложила Роза.

– Ну ты даешь! – взвился Борис. – Там же миллионы комбинаций!

– Да пошел ты! По-твоему, одна я во всем виновата?

Мила продолжала молча наблюдать за выяснением отношений.

– Если у кого-то были идеи или советы, надо было раньше высказываться!

– Да ты же на всех кидаешься, стоит кому-то рот открыть!

– Оставь меня в покое! Между прочим, я тоже могу…

– А это что?

Фраза Горана упала, как перегородка между спорщиками. Тон его не был ни встревоженным, ни раздраженным, как могла бы ожидать Мила, и тем не менее он вмиг заставил обоих замолчать.

Криминолог указывал на экран компьютера.

Он уже не был черным.

В верхней части, на границе левого поля, появился знак:

Ты здесь?





– Ах ты черт! – воскликнул Борис.

– Так что это? – повторил Горан. – Кто-нибудь может мне сказать?

Роза опять села перед монитором и положила руки на клавиатуру.

– Мы вошли.

Остальные склонились над ней.

Индикатор продолжал мигать, как будто в ожидании ответа, но ответа пока не было.

Это ты?





– Мне кто-нибудь объяснит, что это значит? – Горан начал терять терпение.

Роза кинулась объяснять:

– Это дверь.

– То есть?

– Ну, дверь, вход. Мы вошли в какую-то сложную систему. Вот диалоговое окно, чат, одним словом. На том конце кто-то есть.

– И хочет с нами побеседовать, – добавил Борис.

– Или с Александром Берманом, – поправила Мила.

– Так чего мы ждем? Надо отвечать! – заторопился Стерн.

Гавила посмотрел на Бориса, специалиста по коммуникациям. Молодой агент кивнул и встал прямо за спиной у Сары Розы, чтобы подсказывать ей, что писать.

– Скажи, что ты здесь.

И она написала:

Да, я здесь.





Они подождали, пока на мониторе не возникнет фраза:

тебя не было + я волновался





– Так. Раз «волновался», значит мужчина.

Борис удовлетворенно кивнул и продиктовал Саре Розе следующий ответ, но велел писать только маленькими буквами, как и собеседник, объяснив, что большие буквы иногда пугают пользователей и ни к чему настораживать незримого собеседника.

я был очень занят, а как твои дела?

задавали массу вопросов, но я не раскололся





Кто-то задавал ему вопросы? По какому поводу?

У всех, особенно у Горана, возникла мысль, что человек, с которым они беседуют, замешан в чем-то незаконном.

– Может, его допрашивала полиция, но не сочла нужным задерживать, – высказала догадку Роза.

– Или ей было достаточно доказательств, – поддержал ее Стерн.

У каждого в сознании уже сформировался образ сообщника Бермана. Мила вспомнила сцену в мотеле, когда ей показалось, что кто-то преследует ее по гравийной площадке. Она ни с кем не поделилась этим ощущением, надеясь, что это не более чем ощущение.

Борис решил спросить у таинственного собеседника:

кто задавал тебе вопросы?





Пауза.

они

кто они?





Ответа не последовало. Борис решил проигнорировать эту заминку и зайти с другой стороны:

что ты им сказал?

историю которую мне расказал ты, и это сработало





Горана, помимо непонятного смысла фраз, тревожили орфографические ошибки.

– Это могут быть условные знаки, – объяснил он. – Он, вероятно, ждет ошибок и от нас. Если мы их не сделаем, он прервет связь.

– Он прав. Копируй правописание, вставляй в слова его ошибки, – посоветовал Розе Борис.

А на экране тем временем высветилось:

йа приготвил все как ты с-казал только с-кажи когда





Так они ничего не добьются. Борис велел Саре Розе написать, что скоро будет известно «когда», но пока надо подытожить весь план, чтобы удостовериться в его правильности.

Мила сочла это отличной идеей: они таким образом скроют свое неведение от собеседника. И тот спустя какое-то время ответил:

план выти ночью чоб никто не видел. кода будет 2 доти до конца улицы спрятаться в кустах ждать фары машины спыхнут 3 раза тода могу выти





Никто ничего не понял. Борис озирался, ожидая пояснений. Наконец встретил взгляд Гавилы:

– Вы что думаете, доктор?

Криминолог о чем-то размышлял.

– Не знаю. Что-то ускользает, никак не ухвачу.

– У меня такое же ощущение, – подхватил Борис. – Этот собеседник, похоже… умственно отсталый или психически неполноценный.

Горан шагнул к Борису:

– Надо выманить его.

– Как?

– Не знаю. Скажи, что не уверен в нем и думаешь отказаться от плана. Скажи, что «они» теперь и на тебя нацелились. А потом потребуй у него доказательств. Пусть позвонит по надежному номеру.

Роза быстро напечатала вопрос. Но в поле для ответа долгое время лишь мигал курсор.

Потом на экране появилась надпись:

не могу говорить по телефону они меня слушают





Ясное дело: либо он большой хитрец, либо и впрямь боится, что его засекут.

– Настаивай. Пытайся дознаться, кто такие «они», – посоветовал Горан. – Спроси, где «они» сейчас.

На сей раз ответ не задержался:

они близко





– Спроси, насколько близко, – не унимался Горан.

тут рядом со мной





– Это что еще за чертовщина? – фыркнул Борис и схватился за голову.

Роза откинулась на спинку кресла и недоверчиво нахмурилась:

– Если они так близко и держат его под присмотром, почему же они не видят того, что он пишет?

– Потому что он видит не то, что видим мы.

Это произнесла Мила и с удовольствием отметила, что теперь никто не уставился на нее как на привидение. Ремарка, однако, вызвала в группе живой интерес.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Гавила.

– Мы решили, что у него, как и у нас, перед глазами черный экран. А что, если перед ним экран, на котором присутствуют другие элементы, скажем рисунки, надписи, изображения… Вот почему «они» хотя и рядом, но не знают, что он общается с нами.

– Точно! – воскликнул Стерн.

Всех снова охватила непонятная эйфория.

Горан повернулся к Саре Розе:

– А мы можем зайти на этот сайт?

– Конечно. Я подключусь с другого компьютера, и мы получим его IP-адрес. – Давая объяснения, Роза открыла свой ноутбук, чтобы создать второе подключение к Сети.

Спустя некоторое время на экране появилось:

Ты еще здесь?





Борис покосился на Горана:

– Что отвечать?

– Выжди. Только не спугни его.

Борис попросил немного подождать: мол, ему звонят в дверь, он пойдет откроет.

А Сара Роза тем временем сумела скопировать IP-адрес их собеседника.

– Есть, готово, – объявила она.

Потом забила его в строку и нажала ввод.

Спустя несколько секунд страница открылась.

Никто не мог произнести ни слова – то ли от удивления, то ли от ужаса.

На экране медведи танцевали с жирафами, бегемоты отбивали ритм на бонго, шимпанзе играл на укулеле. Комнату наводнила музыка. На фоне веселья в сказочном лесу разноцветная бабочка приветственно махала им крыльями.

Ее звали Присцилла.

Они замерли, не веря своим глазам. Затем Борис бросил взгляд на главный экран, где по-прежнему сиял вопрос:

Ты еще здесь?





И тогда спецагент проронил четыре слова, тяжелых, словно камни:

– Черт… побери… это… ребенок.





10




Самое популярное слово в поисковиках – секс. Второе место занимает Бог. Горан всякий раз удивлялся: для чего людям искать Бога в Интернете. На третьем месте два слова – Бритни Спирс. И еще – death, смерть, – с той же частотностью.

Секс, Бог, Смерть и Бритни Спирс.

Впервые Горан забил в поисковике имя своей жены – сам не знал зачем. Просто так, инстинктивно. Он вовсе не рассчитывал ее найти и, конечно, не нашел. Но здесь он мог найти хоть какую-то информацию. Почему он так мало знал о ней? С того момента что-то словно заработало у него внутри.

Он понял, зачем преследует ее.

На самом деле ему не надо знать, где она. Если на то пошло, это совершенно не важно. Ему достаточно знать, счастлива ли она сейчас, – и все. Его приводит в бешенство то, что она избавилась от него и Томми, чтобы обрести счастье в другом месте. Значит, можно разбивать жизнь другим ради эгоистичных поисков счастья? Видимо, можно. Она так и поступила и, что еще хуже, не вернулась назад, чтоб залечить рану, после того как по живому оторвала себя от одного человека, с которым делила жизнь, и от другого, который был плоть от плоти ее. А вернуться она может, должна. У всех рано или поздно наступает момент, когда для того, чтобы жить дальше и смотреть только вперед, надо оглянуться и посмотреть, не изменилось ли что-то у тебя за спиной и в тебе. Отчего же у нее этот момент не наступил? Отчего она даже не попробовала? Ни единого безмолвного звонка среди ночи. Ни единой открытки без слов. Сколько раз Горан, провожая в школу Томми, оглядывался в надежде увидеть ее, тайно следившую за сыном. Но нет. Она не удосужилась даже справиться, здоров ли он. И Горан начал спрашивать себя, что за человека он думал удержать возле себя всю жизнь?

А раз так, то чем он, по сути, отличается от Вероники Берман?

Она тоже обманута. Муж воспользовался ею, чтобы создать себе респектабельный фасад, ведь именно она заботилась обо всем, что он имел: о добром имени, о доме, об имуществе – обо всем. А его счастье было на стороне. Но, в отличие от Горана, та женщина почувствовала пропасть, разверзшуюся под прикрытием идеальной жизни, уловила запах гниения. И закрыла глаза, проглотила обман, стала сообщницей молчания, партнершей в игре, спутницей во благо и во зло.

А Горан даже не подозревал, что жена может бросить его. Ни слова, ни знака, ни малейшего звука, на который можно было бы мысленно обернуться и сказать: «Да! Это же было так очевидно, а я ничего не замечал!» Уж лучше б он понял, что был никудышным мужем, и потом винил бы себя – за недостаток внимания к ней, за небрежное отношение. Он пытался искать причину в себе: так он хоть что-то понял бы. Но нет, тишина. И сомнения. Остальному миру он объявил без объяснений: ушла и все. Пускай каждый сам выработает свою версию событий. Один скажет: бедный муж. Другой: дыма без огня не бывает. Он с готовностью примерил на себя обе роли, переходя от одной к другой. В конце концов, всякое горе – дело житейское, ничего не попишешь.

А она?.. Как долго она притворялась? Как долго вынашивала этот план? Сколько времени ей потребовалось, чтобы таить в себе эти мысли, прятать под подушку эти мечты, засыпая с ним рядом. Долго прикрывала свое тайное желание повседневным поведением жены и матери, пока не разработала свой план, свой замысел? План. Когда она поняла или внушила себе, что его можно реализовать? Куколка держала в себе тайну своей метаморфозы и продолжала жить рядом – с ним и Томми. И готовила, молча готовила свое превращение.

Где она теперь? Ведь где-то же она живет, в параллельной вселенной, рядом с такими же людьми, которых Горан видит каждый день, которые обустраивают дом, терпят мужей и жен, заботятся о детях. В таком же банальном мире, но далеко от него и Томми, среди новых красок, новых друзей, новых лиц, новых имен. Что она ищет там, в новом мире? Чего ей так не хватало здесь? В сущности, все мы ищем тех или иных ответов в параллельной вселенной, размышлял Горан. Как те, кто ищет в Интернете: Секс, Бога, Смерть и Бритни Спирс.

Александр Берман же охотился в Интернете на детей.

Это всплыло мгновенно. Как только на компьютере Бермана открылся сайт Бабочка Присцилла, сразу же, по обнаружении международного сервера, управляющего этой системой, все стало понятно.

Сеть педофилов с филиалами во многих странах.

Мила права: в эту сеть входил и «ее» учитель музыки.

Специальный отдел преступлений в Сети выявил почти сотню абонентов этого сайта. Пошли первые аресты, скоро возьмут нескольких приверженцев. Их не так много, но все респектабельные люди – вне подозрений, занимающие хорошие должности, все состоятельные и потому способные выложить значительные суммы за свою анонимность.

Среди них Александр Берман.

Возвращаясь домой вечером, Горан рисовал в своем воображении деликатного, приветливого, морально устойчивого индивида, каким, по описаниям друзей и знакомых, был Берман. Безупречная маска. Странно, почему мысль о Бермане он совмещает с мыслью о жене. А может, он все знал, только не хотел себе в этом признаваться? Так или иначе, едва он переступит порог дома, сразу же прогонит эти мысли и предоставит себя в полное распоряжение Томми, как пообещал ему по телефону, когда сообщил, что вернется сегодня пораньше. Сын принял это известие со щенячьим восторгом и спросил, можно ли будет заказать пиццу. Горан легко согласился: как мало ребенку надо для счастья! Дети умеют получать его от любых мелочей.

В итоге Горан заказал пиццу со стручковым перцем для себя и с двойной порцией моцареллы для Томми. Они вместе сделали заказ по телефону, поскольку пицца – это совместный ритуал. Томми набирал номер, а Горан говорил. Потом они поставили на стол большие тарелки, специально для этого приобретенные. Томми будет пить сок, Горан позволит себе пиво. Прежде чем поставить стаканы на стол, их положили в морозилку, чтобы они покрылись инеем и как следует охладились.

Но Горан никак не мог успокоиться – все возвращался мыслями к этой идеальной организации. Агенты особого отдела раскопали базу данных, в которой содержалось более трех тысяч имен детей с адресами и фотографиями. Порочная сеть прикрывалась липовыми доменами, посвященными заботе о детях, и заманивала жертв в ловушку. Бабочка Присцилла. Животные, красочные видеоигры, безобидные песенки…. Все так похоже на мультики, которые Горан и Томми стали вместе смотреть после ужина по спутниковому каналу. Голубой тигр и белый лев. Сын прижался к отцу и увлеченно следил за приключениями двух лесных друзей. А отец наблюдал за ним.

«Я должен защитить его», – сказал он себе.

И ощутил в глубине сознания липкий комок темного страха. Он боялся не сделать того, что нужно, боялся что-то упустить. Потому что одного родителя мало, пусть даже они с Томми справляются. Но что будет, если за черным экраном компьютера Бермана вместо того неизвестного ребенка окажется его Томми? Сможет ли он, Горан, вовремя заметить, как кто-то подбирается к сознанию и жизни его сына?

Пока Томми делал уроки, Горан уединился в кабинете. Еще не было и семи. Он снова стал листать досье Бермана, выискивая детали, которые могли пригодиться в расследовании.

Первым было кожаное кресло, на котором Крепп не обнаружил отпечатков.

«На всем остальном есть, а на нем нет… Почему?»

Наверняка не без причины. Но как только ему кажется, что он ухватил эту причину, она ускользает в сторону. По направлению к опасностям, подступающим к жизни его сына.

Горан – криминолог, он знает, из чего соткано зло. Но до сих пор он наблюдал его со стороны, как ученый. И никогда не поддавался мысли, что это самое зло может протянуть свою зловещую руку и дотронуться до него. А теперь он думает об этом.

Когда человек становится монстром?

Это определение он официально отвергает, но оно тайком пробирается в его мозг. Зачем ему знать, как это происходит? Когда они переступают эту грань и замечают ли это сами?

Берман входил в четко отлаженную структуру с установленной иерархией и соответствующим уставом. Коммерческий агент примкнул к ней еще в университете. В те времена еще не было таких охотничьих угодий, как Интернет, и требовались немалые усилия, чтобы оставаться в тени и не вызывать подозрений. Поэтому адептам советовали обустроить себе образцовую жизнь, надежное укрытие своей истинной натуры и тайных импульсов. Мимикрия – ключевое слово для подобной стратегии.

Берман вернулся из университета, имея точный план дальнейшей жизни. Во-первых, он разыщет давнюю подругу, которую не видел несколько лет. Вероника никогда не была достаточно красива, чтобы парни, в том числе и он сам, интересовались ею. Он убедил ее, что давно влюблен и только скрывал свои чувства из робости. Она, как и следовало ожидать, сразу согласилась выйти за него. Первые годы супружества прошли, как у всех, во взлетах и падениях. Он часто уезжал в командировки, и в этих путешествиях пользовался свободой, чтобы отлавливать своих маленьких жертв.

С появлением Интернета все упростилось. Педофилы быстро овладели этим бесподобным инструментом, который позволял им не только действовать инкогнито, но и манипулировать добычей с помощью хитроумных ловушек.

Но Александр Берман не обеспечил себе абсолютной мимикрии, потому что Вероника никак не могла родить ему ребенка. Это было недостающее звено, благодаря которому он стал бы и впрямь выше любых подозрений, поскольку отец семейства не интересуется чужими детьми.

Криминолог подавил естественное негодование и закрыл досье, изрядно пополненное за последние часы. Нет, он не станет больше читать. Сейчас ему хочется лишь лечь в постель и забыться сном.

Кто, если не Берман, мог быть Альбертом? Хотя им еще предстоит как-то увязать его с кладбищем рук и пропажей остальных пяти девочек, чьи трупы пока не найдены, но едва ли кто другой мог заслужить звание мясника.

Но чем дольше Горан думал об этом, тем больше его одолевали сомнения.

В 20:00 Рош официально объявит о поимке маньяка в переполненном зале пресс-центра. Горана теперь мучила эта мысль; фактически она свербит в мозгу с того момента, как они открыли тайну Бермана. Неясная, словно туман, мысль коварно приютилась в уголке сознания. И в этой тени продолжала пульсировать, показывая, что никуда не делась. И только теперь, в тишине дома, Горан решил осмыслить ее во всей полноте.

«Что-то не складывается в этой истории… По-твоему, Берман невиновен? Да нет, виновен, конечно, он же педофил. Но он не убивал этих девочек. Он ни при чем… Откуда такая уверенность?»

Да если б Александр Берман действительно был нашим Альбертом, мы нашли бы в его багажнике последнюю девочку, шестую, а не Дебби, первую. Ее он должен был расчленить уже давно.

И как раз когда эта мысль оформилась в его сознании, Горан посмотрел на часы: до восьми, до пресс-конференции, всего несколько минут.

Роша надо остановить.



Старший инспектор созвал весь цвет журналистики, как только узнал про новый виток в деле Бермана. Было официально заявлено – он не желает, чтобы СМИ получали сведения из вторых рук, из неофициальных источников, где их могут переврать. Но на деле его беспокоило, что сюжет просочится по другим каналам и вся слава достанется не ему.

Рош мастерски водил репортеров на коротком поводке. Поэтому пресс-конференции он всегда начинал с опозданием на несколько минут, давая понять, что шефа опергруппы задерживают неотложные дела.

Рош наслаждался шумом из конференц-зала рядом с его кабинетом; это было своего рода энергетической подпиткой его эго. Эти несколько минут он спокойно сидел, положив ноги на стол, который унаследовал от предшественника, под чьим началом служил много лет – слишком долго, на его взгляд, и потому без лишней щепетильности он спихнул его восемь лет назад.

В дверь постучали.

– Войдите. – Рош повернул голову к двери.

Переступив порог, Мила уловила самодовольное выражение на лице старшего инспектора и спросила себя, какого черта она ему понадобилась.

– Агент Васкес, хочу лично поблагодарить вас за неоценимый вклад в данное расследование.

Мила наверняка бы смутилась и покраснела, если б не понимала, что это лишь прелюдия к тому, чтобы избавиться от нее.

– Я не так уж много сделала, господин инспектор.

Рош взял со стола нож для разрезания бумаги и начал острием чистить ногти. Не отрываясь от своего занятия, рассеянно произнес:

– Напротив, вы были нам весьма полезны.

– Мы так и не установили личность шестой девочки.

– Установим, как и все остальное.

– Господин инспектор, я прошу разрешения дать мне хотя бы день-другой для завершения работы. Я уверена, что добьюсь результата.

Рош выпустил нож, убрал ноги со стола, встал и направился к Миле. Одарив ее лучезарной улыбкой, он взял ее за правую руку, все еще забинтованную, и пожал ее, не замечая, что делает ей больно.

– Я говорил с вашим шефом, сержантом Морешу, он заверил меня, что вы получите заслуженное вознаграждение за вашу работу.

С этими словами он подвел ее к двери:

– Желаю вам счастливого пути, агент Васкес. И не забывайте нас.

Мила кивнула. Что тут скажешь?.. В мгновение ока она оказалась за порогом, дверь за ней захлопнулась.

Надо бы обсудить ситуацию с Гораном Гавилой: наверняка он не в курсе ее внезапного отъезда, но он уже уехал домой. Несколько часов назад она слышала, как он давал по телефону указания насчет ужина. Судя по его тону, он разговаривал с ребенком лет восьми-девяти. Они собирались заказать пиццу.

Мила поняла, что у Горана есть сын. Может, есть и женщина, которая разделит приятный вечер с отцом и сыном. Она почему-то почувствовала зависть к этой женщине.

На выходе она сдала жетон и получила конверт с билетом на поезд. На сей раз никто не станет провожать ее на вокзал. Надо будет вызвать такси, в надежде, что ее начальство оплатит расходы, и заехать в мотель за вещами.

Оказавшись на улице, она сказала себе, что спешить некуда. Огляделась, вдохнула воздух, внезапно показавшийся чистым и благотворным. Город как будто погрузился в огромный холодный шар в преддверии перемены погоды. Один градус выше или ниже – и все изменится. Такой разреженный воздух – не что иное, как заблаговременное обещание снегопада. Вряд ли все надолго останется в этой неподвижности.

Она вытащила из конверта билет: до отправления поезда еще три часа. Но думала она о другом. Успеет ли она за этот срок сделать то, что наметила? Все равно не узнаешь, пока не попробуешь. Даже если это напрасный труд, никто все равно не узнает. А уехать, не разрешив сомнений, она не может.

Три часа. Пожалуй, должно хватить.



Она взяла напрокат машину и провела в дороге около часа. Вершины гор впереди окаймляли небо. Вокруг – деревянные дома с покатыми крышами. Из труб поднимается серый дым, пахнущий смолой. Во дворах видны поленницы. Из окон льется уютный желтоватый свет.

По Сто пятнадцатому шоссе Мила свернула на двадцать пятом километре и поехала к интернату, где училась Дебби Гордон. Надо осмотреть ее комнату. Она уверена, что найдет там какой-нибудь след, ведущий к девочке номер шесть, к ее имени. Хотя старшему инспектору Рошу это вроде бы уже и не нужно, Мила не могла оставить дело неоконченным. Она обязана совершить этот жест милосердия. Весть о том, что девочек было не пять, а больше, не распространилась широко, и потому ни у кого нет возможности оплакать шестую жертву. Над безымянной жертвой никто, понятное дело, этого делать не станет. Так неужели ей суждено остаться белым пятном на могильном камне, безмолвной паузой в конце короткого перечня имен, всего лишь номером, добавленным к бесстрастной бухгалтерии смерти?

Вообще-то, ее больше тревожила другая мысль, ради которой она проделала такой путь. Собственно, даже не мысль, а ощущение щекотки в надключичной ямке.

Она приехала на место уже после девяти вечера. Интернат был расположен в красивом пригороде на высоте тысяча двести метров. Улицы в этот час были пустынны. Здание школы находилось на окраине городка, на холме, в окружении прекрасного парка с манежем, теннисными кортами и баскетбольной площадкой. Ко входу вела длинная подъездная аллея, по которой припозднившиеся школьники возвращались после занятий спортом. Тишину вечера то и дело нарушали взрывы звонкого детского смеха.

Мила обогнала детей и припарковалась на площадке. Вскоре она уже входила в канцелярию за разрешением посетить комнату Дебби, в надежде, что ей не станут препятствовать. Проконсультировавшись у директора, секретарша сказала, что разрешение получено. К счастью, мать Дебби после разговора с Милой позвонила в школу и предупредила о ее визите. Секретарша вручила Миле пропуск с надписью «посетитель» и объяснила, где находится комната Дебби.

Мила прошла по коридорам в крыло здания, где обитали девочки. Найти комнату Дебби не составило труда. Ее соученицы украсили дверь ленточками и записочками на цветной бумаге. Они писали о том, что скучают по ней и никогда ее не забудут. И конечно, неизменное: «Ты навсегда останешься в наших сердцах».

Она думала о Дебби, о ее телефонных звонках домой, о просьбах забрать отсюда, об одиночестве девочки ее возраста – робкой, неловкой, возможно даже затравленной соученицами этого престижного заведения. Отсюда и эти безвкусные билетики, запоздалое лицемерное сочувствие. «Раньше надо было сочувствовать, когда она тосковала здесь, – укорила их Мила, – или когда кто-то похитил ее прямо у вас на глазах».

Из глубины коридора доносились крики и веселый галдеж. Перешагнув через давно погасшие свечи, которые кто-то расставил перед порогом, Мила вошла в бывшее убежище Дебби.

Она закрыла за собой дверь, и сразу стало тихо. Протянув руку к лампе, зажгла ее, и перед ней предстала крошечная комнатка. Впереди окно, выходившее в парк. У стены письменный стол в безупречном порядке. Над ним книжные полки, плотно заставленные книгами: Дебби любила читать. Справа дверь в ванную, закрытая. Мила решила, что ее осмотрит в последнюю очередь. На кровати несколько плюшевых игрушек, которые таращились на Милу холодными неживыми глазами, так что ей сразу стало неловко за свое вторжение. Стены увешаны постерами и фотографиями Дебби дома с псом Стингом и другими близкими существами, от которых ее оторвали, устроив в этот престижный интернат.

Дебби со временем обещала стать красавицей, отметила Мила. Ее сверстницы не замечали этого, а потом, быть может, стали бы раскаиваться, что вовремя не разглядели лебедя в этом гадком утенке. Но тогда уже и она стала бы их игнорировать, по заслугам.

Миле пришло на память вскрытие, на котором она присутствовала, и то, как Чан очистил от пластикового мешка лицо в обрамлении волос, сколотых заколкой в виде белой лилии. Убийца причесал ее, и Мила тогда еще подумала, что это было сделано в расчете на полицейских.

«Нет, она была красавицей для Александра Бермана…»

Ее взгляд привлек участок стены, странным образом оставшийся пустым. Она подошла поближе и обнаружила во многих местах растрескавшуюся штукатурку. Словно тут раньше что-то висело. Другие фотографии? Мила заподозрила, что сюда кто-то уже вторгался. Другие руки ощупывали, другие глаза созерцали мир Дебби, ее вещи, ее воспоминания. Быть может, мать сняла какие-то фотографии со стены, надо проверить.

Она все еще размышляла над этим, когда ее внимание привлек какой-то шум. Но не из коридора, а из-за двери ванной.

Рука машинально потянулась к поясу, за которым торчал пистолет. Мила крепко обхватила рукоятку и, вскинув ствол, встала перед дверью ванной. Опять донесся шум. На сей раз еще отчетливее. Да, там внутри кто-то есть. Этот «кто-то» не заметил ее прихода и, как она, решил пробраться в комнату, чтобы что-то отсюда вынести. Улики? У Милы участилось сердцебиение. Нет, она выждет, не станет пока туда входить.

Дверь резко распахнулась. Мила переместила палец с предохранителя на спусковой крючок. Но, к счастью, вовремя остановилась. Девочка вздрогнула от испуга и выпустила что-то из рук.

– Ты кто? – произнесла Мила.

– Подруга Дебби, – пролепетала девчонка.

Врет. Мила ни на секунду не усомнилась в этом. Заткнув пистолет за пояс, она поглядела на пол, где валялось то, что уронила девочка. Флакончик духов, несколько бутылочек шампуня и красная шляпка с широкими полями.

– Я пришла за вещами, которые одолжила ей, – оправдывалась подружка. – Другие тоже приходили до меня.

Мила узнала шляпку по нескольким фотографиям на стене. Дебби была снята именно в ней. Иначе говоря, Мила стала свидетельницей мародерства, которое, видимо, продолжается уже несколько дней. И ничего удивительного, что кто-то из учениц снял со стены фотографии.

– Ладно, – отрезала она, – проваливай.

Девочка помедлила, потом подобрала то, что уронила, и вышла из комнаты. Мила ей не препятствовала. Дебби тоже не стала бы возражать. Матери эти вещи не нужны, они бы только напоминали ей о чувстве вины за то, что она отправила дочь в эту школу. Пожалуй, госпоже Гордон даже «повезло» (если в данном случае можно говорить о везении), что она теперь может поплакать над телом дочери.

Мила принялась перебирать тетради и книги. Ей нужно имя, и она его найдет. Конечно, было бы проще, если бы она нашла дневник Дебби. Несомненно, Дебби поверяла все свои печали дневнику и, как все сверстницы, хранила его в тайном месте – тайном, но близко к сердцу, чтобы всегда можно было протянуть руку и достать его. «А когда наступает необходимость укрыться в том, что нам всего дороже?» – спросила она себя. Ночь подарила ответ. Она присела возле кровати, засунула руку под матрас и шарила под ним, пока не нащупала.

Жестяная коробка с серебристыми зайчиками на крышке, запертая на маленький замочек.

Она выложила находку на кровать и осмотрелась: где бы поискать ключ? Но тут вспомнила, что уже видела его на вскрытии трупа Дебби. Он был прикреплен к браслету на ее правой руке.

Браслет Мила отдала матери девочки, и сейчас у нее нет времени возиться с ключом. Придется вскрывать коробку. Она подцепила шариковой ручкой петли, на которых висел замочек, сорвала их и откинула крышку. Внутри была всякая всячина – от засушенных цветочков до ароматических палочек. Английская булавка, испачканная кровью, – видимо, ею и выполняли обряд кровного родства. Шелковый вышитый платочек. Резиновый медвежонок с обгрызенными ушками. Свечи с именинного пирога. Свято хранимые сокровища девочки-подростка.

Но дневника не было.

Странно, подумала Мила. Размеры шкатулки и скудость содержимого предполагали наличие чего-то еще. А также потребность запирать это содержимое на замок. Но может, и не было у нее никакого дневника?

Разочарованная напрасными трудами, она взглянула на часы: поезд все равно ушел, поэтому есть смысл остаться и продолжить поиски того, что может привести к таинственной подруге Дебби. Уже раньше, когда она перебирала вещи Дебби, у Милы несколько раз возникало это ощущение, но его никак не удавалось ухватить.

Щекотка в надключичной ямке.

Нет, она не может уйти, пока не поймет, что это. Только нужно чем-то подкрепить ускользающую мысль, расчистить ей путь. Несмотря на поздний час, Мила приняла нелегкое, но необходимое решение.

И набрала номер Горана Гавилы.



– Доктор Гавила, это Мила.

Криминолог несколько секунд молчал.

– Что случилось, Мила?

Раздраженный тон? Да нет, это ей показалось. Для начала Мила поведала ему о том, что ей сейчас надлежит ехать домой в поезде, а она вместо этого обыскивает комнату Дебби Гордон в интернате. Она выложила ему всю правду, и Горан внимательно ее слушал. Когда она закончила, на другом конце последовало долгое молчание.

Мила не могла этого знать, но он смотрел на висячие шкафчики своей кухни, а в руке держал чашку с дымящимся кофе. Он уже несколько раз пытался дозвониться Рошу, чтобы предотвратить его самоубийство в глазах СМИ, но безуспешно.

– Думаю, мы поторопились с Александром Берманом.

Мила отметила, что он выговорил это очень тихо, словно боялся, что от этих слов у него разорвется легкое.

– Я тоже так думаю, – согласилась она. – А вы как пришли к этой мысли?

– Он перевозил в багажнике Дебби Гордон. Почему не последнюю девочку?

Мила припомнила объяснение, которое Стерн дал этому странному обстоятельству: «Возможно, Берман, когда прятал тело, допустил ошибку, которая могла его выдать, и решил перезахоронить его в другом месте».

Горан слушал с недоумением. Ее дыхание в трубке было почти спокойным.

– Я что-то не то говорю?

– Да нет. Но, по-моему, у тебя нет убежденности в том, что ты говоришь.

– И в самом деле нет, – подумав, сказала она.

– Чего-то недостает. Вернее, что-то выбивается из общей картины.

Хороший сыщик живет ощущениями. К рапорту их не подошьешь, там нужны только факты. Но коль скоро Гавила сам заговорил об этом, Мила осмелилась поведать ему свои соображения:

– Впервые это случилось во время доклада судмедэксперта. Возник какой-то диссонанс. Но я не успела его поймать – тут же упустила.

Щекотка в надключичной ямке.

Она услышала, как Горан отодвинул стул, и тоже села.

– Попробуем представить, что Берман ни при чем, – предложил он.

– Попробуем.

– Допустим, убийца кто-то другой. Он явился из ниоткуда и подложил труп девочки с отрубленной рукой в багажник Бермана.

– Берман сказал бы об этом, чтобы не навлекать на себя подозрений, – возразила она.

– Не думаю, – уверенно заявил Горан. – Берман – педофил, а не просто невинная жертва. Он понимал, что его прищучат. Оттого и покончил с собой, чтоб не выдать организацию, к которой принадлежал.

Мила кивнула: ведь учитель музыки тоже покончил с собой.

– И что же нам делать?

– Вернемся к Альберту, к нейтральному, безликому образу, какой мы выработали с самого начала.

Мила впервые почувствовала себя причастной. Работа в команде была ей в новинку, к тому же ей льстило, что она работает с доктором Гавилой. Она узнала его совсем недавно, но уже научилась верить ему.

– Мы исходим из того, что похищение девочек и кладбище рук имеют какую-то причину. Абсурдную, быть может, но причину. Чтобы объяснить ее, надо знать нашего человека. Чем больше мы его узнаем, тем понятней она становится. Чем понятней она становится, тем ближе мы к нему подходим. Тебе ясно?

– Да. Но в чем именно заключается моя роль?

Горан понизил голос, но он зазвучал еще энергичнее:

– Он же хищник, не так ли? Так покажи мне, как надо охотиться.

Мила открыла принесенный с собой блокнот. Он услышал в трубке шелест страниц. Полицейский агент принялась читать вслух свои заметки о жертвах:

– Дебби, двенадцать лет. Пропала из школы. Одноклассники видели, как она выходила после уроков. Ее отсутствие было замечено в дортуаре во время вечерней переклички.

Горан отпил большой глоток из чашки и попросил:

– Теперь про вторую.

– Анника, десять лет. Поначалу все решили, что она заблудилась в лесу… Третью звали Сабина, самая маленькая, семь лет. Случилось это в городе, в субботний вечер. Ее похитили с карусели, прямо на глазах у родителей. Тогда городок был поднят по тревоге. Наша команда тоже принимала участие в поисках, и в это время пропала четвертая девочка. Мелисса, старше всех, тринадцать лет. Родители запретили ей выходить по вечерам. Но она нарушила запрет в день своего рождения, решив провести вечер с подружками в местном боулинге.

– Все подружки явились. Не пришла только Мелисса, – напомнил Горан.

– Каролину утащили прямо из постели, он проник в дом. И потом шестая…

– С ней после. Остановимся пока на первых.

Горан чувствовал удивительную связь с этой девушкой. Давно он не испытывал ничего подобного.

– Давай рассуждать вместе, Мила. Скажи мне, как ведет себя наш Альберт.

– Сначала он похищает девочку, которая находится далеко от дома и по натуре довольно замкнута. Поэтому никто ничего не замечает, и у него есть время.

– Время для чего?

– Это проба. Он хочет быть уверен, что у него все получится. Он располагает временем, чтобы избавиться от трупа и исчезнуть.

– В случае с Анникой он был спокоен, но он все равно решил похитить ее в лесу, подальше от очевидцев. А как обстоит дело с похищением Сабины?

– Ее он похищает на глазах у всех, в луна-парке.

– Почему? – подзадорил ее Горан.

– По той же причине, по какой похитил Мелиссу, когда все уже на ушах стояли. Или Каролину, прямо из дома.

– И что это за причина?

– Он почувствовал свою силу, приобрел уверенность.

– Хорошо, – сказал Горан. – Идем дальше. Теперь снова расскажи мне историю кровных сестер.

– Это многие делают в детстве. Укалывают булавкой указательный палец, а потом соединяют подушечки пальцев и хором читают стих.

– И кто это сделал?

– Дебби и шестая.

– Почему Альберт выбрал ее? – спросил Горан. – Какая нелепость. Полиция начеку, все ищут Дебби, а он похищает ее лучшую подругу! Зачем он так рискует? Почему?

Мила понимала, куда он клонит, и, хотя вслух сформулировала это сама, сознавала, что Горан подвел ее к этому.

– Думаю, с его стороны это был вызов.

Последнее слово, произнесенное Милой по телефону, будто отворило дверь в сознании криминолога. Он встал со стула и начал расхаживать по кухне:

– Продолжай.

– Он хотел что-то продемонстрировать. Например, то, что он хитрее.

– Что он лучше всех. Явный эгоцентрик с синдромом нарциссизма и личностными отклонениями. Так, рассказывай про шестую.

Мила опешила.

– Но мы ее не знаем.

– Все равно рассказывай. Говори то, что знаем.

Мила отложила блокнот. Придется импровизировать.

– Ладно, попробую. Лет столько же, сколько Дебби, раз они подружки. Двенадцать примерно. Это подтверждает и анализ обызвествления кости.

– Так. Что еще?

– Согласно акту судмедэкспертизы, она умерла не так, как другие.

– А как? Напомни.

Она полистала запись в блокноте:

– Он отпилил ей руку, как и остальным. Но в крови и в тканях у нее обнаружена смесь сильнодействующих препаратов.

Горан попросил ее повторить названия лекарств, перечисленных Чангом. Антиаритмики типа дизопирамида, ингибиторы АПФ, бета-блокатор атенолол.

Это его настораживало.

– Что и меня настораживает, – сказала Мила.

У Горана Гавилы мелькнуло подозрение, что эта девушка умеет читать мысли.

– На совещании вы сказали, что Альберт сократил сердечный ритм и одновременно уменьшил давление, – продолжала Мила. – А доктор Чан добавил, что целью его было искусственное замедление кровопотери, чтобы смерть была долгой.

…искусственно замедлил кровопотерю, чтобы смерть была долгой. Не иначе хотел насладиться зрелищем.

Искусственно замедлить кровопотерю. Чтобы она умирала как можно дольше.

– Понятно. Что ты можешь сказать о ее родителях?

– Каких родителях? – не поняла Мила.

– Плевать я хотел, что ты ничего не написала в своем дурацком блокноте! Говори, что думаешь, черт тебя дери!

«Откуда он знает про блокнот?» – спросила себя Мила, растерявшись. И начала рассуждать:

– Родители шестой девочки не пришли вместе со всеми на сдачу анализов ДНК. Мы не знаем, кто они, поскольку от них не поступало заявления о пропаже.

– Почему не поступало? Может быть, они еще ничего не знают?

– Маловероятно.

Искусственно замедлить кровопотерю.

– Или у нее не было родителей? Может быть, она одна на свете? Может, до нее никому дела нет? – перечислял варианты Горан.

– Нет, у нее есть семья. Она такая же, как все, помните? Единственная дочь, матери за сорок, супруги решили завести только одного ребенка. Преступник не изменяет себе, его настоящие жертвы – матери, ведь у этих женщин, скорее всего, детей больше не будет. Он мстит семьям, а не детям.

– Верно, – одобрительно произнес Горан. – И что тогда?

Мила подумала:

– Он бросает вызов нам. Ему нужен этот вызов. Такой же вызов, как с кровными сестрами. Вот в чем загадка. Он испытывает нас.

Чтобы она умирала как можно дольше.

– Если родители есть и все знают, то почему не заявили о пропаже? – настаивал Горан, блуждая взглядом по кухонному полу, в поисках ответа.

– Потому что боятся.

Произнеся эту фразу, Мила как будто осветила ею все углы комнаты. И тут же почувствовала щекочущий спазм в ямке.

– Боятся чего?

Ответ стал прямым следствием того, что Мила сказала перед этим. Собственно, он был ему и не нужен, разве что оба хотели облечь эту мысль в слова, чтобы ухватить ее, не дать ей раствориться в воздухе.

– Ее родители боятся, что Альберт может причинить зло им.

– Каким образом, если она уже мертва?

Искусственно замедлить кровопотерю. Чтобы она умирала как можно дольше.

У Горана подкосились ноги. Мила, наоборот, вскочила на ноги.

– Он не замедлил кровопотерю. Он остановил ее.

Следующие реплики прозвучали хором.

– О господи! – сказала она.

– Да, – подтвердил он. – Она еще жива.





11




Девочка открывает глаза.

Делает глубокий вдох, словно вынырнув из морской пучины, а множество маленьких невидимых ручек тянут ее обратно на дно. Но она изо всех сил старается остаться на поверхности бодрствования.

Внезапный спазм в левом плече приводит ее в себя.

Боль ослепляет, но в то же время в голове немного проясняется. Она пытается вспомнить, где находится. Ориентация потеряна. Она лежит, это понятно. Голова кружится, перед глазами темно. У нее жар, и двигаться она не может: что-то как будто придавило ее. Только два ощущения пробиваются сквозь туман забытья: запах влаги и камня, словно она в пещере. А еще нескончаемый, раздражающий стук капель.

Что же стряслось?

Воспоминания возвращаются постепенно. И она начинает плакать. Теплые слезы струятся по щекам, увлажняя сухие губы. Так она понимает, что хочет пить.

Они собирались на озеро в конце недели. Папа, мама и она. Целыми днями она только об этом и думала. Папа научит ее удить рыбу. Она насобирала в саду дождевых червей и положила их в банку. Еще живые, они там копошились. Но она не думала о них. Вернее, считала эту деталь несущественной, потому что была уверена: дождевые черви ничего не чувствуют. Поэтому ее не интересовало, каково им там, в тесной банке. Теперь же она задала себе этот вопрос, потому что именно так она сама чувствует себя сейчас. Ей жалко червей и себя. И стыдно, что она была такой жестокой. И от всей души она надеется, что тот, кто ее похитил, оторвав от привычной жизни, все же не такой жестокий, как она.

Она плохо помнит, как это случилось.

Кажется, она проснулась рано, чтобы идти в школу, даже раньше обычного, потому что был четверг, а в четверг папа не может ее отвозить, потому что объезжает своих клиентов. Он продает продукцию для парикмахерских и, предвидя увеличение спроса к концу недели, развозит лак для волос, шампунь и разную косметику. Поэтому ей придется добираться до школы самой. Она к этому привыкла с девяти лет. До сих пор она помнит, как в первый раз папа довел ее до автобусной остановки. Она уцепилась за его руку и слушала наставления: скажем, посмотреть в обе стороны, прежде чем переходить дорогу, и не опаздывать, так как водитель ждать не станет, и не разговаривать с незнакомыми, потому что это опасно. Со временем эти наставления так укоренились в ее сознании, что она уже не помнила голос отца. Она сама кому хочешь могла дать такой совет.

В то утро четверга она встала с блаженным чувством в душе. Помимо поездки на озеро, у нее была еще одна причина для радости: пластырь на пальце. В ванной она отлепила краешек, намочив горячей водой, и с гордостью, хотя палец все еще болел, полюбовалась на подушечку.

У нее теперь есть кровная сестра.

Скорей бы увидеть ее. Но это будет не раньше вечера, поскольку они ходят в разные школы. В условленном месте они выложат друг дружке последние новости (их накопилось немало, ведь они уже несколько дней не виделись). Потом поиграют во что-нибудь, помечтают и, прежде чем расстаться, торжественно пообещают дружить всю жизнь.

Да, это будет счастливый день.

Она засунула в рюкзак учебник по алгебре. Алгебру она любит больше всего, о чем свидетельствуют и ее оценки. В одиннадцать физкультура, поэтому она достала из ящика боди и положила в бумажный пакет кроссовки и махровые носки. Утро прошло как всегда. Отец, как обычно, пил только кофе, стоя у буфета и уткнувшись в газету. Он держал ее одной рукой, потому что в другой была чашка, а страницы перелистывал губами. Мать говорила по телефону с сослуживицей и одновременно выкладывала ей на тарелку омлет, стараясь не пропустить реплик собеседницы. Гудини свернулся калачиком в своей корзинке и даже не удостоил ее взглядом, когда она спустилась вниз. Дед говорил, что у этого кота, как и у него, низкое давление, поэтому утром он видеть никого не желает. Она давно перестала огорчаться из-за равнодушия Гудини; они заключили молчаливый договор о ненападении, и ей этого довольно.

Покончив с завтраком, она поставила грязную тарелку в раковину и обошла кухню, чтобы родители по очереди чмокнули ее в щечку. А затем выбежала из дому.

На бегу она еще ощущала влажный, пахнувший кофе отцовский поцелуй. День был ясный. В редких облачках, замусоривших небо, не было ничего угрожающего. По радио сообщили, что хорошая погода сохранится весь уик-энд. «Отличный прогноз для рыбалки», – прокомментировал отец. И с этим предвкушением она направилась по тротуару к автобусной остановке – всего-то триста двадцать девять шагов. Они давно сосчитаны. С годами число постепенно сокращалось, – это значит, она растет. Периодически она их пересчитывала. Как и в то утро. И когда дошла до триста одиннадцатого, кто-то ее окликнул.

Это число она никогда не забудет. Оно стало той точкой, когда раскололась ее жизнь. Она обернулась и увидела его. Лицо человека, который, улыбаясь, шел навстречу, было ей незнакомо. Но он назвал ее по имени, и она подумала: «Раз он меня знает, то никакой опасности нет». Подходя к нему, она все пыталась вспомнить, кто он. Он ускорил шаг, и она решила подождать его. У него были… странные волосы. Как у той куклы, которую ей подарили, когда она была маленькой. Какие-то искусственные. Когда она поняла, что на нем парик, было уже поздно. Она даже не заметила припаркованный рядом белый фургон. Он схватил ее, другой рукой распахнул дверь и вместе с ней поднялся в салон. Она хотела закричать, но он зажал ей рот рукой. Парик съехал у него с головы. Он прижал к ее рту смоченный чем-то платок. Неудержимо брызнули слезы, перед глазами заплясали черные точки и красные пятна, заслоняя весь мир. И наконец стало темно.

Кто этот человек? Чего он хочет от нее? Зачем он привез ее сюда? И где он сейчас?

Вопросы наплывали стремительно и уходили без ответа. Образы последнего утра ее детства исчезали вместе с ними, и она снова оказывалась в этой пещере, во влажном чреве поглотившего ее чудовища. Зато на смену всему пришло утешительное забытье. «Все что угодно, только не думать обо всем этом», – сказала она себе. Потом закрыла глаза и опять погрузилась в море теней.

Даже не заметив, что одна тень наблюдает за ней.





12




Снег валил всю ночь, обволакивая землю тишиной.

Немного потеплело, и по улицам пошел гулять слабый ветерок. В то время как долгожданная перемена погоды затормозила городскую жизнь, следственную группу снова охватил ажиотаж.

Наконец-то появилась цель. Способ хотя бы частично устранить это зло. Найти и спасти шестую девочку. А также собственную репутацию.

– Если, конечно, девочка еще жива, – то и дело повторял Горан, гася общий энтузиазм.

После такого открытия Рош не замедлил распять Чана за то, что тот вовремя не пришел к такому выводу. В прессу пока не сообщили эту гипотезу, но в преддверии этого старший инспектор уже готовил себе алиби и подыскивал подходящую кандидатуру на роль козла отпущения.

Одновременно он созвал команду врачей различной специализации, с тем чтобы они ответили ему на основной вопрос:

– Сколько времени может жить ребенок в подобном состоянии?

Ответ не был единодушным. Оптимисты утверждали, что при надлежащем лечении, если не будет заражения, она сможет протянуть от десяти до двадцати дней. Пессимисты возражали, что, несмотря на юный возраст, при подобной ампутации жизненный счет идет на часы и весьма вероятно, что девочка уже умерла.

Роша это не удовлетворило, и он решил не отказываться от версии, что маньяк – все-таки Берман, хотя и понимал, что коммерческий агент не имел отношения к похищению всех девочек. Горан не стал опровергать официальную версию шефа. Дело ведь не в установлении истины. Он понимал, что, публично опровергнув причастность Бермана, Рош потеряет лицо. Мало того что изрядно навредит себе, но вдобавок поставит под сомнение их следственные методы.

Однако криминолог был убежден, что Бермана выбрал в качестве подсадной утки истинный виновник.

Альберт был снова помещен в центр внимания.

– Он знал о педофилии Бермана, – сказал Горан, когда все собрались в комнате для совещаний. – А мы его недооценили.

В ориентировку Альберта введена новая подробность. Впервые они заподозрили это, когда Чан обрисовал повреждения на вырытых руках, назвав точность, с какой убийца совершил смертельную операцию, «хирургической». Использование лекарственных препаратов для снижения кровяного давления у шестой девочки свидетельствует о клиническом опыте их объекта. И наконец, тот факт, что он ее до сих пор не умертвил, говорит о владении реанимационной техникой и знакомстве с практикой интенсивной терапии.

– Возможно, он врач или был им прежде, – размышлял Горан.

– Я займусь медицинскими реестрами, – может, он числится в них, – тут же вызвался Стерн.

Хорошее начало.

– Как он добывает препараты для поддержания жизни?

– Хороший вопрос, Борис. Проверим в частных аптеках, не получали ли они заказов на подобные препараты.

– Но он мог запастись ими давно, – заметила Роза.

– Ему нужны антибиотики для предотвращения инфекции. Что еще?

По-видимому, больше ничего. Теперь надо лишь установить, где девочка, живая или мертвая.

Присутствующие посмотрели на Милу. Она специалист в подобных вопросах, именно с ней следует консультироваться для придания смысла их усилиям.

– Надо найти способ связаться с семьей.

Все переглянулись, и Стерн спросил:

– Зачем? Сейчас, по крайней мере, мы имеем преимущество перед Альбертом: он еще не в курсе, что мы знаем.

– Вы в самом деле считаете, что тип, способный замыслить такое, не предвидел все заранее?

– Если наша гипотеза верна, он сохраняет ей жизнь в расчете на нас.

Гавила поддержал Милу, преподнеся остальным свою новую теорию:

– Он ведет с нами игру, и девочка – приз победителю. Это состязание в хитрости и ловкости.

– Значит, он ее не убьет? – спросил Борис.

– Он не убьет. Ее убьем мы.

Подобное утверждение воспринять нелегко, но именно в нем заключена суть его вызова.

– Если мы будем долго искать ее, она умрет. Если каким-то образом разозлим его, она умрет. Если не будем соблюдать правила игры, она умрет.

– Правила? Какие правила? – встрепенулась Роза.

– Те, которые он установил и которых мы, к сожалению, не знаем. Изгибы его мышления – для нас темный лес, зато ему они вполне ясны. В свете этого всякое наше действие он может истолковать как нарушение правил игры.

Стерн задумчиво кивнул:

– Значит, обратившись напрямую к семье шестой девочки, мы тем самым поддержим его игру?

– Да, – сказала Мила. – Именно этого сейчас ждет от нас Альберт. Он поставил ее на кон. Но он уверен, что у нас ничего не выйдет, поскольку родители слишком боятся обнаружить себя, иначе бы они уже проявились. Он хочет продемонстрировать нам, что сила его убеждения превосходит все наши попытки. Как это ни парадоксально, он стремится стать в их глазах «героем» этой истории. Как будто сказал им: «Только я в силах спасти вашу дочь, вы можете доверять только мне». Представьте, какой это психологический нажим? А если нам все-таки удастся убедить их пойти с нами на контакт, это будет очко в нашу пользу.

– Тогда девочка станет еще более уязвимой, – возразила явно несогласная Сара Роза.

– Придется пойти на этот риск. Но я не думаю, чтоб из-за этого он причинил ей еще большее зло. Возможно, он накажет нас, отняв у нас время. Но сейчас он ее убивать не станет, ему надо сперва довести свое дело до конца.

Горан поражался тому, как быстро Мила овладела механизмом расследования. Она с безукоризненной точностью намечает линии поведения. И хотя все к ней в итоге прислушиваются, ей все равно будет нелегко завоевать их доверие. Они с самого начала восприняли ее как чужака, которого им навязали непонятно зачем. И так скоро они своего мнения не изменят.

В этот момент Рош решил, что выслушал уже достаточно, и вмешался:

– Последуем рекомендации агента Васкес: распространим слухи о похищении шестой девочки и публично обратимся к ее семье. Черт побери! Надо же в конце концов проявить твердость! Надоело ждать у моря погоды, будто этот урод и в самом деле решает все!

Кое-кто изумился новому витку в поведении старшего инспектора. Но не Горан. Сам того не замечая, Рош использовал технику серийного убийцы, который хочет поменяться ролями, а следовательно, и снять с себя ответственность: если они не найдут девочку, то лишь потому, что ее родители побоялись довериться полиции и остались в тени.

Но рациональное зерно в его словах есть: действительно пришло время предвосхитить события.

– Вы слышали этих шарлатанов? Шестая девочка протянет максимум десять дней! – Рош по очереди обвел взглядом всех членов команды и со всей серьезностью объявил: – Я принял решение. Мы снова откроем Центр.



Во время ужина на телеэкране появился известный актер. Его выбрали для того, чтобы обратиться к родителям шестой девочки. Он был знаком всем, любим всеми и сумел передать в послании свое сочувствие. Идея, естественно, принадлежала Рошу. Мила сочла ее блестящей: актер наверняка отпугнет многих злоумышленников и мифоманов, которые обычно рвутся звонить по телефону, выведенному внизу экрана.

Примерно в то же время, когда телезрители с ужасом и надеждой узнали про то, что похищена шестая девочка и что она еще жива, группа засела в Центре.

Это была, собственно, квартира на четвертом этаже дома неподалеку от центра города. В здании в основном помещались второстепенные полицейские службы: администрация, бухгалтерия, бумажные архивы, еще не переведенные на новые базы данных.

Квартира некогда входила в программу защиты свидетелей, и там жили люди, нуждавшиеся в полицейском прикрытии. Она была втиснута между двумя одинаковыми квартирами, и в ней отсутствовали окна. Кондиционер работал постоянно, а войти в помещение можно было только через главный вход. Стены тут были очень толстые, квартиру к тому же оборудовали современными средствами безопасности. Поскольку для изначальной цели помещение больше не использовалось, оборудование отключили. Осталась только тяжелая бронированная дверь.

Это помещение облюбовал Горан, когда только создавалась группа по расследованию особо тяжких преступлений, а Рошу не составило труда удовлетворить его просьбу, тем более что помещением уже несколько лет никто не пользовался. Криминолог заявил, что во время работы по данному делу группа должна тесно взаимодействовать, чтобы легче было обмениваться соображениями, – так сказать, не сходя с места и без посредников. Вынужденное общение порождало согласованность действий и подпитывало единый мозг. Доктор Гавила позаимствовал у «новой экономики» методы создания рабочей среды в совместном пространстве и «горизонтальное» распределение функций, в противовес полицейской вертикали, основанной на иерархии званий, что часто приводит к конфликтам и конкуренции. В Центре, напротив, подобные различия были стерты, решения вырабатывались совместно, и вклад каждого был востребован и подлежал рассмотрению.

Переступая порог Центра, Мила подумала: вот место, где ловят серийных убийц, – не в реальном мире, а здесь, в этих стенах.

Это не просто охота на преступника, это попытка понять, что скрыто за внешне непостижимой цепью зверских преступлений. Совместными стараниями постичь извращения больного мозга.

Мила отчетливо сознавала, что этот шаг станет началом нового этапа расследования.

Стерн явился с большой коричневой сумкой из кожзаменителя, заботливо собранной женой, и вошел в помещение первым, указывая дорогу остальным. Борис с рюкзаком. За ним Роза, и замыкающей Мила.

Помимо бронированной двери, там была клеть из пуленепробиваемого стекла, где некогда помещались конвоиры. Внутри – выключенные мониторы системы видеонаблюдения, несколько вращающихся стульев и пустой стеллаж для оружия. Следующий оплот безопасности – решетка под током – отделял переднюю от остальной квартиры. В прошлом ее включали охранники, теперь же она была распахнута.

Мила уловила спертый воздух закрытого помещения, застарелого дыма. В ушах стоял гул кондиционера. Уснуть здесь будет нелегко, надо было прихватить беруши.

Длинный коридор делил квартиру надвое. На стенах надписи и фотографии из прошлого дела.

Портрет молодой и красивой девушки.

По взглядам остальных Мила поняла, что дело окончилось не лучшим образом и с тех пор они сюда больше не наведывались.

Никто не произнес ни слова, никто ей ничего не объяснил. Только Борис вспылил:

– Черт, могли хотя бы фотки со стены снять!

Комнаты были обставлены старой офисной мебелью, которую, употребив недюжинный полет фантазии, приспособили под шкафы и буфеты. Письменный стол на кухне заменил обеденный. Холодильник был старый, газовый, из тех, что разрушают озоновый слой. Кто-то потрудился его разморозить и оставить открытым, но почерневшие остатки китайской еды выбросить не догадался. В квартире имелась общая комната с двумя диванами, телевизором и рабочим столом для подключения ноутбука и периферийного оборудования. В углу стояла кофемашина. Всюду были пепельницы, полные окурков, и валялся разный мусор, главным образом бумажные стаканчики из ближнего фастфуда. Ванная всего одна, маленькая и вонючая. Рядом с душевой кабиной кто-то придумал поставить старую картотеку и положить туда наполовину использованные флаконы с жидким мылом, шампунем и упаковку из пяти рулонов туалетной бумаги. Две запертые комнаты предназначались для допросов.

В глубине квартиры была гостевая – для временных жильцов: три двухэтажные кровати и две раскладушки, прислоненные к стене. Перед каждой кроватью – стул для личных вещей и чемодана. Спать предстояло всем в одной комнате. Мила подождала, когда коллеги займут кровати: должно быть, у каждого здесь есть свое место, а уж ей на новенького достанется незанятая. В конце концов она поставила себе раскладушку подальше от Розы.

Борис единственный, кто взобрался на вторую полку двухэтажной кровати.

– Стерн храпит, – вполголоса предупредил он Милу, проходя мимо.

По улыбке и подмигиванию, коими он сопроводил это приятное сообщение, Мила поняла, что Борис больше на нее не дуется. Тем лучше: не так тяжело будет переносить это сожительство. Ей и раньше приходилось делить помещение с членами группы, но вспоминала она об этом с содроганием; особенно тяжело давалось общение с женщинами. Если у остальных сразу устанавливались дружеские отношения, Мила до самого конца держалась особняком и преодолеть барьер не умела. Поначалу это ее мучило, потом она научилась создавать вокруг себя «шар выживания» – часть пространства, куда она допускала только то, что считала нужным, в том числе шумы, звуки и замечания тех, кого сторонилась.

На вторую раскладушку в гостевой комнате уже положил свои вещи Горан. Он ждал всех в общем зале, который Борис по собственной инициативе обозвал «Мозговой отдел».



Они вошли молча. Горан, повернувшись к ним спиной, писал на доске фразу: «Знаток реанимационной техники и режима интенсивной терапии, возможно врач».

По стенам были развешаны фотографии пяти девочек, моментальные снимки кладбища рук и машины Бермана, а также все донесения по делу. В коробке, примостившейся в углу, Мила вновь увидела лицо молодой и красивой девушки – не иначе доктор снял ее фото со стены и заменил другими.

В центре комнаты – пять стульев.

Мозговой отдел.

Горан заметил взгляд Милы, каким она обвела убогую обстановку, и тут же уточнил:

– Это необходимо для концентрации. Нам нельзя отвлекаться. Я нарочно устроил все именно так, – по-моему, это правильно. Но не устану повторять: если вас что-либо не устраивает, вы вправе это изменить. Можете переставлять все, что хотите. Стулья – небольшая поблажка, а кофе и туалет – это призы, их надо заслужить.

– Прекрасно, – отозвалась Мила. – Что мы должны делать?

Горан хлопнул в ладоши и указал на доску, где уже начал записывать характеристики серийного убийцы.

– Надо установить личность Альберта. Как только выявим очередную черту, будем заносить ее сюда…. Ты слышала о том, что надо проникнуть в сознание серийного убийцы, постараться мыслить, как он?

– Да, конечно.

– Так вот, выбрось из головы эту глупость. Абсолютно недостижимо. У нашего Альберта есть внутренняя убежденность во всем, что он делает, убежденность, полностью соответствующая его психологии. Это процесс, выработанный многолетним опытом, травмами, фантазиями. Поэтому бессмысленно представлять, что он сделает дальше, нам надо понять, как он дошел до того, что уже сделал. Тогда у нас будет надежда добраться до него.

Однако нить догадок после Бермана оборвалась, подумала Мила.

– Он подбросит нам очередной труп.

– Я тоже так думаю, Стерн. Но пока чего-то недостает, не находишь?

– Чего? – спросил Борис, которому, как и остальным, был пока непонятен ход мысли криминолога.

Но Горан Гавила был не мастер быстрых и прямых ответов. Он предпочитал доводить их до определенной стадии анализа и предоставлял додумать остальное самим.

– Серийный убийца живет в мире символов. Он совершает эзотерический путь, начатый много лет назад в глубине его души, а ныне продолженный в реальном мире. Похищенные девочки – лишь средство для достижения главной цели.

– А эта цель – поиск счастья, – добавила Мила.

Горан обернулся к ней:

– Именно. Альберт жаждет вознаграждения, некой компенсации не только за то, что делает, но главным образом за то, кто он есть. Его натура диктует ему импульс, и он действует по этой наводке. Вдобавок всеми своими действиями он отправляет послания нам.

Вот чего не хватает. Не хватает знака. Того, что поведет их дальше на исследование личностного мира Альберта.

– На теле первой девочки никаких следов не было, – заговорила Сара Роза.

– Разумное замечание, – одобрил Горан. – В литературе по серийным убийцам, а также в кинематографической разработке образа отмечают, что маньяк пытается «прочертить» свой путь, давая указания тем, кто охотится за ним. Но Альберт этого не сделал.

– Или сделал, а мы этого не распознали.

– Возможно, мы не в состоянии прочитать этот знак, – согласился Горан. – Потому что пока недостаточно знаем его. И потому настало время реконструкции стадий.

Их пять. И в них отображен modus operandi. В учебниках по криминологии они используются для раскладывания по полочкам действий серийных убийц, разделения их на четкие эмпирические моменты, которые анализируют по отдельности.

Отправным пунктом является предположение, что серийный убийца не рождается таковым, а исподволь накапливает опыт и стимулы для формирования преступной склонности, выражающейся в насилии.

Первая стадия этого процесса – стадия «фантазий».

– Прежде чем искать его в реальности, он долго вынашивает в воображении объект своих желаний, – сказал Горан. – Мы знаем, внутренний мир серийного убийцы – это переплетение стимулов и стрессов, и как только внутренний мир уже не может удерживать их, неизбежен переход к действию. Внутренняя жизнь, жизнь воображения выливается в реальность, затопляя ее. И тогда маньяк начинает моделировать окружающую действительность по образу и подобию своих фантазий.

– И в чем состоят фантазии Альберта? – спросил Стерн, кладя в рот очередную мятную пастилку. – Что его притягивает?

– Его притягивает вызов, – заметила Мила.

– Возможно, его долгое время недооценивали, или он так считал. И теперь хочет показать, что он лучше других… и лучше нас.

– Но он это не просто нафантазировал, верно? – Горан задал вопрос не для того, чтобы получить подтверждение, а потому, что эту стадию считал уже пройденной. – Альберт уже пошел дальше, он наметил каждый свой шаг, предвкушая нашу реакцию: у него в руках «контроль над ситуацией», и он нам об этом заявляет: хорошо зная себя, он так же хорошо знает нас.

Вторая стадия – «организационная» или стадия «планирования». Когда фантазия дозрела до исполнения, убийца неизбежно приступает к выбору жертвы.

– Мы уже поняли, что он выбирает не девочек, а семьи. Его мишень – родители, у которых только один ребенок. Он хочет наказать их за эгоизм. Символика жертвы здесь не важна. Девочки не похожи друг на друга, у них имеется разница в возрасте, хотя и небольшая. Нет ни одной физической черты, которая объединяла бы их, скажем белокурые волосы или веснушки.

– Потому он их и не насилует, – заметил Борис. – С этой стороны они его не интересуют.

– Тогда почему только девочки, почему нет мальчиков? – спросила Мила.

На этот вопрос никто не мог ответить. Горан кивнул и погрузился в раздумья.

– Я тоже думал об этом. Но проблема в том, что мы не знаем, из чего зародилась его фантазия. Часто объяснение оказывается гораздо банальнее, чем можно было предположить. Может, в школе его обидела подружка или что-то в этом роде… Любопытно было бы найти ответ. Но пока у нас нет сведений для этого, надо придерживаться того, что мы имеем.

Мила была слегка раздосадована тем, что Горан так резко отмел в сторону ее соображение, но в то же время она сознавала: причина его раздражения не в ней. Видимо, он сам досадует на то, что еще не знает всех ответов.

Третья стадия – стадия «обмана».

– Как он заманивал жертв? К какой уловке прибегал Альберт, чтобы похитить их?

– Дебби вышла из школы. Анника каталась на горном велосипеде в лесу.

– Сабину он снял с карусели у всех на глазах, – добавил Стерн.

– Да, но каждый смотрел только на своего ребенка, – с язвительной ноткой в голосе возразила Роза. – На чужих всем наплевать, вот в чем беда.

– Так или иначе, он проделал это в окружении большой толпы. И так ловко проделал, сукин сын!

Горан сделал знак успокоиться: ему не хотелось, чтобы ярость застила ясность зрения.

– Двух первых он похитил в безлюдных местах. Это была, что называется, генеральная репетиция. А когда он обрел уверенность в себе, то напал на Сабину.

– Здесь уровень вызова повысился.

– Не забывайте: тогда его еще никто не искал. Только после похищения Сабины мы стали связывать пропажи между собой и возник страх.

– Да, но факт остается фактом: Альберт сумел похитить ее на глазах у родителей. Ему надо было доказать свою состоятельность. И я не убежден, что, как говорит Роза, всем было наплевать. Нет, он умудрился обмануть и окружающих.

– Правильно, Стерн, мы над этим и будем работать, – заявил Горан. – Как ему это удалось?

– Ясно как – он невидимка!

Реплика Бориса заставила всех улыбнуться. Но для Гавилы в ней содержалось зерно истины.

– Иными словами, обыкновенный человек, но обладающий талантом мимикрии: он выдал себя за отца семейства, когда снял Сабину с лошадки и унес с собой. Все это заняло… сколько? Четыре секунды?

– Он тут же исчез, смешался с толпой.

– И девочка не заплакала? Не сопротивлялась? – недоверчиво покрутил головой Борис.

– Ты много видел детей, которые не сопротивляются, когда их снимают с каруселей? – заметила Мила.

– Даже если она заплакала, это никого не удивило, – подытожил Горан и продолжил: – Потом пришла очередь Мелиссы.

– Тревога уже набрала силу. Ей запретили выходить из дому, но она уже договорилась с подружками провести вечер в боулинге.

Стерн поднялся со стула и подошел посмотреть на фотографию, с которой всем улыбалась Мелисса. Снимок взяли из школьного ежегодного отчета. Мелисса была старше всех, но в чертах ее еще сохранилось много детского, к тому же роста она была невысокого. Вскоре она перешагнула бы порог пубертата, в ее фигуре неожиданно наметились бы мягкие округлости, и мальчишки наконец обратили бы на нее внимание. А пока надпись под фото в ежегоднике лишь отмечала ее спортивные успехи и заслуги редактора школьной стенгазеты. Она мечтала стать журналисткой, но этой мечте уже не суждено сбыться.

– Альберт поджидал ее. Скотина!

Мила подняла на него глаза: похоже, спецагент был сам удивлен своей вспышке.

– А Каролину похитили прямо из ее постели, в собственном доме.

– Все рассчитано.

Горан тоже подошел к доске, взял маркер и начал быстро намечать пункты.

– Первые две попросту исчезли. На руку Альберту играет то, что десятки малолеток каждый день сбегают из дому из-за плохой оценки или ссоры с родителями. Поэтому два первых исчезновения никто не связал воедино. Третье выглядело как явное похищение, поэтому и поднялась тревога. В четвертом случае он знал, что Мелисса не устоит перед искушением отметить день рождения с подружками. И наконец, в пятом эпизоде он основательно изучил дом и привычки семьи, чтобы проникнуть туда беспрепятственно. Какой вывод мы сделаем из этого факта?

– Он изощренный обманщик. И нацелен не столько на жертв, сколько на ответственных за них родителей или же на силы правопорядка, – отчеканила Мила. – Он не выстраивает мизансцен, для того чтоб завоевать доверие девочек: взломал дверь, уволок силой – и дело с концом.

Мила вспомнила, что Тед Банди носил фальшивую гипсовую повязку, чтобы внушить доверие студенткам. Таким образом, представляясь несчастным и уязвимым, он просил помочь перенести тяжелые вещи, и ему было легко убедить их сесть в его «фольксваген». Девушки слишком поздно обнаруживали отсутствие ручки с внутренней стороны дверцы.

Горан закончил писать и объявил о четвертой стадии. То есть об «убийстве».

– У него существует «ритуал», который серийный убийца повторяет от раза к разу. Со временем способы причинения смерти могут совершенствоваться, но общая картина остается неизменной. Это его фирменный товарный знак. Как во всяком ритуале, тут присутствует особый символизм.

– На сегодняшний день у нас есть шесть рук и один труп. Он убивает их, чисто отпиливая конечность. Кроме последней девочки, как нам известно, – прибавила Сара Роза.

Борис взял заключение патологоанатома и уткнулся в него:

– Чан уверяет, что он убил их сразу после похищения.

– Зачем такая спешка? – произнес Стерн.

– Его не интересуют сами девочки, и у него нет причин сохранять им жизнь.

– Он вообще не видит в них людей, – вставила Мила. – Они для Альберта неодушевленные предметы.

«Даже шестая», – разом отметили члены группы, но вслух никто не решился это высказать. Все сознавали, что Альберту безразличны ее муки. Он оставил ее в живых, поскольку преследует определенную цель.

Последняя стадия – «обустройство останков».

– Сначала кладбище рук, потом Альберт подбрасывает труп в багажник педофила. Это послание нам?

Горан обвел взглядом присутствующих.

– Он заявляет нам, что он не такой, как Александр Берман, – уверенно заключила Сара Роза. – Возможно, даже хочет сообщить, что сам в детстве стал жертвой педофила. Как будто говорит: «Я такой, какой есть, потому что меня сделали чудовищем».

Стерн покачал головой:

– Он с удовольствием бросает нам вызов, представление его устраивает. Однако первые полосы газет нынче посвящены не ему, а Берману. Я сомневаюсь, что он согласен делить славу с кем-либо еще. Педофила он выбрал не из мести. У него должны быть другие мотивы.

– Мне еще одно кажется странным. – Горан припомнил вскрытие, на котором присутствовал. – Он обмыл и нарядил тело Дебби Гордон в ее собственную одежду.

«Приукрасил ее для Бермана?» – подумала Мила.

– Мы не знаем, поступил ли он так со всеми и укладывается ли это в его ритуал. Однако странно…

Странность, которую имеет в виду доктор Гавила (Мила, не будучи специалистом, тем не менее поняла это), состоит в том, что серийные убийцы часто присваивают что-то, принадлежавшее жертвам. Фетиш или сувенир, для того чтобы наедине с собой вновь пережить этот опыт.

Обладать этим предметом – все равно что сохранить обладание человеком.

– Он ничего не взял у Дебби Гордон.

Как только Горан произнес эти слова, Миле вдруг пришел на память ключик, висевший на браслете Дебби. Возможно, убийца открыл шкатулку, в которой Мила надеялась найти ее тайный дневник.

– Черт побери! – невольно вырвалось у нее, и она вновь попала в центр внимания.

– Может, поведаешь нам свои мысли?

Мила подняла глаза на Горана:

– Когда я обыскивала комнату Дебби в интернате, то нашла спрятанную под матрасом жестяную коробку. Я думала найти дневник, но его там не оказалось.

– И что? – надменно спросила Роза.

– Коробка была заперта на замочек. Ключ Дебби носила на запястье, поэтому логично было бы предположить, что он именно от этой шкатулки и открывала ее только она сама. Я решила тогда, что дневника могло и не быть. Но я ошиблась: дневник наверняка есть!

Борис рывком вскочил со стула:

– Он там был! Сволочь! Он был в комнате девочки!

– Зачем ему так рисковать? – возразила Сара Роза, которая никак не желала признавать правоту Милы.

– А он все время рискует. Это возбуждает его, – объяснил Горан.

– Но есть и другая причина, – добавила Мила, все более убеждаясь в этой версии. – Я заметила, что со стен пропали отдельные фотографии. Возможно, Дебби на них была снята с девочкой номер шесть. Он изо всех сил хочет помешать нам узнать ее имя!

– Потому и унес дневник. А коробку опять защелкнул на замок. Зачем? – не унимался Стерн.

– А ты не догадываешься? – обернулся к нему Борис. – Дневник исчез, но коробка заперта, а ключ все там же, на запястье Дебби. Это он нам говорит: «Его мог забрать только я».

– Для чего сообщать нам это?

– Он что-то оставил там для нас!

«Знак», который они ищут.

Мозговой штурм вновь принес свои плоды – Горан в который раз убедился в действенности своего индуктивного метода.

Криминолог вновь обратился к Миле:

– Ты там была и видела, что в комнате…

Она задумалась, припоминая все подробности, но напрасно: ничто ее там не насторожило.

– Что-то должно быть! – настаивал Горан. – Вряд ли мы ошибаемся.

– Я обшарила все углы, но ничто меня не насторожило.

– Это что-то очевидное, ты не могла проглядеть!

Но Мила ничего не вспомнила. Тогда Стерн решил, что надо вернуться на место и обыскать все еще тщательнее. Борис сел на телефон договариваться с интернатом, а Сара Роза велела Креппу срочно подъехать туда для снятия отпечатков.

И тут Милу посетило очередное озарение.

– Бесполезно, – заявила она, вновь обретая потерянную было уверенность. – Что бы то ни было, этого там больше нет.



Когда они прибыли в интернат, одноклассниц Дебби выстроили в холле, где обычно проходили школьные сборы и официальное вручение аттестатов. Стены его были обшиты красным деревом. Неподвижно-строгие лица преподавателей, обеспечивших школе вековое престижное реноме, смотрели на эту сцену со стен в обрамлении дорогих рамок.

Слово предоставили Миле. Она старалась говорить как можно мягче, поскольку видела, что девчонки и без того напуганы. Несмотря на то что директриса пообещала обойтись без наказаний, в глазах школьниц читалось, что они не слишком верят этому обещанию.

– Нам известно, что некоторые из вас побывали в комнате Дебби после ее смерти. Я не сомневаюсь, что вас подвигло на это всего лишь желание сохранить память о вашей трагически погибшей подруге.

Тут Мила встретилась взглядом с девочкой, которую застукала в ванной с охапкой вещей. Не будь этого небольшого инцидента, Миле не пришла бы в голову мысль устроить этот сбор.

Сара Роза наблюдала за ней из угла холла, уверенная, что та ничего этим не добьется. Борис и Стерн, наоборот, поверили ей. Горан же просто ждал.

– Мне очень жаль просить об этом, поскольку я знаю, как вы были привязаны к Дебби. Но к сожалению, нам необходимо, чтобы вы сейчас вернули нам все эти вещи. – На последней фразе Мила изменила тон, добавив в него твердости. – Я прошу вас ничего не забыть: самая незначительная мелочь может оказаться нам полезной. Мы предполагаем, что среди этих вещей есть деталь, ускользнувшая от следствия. Я уверена, все вы желаете, чтобы убийца Дебби был пойман. А поскольку вам едва ли хочется быть привлеченными к ответственности за укрывательство улик, я верю, что каждая из вас незамедлительно выполнит свой долг.

Эта последняя угроза, бесспорно неосуществимая из-за юного возраста школьниц, нужна была Миле, чтобы подчеркнуть тяжесть их проступка. А еще для того, чтобы хоть немного отомстить за Дебби, которую в грош не ставили при жизни и вдобавок ко всем ее мукам после смерти сделали жертвой гнусного мародерства.

Мила выждала, точно рассчитав длину паузы, данной им всем на раздумья. Гнетущая тишина была призвана стать дополнительным доводом: Мила почувствовала, что с каждым мгновением им все более не по себе. Она заметила, что несколько девочек переглянулись. Ни одна не хочет первой признаваться, это понятно. Потом две почти одновременно вышли из строя. За ними еще пять. Остальные не двинулись с места.

Мила еще минутку помедлила, изучая лица в поисках шакалов, решивших остаться в стае. Но не нашла. И про себя понадеялась, что виновны только эти семеро.

– Ну ладно. Остальные могут идти.

Девочки не заставили себя ждать и проворно убежали. Мила повернулась к сотрудникам и встретилась взглядом с Гораном, по-прежнему сохранявшим невозмутимость. Но он вдруг совершенно сбил ее с толку – взял и подмигнул. Она хотела улыбнуться в ответ, но сдержалась, потому что взгляды остальных тоже были устремлены на нее.

Прошло около четверти часа, прежде чем семь девочек вернулись в холл. Каждая несла с собой несколько предметов. Все положили их на длинный стол, за которым во время церемоний обычно сидели преподаватели в мантиях, и стали ждать, когда Мила и другие приступят к осмотру.

В основном это были предметы одежды, украшения, куколки, мягкие игрушки. Еще был розовый MP3-плеер, солнечные очки, духи, соль для ванны, маникюрный набор в форме божьей коровки, красная шляпка Дебби и видеоигра.

– Это не я ее сломала!

Мила подняла глаза на пухленькую девочку. Среди всех самая маленькая, лет восьми, не больше. Длинные белокурые волосы заплетены в косу, в голубых глазах стоят слезы. Мила улыбнулась ей, потом рассмотрела гаджет и передала Борису.

Он покрутил его в руках:

– На видеоигру не похоже.

И нажал кнопку включения.

На экране замигал красный огонек, подавая короткий сигнал через равные интервалы.

– Я же говорю, она сломана. Шарик не двигается, – пролепетала толстушка.

Мила покосилась на Бориса и вдруг заметила, что он побледнел.

– Я знаю, что это. Твою мать!

Услышав ругательство, девочка недоверчиво округлила глаза: неужели кто-то может осквернять это священное место?

Но Борис не замечал никого и ничего вокруг – настолько был увлечен штуковиной, которую держал в руках.

– Это GPS-приемник. Кто-то посылает нам сигналы.





13




Телеобращение к семье шестой девочки результатов не дало.

Звонков поступало очень много; в основном все выражали сочувствие и солидарность, на деле лишь загромождая телефонную линию. Встревоженная бабушка пятерых внуков звонила раз семь, справиться, «нет ли вестей о бедной девочке». Когда агент, которую посадили на телефон, вежливо попросила больше не звонить, та в ответ послала ее к черту.

– Если сказать им, что они только мешают, они назовут тебя бесчувственным, – прокомментировал Горан, когда Стерн ввел его в курс дела.

Они ехали по навигатору в специально оборудованном фургоне.

Перед ними двигались бронированные машины спецназа, который на сей раз будет лидировать на шоу, как витиевато выразился Рош.

Такие предосторожности объясняются тем, что никто пока не знает, куда ведет их Альберт. Возможно, в ловушку. Но Горан был другого мнения.

– Он хочет нам показать то, чем, вероятно, очень гордится.

Сигнал навигатора указывал на обширный участок в несколько квадратных километров. На такой площади никак не запеленгуешь передатчик. Необходимо личное присутствие.

Напряжение в фургоне сгустилось до осязаемого уровня. Горан о чем-то совещался со Стерном. Борис проверял выданное им оружие. Мила смотрела в окно на виражи и перекрестья дорожной развязки.

GPS-приемник был передан капитану спецназа, но Сара Роза наблюдала на экране компьютера за тем, что видят едущие впереди сотрудники.

– Приближаемся, – объявил голос по рации. – Похоже, сигнал поступает из пункта в километре от нас. Прием.

Все высунулись поглядеть.

– Что же это за пункт? – пожала плечами Роза.

Мила увидела вдали внушительное здание из красного кирпича, состоящее из нескольких соединенных между собой корпусов, расположенных в форме креста. Готика, переосмысленная в тридцатые годы, суровая, мрачная, характерная для церковного строительства тех времен. На одном краю виднелась колокольня. Рядом с ней – церковь.

Машины вытянулись на длинной подъездной аллее, ведущей к центральному корпусу. Остановившись на площадке, спецназовцы рассредоточились, готовясь ворваться в здание.

Мила вышла вместе с остальными и подняла взгляд к внушительному фасаду, почерневшему от времени. Над входом красовалась надпись:

«Visitare Pupillos In Tribulatione Eorum Et Immaculatum Se Custodire Ab Hoc Saeculo»[1].

– Призирать сирот в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира, – перевел с латыни Горан.

Некогда здесь был сиротский приют.

Капитан подал знак оперативным группам, и те начали проникать в здание с боковых входов. За неимением продуманного плана, им придется импровизировать.

После минутного ожидания Мила и остальные вместе с капитаном вошли через главный вход.

Вестибюль был огромный. Перед ними, сходясь, поднимались две лестницы, ведущие на верхние этажи. Сквозь высокое окно проникал призрачный свет. Единственными хозяевами здания теперь были голуби, которые, испугавшись вторжения, хлопали крыльями возле слухового окна и отбрасывали на стены и пол мятущиеся тени. В помещениях эхом отдавался звук шагов спецназовцев, которые обследовали комнату за комнатой.

– Чисто! – то и дело перекликались они после очередной проверки.

Мила оглядывалась по сторонам: обстановка казалась нереальной. Опять в планах Альберта появился интернат. Правда, не такой престижный, как у Дебби Гордон.

– Сиротский приют. Здесь они, по крайней мере, имели крышу над головой и получали образование, – высказался Стерн.

– Сюда направляли тех, кого никто не усыновил, – счел нужным уточнить Борис. – Детей заключенных, детей самоубийц…

Все ждали подсказки. Желанным мог стать любой знак, способный разрушить оцепенение ужаса, лишь бы он наконец прояснил причину, по которой они сюда примчались. Гулкое эхо шагов внезапно оборвалось. Спустя несколько секунд в рации зазвучал голос:

– Командир, тут что-то…

GPS-передатчик обнаружили в подвале. Мила вместе с другими бросилась туда через кухни приюта с их огромными жаровнями, через непомерно просторную столовую со стульями и столами из ДСП, отделанными голубым пластиком. Они спустилась по шаткой винтовой лестнице в помещение с низким потолком и люками для освещения. Пол здесь был мраморный и наклонно спускался к замусоренному центральному коридору. Мраморными были и баки, поставленные вдоль стен.

– Прачечная, наверно, – заключил Стерн.

Спецназовцы встали вокруг одной из раковин, держась на расстоянии, чтобы не нарушить целостность улик. Один из них снял каску и опустился на колени: его рвало. Все старательно отводили взгляд.

Борис первым переступил эту живую границу, за которой находилось нечто неописуемое, и тут же замер, зажав рот рукой. Сара Роза отвернулась. У Стерна невольно вырвалось:

– Господи помилуй!

И лишь доктор Гавила остался невозмутим. Спустя мгновение он повернулся к Миле.

Анника.

Тело лежало в неглубокой мутной лужице.

На восковом лице обозначились первые признаки трупного разложения. Она была голой и в правой руке сжимала GPS-передатчик, продолжавший пульсировать, будучи единственным, нелепым признаком искусственной жизни в этой сцене смерти.

У Анники также была отпилена левая рука, что нарушало симметрию тела. Но даже не это, и не удивительная сохранность тела, и не зрелище невинной наготы более всего потрясло присутствующих. Нет, подлинный ужас вызвало нечто иное.

На лице трупа застыла улыбка.





14




Его зовут отец Тимоти. Лет на вид примерно тридцать пять. Редкие светлые волосы расчесаны на косой пробор. Его сотрясает сильная дрожь.

Он – единственный обитатель этих мест.

Он занимает дом приходского священника по соседству с небольшой церковью: эти два объекта недвижимости из всего гигантского комплекса только и остаются жилыми. Прочие давно заброшены.

– Церковь-то до сих пор действующая, вот и живу здесь, – объяснил молодой священник.

Но мессу отец Тимоти нынче служит исключительно для себя.

– Никто здесь не бывает. Окраина города слишком далеко, автострадой нас совсем отрезали от мира.

Служит он тут всего полгода. Приехал на смену некоему отцу Рольфу, когда тот удалился на покой, и явно не ведал о том, что творится в приюте.

– Я туда ни ногой, – признался он. – Что мне там делать?

Сара Роза и Мила сообщили ему причину своего вторжения и упомянули о жуткой находке. Узнав о существовании отца Тимоти, Горан отправил их двоих поговорить с ним. Роза делала пометки в блокноте, но сразу было видно, что показания священника ее не слишком интересуют. Мила заверила его, что никто не ждет от него каких-либо откровений и уж тем более ни в чем не обвиняет.

– Бедное создание, вот несчастье! – воскликнул священник и не сдержал слез – так он был потрясен.

– Когда немного придете в себя, мы вас ждем в подвальной прачечной, – заявила Сара Роза, усилив его смятение.

– А зачем?

– Затем, что нам надо кое о чем расспросить вас на месте. Поможете нам ориентироваться в этом лабиринте.

– Так я же говорю, что заходил туда всего раза три и вряд ли смогу…

– Это вопрос нескольких минут, – прервала его Мила. – После того как мы вывезем тело.

Она ловко ввернула эту подробность, так как поняла, что отцу Тимоти меньше всего хочется, чтобы в памяти его отпечатался изувеченный труп ребенка. Ведь ему еще жить в этих местах, а это и без того тяжкое испытание.

– Как скажете, – покорно склонил голову священник.

Он проводил их до двери, подтвердив свою готовность оставаться в распоряжении полиции.

Возвращаясь к остальным, Роза шла на несколько шагов впереди Милы – как всегда, обозначила дистанцию между ними. В других обстоятельствах Мила отреагировала бы на провокацию, но теперь она полноправный член команды и должна жить по другим правилам, если хочет успешно завершить дело.

«После посчитаемся», – дала она себе зарок.

Но тут же в голову пришла другая мысль: получается, она вроде и не сомневается, что дело будет завершено и что так или иначе весь этот ужас останется позади.

Да, это свойство человеческой натуры: как бы там ни было, надо жить дальше. Мертвые будут погребены, и все в конце концов перемелется. В душе останется лишь смутный осадок, накипь естественного процесса самосохранения.

У всех. Но не у нее: она нынче же вечером постарается сделать это воспоминание неизгладимым.



На месте преступления можно получить массу информации – как о последовательности событий, так и о личности преступника.

Машина Бермана не может считаться настоящим местом преступления, а пристанище второго трупа в состоянии многое рассказать об Альберте.

Поэтому необходим глубокий анализ места, чтобы при помощи коллективного тренинга, составляющего подлинную силу их команды, лучше определить облик убийцы, на которого они ведут охоту.

Вопреки упорным попыткам Сары Розы выключить ее из этого процесса, Мила все-таки заслужила титул законного звена в энергетической цепочке (так она окрестила их группу после того, как они обнаружили первый труп в машине Бермана), и теперь даже Борис и Стерн считают ее своей.

Отпустив спецназ, Горан и его подручные занялись осмотром прачечной.

Место было освещено холодным сиянием галогеновых фонарей на четырех стойках; они были подсоединены к передвижному генератору, так как электричество в здании отсутствовало.

Ничего пока еще не трогали. Но доктор Чан уже работал над трупом. С собой он привез невиданное оборудование в чемоданчике, набор образцов, химических реактивов и микроскоп. В данный момент он брал образцы мутной жидкости, в которой лежало тело. Скоро должен подъехать и Крепп для снятия отпечатков.

У них есть полчаса, до того как начнут действовать эксперты-криминалисты.

– Совершенно очевидно, что мы не находимся на месте первичного преступления, – заговорил Горан, имея в виду, что место следует считать вторичным, ибо само убийство явно произошло не здесь.

Применительно к серийным убийцам, место обнаружения жертвы намного важнее места убийства, поскольку убийство маньяк оставляет для себя, а всем остальным желает поделиться. Труп жертвы – для него своеобразный канал для общения со следователями.

В этом смысле Альберт ничем не отличается от прочих.

– Нам надо расшифровать эту сцену, прочитать заложенное в ней послание, понять, кому оно адресовано. Кто начнет? Напоминаю: ничья точка зрения без внимания не останется, поэтому высказывайте все, что придет вам в голову.

Начинать никто не хотел. Каждого терзали сомнения.

– Может, он провел детство в этом приюте и его ненависть, злоба идут отсюда? Надо порыться в архивах.

– Если честно, Мила, я не верю, что Альберт так легко дал бы нам сведения о себе.

– Почему?

– Вряд ли он жаждет быть пойманным. По крайней мере, сейчас. Пока что мы нашли только второй труп.

– Но ведь не зря говорят, что серийные убийцы нарываются на арест, потому что не могут остановиться.

– Чушь! – отрезала Сара Роза со свойственным ей высокомерием.

А Горан добавил:

– Да, зачастую конечная цель маньяка состоит в том, чтобы его остановили. Но не потому, что он не способен контролировать себя, а потому, что с арестом он наконец станет известной личностью. В частности, если он склонен к нарциссизму, он жаждет признания своих великих свершений. А пока он скрывается, эта цель остается недостижимой.

Мила согласно кивнула, но до конца он ее не убедил. Горан заметил это и обратился к остальным:

– Пожалуй, надо повторить, как воссоздается связь между местом преступления и организационными действиями преступника.

Этот урок он проводит в основном для Милы, но она не обижается. Наоборот, он дает ей возможность идти в ногу с другими. И по реакции Бориса и Стерна она отметила: они тоже не хотят, чтобы она отставала.

Старший агент взял слово и заговорил, не обращаясь непосредственно к Миле, чтобы не смущать ее:

– В зависимости от состояния места, мы делим серийных убийц на две большие категории: организованные и неорганизованные.

Борис продолжил:

– Во вторую группу входят лица, не организованные во всех аспектах своей жизни. Это необщительный тип, одиночка. Интеллектуальный и культурный уровень ниже среднего, работа, которой он занят, не требует больших способностей. Не слишком одарен и в сексуальном плане: подобные контакты в основном поспешны и неловки.

– Как правило, этот человек в детстве пережил жесткую муштру, – продолжил Горан. – Поэтому многие криминологи утверждают, что он стремится причинить жертвам те же страдания и боль, какие сам испытал в детстве. Но обычно он прячет свою ярость, свой гнев от окружающих, внешне никак этого не проявляя.

– Неорганизованный не планирует, а действует спонтанно, – вставила Роза; ей тоже не хотелось оставаться в стороне.

А Горан заключил:

– Отсутствие организации преступления в решающий момент вызывает у него всплеск нервного возбуждения, оттого он выбирает знакомые места, где чувствует себя в своей тарелке. А это, в свою очередь, приводит к ошибкам, к тому, что он оставляет следы, которые выдают его.

– Его жертвы чаще всего оказываются не в том месте и не в то время. Он убивает их, поскольку это его единственный способ общения с миром других людей.

– А как ведет себя организованный? – не утерпела Мила.

– Во-первых, он очень хитер, – сказал Горан. – Опознать его крайне трудно из-за безупречной мимикрии: он по всем параметрам выглядит как нормальный, законопослушный человек. Его ай-кью весьма высок. Он хороший специалист. Нередко занимает высокие посты и пользуется уважением в обществе. Его травмы не тянутся из детства. В семье его любят. Сексуально он весьма компетентен и не испытывает сложностей в отношениях с противоположным полом. А убивает из чистого наслаждения.

Последняя реплика заставила Милу содрогнуться. И не только на нее она произвела впечатление, но и Чан вдруг оторвался от микроскопа и уставился на них. Вероятно, и он недоумевал, как человек может испытывать удовольствие от зла, причиняемого ближнему.

– Он хищник. Жертв выбирает тщательно, обычно подальше от места, где живет. Он коварен, осторожен, способен предвидеть ход расследования и на шаг опережать тех, кто его ловит. Поймать его очень трудно, у него большой опыт. Организованный выжидает, выслеживает и убивает. Свои атаки он может планировать много дней или даже недель. Он наблюдает за жертвой, иногда даже внедряется в ее жизнь, собирая сведения, изучая привычки. Он ищет точки соприкосновения, старается внушить доверие и всегда предпочитает слова грубой силе. То есть действует как опытный соблазнитель.

Мила еще раз оглядела помещение. Потом сказала:

– Сцена преступления у него всегда чистая, поскольку его девиз – самоконтроль.

Горан кивнул:

– Похоже, ты вычислила Альберта.

Борис и Стерн улыбнулись ей. Сара Роза упорно избегала встречаться с ней взглядом, поэтому демонстративно взглянула на часы и фыркнула, возмущенная напрасной потерей времени.

– Господа, есть новости.

Это подал голос молчавший до сих пор Чан. Он поднялся, держа в руках только что вынутое из микроскопа стекло.

– Что, Чан? – нетерпеливо спросил доктор Гавила.

Однако судебный врач решил посмаковать это мгновение. В его глазах светилось торжество.

– Когда я увидел тело, то сразу спросил себя, для чего его погрузили в воду на два пальца?

– Это же прачечная, – удивленно сказал Борис, как будто это само собой разумелось.

– Да, но водопровод, как и электричество, уже много лет не действует в этом здании.

Замечание застигло всех врасплох, особенно Горана.

– Так что это за жидкость?

– Мужайтесь, доктор… это слезы.





15




Человек – единственное в природе существо, способное смеяться и плакать.

Это Мила знала. Но она не знала, что человеческий глаз выделяет три типа слез. Базовые отвечают за увлажнение и защиту глазного яблока. Рефлекторные появляются в ответ на внешний раздражитель. И эмоциональные, которые ассоциируются с болью. У этих последних иной химический состав: в них повышено содержание магния и такого гормона, как пролактин.

В мире природных явлений все может быть выражено формулой, но объяснить, почему слезы, связанные с болью, физиологически отличаются от других типов, практически невозможно.

Слезы Милы не содержат пролактина.

Это ее никому не ведомая тайна.

Она была не способна страдать, испытывать эмпатию, необходимую для понимания других людей, чтобы не чувствовать одиночества среди себе подобных.

Всегда ли с ней было так? Или что-то либо кто-то лишил ее этой способности?

Она заметила это, когда умер отец. Ей было четырнадцать лет. Именно она застала его однажды в гостиной сидящим в кресле без каких-либо признаков жизни. Казалось, он спит. Так, во всяком случае, она подумала и потому сразу не позвала на помощь, просидев подле него около часа, наблюдая. Но на самом деле Мила сразу поняла, что помочь уже ничем нельзя. И ее поразило вовсе не само трагическое событие. Милу выбила из колеи собственная неспособность проявить хоть какие-то эмоции по причине того, что главного человека в ее жизни, того, кто научил ее всему и был для нее образцом, больше нет. И никогда не будет. Тем не менее сердце ее не разорвалось.

На похоронах она плакала. Но не потому, что мысль о неотвратимости происшедшего вызвала наконец у нее отчаяние, а потому, что именно этого все ждут от дочери. Эти соленые слезы стоили ей огромных усилий.

«Это всего лишь ступор, – сказала она себе. – Стресс. У меня шок. Такое со всеми случается». И она истязала себя воспоминаниями, чтобы почувствовать хотя бы свою вину. Тщетно.

Она не могла себе этого объяснить и замкнулась в непреодолимом молчании, никому не позволяя даже вскользь спрашивать о ее душевном состоянии. Мать после нескольких попыток оставила затею разделить эту странную скорбь.

Все решили, что она убита горем. Но Мила, затворившись в своей комнате, все спрашивала себя, отчего ей хочется только жить прежней жизнью, а отца похоронить в земле и глубоко в сердце.

Со временем ничего не изменилось. Боль потери так и не давалась ей. А поводы были: бабушка, школьная подруга, другие родственники. Но и в этих случаях Мила ничего не чувствовала, кроме стремления поскорее разделаться с обрядом смерти.

Кому она может поведать об этом? На нее станут смотреть как на бесчувственное чудовище, недостойное принадлежать к роду человеческому. Только мать на смертном одре на миг разглядела равнодушие в ее взгляде и выдернула руку из ее руки, словно внезапно почувствовав холод.

Таким образом, траурные поводы в ее семье были исчерпаны, и Миле стало легче изображать при посторонних то, чего она не чувствует. Достигнув возраста, когда становятся нужны человеческие контакты, особенно с противоположным полом, это стало проблемой. «Я не могу завязывать отношения с человеком, если не испытываю к нему эмпатии», – твердила она себе. Так Мила формулировала свою проблему. Термин «эмпатия» (это она хорошо усвоила) означал «способность сопереживать чувствам другого человека, как своим собственным».

И Мила начала обращаться к психоаналитикам. У некоторых ответа не было, другие говорили, что лечение будет долгим и утомительным, что она должна многое перекопать в своей душе, чтобы добраться до «эмоциональных корней» и понять, где оборвался поток чувств.

Все сходились в одном: надо снять блокировку.

Годами ее изучали, но так ничего и не нашли. Она сменила множество врачей, и так продолжалось бы бог знает сколько, если бы один из них, наиболее циничный, не сказал ей открытым текстом: «Боли не существует. Как, впрочем, и других человеческих чувств. Есть только химия. Любовь – не что иное, как действие эндорфинов. Уколом пентотала я сниму любую твою привязанность. Мы не более чем машины из плоти».

Ее это подбодрило. Не то чтобы удовлетворило, но подбодрило! Ничего с этим не поделаешь: ее организм выставил защитные механизмы от перегрузок, подобно тому как в электронике существует защита внутренних цепей. Тот врач объяснил ей, что некоторые люди в определенные моменты жизни испытывают страшную, чрезмерную боль, гораздо более сильную, чем человеческое существо способно выдержать. И тогда они либо перестают жить, либо адаптируются.

Мила не знала, считать ли свою адаптацию счастьем, но благодаря ей она стала тем, кем стала. Она разыскивала пропавших детей. Избавляя других от страданий, она тем самым компенсировала то, чего не могла испытывать сама. Так проклятие неожиданно превратилось в призвание.

Она спасала их. Возвращала домой. Ее благодарили. Многие сохраняли эту привязанность на годы и, вырастая, приходили к ней, чтобы рассказать о своей жизни.

«Если б ты тогда не подумала обо мне…» – говорили они ей.

Она, конечно, не могла признаться им, что так же точно «подумала» обо всех, кого искала. Те, кто сотворил это с ними, вызывали у нее гнев, такой же, какой вызвал у нее похититель шестой девочки, но она никогда не ощущала «сочувствия».

Она смирилась со своей участью, но время от времени все равно спрашивала себя, сможет ли когда-нибудь полюбить?

Не зная, что ответить, Мила приняла решение освободить и ум, и сердце. Никогда у нее не будет ни мужа, ни жениха, ни детей, ни даже собаки или кошки. Это значит, ей нечего терять – вот в чем секрет. Никто и ничего у нее не отнимет. Только так она сможет искать пропавших детей и преуспеть в этом.

Она создала вокруг себя такой же вакуум, какой похитители создавали вокруг них.

Но однажды возникла проблема. После того как она вырвала мальчика из лап педофила, который похитил его только для того, чтобы провести с ним уик-энд. Он бы и сам отпустил его через три дня, поскольку в его больном мозгу отпечаталось убеждение, что мальчика он «взял взаймы», а в каком состоянии он вернет его в семью и в жизнь, этого подонка не волновало. Он оправдывал себя тем, что не собирался причинить ребенку зло.

Не собирался? А шок при похищении? Плен? Насилие?

Дело было вовсе не в отчаянной попытке найти пусть нелогичное, но объяснение тому, что он совершил. Нет, он искренне верил в свою невиновность! Потому что не мог представить себя на месте жертвы. И Мила в итоге поняла: этот педофил такой же, как она.

С того дня она решила, что больше не станет лишать себя этой основы человеческой жизни, каковой является сострадание. Раз она не находит его внутри себя, она вызовет его искусственно.

Мила солгала группе и доктору Гавиле. На самом деле она хорошо знакома с психологией серийных убийц. Или, во всяком случае, с одним из аспектов их поведения.

Садизмом.

Почти всегда в основе образа действий маньяка присутствует садистский компонент. Жертвы для него – «предметы», а использование их, и в том числе причинение им мучений, является его личным достижением.

Серийный убийца черпает наслаждение в садистском использовании жертвы.

Порой он не может установить зрелые, полноценные отношения с другими, отсюда и осознанное сведение человека до уровня вещи. А насилие тем самым становится единственно доступным ему контактом с окружающим миром.

«Я не хочу, чтобы это случилось со мной, – сказала себе Мила. – Не хочу иметь ничего общего с тварями, не знающими жалости. Мне тошно от одной этой мысли!»

После того как был найден труп Анники, она пообещала себе по дороге от дома отца Тимоти, что нынче же вечером навечно запечатлеет в памяти все, что случилось с этой девочкой. Когда все вернутся в Центр, чтобы подвести итоги и сформулировать достигнутые результаты, она отпросится на несколько часов.

Как бывало уже не раз, она запаслась в аптеке всем необходимым: дезинфицирующим средством, пластырями, гигроскопической ватой, иглами и катушкой хирургических ниток.

А еще лезвием.

Четко сознавая свои действия, она вернулась в мотель, в прежнее свое бунгало. Она продолжала оплачивать номер именно с этой целью.

Шторы задернуты. Горит один-единственный ночник над одной из двух кроватей. Она села и вывернула маленький пакетик на кровать.

Потом сняла джинсы.

Смочив ладони дезинфицирующим средством, хорошенько потерла руки. Потом пропитала жидкостью ватный тампон и потерла участок на тыльной стороне правой ноги. Чуть выше зарубцевавшейся раны. Теперь она будет действовать более умело. Зубами она разорвала бумажный пакетик с лезвием и крепко обхватила его пальцами. Потом закрыла глаза и опустила руку вниз. Сосчитала до трех и аккуратно коснулась кожи на внутренней стороне бедра. Почувствовала, как острие входит в живую плоть, прорезая горячую дорожку.

Боль пронзила все ее существо, все тело от раны и выше. Достигла мозга, преобразив картину смерти.

– Это за тебя, Анника, – произнесла Мила в обступившей ее тишине.

И наконец-то смогла заплакать.



Улыбка сквозь слезы.

Символический образ сцены преступления. Немаловажная деталь: тело второй девочки найдено в прачечной.

– Может, он хотел очиститься слезами? – предположил Рош.

Но Горан Гавила не принимал упрощенных объяснений. До сего момента образ убийцы Альберта был чересчур рафинированным, чтобы опуститься до подобной банальности. Он, несомненно, считает себя выше всех действовавших до него серийных убийц.

Все в Центре были совершенно измотаны. Мила вернулась из мотеля около девяти вечера, пряча покрасневшие глаза и слегка прихрамывая на правую ногу. Она тут же прошла в гостевую немного отдохнуть, но переодеваться и разбирать постель не стала. Около одиннадцати ее разбудил Горан, который тихо говорил в коридоре по мобильному. Мила не пошевелилась – пусть думает, что она спит, – но прислушалась. Когда он в разговоре назвал собеседницу «госпожа Руна», Мила догадалась, что разговаривает он не с женой, а с нянькой или гувернанткой. Он спрашивал ее про Томми (так вот как зовут сына): поел ли, сделал ли уроки, хорошо ли себя вел. Слушая отчет госпожи Руны, он что-то бормотал себе под нос. Под конец разговора криминолог пообещал завтра заехать домой и повидаться с Томми, хотя бы на часок-другой.

Мила, отвернувшись к стене, старательно сохраняла неподвижность. Но когда Горан закончил говорить, ей показалось, что он, шагнув через порог комнаты, поглядел в ее сторону. Она видела его тень на стене. Что будет, если она повернется? Их взгляды встретятся в полутьме, и, может быть, первоначальная неловкость сменится чем-то другим. Немым диалогом взглядов. Неужели ей это действительно нужно? Отчего этот человек вызывает в ней столь странное притяжение? В конце концов она решила повернуться. Но Горана в комнате уже не было.

Немного погодя она снова провалилась в сон.



– Мила… Мила…

Шепот Бориса проник в пространство сна, состоявшее их черных деревьев и дорог без конца. Он разбудил ее, не дотрагиваясь, а только позвав по имени, и улыбнулся.

– Который час? Долго я проспала?

– Нет, сейчас шесть. Я уезжаю. Гавила велел поговорить с бывшими обитателями приюта. Ну, я и подумал: может, тебе тоже будет интересно.

Предложение не удивило ее. Напротив, по смущенному голосу Бориса она поняла, что это не его идея.

– Хорошо. Я сейчас.

Парень кивнул, благодарный, что обошлось без уговоров.

Через четверть часа они встретились на стоянке перед домом. Борис ждал ее с сигаретой в зубах, опершись на капот, возле машины с включенным мотором. На нем была теплая парка, доходившая ему до колен. Мила, как всегда, надела свою кожаную куртку. Собираясь в дорогу, она не думала, что в этих местах будет такой холод. Солнце опасливо выглядывает меж домов и начинает растапливать почернелые кучи снега по обочинам дорог. Но это продлится недолго: днем обещают метель.

– Тебе бы надо одеться потеплее, – сказал Борис, взглянув на ее куртку. – У нас тут зверские холода в это время года.

В кабине тепло и приятно. На приборном щитке пластиковый стаканчик и бумажный пакет.

– Круассаны и кофе?

– Все тебе! – отозвался он, вспомнив ее аппетит.

Это было предложение мира. Мила приняла его без комментариев и уже с набитым ртом спросила:

– Куда поедем?

– Я же говорил: поговорить с теми, кто раньше жил в этом приюте. Гавила уверен, декорации в прачечной предназначались не только нам.

– Быть может, воспоминания о прошлом?

– Если и так, то о весьма отдаленном. Таких мизансцен, слава богу, не наблюдалось уже около тридцати лет. С тех пор как законом были упразднены сиротские приюты.

В голосе Бориса ей почудился какой-то надрыв, и сыщик тут же признался:

– Я, между прочим, успел побывать в таком месте. Мне было десять. Отца я не знал, а мать решила, что одна меня не поднимет, и на время сдала в приют.

Мила не знала, что сказать, несколько растерявшись от такой сугубо личной информации. Борис почувствовал это.

– Комментариев не требуется, не переживай. Я сам не знаю, зачем тебе это рассказал.

– Извини, я не слишком чувствительна. Кому-то, наверно, даже кажусь равнодушной.

– Мне – нет.

Борис смотрел на дорогу. Движение замедлилось из-за обледеневшего покрытия. В воздухе сгустился дым из выхлопных труб. По тротуарам спешили люди.

– Стерн – и как ему это удается – умудрился найти дюжину бывших обитателей приюта. Нам с тобой досталась половина. Вторую будут мусолить он и Роза.

– Всего двенадцать.

– Это те, кто живет в этих местах. Я точно не знаю, что на уме у доктора, но он думает, здесь можно что-нибудь выудить.

На самом деле других вариантов нет, они вынуждены хвататься за все, чтобы как-то двигать следствие.

За утро они опросили четверых бывших воспитанников приюта. Всем уже к тридцати, и все более или менее криминальной породы. Приют – исправительная колония – тюрьма – условно-досрочное освобождение – снова тюрьма – передача на поруки социальным службам. Только один сумел отойти от уголовного прошлого благодаря церкви: стал пастором в одной из окрестных евангелических общин. Еще двое живут на пособие. А четвертый сидит под домашним арестом за контрабанду. Но едва речь заходила о сиротском приюте, Мила и Борис замечали у всех какое-то смятение. Довольно странно видеть это у людей, побывавших в тюрьме, однако никто из них до сих пор не может забыть приют.

– Видел их лица? – спросила Мила после четвертого визита. – Ты тоже подумал, что не все так просто в том заведении?

– Уверяю тебя, то заведение ничем не отличается от прочих. Просто детский опыт чувствительнее всего. Когда вырастешь, тебе все как с гуся вода, даже самое страшное. А детские кошмары вгрызаются в нутро, и ничем их оттуда не вытравить.

Всякий раз, когда они со всеми предосторожностями упоминали про труп, обнаруженный в прачечной, опрашиваемые лишь качали головой: эта темная символика ничего им не говорила.

В полдень Мила с Борисом зашли в кафе и быстро проглотили по бутерброду с тунцом, запив капучино.

Небо затянули тяжелые тучи; синоптики не ошиблись: наверняка вот-вот повалит снег.

Им предстоит опросить еще двоих, и надо успеть до бурана, а то, чего доброго, назад не вернешься. Начать они решили с того, который жил подальше.

– Фамилия – Фельдер. До него километров тридцать.

Борис пребывал в добром расположении духа, и Миле захотелось расспросить его о Горане. Криминолог вызывал у нее любопытство: по нему не скажешь, что у него есть частная жизнь, спутница, ребенок. Жена – вот главная загадка, особенно после того подслушанного разговора с госпожой Руной. Где же его жена? Почему она сама не присматривает дома за маленьким Томми? Наверняка Борис мог бы ответить на эти вопросы, но Мила, не зная, как начать разговор, в итоге отказалась от этого плана.

К дому Фельдера они подъехали около двух. Хотели было заранее предупредить о визите, но автоответчик телефонной компании сообщил им, что номер отключен.

– Как видно, жизнь у клиента не сахар, – заключил Борис.

Вид его обиталища подтвердил это предположение. Дом (если его можно так назвать) находился посреди автомобильной свалки. Их хрипло облаяла лохматая собака, рыжая, словно проржавевшая, как остовы машин. Спустя некоторое время на пороге возник человек лет сорока в джинсах и грязной футболке, несмотря на холод.

– Вы господин Фельдер?

– Да. А вы кто такие?

Борис предъявил удостоверение.

– Разрешите с вами поговорить.

Фельдер явно не пришел в восторг от такого визита, однако кивком пригласил их внутрь.

У него было огромное брюхо и пальцы, пожелтевшие от никотина. Жилище под стать хозяину: грязное, замусоренное. Он поставил перед ними холодный чай в разномастных стаканах, а сам закурил и уселся в скрипучий шезлонг, предоставив диван в распоряжение гостей.

– Вы случайно меня застали. В это время я обычно работаю.

– А почему сегодня по-другому? – поинтересовалась Мила.

Он выглянул в окно:

– Снег. В такую погоду подсобные рабочие никому не нужны. Я уже сколько дней потерял.

Мила и Борис взяли было стаканы, но пить из них воздержались. Фельдер если и обиделся, то виду не подал.

– Почему вы не попробуете сменить работу? – продолжала расспросы Мила, нащупывая почву для установления контакта.

Фельдер хмыкнул:

– Да сколько раз пробовал! Но все вышло, как с моей женитьбой! Этой сучке принца заморского надо! Каждый день мне твердила, что я никуда не гожусь. Теперь за гроши подавальщицей работает и живет в одной комнате с двумя другими дурами. Видел я эту забегаловку! Церковь ее держит для неимущих! И моя теперь там молится. Они внушили ей, что даже таким безмозглым коровам, как она, место в раю найдется. Представляете?

Мила припомнила, что по дороге им попалась дюжина таких новых церквей. На каждой громадными неоновыми буквами сияло название конгрегации и ее девиз. В последние несколько лет их немало расплодилось в этих местах. Они набирают приверженцев среди безработных, матерей-одиночек и разочаровавшихся в традиционной вере. Хотя эти конфессии тщатся доказать свою уникальность, их всех объединяет безоговорочная поддержка теории креационизма, неприятие гомосексуализма и абортов, борьба против разрешения на ношение оружия и за отмену смертной казни.

Интересно, подумала Мила, как отреагирует Фельдер, если сказать ему, что его бывший однокашник стал пастырем одной из этих церквей.

– Я поначалу подумал, что вы от них. Они и сюда таскаются проповедовать свое евангелие! Месяц назад моя бывшая прислала сюда двоих, чтоб обратили меня в свою веру! – Он заржал во всю глотку, показывая кариозные зубы.

Пытаясь свернуть его с темы бывшей жены, Мила спросила как бы невзначай:

– А чем вы занимались до того, как стали подсобным рабочим, господин Фельдер?

– Вы не поверите! – Он обвел взглядом окружающий его бедлам. – Я открыл небольшую прачечную.

Спецагенты с трудом удержались, чтобы не переглянуться. От Милы не укрылось движение Бориса, незаметно расстегнувшего кобуру в кармане. Она мысленно отметила, что мобильные телефоны в этом месте не берут, а об этом человеке им слишком мало известно, так что осторожность не помешает.

– А судимости у вас есть?

– Было дело. За всякую ерунду, честным гражданам меня опасаться нечего.

Борис усмехнулся и взглянул на Фельдера в упор.

– Так чем могу служить, господа полицейские? – На физиономии Фельдера отразилась явная неприязнь.

– Насколько нам известно, вы провели все детство и отрочество в сиротском приюте. – Борис начал осторожно нащупывать почву.

Фельдер покосился на него подозрительно, как и все предыдущие: ему, видимо, не верилось, что фараоны побеспокоили его ради такой малости.

– Лучшие годы моей жизни! – язвительным тоном заявил он.

Борис объяснил ему причину их приезда. Фельдеру, казалось, даже польстило то, что его ставят в известность о событиях даже раньше прессы.

– Я могу кучу денег зашибить, если пойду с этим в газету.

Борис нахмурился:

– А я могу арестовать вас за это.

Ухмылка на лице Фельдера потухла. Борис придвинулся к нему. Миле была знакома эта техника допросов. Собеседники, если только они не связаны родственными или дружескими узами, стараются не переступать невидимых границ. А в данном случае дознаватель, наоборот, вторгается в сферу допрашиваемого, действуя ему на психику.

– Господин Фельдер, вы наверняка решили поразвлечься, угостив представителей власти чаем, в который предварительно помочились. Вам нравится смотреть, как два кретина морщатся, глядя в стакан и не решаясь попробовать.

Фельдер не произнес ни слова. Мила искоса взглянула на Бориса: не факт, что в данной ситуации это удачный маневр. Видимо, скоро они в этом убедятся. А пока агент спокойно поставил стакан на столик и продолжил сверлить Фельдера взглядом.

– Надеюсь, вы нам расскажете поподробнее о вашем пребывании в приюте.

Фельдер опустил глаза и понизил голос до шепота:

– Родителей я не знал. Не иначе меня туда сплавили, как только мать произвела меня на свет. Фамилию мне дал отец Рольф: вроде бы ее носил какой-то его молодой друг, погибший на войне. И чего этому старому козлу в башку стукнуло, что эта фамилия принесет мне счастье?

Собака за окном вновь разразилась хриплым лаем, и Фельдер счел нужным призвать ее к порядку:

– Замолчи, Кох! – Он пояснил гостям: – Раньше у меня было много собак. Когда я покупал квартиру на этой свалке, меня заверили, что она закрыта. Черта с два! То и дело сюда свозят какую-то пакость, от которой мои псы дохнут. Теперь вот один Кох остался, да и он, видно, скоро подохнет.

Фельдер сменил тему, не желая возвращаться ради полицейской прихоти в места, которые, по-видимому, определили его судьбу. Рассказом о дохлых собаках он намеревался отвлечь незваных гостей. Но они тоже не собирались ослаблять хватку.

Мила вступила в разговор, стараясь, чтобы голос звучал как можно более доверительно:

– Позвольте задать вам вопрос из другой оперы, господин Фельдер.

– Ну-ну, валяйте.

– Какие ассоциации вызывает у вас выражение «улыбка сквозь слезы»?

– Ассоциации? Это как у врачей, что психов лечат?

– Примерно, – подтвердила она.

Фельдер впал в театральную задумчивость, возведя очи горе и теребя пальцами подбородок. Должно быть, хотел создать себе имидж сотрудничающего с полицией или изображал «провалы в памяти», а внутренне насмехался над ними. Но спустя несколько секунд он неожиданно произнес:

– Билли Мор.

– Это кто, ваш приятель?

– Необыкновенный был парень! Его к нам привезли лет в семь. Всегда веселый, улыбка не сходила с лица. Все его сразу полюбили. В то время приют уже прикрывать собирались: нас осталось шестнадцать человек.

– В таком огромном здании?

– Священники тоже сваливать стали. Один отец Рольф задержался. Я был из старшей группы, мне уже пятнадцать стукнуло. Билли не повезло в жизни: отец и мать оба повесились. Он пришел домой и увидал их трупы. Но не завопил, не позвал на помощь, а сам встал на стул и вынул обоих из петли.

– Это печать на всю жизнь.

– Нет, это не про Билли. Он все равно остался счастливым. Он умел мириться с худшими бедами. Все для него было игрой. Мы никогда еще такого не видели. Для нас приют был каторгой, а Билли даже не замечал этого. Он излучал такую энергию – передать вам не могу. Он был зациклен на двух вещах: во-первых, на проклятых роликовых коньках, на которых катался взад-вперед по опустевшим коридорам, и, во-вторых, на футбольных матчах! Но играть в футбол он не любил. Ему больше нравилось стоять на краю поля и вести репортаж. «С вами Билли Мор. Веду репортаж со стадиона „Ацтека“ в Мехико, где проходит чемпионат мира». На день его рожденья мы скинулись и купили ему кассетник! Это было нечто! Он всех нас записывал часами, а потом слушал по многу раз!

Фельдер говорил не останавливаясь; разговор мало-помалу сходил с рельсов. Мила попробовала вернуть его на изначальный путь:

– Расскажите про последние месяцы в приюте.

– Как я уже сказал, его собирались закрывать, и у нас были две возможности: добиться наконец усыновления или попасть куда-нибудь вроде семейных домов. Но мы были сиротами серии Б, нас никто бы не взял. Иное дело – Билли, за ним очереди стояли! В него нельзя было не влюбиться, и он всегда был востребован.

– И чем это окончилось? Нашел он себе семью?

– Билли умер, мадам.

Он выговорил это с такой печалью в голосе, как будто смерть настигла его самого. А может, так оно и было, коль скоро этот ребенок был чем-то вроде отдушины для него и других воспитанников. Или, во всяком случае, мог бы ею стать в конечном счете.

– От чего? – спросил Борис.

– От менингита.

Фельдер шмыгнул носом, и глаза его заблестели. Он отвернулся к окну, не желая выказывать слабость при посторонних. Мила не сомневалась, что призрак Билли и после их ухода будет витать в этом доме. Именно благодаря этим непрошеным слезам Фельдер завоевал их доверие. Мила увидела, как Борис снял руку с кобуры. Его подозрения рассеялись.

– Менингит унес только Билли. Но, опасаясь эпидемии, они живо прикрыли лавочку. Во повезло-то, а? – Он натужно хохотнул. – Скостили нам срок по этому поводу. И волчью яму закрыли на полгода раньше обещанного.

Поднявшись уходить, Борис напоследок спросил:

– Вы видитесь с кем-нибудь из бывших воспитанников?

– Нет, но года два назад встретил отца Рольфа.

– Наверное, на пенсии уже.

– Я-то надеялся, что он уже сдох.

– Почему? – спросила Мила, предположив худшее. – Он много зла вам причинил?

– Да нет. Но кто провел детство в таком заведении, на всю жизнь возненавидит всякое напоминание о нем.

Она невольно кивнула, потому что почти такие же слова слышала недавно от Бориса.

Фельдер не стал провожать их до двери. Вместо этого он склонился над столиком и взял не выпитый Борисом стакан холодного чая. Поднес к губам и выпил залпом.

Потом повернулся и произнес им вслед:

– Всего хорошего.



Старый групповой снимок, запечатлевший всех, кто оставался в приюте до самого закрытия, был найден в бывшем кабинете отца Рольфа.

Из шестнадцати ребят, сидящих по обе стороны от пожилого священника, лишь один улыбался в объектив.

Улыбка сквозь слезы.

Живые глаза, взлохмаченные волосы, одного зуба не хватает, на зеленом пуловере заметное масляное пятно, словно медаль за боевые заслуги.

Билли Мор навечно запечатлен на этой фотографии и покоится на маленьком церковном кладбище рядом с приютом. Он не единственный, кто там похоронен, но его могила самая красивая. Над надгробной плитой покровительственно распахнул крылья каменный ангел.

Выслушав отчет Милы и Бориса, Гавила велел Стерну найти всю документацию, относящуюся к смерти Билли. Агент выполнил указание с привычной дотошностью, и, когда перебирал бумаги, ему бросилось в глаза странное совпадение.

– В случае с потенциально инфекционными заболеваниями следует незамедлительно сообщить о них санитарному надзору. Врач, которому позвонил отец Рольф, выписал и свидетельство о смерти. На обоих документах стоит одно и то же число.

– Ближайшая больница находится в тридцати километрах, – рассуждал Горан. – Скорей всего, он даже не потрудился приехать и лично удостовериться.

– Поверил Рольфу на слово, – подхватил Борис. – Священник лгать не станет.

«Не скажи», – подумала Мила.

А Гавила сказал, как припечатал:

– Нужна эксгумация трупа.



Снег пошел мелкой крупкой, как будто готовившей землю к покрывалу из крупных хлопьев. Скоро начнет темнеть, поэтому надо торопиться.

Могильщики, вызванные Чаном, уже вовсю долбят мерзлую землю небольшими механическими лопатами. Все вокруг стоят и молча ждут.

Старший инспектор Рош проинформирован о развитии событий и сдерживает напор внезапно воодушевившейся прессы. Не иначе Фельдер и впрямь решил поживиться за счет сведений, поведанных ему агентами на условиях строгой конфиденциальности. А впрочем, у Роша есть любимая поговорка: «Когда журналисты не знают, они выдумывают».

Еще и поэтому надо торопиться, пока кто-нибудь из них не нарушит затишье искусно закрученной небылицей. Попробуй тогда ее опровергнуть!

Раздался глухой стук. Лопата наконец наткнулась на что-то.

Люди Чана спрыгнули в яму и продолжили раскопки вручную. Гроб был обернут целлофановой пленкой, для сохранности пленку разрезали, и в отверстии показалась белая крышка маленького гроба.

– Тут все сгнило, – объявил судебный медик после беглого осмотра. – Если вытаскивать, все рассыплется в прах. Да и в такой снегопад я бы не советовал. – Он метнул взгляд на Горана, за которым оставалось окончательное решение.

– Ладно. Открывайте.

Сыщики не ожидали, что криминолог решит проводить эксгумацию на месте, но рабочие по знаку Чана развернули над могилой брезент и закрепили его на столбиках, соорудив нечто вроде навеса.

Патологоанатом надел жилет с фонарем на плече и спустился в яму под невозмутимым взглядом каменного ангела. Техник, вооружившись газовой горелкой, начал срезать цинковые запоры, и крышка гроба задви́галась.

«Словно разбудили ребенка, умершего двадцать восемь лет назад», – отметила про себя Мила. Наверное, Билли Мор заслуживает траурной церемонии или хотя бы молитвы, но у них нет ни времени, ни желания совершать обряды.

Чан откинул крышку, открыв скорбные останки Билли в нарядном костюмчике для первого причастия. В галстуке булавка, брюки с отворотами. В углу гроба проржавевшие ролики и старый кассетник.

Мила вспомнила рассказ Фельдера: «Он был зациклен на двух вещах: во-первых, на проклятых роликовых коньках, на которых катался взад-вперед по опустевшим коридорам, и, во-вторых, на футбольных матчах! Но играть в футбол он не любил. Ему больше нравилось стоять на краю поля и вести репортаж.»

Единственное имущество Билли.

Чан начал медленно отделять куски ткани скальпелем. Даже в этой неудобной позе его движения были быстры и точны. Он проверил состояние скелета. Затем повернулся к остальной команде и произнес:

– Вижу несколько переломов. Не сходя с места, трудно сказать, чем они вызваны. Но уверяю вас, этот парень умер не от менингита.





16




Сара Роза привела отца Тимоти в фургон, где его поджидал Горан вместе с остальными. Взгляд у священника был по-прежнему встревоженный.

– Мы просим вас об одолжении, – подал голос Стерн. – Нам надо срочно переговорить с отцом Рольфом.

– Говорю же, он на пенсии, я не знаю, где его искать. Когда я прибыл сюда полгода назад, мы виделись всего несколько часов. Только для передачи дел. Он объяснил мне кое-что, вручил несколько документов, связку ключей и уехал.

– Быть может, обратиться прямо в курию? – предложил Стерну Борис. – Как думаешь, где они селят священников на пенсии?

– Вроде бы существуют специальные пансионаты.

– Да, но…

Оба повернулись к отцу Тимоти.

– Так что? – подбодрил его Стерн.

– Помнится, отец Рольф собирался жить у сестры. Он еще сказал, что они погодки и она никогда не была замужем.

Священник был явно доволен тем, что смог наконец-то принести пользу следствию. До такой степени доволен, что даже предложил дальнейшую помощь, хотя только что отказывался.

– Я сам переговорю с курией, если угодно. Думаю, мне не составит труда узнать, где теперь обитает отец Рольф. Возможно, мне придут на ум другие подробности.

Казалось, молодой священник совершенно успокоился.

– Вы нас очень обяжете, – вмешался Горан. – К тому же нам удастся избежать ненужной огласки, чего, думается мне, и курия не желает.

– Я тоже так думаю, – с серьезным видом подтвердил отец Тимоти.

Когда священник покинул фургон, Сара Роза повернулась к Горану и возмущенным тоном спросила:

– Если мы уверены, что смерть Билли не случайна, отчего не запросить ордер на арест отца Рольфа? Ведь он наверняка причастен к этому!

– Да, но не он виновен в убийстве мальчика.

Мила удивилась, услышав слово «убийство» из уст Горана. Переломы, обнаруженные на скелете, свидетельствуют лишь о смерти от физических травм, но нет никаких доказательств, что травмы эти были нанесены посторонним лицом.

– Почему вы так уверены, что священник невиновен? – продолжала допытываться Роза.

– Отец Рольф лишь замял дело. Придумал диагноз, с тем чтобы никто не стал вникать, опасаясь заражения. Обо всем остальном позаботился внешний мир, которому не было никакого дела до этих сирот, не так ли?

– Приют все равно собирались закрывать, – поддержала его Мила.

– Отец Рольф – единственный, кто знает правду, поэтому надо его допросить. Но боюсь, с ордером на арест мы его просто не найдем. Он далеко не молод и вполне мог решить унести эту историю с собой в могилу.

– И как мы поступим в итоге? – нетерпеливо спросил Борис. – Будем ждать, когда этот клирик нам что-нибудь сообщит?

– Разумеется, нет, – отозвался криминолог.

Он ткнул пальцем в план приюта, добытый Стерном в муниципальном управлении, и подозвал к себе Бориса и Розу.

– Вам надо проникнуть в восточное крыло. Вот сюда, видите? Здесь находится архив со всеми личными делами воспитанников, содержавшихся в приюте до самого его закрытия. Нас, ясное дело, интересуют только последние шестнадцать.

Горан протянул им групповой снимок, озаренный улыбкой Билли Мора. Потом перевернул его: на обороте фотографии стояли подписи всех участников.

– Сопоставьте имена с личными делами. Нас интересует имя того, чьей папки в архиве нет.

Борис и Роза удивленно посмотрели на него.

– С чего вы взяли, что ее там нет?

– С того, что Билли Мора убил его соученик.



На фотографии, с которой улыбается Билли Мор, Рональд Дермис стоит третьим слева. Ему восемь лет. Стало быть, он был всеобщим любимцем до появления Билли.

Ревность для мальчишки – вполне достаточный мотив для того, чтобы желать кому-то смерти.

Покинув приют вместе со всеми, он не оставил после себя следов. Усыновили? Маловероятно. Может быть, он попал в детский дом? Неизвестно. Хотя почти наверняка это отсутствие вестей – дело рук отца Рольфа.

Найти его крайне необходимо.

Отец Тимоти заверил их, что курия занимается этим.

– Сестра умерла, а он подал заявление о снятии сана.

Решил, значит, стать светским человеком? Не исключено, что его терзает чувство вины за сокрытие убийства, а может, мысль о том, что зло отлично уживается и в душе ребенка, оказалась для него невыносима.

Команда терялась в догадках.

– Я так и не понял, объявлять охоту века или ждать, когда ты удостоишь меня мало-мальски внятным ответом.

Гипсокартонные стены кабинета Роша тряслись от его громового голоса. Но всякий раз возбуждение старшего инспектора разбивалось о ледяное спокойствие Горана.

– Из меня все жилы вытянули из-за шестой девочки. Начальство говорит, мы не прилагаем достаточных усилий!

– Мы не сумеем найти ее, пока Альберт не соблаговолит подбросить нам улики. Я только что разговаривал с Креппом. Он уверяет, что и на предыдущем месте преступления ничего нет.

– Скажи хотя бы, считаешь ли ты, что Рональд Дермис и Альберт – одно и то же лицо!

– Мы уже совершили ошибку с Александром Берманом. Я бы пока воздержался от выводов.

Это был недвусмысленный совет, а Рош терпеть не мог советов относительно политики ведения дела. Но на сей раз ему пришлось смириться.

– Но нельзя же сидеть и ждать, куда нас поведет этот психопат! Так мы никогда не спасем девочку. Если допустить, что она еще жива.

– Ее может спасти только один человек. Он сам.

– Ты в самом деле надеешься, что он ее тебе просто так отдаст?

– Я только хочу сказать, что и он не застрахован от ошибок.

– Черт побери! Ты можешь себе позволить медлить, а на меня давят сверху. Кое-кто только и ждет, чтоб дать мне пинка под зад! Мне позарез нужны результаты!

Горан привык к вечным вспышкам Роша. Они не были направлены лично против него. Старший инспектор гневался на весь мир. Это побочный эффект его ответственной должности: чем выше взлетаешь, тем больше тебя тянут вниз.

– На меня столько дерьма вылили в последнее время, и притом оно не всегда было адресовано непосредственно мне!

Горан умел быть терпеливым, но сознавал, что Рош вот-вот взорвется. Поэтому он попробовал перехватить инициативу в разговоре:

– Хочешь знать, что больше всего сводит меня с ума?

– Если это облегчит мою участь – ради бога, уважь!

– Я этого еще никому не говорил. Слезы.

– Ты о чем?

– Вторая девочка лежала в луже слез, и их там было по меньшей мере литров пять. Но слезы соленые, поэтому они быстро высыхают. А эти – нет. И я задумался – отчего…

– Отчего, скажи, сделай милость!

– Они искусственные, хотя и в точности повторяют химический состав человеческих, но это иллюзия. Вот почему они не сохнут. Знаешь, как искусственно воссоздаются слезы?

– Понятия не имею.

– В том-то и дело. А он имеет. И воссоздал их, не пожалел времени. Понял, что это значит?

– Жду, что ты меня просветишь.

– Это значит, он тщательно изготовил все декорации. Все, что он нам показывает, является результатом плана, задуманного давно, плана, на который затрачены годы! А нам надлежит раскрыть его в кратчайший срок. Вот что это значит.

Рош откинулся на спинку кресла и вперил взгляд в пустоту:

– Что нас ждет, по-твоему?

– Честно говоря, я опасаюсь, что худшее еще впереди.



Мила спустилась в подвал Института судебной медицины. Она купила несколько фигурок известных футболистов, – по крайней мере, продавец клялся ей, что они известные. Этот жест был частью прощального ритуала. В морге Чан привел в надлежащий вид останки Билли Мора, чтобы вновь захоронить их под каменным ангелом.

Патологоанатом уже завершал аутопсию и сделал рентгеновские снимки всех переломов. Пленки были вывешены на светящейся доске, перед которой застыл Борис. Мила не удивилась, застав его здесь.

Увидев ее, агент решил сказать несколько слов в свое оправдание:

– Вот, зашел узнать, нет ли каких новостей.

– И как? – поинтересовалась Мила, принимая этот шар, чтобы не ставить Бориса в неловкое положение, но догадываясь, что он пришел сюда по личным мотивам.

Чан прервал работу, чтобы ответить на вопрос Милы.

– Он сорвался с высоты. По количеству и тяжести переломов можно заключить, что смерть была почти мгновенной.

За этим «почти» были скрыты и надежда, и тревога.

– И конечно, никто не сможет сказать, сам он спрыгнул или его столкнули.

– Ясное дело.

Мила заметила на стуле рекламный буклет агентства ритуальных услуг. Едва ли в полиции заведен подобный сервис. Явно Борис оплатил его из собственного кармана, чтобы устроить Билли достойные похороны. На полке до сих пор лежали роликовые коньки, отшлифованные до блеска, и кассетный магнитофон – подарок на день рождения, с которым Билли никогда не расставался.

– Кажется, Чан понял, где могло произойти это падение, – пояснил Борис.

Судебный медик направился к нескольким увеличенным фотографиям из приюта.

– Тело, падающее с высоты, стремительно набирает ускорение, повинуясь закону всемирного тяготения. При соприкосновении с землей создается эффект, будто его придавила невидимая рука. Сопоставив данные о возрасте потерпевшего применительно к процессу обызвествления кости с характером переломов, можно примерно предположить, с какой высоты упало тело. В данном случае высота составляет более пятнадцати метров. Таким образом, учитывая приблизительную высоту здания и уклон почвы, я почти наверняка могу утверждать, что ребенок сорвался с башни, вот здесь, в этом месте. Видите?

И вновь в монологе Чана прозвучало «почти», когда он указывал на фотографию. В это время в дверь заглянул его ассистент:

– Доктор Вросс, вас там спрашивают.

Мила не сразу смогла связать образ судебного медика с его настоящей фамилией. Судя по всему, его подчиненные не решаются называть его Чаном.

– Извините. – И он оставил их одних.

– Мне тоже пора, – сказала Мила, и Борис кивнул.

На пути к выходу она прошла рядом с полкой, где лежали ролики с кассетником, и поставила рядом купленные фигурки. Борис это заметил.

– Там есть его голос.

– Что? – не поняла она.

Борис кивнул на портативный магнитофон и пояснил:

– Голос Билли. Воображаемые репортажи.

Он грустно улыбнулся.

– Ты их прослушал?

– Да, – снова кивнул Борис, – но только начало, дальше не смог.

– Понимаю, – кивнула Мила и этим ограничилась.

– Между прочим, пленка почти цела. Кислоты при… – он помедлил, не в силах выговорить это слово, – разложении не повредили ее. Чан утверждает, что это довольно редкое явление. Может, зависит от почвы, в которой он похоронен. Батареек там не было, я вставил новые.

Чтобы ослабить напряжение Бориса, Мила изобразила крайнее удивление:

– То есть магнитофон работает?

– Ясное дело, он же японский!

Оба засмеялись.

– Хочешь, послушаем вместе?

Мила немного подумала, прежде чем ответить. Большого желания у нее не было. «Есть вещи, которые лучше оставить в покое», – подумала она. Хотя это почему-то очень нужно Борису, и у нее язык не повернулся отказать ему.

– Ну, давай включай.

Борис подошел к магнитофону, нажал кнопку воспроизведения, и в стылом помещении, где делают вскрытие, Билли вернулся к жизни.

– Дорогие любители спорта, мы ведем репортаж с легендарного стадиона «Уэмбли», с матча между сборными командами, которые навечно вошли в историю футбола! Внимание: Англия – Германия!

У него был звонкий голос и чуть шипящее «эс», на котором он делал небольшую запинку посреди фразы. В каждом звуке сияла улыбка; им казалось, они видят его, Билли, во всей беззаботности его малых лет, во всех его попытках наполнить мир рвущимся изнутри весельем.

Мила и Борис улыбались вместе с ним.

– День нынче мягкий, несмотря на глубокую осень. Дождей не обещали. Команды уже выстроились в центре поля. Сейчас прозвучат национальные гимны. Трибуны буквально ломятся от болельщиков! Какое зрелище, дамы и господа! Скоро мы с вами увидим настоящий апофеоз футбола! Но сначала послушайте состав команд, которые выйдут на по… Отец Небесный, я обращаюсь к Тебе от всего сердца. Я прошу Тебя, Господь, прости все мои грехи. Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, ибо согрешил я и заслужил кару Твою за то, что оскорбил и обидел Тебя, бесконечно доброго и достойного любви превыше всего на свете.

Мила и Борис непонимающе переглянулись. Голос, наложенный на первую запись, звучал намного слабее.

– Молитва.

– Но это не Билли.

– Клянусь со святою помощью Твоею не грешить более против Тебя и бежать от греха отныне и впредь. Всемилостивый Боже, помилуй меня.

– Ну хватит.

А это уже мужской голос.

– В чем хочешь покаяться?

– Я говорил много плохих слов последнее время. А три дня назад украл печенье из буфета, но Джонатан съел его вместе со мной. А потом… я списал задание по математике.

– Это все?

– Должно быть, отец Рольф, – сказала Мила.

– …

– Подумай хорошенько, Рон.

От прозвучавшего имени в зале будто повеяло холодом. И Рональд Дермис тоже вернулся в детство.

– Вообще-то… есть еще кое-что.

– Расскажи мне.

– Нет.

– Если не расскажешь, как же я отпущу тебе грехи?

– Не знаю.

– Тебе ведь известно, что случилось с Билли, правда, Рон?

– Бог забрал его к себе.

– Нет, не Бог, Рон. Ты знаешь кто?

– Он упал. Упал с башни.

– Но ты был с ним.

– Да.

– Кто придумал подняться на башню?

– Кто-то спрятал его ролики на башне.

– Ты спрятал?

– Да.

– И столкнул его ты?

– …

– Рональд, прошу тебя, отвечай на вопрос.

– …

– Никто тебя не станет наказывать, если честно скажешь, как все было. Я обещаю.

– Он велел мне это сделать.

– Кто – он? Билли? Билли велел тебе его столкнуть?

– Нет.

– Кто-то из ребят?

– Нет.

– Тогда кто?

– …

– Рон.

– Да.

– Ответь мне. Этого человека не существует, верно? Он всего лишь плод твоего воображения.

– Нет.

– Но здесь больше никого нет. Только я и твои приятели.

– Он приходит только ко мне.

– Вот что, Рон, я хочу услышать от тебя, как сильно ты раскаиваешься в том, что случилось с Билли.

– Я сильно раскаиваюсь в том, что случилось с Билли.

– Надеюсь, раскаяние твое искренне. Так или иначе, это останется между нами – мной, тобой и Господом.

– Ладно.

– Отпускаю тебе грехи твои. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

– Аминь.





17




– Нам нужен некто Рональд Дермис, – объявил Рош в зале, где было полно журналистов с фотоаппаратами и микрофонами. – Сейчас ему тридцать шесть лет. Каштановые волосы, карие глаза, светлая кожа.

Он показал присутствующим рисунок, сделанный по фото, на котором Рональд был снят вместе с товарищами, но художник искусственно состарил его. Рош поднял листок довольно высоко, и тут же защелкали вспышки.

– У нас есть основания полагать, что этот человек причастен к похищению девочек. Всех, кто его знает, имеет о нем сведения или общался с ним в последние тридцать лет, просим сообщить об этом в полицию. Спасибо.

Не успел он договорить, как аудитория загомонила и со всех сторон посыпались вопросы.

– Господин Рош!

– Старший инспектор!

– Можно вопрос?

Но Рош и ухом не повел, а сразу же покинул сцену через служебную дверь.

Это был ход, неизбежно призванный стать сигналом тревоги.

После открытия, сделанного Борисом и Милой, прошло два лихорадочных часа. Теперь ситуация предельно ясна.

Отец Рольф записал признание Рона на магнитофон Билли. Магнитофон был погребен вместе с ним, словно брошенное в землю зерно, которое рано или поздно должно прорасти и дать плоды истины, а истина послужит искуплением и для тех, кто, несмотря на юный возраст, совершил тяжкое преступление, и для тех, кто пострадал от него, и для тех, кто скрыл его на двухметровой глубине.

«Так или иначе, это останется между нами – мной, тобой и Господом».

– Откуда же Альберт узнал об этой истории? – заговорил Горан. – Тайну знали только отец Рольф и Рон. Единственно возможное объяснение: Рон и Альберт – одно и то же лицо.

Возможно, выбор, павший на Александра Бермана, также прочитывался под этим углом зрения. Криминолог уже не помнил, кто из них подал мысль, что серийный убийца нацелился на педофила, потому что сам претерпел от такого в детстве. Быть может, Сара Роза. Но Стерн тут же отвел это предположение, и Гавила с ним согласился. А теперь был вынужден признать, что, пожалуй, согласился зря.

– Излюбленными жертвами педофилов часто выступают сироты, беспризорники, ведь их никто не может защитить.

Горан злился на себя за то, что раньше не догадался, хотя имел перед глазами все части головоломки. Но он тешил себя мыслью, что Альберт – тонкий стратег.

«Серийный убийца посредством злодеяний рассказывает нам историю своего внутреннего конфликта», – постоянно повторял он студентам.

Что же заставило его свернуть с этого пути?

«Зациклился на его гордости. Решил, что он просто бросает нам вызов. Мне было приятно думать, что мой соперник старается перехитрить меня».

Посмотрев по телевизору пресс-конференцию Роша, криминолог собрал всю группу в прачечной сиротского приюта, где была найдена Анника. На его взгляд, это было самое перспективное место для продвижения следствия вперед. Его краткое «mea culpa» должно было рассеять все сомнения в том, что они по-прежнему команда, а не просто лаборатория для экспериментов доктора Гавилы.

Труп второй девочки давно убрали; слезы из мраморной ванны слили. Остались только галогеновые лампы и гудение генератора. Скоро их тоже придется убрать.

Горан попросил отца Тимоти присутствовать на собрании. Священник пришел запыхавшись и явно на нервах: хотя ничто в этом помещении больше не напоминало о сцене преступления, ему все равно было не по себе.

– Отца Рольфа никак не найти, – сообщил молодой священник. – Я, честно говоря, думаю, что…

– Отец Рольф наверняка умер, – резко прервал его Горан. – Иначе после выступления Роша он уже дал бы о себе знать.

Отец Тимоти растерялся:

– Тогда что же я могу сделать для вас?

Горан помолчал, тщательно подбирая слова. Затем обратился ко всем:

– Скорей всего, вы сочтете это странным, но… я хочу, чтобы мы прочитали молитву.

Роза не сумела скрыть изумления. Равно как и Борис, который тут же переглянулся с нею. Мила почувствовала себя неловко, и только глубоко религиозный Стерн ничуть не удивился. Он первым принял предложение Горана, встал посреди прачечной и развел руки в стороны, чтобы образовать с другими круг. Мила без промедления шагнула к нему. Роза неохотно последовала за ней. Борис сопротивлялся дольше всех, но в итоге не смог отклонить предложение доктора Гавилы. Отец Тимоти кивнул, наконец-то успокоившись, и присоединился к ним.

Горан не умел молиться, да и вряд ли есть молитва, подходящая для данного случая. Но, несмотря на это, он заговорил тихо и торжественно:

– В последнее время нам пришлось стать свидетелями страшных событий. Для того, что здесь произошло и происходит, нет слов. Я не знаю, существует ли Бог. Но мне всегда хотелось, чтобы Он был. Но я знаю, что на свете существует зло, потому что зло может быть явным. А добро – нет. Зло оставляет после себя следы. Тела невинных детей, например. Добро можно лишь констатировать. Но нам этого мало, нам нужны конкретные доказательства. – Горан выдержал паузу. – Если бы Бог существовал, я бы непременно спросил Его… почему Билли Мор должен был умереть? Откуда взялась ненависть Рональда Дермиса? Что сталось с ним за эти годы? Как он обучился убивать? Что за причина заставила его предпочесть зло? И почему он не положит конец этому кошмару?

Вопросы Горана повисли в обступившей их тишине.

– Слово за вами, святой отец, – сказал после паузы благочестивый Стерн.

Отец Тимоти завладел этим маленьким собранием. Он сложил руки и начал нараспев читать псалом. Его красивый, уверенный голос эхом отдавался в холодных стенах и как будто вовлекал их в свою орбиту. Мила сомкнула веки и всем существом своим впитывала эти слова. Священник читал по-латыни, но смысл был бы ясен даже глухому. Голос отца Тимоти возвращал мир туда, где прежде был хаос, и очищал все сущее от нечистот зла.



Письмо было адресовано Ведомству психологических наук. Его сочли бы бредом сумасшедшего, если бы почерк не напоминал детские каракули Рональда Дермиса в его тетради для домашних заданий.

Оно было написано на тетрадном листке обычной шариковой ручкой. Отправителя ничуть не волновали оставленные отпечатки.

Похоже, Альберт отказался от всяческих уловок.

Текст, расположенный в центре страницы, представлял собой несколько фраз, почти без знаков препинания.

тем, кто замной охотится

билли был ублюдок УБЛЮДОК! Ия правильно сделал что убил его я его ненавидел он причинил бы нам зло потомучто унего была семья а у нас нет сомной сотворили зло еще хуже и НИКТО не пришел меня спасти НИКТО. Я все время был здесь у вас на глазах а вы меня не видели а потом пришел ОН. ОН понимал меня. ОН научил меня это вы сделали меня таким вы не видели меня а теперь видите? Тем хуже для вас в конце вы будете виноваты а я такой как есть НИКТО не помешает мне во всем этом НИКТО.

РОНАЛЬД





Горан взял с собой копию, чтобы получше изучить письмо. Этот вечер он проведет дома, с Томми. Он очень соскучился по сыну – сколько дней его не видел!

Едва он переступил порог дома, как мальчик тут же выбежал навстречу:

– Как дела, пап?

Горан подхватил его на лету, подбросил и прижал к себе:

– Да не жалуюсь, а у тебя?

– У меня порядок.

Три волшебных слова. Сын научился употреблять их, когда они остались вдвоем. Они означают, что Горану не о чем беспокоиться, потому что у него «все в порядке» и он вполне обойдется без мамы. Он научился без нее обходиться.

Это как подвести черту. Три слова – и тема закрыта. Мы успокоились. «Вспомнили, как нам плохо без нее, и пошли дальше».

Вот так, и не иначе.

Горан принес с собой пакет, и Томми сунул нос внутрь:

– Вау! Китайская еда!

– Я подумал, тебе не помешает отвлечься на один вечер от кухни госпожи Руны.

Томми скорчил брезгливую гримасу:

– Терпеть не могу ее котлеты! Она в них мяту кладет, и они пахнут зубной пастой!

Горан засмеялся: так оно и есть.

– Ладно, иди мой руки.

Томми побежал в ванную. Вернувшись, начал накрывать на стол. Горан переставил бо́льшую часть кухонной утвари с верхних полок на нижние, чтобы сын мог достать: пусть участвует в домашнем хозяйстве. Совместный труд сближает, а также не позволяет «дать слабину». Они оба не вправе распускать нюни.

Томми взял блюдо, выложил на него китайские пельмени и налил кисло-сладкого соуса. Его отец тем временем разложил в две мисочки рис по-кантонски. А вместо обычного мороженого взял небольшой бочонок ванильного ассорти.

За ужином они поведали друг другу о событиях дня. Томми рассказал, как проходит подготовка к летнему скаутскому лагерю. Горан расспросил его о школьных успехах и с гордостью узнал, что сын отличился на физкультуре.

– Я был полный ноль почти во всех видах спорта, – признался он.

– А в каком виде – не полный?

– В шахматах.

– Но шахматы – не спорт!

– Как – не спорт, они входят в Олимпийскую программу!

Томми засомневался, хотя знал, что Горан никогда ему не лжет. Отец преподал мальчику жестокий урок, поскольку в первый же раз, как он спросил отца о маме, тот рассказал ему всю правду, без обиняков. «Без дураков», – как говорил сам Томми своим друзьям. Не из мести, не потому, что хотел очернить мать. Но ложь или, хуже того, полуправда растревожила бы ребенка, поставила бы его перед лицом двойной лжи: мать его бросила, а отец не осмелился сказать об этом прямо.

– А меня ты научишь играть в шахматы?

– Конечно.

Дав сыну торжественное обещание, Горан уложил его спать и заперся в кабинете. Первым делом он достал письмо Рональда и перечитал его в сотый раз. Из всего текста ему с самого начала бросилась в глаза одна деталь. Фраза: «…потом пришел ОН. ОН понимал меня. ОН научил меня…».

Слово «ОН» намеренно написано прописными буквами. Эту странную деталь он подметил, еще слушая исповедь Рональда отцу Рольфу.

«Он приходит только ко мне».

Явный пример раздвоения личности, в которой «я» негативное всегда отделено от «я» активного и называется «Он».

«Это Я. Но ОН велел мне это сделать. Это ОН виноват в том, что я такой».

В этом контексте все остальные – «НИКТО», их он тоже пишет прописными.

«НИКТО не пришел меня спасти. НИКТО не помешает мне во всем этом».

Рон хотел, чтобы его спасли. Но все забыли о нем и не учитывали того, что он еще ребенок.



Она вышла купить себе что-нибудь поесть. И после тщетного блуждания по магазинам и кафе, которые закрылись рано по причине непогоды, Мила была вынуждена удовлетвориться супом-концентратом из бакалеи. Она решила разогреть его в микроволновке, которую видела в кухне Центра, но потом подумала, что та вряд ли работает.

Она вернулась в квартиру, прежде чем колючий ночной мороз парализует мышцы и не даст ей сделать ни шагу. Жаль, здесь нет ни спортивного костюма, ни кроссовок: Мила много дней не разминалась, скоро суставы совсем задубеют, она уже и сейчас передвигается с трудом.

Подходя к подъезду, Мила заметила на противоположном тротуаре Сару Розу, которая на повышенных тонах разговаривала с каким-то мужчиной. Тот пытался ее успокоить, но это ему явно не удавалось. Муж, наверно, подумала Мила и мысленно посочувствовала ему. После чего поспешно юркнула в подъезд, не то, чего доброго, эта фурия заметит ее и возненавидит еще больше.

На лестнице она встретила Бориса и Стерна, они спускались ей навстречу.

– Далеко собрались?

– В Контору, проверить, как идет охота на человека, – сообщил Борис и сунул в рот сигарету. – Хочешь с нами?

– Нет, спасибо.

Борис кивнул на банку супа у нее в руках:

– Ну, тогда приятного аппетита.

Мила продолжила подниматься по лестнице и услышала, как Борис обратился к Стерну:

– Ты бы лучше снова начал курить.

– Лучше ты переходи на эти.

Мила на слух распознала шорох в коробочке с мятными пилюлями и улыбнулась.

В Центре она теперь была одна. Горан предупредил, что ночует дома с сыном, и она слегка сожалела об этом, потому что привыкла к его присутствию и находила его методику расследования необычайно интересной. Вчерашняя молитва не в счет. Если б мать была жива и узнала, что дочь участвует в подобном обряде, она бы глазам не поверила.

Микроволновка работала. Суп был совсем не плох, а может, показался таким от голода. С тарелкой и ложкой она пошла в спальню, радуясь, что хотя бы ненадолго останется одна.

Скрестив ноги, она уселась на свою раскладушку. Рана на левом бедре побаливает, но уже заживает. «Со временем все заживает», – мелькнула мысль. Она положила перед собой копию письма Дермиса и, не прекращая есть, пробежала его глазами. Чрезвычайно быстро отреагировал Рональд на развитие событий. Но была в его словах какая-то дисгармония. Мила не осмелилась поговорить об этом с Гораном, поскольку не считала себя вправе давать советы, но эта мысль терзала ее весь день.

Письмо было передано в прессу. Нестандартный ход. Гавила явно решил пойти навстречу серийному убийце, словно говоря ему: «Видишь, ты в центре нашего внимания!» А на самом деле он просто хотел отвлечь его от пленницы.

– Как знать, долго ли ему удастся удерживаться от соблазна убить ее, – вырвалось у него несколько часов назад.

Мила изо всех сил гнала от себя эту мысль, попытавшись сосредоточиться на письме. Форма послания крайне ее раздражала. Именно в ней заключалась дисгармония. Она не могла объяснить почему, но текст, расположенный в центре страницы, без абзацев и почти без разделения на фразы, мешал ей полностью ухватить смысл содержания.

Она решила разбить его. Отодвинула тарелку, вооружившись блокнотом и карандашом.

– тем, кто за мной охотится

– билли был гад ГАД! И я правильно сделал что убил его я его ненавидел он причинил бы нам зло потому что у него была семья а у нас нет

– со мной сотворили зло еще хуже и НИКТО не пришел меня спасти! НИКТО

– я все время был здесь у вас на глазах а вы меня не видели

– а потом пришел ОН. ОН понимал меня. ОН научил меня

– это вы сделали меня таким. Вы не видели меня а теперь видите? Тем хуже для вас в конце вы будете виноваты.

– а я такой как есть. НИКТО не помешает мне во всем этом НИКТО

– РОНАЛЬД

Мила перечитала каждый абзац. Все письмо дышит ненавистью и укором. Оно адресовано всем, без каких-либо различий. Билли в понимании его убийцы воплощал нечто огромное, обобщающее. Такое, к чему Рон никогда не сможет приобщиться.

Счастье.

Билли был весел, несмотря на то что пережил самоубийство родителей. Билли был предметом всеобщего обожания, несмотря на сиротство категории Б. Билли был всеми обласкан, несмотря на то что не мог ничего предложить взамен.

Убив его, Рональд навсегда стер лицемерную улыбку с физиономии всего мира.

Но чем больше перечитывала Мила эти слова, тем больше убеждалась, что в этом письме заключены не исповедь, не вызов, а скорее ответы. Как будто кто-то спрашивал Рональда, а ему не терпелось нарушить молчание, в котором он замкнулся так надолго, и освободиться от секрета, который навязал ему отец Рольф.

Но что за вопросы?.. И кто их задает?

Мила припомнила, что говорил Горан на молитве. О том, что добро не бывает явным, тогда как примеры зла у нас перед глазами. Доказательства. Рональд считает, что совершил позитивный и необходимый поступок, убив сверстника. Билли в его глазах был воплощением зла. И пойди докажи, что он не прав! Его логика безупречна. Ведь и Билли Мор мог перерасти в злодея. Тут разве угадаешь!

В детстве на уроках катехизиса Мила часто задавала себе вопрос. Она не нашла ответа и по сей день.

Почему Бог, воплощение добра, допускает гибель детей?

Ведь если вдуматься, это противоречит идеалу любви и справедливости, которыми пронизаны все Евангелия.

Но может быть, смерть в раннем возрасте Бог уготовил худшим из чад своих? А что, если и спасенные ею дети превратятся в убийц или маньяков? Что, если она зря этим занимается? Если бы кто-то убил Адольфа Гитлера, или Джеффри Дамера, или Чарльза Мэнсона, когда они были еще в пеленках, он бы совершил злое или благое дело? Их убийцы были бы судимы и приговорены, а отнюдь не воспеты как спасители человечества!

Она пришла к выводу, что добро и зло часто смешиваются. Что одно бывает орудием другого, и наоборот.

«Точно так же слова молитвы можно перепутать с бредом убийцы», – подумала Мила.

Вдруг она снова почувствовала щекотку в шейной впадине. Будто что-то приближалось к ней из укромного уголка у нее за спиной. Потом она повторила про себя последнюю мысль и в этот миг осознала, что хорошо знает вопросы, на которые Рональд пытался ответить своим письмом.

Они содержались в молитве Горана.

Мила попыталась их вспомнить, хотя слышала всего один раз. Стала записывать в блокноте, сбилась, начала снова и в конце концов восстановила – вот они, перед глазами. Осталось соединить их с фразами из письма. Выстроить заочный диалог.

Выстроила, перечитала…

И все уложилось с первой же фразы.

«Тем, кто замной охотится».





Эти слова адресованы им. В ответ на вопросы криминолога, вставленные в паузы…

Почему Билли Мор должен был умереть?

«билли был ублюдок УБЛЮДОК! Ия правильно сделал что убил его я его ненавидел. он причинил бы нам зло потомучто унего была семья а унас нет».





Откуда взялась ненависть Рональда Дермиса?

«сомной сотворили зло еще хуже и НИКТО не пришел меня спасти НИКТО».





Что сталось с ним за эти годы?

«Я все время был здесь у вас на глазах а вы меня не видели».





Как он обучился убивать?

«а потом пришел ОН. ОН понимал меня. ОН научил меня».





Что за причина заставила его предпочесть зло?

«это вы сделали меня таким вы не видели меня а теперь видите? Тем хуже для вас в конце вы будете виноваты».





И почему Он не положит конец этому кошмару?

а я такой как есть НИКТО не помешает мне во всем этом НИКТО».





Мила не знала, что и думать. Быть может, ответ на ее вопрос содержится в конце послания.

Имя.

«РОНАЛЬД»





Она должна тут же проверить свое предположение.





18




Набухшее небо медленно освобождало от снега свои сизые тучи.

Мила минут сорок прождала такси на улице. Узнав, куда они направляются, таксист уперся. Сказал, слишком далеко, а в такое ненастье обратно придется гнать порожняком. Только когда Мила пообещала заплатить по двойному тарифу, он согласился.

Шоссе уже укрывал слой снега толщиной несколько сантиметров; выходит, зря машины старались – разбрасывали реагенты. Ехать можно только на шипованной резине, а это скорости не способствует. Салон такси чем-то пропах, и Мила, приглядевшись, обнаружила остатки кебаба с луком на сиденье рядом с водителем. Запах смешивался с хвойным дезодорантом, поставленным прямо на решетку радиатора. Не слишком приятная обстановка для пассажиров.

Пока ехали через город, Мила приводила в порядок мысли. Она почти не сомневалась в правильности своей версии, и постепенно, по мере приближения к цели, ее уверенность крепла. Она подумала было позвонить Гавиле за подтверждением, но телефон почти разрядился, поэтому она отложила звонок на потом, когда найдет то, что ищет.

Они проехали зону развязок. Полицейский патруль возле поста заворачивал всех назад.

– Сильный снегопад, опасно, – повторяли всем полицейские.

Несколько грузовиков выстроились на обочине в надежде продолжить путь наутро.

Таксист объехал заграждение по боковой улице. До приюта можно было доехать и не по автостраде. Должно быть, в прошлом туда вела единственная дорога, и водитель, к счастью, ее знал.

Мила вышла перед воротами и даже не подумала попросить таксиста подождать ее, а сразу расплатилась. Она была уверена, что не ошибается, а раз так, сюда очень скоро вновь понаедет полиция.

– Может, подождать вас, если не слишком долго? – сам предложил водитель, когда увидел, в каком запустении находится это место.

– Нет, спасибо, поезжайте.

Таксист не стал настаивать, лишь пожал плечам, развернулся и уехал, оставив в воздухе запах кебаба с луком.

Мила перелезла через ограду и прошла подъездную аллею, утопая в снегу, смешанном с грязью. Она знала, что по приказу Роша охрана снята и фургон опергруппы уже уехал. В бывшем приюте ничто уже не вызывало интереса у следствия.

«До этой ночи», – подумала она.

Главный вход, взломанный в тот раз спецназовцами, был вновь заперт. Мила повернула к дому приходского священника, гадая, не придется ли будить отца Тимоти.

Может, и придется, но выбора нет.

Она довольно долго стучала, пока не зажглось окно на втором этаже и оттуда не выглянул священник.

– Кто здесь?

– Я из полиции, святой отец. Мы недавно виделись, помните?

Священник прищурился, пытаясь разглядеть ее за густой пеленой снегопада.

– Помню, конечно. А чего вы хотите? Я думал, вы тут закончили.

– Да, извините. Но мне надо еще кое-что проверить в той прачечной. Вы дадите мне ключи?

– Хорошо, сейчас спущусь.

Мила уже начала недоумевать, чего он там копается так долго, но тут раздался скрежет запора. Священник был в ветхой шерстяной кофте, протертой на локтях, и лицо его, как всегда, озаряла добрая улыбка.

– Вы вся дрожите.

– Ничего, святой отец, не волнуйтесь.

– Зайдите в дом, обогрейтесь немного, пока я ключи ищу. После вашего визита в доме все вверх дном.

Мила вошла за ним в тепло дома, ощутив невероятное блаженство.

– Я уж собрался ложиться.

– Извините.

– Да ничего. Может, чаю выпьете? Я всегда пью чай перед сном, тогда и уснуть легче.

– Нет, спасибо. Я тороплюсь назад.

– Выпейте, согреетесь. Все готово, только налить. А я пойду за ключами.

Он вышел из прихожей, а Мила направилась в кухоньку, куда указал священник. Чайник и вправду стоял на столе. Аромат вместе с паром распространялся по тесному помещению, и Мила не устояла. Налила в чашку, положила много сахара. Ей вспомнился мерзкий холодный чай, которым их с Борисом угощал Фельдер в доме посреди свалки. Откуда, интересно, он воду набирает?

Отец Тимоти вернулся с большой связкой ключей и стал перебирать их, ища нужный.

– Ну что, получше стало? – улыбнулся священник, довольный тем, что уговорил ее.

Мила улыбнулась в ответ:

– Да, получше.

– Вот, вроде бы этот от главного входа. Может, с вами пойти?

– Нет, спасибо, – отказалась она и прочла явное облегчение на лице священника. – Но об одном одолжении я все-таки попрошу.

– Конечно, говорите.

Она протянула ему карточку:

– Если через час я не вернусь, позвоните по этому номеру и вызовите подмогу.

Отец Тимоти побледнел:

– Я думал, там уже не опасно.

– Это простая предосторожность. Я не думаю, что со мной что-то случится. Просто я не слишком хорошо ориентируюсь в здании, могу заблудиться. К тому же там света нет.

И, проговорив это, она только теперь осознала, что это значит. О чем она раньше думала? Света нет, генератор для галогеновых ламп наверняка увезли вместе с остальным оборудованием.

– Черт побери! – вырвалось у нее. – А фонарика у вас нет?

– Нет, к сожалению. Но вы можете освещать себе путь мобильным телефоном, если у вас он есть.

Про это она тоже не подумала.

– Спасибо за совет.

– Да не за что.

Мила вновь вышла в холодную ночь и услышала, как за спиной священник запирает один за другим замки на двери.

Она поднялась по идущей вверх дорожке к главному входу приюта. Вставила ключ в замочную скважину и услышала эхо от оборотов ключа, разносившееся по всему вестибюлю. Потом толкнула тяжелую дверь и закрыла ее за собой.

Она была на месте.



Голуби, слетевшиеся на свет, приветствовали ее громким хлопаньем крыльев. Дисплей телефона распространял слабое зеленоватое свечение, которое позволяло видеть лишь небольшое пространство впереди. Плотная тьма притаилась на границе этого светлого круга, готовая в любой момент перелиться и затопить его вместе с Милой.

Она мысленно повторила путь в прачечную и двинулась туда.

Шаги гулко отдавались в тишине. В холодном воздухе изо рта шел пар. Дойдя до кухни, она распознала во мраке силуэты огромных железных жаровен. Прошла через столовую, старательно огибая облицованные пластиком столы. Один все-таки задела бедром и опрокинула поставленный на него стул. Раздался оглушительный, подхваченный эхом грохот. Поднимая стул, Мила разглядела выход на узкую винтовую лестницу, ведущую в полуподвал. Она вступила в этот каменный мешок и стала осторожно спускаться по скользким, стертым от времени ступенькам.

И наконец добралась до прачечной.

Поводила вокруг себя телефоном, осматриваясь. В мраморную ванну, где было найдено тело Анники, кто-то положил цветок. Мила еще раз вспомнила молитву, которую они произнесли здесь все вместе.

И стала искать.

Сначала осмотрела панели стен, потом провела пальцами по плинтусу. Ничего. Мила старалась не думать о том, долго ли продержится батарейка в телефоне, – не столько из-за грустной перспективы возвращаться назад в темноте, сколько из-за того, что поиски без света займут намного больше времени. Через час отец Тимоти вызовет подмогу, и как она будет выглядеть перед сотрудниками? Надо спешить.

«Ну где же? Я точно знаю, что здесь!»

От внезапного громкого звонка ухнуло в пропасть сердце. Прошло несколько мгновений, прежде чем она сообразила, что это просто звонит телефон.

Она глянула на экран и прочла: «Горан».

Надела наушник и ответила.

– Почему в Центре никого нет? Я звонил раз десять за последний час.

– Борис и Стерн вышли, но Сара Роза должна быть на месте.

– А ты где?

Мила не сочла нужным лгать, хотя и не была на сто процентов уверена в своем предположении.

– Я думаю, Рональд слушал нас в тот вечер.

– Почему ты так думаешь?

– Я сопоставила его письмо с вопросами, которые вы задавали во время нашей молитвы. Похоже, в письме ответы.

– Ты молодец.

Как видно, криминолог ничуть не удивился. Возможно, он и сам уже пришел к такому выводу. «А ты огорошить его решила, вот дура!»

– Ты не ответила: где ты сейчас?

– Я ищу микрофон.

– Какой микрофон?

– Тот, который Рональд спрятал в прачечной.

– Ты в приюте?

В тоне Горана зазвучала тревога.

– Да.

– Уходи оттуда сейчас же!

– Почему?

– Мила, там нет никакого микрофона!

– Но я уверена, что…

– Послушай, – оборвал ее Горан. – Наши там все прочесали, они бы нашли его!

Тут уж она почувствовала себя полной идиоткой. Он прав: как она могла об этом не подумать? Что у нее в голове?

– А как же тогда… – Она не договорила. Капля холодного пота медленно поползла по спине. – Он был здесь.

– Молитва была лишь уловкой, чтоб выманить его!

– Ну как я сама не догадалась!

– Мила, ради бога, уходи оттуда!

Только тут она осознала, как рискует. Выхватив пистолет, быстрым шагом двинулась к выходу, но он далеко, до него метров двести. Огромная дистанция, если учесть чье-то присутствие в здании.

«Кто он?» – спросила себя Мила, поднимаясь по винтовой лестнице в столовую.

И от догадки у нее подкосились ноги.

«Чай…»

Помехи на линии. Она услышала в наушнике голос Горана:

– Что?

– Отец Тимоти и есть Рональд, правда?

Помехи. Шорох. Снова помехи.

– Да! После гибели Билли Мора отец Рольф отправил всех из приюта раньше намеченного срока. Всех, кроме него. Его оставил, потому что опасался за его психику и надеялся удержать от вспышек.

– Он меня чем-то опоил.

Голос Горана прерывался:

– …говоришь? Не…шу!

– Кажется… – силилась повторить Мила, но слова застряли в горле.

И она упала ничком.

Наушник выскользнул из уха. Пальцы, сжимавшие телефон, разжались, и аппарат очутился под столом. Сердцебиение усилилось от страха, который способствовал скорому усвоению наркотика организмом. Все чувства притупились. Но она все еще слышала Горана в наушнике, хотя он отскочил больше чем на метр.

– Мила! Мила…веть!..чилось?

Она закрыла глаза, боясь, что больше их не откроет. Но потом сказала себе, что не станет умирать в таком месте.

«Адреналин… Мне нужен адреналин».

Она знала, как добыть его. Правая рука все еще сжимала ствол довольно крепко. Мила направила его к дельтовидной мышце. И нажала на курок. Выстрел вырвал кусок кожаной куртки вместе с плотью, грохот вызвал мощное эхо в обступившей ее бездне. Она закричала от жгучей боли, но сознание вернулось.

Горан отчетливо выкрикнул ее имя:

– Мила!

Она подползла к светящемуся экрану, достала его и ответила Гавиле:

– Все нормально.

Потом поднялась и пошла. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Ей казалось, она попала в сон, где кто-то за ней гонится, а она не может бежать, потому что ноги налиты свинцом, будто по колено погружены в вязкую жидкость.

Рана пульсировала, но крови было не много. Что-что, а стрелять Мила умеет. Она стиснула зубы, с каждым шагом выход становился все ближе.

– Если вы все знали, почему сразу не арестовали этого скота? – крикнула она в телефон. – И почему меня не предупредили?

Слышимость улучшилась.

– Прости, Мила. Любая неестественность в вашем поведении насторожила бы его. Мы наблюдали за ним издали. Прикрепили маячок к его машине. Надеялись, он приведет нас к шестой девочке.

– А он не привел.

– Потому что он не Альберт, Мила.

– Но он все равно опасен?

Горан мгновение помолчал. Слишком долгое мгновение. Да, опасен.

– Я вызвал людей, за тобой приедут. Но надо подождать. Полицейские кордоны растянулись на несколько километров.

«Все равно уже поздно», – подумала она. В такое ненастье, да еще с наркотиком в крови, у нее никаких сил и никакой надежды. Она это знает. Надо было послушать благоразумного таксиста и не тащиться невесть куда на ночь глядя! И – проклятье – ну почему она не приняла его предложение подождать? Потому что ее мутило от запаха кебаба с луком, вот почему! А теперь она в ловушке. Сама себя загнала в нее – быть может, потому, что подсознательно стремилась к этому. Ее всегда привлекал риск. Даже смертельный!

«Нет, – решительно сказала она себе. – Я хочу жить».

Рональд, он же отец Тимоти, пока никак себя не проявил. Но она не сомневалась, что ждать ей недолго.

Три коротких звука отвлекли ее от этой мысли.

– Черт! – выругалась она вслух: мобильник простился с ней окончательно.

Тьма сомкнулась над ней, словно сжавшиеся в кулак пальцы.



Сколько раз она попадала в передряги? По сути дела, что-то подобное уже бывало. В доме учителя музыки, например. Но могут ли прошлые случаи сравниться с этим безумием? Ответ однозначен:

– Нет.

Одурманенная, раненая, без сил и даже без телефона. По поводу последней потери ей стало даже смешно: зачем ей теперь телефон? Старому другу позвонить? Грасиеле, к примеру. Позвонить и спросить: «Ну как дела? А я, знаешь ли, умираю!»

Темнота – самое гнусное на свете. Впрочем, надо считать ее преимуществом: ни она не может видеть Рональда, ни он ее не видит.

– Погоди, я доберусь до выхода.

На самом деле ей захотелось как можно скорее оставить это проклятое место. Но она понимала, что инстинктами руководствоваться нельзя, иначе погибнешь.

– Надо спрятаться и подождать полицию.

Она сказала себе, что это самое разумное решение. Ведь сон может одолеть ее в любую минуту. Пистолет пока при ней, и это успокаивает. Но может быть, и он вооружен. Правда, Рональд не показался ей человеком, который на «ты» с оружием, уж во всяком случае, не так, как она. Хотя он отлично играл роль робкого и запуганного отца Тимоти. Возможно, кроме актерских способностей, у него есть и другие.

Мила залезла под стол в громадной столовой и стала прислушиваться. Эхо не помогало, подхватывая лишь ненужные звуки: обманчивые скрипы в темноте, распознать которые она не могла. Веки неумолимо смыкались.

– Он меня не увидит. Не увидит, – без конца повторяла она. – Он знает, у меня есть оружие. Если зашуршит или станет искать меня с фонарем – ему конец.

Перед глазами замелькали какие-то нереальные цветовые пятна.

«Наверняка наркотик», – подумала она.

Краски стали фигурами, танцующими исключительно для нее. Неужели все это ей привиделось? Нет, это огни зажигаются в разных концах зала.

«Сволочь, он здесь и светит фонарем!»

Мила нацелила пистолет. Но слепящий свет, искаженный под галлюциногенным действием наркотика, не давал Миле обнаружить его.

Она пленница гигантского калейдоскопа.

Мила помотала головой, но она уже не контролировала себя. Чуть погодя она почувствовала, как мышцы рук и ног свело судорогой; они ей больше не подчиняются. Как ни пыталась она прогнать мысль о смерти, но та все время возвращалась, манила обещанием: вот закроешь глаза – и все кончится. Кончится навсегда.

Сколько времени прошло? Полчаса? Десять минут? И сколько ей осталось?

И тут она его услыхала.

Он близко. Совсем близко. Метрах в четырех-пяти, не больше.

И увидела.

Это длилось долю секунды. В окружившем ее светящемся ореоле она различила зловещую улыбку, стекавшую с его лица.

Мила знала, что с минуты на минуту он ее обнаружит, а у нее уже не останется сил выстрелить. Поэтому надо опередить его, даже обнаружив свое укрытие.

Она прицелилась во тьму, туда, где ей во вспышке почудилась его ухмылка. Это риск, но выхода нет.

Она готова была нажать на курок, как Рональд вдруг запел.

Тот же самый прекрасный голос, каким отец Тимоти выводил псалом перед всей группой. Это абсурд, шутка природы, что такой голос дарован безжалостному убийце. Из его глухого сердца рвалась звонкая и торжествующая песнь смерти.

Мелодия должна бы звучать нежно и трогательно. Однако Мила испытывала дикий страх. Ноги и руки отказали совсем. И она вытянулась на полу.

Слепящая вспышка.

Истома окутала ее, как ледяное одеяло. Шаги Рональда раздавались все четче, ближе; сейчас он вытащит ее из норы.

Еще одна вспышка.

«Все кончено. Сейчас он меня увидит».

Ей, в общем-то, все равно, как он ее убьет. Она бестрепетно поддалась уговорам смерти. Последняя ее мысль была о девочке номер шесть.

«Я так и не узнаю, кто ты…»

Свет обволакивал ее полностью.

Рукоять пистолета вырвали из рук. Потом две руки подхватили ее, подняли. Она попыталась что-то сказать, но звуки так и остались в горле.

Она потеряла сознание.

Потом очнулась от чьих-то нетвердых шагов. Рональд тащит ее на плечах; они поднимаются по ступенькам.

Снова обморок.

Резкий аммиачный запах вытянул ее из этого искусственного сна. Рональд водил возле ее носа влажным тампоном. Запястья он ей связал, но хочет, чтобы она была в сознании.

В лицо ударил морозный ветер. Они вышли наружу. Интересно, куда они идут? Миле показалось, что они находятся на какой-то высоте, и тут же она вспомнила увеличенное фото, на котором Чан показывал ей место, откуда сорвался Билли Мор.

«Башня. Мы на башне!»

Рональд на минуту оставил ее. Она увидела, как он направляется к парапету и глядит вниз.

«Хочет меня сбросить!»

Потом он вернулся, схватил ее за ноги и потащил к краю. Из последних сил Мила сопротивлялась, но безуспешно.

Она кричала. Вырывалась. Слепое отчаяние наполнило все нутро. Он поднял ее на парапет. Откинув назад голову, Мила увидела под собой пропасть. А затем сквозь снежную пелену различила вдали фары полицейских машин, подъезжающих по автостраде.

Рональд наклонился прямо к ее уху. Она почувствовала его дыхание и услышала шепот:

– Поздно. Они уже не успеют.

И он начал ее толкать.

Хоть и связанными руками, она ухитрилась схватиться за скользкий край парапета. Упиралась всем телом, понимая, что долго не выдержит. Единственным ее союзником был лед, покрывавший крышу башни, не давая ноге Рональда совершить финальный толчок. Она отметила, что его лицо исказилось от усилий и утратило спокойствие; ее отчаянное сопротивление приводило его в бешенство. В конце концов Рональд изменил тактику – решил перебросить ее ноги через парапет. В тот самый момент, когда он навис над ней, инстинкт самосохранения заставил ее вложить всю оставшуюся в колене силу в удар, нанесенный в самое чувствительное место.

Рональд подался назад, согнулся пополам, стал хватать ртом воздух, держась за пах. Мила поняла – это ее единственный шанс и надо использовать его, пока Рональд не придет в себя.

Энергии не осталось, зато никто не отменял силу тяготения.

Простреленная дельтовидная мышца горела огнем, но Мила не обращала внимания на боль. Она выпрямилась; лед теперь ополчился на нее, но она все-таки взяла разбег и кинулась к нему. Рональд не ожидал нападения и потерял равновесие. Замахал руками, пытаясь за что-нибудь уцепиться, но уже наполовину перегнулся через парапет.

Когда он понял, что не удержится, Рональд протянул руку, чтобы схватить Милу и увлечь ее за собой в разверзшуюся перед ним бездну. Его пальцы, как последняя страшная ласка, скользнули по краю кожаной куртки. Мила смотрела, будто в замедленной съемке, как он падает среди хлопьев снега, смягчивших его падение.

И тьма приняла его.





19




Глубокая тьма.

Непроницаемая стена между сном и явью. Температура ползет вверх. Она чувствует жар щек, ломоту в ногах, кипение в желудке.

Неизвестно, когда начинаются и кончаются ее дни. Неизвестно, сколько времени она провела в лежачем положении – часы или недели. Время не имеет силы в брюхе чудовища, проглотившего ее; оно расширяется и сжимается, словно желудок, медленно переваривающий еду. Оно ей и не нужно. Здесь время никому не нужно, поскольку оно не в состоянии ответить на самый важный вопрос.

Когда это кончится?

Отнятое время – худшее из наказаний. Хуже боли в левой руке, хотя эта боль временами поднимается к шее, давит на виски, сжимает всю голову страшными тисками. Теперь все стало очевидно.

Это наказание.

Но она не знает, за какой грех ее покарали.

«Может быть, я чем-то обидела маму с папой, может, капризничаю слишком часто, не хочу пить молоко и тихонько выливаю его, стоит им отвернуться, может, за то, что приставала к ним с просьбами купить мне котенка, обещая, что буду за ним ухаживать и никогда его не брошу, но, как только я познакомилась с Гудини, сразу начала просить собачку, и они очень рассердились: нельзя же забросить Гудини, а я пыталась объяснить им, что он вовсе меня не любит, может быть, за мои плохие отметки в школе, в этом году в мой дневник заглянуть страшно, мне придется исправлять неуды по географии и по рисованию, а может, за те три сигареты, что я выкурила тайком на крыше спортзала вместе с двоюродным братом, но я не затягивалась, нет, скорее, за те заколки в форме божьих коровок – я стащила их в торговом центре, но клянусь, только один раз, а еще я ужасно упрямая, особенно с мамой, которая всегда навязывает мне, что надеть, и не понимает, что я уже большая и вещи, которые она покупает, мне не нравятся, так как у нас с ней разные вкусы…»

Когда не спит, она продолжает искать объяснение, мотив, какое-то оправдание тому, что с ней происходит. В итоге придумывает немыслимые вещи. Но всякий раз, как ей кажется, что она наконец поняла причину, та рушится, словно карточный домик, поскольку расплата слишком велика по сравнению с виной.

Иногда ее охватывает злость: как это папа с мамой до сих пор не пришли ее забрать!

«Чего они ждут? Или они забыли, что у них есть дочь?»

Но потом она раскаивается и начинает мысленно звать их, надеясь на свои телепатические способности. Это последнее, что ей остается.

Бывают моменты, когда ей кажется, что она уже умерла.

«Да, я умерла, и меня похоронили здесь. Я не могу двигаться, потому что лежу в гробу. И останусь в нем навсегда…»

Но боль тут же напоминает о том, что она жива. Эта боль – ее приговор и вместе с тем освобождение. Она вырывает ее из объятий сна и возвращает к реальности. Вот как сейчас.

Теплая жидкость растекается по правой руке. Она чувствует. Это приятно – вдыхать запах лекарства. Кто-то заботится о ней. Она не знает, радоваться этому или нет, ведь это означает две вещи. Во-первых, она не одна. Во-вторых, она не понимает, добрый или злой тот, кто рядом с ней.

Она выучилась ждать его и уже знает, когда он появится. Скажем, она поняла, что усталость, подступающая к ней то и дело, и сон, наползающий внезапно, не зависят от естественной воли ее организма. Это лекарство, которое притупляет все чувства.

И действует оно всякий раз при его появлении.

Он садится рядом с ней и терпеливо кормит ее с ложечки. Вкус еды сладкий и жевать не нужно. Потом он дает ей попить воды. Он никогда не дотрагивается до нее и ничего не говорит. А ей хотелось бы поговорить, но губы и язык отказываются складывать слова, а горло не издает необходимых звуков. Иногда она чувствует постороннее присутствие вокруг себя. Порой ей кажется, что он здесь – сидит неподвижно и наблюдает.

Опять приступ. Сдавленный крик отражается от стен ее темницы. И возвращает сознание.

Тогда она кое-что замечает.

В темноте появляется маленький далекий огонек. Красная точка вдруг обозначает линию горизонта. Что это? Она пытается разглядеть, но не может. Потом чувствует что-то под правой рукой. Раньше этого не было. Какой-то шероховатый предмет неправильной формы. Будто покрытый чешуйками. Противный. Жесткий. Наверняка мертвое животное. Хочется его отбросить, но он плотно прилип к ладони. Что есть силы она пытается его стряхнуть, но движение руки позволяет разрешить загадку. Нет, это не мертвый зверек. Он жесткий, потому что пластмассовый. И он не сам прилип к руке, а тщательно приклеен липкой лентой. А чешуйки – на самом деле клавиши.

Это пульт.

Наконец-то все стало ясно. Стоит чуть поднять руку, направить этот пульт на красную точку и нажать любую клавишу… Череда звуков дает ей понять, что она угадала. Сначала включение. Потом медленная перемотка пленки. Знакомые сигналы видеомагнитофона. И одновременно экран освещается.

Впервые свет озаряет помещение.

Вокруг сте́ны из темного камня. Она лежит на каком-то подобии больничной койки со стальными ручками и спинками. Рядом капельница, которая оканчивается иглой, вставленной в правую руку. Левая полностью скрыта под тугими бинтами, сковавшими всю грудную клетку. На столе баночки с какими-то пюре и много, очень много лекарств. За телевизором простирается непроглядная тьма.

Наконец перемотка заканчивается и со щелчком замирает. Потом опять слышится шорох, но уже более медленный. Шум из динамика, предваряющий воспроизведение. Потом доносится музыка, веселая, но слишком пронзительная – звук слегка искажен. Затем на экран выплывают размытые пятна. Среди них появляется человечек в голубой куртке и ковбойской шляпе. И с ним конь, такой длинноногий! Человечек хочет взобраться на него, но никак… Попытки повторяются, но все время оканчиваются одинаково: человечек летит кубарем на землю, а конь ржет над ним. Так продолжается минут десять. После чего мультик заканчивается, без титров. И видеокассета крутится дальше вхолостую, с помехами на экране. Дойдя до конца, пленка вновь перематывается. И все начинается снова. Тот же человечек. Тот же конь, на которого не залезть. Но она продолжает смотреть, хотя и знает, чем закончатся попытки человечка оседлать строптивого коня.

Она надеется.

Потому что больше ей ничего не остается. Только надежда. Надежда помогает ей не поддаться окончательно этому ужасу. Возможно, у того, кто выбрал для нее этот мультик, была иная цель. Но то, что человечек не желает сдаваться и держится, несмотря на падения и боль, вселяет в нее смелость.

«Ну давай, садись в седло!» – мысленно подбадривает она его всякий раз. Пока сон не одолевает ее вновь.

Прокуратура

Офис Генерального прокурора

Ж.-Б. Марена

11 декабря с. г.

Начальнику тюрьмы

д-ру Альфонсу Беранже

Пенитенциарный округ № 45

Тема: ответ на «конфиденциальный» рапорт от 23 ноября

Уважаемый д-р Беранже!

В связи с Вашим запросом о дополнительном расследовании в отношении заключенного Вашего исправительного учреждения и до сих пор проходящего только под номером РК-357/9, вынужден с сожалением уведомить Вас о том, что дальнейшие изыскания относительно личности этого человека результатов не дали.

Полностью разделяю Ваши подозрения относительно того, что заключенный РК-357/9 мог в прошлом совершить тяжкие преступления и теперь идет на всевозможные ухищрения с целью остаться неузнанным. В этом смысле анализ ДНК является единственным способом подтвердить или опровергнуть данное предположение.

Однако, как Вам хорошо известно, мы не имеем возможности заставить заключенного РК-357/9 пройти упомянутое обследование. Это было бы грубейшим нарушением его прав, ибо применительно к преступлению, за которое он был осужден (отказ засвидетельствовать судебным властям свою личность), подобная мера не предусмотрена.

Вопрос рассматривался бы иначе при наличии «существенных» и «неопровержимых» улик причастности заключенного РК-357/9 к тяжким правонарушениям либо если бы он представлял серьезную угрозу общественному порядку.

Однако на сегодняшний день мы вынуждены это исключить.

В свете вышесказанного единственным средством получить пробы ДНК является взятие образцов органического материала на том основании, что они были утеряны либо оставлены случайно во время перемещений субъекта в рамках его повседневной деятельности.

Учитывая гигиеническую щепетильность заключенного РК-357/9, прокуратура полагает возможным дать указание тюремной охране на обыск в его камере с целью обнаружения вышеуказанного органического материала.

С надеждой на скорейшее и эффективное достижение этой цели, шлю Вам мои наилучшие пожелания.

Заместитель прокурора

Мэтью Седрик





20




Военный госпиталь в Р. 16 февраля

– Да пусть говорят что хотят, наплюй на них! Ты отличный полицейский, ясно?

Сержант Морешу задействовал весь свой цыганский темперамент, чтобы выразить ей солидарность. Никогда еще он не говорил с ней так проникновенно, прямо-таки отцовским тоном. Но Мила была уверена, что она такого не заслуживает. Начальник позвонил ей, как только узнал о ее ночном визите в приют. Ее наверняка обвиняют в смерти Рональда Дермиса, несмотря на то что это была самозащита.

Ее поместили в военный госпиталь. О гражданской больнице вопрос не стоял, поскольку Рош благоразумно решил оградить ее от внимания прессы. Она одна занимала многоместную палату. Когда поинтересовалась, почему нет других больных, ей кратко разъяснили, что этот корпус предназначен для пострадавших от бактериологической атаки.

Постель меняли каждую неделю, простыни были выстираны и отутюжены. В аптеке лекарства, просроченные хоть на один день, безжалостно выбрасывали. И такой расход всего лишь на тот маловероятный случай, если вдруг какой-нибудь безумец решит выпустить страшный вирус или генно-модифицированную бактерию, которая все равно никого в живых не оставит.

«Полная бессмыслица», – думала Мила.

На раненую руку очень любезный хирург наложил сорок стежков; осматривая Милу, он ни словом не обмолвился о других ее шрамах, а лишь заметил по поводу свежей раны:

– Для огнестрельного лучше места не найти.

– Какое отношение имеют вирусы и бактерии к огнестрельным ранениям? – задала она провокационный вопрос.

Доктор лишь рассмеялся.

Затем ее осмотрел другой врач; он измерил давление и температуру. Действие мощного снотворного, которым опоил ее отец Тимоти, за несколько часов прошло само. Диуретик довершил остальное.

У Милы появилось много времени на размышления.

Разумеется, она не могла не думать о шестой девочке, в чьем распоряжении уж наверняка нет целой больницы. Больше всего Мила надеялась на то, что Альберт держит ее на транквилизаторах. Специалисты, которых пытал Рош на предмет возможности выживания, объясняли свой пессимизм не только тяжелым физическим увечьем, но также перенесенным шоком и стрессом.

«Может, она и не заметила, что у нее нет одной руки», – рассуждала Мила. Такое часто бывает у людей после ампутации. Она слышала рассказы о том, как инвалиды войны, лишившись конечности, продолжают ощущать ее движение, боль и даже щекотку. Врачи называют это «фантомным восприятием».

В тишине огромной палаты ее одолевали эти мысли. Быть может, впервые после стольких лет ей не хватало компании. До звонка Морешу никто ее не навещал: ни Горан, ни Борис, ни Стерн, ни тем более Роза. А это могло означать только одно: они решают, оставлять ее в команде или расстаться с ней. Впрочем, последнее слово все равно за Рошем.

Собственная наивность приводила ее в бешенство. Должно быть, она и впрямь заслужила вотум недоверия. Единственное утешение – уверенность Горана в том, что Рональд Дермис не мог быть Альбертом. Иначе для шестой девочки они бы ничего сделать не смогли.

В больничной изоляции она ничего не знала о том, как движется следствие. Она попросила сестру, подававшую ей завтрак, принести ей сегодняшнюю газету.

С первой до шестой полосы речь шла только об этом. Если и просачивались другие новости, то гомеопатическими дозами. Люди жаждали развития событий. Как только общественность узнала о том, что шестая девочка жива, в стране поднялась волна солидарности; люди совершали поступки, о которых раньше и не помышляли, скажем, организовывали молитвенные бдения и группы поддержки. Была выдвинута инициатива: «Свеча в каждом окне». Язычки пламени, символизирующие ожидание чуда, будут потушены, когда девочка вернется домой. Благодаря этой трагедии прежде равнодушные люди обрели новое мироощущение – человеческий контакт. Никому уже не нужны предлоги для общения, всех сплотила жалость к маленькому существу. Это сближает людей. Они общаются повсюду: в супермаркете, в баре, на работе, в метро. В телепередачах только об этом и говорят.

Но среди всех инициатив одна особенно воодушевила всех, ошеломив следователей.

Вознаграждение.

Десять миллионов каждому, кто поспособствует спасению девочки. Такая огромная сумма, разумеется, вызвала полемику. Некоторые считали, что искренняя солидарность замарана. Кто-то говорил, что мысль правильная и дело наконец-то сдвинется с мертвой точки, потому что за благожелательной миной до сих пор кроется эгоизм, реагирующий лишь на обещание выгоды.

Так исподволь в стране вновь наступил раскол.

Вознаграждение объявил Фонд Рокфорда. Мила спросила медсестру, кто это такой, и та вытаращила на нее глаза:

– Как, вы не знаете Джозефа Б. Рокфорда?!

Такая реакция убедила Милу в том, что, занимаясь поиском пропавших детей, она отдалилась от реального мира.

– Увы, не знаю.

Тут Мила подумала: до чего же абсурдна ситуация, когда жизнь магната роковым образом пересекается с участью неизвестной девочки. Два человека доныне вели совершенно разное, очень далекое друг от друга существование, и так продолжалось бы до конца их дней, если бы Альберт не соединил их.

Она мысленно перебирала все эти соображения и наконец погрузилась в благотворный сон без сновидений, который очистил ее сознание от шелухи этих ужасных дней. И когда проснулась, отдохнувшая, сразу увидела, что не одна.

Рядом с ее постелью сидел Горан.

Мила рывком села, в смятении спросив себя, давно ли он здесь. Он попытался ее успокоить:

– Я решил подождать, когда ты проснешься. Ты так спокойно спала. Не возражаешь?

– Нет, – солгала она.

На самом деле она, конечно, возражала, ведь он подстерег ее в момент полной беззащитности, но, прежде чем он успел заметить ее смущение, Мила поторопилась сменить тему:

– Они сказали, что хотят еще понаблюдать меня, но я сегодня же выйду отсюда.

Горан бросил взгляд на часы:

– Тогда поторопись. А то ночь скоро.

Мила ужаснулась, что проспала так долго.

– У вас есть новости?

– Я только что с долгого совещания со старшим инспектором Рошем.

«Так вот зачем он явился. Решил лично сообщить мне, что в моих услугах они больше не нуждаются». Но она ошиблась.

– Мы нашли отца Рольфа.

Мила почувствовала спазм в желудке, предположив худшее.

– Он умер естественной смертью примерно год назад.

– И где похоронен?

По этому вопросу Горану стало ясно, что Мила обо всем догадалась.

– За церковью. Там есть и другие могилы – с останками животных.

– Отец Рольф держал Рональда в узде.

– Похоже, да. У Рональда было пограничное расстройство личности. Он был, что называется, серийный убийца в начальной стадии, и священник это понял. Для этой стадии характерно убийство животных. Рональд рано или поздно перешел бы от них к людям. Такой опыт с детства был в его психическом багаже.

– Стало быть, мы его остановили.

Горан сокрушенно покачал головой:

– На самом деле остановил его Альберт.

Как ни парадоксально, это правда.

– Но Рош скорей доведет себя до инфаркта, чем признает это.

Мила подумала, что подобные разговоры с Гораном лишь отсрочивают ее отстранение от дела, и решила не тянуть больше:

– Меня исключили, верно?

Он удивленно посмотрел на нее:

– С чего ты взяла?

– С того, что я опростоволосилась.

– Со всеми бывает.

– Я убила Рональда Дермиса, и теперь мы не узнаем, откуда Альберту известна его история.

– Ну, во-первых, я думаю, Рональд сам подсознательно стремился избавиться от этой обузы. Отец Рольф сделал из него липового священника, убедил, что он сможет жить, служа людям и Богу. Но Рональд не желал любить ближнего, он собирался убивать ради собственного удовольствия.

– А откуда об этом узнал Альберт?

Лицо Горана потемнело.

– Где-то они, видимо, пересеклись. Другого объяснения у меня нет. Альберт понял то, о чем до него догадался отец Рольф. Он обнаружил сходство Рональда с собой. Каким-то образом они нашли и узнали друг друга.

Мила глубоко вздохнула: вот ведь судьба! Рональда Дермиса поняли в жизни только два человека: священник, не придумавший ничего лучшего, чем спрятать от мира своего опасного воспитанника, и его собрат, Альберт, которому тот, возможно, сам открыл свою натуру.

– Ты была бы второй…

Слова Горана вернули ее к действительности.

– Что?

– Если б ты не одолела его, Рональд убил бы тебя так же, как расправился с Билли Мором много лет назад.

Он достал из внутреннего кармана куртки конверт и протянул ей:

– Я думаю, ты вправе посмотреть на это.

Мила открыла конверт. Внутри были фотографии, снятые Рональдом во время охоты на нее в столовой. В углу одного снимка, под столом, примостилась она – в глазах застыл ужас. Она попробовала пошутить, чтобы не выдать своих чувств:

– Я не слишком фотогенична.

Но Горан заметил, фотографии потрясли ее.

– Нынче утром Рош распорядился распустить личный состав. По крайней мере, до тех пор, пока не обнаружится следующий труп.

– Мне увольнительная не нужна! – вскинулась Мила. – Я должна найти шестую девочку. Она не может ждать!

– Старший инспектор наверняка сознает это. Но боюсь, он теперь станет разыгрывать новую карту.

– Вознаграждение, – выпалила Мила.

– Оно может принести неожиданные плоды.

– И поиски в профессиональных реестрах врачей? Ведь есть версия, что Альберт в них числится?

– Это слабый след. Никто на него с самого начала не рассчитывал. Так же как вряд ли мы что-нибудь выудим из анализа лекарств, которыми он, вероятно, поддерживает жизнь девочки. Наш друг мог добыть их каким угодно образом. Он парень хитрый и знающий, не забывай.

– Тут он даст нам сто очков вперед, – с вызовом заметила Мила.

Горан не обиделся.

– Я не полемизировать приехал, а забрать тебя.

– Забрать? И что мы будем делать?

– Поедем ужинать. Кстати, пора тебе перейти со мной на «ты».



По выходе из больницы Мила настояла, чтобы они заехали в Центр: ей надо принять душ и переодеться. Она твердила себе, что не был бы свитер разодран пулей, а остальная одежда запачкана кровью, она бы так в них и осталась. Неожиданное приглашение на ужин взволновало ее, и ей совсем не хотелось, чтобы от нее несло потом и йодом.

Не сговариваясь с доктором Гавилой (теперь надо приучиться звать его по имени), она поняла, что ужин – не приятное времяпрепровождение, а продолжение работы и после него ей придется вернуться в Центр. И хотя она испытывала чувство вины перед шестой девочкой, неожиданное приглашение ее радовало.

Тщательно оберегая рану от воды, она приняла душ, истратив всю воду из небольшого бойлера.

Затем надела черный свитер с высоким воротом. Единственные сменные джинсы слишком обтягивают зад, но тут уж ничего не поделаешь. Кожаная куртка непригодна к использованию из-за дыры на предплечье. Но к своему удивлению, она обнаружила на раскладушке парку защитного цвета и лежавшую рядом записку: «Холод здесь убивает не хуже пули. С возвращением. Твой друг Борис».

Она была так тронута, что чуть не прослезилась. Особенно слово «друг» окончательно убедило ее, что Борис хотел подтвердить свое расположение к ней. На куртке лежала коробочка мятных пастилок – вклад Стерна в дело дружбы.

Она уже и не помнит, когда носила какой-либо цвет, кроме черного. Но зеленая парка ей идет, и размер ее. Увидев Милу на выходе из Центра, Горан вроде бы не заметил ее нового имиджа. У него самого вид был, как всегда, небрежный, так что наверняка он не придает значения тому, как выглядят другие.

До ресторана они дошли пешком. Прогулка была приятной благодаря подарку Бориса. В новой парке она совсем не чувствовала холода.

Вывеска стейк-хауса обещала сочные бифштексы из мраморной говядины. Они уселись за столик на двоих перед большим окном. На улице падал снег, а красноватое ненастное небо обещало еще одну ночную метель. Люди в зале разговаривали, беззаботно улыбались. Джазовая музыка подогревала атмосферу и служила отличным фоном для непринужденных бесед.

Все в меню вызывало доверие, но Мила выбирала довольно долго. В конце концов остановилась на бифштексе из говядины и запеченной картошке с розмарином. Горан взял себе антрекот и салат из помидоров. Из напитков оба заказали только минеральную воду с газом.

– Как все прошло?

– Что именно?

– Рош хотел выкинуть меня из расследования, а после передумал. Почему?

Горан помедлил, но решился сказать правду:

– Мы поставили вопрос на голосование.

– На голосование? – поразилась Мила. – И что, голоса за перевесили?

– Собственно, против был только один.

– То есть как?

– Даже Сара Роза проголосовала за тебя, – пояснил он, угадав причину ее удивления.

Мила не могла опомниться:

– Надо же! Мой заклятый враг!

– Не будь к ней так сурова.

– По-моему, это она ко мне сурова.

– Ей сейчас тяжело. Она разводится с мужем.

Мила хотела было сказать, что видела, как они ссорятся в тот вечер перед Центром, но удержалась, чтоб он не счел ее сплетницей.

– Сочувствую.

– Если есть дети, это всегда нелегко.

Миле показалось, он имеет в виду не только Сару Розу, но и себя.

– У ее дочки на этой почве развилась анорексия. Родители хотя и разводятся, но продолжают жить под одной крышей. Можешь себе представить, какая атмосфера в доме.

– Ну хорошо, а я тут при чем?

– Ты появилась последней, к тому же еще одна особа женского пола в стае, потому легкая мишень для нее. Не станет же она цепляться к Борису или Стерну, которых знает тысячу лет.

Мила, налив себе минеральной воды, решила полюбопытствовать по поводу других членов группы.

– Хотелось бы узнать их получше, чтобы вести себя правильно, – оправдывалась она.

– Ну, насчет Бориса мне сказать особо нечего. Он таков, каким кажется.

– Это да, – признала Мила.

– Он служил в армии и там изучил технику допросов. Я видел его в деле, и всякий раз сидел как завороженный. Он кому угодно может забраться в голову.

– Не думала, что он такой ловкий.

– Представь себе. Несколько лет назад они арестовали одного типа, который убил и спрятал трупы дяди и тетки, у которых жил. Ты бы его видела! Само хладнокровие и олимпийское спокойствие! За восемнадцать часов допросов, во время которых сменилось пятеро дознавателей, он так ни в чем и не признался. А Борис провел с ним двадцать минут – и он раскололся.

– Черт побери! А Стерн?

– Стерн – славный малый. Мне думается, это словосочетание придумано специально для него. Тридцать семь лет в браке. У него два сына-близнеца, оба морские десантники.

– Он такой спокойный. И глубоко верующий, – я это заметила.

– Каждое воскресенье ходит к мессе и даже в церковном хоре поет.

– От его костюмов меня оторопь берет. Он в них похож на героя фильма семидесятых.

Горан засмеялся и согласно кивнул. Но сразу же нахмурился и прибавил:

– Жена Мари была пять лет на гемодиализе, все ждала почку. И два года назад Стерн отдал ей свою.

Потрясенная Мила не знала, что сказать.

А Горан продолжал:

– Он отказался по меньшей мере от половины оставшейся жизни, чтобы у нее появилась надежда.

– Должно быть, он ее сильно любит.

– Не иначе, – подтвердил Горан, и от нее не ускользнула нотка горечи в его голосе.

Официант принес их заказ. Они ели молча, и это молчание ничуть их не смущало. Так едят люди, настолько хорошо знающие друг друга, что не чувствуют нужды заполнять неловкие паузы словами.

– Я должна кое в чем признаться, – сказала Мила, когда ужин подходил к концу. – Это случилось почти сразу после моего приезда, на второй вечер, когда я вернулась в мотель, перед тем как мы переселились в Центр.

– Я тебя слушаю…

– Может, это ерунда или просто мне почудилось, но… за мной кто-то следил на подъездной аллее.

– Что тебе почудилось?

– Шаги – след в след за мной.

– А зачем кому-то тебя преследовать?

– Вот именно, я потому ни с кем и не говорила об этом. Мне тоже это показалось нелепостью. Может, это все мои фантазии.

Горан принял это к сведению, но промолчал.

За кофе Мила поглядела на часы:

– Мне надо кое-куда заехать.

– Так поздно?

– Да.

– Хорошо. Тогда я попрошу счет.

Мила предложила заплатить половину, но тут он был непреклонен: ведь это он ее пригласил. Горан стал вытаскивать из карманов их содержимое. На столе, кроме купюр, в живописном, вполне типичном для него беспорядке оказалась мелочь, отдельные листки с какими-то записями и несколько цветных шариков.

– Это моего сына Томми.

– Я не знала, что ты… – Она осеклась.

– Нет-нет, – поспешно разуверил ее он, отводя глаза. И, помолчав, добавил: – Уже нет.



Миле еще не приходилось присутствовать на ночных похоронах. Похороны Рональда Дермиса стали первым ее опытом. Так было решено ради соблюдения общественного порядка. Хотя Миле мысль о том, что кому-то придет в голову поквитаться с трупом, казалась не менее странной, чем сама церемония.

Могильщики суетились вокруг ямы. Скрепера у них не было, а мерзлую землю долбить врагу не пожелаешь. Их было четверо, и они сменяли друг друга каждые пять минут: двое рыли, другие двое светили фонарями. Время от времени кто-то вполголоса проклинал этот дикий холод, и, чтобы согреться, они передавали друг другу бутылку бурбона.

Горан и Мила наблюдали молча. Гроб с телом Рональда был еще в фургоне. Чуть в стороне стояла доска, которую потом возложат на могилу, – ни имени, ни даты, только номер могилы и маленький крест.

В этот миг Миле припомнилась сцена падения Рональда с башни. Он сорвался, но на лице его она не увидела ни страха, ни растерянности. Он как будто и не возражал против смерти. Может быть, и он, как Александр Берман, предпочел такой исход. Уступил желанию зачеркнуть свою жизнь навсегда.

– Все нормально? – спросил Горан, прервав молчание.

Мила оглянулась на него:

– Все нормально.

Но тут ей показалось, будто кто-то стоит за деревом. Она прищурилась и узнала Фельдера. Выходит, тайные похороны Рональда не такие уж тайные.

Фельдер надел шерстяной жакет в клетку, а в руках держал банку пива, словно решил таким образом помянуть друга детства, хотя не видел его, наверное, много лет. Мила сочла это положительным фактором: даже там, где хоронят зло, есть место милосердию.

Не будь Фельдера и его невольной подсказки, их бы тоже здесь не было. Ему тоже отчасти принадлежит заслуга по пресечению деятельности серийного убийцы «в начальной стадии», как выразился Горан. Кто знает, скольких потенциальных жертв он спас.

Когда их взгляды встретились, Фельдер отбросил банку и зашагал к припаркованному невдалеке пикапу. Сейчас он вернется в свой одинокий дом на свалке, к холодному чаю и разномастным стаканам, к рыжей собаке и станет ждать, что такая же анонимная смерть когда-нибудь постучится в дверь к нему.

Мила пожелала посетить эти похороны на скорую руку, видимо, из-за фразы, сказанной Гораном в больнице: «Если б ты не одолела его, Рональд убил бы тебя так же, как расправился с Билли Мором много лет назад».

И быть может, после нее убийства бы продолжились.

– Люди этого не знают, но, по нашей статистике, сейчас в стране действуют от шести до восьми серийных убийц. Хотя никто их пока не опознал, – сообщил Горан, глядя, как могильщики опускают в яму деревянный гроб.

Мила была потрясена:

– Неужели такое возможно?

– Дело в том, что они нападают стихийно, вне системы. Или же никто пока не связал между собой убийства, на первый взгляд совершенно разные. Или, наконец, их жертвы не достойны серьезного расследования. Бывает, к примеру, что проститутку найдут в канаве и спишут на рэкет, на разборки с ее сутенером или с клиентом. Учитывая все риски этого ремесла, десять убитых проституток считаются нормальной квотой и не входят в статистику серийных убийств. Несправедливо, согласен, но, к сожалению, это так.

Порыв ветра взметнул круговерть снега и пыли. Мила поежилась в своей новой парке.

– Тогда какой во всем этом смысл? – выговорила она.

Вопрос прозвучал как слезная мольба. Дело, которым она занимается, не имеет никакого отношения ни к ней самой, ни к профессии, которую она выбрала. В этой мольбе она словно признавала свою неспособность постичь развитие зла и просила избавить ее от него. И она не ждала никакого ответа.

Но Горан отозвался:

– Бог молчит, а дьявол нашептывает.

Больше они не произнесли ни слова.

Могильщики начали засыпать яму мерзлой землей. На кладбище слышались только глухие удары заступов. Неожиданно у Горана зазвонил телефон. Не успел он вытащить свой сотовый из кармана, как зазвонил телефон Милы.

Еще даже не ответив на звонки, оба поняли: найдена третья девочка.





21




Семья Кобаши – отец, мать и двое детей, мальчик пятнадцати и девочка двенадцати лет, – жила в престижном жилом комплексе Капо-Альто. Шестьдесят гектаров, утопающих в зелени, бассейн, манеж, поле для гольфа и элитарный клуб для собственников сорока вилл, составлявших комплекс. Приют крупной буржуазии, в основном врачей, занимающихся частной практикой, архитекторов, адвокатов.

Двухметровая ограда, искусно замаскированная живой изгородью, отгораживает этот рай для избранных от остального мира. На территории установлена круглосуточная охрана. Электронные глаза семидесяти телекамер ведут наблюдение по всему периметру, а частная охранная служба обеспечивает безопасность здешних обитателей.

Кобаши – зубной врач. Доход у него немалый, в гараже «мазерати» и «мерседес», дом в горах, парусная яхта и погребок с достойной зависти коллекцией вин. Жена занимается воспитанием детей и украшением дома разным антиквариатом.

– Они три недели отдыхали в тропиках, вчера вечером вернулись, – рассказал Стерн, когда Горан с Милой прибыли на виллу. – Предлогом для отдыха послужил именно сюжет о похищенных девочках. Дочка у них как раз подходящего возраста, вот они и надумали отправить в отпуск прислугу и самим сменить обстановку.

– Где они сейчас?

– В гостинице. Мы их туда отвезли для безопасности. Жена пьет валиум. У всех шок, и это мягко говоря.

Последние слова Стерна подготовили их к тому зрелищу, которое их ожидало.

Дом перестал быть домом, а именовался теперь очередным «местом преступления». Он был весь опутан лентами ограждения, чтобы не подпускать соседей, которым не терпелось узнать, что тут стряслось.

– Спасибо, хоть прессу сюда не пускают, – заметил Горан.

Они прошли по лужайке, отделявшей виллу от улицы. Сад содержится в безупречном состоянии; зимними растениями украшены великолепные клумбы, на которых летом госпожа Кобаши лично выращивает свои конкурсные розы.

У двери стоял полицейский, пропуская только тех, у кого было специальное разрешение. На месте уже были и Крепп, и Чан со своими подручными. Незадолго до того, как Горан и Мила переступили порог дома, оттуда вышел мертвенно-бледный старший инспектор Рош.

– Уму непостижимо, – прохрипел он, прижимая ко рту платок. – Чем дальше, тем ужасней. Неужели эта бойня никогда не кончится? И чем ему дети малые не угодили, господи!

Эта вспышка была явно неподдельной.

– Мало того – жители недовольны нашим присутствием и задействовали связи в политических кругах, чтобы поскорей удалить нас отсюда! Вы представляете? Мне придется звонить министру и клясться, что мы закончим как можно быстрее!

Мила обвела взглядом небольшую толпу жителей, собравшихся перед виллой. Ну да, это их личный эдем, и они не терпят чужаков.

Однако в этом райском уголке неожиданно открылись врата ада.

Стерн протянул ей пузырек с камфарой, чтобы отбить запах. Мила выполнила обязательный ритуал перед посещением места преступления – надела бахилы и резиновые перчатки.

У входа все еще валялись чемоданы и пакеты с привезенными сувенирами. Самолет, доставивший семейство Кобаши из залитых солнцем тропиков в ледяной февраль, приземлился около десяти вечера. Затем они поспешили в привычный комфорт виллы, которая уже никогда не станет для них прежней. Прислуга должна была выйти на работу лишь завтра, поэтому им самим выпало первыми переступить порог.

В ноздри им сразу же ударило жуткое зловоние.

– Вот что они почувствовали, когда открыли дверь, – констатировал Горан.

«Какое-то время, верно, они не могли ничего понять, – подумала Мила, – а потом зажгли свет».

По просторной гостиной согласованно перемещались эксперты криминального и судебно-медицинского отдела, как будто ими руководил невидимый хореограф. Пол, выложенный плитами из ценнейших пород мрамора, бестрепетно отражал свет галогеновых ламп. Обстановка представляла собой смесь предметов современного дизайна и антикварной мебели. Три дивана из замши мягкого серого цвета образовывали квадрат с камином розоватого камня.

На центральном диване сидела мертвая девочка.

Широко раскрытые глаза – небесно-голубые, будто припорошенные пылью, – глядели на вошедших.

Этот немигающий взгляд – последнее, что осталось человеческого в лице, изрядно траченном разложением. Из-за отсутствия левой руки тело как-то скособочилось – вот-вот завалится. И все же сидячая поза сохранилась.

На ней было платье в синий цветочек, похоже сшитое дома по выкройке. Мила также отметила связанную крючком оборочку на белых носочках и атласный пояс, застегивающийся на перламутровую пуговицу.

Одета как кукла. Сломанная кукла.

Мила не могла долго выдерживать это зрелище; она уперлась взглядом в пол между диванами, покрытый восточным ковром, на котором были вытканы персидские розы и многоцветные узоры. Ей показалось, они движутся, будто волны, и она присмотрелась получше.

Весь ковер был покрыт мелкими копошащимися насекомыми, наползающими друг на друга.

Мила инстинктивно стиснула раненую руку. Со стороны можно было подумать, что ей вдруг сделалось плохо от боли. На самом деле это было не так.

Боль всегда возвращала ее в чувство. Краткий спазм вернул ей силу для дальнейшего осмотра этой кошмарной инсталляции. Едва почувствовав это, она ослабила руку и услышала, как доктор Чан объясняет Горану:

– Это личинки Sarcophaga carnaria, серой мясной мухи. Их биологический цикл довольно краток, особенно в тепле. И они необычайно прожорливы.

Мила поняла, о чем речь, поскольку нередко ее поиски также кончались обнаружением трупа, и было необходимо преодолеть не только скорбный ритуал опознания, но и более прозаический – датирования останков. На разных стадиях смерти, если долго не хоронить останки, в дело непременно вступят насекомые, так называемая «трупная фауна», которая насчитывает восемь отрядов. Каждый участвует в отведенном ему этапе модификации органической материи после ее умирания. Таким образом, по типу задействованных насекомых можно определить время смерти.

Живородящая муха Sarcophaga carnaria составляет второй отряд. Мила услышала слова патологоанатома о том, что тело находится здесь по меньшей мере неделю. Выходит, времени у Альберта было полно, коль скоро хозяева уехали отдыхать.

– Но одного я в толк не возьму, – прибавил Чан. – Как же этот сукин сын протащил сюда труп мимо семидесяти камер видеонаблюдения и человек тридцати частной охраны, которые находятся здесь круглые сутки?





22




– У нас возникла проблема с перегрузкой оборудования, – отвечал начальник охраны Капо-Альто на вопрос Сары Розы, как мог произойти трехчасовой перерыв в работе камер видеонаблюдения.

Именно в этот момент на прошлой неделе Альберт предположительно и перенес девочку в дом Кобаши.

– И вас эта перегрузка не встревожила?

– Нет, мадам.

– Понятно.

Больше она ничего не прибавила, только перевела взгляд на капитанские нашивки у него на мундире. Звание-то липовое, такое же, как и служба. Охранники, призванные гарантировать спокойствие обитателей, – просто бодибилдеры в погонах. Прошли трехмесячное платное обучение у бывших полицейских – и прямая дорога в частную охранную фирму. Все их оснащение – наушник переносной рации да перцовый баллончик для самообороны. Поэтому Альберту ничего не стоило обвести их вокруг пальца. К тому же в периметре безопасности обнаружилась брешь шириной в полтора метра, прикрытая, как и вся стена, живой изгородью. Этот эстетический каприз в итоге сводил на нет единственную неподдельную меру безопасности в Капо-Альто.

Теперь надо понять, почему Альберт выбрал для своих планов именно это место и эту семью.

Опасение нажить на свою голову очередного Александра Бермана подвигло Роша разрешить любые способы расследования, даже бесцеремонный экскурс в биографию Кобаши и его жены.

Борису поручили выжать из дантиста все, что можно.

Хозяин виллы, вероятно, и не предполагал, что к нему в ближайшие часы будут применены особые меры. Хотя допрос истинного профессионала не имеет ничего общего с теми пытками в полицейских участках, где подозреваемый становится жертвой психологического давления, вынужденной без сна и отдыха часами отвечать на одни и те же вопросы.

Борис почти никогда не пытался поймать человека на противоречиях, потому что знал: стресс чаще всего негативно отражается на показаниях, поэтому хороший адвокат на суде запросто разобьет позицию следствия в пух и прах. Он не интересовался недомолвками, не обращал внимания на попытки подозреваемого пойти на сделку, когда тот чувствовал себя припертым к стенке.

Нет. Спецагент Клаус Борис добивался только безоговорочного признания.

Мила наблюдала за ним в кухне Центра, когда он готовился выйти на сцену. Собственно говоря, его допрос и есть театральное действо, в котором действующие лица нередко меняются ролями. Обманным путем Борис намеревался разрушить оборону Кобаши.

Он был в рубашке с закатанными рукавами и, держа в руках бутылку воды, расхаживал по кухне – разминал ноги. В отличие от Кобаши, Борис и не думал садиться, а собирался подавить собеседника своим внушительным ростом.

Стерн тем временем срочно докладывал ему собранные сведения о подозреваемом.

– Наш дантист укрывает часть налогов. У него есть офшорный счет, куда он сливает черные доходы от амбулатории, призы за турниры по гольфу, в которых участвует как любитель практически каждый уик-энд. Госпожа Кобаши предпочитает иное времяпрепровождение: каждую среду после обеда встречается с известным адвокатом в центральном отеле. Излишне говорить, что упомянутый адвокат каждый уик-энд играет с мужем в гольф.

Эти сведения послужат на допросе своеобразной отмычкой. Борис будет выдавать их по чуть-чуть и в решающий момент сломит дантиста.

Комнату для допросов давным-давно оборудовали рядом с гостевой. Тесное душное помещение без окон и с единственным входом, который Борис закроет на ключ, как только войдет туда с допрашиваемым. А ключ положит в карман, как делает всегда, и этот простой жест обозначит для собеседника расстановку сил.

Лампы дневного света бьют в глаза и раздражающе жужжат; этот звук также является инструментом психологического давления для Бориса. Сам он вставляет в уши ватные затычки, смягчая эффект.

Фальшивое зеркало отделяет комнату для допросов от другого помещения с отдельным входом для других членов группы, которые будут наблюдать за происходящим. Очень важно, чтобы допрашиваемый сидел к зеркалу в профиль, а не анфас: он должен чувствовать на себе невидимые взгляды, но лишен возможности обменяться ими.

И стол, и стены выкрашены белой краской; монохромность не позволяет сосредоточить на чем-либо внимание и поразмыслить над вопросами и ответами. У стула одна ножка короче остальных, и он все время прихрамывает, раздражая допрашиваемого.

Мила вошла в соседнюю комнату, где Сара Роза настраивала АС (Анализатор Стресса) – аппарат, который позволит определить уровень стресса по голосовым модуляциям. Вибрация голосовых связок, вызванная мышечными сокращениями, составляет нормальную частоту колебаний десять-двенадцать герц. Когда человек лжет, прилив крови к голосовым связкам уменьшается, и, соответственно, сокращаются вибрации. Компьютер проанализирует эти модуляции и определит ложь в словах Кобаши.

Но основная техника, используемая спецагентом Клаусом Борисом (ею он владел мастерски), состоит в наблюдении за поведением.

Кобаши весьма любезно пригласили на допрос, но, разумеется, не предупредили о том, что его ждет, а лишь попросили дать кое-какие пояснения. Полиция приехала за ним к гостинице, в которой он поселился с семьей, усадила на заднее сиденье автомобиля и везла до Центра окольным путем, с тем чтобы поселить в его душе неуверенность и сомнения.

Коль скоро речь шла о неформальной беседе, Кобаши не настаивал на присутствии адвоката из опасений вызвать подозрения. На это Борис и рассчитывал.

Вид у дантиста был не лучший. Мила внимательно рассмотрела его: желтые летние брюки (вероятно, у него не было с собой более подходящей одежды, вот и пришлось явиться в костюме для игры в гольф, который он носил в тропиках) и ярко-розовый кашемировый пуловер поверх белой рубашки поло.

Ему сказали, что сейчас придет дознаватель, чтобы задать несколько вопросов. Кобаши кивнул и сложил руки на животе (оборонительный жест).

Борис довольно долго наблюдал за ним, стоя по ту сторону зеркала.

Кобаши заметил на столе адресованный ему конверт с открыткой: его положил туда Борис. Дантист, как и предполагалось, не притронулся к нему, равно как не взглянул и в сторону зеркала, прекрасно сознавая, что за ним наблюдают.

А открытка-то была пустая.

– Прямо как в приемной перед зубоврачебным кабинетом, – съязвила Сара Роза, разглядывая Кобаши через стекло.

– Ну что ж, начнем, – объявил наконец Борис.

И шагнул через порог комнаты для допросов. Поздоровался с Кобаши, запер дверь на ключ, извинился за опоздание. Еще раз подчеркнул, что его вопросы имеют целью выяснить кое-какие подробности. Затем взял со стола конверт, вытащил открытку и сделал вид, что читает ее.

– Доктор Кобаши, вам сорок три года, не так ли?

– Да.

– Давно ли вы освоили профессию дантиста?

– Я хирург-ортодонт, – уточнил он. – Практикую уже пятнадцать лет.

Борис немного помедлил, словно изучая невидимые бумаги.

– Позвольте спросить, каковы были ваши доходы за прошлый год?

Мужчина слегка вздрогнул. Борис мысленно поставил первую зарубку: в вопросе о доходах подразумевался намек на махинации с налогами.

И естественно, зубной врач солгал насчет своего финансового положения. Мила невольно отметила его наивность: допрос касается убийства, налоги к нему не имеют отношения, и никто не собирается передавать эту информацию в налоговое ведомство.

Человек лгал и по другим поводам, считая себя хозяином положения. Борис не противоречил ему.

Мила поняла его игру. Она уже подмечала такую тактику у своих бывших коллег, но, конечно, спецагент владел ею несравненно лучше.

Когда человек лжет, ему приходится все время преодолевать напряжение. Чтобы придать своим ответам максимальную достоверность, он вынужден прибегать к осевшему в памяти запасу правдивой информации и вплетать в нее лживую, что требует определенных логических усилий и игры воображения.

Любая ложь должна опираться на факты, чтобы сразу не рухнуть. Когда эта ложь не единственная, игра значительно усложняется. Подобно тому как амплитуда телодвижений жонглера увеличивается, стоит добавить к летающим в воздухе тарелкам еще одну.

И психологически человек становится все более уязвимым.

Едва Кобаши включил свою фантазию, Борис мгновенно его раскусил. Растущая тревога порождает мелкие аномалии вроде сгорбленной спины, потирания ладоней, массирования висков и запястий. Зачастую это сопровождается физиологическими проявлениями, такими как потливость, повышенный тон голоса, бегающий взгляд.

Подготовленный специалист знает, что все это признаки лжи, и соответственно к ним относится. Но чтобы доказать, что человек лжет, надо заставить его признать свою ответственность.

Как только Борис счел, что Кобаши обрел уверенность в себе, он перешел в контратаку и стал вставлять в свои вопросы сведения, относящиеся к Альберту и похищению шести девочек.

Спустя два часа Кобаши был доведен до крайности очередью все более настойчивых и неприятных вопросов. Борис постепенно сжимал круг, наступая на его оборонительные рубежи. Дантист уже не думал про то, чтобы вызвать адвоката, он лишь мечтал скорее вырваться из этой комнаты. Чтобы заполучить наконец свободу, он уже готов был признать все что угодно, возможно даже то, что сам он и есть Альберт.

Но это было бы очередной ложью.

Осознав это, Борис вышел из комнаты, якобы для того, чтобы принести Кобаши стакан воды, и присоединился к Горану и остальным в комнате за зеркалом.

– Он ни при чем. И ничего не знает, – заявил спецагент.

Горан кивнул.

Сара Роза только что закончила компьютерный анализ данных допроса и телефонных переговоров семейства Кобаши, из которых ничего не следовало. В круге их общения тоже ничего интересного не просматривалось.

– Значит, дело в доме, – заключил криминолог.

Неужели жилище Кобаши, как и сиротский приют, оказался подмостками театра ужасов, представления в котором навсегда будут скрыты от мира?

– Вилла была построена последней на единственном незанятом участке комплекса. Строительство закончили примерно три месяца назад. Кобаши – первые и единственные владельцы, – сообщил Стерн.

Но Горан сдаваться не собирался.

– В этом доме скрыта какая-то тайна.

Подхватив его мысль на лету, Стерн спросил:

– С чего начнем?

Горан немного подумал и дал указание:

– Перекапывайте сад.



Сначала им дали собак, которые способны учуять запах трупа на большой глубине. Потом пришел черед георадара обследовать недра. Но на его зеленом экране не возникло ничего подозрительного.

Мила смотрела на людей за работой, ожидая результата их стараний и вестей от Чана, который должен был установить личность найденной девочки на основе ДНК родителей.

Раскопки начались около трех часов дня. Небольшие скреперы перерывали землю, разрушая ландшафтный дизайн, который наверняка стоил немалых трудов и денег. Теперь все это без разбору сваливали в грузовики.

Рев дизельных двигателей взрывал покой Капо-Альто. Мало того – от вибрации скреперов то и дело срабатывала сигнализация «мазерати», принадлежащего семье Кобаши.

После сада поиски переместились внутрь виллы. Рабочие специализированной фирмы сняли тяжелые мраморные плиты в гостиной. Внутренние перегородки просвечивали на предмет пустот, которые затем вскрывали ломом. Печальная участь постигла и предметы мебели: в разобранном виде они годились только на выброс. Погребок и зона фундамента тоже были тщательно перекопаны.

Разгром производился по особому указанию Роша. Управление не могло себе позволить очередного провала, даже на условиях возмещения миллионного ущерба. Но Кобаши все равно не собирались больше там жить. Все их имущество было непоправимо осквернено пережитым ужасом. Наверняка они продадут эту недвижимость по цене намного ниже, чем вложили в нее, да и вряд ли их шикарная жизнь восстановится в прежних параметрах.

Около шести вечера нервы всех сотрудников, проводивших осмотр на месте преступления, были уже на пределе.

– Кто-нибудь отключит наконец эту проклятую сигнализацию?! – орал Рош, указывая на «мазерати».

– Никак пульт найти не можем, – ответил Борис.

– Тогда вызовите дантиста, пусть он отключит! Почему я должен вам объяснять элементарные вещи?

Пустые хлопоты, вместо того чтобы сплотить группу, настраивали их против друг друга и против самих себя из-за неспособности разгадать новую загадку, которую подкинул им Альберт.

– Почему он одел ее как куклу?

Этот вопрос взбесил Горана. Мила никогда еще не видела его таким. В брошенном ему вызове он явно усматривал личное оскорбление, хотя и не отдавал себе в этом отчета. А нарастающее бешенство мешало ему рассуждать трезво.

Мила держалась в стороне; она тоже вся извелась от ожидания. В чем же смысл игры Альберта?

За те несколько дней, что Мила работала в тесном контакте с группой под руководством доктора Гавилы, Мила успела многое усвоить. Например, то, что серийный убийца убивает через различные промежутки времени – от нескольких часов до месяцев и даже лет, но почерк его остается неизменным, и остановиться он не в силах. Поэтому такие мотивы, как ненависть или месть, ему чужды. Серийным убийцей движет повторяющаяся мотивация, которая сводится лишь к потребности в убийстве или к наслаждению от него.

Но Альберт явно опровергает эту формулу.

Он похитил девочек и убил их сразу, одну за другой, оставив в живых только одну. Почему? Он не испытывает удовольствия от убийства как такового, он пользуется им как инструментом для привлечения внимания. Но не к себе. К другим. К Александру Берману, педофилу. К Рональду Дермису, своему альтер эго, правда не успевшему развернуться.

Благодаря ему их обоих остановили. По сути, он оказал услугу обществу. Как это ни парадоксально, он творил зло во имя добра.

Так кто же все-таки этот Альберт?

Это любой человек (не тень, не монстр, вот что главное), который в данный момент ходит по земле как ни в чем не бывало. Идет по улице, заходит в магазины, разговаривает с людьми – продавщицами, прохожими, соседями, которым и в голову не приходит, кто он на самом деле.

Он двигается среди толпы, словно невидимка.

А за фасадом скрыта истина. Истина, сотканная из насилия. Она помогает серийным убийцам ощутить свою власть, на время избавляющую их от комплекса неполноценности. Власть позволяет им достичь двойного результата: получить удовольствие и почувствовать себя всесильными. И при этом ни от кого не зависеть. Максимум результата при минимуме затраченных средств.

«Они живут за счет смерти других», – подумала Мила.

В полночь сигнализация на машине Кобаши сработала как очередное свидетельство потраченного впустую времени, неумолимо напомнив всем о бесполезности их усилий.

Под землей не обнаружилось ничего нового. Виллу практически перевернули вверх дном, но ее стены тоже не открыли никаких тайн. Мила сидела перед домом на бровке тротуара. К ней подошел Борис с мобильным телефоном в руке:

– Хочу позвонить, а сигнала нет.

Мила взглянула на свой аппарат:

– Должно быть, поэтому и Чан до сих пор не позвонил насчет исследования ДНК.

Борис огляделся и с усмешкой сказал:

– Приятно сознавать, что и у богатых не все есть, а?

Он убрал в карман телефон и уселся рядом с ней. Мила так и не успела поблагодарить его за парку и сейчас воспользовалась случаем.

– Да не за что, – отозвался он.

Тут оба заметили, что частная охрана Капо-Альто выстраивается вокруг виллы в некий оборонительный заслон.

– Что случилось?

– Пресса на подходе, – пояснил Борис. – Рош разрешил съемки на вилле. Несколько минут новостным агентствам – пусть покажут, что мы делаем все возможное.

Она посмотрела на фиктивных полицейских, занявших посты: до чего же нелепо они выглядят в своей оранжево-синей форме, скроенной так, чтобы подчеркнуть их мощную мускулатуру, с нарочито суровыми лицами и воткнутым в ухо наушником портативной рации, призванной подчеркнуть их профессионализм!

«Альберт проделал дыру в вашем периметре, устроил вашим камерам короткое замыкание и выставил вас полными идиотами!» – подумала Мила.

– Еще бы, столько времени потратили – и все безрезультатно. Рош наверняка уже близок к точке кипения.

– Он всегда сумеет выйти сухим из воды, не переживай.

Борис достал папиросную бумагу, кисет и начал сосредоточенно сворачивать сигарету. У Милы возникло ощущение, что он хочет ее о чем-то спросить, но не решается. А если молчать, то он так и не соберется с духом.

Пожалуй, надо ему помочь.

– Как ты провел выходной день, на который расщедрился Рош?

– Спал и думал о деле, – уклончиво ответил Борис. – Иногда от этого проясняется в мозгу. А ты, говорят, вчерашний вечер провела с Гавилой?

«Вот оно, высказался наконец!» Но Мила ошиблась, приняв это за ревность. У него на уме было другое, как стало ясно из следующей фразы:

– Мне кажется, он очень переживает.

Так это он о жене Горана! Причем тон у него был такой обеспокоенный, что Миле стало понятно: любое несчастье в личной жизни шефа вся команда принимает близко к сердцу.

– Я не в курсе, – сказала она. – Со мной он об этом не говорил. Только намекнул вскользь, что уже одинок.

– Тогда, наверное, лучше тебя просветить.

Прежде чем продолжить, Борис раскурил свою самокрутку, глубоко затянулся и выпустил кольца дыма. Не иначе подыскивал слова.

– Жена доктора Гавилы – прекрасная женщина. Не только хороша собой, но и добра, приветлива. Не счесть, сколько раз мы все ужинали у них дома. Она как будто входила в нашу группу, играла в ней важную роль. Те ужины во время каждого страшного дела были для нас единственной отдушиной после целого дня крови и трупов. Это был своего рода обряд примирения с жизнью, я понятно объясняю?

– И что с ней случилось?

– Полтора года назад она ушла – без предупреждения, без прощального письма. Ушла – и все.

– Бросила его?

– Не только его, но и Томми, их единственного сына. Славный парнишка, теперь они живут вдвоем.

Мила и раньше догадывалась, что криминолога что-то мучает, но не думала, что так обстоят дела. «Как же может мать бросить ребенка?» – подумала она.

– А из-за чего ушла?

– Никто так и не понял. То ли полюбила другого, то ли устала от такой жизни, – кто ее знает. Даже записки не оставила. Собрала чемоданы и укатила. Ищи-свищи.

– Я бы все-таки попыталась выяснить причину.

– Самое странное, он не просил нас узнать, где она. – Борис чуть понизил голос и посмотрел по сторонам, нет ли Горана поблизости. – Но есть одна деталь, которую Гавила не знает и знать не должен.

Мила кивнула, давая понять, что на нее можно положиться.

– Так вот… Несколько месяцев назад мы со Стерном нашли ее. Она живет на побережье. Мы не заявились прямо к ней, но как бы невзначай встретили ее на улице – думали, она к нам подойдет.

– А она?

– Она удивилась, потом махнула рукой, опустила глаза и прошла мимо.

Мила чувствовала неловкость. Борис отшвырнул окурок, не обращая внимания на возмущенного охранника, который тут же подошел и подобрал его с газона.

– А зачем ты мне это рассказал, Борис?

– Затем что доктор Гавила – мой друг. И ты тоже, хотя и с недавних пор.

Вероятно, Борис понял что-то, до чего они с Гораном пока не дошли. Нечто, касающееся обоих. Понял и теперь пытается им как-то помочь.

– Когда жена ушла, Гавила держался изо всех сил. И я его понимаю: ради сына он не мог иначе. С нами он был как всегда: четкий, пунктуальный, энергичный. Только следить за собой перестал. Но это мелочи, которые нас не насторожили. А потом возникло так называемое «Дело Уилсона Пикетта».

– Это певец, что ли?

– Ну да, так мы его назвали.

Борис осекся; судя по всему, пожалел, что начал этот разговор. И ограничился несколькими скупыми фразами:

– Кончилось плохо. Мы наделали много ошибок, высшее начальство даже грозило распустить группу и избавиться от доктора Гавилы. Но Рошу удалось отстоять нас всех.

Миле было интересно, как же все-таки проходило расследование. Она не сомневалась, Борис в конце концов не утерпит и расскажет ей, но тут снова включилась сигнализация «мазерати».

– Черт, весь мозг просверлила!

Мила случайно перевела взгляд на дом; перед ней как в ускоренной съемке промелькнули картины, привлекшие ее внимание. На лицах охраны синхронно появилось одно и то же выражение досады, и все схватились за наушник портативной рации, как при внезапных невыносимых помехах.

Мила вновь поглядела на «мазерати» и вынула из кармана мобильный: сигнала по-прежнему не было. Ей вдруг пришла в голову мысль.

– Кое-где мы еще не искали, – сказала она Борису.

– Где?

Мила показала наверх:

– В эфире.



Прошло чуть меньше получаса, и холодной ночью эксперты-электронщики начали зондировать пространство. Все они были в наушниках и держали в руках небольшую спутниковую антенну, направленную кверху. Они двигались медленно и бесшумно, как призраки, пытаясь уловить возможные радиосигналы или странные частоты, на случай если в эфире скрыто некое послание.

И послание обнаружилось.

Именно оно запускало сигнализацию «мазерати» и блокировало сигнал на мобильных телефонах. А также отозвалось нестерпимым свистом в наушниках раций частной охраны.

Электронная команда запеленговала его и сказала, что оно довольно слабое.

Спустя короткое время его передали в приемное устройство.

Все столпились вокруг аппарата послушать, что скажет им тьма.

То были не слова, а звуки.

Они появились из моря шелеста, в котором то и дело тонули, но затем выныривали вновь. Однако была в них определенная гармония звукового ряда. Чередование кратких и долгих знаков.

– Три точки, три тире и еще три точки, – перевел Горан для непонятливых.

На азбуке Морзе, известной всему миру, эти сигналы ни с чем не спутаешь.

S.O.S.

– Откуда они исходят? – спросил криминолог.

Электронщик мгновение смотрел на призрачный сигнал, распадающийся, чтобы вновь появиться на мониторе. Затем поглядел на улицу и показал пальцем:

– Из дома напротив.





23




Он все время был у них перед глазами.

Дом напротив весь день молча наблюдал за их бесплодными усилиями по разрешению загадки. Он всего в нескольких метрах, зовет их, твердит всем известный и так давно придуманный людьми призыв о помощи.

Двухэтажная вилла принадлежит Ивонне Гресс, художнице, как охарактеризовали ее соседи. Она живет с двумя детьми, мальчиком одиннадцати лет и девочкой шестнадцати. Они переехали в Капо-Альто после развода Ивонны, и здесь она вновь увлеклась изобразительным искусством, которое забросила, когда совсем юной девушкой вышла замуж за молодого, многообещающего адвоката Гресса.

Поначалу абстрактные полотна Ивонны не привлекали особого внимания. Галерея, где они были выставлены, закрыла ее персональную выставку, так как не продала ни одной картины. Но Ивонна, убежденная в своем таланте, сдаваться не собиралась. И когда подруга заказала ей портрет своей семьи маслом, чтобы повесить над камином, Ивонна неожиданно для себя обнаружила в своей манере черты стиля наив. В кратчайший срок она стала самой востребованной портретисткой у публики, уставшей от банальных фотографий и желавшей увековечить свой клан на полотне.

Когда призывы в азбуке Морзе привлекли внимание к дому напротив, один из охранников заметил, что уже давно не видел ни Ивонны Гресс, ни ее детей.

Шторы на окнах задернуты, снаружи ничего разглядеть невозможно.

Прежде чем Рош отдал приказ проникнуть на виллу, Горан попробовал набрать номер телефона хозяйки. И тут же в тишине улицы все расслышали слабый, но отчетливый звук, доносившийся из дома. Никто не отвечал.

Тогда попытались связаться с бывшим мужем, в надежде, что дети у него. Но тот, когда его разыскали, сказал, что уже давно с ними не виделся. Ничего странного в этом не было, коль скоро он бросил семью ради двадцатилетней фотомодели и, регулярно переводя алименты, считал свои отцовские обязанности выполненными.

Электронная команда расставила датчики температуры по периметру виллы, чтобы определить в помещениях источники тепла.

– Если там есть что живое, мы это скоро узнаем, – заявил Рош, слепо веривший в силу техники.

Тем временем полиция запросила компании, снабжавшие дом электроэнергией, газом и водой. Подача не была отключена, поскольку квитанции оплачивал банк, но счетчики не работали уже девяносто дней, соответственно три месяца никто в доме не включал ни единой лампочки.

– То есть примерно с тех пор, как достроили виллу Кобаши и дантист с семьей переселился сюда, – прокомментировал Стерн.

– Роза, проверь по телекамерам с замкнутой цепью, есть ли связь между этими виллами, и если есть, то какая.

– Будем надеяться, что хотя бы здесь не было короткого замыкания, – отозвалась женщина.

– Будем входить, – распорядился Гавила.

Борис в фургоне опергруппы уже облачился в бронежилет и заявил Миле, заглянувшей в машину:

– Я сам туда пойду, и никто меня не остановит.

Он и мысли не допускал, что Рош прикажет спецназу входить первым.

– Они там только все разворотят. По дому надо уметь перемещаться в темноте.

– Я думаю, они умеют, – сказала Мила с некоторым сомнением, чтобы не слишком противоречить спецагенту.

– Да? И улики сохранять умеют? – усмехнулся он.

– Тогда я тоже пойду.

Борис остановился и посмотрел на нее.

– По-моему, я это заслужила, ведь это я догадалась…

Она умолкла, потому что Борис кинул ей другой бронежилет.

Они вдвоем вышли из фургона и подошли к Горану и Рошу с намерением изложить свои доводы.

– И не заикайтесь! – отрезал Рош. – Это дело спецназовцев. Я подобного легкомыслия не допущу.

– Но послушайте, инспектор… – Борис навис над Рошем так, чтобы тому некуда было отвести взгляд. – Позвольте нам с Милой пойти на разведку, а спецназ войдет, только если в этом будет прямая необходимость. Я в армии служил и знаю, как это делается. У Стерна двадцать лет выслуги, он подтвердит. Будь у него две почки, он бы тоже попросился со мной, вам это хорошо известно. А агент Мила Васкес одна проникла в дом маньяка, который похитил двоих детей!

Знай Борис, как там все было и как она чуть не подставила себя и пленников под пули, он бы не стал так рьяно защищать ее кандидатуру, с горечью подумала Мила.

– Сами подумайте, где-то есть девочка, чья жизнь может оборваться в любой момент. Каждое место преступления хранит сведения о ее похитителе. – Борис кивнул на дом Ивонны Гресс. – Если там найдутся улики, которые выведут нас на Альберта, надо позаботиться, чтобы они не были уничтожены. И единственный способ это гарантировать – послать нас.

– Я так не думаю, спецагент, – невозмутимо ответил Рош.

Борис придвинулся к нему почти вплотную, глядя в упор:

– Вы хотите новых осложнений? Их у нас и так достаточно.

Фраза звучала угрожающе. Милу удивило, что Борис обращается к начальнику в таком тоне. Поединок словно бы касался только их двоих, исключив и ее, и Горана.

Рош покосился на Гавилу, ища не столько совета, сколько того, чтобы тот разделил с ним ответственность.

Но криминолог пока не просчитал все за и против и потому только кивнул.

– Надеюсь, мы не раскаемся. – Старший инспектор намеренно употребил множественное число, подчеркнув их совместную ответственность.

Тут к ним подошел техник с монитором температурных колебаний.

– Господин Рош, датчики уловили на втором этаже… что-то живое.

Взгляды присутствующих мгновенно обратились туда.



– Объект по-прежнему на втором этаже и никуда не перемещается, – объявил Стерн по рации.

Борис одними губами сосчитал в обратном порядке от пяти до одного, прежде чем нажать на ручку входной двери. Ключ ему вручил начальник охраны; у него имелись запасные ключи от всех вилл на случай чрезвычайных происшествий.

Мила взглянула на сосредоточенного Бориса. За ними в боевой готовности стоял отряд спецназа. Спецагент первым шагнул через порог, она за ним. Оба выставили перед собой стволы, а помимо бронежилетов, на них были шлемы с наушниками, микрофоном и небольшим фонариком у правого виска. Стерн снаружи направлял их по рации и неотрывно следил по монитору за тенью, которую обнаружили тепловые сенсоры. Эта тень представала на экране в многоцветных лучах, показывающих разные температуры тела, – от синих и желтых до красных. Однако различить ее очертания было невозможно.

Впрочем, это было похоже на распростертое на полу тело.

Быть может, раненый? Но сначала, согласно установленной процедуре, Борису и Миле предстоит провести тщательный обыск и обезопасить все помещения.

На улице стояли два мощных рефлектора, освещая оба фасада. Но свет едва проникал внутрь из-за плотно задернутых штор. Мила ждала, когда глаза привыкнут к темноте.

– Все нормально? – вполголоса спросил Борис.

– Нормально, – подтвердила она.

Посреди бывшей лужайки перед домом Кобаши теперь стоял Горан Гавила, и ему до смерти хотелось курить. Его мучила тревога. В основном за Милу. Рядом с ним Сара Роза просматривала съемки телекамер на четырех мониторах. Если и есть какая-то связь между этими двумя домами, скоро она проявится.

Первым делом Мила обратила внимание на беспорядок, царивший в доме Ивонны Гресс.

Уже из прихожей хорошо просматривалась гостиная слева и кухня справа. На столе громоздятся открытые коробки с хлопьями, наполовину пустые бутылки апельсинового сока, пакеты с прогорклым молоком. Валяются пустые банки из-под пива. Дверцы буфета распахнуты, и часть продуктов высыпалась на пол.

Вокруг стола стоят четыре стула. Но сдвинут с места только один.

Раковина полна грязной посуды и кастрюль с присохшими остатками пищи. Мила направила луч фонарика на холодильник. Магнитной черепашкой к нему прикреплена фотография: блондинка лет сорока с улыбкой обнимает мальчика и девочку постарше.

В гостиной низкий столик перед огромным плазменным экраном уставлен пустыми бутылками из-под виски, опять-таки пивными банками и пепельницами, полными окурков. Кресло вытащено на середину комнаты; на паласе видны следы грязной обуви.

Борис показал Миле план дома и сказал, что им надо разделиться, чтобы потом встретиться у лестницы на второй этаж. Ей он отвел помещение за кухней, а себе оставил библиотеку и кабинет.

– Стерн, наверху все то же? – прошептал он в микрофон.

– С места не двинулось, – был ответ.

Они кивнули друг другу, и Мила направилась в указанную ей сторону.

– Есть! – воскликнула тем временем Сара Роза, кивнув на монитор. – Вот, смотрите.

Горан наклонился над ее плечом. На таймкоде внизу экрана стояла дата девятимесячной давности. На вилле Кобаши шла стройка. Ускоренные кадры показывали рабочих, снующих туда-сюда, как деловитые муравьи, вокруг еще не законченного фасада.

– А теперь вот.

Роза прокрутила изображение чуть вперед, до заката, когда рабочие расходились по домам до утра. Затем поставила видео на нормальную скорость.

И в этот момент в дверном проеме недостроенной виллы что-то показалось.

Тень, застывшая, словно в ожидании. Человек курил.

Его освещал мерцающий огонек сигареты. Он стоял за входной дверью виллы дантиста и, вероятно, ждал темноты. Когда совсем стемнело, он вышел наружу, огляделся, пересек улицу и вошел в дом напротив, не постучав.

– Слушайте…

Мила стояла в мастерской Ивонны Гресс посреди полотен, составленных за входной дверью, мольбертов и разбросанных тюбиков с краской, когда из наушника донесся голос Горана:

– Кажется, мы поняли, что случилось в этом доме.

Мила замерла, ожидая продолжения.

– Мы имеем дело с паразитом.

Мила не поняла, но Горан тут же дал определение:

– Один из рабочих на стройке Кобаши каждый вечер задерживался и шел в дом напротив. Мы думаем, что он… – криминолог сделал паузу, видимо, чтобы лучше сформулировать столь дикую мысль, – сделал хозяев пленниками в их собственном доме.

Пришлый завладевает гнездом, имитируя поведение живущих в ней особей, убедив себя в том, что готов оправдать все что угодно этой своей извращенной любовью, – его невозможно устранить как нечто инородное. Но как только ему надоест подобная мимикрия, он избавляется от приобретенной семьи и отправляется осквернять другое гнездо.

Осматривая захламленную мастерскую Ивонны, Мила вспомнила личинки Sarcophaga carnaria, облепившие белым налетом ковер в гостиной Кобаши.

Потом она услышала в наушнике голос Стерна:

– И давно это было?

– Полгода назад, – ответил Горан.

У Милы все внутри сжалось. Как же так? Полгода Ивонна и ее дети были пленниками психопата, который делал с ними все, что хотел. Ведь вокруг были десятки других домов, других семей, которые затворились в роскошной изоляции, думая, что спасаются от грязи и жестокости мира, и доверившись нелепому идеалу безопасности.

Полгода. И никто ничего не замечал.

Газон подстригали каждую неделю, садовники лелеяли розы на клумбах престижного жилого комплекса. Свет под портиком загорался каждый вечер в соответствии с установленным распорядком. Дети катались на велосипедах и играли в мяч на лужайке перед домом, дамы прогуливались по улице, обсуждая последние новости и обмениваясь рецептами десертов, мужчины совершали воскресные утренние пробежки и мыли машины перед гаражом.

Полгода. И никто ничего не видел.

Никто не задавался вопросом, почему все время в доме задернуты шторы. Никто не обращал внимания на почту, переполнившую ящик. Никто не замечал отсутствия Ивонны и ее детей на светских мероприятиях в местном клубе, скажем на осеннем балу или на тираже лотереи 23 декабря. Перед Рождеством ответственные лица вывешивали всегда одно и то же праздничное убранство на улице и на домах и снимали на видео, как проходят торжества. Звонил телефон. Хозяйка и дети не подходили и не открывали на стук в дверь, но ни у кого не возникло подозрений.

Единственная родня Ивонны Гресс жила далеко. Но и они не озаботились долгим и странным молчанием.

Все это время маленькая семья ждала, надеялась, молила о помощи, о сочувствии, но так и не дождалась.

– Садист, не иначе. Это его игра, его развлечение.

«Его кукольный домик», – мысленно поправила Мила, вспомнив, как была одета мертвая девочка, которую Альберт усадил на диван в гостиной Кобаши.

Она подумала о бесконечных актах насилия, которые довелось пережить Ивонне и ее детям за этот срок. Полгода истязаний. Полгода пыток. Полгода агонии. Хотя, если вдуматься, мир забыл о них гораздо раньше.

И даже «блюстители закона» не побеспокоились, хотя и установили бдительную круглосуточную охрану прямо перед домом. Они тоже в какой-то степени виновники, даже соучастники. И она в том числе.

Мила в который раз подумала, что Альберту удалось высветить лицемерие той части рода человеческого, считающей себя «нормальной» лишь на том основании, что она не убивает невинных девочек и не отпиливает им руки. Однако эта часть совершает не менее тяжкое преступление, оставаясь ко всему равнодушной.

Борис прервал ход ее мыслей:

– Стерн, что там наверху?

– Путь по-прежнему свободен.

– Ладно, пошли.

Они, по уговору, сошлись у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, в спальни.

Борис сделал Миле знак прикрывать его. С этого момента соблюдалось абсолютное молчание, дабы не обнаружить своих позиций. Стерну разрешили его нарушить, только если он заметит, что тень движется.



Они начали подниматься. Палас на ступенях был тоже весь в пятнах грязи и в объедках. На стене вдоль лестницы висели фотографии с каникул, дней рождений, семейных праздников, а на самом верху – живописный портрет Ивонны с детьми. Кто-то выколол на картине глаза всем троим, вероятно устав от их немигающего взгляда.

Добравшись до площадки, Борис шагнул в сторону, давая место Миле. Затем шагнул первый. Несколько приоткрытых дверей выходили в коридор, который в глубине заворачивал налево.

За этим углом и находилась единственная живая сущность этого дома.

Борис и Мила медленно двинулись в ту сторону. Проходя мимо одной из дверей, Мила распознала отрывистые звуки азбуки Морзе, которые они уловили в эфире. Она тихонько открыла дверь в комнату одиннадцатилетнего мальчика. Постер с изображением Солнечной системы на стене, книги по астрономии в шкафу. Перед зашторенным окном телескоп на треножнике.

На маленьком письменном столе диорама телеграфного аппарата начала двадцатого века: деревянная доска с двумя соединенными батарейками, электроды, медная проволока и диск с отверстиями, который вертится на катушке с правильными интервалами: три точки, три тире, три точки. Все это подсоединено проводом к передатчику в виде игрушечного динозавра. К диораме прикреплена медная табличка с надписью: «1-Я ПРЕМИЯ».

Вот откуда поступали сигналы.

Парень одиннадцати лет превратил свой школьный проект в передающую станцию, обойдя запреты своего тюремщика.

Мила перевела фонарик на разобранную кровать. Под ней стояло грязное пластмассовое ведро. На подголовнике Мила разглядела потертости.

Напротив была комната шестнадцатилетней девочки. На двери цветными буквами выложено имя: Кейра. Мила бросила быстрый взгляд с порога. Простыни скомканы на полу. Ящик с нижним бельем вывален из шкафа на пол. Зеркало развернуто к кровати – нетрудно догадаться почему. И здесь изголовье тоже потертое.

«Наручники, – сказала себе Мила. – Днем он приковывал их к кроватям».

Грязное ведро на сей раз обнаружилось в углу. Ясное дело, для отправления естественных потребностей.

Еще через несколько метров спальня Ивонны. Матрас весь загажен; простыня только одна. На ковровом покрытии пятна блевотины и разбросанные там и сям использованные прокладки. В стене торчит гвоздь; раньше на нем, видимо, висела картина, а теперь там кожаный ремень, словно напоминание о том, кто и как тут командует.

«Вот где комната для твоих игр, сволочь! Наверно, ты и к девочке заглядывал, и не раз! А если надоест – и к мальчишке, может, просто для того, чтоб выпороть».

Ярость – единственное орудие, доступное ей в этой жизни. И Мила пользовалась им, жадно черпая из этого темного колодца.

Кто знает, сколько раз Ивонна Гресс была вынуждена быть «милой» с этим монстром только для того, чтоб удержать его у себя, не дать оторваться на детях.

– Ребята, что-то движется, – послышался встревоженный голос Стерна.

Борис и Мила одновременно посмотрели в конец коридора. Времени на обследование не осталось. Оба нацелили пистолеты и фонари в ту сторону, с минуты на минуту ожидая чьего-то появления.

– Ни с места! – выкрикнул Борис.

– Он продвигается к вам.

Мила положила указательный палец на спусковой крючок и чуть надавила. В ушах гулко ухало сердце, все убыстряя темп.

– За углом.

Вначале послышалось приглушенное мычание. Потом из-за угла высунулась собачья морда, и пес уставился на них. Ньюфаундленд. Мила подняла оружие; краем глаза увидела – Борис сделал то же самое.

– Отбой, – сказал он. – Это собака.

Шерсть свалявшаяся, липкая, красные глаза и раненая лапа.

«Что ж он ее не убил?» – подумала Мила и шагнула к псу.

– Ну-ну, не бойся, иди ко мне.

– Как же он выжил тут один три месяца? – недоумевал Борис.

Мила не спеша продвигалась к нему, пес пятился назад.

– Осторожно, он напуган, может укусить.

Мила не слушала предостережений; она потихоньку двигалась вперед и все время успокаивающе повторяла:

– Не бойся, милый, ко мне, ко мне!



Подойдя совсем близко, увидела бирку на ошейнике. В свете фонарика прочла имя.

– Терри, ко мне, милый, не бойся.

Наконец пес перестал пятиться. Мила протянула руку к его морде, давая понюхать ладонь.

– Ладно, давай проверим этаж и вызовем остальных, – поторопил ее Борис.

Пес поднял лапу, словно хотел показать на что-то Миле.

– Погоди.

– Что?

Мила выпрямилась и увидела, что ньюфаундленд вновь завернул за угол и пополз по темному коридору.

– Он зовет нас за собой.

И они пошли за ним. Свернули за угол; эта часть коридора была короткой – всего несколько метров. В глубине, справа, дверь последней комнаты.

Борис сверился с планом:

– Выходит на другую сторону дома, но что там, не знаю.

Дверь оказалась закрыта. Перед ней навалены разные предметы. Стеганое одеяло с разбросанными по нему костями, тапочек, цветной шарик, поводок и остатки еды.

– Вот кто буфет разграбил, – усмехнулась Мила.

– А сюда-то зачем он все притащил?

Ньюфаундленд подполз к двери, словно говоря, что это теперь его конура.

– Выходит, сам устроился? Но почему?

В ответ пес начал скрести деревянную дверь и выть.

– Приглашает нас войти.

Мила взяла поводок и привязала пса к батарее отопления.

– Сиди смирно, Терри.

Пес понимающе гавкнул. Они отодвинули свалку от двери. Мила взялась за ручку, а Борис держал дверь под прицелом: тепловые датчики не обнаружили другого присутствия в доме, но береженого Бог бережет. В глубине души оба были уверены, что за этим тонким барьером скрывается трагический эпилог того, что творилось в этом доме несколько месяцев.

Мила надавила на дверную ручку и толкнула дверь. Свет фонаря прорезал темноту и заметался по стенам.

Комната была пуста.

Площадь – метров двадцать примерно. Пол без покрытия, стены выкрашены белой краской. Окно занавешено тяжелой шторой. С потолка свисает лампочка. Похоже, этой комнатой никто не пользовался.

– Зачем он привел нас сюда? – спросила Мила скорее себя, чем Бориса. – И где Ивонна с детьми?

Хотя вернее было бы спросить: «Где их тела?»

– Стерн!

– Да?

– Пускай заходят криминалисты, мы закончили.

Мила вернулась в коридор и отвязала пса, который тут же рванул в комнату. Мила бросилась за ним, а он улегся в углу.

– Терри, выходи!

Но пес не двинулся с места. Она подошла к нему с поводком в руках. Он вновь залаял, но без угрозы. Потом стал нюхать пол возле плинтуса. Мила наклонилась к нему, отвернула в сторону огромную голову и направила на то место фонарь. Вроде бы ничего особенного. Но она разглядела.

Коричневое пятнышко диаметром миллиметра три, не больше.

Она наклонилась еще ниже и увидела, что пятнышко овальное и его поверхность слегка потрескалась.

У нее не осталось сомнений.

– Именно здесь все случилось, – сказала она.

Борис не понял.

Мила встала и повернулась к нему:

– Здесь он их убил.





* * *


– Мы, вообще-то, замечали, что кто-то туда ходит. Но, видите ли, госпожа Ивонна Гресс была женщина одинокая, привлекательная. К ней иногда захаживали мужчины ночной порой.

Начальник охраны сделал красноречивый жест, и Горан привстал на цыпочки, чтобы заглянуть ему прямо в глаза.

– Прошу вас подобные намеки оставить при себе.

Сказано это было нейтральным тоном, который действовал сильнее любой угрозы.

Липовому полицейскому лучше бы оправдаться за такую оплошность – свою и подчиненных, но он, посоветовавшись с адвокатами из Капо-Альто, решил представить Ивонну Гресс как женщину легкого поведения только потому, что она была разведена и независима.

Горан указал ему, что нелюдь (иначе не назовешь), который полгода безнаказанно входил и выходил из дома, именно этим предлогом и воспользовался, чтобы вершить свое черное дело.

Криминолог и Роза просмотрели много видеозаписей, относящихся к упомянутому периоду. Правда, в ускоренном режиме, но они все запечатлели примерно одно и то же. Иногда маньяк не задерживался вечером, и, должно быть, как представил себе Горан, это были лучшие моменты для пленников. А может быть, и худшие: они ведь были привязаны к кроватям, и никто, кроме него, не мог хотя бы дать им воды.

Насилие было для них и способом выживания, и наименьшим злом.

Записи показывали этого человека и днем, когда он работал на стройке. Но он все время был в фуражке с козырьком, скрывавшим лицо от телекамер.

Стерн допросил владельца строительной компании, нанявшей его на сезон. Тот показал, что звали его Лебрински, но имя было, разумеется, фальшивым. Такое случалось сплошь и рядом, ведь на стройках нередко работают иностранцы без вида на жительство. Закон обязывает работодателя всего лишь спрашивать у них документы, а вовсе не проверять их подлинность.

Другие рабочие, трудившиеся на вилле Кобаши в тот период, отметили, что тип был довольно замкнутый и в разговоры ни с кем не вступал. Они поучаствовали в составлении словесного портрета, но сведения оказались слишком разноречивыми, чтобы принести хоть какую-то пользу.

Закончив разговор с начальником частной охраны, Горан присоединился к своим на вилле Ивонны Гресс, где теперь хозяйничала команда Креппа.

Пирсинги эксперта по отпечаткам весело позвякивали у него на лице, когда он летал по всем комнатам, как эльф в заколдованном лесу. А дом и впрямь казался заколдованным лесом: палас целиком закрыли прозрачной пленкой; там и сям развесили галогеновые лампы, высветив тот или иной угол или даже отдельную деталь. Люди в белых комбинезонах и защитных очках из плексигласа покрывали все поверхности соответствующими реактивами.

– О’кей, не больно-то он хитер, наш клиент, – иронически заметил Крепп. – Помимо свалки, которую устроил пес, какого только барахла не оставил в доме: банки, окурки, использованные стаканы. Хоть на благотворительный аукцион выставляй его ДНК!

– А отпечатки пальцев? – спросила Сара Роза.

– Да полно! Но, увы, он не числится среди преступного элемента и приводов не имел.

Горан задумался. Да, по таким следам на него не выйти. Конечно, паразит не так осторожен, как Альберт, который озаботился замкнуть камеры видеонаблюдения, чтобы проникнуть с трупом девочки в дом Кобаши. Но именно поэтому кое-что не укладывалось у Горана в голове.

– А как же трупы? Мы просмотрели все записи: он ничего из дома не выносил.

– А он их не через дверь выносил.

Все в недоумении, пытаясь понять, о чем речь, переглянулись.

– Мы проверяем свалку, – пояснил Крепп. – Думаю, он избавился от них именно так.

Расчленил, значит. Маньяк долго играл роль любимого мужа и дорогого папочки, а затем в один прекрасный день семья ему наскучила, а может, работа в доме напротив подошла к концу, и он заглянул в свое гнездышко в последний раз. Как знать, чувствовали ли Ивонна и ее дети, что их конец близок?

– Но главную странность я оставил напоследок, – проговорил Крепп.

– Какую странность?

– Пустую комнату на втором этаже, где наша полицейская подруга углядела пятнышко крови.

Мила услышала, что говорят о ней, и метнула взгляд на Креппа. Горан почувствовал, как она вся подобралась, будто приняла оборонительную стойку. Эксперт-криминалист на многих так действовал.

– Комната на втором этаже будет моей Сикстинской капеллой, – распинался тот. – Пятнышко позволяет предположить, что бойня состоялась именно там. И потом он все подчистил, только одну маленькую деталь упустил. Мало того – он стены перекрасил.

– А это зачем? – спросил Борис.

– Дурак потому что, одно слово. Столько отпечатков оставил, останки в канализацию спустил – это уже на пожизненное тянет. Так зачем было малярничать в той комнате?

Горан тоже не мог понять мотива.

– И что ты думаешь делать?

– Сдеру краску и погляжу, что под ней. Процесс, конечно, трудоемкий, но современная техника позволяет восстановить все кровавые пятна, которые этот идиот пытался замаскировать.

Горан, однако, был настроен скептически.

– Пока что у нас только похищение людей и сокрытие трупов. Пожизненное ему дадут, но это не значит, что он получит по заслугам. Чтобы предъявить ему обвинение в убийстве, нужны образцы крови.

– Будут, не сомневайтесь, доктор.

Однако на данный момент у них есть лишь очень приблизительное описание преступника. Они сопоставили его с данными, полученными Креппом.

– На первый взгляд это человек от сорока до пятидесяти лет, – начала перечислять Роза. – Плотного телосложения, рост около метра семидесяти восьми.

– Отпечатки ботинок сорок третьего размера, то есть этому описанию соответствуют.

– Курильщик.

– Курит только самокрутки.

– Как и я, – вставил Борис. – Приятно иметь хоть что-то общее с подобными типами.

– Еще думаю, он любит собак, – вставил Крепп.

– Только потому, что оставил в живых Терри? – поинтересовалась Мила.

– Нет, дорогая. Мы нашли шерсть беспородной собаки.

– Кто сказал, что это он принес ее в дом?

– Она была в ошметках грязи с его ботинок. Там, естественно, есть и строительная грязь: цемент, замазка, следы растворителя – в общем, все, что было вокруг дома.

Крепп посмотрел на Милу торжествующе, как человек, вышедший победителем из их небольшого поединка. Насладившись славой, он отвел взгляд и вновь превратился в хладнокровного профессионала, каким его знали все.

– Есть еще один момент, но я пока не решил, стоит ли брать его на заметку.

– Все равно поделись, – попросил Горан, зная, как любит эксперт проявленный интерес и просьбы сыщиков.

– В этой грязи с ботинок довольно много бактерий. Я запросил заключение моего доверенного химика.

– Почему химика, а не биолога?

– Потому что, мне думается, это бактерии – пожиратели мусора. Они существуют в природе, но используются для иных целей, скажем для разложения пластика и нефтепродуктов. Они, вообще-то, ничего не пожирают, – уточнил он, – а просто вырабатывают фермент, необходимый для утилизации бывших свалок.

Горан заметил, что Мила и Борис переглянулись.

– Бывших свалок? Черт побери! Мы же его знаем.





24




Фельдер ждал их.

Паразит забаррикадировался в своем логове, на вершине помойной горы.

У него есть любое оружие, он накопил его за много месяцев, готовясь к окончательному расчету. Про маскировку он не подумал, это правда. Все равно, рано или поздно кто-то придет и попросит у него объяснений.

Мила приехала со всей командой вслед за спецназовцами, которые окружили объект.

Фельдер со своей высоты мог обозревать все подступы к бывшей свалке. Вдобавок он срубил деревья, заслонявшие обзор. Но сразу стрелять он не стал – дождался, когда они займут позиции, – чтобы как следует прицелиться.

Прежде всего он поймал в прицел свою собаку, Коха, рыжего метиса, что вертелся среди металлолома. Его он уложил на месте метким выстрелом в голову. Чтобы пришедшие поняли – шутить он не намерен. А может, для того, чтобы избавить животное от худшего конца, подумала Мила.

Загородившись бронированным щитом, она наблюдала за ходом дела. Сколько времени прошло с тех пор, как она и Борис наведывались в эту берлогу? Они приезжали расспросить Фельдера о приюте, в котором он вырос, а выходит, он скрывал тайну, еще более страшную, чем Рональд Дермис.

Он им наплел немало лжи.

Когда Борис спросил его, сидел ли он, Фельдер ответил утвердительно. Но это не так. Вот почему в базе данных не обнаружились отпечатки, оставленные в доме Ивонны Гресс. Ему же эта ложь понадобилась, чтобы удостовериться: агенты ничего про него не знают. И Борис ничего не заподозрил, потому что обычно люди лгут, чтобы обелить, а не очернить себя.

А Фельдер – наоборот. Хитрец, подумала Мила.

Он все рассчитал и повел игру с ними в полной уверенности, что они не сумеют связать его с домом Ивонны. Если бы у него возникло хоть малейшее подозрение, наверное, они не ушли бы оттуда живыми.

Затем Мила позволила себя обмануть, когда заметила его на ночных похоронах Рональда. Она подумала, это жест милосердия, а Фельдер просто контролировал ситуацию.

– Суки драные! А ну, возьмите меня!

Воздух разорвали пулеметные очереди; одни глухо ударяли в бронированные щиты, другие со звоном били по железному лому.

– Свиньи, скоты! Живым не дамся!

Никто ему не отвечал, никто не собирался вступать с ним в переговоры. Мила посмотрела по сторонам, нет ли где переговорщика с мегафоном, который бы попытался убедить его бросить оружие. Но Фельдер уже подписал себе смертный приговор, и никому из осаждавших он живым не нужен.

Все ждут только промаха, чтобы стереть его с лица земли.

Двое снайперов уже заняли позицию, готовые выстрелить, едва он высунется. Но пока они позволяют ему излить злобу, промах станет более вероятным.

– Она была моя, суки! Моя! Я только давал ей то, чего она просила!

Он их провоцирует. И, судя по устремленным на него взглядам, провоцирует успешно.

– Мы должны взять его живым, – вдруг сказал Горан. – Иначе нам не нащупать его связи с Альбертом.

– Едва ли спецназ согласится с вами, доктор, – возразил Стерн.

– Тогда надо связаться с Рошем, пусть вызовут переговорщика.

– Фельдер живым не дастся, он все предусмотрел, – вмешалась Сара Роза. – Он хочет уйти под грохот канонады.

Она была права. Саперы, прибывшие на место, обнаружили перекопанную и примятую землю на подступах к дому.

– Противопехотные мины, – доложил один из них Рошу, когда тот присоединился к честной компании.

Посоветовались с геологом, и тот подтвердил, что в глубине холма бывшей свалки могут быть скрыты громадные залежи метана, выделившегося в результате разложения отбросов.

– Если рванет все, что там внутри, будет конец света. Вас надо эвакуировать.

Призвав на помощь всю свою силу убеждения, Горан доказывал старшему инспектору, что надо хотя бы попытаться переговорить с Фельдером. В конце концов Рош дал ему полчаса.

Криминолог думал воспользоваться телефоном, но Мила вспомнила, что он отключен за неуплату. Еще в прошлый раз они с Борисом пробовали ему дозвониться и услышали автоматическое сообщение. Еще семь минут ушло на переговоры с телефонной компанией и восстановление связи. В их распоряжении осталось всего двадцать три минуты. Когда в доме зазвонил телефон, Фельдер тут же выстрелил в аппарат.

Горан не желал сдаваться. Он схватил мегафон и занял позицию за ближайшим к дому щитом.

– Фельдер! Говорит доктор Горан Гавила!

– Пошел в задницу!..

– Нет, послушайте. Я вас презираю так же, как презирают все, кто здесь со мной.

Мила поняла: торговаться с Фельдером, обещая ему несуществующие поблажки, Горан не станет – это ничего не даст. Тот уже распорядился своей судьбой. Поэтому криминолог сразу выложил карты на стол.

– Ну, ты, говнюк, не стану я тебя слушать!

Новый выстрел, на сей раз в нескольких сантиметрах от щита, за которым скрыт Горан. Несмотря на заслон, тот вздрогнул.

– Станете. В ваших интересах меня выслушать!

Что же он может предложить в этой ситуации? Смысл стратегии Горана теперь ускользал от Милы.

– Вы нам нужны, Фельдер, потому что, вероятно, знаете человека, который держит в заложницах шестую девочку. Мы называем его Альберт, но я уверен, вам известно его настоящее имя.

– Да плевал я на вас!

– Не скажите, эта информация имеет цену.

Вознаграждение.

Так вот в какую игру играет Горан! Десять миллионов от Фонда Рокфорда всякому, кто сообщит сведения, которые помогут спасти шестую девочку.

Кто-то мог бы спросить себя, какую пользу извлечет из этой суммы человек, обреченный на пожизненное заключение. Но Мила поняла. Криминолог наводит этого ублюдка на мысль вывернуться, «одолеть систему». Систему, которая всю жизнь гнобила его и сделала таким, какой он есть. Отверженным, никчемным. Этими деньгами он оплатит услуги лучшего адвоката, а тот докажет его невменяемость; подобные приемы доступны только богатым, без денег никто не станет ничего доказывать. Фельдер может надеяться на смягчение приговора – быть может, всего на двадцать лет, которые он проведет не в тюрьме, а в тюремном госпитале. А после, когда выйдет, воспользуется оставшимся богатством. Как свободный человек.

Горан попал в десятку. Ведь Фельдер всегда мечтал возвыситься. Именно для того он и вторгся в дом Ивонны Гресс, чтобы хоть раз вкусить привилегированной жизни, в богатом доме, с красивой женой, красивыми детьми, красивыми вещами.

Теперь у него есть возможность добиться двойного результата: получить деньги и освободить девочку.

Он выйдет из этого дома на своих двоих, прошествует сквозь строй полицейских, жаждущих его смерти. Мало того – он выйдет богатым человеком и даже, до некоторой степени, героем.

Фельдер не выкрикнул больше ни одного ругательства и не выпустил ни одного залпа. Он думал.

Криминолог воспользовался паузой, чтобы подхлестнуть его раздумья.

– Никто не сможет отнять у вас заработанное вознаграждение. Более того, хотя мне не хочется это признавать, многие будут вам благодарны. Поэтому советую вам сложить оружие, выйти и сдаться.

«Опять зло во имя добра», – подумала Мила. Горан пользуется приемами Альберта.

Прошло несколько секунд, показавшихся ей нескончаемыми. Но она сознавала: чем дольше это тянется, тем больше надежды, что план сработает. Из-за своего ограждения она увидела, как один из спецназовцев выдвинул шест с зеркальцем, проверяя местоположение Фельдера в доме.

Вскоре он увидел его отражение.

Только плечо и затылок. На нем была камуфляжная куртка и охотничья шапка. На миг он повернулся в профиль, показав клок нечесаной бороды.

Все решилось в доли секунды. Фельдер поднял винтовку – собирался то ли выстрелить, то ли сдаться.

Что-то зловеще просвистело над их головами.

Прежде чем Мила отдала себе отчет в происходящем, пуля врезалась Фельдеру в шею. Тут же полетела вторая – с другой стороны.

– Нет! – взвыл Горан. – Стойте! Не стрелять!

Мила увидела, как лучшие стрелки спецназа вышли из укрытий, прицеливаясь.

Из двух дыр в шее Фельдера хлестала дымящаяся кровь в ритме пульсации сонной артерии. Он припал на одну ногу, разинул рот. Одной рукой тщетно пытался зажать раны, другой все еще держал ружье для ответного огня.

Не думая об опасности, Горан вышел из укрытия в отчаянной попытке остановить время.

И в этот момент третий точный выстрел угодил Фельдеру в затылок.

Паразит был повержен.





25




– Знаете, Сабина любит собак.

Она употребляет настоящее время, отметила Мила. Ничего удивительного: мать до сих пор не осознавала своего горя. Но скоро начнет осознавать. И тогда много дней не будет ей ни сна, ни покоя.

А пока нет, еще слишком рано.

В таких случаях – кто знает почему – боль оставляет зазор, ставит преграду между собой и страшным известием, и эта преграда, будто резиновая, растягивается и возвращается на прежнее место, не позволяя полностью осознать слова «мы нашли тело вашей дочери». Слова отскакивают от преграды, оставляя в душе человека странное умиротворение. Наступает краткая пауза в преддверии катастрофы.

Два часа назад Чан передал Миле конверт с результатами сравнения ДНК. На диване у Кобаши был труп Сабины.

Третьей похищенной.

И третьей найденной.

Это уже четко выверенная схема. Modus operandi, как сказал бы Горан. Хотя никто не посмел назвать имя убитой раньше, чем придут результаты исследования, все ожидали, что это именно она.

Мила оставила коллег пытаться понять причины очередного провала, пережитого группой у дома Фельдера, и искать в горé отбросов возможные следы, ведущие к Альберту. Она попросила у начальства машину и теперь сидела в гостиной родителей Сабины, в предместье, где жили в основном коннозаводчики и любители природы. Солнце клонилось к закату, и она, поглядывая в окно, любовалась пейзажем окрестных лесов и речушек, впадавших в озера янтарного цвета. Она решила, что ее визит даже в столь неурочный час станет для родителей Сабины утешением, знаком того, что власти позаботились об их девочке. И не ошиблась.

Мать Сабины была миниатюрной худенькой женщиной, но ее лицо, изрезанное мелкими морщинками, говорило о сильной воле.

Мила разглядывала фотографии, которые женщина вложила ей в руки, и слушала рассказ о первых и единственных семи годах жизни Сабины. Отец же молча стоял в углу комнаты, опустив глаза и сцепив руки за спиной; он чуть раскачивался с пятки на носок и, казалось, всецело сосредоточен на том, чтобы его дыхание было ровным. Мила не сомневалась – в этой семье верховодит жена.

– Сабина родилась недоношенной, на восемь недель раньше срока. Мы тогда были уверены: это потому, что ей не терпелось появиться на свет. Пожалуй, так оно и было. – Мать улыбнулась и поглядела на мужа; тот кивнул. – Врачи нам сказали, что она не выживет: слишком слабое сердце. Но, вопреки всем прогнозам, Сабина выстояла. Она была ростом с мою ладонь и весила всего пятьсот граммов, но упорно боролась за жизнь в своем инкубаторе. И с каждой неделей ее сердце становилось все сильнее. Тогда медики были вынуждены изменить мнение и сказали нам, что она, вероятно, выживет, но жизнь ее будет состоять из больниц, лекарств и операций и мы еще пожалеем, что она не умерла. – Она помолчала. – И я, признаться, пожалела. Они убедили меня в том, что моя девочка будет мучиться до конца своих дней, и я стала молиться о том, чтобы ее сердечко остановилось. А Сабина от моих молитв становилась только сильнее. Она развивалась как нормальный ребенок, и через восемь месяцев после рождения мы забрали ее домой.

Женщина опять умолкла. На миг выражение ее лица изменилось, стало злобным.

– Этот подонок свел на нет все ее усилия!

Сабина была самой маленькой из жертв Альберта. Ее он снял с карусели. В субботу вечером. Прямо на глазах у отца с матерью и многих других родителей.

«Но каждый смотрел только на своего ребенка», – сказала Сара Роза на первом совещании в «Мозговом центре». Мила вспомнила, как она добавила: «На чужих всем наплевать, вот в чем беда».

Мила приехала в этот дом не только для того, чтобы утешать родителей Сабины, но и чтобы задать им кое-какие вопросы. Она понимала, что должна воспользоваться краткой передышкой, перед тем как боль утраты вырвется из своего временного убежища и неотвратимо сметет все на своем пути. Она также сознавала, что супругов десятки раз спрашивали об обстоятельствах пропажи их малышки. Но у прежних дознавателей наверняка не было ее опыта в поисках пропавших детей.

– Дело в том, – начала она, – что вы единственные могли что-либо заметить. Во всех других случаях похититель действовал в уединенных местах и был один на один с теми, кого похищал. В данном случае он пошел на риск. Ведь его планы могли и сорваться.

– Вы хотите, чтобы я вам все рассказала с начала?

– Да, если можно.

Женщина какое-то время собиралась с мыслями.

– Тот вечер был для нас особенным. Дело в том, что, когда нашей дочке исполнилось три года, мы решили оставить работу в городе и переселиться сюда. Нас привлекала природа и возможность растить нашу девочку вдали от шума и смога.

– Вы сказали, вечер похищения был для вас особенным.

– Да. – Она обменялась взглядом с мужем и продолжила: – Мы выиграли в лотерею. Довольно крупную сумму. Не такую, чтобы зажить богачами, но достаточную, чтобы обеспечить Сабине и ее детям достойное будущее. Я никогда раньше не играла, честное слово. Но как-то утром вдруг купила билет – и пожалуйста!

Она вымученно улыбнулась:

– Бьюсь об заклад, вы не раз спрашивали себя, как выглядят выигравшие в лотерею.

Мила кивнула.

– Ну вот, теперь видите.

– И вы пошли в луна-парк отпраздновать, да?

– Да.

– Постарайтесь подробно вспомнить все то время, что Сабина провела на карусели.

– Мы вместе выбрали голубую лошадку. Два первых круга с ней катался отец. Потом Сабина заявила, что третий круг прокатится одна. Она была очень упрямая, и мы сдались.

– Я понимаю, детям хочется самостоятельности, – сказала Мила, предупредив у матери Сабины всплеск чувства вины.

Женщина подняла на нее глаза и уверенно произнесла:

– На подножке карусели стояли другие родители, каждый возле своего ребенка. Я не спускала с нее глаз. Клянусь вам, я не позволила себе отвлечься ни на миг. Но какие-то секунды Сабина была на противоположной стороне от нас.

«Ему надо было доказать свою состоятельность», – заметил Стерн на том же совещании, имея в виду то, что лошадка появилась уже без Сабины.

– Мы предполагаем, что похититель уже стоял на подножке вместе с другими родителями, – пояснила Мила. – Отсюда мы делаем вывод, что вид у него обыкновенный, он вполне похож на отца семейства. Снял девочку и тут же растворился с ней в толпе. Быть может, Сабина даже протестовала или плакала, но никто не обратил на это внимания, поскольку дети часто не хотят уходить с карусели.

Возможность того, что Альберт выдал себя за отца Сабины, уязвила женщину сильнее, чем все остальное.

– Уверяю вас, агент Васкес, если бы на карусели был посторонний, я бы это заметила. У матерей на этот счет шестое чувство!

Она заявила это с такой убежденностью, что у Милы духу не хватило ей возразить.

Альберт сумел блестяще замаскироваться.

Двадцать пять полицейских агентов в течение десяти дней изучали сотни фотографий, снятых в тот вечер в луна-парке. В их распоряжении были также любительские съемки видеокамер. И ничего. Ни один снимок, ни один кадр не запечатлел Сабину с ее похитителем, даже мельком. Они не появились ни на одной фотограмме даже как размытые тени.

Больше вопросов у Милы не было, и она стала прощаться. Мать вручила ей фотографию дочери.

– Чтобы вы ее не забывали, – сказала она, не зная, что Мила в любом случае ее не забудет и что через несколько часов она отдаст ей дань памяти в виде нового шрама.

– Вы его поймаете?

Вопрос отца Сабины не удивил ее, – наоборот, она его ждала. Об этом спрашивают все. Вы найдете мою девочку? Вы поймаете убийцу?

И она ответила так, как всегда отвечала в подобных случаях:

– Мы сделаем все возможное.



Мать Сабины пожелала дочери смерти. И желание сбылось семь лет спустя. Мила не могла не думать об этом, возвращаясь в Центр. Леса, по дороге сюда радовавшие взгляд, теперь казались черными пальцами, которые колеблются на ветру и шарят по небу.

Она задала спутниковому навигатору везти ее самой короткой дорогой, затем включила на дисплее ночной режим: его голубоватое свечение немного успокаивало.

Приемник ловил только станции в диапазоне AM, и, поблуждав по частотам, Мила выбрала джазовую классику. Рядом на сиденье она положила фотографию Сабины. К счастью, родители избавлены от тяжелой обязанности опознания останков; за это следует благословить новые достижения в области ДНК.

От короткого разговора осталось ощущение чего-то незавершенного. Что-то не складывается. Рассуждения просты: женщина вдруг купила лотерейный билет и выиграла. Ее дочь стала жертвой серийного убийцы.

Два невероятных события одновременно.

Но самое страшное – эти два события связаны.

Не будь выигрыша в лотерею, они не пошли бы праздновать в луна-парк. Сабину бы не похитили и зверски не убили. Смерть стала воздаянием за счастливую случайность.

«Нет, неверно, – сказала она себе. – Жертвы – не девочки, а их семьи. Он бы все равно ее похитил».

От этой мысли ей стало не по себе; скорей бы приехать в Центр, расслабиться и отогнать ее.

Дорога вилась меж холмов. То и дело мелькали вывески конных заводов. Их тут было много, и к ним вели проселочные дороги, долго тянувшиеся среди пустырей. На всем пути Миле попалось всего несколько встречных машин и один комбайн с зажженными огнями, предупреждающими другие машины о его медленном продвижении.

Из приемника донесся старый хит Уилсона Пикетта «You Can’t Stand Alone».

Ей понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, как связано имя певца с уголовным делом, о котором упомянул Борис, когда они говорили о Горане и его жене.

«Кончилось плохо, – рассказывал он. – Мы наделали много ошибок, высшее начальство даже грозило распустить группу и избавиться от доктора Гавилы. Но Рошу удалось отстоять нас всех».

А что там случилось? Быть может, это имеет отношение к фотографии красивой девушки, которую она видела в Центре? Именно тогда ее новые коллеги перестали посещать казенную квартиру?

На эти вопросы она самостоятельно не ответит, и нечего на них зацикливаться. Она покрутила ручку климат-контроля: снаружи минус три, а в кабине тепло и комфортно. Она даже сняла парку, прежде чем сесть за руль, и подождала, когда машина как следует прогреется. Переход от холода в уютное тепло успокоил расшатавшиеся нервы.

Мила позволила усталости медленно завладеть всем ее существом. Поездка в машине, пожалуй, пошла ей на пользу. В углу лобового стекла она вдруг увидела кусочек расчистившегося неба, которое в последние дни было наглухо затянуто тучами. Как будто кто-то распорол его по шву, открыв россыпь звезд в отраженном свете луны.

Двигаясь пустынной дорогой среди лесов, Мила осознала свое привилегированное положение. Этот идиллический пейзаж был словно задуман только для нее. Дорога изгибалась, и по лобовому стеклу вдруг промелькнул какой-то сполох. Она проследила за ним и обнаружила этот отблеск в зеркале заднего вида.

Свет луны падал на капот машины, которая следовала за ней с погашенными фарами.

Небо снова затянули тучи. Стало темно. Мила пыталась сохранять спокойствие. Снова кто-то движется за ней след в след, как тогда, на усыпанной гравием дорожке мотеля. Но если в первый раз она уговорила себя, что все это ей почудилось, то теперь была совершенно уверена, что это не фантазии.

«Надо все спокойно взвесить».

Если прибавить скорость, она выдаст свою тревогу. К тому же она не знает, насколько хорошо водит машину ее преследователь. Гонка по извилистой незнакомой дороге может оказаться роковой. Рядом нет домов; до ближайшего населенного пункта километров тридцать. Вдобавок ко всему ночное приключение в сиротском приюте, Рональд Дермис с его усыпляющим чаем серьезно подорвали запас ее храбрости. До сих пор она себе в этом не признавалась, наоборот, уверяла всех, что чувствует себя нормально и не испытала никакого шока. Но теперь она уже сомневается в своей способности выдержать еще один такой поединок. Руки на руле внезапно напряглись от нарастающей нервозности. Сердце застучало быстрей, и как остановить его, она не знала. Паника подкрадывалась медленно и неумолимо.

«Надо сохранять спокойствие. Сохранять спокойствие и думать».

Мила выключила радио, чтобы лучше сосредоточиться. Она поняла, что преследователю служат ориентирами ее габаритные огни, потому он и едет с выключенными фарами. На мгновение она задержала взгляд на экране навигатора. Затем сняла его со щитка и положила себе на колени.

После чего, протянув руку к рычагу под рулем, погасила фары.

И резко нажала на газ. Перед ней стеной стояла тьма. Не зная, куда едет, она полагалась лишь на траекторию, проложенную навигатором. Поворот направо на сорок градусов. Она повиновалась и увидела, как курсор на экране прочерчивает путь. Прямо. Она вырулила, хотя машину чуть занесло. Руки вцепились в руль; при потере ориентации даже незначительный виток вынесет ее с дороги. Поворот налево на шестьдесят градусов. На сей раз надо резко изменить ход, чтобы не потерять управление, и она круто вывернула руль против часовой стрелки. Еще один прямой участок, длиннее предыдущего. Сколько она продержится без фар? Сумела ли обмануть того, кто наступает ей на пятки?

Дорога была прямая, и она посмотрела в зеркало заднего вида. Фары преследующей ее машины зажглись.

Охотник наконец-то обнаружил себя, но сдаваться не намерен. Его огни, просверлив ее машину, осветили дорогу перед ней. Мила вильнула вовремя, вписываясь в поворот, и одновременно вновь зажгла фары. Потом увеличила скорость до предела и пролетела так метров тридцать.

Она резко затормозила посреди дороги, снова взглянув в зеркало.

Урчанье двигателя и буханье в груди слились в один оглушающий звук. Та машина остановилась перед поворотом. Мила видела белую светящуюся полосу на асфальте. Шум выхлопа напоминал пыхтенье хищного лесного зверя, который изготовился к последнему прыжку на жертву.

– Ну давай, я жду.

Мила вытащила пистолет и загнала патрон в ствол. Откуда-то снова появилась храбрость, отсутствие которой еще недавно она так явственно ощущала. Должно быть, отчаяние толкнуло ее на этот нелепый поединок посреди пустынной дороги.

Но преследователь не принял вызов. Отблеск фар за поворотом исчез, лишь слабо мигнули красные огоньки.

Он развернулся и уехал.

Мила сидела без движения. Ждала, когда выровняется дыхание.

Она посмотрела на снимок, лежавший на пассажирском сиденье, как бы ища утешения в улыбке Сабины.

И только тут заметила какую-то неправильность на этой фотографии.



В Центр она приехала уже за полночь. Нервы все еще были натянуты. Оставшийся путь она только и думала что о неправильности на фотографии Сабины и оглядывалась по сторонам, будто ее преследователь мог снова вынырнуть неведомо откуда, к примеру, поджидать ее за очередным поворотом.

Она быстро поднялась по лестнице. Надо сейчас же поговорить с Гораном и предупредить команду о случившемся. Возможно, Альберт ее пасет. Даже наверняка. Но почему именно ее? И потом, эта странность на фото Сабины. Впрочем, тут она может ошибаться.

Поднявшись на этаж, она отворила тяжелую бронированную дверь ключами, которые ей дал Стерн, прошла прихожую и погрузилась в полную тишину. Скрип ее кроссовок на линолеуме был единственным звуком во всех комнатах, которые она торопливо обежала. Сначала общий зал, где на краю пепельницы она заметила потухшую сигарету с длинным столбиком серого пепла. На кухонном столе – остатки ужина: вилка на краешке тарелки, почти нетронутая порция пудинга… такое впечатление, что кого-то срочно оторвали от еды. Свет везде горел, даже в «Мозговом центре». Мила, ускорив шаг, в полной уверенности, что случилось нечто из ряда вон выходящее, влетела в гостевую. Кровать Стерна была разобрана; на подушке лежала коробочка мятных пастилок.

Перезвон мобильника сообщил ей о приходе SMS. Она быстро открыла и прочла:

Едем в дом Гресс. Крепп хочет нам что-то показать. Приезжай туда. Борис





26




Добравшись до дома Ивонны Гресс, Мила увидела, что вошли туда не все: Сара Роза перед фургоном натягивала защитный комбинезон и бахилы. Мила отметила, что в последние дни та успокоилась на ее счет и вообще пребывает в некой задумчивости, должно быть из-за семейных проблем.

Роза подняла на нее глаза:

– Ну надо же! И тут успела!

«Беру свои слова обратно», – подумала Мила.

Не обратив внимания на слова Розы, она хотела подняться в фургон и тоже взять себе комбинезон, но Роза, стоя на ступеньке, загородила ей дорогу:

– Я с тобой разговариваю!

– Что тебе?

– Нравится считать себя умнее других? – прошипела она, придвинувшись совсем близко.

Мила чувствовала ее дыхание, в котором смешивались запахи сигарет, жвачки, кофе. Ей захотелось отодвинуть ее с дороги и сказать пару ласковых. Но тут она вспомнила, что говорил Горан про ее развод с мужем, про анорексию у девочки, и она предпочла проглотить обиду.

– Что ты имеешь против меня, Роза? Я всего лишь делаю свою работу.

– В таком случае тебе бы следовало найти шестую девочку.

– Я найду.

– Не думаю. Да и вообще, ты здесь не задержишься. Тебе кажется, что ты всех тут очаровала, но скоро они поймут, что мы вполне можем обойтись и без тебя.

Роза уступила ей дорогу, но Мила не двинулась с места.

– Раз ты так меня ненавидишь, зачем же голосовала за меня, когда Рош хотел меня сплавить?

Губы Розы скривились в усмешке.

– Кто тебе сказал?

– Доктор Гавила.

У Розы вырвался смешок, потом она мотнула головой:

– Вот, дорогая, именно поэтому ты у нас и не задержишься. Рассказав мне то, чем он с тобой поделился, ты его уже предала. К тому же он тебя обманул. Я голосовала против.

С этими словами Роза повернулась и уверенно зашагала к дому, а Мила так и осталась стоять, окаменев, выбитая из колеи последними словами Розы. Но потом взяла себя в руки и пошла в фургон переодеваться.



Крепп гарантировал, что это будет его «Сикстинская капелла». Это сравнение с комнатой второго этажа на вилле Ивонны Гресс было не так уж далеко от истины.

В современную эпоху шедевр Микеланджело подвергся существенной реставрации, вернувшей старинной живописи изначальный блеск, очистившей ее от толстого слоя пыли, дыма и животного жира, накопившегося за несколько столетий в результате использования свечей и жаровен. Эксперты-реставраторы начали работу в капелле с маленького фрагмента размером с почтовую марку: сначала надо было посмотреть, что скрыто под ним. И каково же было их удивление, когда под плотным слоем сажи открылись изумительные цвета, каких и вообразить было нельзя.

Вот и Крепп начал с простого пятнышка крови, которое обнаружила Мила с помощью Терри, и дошел до открытия своего шедевра.

– В мусоре, вывезенном из дома, органической материи нет, – докладывал криминалист. – Но канализационные трубы изношены, и на стенках есть следы соляной кислоты. Предположим, Фельдер растворил в ней останки, чтоб легче было избавиться от них. Соляная кислота растворяет даже костную ткань.

Мила услышала только последнюю фразу, когда поднималась на второй этаж. Крепп вещал посреди коридора, а перед ним стояли Горан, Борис и Стерн. Чуть поодаль прислонилась к стене Роза.

– Таким образом, единственный элемент, который можно соотнести с бойней Фельдера, – то самое пятнышко крови.

– Ты отдал его на анализ?

– Чан с вероятностью девяносто процентов определил, что это кровь мальчика.

Горан оглянулся на Милу и тут же обратился к Креппу:

– Ну вот, все в сборе. Можно начинать.

Они ее ждали! Ей бы чувствовать себя польщенной, но из головы не шли слова Сары Розы. Кому верить? Сумасшедшей истеричке, которая травит ее с первого дня, или Горану?

Тем временем Крепп обвел всех взглядом и предупредил:

– Внутри мы можем пробыть не более четверти часа, так что, если у вас есть вопросы, задавайте сейчас.

Все молчали.

– Ладно, пошли.

Вход в помещение был задраен двустворчатой стеклянной дверью, в центре которой имелся небольшой проход, куда мог протиснуться только один человек. Подчиненный Креппа, прежде чем впустить их, измерил у каждого температуру тела инфракрасным термометром, похожим на те, что предназначены для детей. Потом занес данные в компьютер, соединенный с увлажнителями, которые сделают поправку на их присутствие в комнате, с тем чтобы климатические условия оставались постоянными.

Причину таких предосторожностей объяснил Крепп, вошедший последним:

– Главная проблема в краске, которой Фельдер покрыл стены. Ее нельзя снять обычным растворителем, не повредив того, что под ней.

– И что ты сделал? – спросил Горан.

– Мы проанализировали химический состав краски и выяснили, что это краситель на водной основе, в котором в качестве коллагена используется жир растительного происхождения. Довольно распылить в воздухе спиртовой раствор и оставить на несколько часов, как этот жир растворится. Мы практически сократили толщину красочного слоя на стенах. Если под ним есть кровь, люминол ее выявит.

3-аминофталгидразид, более известный как люминол.

На этом веществе зиждется львиная доля современной криминалистической техники. Он активизирует катализатор из группы гемопротеинов, входящий в состав гемоглобина. Люминол, вступая в реакцию с этим гемопротеином, вызывает синее свечение, заметное только в темноте. Но для такой активации вещество сначала смешивают с окислителем (обычно с перекисью водорода) и распыляют этот водный раствор в воздухе.

У люминола один недостаток: флуоресцентный эффект длится не более тридцати секунд, и этот тест можно повторить только один раз.

В связи с этим в помещении ставят несколько фотоаппаратов и снимают эффект с длинной выдержкой, прежде чем он исчезнет навсегда.

Крепп раздал всем маски, оснащенные специальными фильтрами, и защитные очки, опасаясь, что люминол может оказаться канцерогеном, хотя это пока и не доказано.

– Командуйте, доктор, – обратился он к Гавиле.

– Начнем.

По рации Крепп передал приказ своим людям, оставшимся снаружи.

Сначала погасили все лампы.

Миле было не по себе в этой темноте, вызывающей клаустрофобию; она вдруг перестала что-либо чувствовать, кроме своего дыхания, пробивавшегося сквозь фильтр с каким-то зловещим хрипом. Он накладывался на глубокие механические вдохи и выдохи увлажнителей, которые без передышки наполняли помещение паром.

Откуда-то из глубины поднималась тревога, но Мила старалась держать себя в руках и только с нетерпением ждала, когда эксперимент закончится.

Спустя короткое время звук изменился. Сквозь вентиляционные отверстия помощники начали распылять химический раствор, который позволит увидеть кровь на стенах. Это шипящее в воздухе вещество сопровождалось синеватым свечением, похожим на солнечный свет в морских глубинах.

Поначалу Мила подумала, что это всего лишь оптический обман, нечто вроде миража, вызванного духотой. Но, когда свет набрал силу и залил все помещение, она снова увидела всех своих коллег. Как будто вновь зажегся свет, но вместо льдистого оттенка галоген обрел цвет индиго. «Что это?» – спросила она себя, и тут до нее дошло.

На стенах было столько крови, что действие люминола озарило их целиком.

Брызги расплескивались по всем направлениям, но казалось, исходили из одного источника прямо в центре комнаты. Как будто там стоял некий жертвенный алтарь. Потолок превратился в звездное покрывало. Великолепие подобного зрелища омрачала лишь мысль о том, чем вызвана эта оптическая иллюзия.

Фельдер, судя по всему, воспользовался бензопилой, чтобы превратить три тела в фарш, в месиво, которое легко спустить в ватерклозет.

Мила заметила, что другие были в таком же ужасе, как и она. Они поворачивали головы в разные стороны, как роботы, а тем временем точнейшие фотокамеры, расположенные по периметру комнаты, щелкали непрерывно, неотвратимо, неумолимо. Не прошло и пятнадцати секунд, как люминол высветил новые пятна из глубины стен.

И этот ужас был запечатлен.

Потом Борис указал рукой на одну стену:

– Смотрите!

И все увидели.

На одном участке стены люминол ничего не выявил, эта часть осталась белой в обрамлении синих пятен. Как будто краску распыляли из спрея на какой-то предмет, прислоненный к стене, и за ним осталась непрокрашенная часть, повторившая его форму. Словно негатив фотографии.

Каждый из них подумал, что этот негатив смутно напоминает человеческую тень.

В то время как Фельдер с безумной свирепостью перемалывал тела Ивонны и двоих ее детей, кто-то, стоя в углу комнаты, бесстрастно взирал на эту картину.





27




Ее позвали по имени.

Она уверена. Ей это не приснилось. Имя и вырвало ее из объятий сна, не страх и не внезапное осознание места, где она провела столь долгое время.

Действие лекарства, спутавшее все ощущения, кончилось в тот самый момент, когда она услышала свое имя, эхом прозвучавшее в брюхе чудовища. Как будто эхо пришло за ней неведомо откуда и наконец разыскало ее.

«Я здесь!» – хочет она крикнуть, но не может: губы все еще не слушаются.

К тому же появился какой-то шум. Звуки, которых раньше не было. На что они похожи, на шаги? Да, на шаги тяжелых башмаков. Их много, они звучат одновременно. Тут люди! Где? Над ней, вокруг нее. Всюду, хотя и далеко, слишком далеко. Что они там делают? Они и правда пришли за ней? Да, правда. Они пришли за ней, но не могут разглядеть ее в брюхе чудовища. Значит, надо, чтобы они услышали.

«Помогите», – пробует сказать она.

Голос надтреснутый, изъеденный многодневной агонией, страшными, злыми снами, которые ей насильно навязали, один за другим, пока чудовище переваривает ее в своем каменном брюхе, в то время как мир там, снаружи, постепенно забывает о ней.

«Но если они здесь, значит меня еще не забыли?»

Эта мысль придает ей силы, которой, как она думала, уже не осталось. Выходит, где-то в глубине, в укромном уголке ее тела, остался запас для чрезвычайных случаев. И она начинает рассуждать.

«Как же дать им знать, что я здесь?»

Левая рука по-прежнему перебинтована. Ноги тяжелы и неподвижны. Правая рука – ее единственный шанс, отросток, еще соединяющий ее с жизнью. Пульт до сих пор приклеен к ладони. Правда, он включает лишь тот дурацкий мультик, который просверлил ей все мозги. Она поднимает его и наводит на экран. Звук нормальный, хотя лучше было бы прибавить. Она пытается, но не может найти нужную кнопку. Или все кнопки исполняют одну и ту же команду? А шум сверху продолжается. Один голос женский. Но есть там и мужчина. Даже двое.

«Я должна их позвать! Они должны меня заметить, иначе я умру здесь, внизу!»

Она впервые думает о возможности умереть. До сих пор она сторонилась этой мысли. Возможно, из суеверия. Возможно, потому, что дети не должны думать о смерти. Но сейчас она понимает: если никто не придет на помощь, значит ей суждено умереть.

Странно: тот, кто оборвет такую короткую жизнь, сейчас ее лечит. Он забинтовал ей руку и вливает в нее лекарства через капельницу. Он заботится о ней. Зачем он это делает, если в конце концов все равно убьет? Этот вопрос не приносит ей утешения. У него только одна причина оставлять ее в живых. Она подозревает, что ее ждет еще много боли.

А потому это, быть может, единственный способ выйти отсюда, вернуться домой, увидеть папу с мамой, дедушку, даже Гудини. Она клянется, что полюбит проклятого кота, если когда-нибудь кончится этот кошмар.

Она поднимает руку и начинает бить пультом по краю железной кровати. Звук противный, он действует на нервы даже ей, но это шанс на свободу. Сильнее, еще сильнее. Вскоре она чувствует, как пластмассовая штука ломается. Но это не важно. Удары становятся все яростнее. И наконец из горла вырывается сдавленный крик:

– Я здесь!

Пульт отклеивается от руки. Она вынуждена перестать. Она что-то слышит сверху. Что-то хорошее или нет? Тишина. Может, они что-то почуяли и прислушиваются? Вот именно, они уже не смогут уйти без нее! Тогда она вновь начинает бить по кровати рукой, хотя правой руке очень больно. Боль пронизывает плечо, передается на левую сторону. И это лишь увеличивает ее отчаяние. Ведь если никто ее не услышит, потом ей станет еще хуже, она уверена. Кто-то ей отомстит. Заставит ее заплатить.

Холодные слезы струятся по щекам. Но шум возобновился, и она снова обретает смелость. От каменной стены отделяется тень и подходит к ней.

Она видит эту тень, но не останавливается. Когда тень подходит совсем близко, она различает тонкие руки, голубое платье, каштановые волосы, мягко струящиеся по плечам.

Тень обращается к ней детским голосом.

– Ну хватит, – говорит она. – Они услышат.

И прикасается к ее правой руке. Этого прикосновения довольно, чтобы она остановилась.

– Пожалуйста, – добавляет тень.

Умоляющий голосок звучит довольно убедительно. Хотя непонятно, почему та девочка хочет остаться здесь. Она не знает, то ли ей плакать из-за неудачной попытки, то ли радоваться тому, что она уже не одна. Она так благодарна, что рядом с ней человек, причем тоже девочка, и она не хочет разочаровывать ее. Так благодарна, что даже забывает о своем желании уйти отсюда.

Голосов и шума наверху больше нет. На сей раз тишина окончательная.

Девочка отводит руку.

– Останься! – Теперь ее очередь умолять.

– Не волнуйся, мы еще увидимся.

И уходит в темноту. Она не задерживает ее. Цепляясь за ее пустое обещание, можно продолжать надеяться.





28




– Кресло Александра Бермана!

В «Мозговом центре» команда обдумывает слова Гавилы. Они мысленно вернулись в квартал гетто, где педофил обустроил себе нору и поставил компьютер, через который выходил в Интернет на охоту.

– Крепп не нашел отпечатков на старом кожаном кресле в полуподвале!

На Горана внезапно снизошло озарение:

– На всем остальном их полно, а на кресле нету! Почему? Почему кто-то позаботился стереть их?

Криминолог перешел к стене, к которой были прикреплены отчеты, фотографии, листки с описанием происшествия в сиротском приюте. Он отколол один и начал читать. Это была стенограмма записи, на которой маленький Рональд Дермис исповедуется отцу Рольфу, записи, обнаруженной в кассетнике Билли Мора.

– «Тебе ведь известно, что случилось с Билли, правда, Рон?» – «Бог забрал его к себе». – «Нет, не Бог, Рон. Ты знаешь кто?» – «Он упал. Упал с башни». – «Но ты был с ним». – «Да». Потом священник переходит к посулам: «Никто тебя не станет наказывать, если честно скажешь, как все было. Я обещаю». И слышит ответ Рональда: «Он велел мне это сделать». Вы понимаете? «Он».

Горан обвел взглядом озадаченные лица своих сотрудников.

– Слышите, что спрашивает отец Рольф? «Кто – он? Билли велел тебе его столкнуть?» – «Нет», – отвечает Рональд. «Кто-то из ребят?» А Рональд опять: «Нет». – «Тогда кто? Ответь мне. Этого человека не существует, верно? Он всего лишь плод твоего воображения». И Рональд в который раз упорно отрицает это. Но отец Рольф не отстает: «Здесь больше никого нет. Только я и твои приятели». И Рональд в конце концов отвечает: «Он приходит только ко мне».

Мало-помалу смысл доходил до всех.

Горан, возбужденный, как ребенок, снова побежал к стене и снял оттуда копию письма, которое уже взрослый Рональд адресовал следователям.

– В его послании меня поразила фраза: «Потом пришел ОН. ОН понимал меня. ОН научил меня».

Криминолог показал всем это место в письме:

– Видите? Здесь слово «он» намеренно написано прописными буквами. Я уже думал над этим, но пришел к ошибочному выводу. Я думал, это явный пример раздвоения личности, в котором Я негативное непременно отделено от Я реального. И потому выступает как Он. «Это сделал Я, но Он велел мне это сделать, это ЕГО вина в том, кто Я»… Но я ошибался! Я впал в ту же ошибку, что и отец Рольф тридцать лет назад! Когда Рональд во время исповеди сказал «Он», священник решил, что мальчик имеет в виду самого себя и просто пытается вывести свою вину вовне. Это типично для детей. Но Рональд, которого знали мы, уже не ребенок.

Мила увидела, что блеск в глазах Горана чуть потух. Такое бывает всякий раз, как он уличит себя в ошибке.

– «Он», о ком говорит Рональд, – не его альтер эго, не раздвоение личности, не двойник, на которого он возлагает ответственность за свои действия! Нет, это именно тот «Он», что сидел в кресле Александра Бермана всякий раз, когда тот выходил в Интернет охотиться на детей! Фельдер оставил полным-полно следов в доме Ивонны Гресс, но взял на себя труд выкрасить комнату, где устроил бойню, потому что у стены стоял тот единственный, кого он должен был скрыть… а может быть, наоборот, выделить и обессмертить. Образ человека, который присутствует! Иными словами, Он – это Альберт.

– Извините, не получается, – заявила Сара Роза так спокойно и уверенно, что все оторопели. – Мы видели записи видеонаблюдения в Капо-Альто. Кроме Фельдера, никто в дом не входил.

Горан нацелил на нее палец, как будто пригвоздил к месту:

– Вот именно! Потому что он всякий раз устраивал маленькое затемнение. Ведь если вдуматься, такое же изображение на стене могло получиться от картонного трафарета или от манекена. О чем это нам говорит?

– О том, что он прекрасный иллюзионист, – сказала Мила.

– Ну да, и это тоже! Этот человек с самого начала заставляет нас разгадывать свои ребусы. Возьмите похищение Сабины с карусели. Шедевр! Десятки людей, десятки пар глаз в луна-парке смотрели и ничего не заметили!

Можно подумать, человек, который его дразнит и бросает ему вызов, приводит Горана в восторг. Не то чтобы он не питает жалости к его жертвам. Нет, с его стороны это вовсе не бессердечие. Просто Альберт – объект его исследования. Постичь движение его мысли – трудная, но увлекательная задача.

– Я думаю, Альберт физически присутствовал в комнате, где Фельдер вершил свою бойню. Я исключаю манекены и тому подобные фокусы. Знаете почему? – Криминолог взял секундную паузу, наслаждаясь растерянным выражением их лиц. – В расположении кровавых пятен вокруг силуэта Крепп обнаружил «постоянные переменные», – так он выразился. А это значит, барьер между кровью и стеной не был неподвижен. Он шевелился!

Сара Роза осталась стоять с открытым ртом. Больше ей возразить было нечего.

– Давайте рассуждать практически, – заговорил Стерн. – Если Альберт познакомился с Рональдом Дермисом, когда тот был ребенком, сколько лет ему тогда было? Двадцать, тридцать? Значит, теперь ему пятьдесят или шестьдесят.

– Правильно, – согласился Борис. – А учитывая размеры тени на стене, я бы сказал, что рост его около ста семидесяти.

– Сто шестьдесят девять, – уточнила Сара Роза, которая уже сделала все замеры.

– У нас есть частичное описание преступника, это уже кое-что.

Горан опять взял слово:

– Берман, Рональд, Фельдер. Все они шакалы. А шакалы бродят стаей. И в каждой стае свой вожак. Именно это хочет сообщить нам Альберт: он их вожак. В их жизни был момент, когда они встретили Альберта, вместе или по отдельности. Рональд и Фельдер знали друг друга, они выросли в одном приюте. Но допустим, они не знали, кто такой Александр Берман. Единственное общее звено – он, Альберт. Вот почему он оставил свою подпись на каждом месте преступления.

– И что теперь будет? – спросила Сара Роза.

– Сами догадайтесь… Второе. На зов шакала еще не откликнулись два детских трупа и, соответственно, два члена стаи.

– А шестая девочка? – снова подала голос Мила.

– Да, шестая… Шестую Альберт оставил для себя.



Она уже полчаса стояла на противоположном тротуаре, не решаясь перейти улицу и позвонить. Все искала подходящие слова, которые оправдали бы ее присутствие здесь. Она так давно отвыкла от контактов, что даже самые простые проявления человеческих отношений казались абсолютно невозможными. Потому и тряслась от холода на улице, не в состоянии собраться с духом.

«Еще одна синяя машина проедет, и пойду, честно».

Уже десятый час, машин мало. В окнах дома Горана на третьем этаже горит свет. Улица, мокрая от растаявшего снега, слушает металлический концерт капель по жалобно стонущим желобам и водостокам.

«Ладно, пойду».

Мила вышла из густой тени, скрывавшей ее от возможного любопытства соседей, и быстро ступила под навес подъезда. Дом старый; до середины двадцатого века здесь наверняка было промышленное предприятие с большими окнами, широкими карнизами и гребнями, по сей день украшающими крышу. Таких много в этом районе. Должно быть, весь квартал переориентирован стараниями какого-нибудь архитектора из фабричных лабораторий в жилой массив.

Она позвонила в домофон и стала ждать.

Прошла почти минута, прежде чем до нее донесся искаженный динамиком голос Горана:

– Кто?

– Это Мила. Извини, мне надо с тобой поговорить, и лучше не по телефону. Но в Центре ты был очень занят, и я решила…

– Поднимайся. Третий этаж.

Короткий электронный сигнал, щелчок замка.

Вместо лифта грузоподъемник. Чтобы он пошел, надо вручную задвинуть дверь и нажать на рычаг. Мила медленно поднималась до третьего этажа. На площадке только одна дверь, уже приоткрытая для нее.

– Проходи, будь как дома.

Голос Горана донесся из глубины квартиры. Мила пошла на звук и очутилась в просторном холле с несколькими дверьми, ведущими в комнаты. Пол из некрашеного дерева. Чугунные батареи вокруг декоративных колонн. В глубине пылает большой камин, озаряя все помещение янтарным светом. Мила притворила за собой входную дверь, недоумевая, где же Горан. Он на секунду выглянул из кухни:

– Я сейчас.

– Не торопись.

Она осмотрелась. Вопреки неухоженному виду криминолога, в его жилище царит безупречный порядок. Нигде ни пылинки, во всем видна забота, какой этот человек окружает сына.

Он вышел к ней со стаканом воды в руке.

– Прошу меня простить за вторжение.

– Ничего страшного, я поздно ложусь. – Он показал на стакан. – Я укладываю спать Томми. Это быстро. Ты садись, налей себе чего-нибудь, вон там, у стены, бар.

Мила кивнула и посмотрела ему вслед, когда он направился к одной из комнат. Чтобы сбросить напряжение, плеснула себе водки со льдом. Облокотившись на камин и потягивая из стакана, она видела криминолога в приоткрытую дверь детской. Он сидел на кровати мальчика, что-то ему рассказывал и гладил по плечу. В комнате горел только ночник, смешной, в виде клоуна. Очертания Томми угадывались под одеялом по движению руки отца.

В семейной обстановке Горан кажется другим человеком.

Ей почему-то вдруг вспомнилось, как она, еще маленькая, впервые побывала на работе у отца. Человек в галстуке и пиджаке, выходивший из дому каждое утро, там совершенно преобразился, стал суровым, серьезным, совсем не похожим на ее ласкового папу. Мила до сих пор помнит свою растерянность.

С Гораном ситуация была обратной. Мила по-детски растрогалась, посмотрев на него в роли отца.

У нее самой это раздвоение не состоялось. Она существует только в одной ипостаси. Иного решения быть не может. Она никогда не перестанет служить в полиции и разыскивать пропавших детей, как ищет их всегда – в отпуске, в увольнительной, в магазинах, куда заходит за покупками. У нее вошло в привычку пристально разглядывать незнакомые лица.

У пропавших малолеток, как и у взрослых, своя история. Но эта история в какой-то момент обрывается. Мила отыскивает их следы, исчезающие во тьме. Она никогда не забудет их лиц, – сколько бы лет ни прошло, она всегда узнает их.

«Потому что они среди нас, – думала она. – Иногда можно найти их в тех взрослых, какими они стали».

Горан рассказывал сыну сказку. Мила сочла неприличным подглядывать за ними. Это зрелище не предназначено для нее. Она отвела взгляд, но тут же наткнулась на улыбку Томми на одной из фотографий. Если б он ее увидел, наверное, она ощутила бы неловкость, быть может, потому так долго не решалась войти, надеясь, что он уже спит.

Томми – часть другой жизни Горана, и узнать ее Мила не готова.

Немного спустя он вышел к ней и, улыбаясь, сообщил:

– Уснул.

– Не хотелось тебя тревожить, но мне кажется, это важно.

– Ты уже извинилась. Переходи к делу.

Он сел на диван и пригласил ее сесть рядом. Пламя камина бросало на стену танцующие тени.

– Это повторилось: кто-то следил за мной.

Горан сдвинул брови:

– Уверена?

– В прошлый раз не была, но теперь уверена.

Она рассказала ему о происшествии, стараясь не упустить ни одной детали. Машина с погашенными фарами, отблеск луны на капоте и то, что преследователь сразу развернулся, как только понял, что обнаружен.

– Почему кто-то стал преследовать именно тебя?

Он уже задавал ей этот вопрос в ресторане, когда она рассказала ему про случай в мотеле. Правда, на сей раз Горан задал его, скорее, себе.

– Не могу найти убедительной причины, – заключил он после недолгого размышления.

– Вряд ли теперь есть смысл давать мне кого-либо в сопровождающие, чтобы поймать его с поличным.

– Теперь он понял, что ты знаешь, и больше не решится.

Мила кивнула:

– Но я пришла не только из-за этого.

Горан вновь поднял на нее глаза:

– Что-нибудь обнаружила?

– Не столько обнаружила, сколько поняла. Одну из иллюзий Альберта.

– Которую?

– Я поняла, как он сумел незаметно для всех утащить девочку с каруселей.

В глазах Горана вспыхнуло любопытство.

– Ну и как же?

– Мы были уверены, что ее похитил Альберт. То есть мужчина. А что, если это была женщина?

– Почему ты так думаешь?

– Если честно, впервые меня навела на эту мысль мать Сабины. Я ее не спрашивала, она сама мне сказала, что, будь там, на карусели, посторонний мужчина, то есть не отец, она бы заметила. Якобы матери обладают шестым чувством на этот счет. И я ей верю.

– Почему?

– Потому что в полиции просмотрели сотни фотографий и любительских фильмов, снятых в тот вечер, и нигде не промелькнул подозрительный мужчина. Мы из этого сделали вывод, что у Альберта обыкновенная внешность. А я подумала, что женщине было бы еще легче увести девочку.

– По-твоему, у него есть сообщница? – Мысль явно показалась ему интересной. – Но у нас нет ни единой зацепки в пользу этой версии.

– Я знаю. В том-то и дело.

Горан встал и начал ходить по комнате, задумчиво теребя нечесаную бородку.

– Вообще-то, версия не нова. Довольно, к примеру, вспомнить Фреда и Розмари Уэст в Глостере.

Криминолог быстро восстановил в памяти дело четы серийных убийц. Он каменщик, она домохозяйка. Десять детей. Вдвоем они заманивали и убивали ни в чем не повинных девушек, заставляя их принимать участие в эротических оргиях, а потом закапывали во дворе своего дома номер двадцать пять по Кромвель-роуд. В подполе обнаружили тело их шестнадцатилетней дочери, которая, по-видимому, осмелилась сопротивляться. Еще две жертвы были найдены в других местах, которые также были связаны с Фредом. Всего двенадцать трупов. Впрочем, полиция прекратила раскопки вокруг этого кошмарного дома, опасаясь, что он рухнет.

В свете этого беспримерного дела Гавила счел, что версия Милы насчет сообщницы Альберта не столь уж невероятна.

– Быть может, женщина как раз и ухаживает за шестой девочкой.

Горан был явно заинтригован, но старался не показывать своего энтузиазма.

– Пойми меня правильно, Мила, твоя гипотеза весьма интересна, но она нуждается в проверке.

– Ты поговоришь со всеми?

– Мы рассмотрим все за и против. В любом случае кто-то из нас должен пересмотреть фотографии и фильмы из луна-парка.

– Я могу это сделать.

– Хорошо.

– И еще одно… Хочу спросить просто из любопытства. Я пыталась найти ответ в литературе, но не нашла.

– Ты о чем?

– Процесс разложения трупа затрагивает глаза? Они как-то меняются?

– Ну, радужная оболочка обычно светлеет.

Горан поглядел на нее в упор, не понимая, к чему она клонит.

– Почему ты спрашиваешь?

Мила вытащила из кармана фотографию, которую дала ей на прощание мать Сабины. Снимок всю дорогу пролежал на сиденье ее машины. А когда Мила немного опомнилась от страха перед преследователем, она внимательно посмотрела на фото, и у нее возникло сомнение.

Было в нем что-то неправильное.

Горан взял снимок, внимательно изучил его.

– У девочки, которую мы нашли в доме Кобаши, были голубые глаза, – пояснила Мила. – А у Сабины карие.



Пока ехали в такси, Горан не произнес ни слова. Мила видела, как резко изменилось его настроение. Под конец он выдал поразившую ее фразу:

– Мы думаем, что хорошо знаем людей, с которыми постоянно общаемся, а на самом деле мы ничего о них не знаем. – А потом добавил: – Он обманул нас.

Вначале она подумала, что Горан имеет в виду Альберта. А оказалось – нет.

Он сделал несколько срочных звонков, среди которых, помимо членов группы, была нянька Томми.

– Нам надо ехать, – сказал он Миле и больше ничего не объяснил.

– А твой сын?

– Он спит. А госпожа Руна будет здесь через двадцать минут.

И они вызвали такси.

Здание полицейского управления было освещено, несмотря на поздний час. Происходила смена дежурств. В этом деле были задействованы почти все. Уже несколько дней продолжались обыски в домах подозреваемых или в тех местах, на которые указывали особо активные граждане и где, по их понятиям, могла содержаться шестая девочка.

Расплатившись с таксистом, Горан направился к главному входу, даже не оглянувшись на Милу, которая едва за ним поспевала. На этаже отдела криминалистики они встретили поджидавших их Розу, Бориса и Стерна.

– Что стряслось? – спросил последний.

– Нужны кое-какие пояснения, – туманно ответил Горан. – Надо срочно повидать Роша.

Старший инспектор был занят на совещании полицейской верхушки, которое длилось уже несколько часов и, разумеется, было посвящено делу Альберта.

– Надо поговорить.

Рош поднялся с кресла и объявил присутствующим:

– Господа, вы, полагаю, знаете доктора Гавилу, он уже не первый год вносит весомый вклад в работу моего департамента.

– Прямо сейчас, – шепнул ему на ухо Горан.

Дежурная улыбка сползла с лица Роша.

– Прошу прощения, дело требует моего немедленного присутствия.

Собирая свои бумаги, он чувствовал на себе взгляды всех сидящих за столом. Горан поспешно ретировался, остальная группа ждала за дверью.

– Надеюсь, это действительно важно, – проворчал старший инспектор, бросая папку с бумагами на стол у себя в кабинете.

Горан подождал, когда войдут все остальные, и взял быка за рога:

– В гостиной Кобаши найдена вовсе не третья пропавшая девочка.

Твердость его тона не оставляла места возражениям. Старший инспектор сел и скрестил руки на груди.

– Так…

– Это не Сабина. Это Мелисса.

Мила вспомнила четвертую девочку. По возрасту самая старшая из шести, она не выглядела на свои тринадцать. И у нее были голубые глаза.

– Ну-ну, я тебя слушаю, – проговорил Рош.

– Это может означать две вещи. Либо Альберт изменил modus operandi, ведь до сих пор он нам подбрасывал своих жертв в порядке похищения. Либо Чан напутал с исследованием ДНК.

– По-моему, возможно и то и другое, – уверенно заявил Рош.

– А по-моему, первое практически невозможно. А по поводу второго мне думается, это ты велел ему подсунуть Миле сфальсифицированные результаты.

Лицо Роша налилось кровью.

– Ну вот что, доктор, я не затем сижу в этом кресле, чтобы слушать твои обвинения!

– Где нашли труп третьей девочки?

– Что?

Старший инспектор старательно разыгрывал удивление.

– Совершенно очевидно, его нашли, иначе Альберт не перешел бы к трупу номер четыре.

– Труп больше недели находился в доме Кобаши! Возможно, как ты говоришь, мы должны были сначала найти третью. А может, просто нашли сначала четвертую! Или Чан что-то напутал, откуда мне знать?

Криминолог посмотрел ему прямо в глаза:

– И потому после сиротского приюта ты дал нам сутки отдохнуть. Чтоб мы не путались у тебя под ногами!

– Горан, мне надоели твои инсинуации! Это бездоказательно, в конце концов!

– Все из-за дела Уилсона Пикетта, не так ли?

– То старое дело тут ни при чем, уверяю тебя!

– Ты просто не доверяешь мне. И возможно, ты не так уж не прав. Но если ты боишься, что я провалю и это расследование, то скажи мне это прямо в глаза, брось свои подковерные игры. Скажи, и давайте все сделаем шаг назад. Пусть каждый признает свою ответственность, и не будем создавать друг другу дальнейших неудобств.

Рош ответил не сразу. Несколько секунд он раскачивался в кресле, сжимая подбородок рукой. Потом очень спокойно выговорил:

– Честно говоря, я не знаю, на что ты…

– Говорите толком! – нетерпеливо перебил Стерн.

Рош испепелил его взглядом:

– А вы не вмешивайтесь!

Горан обернулся на сотрудника. Потом по очереди перевел взгляд на Бориса и Розу. И понял, что все уже знают, кроме него и Милы.

«Вот почему Борис стал вилять, когда я спросила, что он делал в выходной», – догадалась Мила. И еще вспомнила плохо скрытую угрозу в голосе коллеги, когда он добивался разрешения Роша войти в дом Ивонны Гресс раньше спецназа. Это попахивало шантажом.

– Да, инспектор, скажите все как есть и покончим с этим, – подхватила Сара Роза.

– Нельзя держать его в неведении, это нечестно, – добавил Борис, кивнув на криминолога.

Всем неловко, все чувствуют себя виноватыми перед ним за то, что подчинились несправедливому приказу.

Рош выждал еще несколько мгновений, глядя сначала на Горана, потом на Милу.

– Ладно. Но никому ни полслова, иначе я вас в порошок сотру.





29




Рассвет нехотя поднимался над полями.

Волнообразная линия холмов пока еще едва просматривалась. Зелень лугов, освобожденных от снега, казалась еще насыщеннее на фоне мглисто-серых туч. Меж долин вилась полоса асфальта, и в этот пейзаж гармонично вписывалось танцующее движение машины.

Застыв на заднем сиденье, прижавшись лбом к окошку, Мила ощущала неожиданный покой, то ли от усталости, то ли от смирения. Что бы ни вскрылось в конце этого короткого пути, ее это уже не удивит. Рош не выложил на стол все свои карты. Потребовав от нее и Горана держать рот на замке, он выставил из кабинета всех, кроме криминолога.

В коридоре Борис объяснил ей причины, по которым старший инспектор решил исключить ее и Горана.

– Он, по сути, штатский, а ты… Ну, ты проходишь у нас как консультант, поэтому…

Добавить ему было нечего, все и так понятно. Каким бы ни был великий секрет, который Рош пытается сохранить, ситуация не должна выйти из-под контроля. А следовательно, огласки надо избежать во что бы то ни стало. И единственный способ достичь этого – распространить сведения только лицам, находящимся в его непосредственном подчинении.

Кроме этого, Мила так ничего и не узнала. А от вопросов решила воздержаться.

Прошло около двух часов. Дверь кабинета распахнулась, и старший инспектор приказал Борису, Стерну и Розе отвезти доктора Гавилу на третий объект. Точного места он не назвал, но благосклонно позволил Миле участвовать в этой экспедиции.

Они вышли и направились к гаражу. Взяли два лимузина с номерами, в которых нельзя было угадать принадлежность к полиции, чтобы, чего доброго, за ними не увязались хроникеры, постоянно дежурившие у входа.

Мила села в автомобиль со Стерном и Гавилой, упорно не желая ехать вместе с Розой. После того как Роза попыталась бросить тень на ее отношения с Гораном, Мила даже смотреть не хотела в ее сторону, боясь взорваться.

Они проехали несколько километров, и Мила даже попыталась вздремнуть. Отчасти ей это удалось. А когда очнулась, они уже почти приехали.

Дорога не была загружена. Мила заметила три темные машины на обочине: в каждой – двое мужчин.

«Часовые, не иначе. Их тут специально поставили, чтоб зевак отгонять».

Еще километр или немного меньше они ехали вдоль краснокирпичной стены, пока не достигли тяжелых ворот. Здесь дорога обрывалась.

Ни звонка, ни домофона что-то не видно. На столбе висит телекамера, которая, едва они остановились, отыскала их и уставилась своим электронным глазом. Прошла по меньшей мере минута, затем решетка автоматически отодвинулась. Дорога за воротами продолжилась, но вскоре повернула за холм. На видимом отрезке пути строений не наблюдалось. Только огромная лужайка.

И лишь минут через десять они увидели шпили старинного здания. Дом как будто вырос из земного чрева. Он был громадный, сурового вида, в архитектурном стиле начала двадцатого века, – так строили для стальных или нефтяных магнатов в качестве свидетельства их сказочного богатства.

Мила узнала каменный герб на фасаде: в барельеф искусно вписана буква «Р».

Это был дом Джозефа Б. Рокфорда, президента одноименного Фонда, объявившего вознаграждение в десять миллионов за сведения о шестой девочке.

Проехав мимо дома, припарковались возле конюшен. До третьего строения на западном краю усадьбы площадью в несколько гектаров им придется ехать на электромобилях типа гольф-картов.

Мила села вместе со Стерном, который начал объяснять ей, кто такой Джозеф Б. Рокфорд, что у него за семья и откуда такое сказочное богатство.

Династию столетие тому назад основал Джозеф Б. Рокфорд Первый, дед нынешнего. Легенда гласит, что он был единственным сыном цирюльника-иммигранта. Не чувствуя тяги к ножницам и бритвам, он продал отцовскую лавку с намерением попытать счастья на зарождающихся нефтяных промыслах, что в те времена привлекало многих. Рокфорд Б. Первый догадался вложить деньги в бурение артезианских колодцев, рассудив, что нефть обычно залегает в самых неприветливых местах земли, и те, кто жизни не щадит ради быстрого обогащения, вскоре почувствуют нехватку самого главного – воды. Воду, добытую из артезианских колодцев близ главных месторождений черного золота, он продавал по цене, вдвое превышающей цену самой нефти.

И умер миллиардером. Смерть настигла Джозефа на пороге его пятидесятилетия по причине довольно редкой и ураганной формы рака желудка.

Джозеф Б. Рокфорд Второй унаследовал от отца грандиозное состояние, которое умудрился удвоить, спекулируя на всем, что подвернется под руку: от индийской пеньки до недвижимости, от свиней до электроники. Дабы увенчать свое величие, он женился на королеве красоты, родившей ему двоих прелестных детишек.

Но перед самым полувековым рубежом у него появились первые симптомы рака желудка, и через два месяца он отправился на тот свет.

Старший его сын, Джозеф Б. Рокфорд Третий, в ранней молодости встал у руля огромной империи. Первое, что он сделал, – удалил порядковые номера после имени, которые его порядком раздражали. Не имея никаких финансовых ограничений, будучи в состоянии позволить себе любую роскошь, Джозеф Б. Рокфорд вел абсолютно праздное существование.

Идея учреждения семейного Фонда принадлежала его сестре Ларе. Целью стало обеспечить здоровой пищей, крышей над головой, медицинским обслуживанием и образованием детей, которым не так повезло в жизни, как им с братом. В Фонд Рокфорда тут же перекочевала половина семейного состояния. Несмотря на такую щедрость, по подсчетам их консультантов, Рокфорды смогут прожить, не стесняя себя в расходах, еще по меньшей мере век.

Ларе Рокфорд сейчас тридцать семь. В тридцать два она чудом уцелела в страшной автокатастрофе. Ее брату Джозефу сорок девять. Одиннадцать месяцев назад у него выявили генетически унаследованную форму рака желудка, которая свела в могилу его деда и отца.

Уже тридцать два дня Джозеф Б. Рокфорд пребывает в коме, со дня на день ожидая смерти.

Мила внимательно слушала рассказ Стерна и старалась не обращать внимания на тряску электромобиля, подпрыгивающего на ухабах. Они ехали по тропе, стихийно проложенной в течение двух последних дней такими же машинами.

Около получаса спустя в поле зрения возник периметр третьего объекта. Мила издали разглядела белые комбинезоны экспертов, оживляющие картину всякого преступления. Еще не видя зрелища, которое Альберт подготовил им на сей раз, она почувствовала напряжение от одной только суеты экспертов.

Их там было больше сотни.



Дождь немилосердно капал слезами. Пробираясь между людьми, которые переворачивали большие пласты земли, Мила чувствовала нарастающую тревогу. Постепенно из-под земли извлекались кости; специалисты заносили их в реестр, засовывали в прозрачные пакеты, наклеивали на каждый этикетку с номером, складывали в специальные ящики.

В одном из них Мила насчитала тридцать бедренных костей. В другом – столько же тазовых.

– Девочку нашли примерно вон там, – сообщил Горану Стерн.

Он указал на огороженный участок, прикрытый пленкой от любопытных глаз. На земле вырисовывались очерченные латексом контуры тела без левой руки.

Сабина.

– Она лежала на траве. От тела мало что осталось. Она слишком долго пролежала там, чтоб ее не учуяли разные твари.

– Кто ее обнаружил?

– Егерь, объезжавший усадьбу.

– Вы сразу начали копать?

– Сначала пустили собак, но они ничего не учуяли. Потом пролетели на вертолете, чтобы увидеть нарушения почвенного покрова, и заметили измененную растительность вокруг участка, где было найдено тело. Мы показали снимки ботанику, и он подтвердил, что такие изменения бывают, когда в этом месте что-то погребено.

Мила уже слышала о таком: подобную технику использовали в Боснии при поисках братских могил, в которых были обнаружены жертвы этнических чисток. Разлагающиеся под землей тела влияют на растительность, насыщая почву органическими веществами.

Горан поглядел по сторонам:

– Сколько их?

– Тридцать, может, сорок. Кто знает…

– Давно они тут покоятся?

– Одни очень старые, другие недавние.

– Удалось определить, чьи останки?

– Мужчин. В основном молодых, от шестнадцати до двадцати двух, двадцати трех, судя по зубным дугам.

– Беспрецедентный случай, – заключил криминолог, уже прикидывая последствия, когда история выйдет наружу. – При таком количестве трупов Рош едва ли сможет спрятать голову в песок.

– Нет, старший инспектор только пытается отложить обнародование, пока мы не выясним все обстоятельства.

– Ну конечно, разве может кто-нибудь объяснить, каким образом братская могила очутилась в прекрасных владениях Рокфорда! – Сдерживаемый гнев не ускользнул от внимания присутствующих. – Но мне почему-то кажется, у шефа на этот счет есть кое-какие идеи. А у вас?

Стерн не знал, что ответить. Борис и Роза – тоже.

– Стерн, мне вот что любопытно. О вознаграждении было объявлено до или после этой находки?

– До, – еле слышно проронил спецагент.

– Я так и думал.

Вернувшись к конюшням, они нашли Роша, который ожидал их возле казенной машины Управления. Горан вышел из гольф-кара и решительно двинулся ему навстречу:

– Этим расследованием я тоже должен заниматься?

– Ну разумеется! Думаешь, тебя так легко не допустить?

– Не думаю, раз уж я все это нашел. Я бы сказал, не так легко, как удобно.

– То есть? – насторожился старший инспектор.

– То есть я бы сразу назвал виновника его собственным именем.

– Откуда такая уверенность?

– Если б ты не был уверен в том, что это дело рук Рокфорда, то не стал бы замалчивать этот сюжет.

Рош взял его под руку:

– Послушай, Горан, по-твоему, я сам так решил? Поверь, это не так. Тебе и во сне не приснится, как давят на меня сверху.

– Кого же ты пытаешься прикрыть? Сколько народу замешано в этой мерзости?

Рош оглянулся и сделал знак водителю отойти. Потом снова обратился к группе:

– Ладно, давайте расставим все точки над «и»… Меня тоже тошнит от этой истории. Но излишне вас предупреждать: если хоть слово лишнее скажете, вмиг лишитесь всего – и карьеры, и пенсии. А я вместе с вами.

– Мы поняли, – отмахнулся Горан. – Выкладывай уж все до конца.

– Джозеф Б. Рокфорд с момента своего рождения не покидал этих мест.

– Как это? – удивился Борис. – Никогда?

– Никогда, – подтвердил Рош. – Поначалу это была идея фикс его матери, бывшей королевы красоты. Она питала к нему нездоровую любовь, лишив тем самым нормального детства и юности.

– А после ее смерти? – поинтересовалась Сара Роза.

– После ее смерти было уже слишком поздно: парень был не в состоянии поддерживать какие-либо контакты с людьми. Его окружала только раболепная прислуга. Вдобавок над ним висел дамоклов меч проклятия Рокфордов, то есть раковая опухоль, передающаяся по мужской линии, которая приводит к смерти в неполные пятьдесят лет.

– Может, мать неосознанно пыталась уберечь его от этой участи? – предположил Горан.

– А сестра? – спросила Мила.

– Бунтарка, – припечатал Рош. – Она хоть и младше, а сумела вовремя вырваться из-под материнского диктата. Жила как хотела, колесила по миру, сорила деньгами, завязывала неподходящие знакомства, не чуралась наркотиков. И все это, по-видимому, для того, чтобы не походить на братца, пленника этой крепости. Пока пять лет назад автокатастрофа и ее не засадила в отчий дом навечно.

– Джозеф Б. Рокфорд – гомосексуалист, – сказал Горан.

– Ну да, – подтвердил Рош. – Об этом свидетельствуют и трупы в братской могиле. Все сплошь юноши.

– А убивать зачем? – спросила Сара Роза.

Ей ответил Горан, он с такими случаями уже сталкивался.

– Старший инспектор меня поправит, если ошибусь, но думаю, Рокфорд не мог смириться со своей половой ориентацией. А может, когда он был еще молод, кто-то узнал про его пристрастия и не мог ему этого простить.

Все сразу подумали о матери, но вслух никто не высказался.

– Стало быть, всякий раз отдаваясь своей страсти, он испытывал чувство вины, – заключила Мила. – Но, вместо того чтоб наказывать себя, он наказывал своих любовников – приговаривал к высшей мере.

– Трупы здесь, а он отсюда не выезжал, – подхватил Горан. – Значит, здесь он их и убил. Но неужели никто – ни лакеи, ни садовники, ни охрана – ни разу ничего не заподозрил?

У Роша был на это ответ, но он предоставил догадываться им самим.

– Вряд ли, – покачал головой Борис. – Прислуга была подкуплена.

– Он все эти годы оплачивал их молчание, – поморщившись, добавил Стерн.

«Сколько же стоит душа человека? – думала Мила. – Ведь так оно, по сути, и есть. У одного душа настолько черна, что он испытывает наслаждение, убивая себе подобных. Ему есть название: маньяк, серийный убийца. Но как назвать тех, кто его окружает и не только не препятствует, но даже извлекает выгоду из его злодейств?»

– А кто ему поставлял юношей? – спросил Горан.

– Этого мы пока не знаем. Я запросил ордер на задержание его личного секретаря, который с момента обнаружения девочки бесследно исчез.

– А с остальным персоналом как вы поступите?

– Тут загвоздка: мы ведь пока не в курсе, кто что знал и кто сколько получал.

– Рокфорд не ограничился подкупом ближнего окружения, так?

Видимо, Горан читал его мысли, поскольку Рош тут же подтвердил:

– Несколько лет назад один полицейский что-то заподозрил и стал расследовать исчезновение юноши, сбежавшего из дому и ограбившего магазин. Его следы вели сюда. Но Рокфорд обратился к влиятельным лицам, и полицейского срочно перевели. В другой раз одна парочка сбилась с дороги и, проезжая вдоль ограды имения, увидела полуголого парня, который перелезал через нее. Он был ранен в ногу и находился в состоянии шока. Супруги посадили его в машину и доставили в больницу, но там он пробыл всего несколько часов. За ним приехали якобы из полиции. С тех пор про него никто ничего не слышал. Молчание врачей и сестер было щедро оплачено. А те двое в машине были любовниками, им просто пригрозили, что доложат законным супругам.

– Кошмар! – возмутилась Мила.

– И не говори.

– А что известно про сестру?

– Лара Рокфорд, судя по всему, не в своем уме. Автокатастрофа не прошла для нее даром. Случилось это неподалеку отсюда. Она сама виновата: потеряла управление и врезалась в дуб.

– Все-таки надо с ней поговорить. И с Рокфордом тоже, – заявил Горан. – Он может знать Альберта.

– Как ты с ним поговоришь? Он же в коме, и это необратимо!

– Вот как он нас одурачил! – Борис был в бешенстве. – Мало того что помощи от него никакой, так еще и ни дня не отсидит за то, что сотворил!

– Ну нет, ты ошибаешься, – возразил Рош. – Если есть ад, его давно там поджидают. Правда, путь туда очень долгий и болезненный: у него аллергия на морфий, поэтому до комы его не могли даже усыпить.

– Так зачем ему сохраняют жизнь?

Рош иронически приподнял бровь:

– Сестра так захотела.



Внутри жилище Рокфордов напоминало замок. В интерьере доминировал черный мрамор, его прожилки усиленно поглощали свет. На окнах – тяжелые бархатные портьеры. На картинах и гобеленах изображены в основном пасторали и сцены охоты. С потолка свисали массивные хрустальные люстры.

Миле стало холодно, едва она переступила порог. При всей роскоши в этом доме чувствовалась атмосфера упадка. Прислушавшись, можно было услышать отзвуки мрачной, каменной, мертвенной тишины.

Лара Рокфорд «соблаговолила их принять». Она хорошо знала, что это неизбежно, но, передав через лакея эту фразу, она заранее продемонстрировала, с кем им предстоит иметь дело.

Она ждала их в библиотеке, куда Мила, Горан и Борис явились ее допрашивать.

Мила увидела ее в профиль, сидящей на кожаном диване; рука Лары описывала изящную параболу, в очередной раз поднося к губам сигарету. Лицо ее казалось воплощением красоты. Все на миг застыли на пороге, потрясенные совершенными линиями лба, носа, красивого рта. Изумрудно-зеленый глаз излучал магнетическое сияние из-под длинных ресниц.

Но, подойдя ближе и увидев это лицо анфас, они были потрясены еще больше. Вторую половину его уродовал жуткий шрам: он начинался от линии волос, пересекал весь лоб, пустую глазницу, щеку и пропадал, словно след от слезы, где-то под подбородком.

Мила также заметила негнущуюся ногу, и, хотя Лара положила на нее другую ногу, увечье невозможно было скрыть. Рядом с ней на диване лежала раскрытая книга обложкой вниз, так что нельзя было прочесть ни названия, ни автора.

– Добрый день, – приветствовала их она. – Чем обязана вашему визиту?

Сесть она не предложила, и они остались стоять на громадном ковре, устилавшем почти все помещение.

– Мы хотим задать вам несколько вопросов, – начал Горан. – Если это возможно.

– Пожалуйста. Слушаю вас.

Лара Рокфорд погасила почти докуренную сигарету в алебастровой пепельнице. Но тут же взяла другую из кожаного портсигара, что лежал у нее на коленях вместе с золотой зажигалкой. Когда она прикуривала, ее тонкие пальцы едва заметно дрожали.

– Это вы назначили вознаграждение в десять миллионов тому, кто поможет найти шестую девочку, – утвердительным тоном продолжил Горан.

– Мне кажется, это минимум того, что я могу сделать.

Она словно бросала им вызов в борьбе за истину. То ли хотела ошеломить, то ли в этом афронте проявилась ее бунтарская натура, так странно контрастировавшая с мрачным величием этого роскошного дома, где она укрылась.

Горан решил принять вызов:

– Вы всё знали про своего брата?

– Все знали. И все молчали.

– Отчего же теперь не молчат?

– Что вы имеете в виду?

– Егерь обнаружил труп девочки. Полагаю, ему тоже перепадало за молчание.

Мила смутно догадывалась о том, что уже понял Горан: Лара вполне могла скрыть это происшествие, но не захотела.

– Вы верите в существование души? – задала вопрос Лара и слегка погладила страницу лежавшей рядом книги.

– А вы?

– Я давно размышляю над этим.

– И потому не даете врачам согласия отсоединить вашего брата от аппаратов жизнеобеспечения?

Женщина ответила не сразу. Сначала она устремила взгляд к потолку, туда, где этажом выше, в своей комнате, которую он не покидал с младых ногтей, обретался и теперь Джозеф Б. Рокфорд. Детскую ныне превратили в современную реанимационную палату. Новейшее оборудование обеспечивает Джозефу дыхание, питание, очищение крови и опорожнение кишечника.

– Разве так странно, что я не хочу, чтобы брат умирал?

В ее голосе никто не уловил и тени притворства.

– Не исключено, что ваш брат знает человека, который убил пять девочек и держит в плену шестую. А вы не предполагаете, кто это может быть?

Лара повернулась и устремила свой единственный глаз на Горана. Вернее, позволила ему разглядеть себя.

– Да кто угодно. Скажем, кто-то из обслуги. Из нынешней или прошлой. Проверьте всех.

– Разумеется, проверим, но, боюсь, этот человек слишком хитер, чтобы оказать нам подобную любезность.

– Как вы догадываетесь, в этот дом входили только те, кого Джозеф мог подкупить. Иными словами, те, на кого распространялась его власть. Посторонних я здесь не видела.

– А юноши, что к нему захаживали? – выпалила Мила.

Лара опять выдержала долгую паузу.

– Им он тоже платил. Иной раз, особенно в последнее время, он забавы ради заключал с ними контракт, согласно которому они продавали ему душу. Наверно, они считали это игрой, шуткой безумного транжиры-миллиардера. И все как один подписывали. Я нашла в сейфе несколько таких документов. Подписи можно разобрать, хотя сделаны они не чернилами.

Она хохотнула над своей зловещей шуткой, но странный смешок насторожил Милу. Какой-то утробный, как будто его долго терзали в горле, а потом вытолкнули наружу. И хриплый не только от никотина, но и от боли. Лара немного помолчала и взяла со столика книгу.

Это был «Фауст».

Мила шагнула к ней:

– Вы не против, если мы попытаемся допросить вашего брата?

Стерн и Борис посмотрели на нее как на выжившую из ума.

Лара снова рассмеялась:

– Каким образом? Он скорее мертв, чем жив. – Она посерьезнела и вымолвила: – Поздно спохватились.

– И все же позвольте нам попробовать, – настойчиво повторила Мила.





30




На первый взгляд хрупкая женщина эта Никла Папакидис.

Может быть, так казалось из-за маленького роста и непропорционально широких бедер. А может, из-за легкой грусти в глазах, напоминавших о песне из мюзикла с Фредом Астером, или фото со старого новогоднего бала, или последний день лета.

Но, как оказалось, это была сильная женщина.

Свою силу Никла накапливала понемногу, в годы малого и великого противостояния. Она родилась в маленькой деревушке, первой из семерых детей, единственной девочкой. В одиннадцать лет лишилась матери и была вынуждена тянуть на себе весь дом – ухаживать за отцом, растить братьев. И вырастила: все получили образование, все устроились на приличную работу. Благодаря деньгам, скопленным годами жестокой экономии, они теперь ни в чем не нуждались. Все удачно женились, зажили своим домом, произвели на свет штук двадцать ее племянников. Словом, ей есть чему радоваться и чем гордиться. Когда самый младший из братьев вылетел из родного гнезда, она стала холить и лелеять престарелого родителя, решительно отказавшись сдать его в богадельню. Дабы не взваливать это бремя на братьев и невесток, она всем заявляла: «Вы за меня не беспокойтесь. У вас семьи, а я одна. Мне жертвовать нечем».

Она ходила за отцом, как за младенцем, до тех пор пока он в девяносто лет не перекочевал в мир иной. На похороны собрались все братья.

– Мне сорок семь, и вряд ли я теперь выйду замуж. Своих детей уже не будет, но ваши мне как свои, иного и не надо. Спасибо за приглашение переехать к вам, но я сделала свой выбор много лет назад, хоть и держала его в тайне от вас. Больше мы не увидимся, дорогие братья. Я решила посвятить оставшуюся жизнь Иисусу. Завтра ухожу в монастырь и останусь там затворницей. Там я и окончу мои дни.

– Так она монахиня! – воскликнул Борис, сидевший за рулем и молча слушавший рассказ Милы.

– Никла – не просто монахиня.

– Мне до сих пор не верится, что тебе удалось убедить Гавилу, а ему, в свою очередь, – Роша!

– Попытка не пытка. К тому же дальше Никлы это не пойдет, она умеет хранить секреты.

– Ну разве что.

На заднем сиденье стояла коробка, перевязанная красным бантом.

– Конфеты – единственная ее слабость, – объяснила Мила, попросив остановиться у кондитерской.

– Но, если она монахиня-затворница, кто ж ее с нами отпустит?

– Да нет, с ней все несколько сложней.

– В каком смысле?

– Никла ушла в монастырь всего несколько лет назад. Когда там поняли, чем она сильна, ее отпустили в мир.

На место они прибыли уже после полудня. В этой части города царил хаос. К гулу машин примешивалась и оглушительная стереомузыка, и брань из окон, и звуки более или менее приемлемой законом деятельности, разворачивающейся на улицах. Здешние обитатели не покидают этих мест, и хотя до городского центра с его роскошными ресторанами и бутиками всего несколько остановок на метро, однако он далек от них, как планета Марс.

В таких кварталах, как этот, люди рождаются и умирают, ни разу в жизни не покинув этих мест.

Спутниковый навигатор в машине заглох, едва они свернули с автострады. Единственными ориентирами служили граффити, обозначавшие территорию той или иной банды.

Борис повернул в боковой тупик. Несколько минут назад он заметил, что им на хвост села какая-то машина. То, что по здешним улицам кружит автомобиль с двумя полицейскими, не ускользнуло от внимания «часовых», выставленных на каждом углу района.

– Езжай потихоньку и держи руки на виду, – посоветовала Мила, которая уже бывала в этих местах.

Дом, к которому они направлялись, был в самом конце тупика. Они припарковались между двух обгоревших машин. Выйдя, Борис начал осматриваться. Хотел было запереть машину, но Мила остановила его:

– Не надо. И ключи оставь в машине. Двери взламывать они мастера.

– И что же тогда им помешает угнать машину?

Мила обошла машину, вынула из кармана красные пластмассовые четки и обвязала вокруг зеркала.

– Вот лучшая сигнализация.

Борис озадаченно посмотрел на нее, но спорить не стал и последовал за ней к зданию.

Картонная вывеска над входом гласила: «В очередь за едой становитесь с 11 часов». И поскольку не все, кому предназначено это послание, умели читать, рядом с дымящейся миской нарисованы часы со стрелками.

В воздухе витают запахи кухни и дезинфицирующих средств. В коридоре пластиковые стулья выстроились вокруг столика со старыми журналами. Среди них попадаются информационные буклеты на разные темы – от предотвращения детского кариеса до способов избежать венерических заболеваний. Цель ясна: придать помещению вид приемного покоя. На стене различные предупреждения и объявления, которые не уместились на информационном стенде. Отовсюду, не всегда понятно с какой стороны, доносятся громкие голоса.

Мила потянула Бориса за рукав:

– Пошли, нам наверх.

Они стали подниматься по лестнице без единой целой ступеньки и с угрожающе шаткими перилами.

– Куда это мы попали?

Борис всячески старался ни к чему не прикасаться, боясь подцепить какую-нибудь заразу. Его возмущенное нытье продолжалось, пока они не поднялись на площадку.

Перед стеклянной дверью стояла девушка лет двадцати, очень миловидная. Она передавала флакончик с лекарством старику, одетому в лохмотья, от которого несло перегаром и потом.

– Это принимай каждый день, понял?

Запах вроде бы вовсе не смущал девушку. Говорила она спокойно и отчетливо, как будто внушала что-то ребенку. Старик кивал, но понимания на лице не просматривалось.

– Смотри не забывай, – настаивала девушка. – Это очень важно, а иначе кончится как в прошлый раз, когда тебя сюда привезли полумертвого. – Она вытащила из кармана платок и повязала ему вокруг запястья. – Вот тебе на память.

Старик заулыбался, взял флакончик и пошел к лестнице, то и дело поглядывая на свою руку, явно довольный таким подарком.

– Вам чем-нибудь помочь? – обратилась к ним девушка.

– Нам нужна Никла Папакидис, – сказала Мила.

Борис зачарованно уставился на девушку и вмиг забыл свое недавнее недовольство.

– По-моему, она в предпоследней комнате слева, – сообщила девушка, указывая себе за спину.

Проходя мимо, Борис опустил взгляд на грудь девушки и наткнулся на позолоченный крестик, висящий у нее на шее.

– Так она тоже…

– Да, – кивнула Мила, с трудом сдерживая смех.

– Жаль.

Проходя по коридору, они заглядывали в приоткрытые комнаты, заставленные железными кроватями, кушетками или просто стульями на колесиках. Всюду можно было увидеть отбросы человечества, старые, молодые – не важно. Больные СПИДом, алкоголики, наркоманы с разрушенной печенью или просто тяжелобольные старики.

Всех объединяет одно: в потухшем взгляде читалось осознание, что жизнь прожита напрасно. Ни одна больница не примет их в таком состоянии. И семей у них, скорей всего, нет, а если есть, их давно оттуда изгнали.

Сюда приходят умирать – вот основная характеристика этого заведения. Никла Папакидис называет его Пристанью.

– День нынче, Нора, такой чудесный.

Монахиня бережно расчесывала длинные седые волосы старушки, лежавшей на боку лицом к окну, и что-то успокаивающе приговаривала.

– Я утром покрошила хлебца птичкам в парке, а то они в снегопад боялись из гнезда выглянуть и жались друг к дружке, чтоб согреться.

Мила постучала в открытую дверь. Никла обернулась и просияла, увидев ее.

– Девочка моя! – Монахиня поднялась и раскрыла ей объятия. – Вот радость-то какая!

На ней была кофта блекло-синего цвета с закатанными до локтей рукавами (Никле вечно жарко), черная юбка до середины икры и кеды. Волосы короткие, седые. На очень бледном лице выделяются ярко-синие глаза. Весь облик внушает ощущение чистоты и покоя. На запястье у нее Борис заметил такие же красные пластмассовые четки, какие Мила повесила на зеркало машины.

– Знакомься, это Борис, мой напарник.

Борис несколько смущенно выдвинулся вперед:

– Очень приятно.

– Вас не иначе сестра Мэри встретила? – спросила Никла, пожимая ему руку.

– Вроде бы. – Борис густо покраснел.

– Не смущайтесь, она так действует на всех. – Она повернулась к Миле. – И что же ты, малышка, опять забыла на нашей Пристани?

Мила нахмурилась:

– Ты слышала про похищение девочек?

– Мы каждый вечер молимся о них, но из новостей мало что узнаешь.

– Я тоже тебе много не скажу.

Никла посмотрела на нее пристально:

– Ты насчет шестой?

– Не наведешь меня на след?

Никла вздохнула:

– Я пробовала установить контакт, но это нелегко. Дар у меня уже не тот, что прежде: потускнел, притупился. Оно, может, и к лучшему: если совсем пропадет, надеюсь, мне позволят вернуться в монастырь к моим любимым сестрам.

Никла Папакидис не любит, когда ее называют медиумом, говорит, что это слово не подходит для определения Божьего дара. В ней самой нет ничего особенного, она лишь сосуд, в который Господу было угодно поместить великий дар в помощь людям.

Среди многих подробностей, поведанных Борису по дороге на Пристань, Мила рассказала о том, как Никла обнаружила в себе экстрасенсорные способности.

– В шесть лет она уже прославилась в своей деревне, потому что умела находить пропавшие предметы: обручальные кольца, ключи от дома, завещания, запрятанные покойниками. Однажды вечером она пришла домой к шефу местной полиции. Пропал пятилетний мальчик, и мать была в полном отчаянии, умоляла найти ее сына. Никла посмотрела на нее и сказала: «Эта женщина лжет. Она закопала его в огороде за домом». Там его и нашли.

Борис был потрясен этой историей. Может быть, именно поэтому и сел поодаль, предоставив Миле разговаривать с монахиней.

– У меня к тебе необычная просьба, – сказала Мила. – Надо, чтобы ты поехала с нами и установила контакт с умирающим.

В прошлом она не раз пользовалась помощью Никлы. Бывало так, что ей удавалось найти пропавших именно благодаря помощи монахини.

– Девочка, я не могу никуда ехать, ты же знаешь. Я нужна здесь.

– Знаю и все-таки настаиваю. Это единственная надежда для шестой девочки.

– Так ведь я тебе сказала, что уже не могу поручиться за мой дар.

– Я подумала о тебе и по другой причине. За верные сведения о девочке обещана крупная награда.

– Знаю, слыхала. Но мне-то на что эти миллионы?

Мила бросила взгляд вокруг, подумав, что было бы вполне естественно пустить эти деньги на ремонт.

– Поверь, когда ты узнаешь все подробности, то найдешь применение этим деньгам. Соглашайся, Никла!

– Сегодня Вера придет меня навестить.

Это подала голос старушка, которая до сих пор лежала на кровати, молча глядя в окно.

Никла подошла к ней:

– Да, Нора, она обязательно придет.

– Она обещала.

– Я знаю. Она обещала и придет, вот увидишь.

– А тот парень все там сидит. – Она указала на Бориса, который тут же вскочил.

– Сидите-сидите, – успокоила его Никла и добавила, понизив голос: – Вера – ее сестра-двойняшка, она умерла лет семьдесят назад, когда они еще были детьми.

Видя ошарашенное лицо Бориса, монахиня засмеялась:

– Да нет, не подумайте, я мертвых с того света не вызываю. Но ей так приятно думать, что сестра придет навестить ее.

Борис тут же вспомнил рассказы Милы и мысленно обозвал себя болваном.

– Так ты поедешь? – не отставала Мила. – Потом тебя кто-нибудь отвезет обратно.

Никла Папакидис еще немного подумала.

– А ты мне что-нибудь привезла?

Лицо Милы просияло улыбкой.

– Конфеты ждут тебя в машине.

Никла удовлетворенно кивнула, но тут же нахмурилась:

– То, что я узнаю о том человеке, мне не понравится, ведь так?

– Думаю, да.

Монахиня сжала в руке четки:

– Ладно, поехали.



Свойство видеть знакомые черты в беспорядочном нагромождении образов – будь то облака, звезды или кукурузные хлопья, плавающие в миске с молоком, – называется парейдолией.

Никла Пападакис видела их внутри себя и не считала иллюзиями. Ей нравилось это слово – у него было греческое происхождение, как и у нее самой.

Она объясняла явление парейдолии Борису в машине, при этом не забывая поглощать одну шоколадную конфету за другой. Тем временем спецагент никак не мог опомниться от удивления, что нашел машину на том же месте и без единой царапины, что, по его мнению, в подобном квартале было невозможно.

– Почему вы называете ваше заведение Пристанью?

– Потому что оно такое и есть. Пристань. Для одних – место прибытия. Для других – отправления.

– А для вас?

– И то и другое.

Вскоре вдали показались стены усадьбы Рокфордов.

Перед домом их ждали Горан и Стерн. Сара Роза была наверху – разговаривала с медперсоналом, который ухаживал за умирающим.

– Вы как раз вовремя, – сказал Стерн. – Еще утром наступило ухудшение. Врачи говорят, ему осталось несколько часов.

Гавила представился Никле и объяснил, что от нее требуется, не скрывая, однако, своего скептицизма, поскольку уже видел в деле других медиумов, предлагавших свои услуги полиции. Часто вклад был нулевой или даже тормозивший расследование, ибо пускал сыщиков по ложному следу и внушал им бесполезные ожидания.

Монахиню не удивило недоверие криминолога, она нередко видела такое выражение на лицах людей.

Глубоко религиозного Стерна также настораживал дар Никлы. Он считал все это не более чем шарлатанством.

– Но она хотя бы делает это не ради выгоды, – сказал он незадолго до приезда монахини еще более скептически настроенной Саре Розе.

– Мне понравился криминолог, – вполголоса заметила Миле Никла, когда они поднимались на второй этаж. – Он не верит мне и даже не думает это скрывать.

Замечание было вполне в духе Никлы. Мила знала, что оно идет от сердца, и была благодарна монахине, которую считала верным другом. Во всяком случае, эти слова рассеяли сомнения по поводу Горана, которые Сара Роза пыталась заронить в ее душу.

Пройдя в конец коридора, увешанного гобеленами, они оказались в спальне Джозефа Б. Рокфорда.

Громадные окна обращены на восток, к восходящему солнцу. С балкона открывается вид на обширную долину.

В центре комнаты царила кровать под балдахином. Ее окружала медицинская аппаратура, стоящая на страже последних часов миллиардера. Приборы механически отсчитывали время; слышался размеренный писк кардиомонитора, пыхтенье аспиратора, бульканье капельницы, низкое бормотание аппарата искусственной вентиляции легких.

Рокфорд полулежал на нескольких подушках; руки вытянуты вдоль тела на вышитом покрывале; веки плотно сомкнуты. На нем бледно-розовая шелковая пижама, расстегнутая у ворота. В горло введена трахеальная трубка. У него были совершенно седые редкие волосы. Лицо словно бы стянуто к орлиному носу; контуры тела едва просматривались под покрывалом. Он напоминал столетнего старика, а между тем ему не было еще и пятидесяти.

Сестра склонилась над ним, чтобы поменять повязку на шее вокруг раны от интубации. Из всего персонала, что посменно дежурил в этой палате круглые сутки, с ним рядом сейчас находились только личный врач и его помощница.

Когда члены следственной группы переступили порог, они наткнулись на взгляд Лары Рокфорд, которая, конечно же, сочла своим долгом присутствовать при мероприятии. Она сидела в креслице поодаль и курила, вопреки всем санитарным нормам. Когда сестра осмелилась заметить ей, что дым вряд ли показан больному, Лара отрезала:

– Ему уже ничто не повредит.

Никла решительно шагнула к кровати, привлеченная зрелищем этой привилегированной агонии, столь отличной от скорбных образов, ежедневно представавших ей на Пристани. Подойдя совсем близко, она перекрестилась и повернулась к Горану:

– Я готова.

То, к чему она была готова, едва ли можно уместить в рамки протокола, и никакой суд присяжных не примет этого в качестве доказательства. Поэтому и прессе не следует об этом знать.

Борис и Стерн остались стоять возле закрытой двери. Сара Роза прошла в другой угол и прислонилась к стене, скрестив руки на груди. Никла уселась на стул у кровати. Рядом с ней примостилась Мила. А Горан встал с другой стороны, чтобы лучше видеть лица монахини и Рокфорда.

Монахиня сосредоточилась.

Врачи пользуются шкалой Глазго для оценки состояния комы. Путем трех простейших проб (открывание глаз, речевая реакция и двигательная реакция) можно установить степень нарушения сознания.

Образ шкалы в определении тяжести комы неслучаен: сознание больного и впрямь как будто спускается по лестнице, постепенно слабея, вплоть до полного угасания.

Если не считать недостоверных свидетельств тех, кому удалось выйти из этого состояния к сознательному восприятию окружающего мира, науке мало известно о том, что происходит с человеком в промежутке между бытием и небытием. Можно лишь с точностью утверждать, что вышедшие из комы спустились в лучшем случае на две-три ступеньки по этой лестнице, а их, как считают неврологи, ровно сто.

Мила не знала, на какой ступени находится Джозеф Б. Рокфорд в данный момент. Не исключено, что он здесь, в этом помещении, и даже может их слышать. Или же спустился так низко, что смог избавиться от своих призраков.

В одном она была уверена: Никле придется погрузиться в глубокую бездну, чтобы его отыскать.

– Ну вот, я уже кое-что слышу.

Никла положила руки на колени, и Мила заметила, что пальцы ее чуть сжались от напряжения.

– Джозеф пока здесь, – объявила монахиня. – Правда, очень… очень далеко. Но кое-что отсюда еще доносится до него.

Сара Роза бросила недоумевающий взгляд на Бориса. Тот неуверенно улыбнулся, но тут же погасил улыбку.

– Он страшно взволнован. Пожалуй, даже взбешен. Ему нестерпимо оставаться здесь. Он хочет уйти, но не может. Что-то держит его. И очень раздражает запах.

– Какой запах? – спросила Мила.

– Гниющих цветов. Он говорит, что не выносит его.

Все принюхались, ища подтверждения этим словам, но почувствовали только приятный аромат свежих цветов, стоявших на подоконнике в вазе.

– Попробуй разговорить его, Никла.

– Вряд ли мне удастся. Нет, он не хочет со мной говорить.

– А ты постарайся.

– Увы…

– Что?

Но монахиня не закончила фразы, а сказала вместо этого:

– Вроде бы он собирается показать мне кое-что. Да, точно. Он показывает мне комнату. Вот эту. Но нас в ней нет. И аппаратов, что держат его на этом свете, нет. – Никла напряглась. – С ним кто-то есть.

– Кто?

– Женщина. Очень красивая. Кажется, его мать.

Мила краем глаза увидела, что Лара Рокфорд заерзала в кресле и судорожно схватила новую сигарету.

– Что она делает?

– Он совсем маленький, Джозеф… Она сажает его на колени и что-то объясняет. Предостерегает от чего-то. Говорит, внешний мир может только сотворить с ним зло. А здесь он в полной безопасности. Она обещает защищать его и никогда не оставлять своими заботами.

Горан и Мила переглянулись. Именно так начался золотой плен Джозефа – с предостережения матери, отгородившей его от мира.

– Она говорит ему: из всех опасностей мира самая страшная – женщины. Женщины готовы отнять у него все, им нужны только его деньги. Они обманут, одурачат его. – И тут монахиня вновь повторила: – Увы…

Мила опять поглядела на Горана. Утром в присутствии Роша криминолог уверенно заявил, что ярость, со временем превратившая Рокфорда в серийного убийцу, исходила от того, что он не мог смириться со своей сексуальной ориентацией, поскольку кто-то, скорее всего мать, обо всем догадался и не простил его. Убивая своих партнеров, он избавлялся от чувства вины.

Но Горан, судя по всему, ошибся.

Монахиня отчасти опровергла его версию. Гомосексуализм Джозефа вполне согласовывался с фобиями его матери. Она явно знала обо всем и не упрекала сына.

Но тогда почему Джозеф убивал любовников?

– Я не могла даже пригласить подругу.

Все повернулись к Ларе Рокфорд. Дрожащими пальцами женщина сжимала сигарету и говорила, не поднимая глаз.

– Именно мать поставляла ему мальчиков, – сказал Горан.

– Да. – Лара кивнула. – И платила им.

Слезы вдруг брызнули из единственного здорового глаза, отчего ее лицо стало похоже на гротескную маску.

– Меня мать ненавидела.

– За что? – спросил криминолог.

– За то, что я женщина.

– Увы… – в который раз повторила Никла.

– Замолчи! – крикнула Лара брату.

– Увы, сестренка.

– Молчи!

Она вскочила, видимо не в силах сдерживать ярость. Ее губы и подбородок лихорадочно тряслись.

– Вы не знаете… Откуда вам знать, каково чувствовать на себе этот взгляд. Он следует за тобой повсюду, и ты понимаешь, что он означает, хотя и не признаешься в этом даже себе, потому что от одной мысли тебя охватывает омерзение. Я думаю, он пытался понять, почему его так тянуло ко мне.

Никла по-прежнему была в трансе. Вдруг она вздрогнула. Мила, не выпускавшая ее руку, почувствовала это.

– Вы из-за этого сбежали из дому? – Горан так настойчиво сверлил Лару глазами, будто готов был клещами вырвать у нее ответ. – А он именно тогда начал убивать?

– Да, скорее всего.

– И потом, когда пять лет спустя вы вернулись?..

Лара Рокфорд рассмеялась:

– Я же не знала. Он обманул меня, сказал, что ему одиноко, что все его бросили. Нажимал на чувства: дескать, я его сестра, он меня любит, и потому мы должны помириться. А все остальное – мои домыслы. Я поверила. Тем более в первые дни он был так нежен, так заботлив. Казалось, от Джозефа, каким он был в детстве, не осталось и следа. Но потом…

Ее то и дело разбирал нервный смех, красноречивее слов говоривший о пережитом насилии.

– Никакой автокатастрофы не было? – предположил Горан.

Лара покачала головой:

– Ему надо было удостовериться, что я никуда от него не денусь.

У всех сжалось сердце от жалости: она была не столько пленницей этого дома, сколько заложницей своей внешности.

– Простите. – Она направилась к двери, подволакивая изуродованную ногу.

Борис и Стерн расступились, давая ей пройти. А потом одновременно уставились на Горана в ожидании его приговора.

Он обратился к Никле:

– Вы готовы продолжить?

– Да, – кивнула монахиня, хотя всем было заметно, как она устала и каких усилий стоит ей продолжение этой процедуры.

Следующий вопрос надо считать самым важным, ведь другого случая задать его не представится, и от ответа зависит не только жизнь шестой девочки, но и в какой-то мере их собственная. Если они не сумеют найти ключ к тому кошмару, что творится уже много дней, то им вечно носить в себе, как проклятие, отпечаток этих событий.

– Никла, спросите, когда он встретил человека, похожего на него самого…





31




Ночью она дико кричала.

Жуткие мигрени не давали ей уснуть. Теперь уже и морфий не снимал внезапных приступов. Она извивалась на кровати и вопила до хрипоты. Былая красота, которую она старалась всеми силами оградить от испепеляющего воздействия лет, исчезла начисто. Она стала вульгарной. Она всегда так тщательно подбирала слова, так изысканно выражалась, а теперь с ней кто угодно мог поспорить в изощренности ругани. Она поливала всех. Мужа, который, правда, быстро убрался на тот свет. Дочь, но та от нее сбежала. Бога, который довел ее до такого состояния.

И только он мог ее утешить.

Он входил к ней в спальню, шелковым шарфом привязывал ее руки к кровати, чтобы она не могла причинить себе вред (а то она уже успела выдрать себе почти все волосы и до крови исцарапать ногтями лицо).

«Джозеф! – словно в забытьи, повторяла она, когда сын нежно гладил ее по голове. – Скажи, что я была тебе хорошей матерью. Ведь это так, скажи мне!»

И он, утирая ей слезы, говорил: да, это так.

Джозефу Б. Рокфорду было тридцать два. До свидания со смертью оставалось восемнадцать. Не так давно знаменитому генетику был задан вопрос, не уготована ли Джозефу та же участь, какая постигла его отца и деда. В то время наследственные болезни были мало изучены, поэтому ответ последовал весьма туманный: вероятность развития синдрома, заложенного с рождения, колеблется между сорока и семьюдесятью процентами.

С той поры Джозеф жил в ожидании этого последнего предела и все остальное воспринимал как «предварительные этапы». Даже такие, как болезнь матери. Ночную тишину в огромном доме то и дело раздирали звериные крики, подхваченные эхом всех комнат. Укрыться от них было невозможно. После долгих месяцев вынужденной бессонницы Джозеф стал ложиться спать с берушами в ушах, лишь бы не слышать этих воплей.

Но и беруши не спасали.

Однажды он проснулся в четыре утра. Ему что-то снилось, но сон забылся. И не это его разбудило. Он сел на кровати и попытался понять – что же.

В доме царила необычная тишина.

Джозеф догадался. Он встал, натянул брюки, свитер с высоким воротом и свою зеленую куртку от Барбур. Выскользнув в коридор, тихонько прошел мимо закрытой спальни матери. Спустился по внушительным мраморным ступеням и через несколько минут оказался на улице.

По длинной аллее добрался до западных ворот усадьбы, через которые обычно въезжали поставщики и обслуга. Это была для него граница мира. Сколько раз они с Ларой в детстве совершали вылазки в эти края. Сестра была совсем маленькая, но ей хотелось продемонстрировать свою храбрость и забраться еще дальше. А Джозеф осмотрительно держался позади. Уже почти год прошел, как Лара уехала и никаких вестей о себе не подает. А он так скучает по ней.

В то холодное ноябрьское утро Джозеф несколько минут неподвижно простоял у решетки. Потом решился и перелез через нее. Едва его ноги коснулись земли по ту сторону, им овладело новое чувство – щекотка в солнечном сплетении, излучающая мощный свет вокруг. Только теперь он познал радость.

Довольный собой, он двинулся по асфальтированной дороге.

Заря уже вовсю полыхала на горизонте. В окрестной природе он не нашел никаких отличий от усадьбы, вроде бы и не покидал ее, а решетка была лишь камнем преткновения в мироздании, и стоило преодолеть ее, как он попал в ту же самую бесконечную вселенную. В вереницу одинаковых параллельных миров. Вскоре наверняка на тропе вырастет его дом, и все окажется лишь иллюзией.

Но нет. Расстояние постепенно увеличивалось, а вместе с ним росло сознание собственного могущества.

Вокруг никого не видно. Ни машин, ни домов. Звук его шагов по асфальту – единственный признак присутствия человека среди пения птиц, отвоевывающих новый день. Ни ветерка в ветвях деревьев, которые смотрят на него как на чужака. А он на ходу здоровается с ними. В холодном воздухе ощущается запах инея, сухих листьев, жухлой травы.

Солнце уже не было просто обещанием. Оно превратилось в реальность: расползаясь вдоль и вширь, оно обволакивало поля, как масляная волна. Джозеф не мог бы сказать, сколько километров уже отшагал, поскольку шел без цели, и это было лучше всего, чтобы не думать. Правда, немного затекли ноги, но раньше он не представлял себе, что боль может быть приятной. В теле бурлит энергия, наконец-то он сможет надышаться воздухом. Эти две величины определили все остальное. В кои-то веки ему не надо размышлять и прикидывать. До сих пор им полностью владел разум, на каждом шагу расставлявший барьеры того или иного страха. А теперь его всюду подстерегает неведомое, но он уже понял, что, помимо опасностей, в нем таится нечто драгоценное – удивление, восторг.

Именно эти чувства он испытал, когда до слуха донесся новый звук. Низкий, далекий, он неуклонно приближался. И вскоре Джозеф узнал этот звук: ехал автомобиль. Он обернулся и увидел сначала только крышу за подъемом дороги. Потом машина появилась на спуске и вновь пропала из виду. Старый универсал бежевого цвета направлялся прямо к нему. Сквозь грязное лобовое стекло пассажиров было не разглядеть. Джозеф решил не обращать внимания: отвернулся, ускорил шаг. Машина приближалась, и ему показалось, она притормозила.

– Эй!

Он не сразу обернулся. А вдруг кто-то решил положить конец его приключению? Да, скорей всего. Мать проснулась и вопит, зовет его. Увидев его пустую кровать, она спустила с цепи слуг – пусть ищут по всей усадьбе и за ее пределами. Быть может, человек, окликнувший его, – один из садовников на собственной машине. Догнал его и уже предвкушает солидное вознаграждение.

– Эй, ты куда? Может, подбросить?

Вопрос его успокоил. Это не кто-то из цепных псов. Машина подъехала к нему. Лица водителя по-прежнему не видно. Джозеф остановился, автомобиль тоже.

– Я еду на север, – сообщил человек за рулем. – Несколько километров помогу сократить, если желаешь. Не слишком много, но все равно других попутчиков ты здесь не встретишь.

Сколько ж ему лет? Сорок, пожалуй; может, меньше. Рыжеватая нечесаная борода мешает определить возраст. Волосы тоже длинные, на прямой пробор. И серые глаза.

– Ну что? Едешь?

Джозеф немного подумал:

– Да, спасибо.

И устроился рядом с незнакомцем на потертом сиденье из коричневого плюша; кое-где сквозь прорехи даже проглядывала набивка. В салоне ощущался смешанный запах дезодорантов, подвешенных один над другим к зеркалу. Заднее сиденье опущено, чтобы освободить место для картонных коробок, пластиковых пакетов, инструментов и канистр разного размера. Все сложено в безупречном порядке. На приборном щитке из темной пластмассы видны следы засохшего клея. Из приемника старой модели с кассетным магнитофоном несется музыка кантри. Водитель, выключивший звук во время разговора, снова включил его.

– И давно так идешь?

Джозеф старался не смотреть на него, а то еще заметит, что он врет.

– Со вчерашнего дня.

– И никого не встретил?

– Почему, встретил. Водитель грузовика меня немного подвез, но ему надо было в другую сторону.

– А тебе в какую?

Он не ждал этого вопроса, потому сказал правду:

– Не знаю.

Человек засмеялся:

– Раз не знаешь, зачем водителя отпустил?

Джозеф повернулся и посмотрел на него очень серьезно:

– Он задавал слишком много вопросов.

Незнакомец расхохотался еще громче:

– Мне нравится твоя прямолинейность, юноша.

Одет он был в красную ветровку с короткими рукавами, светло-коричневые брюки и шерстяной пуловер с ромбовидным узором. На ногах тяжелые башмаки на каучуковой подошве. Руль он сжимал обеими руками, и на левом запястье были дешевые кварцевые часы в пластмассовом корпусе.

– Я не знаю твоих планов и не стану расспрашивать, но, если не торопишься, можем заехать ко мне позавтракать. Мой дом здесь недалеко.

Джозеф открыл было рот, чтобы отказаться. Он и так уже рисковал, согласившись сесть в машину к незнакомому человеку. Тот ведь запросто может его ограбить, а то и чего похуже. Но потом осознал, что это всего лишь один из его обычных страхов. Будущее загадочно, а не опасно, это он уяснил только сегодня утром. И чтобы вкусить его плодов, необходимо рисковать.

– Я согласен.

– Яйца с беконом и кофе, – пообещал незнакомец.



Спустя двадцать минут они свернули с шоссе на грунтовую дорогу и медленно двинулись по ней, объезжая кочки и ухабы, пока не добрались до деревянного дома с покатой крышей, выкрашенного белой краской, местами потрескавшейся. Водитель остановил машину прямо перед крыльцом, сквозь подгнившие доски которого проглядывали пучки травы.

«Что за тип?» – спросил себя Джозеф, оглядывая убогое жилище и сознавая, что ответ на этот вопрос интересует его меньше, чем возможность изучать мир.

– Добро пожаловать, – сказал тип, шагнув через порог.

Первое помещение средних размеров. Вся обстановка – стол с тремя стульями, буфет с отсутствующими дверцами и диван с потертой и порванной обивкой. На одной стене картина без рамки – какой-то незнакомый пейзаж.

Против единственного окна – камин, грязный, закопченный, с давно остывшими головешками внутри. Рядом, на грубо сколоченной скамье, – гора кастрюль и сковородок с присохшим прогорклым жиром. В глубине комнаты виднелись две плотно закрытые двери.

– Туалета нет, уж извини, но перед домом полно деревьев, – посмеиваясь, сообщил тип.

Электричества и водопровода тоже не было, но хозяин вытащил из машины канистры, которые Джозеф заметил раньше.

С помощью старых газет и нескольких поленьев во дворе бородач разжег огонь в камине. Потом хорошенько отчистил одну сковородку, растопил на ней масло, настрогал мясо, разбил яйца. При всей непритязательности блюда запах у яичницы был вполне способен пробудить аппетит.

Джозеф с любопытством наблюдал за ним и засы́пал его вопросами, словно ребенок, который только начинает открывать мир. Но хозяину это нисколько не досаждало; казалось, он даже рад был поговорить.

– Давно тут живешь?

– С месяц. Но дом не мой.

– Как это?

– Вон мой дом, стоит у входа. – Он кивнул на припаркованную машину. – Я езжу по миру.

– А зачем остановился?

– Мне здесь нравится. Как-то раз ехал мимо и заметил грунтовую дорогу. Свернул и очутился здесь. Дом давно заброшен. Крестьянский, наверно: там позади сарай со всяким инструментом.

– И куда делись крестьяне?

– Откуда мне знать? Вероятно, во время засухи вместе с другими в город подались, в поисках лучшей доли. В этом районе много заброшенных ферм.

– Что ж они не попробовали его продать?

Рыжий хохотнул:

– Да кто ж его купит? Земля тут ничего не родит.

Он дожарил яичницу и выложил ее в две тарелки. Джозеф, не дожидаясь приглашения, вонзил вилку в желток. Оказывается, он изрядно проголодался. Вкус был восхитительный.

– Что, вкусно? Ну, ешь, не торопись. Если надо, еще поджарим.

Джозеф жадно отправлял в рот кусок за куском.

– И долго ты здесь пробудешь? – с набитым ртом спросил он.

– Думал пожить до конца недели. Зима в этих краях суровая. Вот накоплю провизии, поезжу по другим фермам – вдруг и там мне что-нибудь сгодится. К примеру, сегодня утром тостер нашел. Сломанный, правда, но я починю.

Джозеф вместе с едой вбирал все подробности, как будто составляя учебник с различными жизненными сведениями: к примеру, как приготовить отличный завтрак из яиц, масла и корейки или как запастись питьевой водой. Возможно, думал, что все это пригодится ему в новой жизни. Он поймал себя на мысли, что завидует незнакомцу. Тот живет бедно и трудно, а все лучше того существования, которое доныне влачил Джозеф.

– Между прочим, мы с тобой даже не познакомились.

Рука Джозефа с вилкой застыла в воздухе.

– Если не хочешь называть своего имени, ну и ладно. Ты мне все равно нравишься.

Джозеф продолжал есть. Хотя хозяин не настаивал, ему захотелось как-то отблагодарить его за гостеприимство. И он решил поведать этому человеку кое-что о себе.

– В пятьдесят лет я точно умру.

И рассказал о проклятии, тяготеющем над мужчинами его рода. Рыжий внимательно слушал. Не называя имен, Джозеф сообщил, что богат, и объяснил происхождение своего капитала. Рассказал о смелом и предприимчивом деде, который заложил фундамент финансовой империи, о гениальной хватке отца, преумножившего размеры наследства, и, наконец, о себе, лишенном цели в жизни, поскольку все уже завоевано и достигнуто. Он пришел в этот мир только для того, чтобы востребовать громадное состояние и смертельный ген.

– Я понимаю: от наследственной болезни не убежишь, но для денег всегда можно найти применение. Почему бы тебе не отказаться от них и почувствовать себя свободным.

– Я вырос среди денег, без них я не проживу и дня. Что так, что этак – мне все равно суждено умереть.

– Ерунда! – Хозяин поднялся и пошел мыть сковородку.

Джозеф попробовал объяснить более внятно:

– Я мог бы получить все, что пожелаю. Именно поэтому я не знаю, чего желать.

– Что за чушь ты несешь? Не все можно купить за деньги.

– Все, можешь мне поверить. Если б я захотел твоей смерти, то нанял бы людей, они бы тебя убили, и никто никогда об этом бы не узнал.

– А ты пробовал? – спросил тот, на сей раз без усмешки.

– Что?

– Пробовал нанять людей, чтобы кого-то убили?

– Я – нет, но мой отец и дед нанимали, я знаю.

Последовала пауза.

– Да, но здоровье не купишь за деньги.

– Это правда. Но если заранее знаешь, когда умрешь, считай, проблема решена. Богачи потому и несчастны, что знают: рано или поздно придется отдать все, чем владеешь. Деньги с собой в могилу не унесешь. А мне не нужно мучиться и гадать, когда я умру: за меня уже все подсчитано.

Человек на мгновение задумался.

– Ты прав, – сказал он, – но ведь это грустно – ничего в жизни не желать. Ведь есть же вещи, которые тебе нравятся всерьез. Вот с них и начни.

– Мне нравится ходить. С нынешнего утра мне нравится яичница с корейкой. Еще мне нравятся мальчики.

– То есть ты этот?..

– Даже не знаю. Я с ними сплю, но не могу сказать, что это мое главное желание.

– Так попробуй разок с женщиной.

– Может быть, и стоит. Но прежде я должен пожелать ее, понимаешь? Я не умею лучше объяснить.

– Ну почему же. Я все понял.

Он поставил сковородку на скамью вместе с остальной посудой. Потом бросил взгляд на кварцевые часы:

– Уже десять. Мне надо в город, купить кое-какие детали для починки тостера.

– Ну, я пойду.

– Да нет, зачем? Оставайся, отдохни малость. Я к вечеру вернусь, поужинаем вместе и еще поболтаем. Ты занятный малый.

Джозеф взглянул на ободранный диван, и почему-то его вдруг неудержимо потянуло к нему.

– Ладно. Посплю немного, если ты не против.

Человек с улыбкой кивнул:

– Вот и славно! – Он двинулся к выходу, но на пороге оглянулся. – Кстати, что бы ты хотел на ужин?

Джозеф пожал плечами:

– Не знаю. Удиви меня.



Чья-то рука несильно потрясла его за плечо. Джозеф открыл глаза и понял, что проспал до вечера.

– Ну ты даешь! – улыбнулся его новый друг. – Проспал девять часов подряд!

Джозеф, потягиваясь, поднялся. Давно ему не удавалось так хорошо выспаться. И давно он не чувствовал такой блаженной истомы.

– Что, ужинать пора? – спросил он.

– Сейчас огонь разведу и быстро приготовлю. Я привез курицу и картошку – пожарить. Как тебе такое меню?

– Отлично. Есть очень хочется.

– А ты пока что пива хлебни. Вон, на подоконнике.

Джозеф никогда не пил пива, если не считать имбирного эля, с которым мать готовила рождественский пунш. Он вскрыл упаковку и сорвал с банки язычок. Припал губами к алюминиевому краю и сделал большой глоток. Холодный напиток полился внутрь, слегка обжигая пищевод. Приятное чувство утоления жажды. После второго глотка он громко рыгнул.

– Будь здоров! – воскликнул хозяин.

На улице холод, а в доме от пламени камина поплыло благостное тепло. Зажженная на столе керосиновая лампа слабо освещала комнату.

– В жестяной лавке мне сказали, что тостер подлежит ремонту. Хозяин даже посоветовал, как его починить. Вот и хорошо, починю и толкну на какой-нибудь барахолке.

– Тем и живешь?

– Да как придется. Люди выбрасывают кучу полезных вещей, а я подбираю, привожу в порядок и перепродаю. Кое-что себе оставляю, к примеру вот эту картину.

Он показал на пейзаж без рамки.

– Почему именно ее? – поинтересовался Джозеф.

– Не знаю, она мне нравится. То ли напоминает места, где я родился, а может, это я выдумал, как знать, ведь я столько мотаюсь по миру.

– Ты во многих местах побывал?

– Не счесть. – На миг он унесся мыслями куда-то далеко, но тут же опомнился. – Курица у меня особенная, вот увидишь. И кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

– Сюрприз? Какой сюрприз?

– Потом. После ужина.

Они сели за стол. Курица с картошкой была зажарена в самый раз, с ароматной хрустящей корочкой. Джозеф дважды просил добавки. Тип (мысленно Джозеф называл его теперь именно так) жевал с открытым ртом и мигом осушил три банки пива. После ужина он достал самодельную резную трубку и кисет табаку. Неспешно набивая и раскуривая ее, проговорил:

– Знаешь, я много думал о том, что ты мне сказал утром.

– О чем именно?

– Ну, о желаниях. Это не идет у меня из головы.

– Да что ты? А почему?

– Я не думаю, что так уж плохо точно знать, когда окончится твоя жизнь. Наоборот, по-моему, это преимущество.

– И в чем оно состоит?

– Тут все дело в том, с какой стороны взглянуть. Кто-то видит, что стакан наполовину полон, а кто-то – что наполовину пуст. Можно жить, как под дамокловым мечом, в ожидании смерти, а можно точно рассчитать, что ты успеешь за этот срок.

– Я не совсем понял.

– Ты, верно, думаешь так: «Раз я точно знаю, что умру в пятьдесят лет, значит не имею никакой власти над моей жизнью». Но ты ошибаешься, друг мой.

– Что ты имеешь в виду под «властью»?

Тип вытащил веточку из огня и горящим кончиком разжег трубку. Глубоко затянулся и только потом ответил:

– Власть и желание идут рука об руку. Это явления одного порядка. Второе зависит от первого и наоборот. И это не какая-то философская мура, а закон природы. Ты утром правильно сказал: мы можем желать только то, чего не имеем, а раз, по-твоему, у тебя все есть, то и желать тебе нечего. Но ты так думаешь, потому что твоя власть исходит от денег.

– А что, есть и другая власть?

– Конечно. Скажем, власть воли. Ты этого не поймешь, пока не испытаешь. Но мне почему-то кажется, что ты не захочешь.

– Почему же? Я бы попробовал.

Тип глянул на него прищурившись:

– Уверен?

– Более чем.

– Ладно. Перед ужином я обещал тебе сюрприз. Сейчас покажу. Идем.

Он встал и направился к одной из закрытых дверей. Джозеф несколько неуверенно последовал за ним и остановился на пороге.

– Гляди.

Он шагнул в темноту и услышал оттуда чье-то прерывистое дыхание. Решив, что там какой-то зверь, отскочил назад.

– Не бойся, – подбодрил его тип. – Вглядись получше.

Джозефу потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Свет керосиновой лампы на столе едва проникал сюда, чтобы осветить лицо мальчика. Он лежал на кровати; руки и ноги были связаны толстой веревкой, обвитой вокруг распорок. На нем была клетчатая рубаха и джинсы, ноги босые. В рот вставлен платок, завязанный узлом на затылке, поэтому парень мог издавать только нечленораздельные звуки, что-то вроде мычания. Волосы взмокли от пота. Он извивался, как животное на бойне, и жмурился от страха.

– Кто это? – спросил Джозеф.

– Подарок тебе.

– И что мне с ним делать?

– Все, что хочешь.

– Но я даже не знаю, кто он.

– И я не знаю. Он голосовал на дороге. Я его забрал, когда ехал сюда из города.

– Так, может, развязать и отпустить его?

– Если ты действительно этого хочешь.

– Почему же я не должен хотеть?

– Потому что ты решил проверить, каким образом власть связана с желанием. Если хочешь развязать его – развяжи. А если у тебя есть иные желания, ты властен их осуществить.

– Ты имеешь в виду секс?

Тип разочарованно помотал головой:

– Твой кругозор весьма ограничен, мой друг. В твоем распоряжении человеческая жизнь, величайшее, самое удивительное творение Божье, а тебе ничего не приходит в голову, кроме как его вздрючить?

– И что я буду делать с человеческой жизнью?

– Ты сам сегодня сказал об этом: если тебе понадобится кого-либо убить, ты наймешь людей, которые сделают это за тебя. Ты в самом деле считаешь, что властен лишить кого-то жизни? Это твои деньги обладают властью, а не ты. Познать такую власть ты сможешь, лишь отняв жизнь своими руками.

Джозеф еще раз поглядел на парня, у которого в глазах был безумный страх, и произнес:

– Но я не хочу ее познавать.

– Потому что боишься. Боишься последствий, наказания, чувства вины.

– Вполне нормально всего этого бояться.

– Нет, не нормально, Джозеф.

Он даже не заметил, что тип назвал его по имени, потому что лихорадочно переводил взгляд с него на пленника.

– А если я тебе скажу, что ты можешь это сделать, можешь отнять у человека жизнь и никто никогда об этом не узнает?

– Никто? А ты?

– Я его похитил и привез сюда, или ты забыл? А после я избавлюсь от его трупа.

Джозеф опустил голову:

– И никто не узнает?

– Если б ты точно знал, что останешься безнаказанным, у тебя бы возникло желание попробовать?

Джозеф долго смотрел на свои руки; дыхание вдруг стало учащенным, он испытал странную, незнакомую эйфорию.

– Дай нож, – хрипло пробормотал он.

Тип вышел на кухню. Ожидая его, Джозеф смотрел на парня, который умолял его взглядом и плакал. При виде этих беззвучных слез ничто не шелохнулось в его душе. Его же никто не станет оплакивать, когда в неполных пятьдесят недуг отца и деда заберет его. Для мира он так и останется богачом, не заслужившим ни капли сочувствия.

Тип вернулся с длинным, остро заточенным ножом, который вложил ему в руки.

– Ничто так не греет душу, как отнять жизнь, – сказал он. – И даже не у врага, не у того, кто причинил тебе зло, а у любого человека. Отняв ее, ты становишься равным Богу.

С этими словами он вышел и плотно закрыл за собой дверь.

Свет луны проникал сквозь сломанные ставни, играя на лезвии ножа. Парень корчился на кровати, и Джозеф ощущал его ужас не только на слух, но и нюхом – затхлое дыхание, потные подмышки. Он подошел к кровати медленно, вслушиваясь в скрип своих шагов по полу и давая пленнику осознать происходящее. Приставил острие ножа к его груди. Может быть, что-нибудь сказать ему напоследок? Но ничего не приходило в голову. Внезапно по телу Джозефа прошла судорога, и он испытал то, чего никак не ждал, – мощную эрекцию.

Он поднял нож на несколько сантиметров, провел им по всему телу мальчика до живота. Помедлил. Перевел дух и слегка проткнул острием ткань рубашки, почувствовав живую плоть. Парень пытался закричать, но смог издать лишь жалкое подобие крика. Джозеф утопил острие еще на несколько сантиметров, сделав глубокий рваный надрез на коже. Поморщился при виде белого подкожного жира. Но рана еще не кровоточила. И тогда он всадил нож глубже, пока не почувствовал на руке тепло крови и не почуял острый запах кишечных выделений. Парень выгнул спину, невольно помогая своему убийце. Джозеф надавил еще и еще, и наконец острие ножа воткнулось в позвоночник. Его жертва изогнулась перед ним жуткой дугой из мышц, жил и кровавого мяса. Еще несколько секунд тело сохраняло это положение, потом тяжело, как неодушевленный предмет, рухнуло на кровать. И в этот миг сигналы тревоги…





* * *


зазвонили разом. Врач и сестра подбежали к больному, подкатили тележки с дефибриллятором. Никла, соскользнув на пол, пыталась восстановить дыхание; транс рассеялся. Мила держала ее руки за спиной, пытаясь помочь ей дышать нормально. Врач рванул пижаму на груди Джозефа Б. Рокфорда, отчего пуговицы разлетелись в разные стороны. На одной Борис поскользнулся и едва не упал, когда бросился помогать Миле. Врач подсоединил к груди Джозефа поданные сестрой электроды дефибриллятора.

– Разряд! – скомандовал он.

Горан подошел к Миле.

– Давай выведем ее отсюда, – сказал он и помог поднять монахиню.

Выходя из комнаты вместе с Розой и Стерном, она в последний раз оглянулась на Джозефа Б. Рокфорда. Тело его сотрясалось от электрических импульсов, но одеяло топорщилось от восставшего члена.

«Проклятый ублюдок!» – подумала Мила.

Короткие сигналы кардиомонитора слились в один длинный. И в этот момент Джозеф Б. Рокфорд открыл глаза.

Губы его зашевелились, не издавая ни звука. Голосовые связки бездействовали из-за трахеотомии.

По идее, этот человек был уже мертв. Аппараты вокруг него больше не регистрировали жизнедеятельность. А он тем не менее пытался что-то сказать. Изо рта вырывалось бульканье утопающего, который отчаянно пытается вдохнуть последний глоток воздуха.

Но длилось это недолго.

Под конец невидимая рука вновь утянула его на дно, и душа Джозефа Б. Рокфорда вспорхнула со смертного одра, оставив там отбросы в виде пустой телесной оболочки.





32




Едва придя в себя, Никла Папакидис заявила, что готова содействовать полиции в составлении словесного портрета человека, которого видела с Джозефом.

Незнакомец, которого тот называл «типом», согласно общей версии, и есть Альберт.

Длинная борода и густая грива мешали Никле определить черты лица. Она не могла с точностью обрисовать форму челюсти, контуры носа, разрез глаз.

Но без колебаний вспомнила, что глаза серые.

Результаты ее стараний, несмотря на их приблизительность, будут разосланы по всем полицейским постам, вокзалам, портам, аэропортам, пограничным пунктам. Рош пока не решил, передавать ли экземпляр в СМИ, ведь они потребуют объяснения, откуда взялся словесный портрет. Если обнаружится, что за ним стоит ясновидящая, все поймут, что у полиции в руках ничего нет, что она по-прежнему блуждает в темноте и от безысходности ходит к гадалкам.

– Тебе придется рискнуть… – заметил ему Горан.

Старший инспектор снова навестил команду в усадьбе Рокфордов. С монахиней он встречаться не пожелал, с самого начала объявив, что не хочет иметь отношения к сомнительным экспериментам, в очередной раз возложив всю ответственность на Горана. Но криминолог принял условие без возражений, поскольку уверовал в интуицию Милы.

– Девочка, я вот что думаю, – сказала Никла своей любимице, глядя из окошка полицейского фургона за тем, как Рош и Гавила что-то оживленно обсуждают на лужайке перед домом.

– Что?

– Не надо мне этой награды.

– Но если окажется, что это он, значит ты заслужила ее по праву.

– Не хочу.

– Подумай, сколько пользы ты сможешь принести людям, за которыми ухаживаешь.

– А чего им не хватает? Мы им отдаем всю нашу любовь, всю заботу, и уж поверь, когда раб Божий стоит у последней черты, ему больше ничего не надо.

– Если эти деньги получишь именно ты, тогда я смогу надеяться на то, что из всей этой истории может еще получиться что-то хорошее.

– Но зло порождает другое зло. И это его главное свойство.

– Мне как-то сказали, что зло может быть явным. А добро – нет. Зло оставляет после себя следы. Добро же можно лишь констатировать.

Никла наконец-то смогла улыбнуться:

– Глупости. Ты пойми, Мила, добро слишком мимолетно, чтобы его можно было так или иначе зарегистрировать. Оно не оставляет мусора. Оно чистое, а зло грязное. Но я ощущаю добро, потому что сталкиваюсь с ним каждый день. Когда кто-то из моих несчастных готовится уйти в мир иной, я сижу с ним или с ней, держу за руку, слушаю их рассказы. Они каются в грехах, и я их не осуждаю. Поняв, что с ними творится, и покаявшись, они всегда улыбаются. Не знаю, отчего это, но так оно и есть, поверь. Вот эта улыбка, с которой они бросают вызов смерти, и есть доказательство добра.

Мила согласно кивнула. Ни к чему настаивать на том, чтобы Никла приняла вознаграждение. Вероятно, она права.

Часы показывали почти пять. Монахиня очень устала, но еще не окончила всех дел.

– Ты уверена, что узнаешь тот заброшенный дом? – спросила Мила.

– Да, я знаю, где он.



Перед возвращением в Центр следовало выполнить простую формальность, призванную подтвердить сведения ясновидящей.

Но они отправились на место в полном составе.

Сара Роза сидела за рулем, выполняя все указания Никлы. Сводка погоды по радио объявила новое наступление снегопада. С одной стороны небо очистилось, и было видно, как солнце быстро клонится к закату. С другой – на горизонте уже сгущались тучи, и то и дело их пронзали ослепительные молнии.

Они были точно посередине.

– Надо торопиться, – заметил Стерн. – Скоро стемнеет.

Вскоре машина свернула на грунтовую дорогу. Из-под колес полетели камешки. Спустя столько лет деревянный заброшенный дом, как ни странно, сохранился. Краска почти совсем осыпалась; лишь в нескольких местах уцелели белые островки. Дерево, открытое капризам погоды, подгнило, и постройка всем своим видом напоминала кариозный зуб.

Все вышли из машины и направились к крыльцу.

– Осторожно, может обвалиться, – предупредил Борис.

Горан первым поднялся на крыльцо. Место соответствовало описаниям монахини. Дверь была не заперта; криминолог всего лишь толкнул ее легонько. Внутри пол усыпан землей, и слышно, как под половицами шуршат мыши, потревоженные их вторжением. Гавила опознал диван, хотя от него сохранился один остов из ржавых пружин. Буфет до сих пор стоял на месте, а камин частично обвалился. Горан достал из кармана фонарик, чтобы осмотреть две другие комнаты. Вслед за ним вошли Борис со Стерном и стали осматриваться.

Горан открыл первую дверь:

– Это спальня.

Но кровать отсутствовала. О том, что она здесь была, свидетельствовали более светлые половицы. Именно здесь Джозеф Б. Рокфорд принял крещение кровью. Кто знает, кем был парень, убитый в этой комнате двадцать лет назад.

– Придется и здесь вести раскопки, – сказал Гавила.

– Я вызову могильщиков и группу Чана, – сказал Стерн.

Тем временем Сара Роза нервно расхаживала перед домом, засунув в карманы озябшие руки. Никла и Мила наблюдали за ней из окошка машины.

– Эта женщина тебе не нравится, – сказала монахиня.

– Скорее, я ей не нравлюсь.

– Ты пыталась понять почему?

Мила искоса глянула на нее:

– Ты хочешь сказать, это я виновата.

– Нет, я хочу сказать, что надо быть уверенной, прежде чем выносить приговор.

– Да она ко мне стала цепляться, как только я сошла с поезда.

Никла молитвенно сложила руки:

– Ну и не переживай. Все пройдет, как только ты уедешь.

Мила покачала головой. Иногда смирение монахини выводило ее из себя.

Горан вышел из спальни и направился к другой закрытой двери.

Ясновидящая ничего не говорила про вторую комнату.

Он направил луч фонарика на ручку и отворил дверь.

Такая же большая комната, как первая. И совершенно пустая. По стенам расползаются влажные пятна, углы подернуты патиной плесени. Горан обвел лучом помещение. На одной стене лучик наткнулся на отраженный свет.

Он придержал фонарик и увидел пять светлых квадратов шириной сантиметров десять. Горан подошел поближе и застыл на месте. К стене обычными канцелярскими кнопками были прикреплены моментальные снимки.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

Еще живые. Альберт привозил их сюда, прежде чем убить. Именно в этой комнате, перед этой стеной он их увековечил. Неумолимая вспышка запечатлела их красные от слез глаза и затравленный взгляд.

Они улыбались, приветственно подняв руку.

Он заставил их стоять в такой позе перед объективом. Их улыбки наводили ужас.

Дебби неестественно искривила губы и, кажется, вот-вот разразится слезами.

Поза Анники выражает смирение и безучастность.

Сабина вопросительно смотрит в камеру, видимо пытаясь понять разумом то, что душа ее понимать отказывалась.

Мелисса напряжена и воинственна. Хотя видно, что и она долго не продержится.

У Каролины застывшая улыбка, округлившиеся глаза. Она не в силах поверить.

Внимательно осмотрев каждую, Горан позвал остальных коллег.



Абсурд. Нелепость. Бессмысленная жестокость.

Иных слов, чтоб определить это, просто нет. Все впали в оцепенение, когда возвращались в Центр.

Ночь будет долгой. Вряд ли после такого дня кому-то удастся заснуть. Мила не спала уже двое суток, за это время слишком много всего случилось.

Силуэт Альберта на стене виллы Ивонны Гресс. Вечерний разговор дома у Горана, когда она рассказывала ему о преследовании и о том, что у маньяка, по-видимому, есть сообщница. Вопрос насчет цвета глаз Сабины, после чего вскрылся обман Роша. Визит в призрачный дом Рокфордов. Братская могила. Лара Рокфорд. Участие Никлы Папакидис. Исследование внутреннего мира серийного убийцы.

И наконец, пять снимков.

Миле по делам службы приходилось просматривать тысячи фотографий. Например, дети на море или на школьном утреннике. Снимки ей показывали родители или родственники, когда она приходила к ним домой. Пропавшие дети на фото, часто голые или в одежде взрослых, в коллекциях педофилов или в картотеках моргов.

Но на этих пяти, обнаруженных в заброшенном доме, было нечто другое.

Альберт знал, что они туда доберутся. Знал и поджидал их.

Неужели он предвидел даже то, что его ученик Джозеф будет допрошен с помощью медиума?

– Он следит за нами с самого начала, – уверенно заявил Гавила. – И все время на шаг опережает нас.

Мила мысленно согласилась с ним: и впрямь каждое их действие он умеет опередить, перечеркнуть, нейтрализовать. И чем дальше, тем осторожней им надо быть. Этот груз всей тяжестью давит на плечи ее спутников, возвращающихся в свою временную штаб-квартиру.

Им еще предстоит найти два тела.

Первое, несомненно, уже мертвое. Второе скоро вполне может стать таковым. Ни у кого не хватало смелости высказать это вслух, но в глубине души все уже отчаялись предотвратить убийство шестой девочки.

Что до маленькой Каролины – как знать, какие страсти им еще предстоит обнаружить. Быть может, зрелище будет еще ужаснее того, что они видели. Не говоря уже о грандиозном финале, который Альберт готовит для них с шестой девочкой.

В двенадцатом часу Борис припарковался у дверей Центра, выпустил их, запер машину и увидел, что все стоят и ждут его.

Не хотят оставлять одного.

Пережитый ужас еще больше сплотил их. Ведь им не на кого больше положиться, кроме как на друг друга. Мила теперь тоже входила в это тесное сообщество. И конечно, Горан. На время их исключили, но длилось это недолго, всему виной амбиции Роша. Теперь баланс восстановлен, нанесенный ущерб ликвидирован.

Они медленно поднялись по лестнице. Стерн положил руку на плечо Розе:

– Езжай домой, побудь один вечер с семьей.

Но та лишь сжала губы и помотала головой.

Мила догадалась: Роза не может разорвать это их единение, иначе мир рухнет, заслоны, предохраняющие его от злых сил, упадут и зло захлестнет все вокруг. Они – главный оплот в этой борьбе и, хотя они пока терпят поражение, сдаваться не намерены.

Они все вместе переступили порог Центра. Борис чуть задержался, закрывая дверь, и вдруг налетел на них в коридоре. Они стояли как под гипнозом. Он не понял, в чем дело, пока в просвете между их плечами не увидел распростертое на полу тело. Сара Роза надрывно вскрикнула. Мила отвернулась, не в силах смотреть. Стерн перекрестился. Гавила лишился дара речи.

Каролина, пятая.

Этот подарок Альберт, несомненно, приготовил для них.

Тюрьма

Пенитенциарный округ № 45

Рапорт № 2 начальника, д-ра Альфонса Беранже



В канцелярию

Генерального прокурора

Ж.-Б. Марена

Тема: РЕЗУЛЬТАТЫ ОБСЛЕДОВАНИЯ – КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Уважаемый г-н Седрик!

Настоящим уведомляю Вас, что обследование одиночной камеры заключенного РК-357/9 проведено прошлой ночью в полном соответствии с полученными от Вас рекомендациями.

Тюремная охрана неожиданно вошла в камеру для изыскания образцов органической материи, «утерянных либо оставленных случайно», с целью обнаружения его генетических отпечатков,

Вынужден сообщить, что, к великому их изумлению, мои подчиненные обнаружили камеру «в безукоризненной чистоте», из чего следует, что заключенный РК-357/9 ожидал этого визита. Полагаю, что он постоянно пребывает настороже и предвидит либо просчитывает все наши действия.

Опасаюсь, что без тех или иных изменений в существующей ситуации или же промаха, совершенного заключенным, нам будет весьма затруднительно получить конкретные результаты.

Не исключено, что у нас осталась единственная возможность для разрешения этого загадочного случая. Мы заметили, что заключенный РК-357/9 временами, возможно вследствие своей изоляции, беседует сам с собой. Эти монологи похожи на бред, вдобавок говорит он очень тихо, однако мы считаем уместным, в случае Вашего согласия, поставить в камеру подслушивающее устройство для записи его речей.

Разумеется, мы не оставим наших попыток добыть его ДНК при помощи неожиданных проверок камеры.

Позвольте предложить Вашему вниманию последнее наблюдение: субъект ведет себя по-прежнему спокойно и невозмутимо. Наши попытки уличить его в каком-либо промахе не вызывают у него ни тревоги, ни возмущения.

При этом времени остается не слишком много. Через 86 дней мы будем вынуждены отпустить заключенного на свободу.

С безграничным почтением,

начальник тюрьмы д-р Альфонс Беранже





33




Квартира под названием Центр, переименованная в «5-й объект» 22 февраля

Ничто уже не будет как прежде.

Ежась под этой нависшей над ними тенью, они удалились в гостевую ждать Чанга и Креппа с их командами. Своевременно уведомленный Рош уже час совещается с Гораном.

Стерн разлегся на койке, подложив руку под голову и уставившись в потолок. Ну точно ковбой. Безупречно выглаженный костюм никоим образом не пострадал от недавнего стресса, даже узел галстука остался на привычном месте. Борис повернулся к стене, но видно, что он не спит. Левая нога нервно молотит по одеялу. Роза пытается дозвониться кому-то по мобильному, но сигнал слишком слабый.

Мила то и дело косится на притихших сотрудников, но тут же возвращается к ноутбуку, который держит на коленях. Она запросила файл с любительскими фотографиями, снятыми в луна-парке в день похищения Сабины. Их уже просматривали несчетное количество раз, но она хотела их пересмотреть с точки зрения версии, которую уже изложила Горану: вдруг виновница похищения все-таки женщина?

– Хотел бы я знать, как этому дьяволу удалось протащить сюда труп Каролины! – подал Стерн голос, от которого все вздрогнули.

– Я бы тоже хотела это знать… – согласилась Роза.

Офисное здание, где располагался Центр, уже не охраняли, как раньше, когда здесь обитали свидетели, находившиеся под защитой. Дом практически опустел, охранные системы дезактивированы, но бронированная дверь – единственный вход в Центр – осталась на месте.

– Через главный вход, – проронил Борис, выныривая из притворной летаргии.

Но не только это заставляло всю группу нервничать. Каков смысл послания Альберта на сей раз? Почему он вдруг решил бесповоротно скомпрометировать следствие?

– Я думаю, он просто вынуждает нас сбавить обороты, – предположила Роза. – Мы подошли к нему слишком близко, и он пытается спутать нам все карты.

– Нет, Альберт ничего не делает наобум, – возразила Мила. – Он внушал нам, что каждый его шаг взвешен и рассчитан.

Взгляд Сары Розы пригвоздил ее к месту.

– Какого черта ты несешь? Ты на что намекаешь? На то, что этот сучий потрох среди нас?

– Она не это имела в виду, – вмешался Стерн. – У Альберта на все есть мотив, и согласно ему он выстраивает свои игры с первого дня. Возможно, нынешний мотив как-то связан с этим домом, с тем, как он использовался раньше.

– В связи со старым делом, может быть, – прибавила Мила, понимая, что ее версия канула в пустоту.

Тут в комнату вошел Горан и прислонился к двери:

– Прошу внимания.

Он заговорил таким начальственным тоном, что Мила сразу оторвалась от ноутбука, остальные обратились в слух.

– Расследование по-прежнему возложено на нас, но ситуация осложняется.

– То есть? – хрипло проговорил Борис.

– Сами скоро поймете, но я призываю вас сохранять спокойствие. Объясню после.

– После чего?

Не успел Горан ответить, как дверь распахнулась и на пороге вырос старший инспектор Рош, а с ним человек лет пятидесяти, плотного телосложения, в мятом пиджаке и галстуке, слишком узком для его бычьей шеи; в зубах зажата потухшая сигара.

– Сидите-сидите, – проговорил Рош, хотя никто из присутствующих и не думал вставать.

На лице старшего инспектора застыла натянутая улыбка, из тех, что призваны успокаивать и которые на деле только усиливают беспокойство.

– Господа, положение сложное, но мы справимся. Я не позволю какому-то психопату бросать тень на репутацию моих людей!

Последнюю фразу он, по обыкновению, произнес на тон выше.

– Исключительно в ваших интересах я решил принять меры предосторожности и усилить вашу группу. – Рош и не подумал представить своего спутника. – Надеюсь, вы меня поймете: после такого афронта следователей обычно отстраняют от дела. Ведь какой скандал: не мы ловим этого Альберта, а он все время нас ловит! Короче, по согласованию с доктором Гавилой я поручил капитану Моска оказать вам помощь в поимке преступника и завершении этого дела.

Никто не вымолвил ни слова, хотя все поняли, в чем будет состоять свалившаяся на них «помощь». Моска станет контролировать каждый их шаг, а тот, кого это не устраивает, может сразу подавать в отставку.

Теренс Моска – личность весьма известная в полицейских кругах. Он прославился успешным внедрением агентов в среду наркоторговцев – операция длилась шесть лет. За его плечами сотни арестов и множество других операций под прикрытием. Но серийными убийствами и другими, связанными с патологией преступлениями он никогда не занимался.

Рош позвал его только по одной причине: много лет назад Моска претендовал на кресло старшего инспектора. Видя, как складывается ситуация, Рош счел уместным заручиться поддержкой своего главного соперника, чтобы в случае неудачи, которую считал вполне вероятной, переложить на него хотя бы часть ответственности. Этот довольно рискованный шаг свидетельствовал о том, что старший инспектор приперт к стенке и, если вдруг Теренсу Моске удастся распутать это дело, Рошу придется уступить ему место на иерархической лестнице.

Прежде чем открыть рот, Моска на шаг отступил от Роша, подчеркнув свою независимость.

– Патологоанатом и эксперт-криминалист не выявили ничего существенного. Единственное, что нам известно – преступник умудрился взломать бронированную дверь.

Но когда они приехали, Борис не заметил следов взлома.

– Следов он постарался не оставлять, чтобы не испортить вам сюрприз.

Моска заложил руки в карманы и продолжал жевать сигару, обводя взглядом присутствующих.

– Я поручил нескольким сотрудникам обойти квартал: быть может, найдется хотя бы один свидетель, который запомнил номер машины. Что до мотивировок преступника, подвигнувших подложить труп именно сюда, тут нам придется импровизировать. Если у кого-то из вас есть соображения – делитесь без стеснения. Пока у меня все.

Теренс Моска повернулся на каблуках и, не дав никому слова вымолвить, прошагал на место преступления.

Рош, напротив, задержался:

– Время поджимает. Нужны идеи, и чем быстрей, тем лучше.

С этими словами старший инспектор тоже вышел из комнаты. Горан закрыл за ним дверь, и сотрудники тут же обступили его.

– Это что за новости? – возмущенно выпалил Борис.

– Нам теперь нужен сторожевой пес? – вторила ему Роза.

– Спокойно, – сказал Горан. – Вы не поняли. Капитан Моска – как раз тот, кто нам сейчас нужен. Я сам попросил его участия.

Все были озадачены.

– Понимаю, о чем вы думаете, но таким образом я обеспечил запасной выход Рошу и сохранил наши позиции в расследовании.

– Официально мы пока еще в игре, – заметил Стерн, – а Теренс Моска будет гулять сам по себе, его тактика известна.

– Он, ясное дело, не захочет, чтоб мы путались у него под ногами, и влезать в наши дела он тоже не станет. Я потому и подумал о нем. Нам надо будет лишь держать его в курсе. Более или менее.

Казалось, это наилучшее решение, однако оно не снимало бремени подозрений, которое легло на них всех.

– Теперь они будут нас рентгеном просвечивать, – досадливо покачал головой Стерн.

– Ничего, пусть Моска ищет Альберта, а мы будем искать шестую девочку.

Разумная стратегия. Если им удастся найти ее живой, сгустившаяся вокруг них атмосфера подозрений рассеется.

– Альберт оставил здесь труп Каролины, чтоб запятнать нас. Положим, никакие подозрения против нас не подтвердятся, но тень сомнения все равно останется.

Горан изо всех сил старался выглядеть спокойным, но умом понимал: никакие утешительные фразы не смогут разрядить обстановку. Как только был обнаружен пятый труп, все они взглянули друг на друга иначе. Члены группы знакомы полжизни, но где гарантия, что кто-то из них не носит в себе какую-то страшную тайну? Истинная цель Альберта в том и заключается, чтобы разделить их. Криминолог не мог не спрашивать себя, как скоро зароненное Альбертом семя недоверия распустится пышным цветом.

– У последней девочки не так много времени. – Его голос звучал уверенно. Он пытался не допустить в него и капли сомнения. – Альберт очень близок к завершению своего плана. Он готовит эффектный финал. Но ему надо развязать себе руки, и он исключил нас из борьбы. Осталась одна возможность найти девочку, и связана она с той единственной из нас, кто вне всяких подозрений, поскольку она примкнула к нам уже после того, как Альберт все спланировал.

Мила почувствовала себя неловко под устремленными на нее взглядами.

– У тебя намного больше свободы передвижений, чем у нас, – подбодрил ее Стерн. – Если бы ты действовала одна, каковы были бы твои шаги?

Вообще-то, идея у Милы была. Но пока она держала ее при себе.

– Я знаю, почему он охотится только на девочек.

Они задавали себе этот вопрос в «Мозговом центре», когда только начали раскручивать это дело. Почему Альберт не похищает также и мальчиков? Ведь он не преследует сексуальных целей, так как ни одна из девочек не была изнасилована.

– Ведь он их только убивает.

Тогда почему такое предпочтение?

Миле казалось, что она нашла объяснение:

– Он нацелился только на девочек из-за шестой. Я почти уверена, что ее он выбрал первой, а не последней, как хочет показать нам. Остальные девочки похищены только для того, чтобы спутать нам карты. А шестая стала первым объектом его фантазий. Почему – неизвестно. Может быть, в ней есть нечто особенное, отличающее ее от других девочек. И потому он намерен до последнего скрывать от нас, кто она такая. Ему было недостаточно дать нам понять, что она жива, нет, прежде всего он не хочет, чтобы мы знали, кто она.

– Потому что это может навести нас на него, – заключил Горан.

Но все это лишь домыслы, не способные помочь в поисках.

– Разве что… – вновь заговорила Мила, угадав мысли присутствующих. – Разве что связь между нами и Альбертом существовала изначально.

Теперь терять уже практически нечего, и Мила вполне может рассказать группе о преследовании.

– Это было дважды, хотя я на сто процентов уверена только насчет второго раза. В мотеле мне вполне могло это просто показаться…

– И что? – спросил Стерн. – Какая тут связь?

– Кто-то меня преследует. Быть может, слежка велась и в другие разы – не поручусь. Я могла ее не заметить. Но зачем? Чтобы держать меня под контролем? С какой целью? Я не обладаю жизненно важной информацией и всегда была среди вас последней спицей в колеснице.

– Может, чтобы сбить тебя со следа? – предположил Борис.

– Опять же, не было у меня серьезного следа, разве что я случайно подошла к чему-то опасному, сама того не ведая.

– Но в мотеле это случилось, когда ты только приехала, – вставил Горан, – и сбивать тебя со следа было совсем уж бессмысленно.

– Тогда остается одно объяснение. Преследователь хотел запугать меня.

– А это зачем? – фыркнула Сара Роза.

Мила не обратила на нее внимания.

– В обоих случаях тот, кто меня преследовал, выдал себя не случайно. Мне думается, он сделал это нарочно.

– Хорошо, мы поняли. Но на кой черт ты ему сдалась? – не унималась Сара Роза. – Послушайте, это же полный бред!

На сей раз Мила круто обернулась к ней, чем сразу подчеркнула разницу в росте.

– Я ему сдалась, поскольку только я способна отыскать шестую девочку! – Она обвела взглядом всех. – Не обижайтесь, но результаты моей работы дают мне право так говорить. Вы умеете ловить серийных убийц. Я – искать пропавших людей. Я давно этим занимаюсь и умею это делать.

Никто ей не возразил. Мила действительно представляет собой конкретную угрозу для Альберта, ибо только она способна сорвать его планы.

– Подытожим: он похитил шестую девочку первой. Если б я сразу поняла, кто она, весь его проект рухнул бы в одночасье.

– Но ты же не поняла, – сказала Роза. – Стало быть, не такая уж ты ловкая, какой хочешь казаться.

Мила не поддалась на провокацию.

– Подойдя ко мне так близко на аллее мотеля, Альберт, возможно, совершил ошибку. Мы должны вернуться в тот день!

– Каким образом? Уж не изобрела ли ты машину времени?

Мила улыбнулась: Роза не знает, как она близка к истине. Есть способ вернуться вспять. Она шагнула к Борису, стараясь не замечать запаха табака.

– Как ты допрашиваешь подозреваемых под гипнозом?





* * *


– Так, расслабься.

Голос Бориса был едва слышен. Мила улеглась на свою раскладушку, вытянула руки вдоль тела, закрыла глаза. Он сел рядом с ней:

– Теперь сосчитай до ста.

Стерн накинул полотенце на лампу, и комната погрузилась в уютный полумрак. Роза сидела на своей кровати. Горан примостился на стуле в углу и внимательно следил за происходящим.

Мила медленно считала. Ее дыхание стало ровным. Досчитав до ста, она ощутила полную релаксацию.

– Мне надо, чтобы ты мысленно воссоздавала образы. Готова?

Она кивнула.

– Ты на большом лугу. Утро. Ярко светит солнце. Лучи согревают твое лицо. В воздухе пахнет цветами и травами. Ты идешь по лугу босая и чувствуешь под ногами прохладу земли. Тебя зовет голос ручья. Ты подходишь и склоняешься над запрудой. Опускаешь в воду руки, набираешь воды в ладони и пьешь. Какое блаженство!

Выбор образов не случаен: Борису нужен контроль над всеми пятью чувствами Милы, чтобы потом ему было легче навести ее сознание на конкретный эпизод в мотеле.

– Ты утолила жажду, теперь я попрошу тебя перенестись на несколько вечеров назад.

– Хорошо.

– Вечер. Тебя только что доставили на машине в мотель.

– Холодно, – тут же сказала Мила.

Горану показалось, по ее телу прошла дрожь.

– Что еще?

– Полицейский, что привез меня, кивает на прощание и разворачивается. Я остаюсь на площадке одна.

– Как она выглядит? Расскажи.

– Довольно темно. Над домом неоновая вывеска, она скрипит от ветра. Передо мной несколько бунгало, но ни одно окно не светится. Сегодня, кроме меня, постояльцев нет. За домиком высокие деревья. Их тоже раскачивает ветер. Под ногами гравий.

– Ну, ступай.

– Я слышу только мои шаги.

Она, как наяву, услышала шорох гравия.

– Где ты сейчас?

– Иду к своему номеру, прохожу мимо будки охранника. Там никого, но работает телевизор. Я держу в руке бумажный пакет. В нем два бутерброда с сыром – купила себе на ужин. Изо рта вырывается пар, воздух морозный, я тороплюсь. Слышу мои шаги по гравию, другие шумы отсутствуют. Мое бунгало – последнее в ряду.

– Хорошо, иди дальше.

– Остается всего несколько метров. Я занята своими мыслями. На аллее небольшая ямка. Я не замечаю ее, спотыкаюсь… И слышу.

Горан невольно подался вперед, к ее раскладушке, как будто мог догнать ее на той аллее и защитить от нависшей над ней угрозы.

– Что ты слышишь?

– Шорох шагов у меня за спиной. Кто-то ступает за мной след в след. Хочет подкрасться незаметно. Но я его услышала, когда споткнулась и сбилась с шага.

– И что ты делаешь?

– Пытаюсь оставаться спокойной, но мне страшно. Иду к своему бунгало, не ускоряя шага, хотя меня так и подмывает броситься бегом. И не перестаю думать.

– О чем ты думаешь?

– О том, что доставать пистолет бесполезно: если он вооружен, то успеет выстрелить первым. Еще я думаю о включенном телевизоре в будке охранника и говорю себе, что он мог выйти раньше и подстеречь меня. Паника нарастает.

– Да, но тебе удается сохранять выдержку.

– Я роюсь в кармане, ищу ключ. Единственное спасение – войти к себе в номер. Если, конечно, он мне позволит.

– Все твое внимание сосредоточено на двери. До нее несколько шагов, так?

– Да. Я вижу только дверь. Все остальное исчезает из поля зрения.

– Но теперь ты должна вернуться…

– Попробую…

– Кровь пульсирует у тебя в висках, адреналин разыгрался, все чувства обострены. Опиши мне вкусовые ощущения…

– Во рту сухость и кисловатый привкус слюны.

– Осязательные…

– Чувствую в потной ладони холод ключа от двери.

– Обонятельные…

– Ветер доносит гнилостный запах отбросов. Справа от меня мусорные контейнеры. А еще запах хвои и смолы.

– Зрительные…

– Вижу мою удлинившуюся тень на аллее.

– Еще что?

– Вижу дверь бунгало, она желтая, облупившаяся. Вижу три ступеньки крыльца.

Борис намеренно оставил напоследок самый важный орган чувств, поскольку Мила воспринимала своего преследователя только на слух.

– Слуховые…

– Ничего не слышу, кроме своих шагов.

– Прислушайся получше.

Горан увидел глубокую складочку на лбу Милы, прямо на переносице: она пыталась вспомнить.

– Слышу! Теперь я различаю и его шаги!

– Отлично! Но надо сосредоточиться еще больше.

Мила повиновалась. Потом спросила:

– Что это?

– Не знаю, – отозвался Борис. – Ты там одна. Я ничего не слышу.

– Но что-то было!

– Что?

– Звук.

– Какой звук?

– Какой-то… металлический. Да! Что-то металлическое упало! Упало на землю. То есть на гравий!

– Расскажи поподробнее.

– Не знаю.

– Вспоминай!

– Это была… монета!

– Монета? Ты уверена?

– Да! Мелкая монета. Он выронил ее и не заметил как!

А вот и неожиданный след. Надо найти монету на аллее. Найти и снять с нее отпечатки. Так они доберутся до преследователя. Есть надежда, что это Альберт.

Мила продолжала держать глаза закрытыми и упрямо твердила:

– Монета! Монета!

Борис прервал ее:

– Хорошо, Мила. Сейчас я тебя разбужу. Досчитаю до пяти, потом хлопну в ладоши, и ты откроешь глаза.

Он стал считать – медленно, отчетливо:

– Один, два, три, четыре… и пять!

Мила открыла глаза. На лице ее были написаны смущение, растерянность. Хотела встать, но Борис удержал ее, легонько прикоснувшись к ее плечу:

– Постой, рано. У тебя закружится голова.

– Получилось? – спросила она, сверля его взглядом.

Борис заулыбался:

– Похоже, у нас есть улика.





* * *


«Надо найти, – говорила она себе, шаря рукой по гравию. – От этого зависит моя репутация. И моя жизнь».

Ее внимание обострено до предела. Но надо торопиться. Времени совсем нет.

Перед ней несколько метров аллеи, надо их просеять сквозь сито. Они отделяют ее от бунгало, как в тот вечер. Она ползет на коленях – плевать на джинсы! Перебирает белые камешки; на коже уже образовалась целая сеть кровоточащих ранок, присыпанных пылью. Но боль ее не смущает, наоборот, даже помогает сосредоточиться.

– Монета, – шепчет она. – Как же я не додумалась?

Ее вполне мог найти кто-нибудь – постоялец или охранник.

Она приехала в мотель раньше остальных, поскольку уже не знает, кому довериться. Мало того – ей кажется, будто и ей никто уже не доверяет.

– Быстрей, ну же, торопись!

Она отбрасывает камешки за спину и нервно кусает губы. Сердится на себя и на весь мир. Так не годится. Несколько вдохов и выдохов, чтобы снять напряжение.

Кто знает, почему ей вдруг пришел на ум случай, когда она только-только окончила полицейскую академию. Все уже заметили ее замкнутый характер и трудности общения с людьми. Как-то раз ее назначили вести патрулирование со старшим коллегой, который ее терпеть не мог. Они преследовали подозреваемого по закоулкам китайского квартала. Тот бежал слишком быстро, и они не могли его догнать, но ее напарнику показалось, что, пробегая по задворкам ресторана, парень бросил что-то в бассейн с устрицами. И ненавистный напарник заставил ее лезть в бассейн, где воды было по колено, и шарить там среди перепуганных моллюсков. Разумеется, ничего там не было. Возможно, напарник просто решил испытать новичка. С тех пор устрицы для нее табу. Но тот случай стал для нее хорошим уроком.

Во всяком случае, она доказала себе, что умеет искать, это стало ее главным достоинством. Но не успела она немного польстить себе, и явилась новая мысль. Как в прошлый раз со старшим коллегой, так и сейчас кто-то решил подшутить над ней.

Нет и не было никакой монеты. Сплошной обман.

И, едва осознав это, Сара Роза подняла голову и увидела подходившую к ней Милу. Разоблаченная и беспомощная перед молодой коллегой, она не смогла найти в себе ни капли злости; лишь глаза ее наполнились слезами.

– У него твоя дочь, ведь так? Она и есть шестая.





34




Ей снится мама.

Она говорит с ней, улыбается своей «волшебной» улыбкой (это она так ее называет, потому что нет ничего лучше, когда мама не сердится, когда она самая добрая на свете, только теперь это бывает все реже).

Во сне мама говорит о себе и о папе. Теперь ее родители помирились, они больше не ссорятся. Мама рассказывает ей, как дела на работе и что они делают, когда ее нет дома, даже перечисляет фильмы, которые они посмотрели по видео. Но не те, которые она любит. С теми они дождутся ее. Это приятно. Она хочет спросить, когда вернется домой, но во сне мама ее не слышит. Она как будто говорит с экрана. Сколько ни старайся, ничего не выходит. И в улыбке на мамином лице ей чудится что-то безжалостное.

Кто-то ласково гладит ее по волосам, и она просыпается.

Маленькая рука скользит от ее макушки к подушке, а нежный голос напевает песенку.

– Это ты!

Она так рада, что забывает, где находится. Главное сейчас – что эта девочка ей не приснилась.

– Я тебя так ждала.

– Знаю, но я не могла прийти раньше.

– Тебе не разрешали?

Девочка смотрит очень серьезно.

– Нет. Я была занята.

Чем же она была так занята, что даже не смогла вырваться на несколько минут? Но это сейчас тоже не важно. У нее тысяча вопросов к этой девочке. И начинает она с самого животрепещущего:

– Зачем мы здесь?

Само собой разумеется, эта девочка – тоже пленница, хотя и не привязана к кровати, как она, а свободно перемещается по этому брюху чудовища.

– Это мой дом.

Ответ обескуражил ее.

– А я? Я здесь зачем?

Девочка ничего не говорит и снова начинает гладить ее по волосам. Она понимает, что вопрос некстати, и не настаивает, отложив выяснения на потом.

– Как тебя зовут?

Девочка улыбается:

– Глория.

Но она, приглядевшись, возражает:

– Нет.

– Как – нет?

– Я тебя знаю. Тебя зовут не Глория.

– Нет, Глория.

Она пытается вспомнить. Она ее уже видела, точно видела.

– Ты на пакете с молоком!

Девочка непонимающе смотрит на нее.

– Да, и на рекламных плакатах твое лицо. Весь город был полон ими. И в нашей школе, и в супермаркете… Это было… – Сколько же времени прошло? Она была в четвертом классе. – Это было три года назад.

Взгляд девочки по-прежнему полон недоумения.

– Я здесь совсем недавно. Не больше месяца.

– Говорю тебе, это не так! Прошло три года.

– Неправда.

– Правда. Твои родители даже выступали по телевизору!

– Мои родители умерли.

– Нет, они живы! И зовут тебя… Линда! Точно, тебя зовут Линда Браун!

Девочка начинает сердиться:

– Меня зовут Глория! Никакая я не Линда, что ты выдумала?

Расслышав раздраженные нотки в голосе, она решает не настаивать: лишь бы Линда не уходила, не оставляла ее одну.

– Хорошо, Глория. Как хочешь. Может быть, я ошиблась. Извини.

Девочка удовлетворенно кивает, а потом как ни в чем не бывало вновь принимается расчесывать ей волосы пальцами и напевать.

Она пробует зайти с другой стороны:

– Мне очень плохо, Глория. Не могу шевельнуть рукой. У меня жар. И я все время теряю сознание.

– Скоро тебе станет лучше.

– Мне нужен врач.

– От врачей одни неприятности.

Фраза звучит как-то фальшиво. Как будто она ее слышала еще от кого-то, и так часто, что она уже в зубах навязла. И теперь девочка твердит ее снова.

– Я чувствую, что скоро умру.

По щекам скатываются две огромные слезы. Глория подносит к ее щекам руки и собирает слезы в свои ладони. Глории уже не до нее: она сосредоточенно разглядывает свои пальцы.

– Ты слышишь меня, Глория? Я умру, если ты мне не поможешь.

– Стив сказал, что ты поправишься.

– Кто это – Стив?

Девочка неотрывно смотрит на свои руки, но все-таки отвечает:

– Это он принес тебя сюда.

– Тот, кто меня похитил.

Девочка недоуменно смотрит на нее:

– Стив не похищал тебя.

Хотя она боится рассердить Глорию, но тут уступить не может, даже ценой выживания.

– Нет, это он, я уверена. Наверняка он и тебя похитил.

– Ошибаешься. Он спас нас обеих.

Вопреки ее желанию, ответ девочки возмутил ее.

– Что ты несешь? От чего спас?

Глория колеблется. Выражение ее глаз меняется, в них закрадывается страх. Глория делает шаг назад, но она успевает схватить ее за руку. Глория хочет убежать, вырывается, но она не отпустит ее, пока не получит ответа.

– От кого?

– От Фрэнки.

Глория кусает губы. Нельзя было этого говорить. А она проболталась.

– Кто такой Фрэнки?

Глория все-таки вырвалась: она слишком слаба, чтобы удержать ее.

– Мы еще увидимся, ладно?

Глория поворачивается к ней спиной.

– Нет, постой! Не уходи!

– Тебе надо отдыхать.

– Нет, пожалуйста! Ты больше не придешь?

– Приду. Обязательно приду.

И она уходит. Девочка горько плачет. От отчаяния сдавило горло. Рыдания сотрясают ее тело, срывающимся голосом она кричит в никуда:

– Стой! Кто такой Фрэнки?

Но никто ей не отвечает.





35




– Ее зовут Сандра.

Теренс Моска записал имя в блокноте. Потом вновь поднял глаза на Сару Розу:

– Когда ее похитили?

Прежде чем ответить, женщина поерзала в кресле, тщетно пытаясь собраться с мыслями.

– Уже прошло сорок семь дней.

Мила была права: Сандру похитили раньше остальных пяти. Потом Альберт использовал ее, чтобы подманить Дебби Гордон, ее кровную сестру.

Девочки познакомились в парке, наблюдая за лошадьми на манеже. С первых же слов между ними сразу возникла симпатия. Дебби грустила оттого, что была вдали от дома. Сандра – оттого, что родители разводятся. Печаль объединила их, и они подружились.

Обе мечтали научиться ездить верхом. И эта встреча не была случайной: ее подстроил Альберт.

– Каким образом похитили Сандру?

– Когда она шла в школу.

Мила и Горан не сводили глаз с лица Моски. Тот кивнул. Здесь, в большом зале полицейского архива, были все, включая Стерна и Бориса. Капитан выбрал это необычное место, чтобы новость не пошла дальше, а еще чтобы этот разговор больше напоминал допрос.

В зале в этот час было пусто. От площадки, где они сидели, отходило множество коридоров, уставленных туго набитыми стеллажами. Единственным освещением была настольная лампа на столе консультанта. Все голоса и шумы терялись в темных провалах.

– Что ты можешь нам сказать про Альберта?

– Ничего. Я никогда его не видела и не слышала. Я не знаю, кто он.

– Ясное дело, – отозвался Теренс Моска таким тоном, как будто это было для нее отягчающим обстоятельством.

Формально обвинение Саре Розе еще не предъявили, но очень скоро ей будет инкриминировано соучастие в похищении и убийстве малолетних.

Ее разоблачила Мила, догадавшись о подробностях похищения Сабины с карусели. Во время разговора с матерью девочки она подумала, что Альберт мог привлечь к своим планам женщину, чтобы похищение прошло незаметно для целой толпы людей. Но привлечь не просто так, а при помощи шантажа. К примеру, мать шестой девочки.

На подтверждение этой невероятной догадки Мила наткнулась, просматривая на компьютере фотографии в луна-парке. На заднем плане одного моментального снимка она разглядела размытый профиль и густую шевелюру, и у нее сразу же защекотало в основании шеи, и в мозгу мгновенно высветилось имя: Сара Роза!

– Почему Сабина? – продолжал допрос Моска.

– Не знаю, – отозвалась Роза. – Он прислал мне фотографию и написал, где ее найти, вот и все.

– И никто ничего не заметил.

Еще тогда, в «Мозговом центре», Роза сказала: «Каждый смотрел только на своего ребенка. На чужих всем наплевать, вот в чем беда». Мила хорошо это запомнила. Получается, женщина говорила это, опираясь на личный опыт.

– Он был осведомлен о планах семей? – последовал новый вопрос Моски.

– Думаю, да. Мне он давал очень точные инструкции.

– Каким образом?

– По электронной почте.

– Ты не пробовала отследить его?

Вопрос явно излишний. Сара Роза – специалист по информационным технологиям. Раз ей не удалось отследить Альберта, значит это невозможно.

– Я сохранила всю почту. – Она метнула взгляд на коллег и добавила, словно оправдываясь: – Но он очень хитер и ловок. И у него моя дочь.

Милы ее умоляющий взгляд не коснулся.

С первого дня она приняла ее в штыки, четко осознавая: Мила единственная способна установить личность шестой девочки и пустить под откос жизнь матери девочки.

– Это он велел тебе избавиться от Васкес?

– Нет, я по своей инициативе. Она могла навредить делу!

В тоне Сары Розы снова зазвучало жгучее презрение, но на сей раз Мила не винила ее. Да и некогда ей сейчас думать о каких-то склоках, когда все ее мысли с девочкой, страдающей анорексией (она вспомнила, как об этом говорил ей Горан) и находившейся в руках психопата, который отпилил ей руку. Мила много дней пыталась вычислить ее. И наконец-то у девочки появилось имя.

– Ты дважды преследовала агента Васкес, чтобы запугать ее и заставить отказаться от расследования.

– Да.

Мила припомнила, как после той гонки она поехала в Центр и никого там не застала. Борис эсэмэской велел ей ехать на виллу Ивонны Гресс. Когда она подъехала, все были уже на вилле, и только Сара Роза еще переодевалась в фургоне. Тогда Милу это не насторожило, потому что хитрая женщина не дала ей времени опомниться, попытавшись настроить ее против Горана.

«К тому же он тебя обманул. Я голосовала против».

На деле же она голосовала за, потому что опасалась вызвать подозрения.

Теренс Моска не спешил: записывал ответы Розы в блокнот и давал себе время обдумать следующий вопрос.

– Чем еще ты помогала ему?

– Тайком пробралась в комнату Дебби Гордон в интернате. Выкрала ее дневник из жестяной коробки, закрыла ее на ключ, чтоб никто не заметил. Сняла со стены фотографии, где они вместе с моей дочерью. И оставила включенный передатчик, который привел вас к сиротскому приюту.

– Ты не думала, что рано или поздно кто-нибудь разоблачит тебя? – спросил Моска.

– А что мне было делать?

– И тело пятой девочки в Центр подбросила ты?

– Да.

– Ты открыла дверь своим ключом и покопалась в замке – якобы он был взломан.

– Ну да, чтоб не вызвать подозрений.

– Само собой. – Моска надолго замолчал, глядя на нее. – И зачем он велел тебе притащить труп в Центр?

Последовал вполне предсказуемый ответ:

– Не знаю.

Моска шумно втянул воздух через ноздри, давая понять, что допрос окончен. Затем повернулся к Горану:

– Пожалуй, на этом можно поставить точку. Если у вас нет вопросов.

– У меня нет, – отозвался криминолог.

Моска вновь заговорил с женщиной:

– Спецагент Сара Роза, через десять минут я позвоню прокурору, изложу ему дело, он предъявит тебе официальные обвинения. Как и было условлено, этот разговор останется между нами. Советую тебе давать показания только в присутствии хорошего адвоката. Последний вопрос: кроме тебя кто-нибудь замешан в этом преступлении?

– Если вы о моем муже, то он ничего не знает. Мы разводимся. Как только Сандра пропала, я выгнала его из дому, чтобы держать в неведении. Он хочет видеть дочь и уверен, что я препятствую этому из вредности.

Да, Мила видела, как супруги выясняли отношения невдалеке от Центра.

– Ладно. – Моска поднялся и указал Борису и Стерну на Розу. – Сейчас пришлю кого-нибудь с ордером на арест.

Оба кивнули. Капитан потянулся через стол за своим кожаным портфелем. Мила увидела, как он положил туда желтую бумажную папку, на которой ей удалось разглядеть машинописные буквы: «У…», «он» и «П».

«Уилсон Пикетт», – догадалась она.

Теренс Моска неторопливо проследовал к выходу. Горан двинулся за ним. Мила осталась с Борисом и Стерном стеречь Розу. Мужчины не проронили ни звука, избегая смотреть на свою напарницу – она лишилась их доверия.

– Простите, – сказала Роза со слезами на глазах. – У меня не было выбора.

Борис промолчал, с трудом сдерживая бешенство. А Стерн сказал только:

– Ладно, успокойся. – Однако прозвучало это не слишком убедительно. После короткой паузы Сара Роза взмолилась:

– Прошу вас, найдите мою девочку!



Многие ошибочно полагают, что серийными убийцами неизменно движут мотивы секса. Мила тоже так думала, до того как подключилась к делу Альберта.

На самом деле, согласно своим целям, серийные убийцы делятся на несколько категорий.

«Фантазеры» убивают, повинуясь указаниям второго «я» в форме видений или голосов. Их поведение нередко выливается в острый психоз.

«Миссионеры» ставят себе цель, якобы исходя из ответственности за судьбы мира и пытаясь очистить его от определенных лиц: гомосексуалистов, проституток, прелюбодеев, адвокатов, налоговых агентов и прочих.

«Властолюбцы» одержимы комплексом неполноценности. Им доставляет удовольствие власть над жизнью и смертью беспомощной жертвы. Убийству, как правило, предшествует изнасилование, но лишь как инструмент унижения жертвы.

И наконец, «сластолюбцы» убивают исключительно ради собственного удовольствия. Среди них выделяется подвид эротоманов.

Бенджамин Горка сочетал в себе все четыре характеристики.

Его посещали видения, вследствие которых он убивал исключительно проституток после изнасилования; его попытки вступить в связь с другими женщинами неизменно терпели неудачу.

Было установлено, что на его счету тридцать шесть жертв, хотя он признался только в восьми убийствах. Были опасения, что убил он намного больше, сумев ловко избавиться от останков. До того, как его поймали, он орудовал в течение двадцати пяти лет.

Его не могли схватить так долго, поскольку он действовал в самых разных и зачастую весьма отдаленных местностях.

Горку вычислила группа Гавилы после трех лет неотступной охоты. Вводя данные о разных убийствах в компьютер, они составили схему кругооборота. При ее наложении на дорожную карту стало ясно, что линии схемы в точности соответствуют рейсам доставки продуктов.

Бенджамин Горка был водителем грузовика.

Его взяли в сочельник на служебной стоянке автострады. Но из-за ошибки, допущенной обвинением, на процессе удалось доказать его частичную невменяемость, и маньяка поместили в тюремную клинику для душевнобольных. По идее, из таких мест никто не выходит.

После его ареста вся страна узнала имя одного из самых жестоких убийц в истории. Но для Горана и его команды Бенджамин Горка так и остался Уилсоном Пикеттом.

Двое полицейских явились забрать Сару Розу. После этого Мила дождалась ухода Бориса и Стерна. Ей хотелось остаться одной в архиве. Она порылась в картотеке и открыла копию дела.

Просматривая страницы, она так и не нашла объяснения, почему криминолог наградил серийного убийцу именем известного певца. Зато увидела уже знакомую ей фотографию красивой девушки, на которую обратила внимание в свой первый визит в Центр.

Девушку звали Ребекка Спрингер. Она был последней жертвой Горки.

Больше в деле не было ничего существенного. Интересно, почему это дело для членов группы до сих пор является незажившей раной? Мила вспомнила туманные слова Бориса в разговоре с ней: «Кончилось плохо. Мы наделали много ошибок, высшее начальство даже грозило распустить группу и избавиться от доктора Гавилы. Но Рошу удалось отстоять нас всех».

Что-то у них не сложилось. Но в деле не было речи о промахах следствия, напротив, операцию называли «образцовой», «стопроцентно удачной».

Но раз так, у Теренса Моски нет причин интересоваться этим делом.

Мила нашла протокол показаний Горана на суде над серийным убийцей. Криминолог охарактеризовал Бенджамина Горку «полным психопатом, столь же редким явлением природы, как тигры-альбиносы».

И далее добавил: «Подобного индивида очень трудно обнаружить, так как на вид это обыкновенный, вполне нормальный человек. Но под налетом нормальности скрывается внутреннее эго, звериная личина. Горка подпитывал этого зверя тайными снами и желаниями. Временами даже боролся с ним, пытаясь отделаться. Но в конце концов уступил ему, ибо понял: единственный способ утихомирить зверя – пойти у него на поводу. Иначе он сожрет его изнутри».

Читая этот протокол, Мила будто слышала голос Горана.

«Но вот однажды разрыв между снами и реальностью исчез. И Бенджамин Горка начал претворять свои фантазии в жизнь. Инстинкт убийства заложен в каждом из нас. Но, слава богу, большинство людей обладает сдерживающими механизмами. Однако порой наступает момент надлома».

«Момент надлома», – повторила про себя Мила и продолжила чтение.

«…Вскоре появляется тяга к повторению. Потому что воспоминаний о пережитом удовлетворении и отвращении ему недостаточно. Фантазий уже не хватает, для насыщения требуется повторный ритуал. И так до бесконечности».

До бесконечности!



Он сидел на стальной перекладине пожарной лестницы и в рассеянности затягивался сигаретой.

– Не вздумай стукнуть моей жене, – предупредил Стерн, когда она появилась в дверях запасного выхода.

– Не волнуйся, я сохраню твою тайну, – сказала Мила и примостилась рядом с ним.

– Чего ты от меня хочешь?

– С чего ты взял, что я чего-то хочу?

Вместо ответа Стерн чуть приподнял бровь.

– Альберт никогда не попадется, и ты это отлично знаешь, – продолжала Мила. – Я думаю, он уже спланировал свою смерть. Она тоже входит в его планы.

– Да чтоб он сдох, прямо сейчас! Знаю, так говорить не по-христиански, но иначе не скажешь.

Мила поглядела на него и нахмурилась:

– Он знает о вас многое, Стерн. Иначе не подбросил бы в Центр труп девочки. Наверняка он давно следит за вами, изучил ваши реакции, потому и ухитряется опережать вас. Мне кажется, лучше всех он знает Гавилу.

– Почему тебе так кажется?

– Я читала протокол показаний Горана на суде по старому делу. Альберт ведет себя так, словно хочет опровергнуть его теории. Он весьма своеобразный маньяк. Нарциссизмом, похоже, не страдает, поскольку стремится привлечь внимание к другим преступникам, а не к себе. У него нет неудержимых инстинктов, он вполне владеет собой. Убивать не доставляет ему удовольствия, для него это, скорее, вызов. Чем ты это объясняешь?

– Ничем. Меня это не интересует.

– Да как ты можешь плевать на такое? – вспылила Мила.

– Я не говорю, что мне плевать, я сказал, меня не интересует его «вызов». Это разные вещи. Он держит нас на коротком поводке только потому, что речь идет о спасении девочки. А ты зря говоришь, что он не страдает нарциссизмом. Ему необходимо наше внимание, только наше, понимаешь? Журналисты сойдут с ума, если он подаст им знак, но Альберту это не нужно. По крайней мере, пока.

– Потому что мы не знаем, какой финал он задумал?

– Именно.

– Но я уверена, Альберт сейчас пытается привлечь внимание к вам. Я думаю про Бенджамина Горку.

– Про Уилсона Пикетта?

– Расскажи мне об этом.

– Ты же читала дело.

– Борис мне сказал, у вас были какие-то трудности.

Стерн резко отшвырнул окурок:

– Борис иногда сам не знает, что говорит!

– Давай, Стерн, расскажи мне, как было на самом деле. Между прочим, не только я интересуюсь этим делом. – И она рассказала про папку, которую видела среди бумаг Теренса Моски.

Стерн задумался:

– Ладно. Только учти: удовольствия тебе это не доставит.

– Я не ради удовольствия спрашиваю.

– Когда мы поймали Горку, то начали просеивать сквозь сито его жизнь. Он жил в основном в грузовике, но при обыске мы нашли у него чек на закупку большой партии продуктов. Мы подумали, он готовится слинять и отсидеться где-нибудь. Не иначе почуял, как кольцо вокруг него сжимается…

– Но это было не так?

– Через месяц после ареста вдруг поступило заявление о пропаже проститутки.

– Ребекки Спрингер.

– Да. И якобы пропала она где-то перед Рождеством.

– То есть когда схватили Горку.

– Примерно. А работала она в тех местах, где он проезжал на грузовике.

О дальнейшем Мила сама догадалась.

– Он держал ее в какой-то норе, и продукты закупал для нее.

– Мы не знали, где это и сколько она еще продержится. Поэтому стали допрашивать его.

– А он, естественно, отрицал.

– Ничуть не бывало, – покачал головой Стерн. – Он во всем признался. Но сказать, где он ее прячет, согласился только при одном условии. Чтобы на допросе присутствовал доктор Гавила.

Мила не поняла:

– И в чем проблема?

– Проблема в том, что доктора Гавилу мы не могли найти.

– А Горка откуда узнал об этом?

– Да он не знал, гад такой! Мы с ног сбились, искали его всюду, а время уходило. Борис каким только хитростям не подвергал этого ублюдка…

– Ну и что, сумел расколоть?

– Нет, но мы прослушали записи предыдущих допросов. Там Горка вскользь упомянул старый склад и колодец. Так Борис нашел Ребекку Спрингер. Сам.

– Но она уже умерла от голода?

– Нет. Она перерезала себе вены крышкой консервной банки, которую Горка оставил ей с партией продуктов. И мало того… судебный врач сказал, что она покончила с собой буквально за два часа до появления Бориса.

Мила похолодела, но все-таки не удержалась от вопроса:

– И где же все это время был Гавила?

Стерн усмехнулся, но лишь для того, чтобы скрыть истинные чувства.

– Его нашли спустя неделю в туалете автозаправочной станции. Вызвали «скорую». Он был в алкогольной коме. Оставил сына на няньку и уехал из дому, чтобы опомниться после ухода жены. Когда мы пришли к нему в больницу, его нельзя было узнать.

Этот рассказ, пожалуй, объяснил ей причину необычной привязанности полицейских к такому сугубо штатскому человеку, как Горан. Людей сближают драмы, а не успехи, подумала Мила. И ей тут же вспомнилась фраза, которую она слышала от Горана, после того как он догадался, что Рош обманул их насчет Джозефа Б. Рокфорда: «Мы думаем, что хорошо знаем людей, с которыми постоянно общаемся, а на самом деле ничего о них не знаем».

Как это верно! Она при всем желании не смогла бы представить себе Горана в том положении, в котором его нашли. Пьяного, не в себе. На миг ей стало противно, и она поспешно сменила тему:

– Почему вы назвали дело «Уилсон Пикетт»?

– Чем плохое имя?

– Насколько я понимаю, Гавила предпочитает оставлять преступникам настоящие имена, чтобы их личность не была слишком расплывчатой.

– Да, как правило, – подтвердил Стерн. – Но в тот раз он сделал исключение.

– Почему?

Спецагент взглянул на нее в упор:

– Да не ломай ты себе голову, ничего тут экстраординарного нет. Я могу тебе сказать, но если хочешь докопаться до истины, то придется тебе сделать кое-что самой.

– Я готова.

– В деле Бенджамина Горки был один редчайший случай. Тебе не приходилось сталкиваться с человеком, который спасся от серийного убийцы?





36




От серийного убийцы спастись нельзя.

Плачь, умоляй, отчаивайся – ничто не поможет. Все это, наоборот, увеличивает садистское наслаждение убийцы. Единственная возможность для жертвы – побег. А страх, паника, невозможность понять происходящее играют на руку хищнику.

И все-таки в очень редких случаях серийный убийца не доводит свое дело до конца. Это происходит потому, что в последний момент внезапно включается тормоз: какой-то жест или фраза жертвы останавливают его.

Вот так уцелела Синтия Перл.

Мила приехала к ней в маленькую квартирку, которую та снимала в жилом доме неподалеку от аэропорта. Квартирка скромная, но в ней чувствуется главное достижение заново родившейся Синтии. Прежняя сплошь состояла из негативного опыта, повторяющихся ошибок и неправильного выбора.

– Я торговала собой, чтобы одеться поприличнее.

Она призналась в этом без всяких колебаний, словно говорила о ком-то другом. Мила не могла поверить, что эта совсем еще молодая женщина уже столько всего испытала в жизни.

Синтия не выглядела на свои двадцать четыре. После работы она еще не успела переодеться – так и осталась в форме кассирши супермаркета, куда устроилась полгода назад. Скромный вид, собранные в хвост рыжие волосы, ни следа косметики на лице все равно не могли скрыть ее диковатой, экзотической красоты.

– Спецагент Стерн и его жена подыскали мне это жилье, – сообщила она с гордостью.

Чтобы сделать девушке приятное, Мила внимательно осмотрелась. Мебель разномастная, поставленная в основном для заполнения пространства. Но видно было, что Синтии здесь нравится и она старается создать уют, следит за чистотой и порядком. Повсюду расставлены статуэтки, в основном фарфоровые кошечки и собачки.

– Это мое хобби. Я их собираю.

Еще Мила обратила внимание на фотографии ребенка. Мила знала, что у Синтии есть сын, только его отобрали у нее социальные службы и отдали на воспитание в другую семью.

Чтобы вернуть себе ребенка, она записалась в программу дезинтоксикации организма и стала посещать церковь, прихожанами которой как раз являются Стерн с женой. После многочисленных перипетий она уверовала в Бога и в знак своего обращения теперь носит образок святого Себастьяна. Этот образок да еще узенькое колечко для четок на безымянном пальце – ее единственные украшения.

– Я понимаю, Синтия, вам тяжело вспоминать вашу историю с Бенджамином Горкой…

– Да нет, теперь я говорю об этом спокойно. Раньше и правда тяжело было вспоминать, но я это преодолела. Знаете, я даже написала ему письмо.

Мила, разумеется, не знала, какова была реакция маньяка на это послание, но могла предположить, что у подобных типов это служит поводом для ночных мастурбаций.

– Он ответил вам?

– Нет. Но я продолжу ему писать: этому человеку так нужно Слово Божие!

Она сидела напротив Милы, то и дело одергивая правый рукав блузки. Мила догадалась, что она пытается прикрыть татуировку – память о прошлой жизни. Видимо, пока не скопила денег, чтобы свести ее.

– И как же все это случилось?

Синтия помрачнела:

– Тут целая череда совпадений. Я не ловила клиентов на улице, а предпочитала сидеть в баре. Оно надежней, да и теплее. Мы, девочки, оставляли бармену чаевые. – Она выдержала паузу. – Родилась я в городишке, где красота становится проклятием. Ты слишком скоро понимаешь, что благодаря ей сможешь вырваться оттуда, тогда как у твоих подруг выхода нет: они навсегда останутся в этом болоте, выйдут замуж и всю жизнь будут прозябать. А ты для них – символ того, что недостижимо, и они возлагают на тебя свои глупые надежды.

Мила понимала ее, и, пожалуй, ей было легко просчитать все дальнейшие этапы жизни девушки. Окончив школу, Синтия выпорхнула из родного гнезда и осела в большом городе, где, конечно, не обрела того, на что надеялась. Вместо этого познакомилась с такими же, как она, заблудшими и запуганными душами. Проституция для них – не случайный удар судьбы, а естественное следствие их жизненных устремлений.

Самое обидное то, что такие девушки, как Синтия, к двадцати четырем годам уже растрачивают и свою красоту, и силу юности. Они слишком рано катятся под откос, а маньяки вроде Бенджамина Горки просто-напросто поджидают их внизу.

– В тот вечер я подцепила клиента. На вид порядочный – обручальное кольцо на пальце. Мы устроились у него в машине, на окраине города. Но потом он отказался платить, даже ударил меня и вышвырнул прямо на дороге. – Она вздохнула. – Просто так голосовать я не могла: кто же подсадит проститутку? Вот я и стояла там, в надежде, что появится очередной клиент и довезет обратно.

– И появился Горка.

– Подъехал на своем огромном грузовике. Сперва мы договорились о цене. Он не торговался. «Залезай, – говорит, – чего там мерзнуть!»

Синтия опустила глаза. Нет, она не стыдилась рассказывать о своей профессии; ей было стыдно, что она оказалась такой дурочкой.

– Мы забрались в кузов, где он всегда ночевал. Там у него была настоящая квартира. Все удобства, даже постеры… ну, такие… Ничего странного, все дальнобойщики их вешают. И все-таки было в них что-то необычное.

Мила вспомнила описания из судебного дела: Горка фотографировал своих жертв в разнузданных позах, а потом превращал эти снимки в плакаты.

А странным было то, что он фотографировал трупы. Правда, Синтия этого знать не могла.

– Он взгромоздился на меня. Я все ему позволила, как обычно, и только ждала, чтоб он кончил поскорей: очень уж от него воняло. Лицом он уткнулся мне в шею, поэтому я могла обойтись без мимики и лишь вскрикивала иногда, как водится. Глаза я не закрывала.

Еще одна пауза, чуть подлиннее, чтобы перевести дух.

– Когда глаза немного привыкли к темноте, я разглядела надпись на потолке кузова.

Надпись была сделана фосфоресцирующей краской. Мила видела эту фотографию в деле.

Надпись гласила: «Я тебя убью».

– Я завопила. А он стал смеяться. Я попробовала сбросить его, но он был намного сильнее. Он вытащил нож и стал наносить мне удары. Сначала в предплечье, потом в бок, третий – в живот. Я чувствовала, что истекаю кровью и думала: «Ну все, мне конец».

– Но он остановился. Почему?

– Я кое-что ему сказала. Сама не знаю, как мне это пришло в голову, – может, рассудок помутился от страха. Я ему сказала: «Когда умру, позаботься о моем сыне. Его зовут Рик, ему пять лет». Он как-то горько усмехнулся и покачал головой. Вы представляете? Я попросила убийцу позаботиться о моем мальчике! Бред, да и только! Но тогда я, вероятно, решила, что это вполне нормально. Раз он отнимает у меня жизнь и я готова ее отдать, то мне положена какая-то компенсация. Абсурд, конечно. Я считала, он передо мной в долгу!

– Может, и абсурд, однако ты сумела его утихомирить.

– Все равно я не могу себе этого простить.

Синтия Перл проглотила комок, застрявший в горле.

– Уилсон Пикетт, – внезапно сказала Мила.

– Ах да, помню. Я лежала в кузове полумертвая, а он снова сел за руль и вскоре высадил меня на стоянке. Я не знала его намерений и очень ослабела от потери крови. Но, пока мы ехали, по радио звучала та проклятая песня. «In the Midnight Hour». Потом я потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Сначала ничего не помнила. Полицейские стали спрашивать, откуда эти раны, а я ничего не могла ответить. Уже потом, во вторник, ближе к вечеру я дома включила радио и услышала песню Уилсона Пикетта. И тогда память ко мне вернулась.

Мила поняла, что кличку Горке дали уже после ареста. Для сыщиков она служит напоминанием о совершенных ими ошибках.

– Это было ужасно, – продолжала Синтия. – Я как будто во второй раз увидела все это и подумала: если б сумела вспомнить раньше, может быть, спасла бы еще кого-то.

Последние слова были как будто спонтанными, Мила сразу это почувствовала. Не потому, что Синтию не волнует судьба несчастных жертв, а потому, что она словно бы поставила барьер между ними и собой. Благодаря этому барьеру она могла жить дальше, как всегда бывает с людьми, пережившими подобный опыт. В подтверждение этой догадки Синтия добавила:

– Месяц назад я навестила родителей Ребекки Спрингер, последней из убитых.

«Она не была убита, – мысленно возразила Мила. – Хуже того, ее вынудили покончить с собой».

– Мы вместе участвовали в акции поминовения жертв Бенджамина Горки. Мы с ними из одной конгрегации. Они не сводили с меня глаз, а я чувствовала себя виноватой.

– В чем? – спросила Мила, хотя отлично понимала в чем.

– В том, что выжила, конечно.

Мила поблагодарила ее и собралась уходить. Синтия проводила ее до двери в странном молчании, как будто хотела о чем-то спросить, но не знала, с чего начать. Мила решила дать ей немного времени и спросила, где туалет. Девушка показала, куда идти.

В убогом закутке на двери душевой кабины висели сохнущие колготки. Здесь тоже было несколько фарфоровых зверушек, сплошь розового цвета. Мила наклонилась над раковиной – ополоснуть лицо. Она была совершенно измучена. В сумке у нее лежал флакон перекиси и все необходимое для надрезов. Ей еще предстояло помянуть пятую девочку. Это она отложила на вечер.

Но боль ей необходима.

Вытирая лицо и руки салфеткой, она заметила на полочке пузырек для полоскания горла. Но цвет жидкости настораживал: слишком уж темный. Мила понюхала: бурбон. У Синтии Перл свой секрет. Дурная привычка, оставшаяся от прошлой жизни. Мила представила себе, как она входит в это тесное пространство, садится на крышку унитаза и делает несколько глотков, упершись взглядом в плитки кафеля. Хотя Синтия во многом изменилась к лучшему, она не может до конца избавиться от темной стороны души.

«Свойство человеческой натуры, – про себя констатировала Мила. – Мой секрет идет еще дальше».

Когда она уже стояла на пороге, Синтия наконец набралась смелости и спросила, нельзя ли им еще как-нибудь увидеться: может, в кино сходить или пройтись по магазинам. Мила поняла: девушке позарез нужна подруга, – и она не смогла отказать ей в этой маленькой иллюзии.

Чтобы доставить Синтии удовольствие, она повторила наизусть номер ее мобильного, хотя и знала, что они вряд ли еще увидятся.



Спустя двадцать минут Мила подъехала к Управлению. Перед входом толпились агенты в штатском и срочно вызванные патрульные. Все предъявляли пропуск.

Не иначе что-то случилось.

Чтобы не терять времени в очереди к лифту, она стала подниматься по лестнице на третий этаж, куда переместилась штаб-квартира их группы, после того как в Центре был обнаружен труп.

– Моска объявил общий сбор, – услышала она, как полицейский говорит кому-то по телефону.

Она двинулась к залу заседаний. У входа толпился народ, все выискивали свободные места. Кто-то любезно пропустил ее вперед.

Мила увидела местечко в последнем ряду. Впереди, сбоку от нее, уже сидели Борис и Стерн. Последний заметил ее и кивнул. Мила попробовала жестами объяснить подробности свидания с Синтией, но Стерн покачал головой: мол, после поговорим.

Пронзительный свист микрофона оборвал на миг все разговоры. Техник водрузил микрофон на подставку и барабанил по нему, проверяя исправность. Светящуюся доску и кофемашину сдвинули в сторону, чтобы поставить еще ряд стульев, но их все равно не хватало, и люди выстраивались вдоль стен.

Сбор был какой-то из ряда вон выходящий, и Мила подумала о том, что произошло нечто серьезное. Кроме того, в зале не видно было ни Горана, ни Роша. Вероятно, они совещаются с Теренсом Моской относительно версии, которую следует обнародовать.

Ожидание действовало на нервы. Наконец она увидела на пороге старшего инспектора; он шагнул в зал, но к микрофону не подошел, а уселся в первом ряду на место, которое ему предупредительно освободил какой-то полицейский. Лицо Роша оставалось непроницаемым. Он закинул ногу на ногу и спокойно ждал вместе со всеми.

Горан и Моска вошли вместе. Полицейские у дверей расступились перед ними, и они оба бодрым шагом направились к сцене. Криминолог сел за стол в глубине, капитан же снял со стойки микрофон и, поправив провод, объявил:

– Господа, прошу внимания!

В зале воцарилась тишина.

– Итак… мы собрали вас для сообщения важной информации. – Моска говорил «мы», хотя явно имел в виду себя. – Речь пойдет о трупе девочки, обнаруженном в Центре. К сожалению, как мы и предполагали, преступник, по своему обыкновению, не оставил никаких следов. Ни отпечатков пальцев, ни физических выделений, ни иного генетического материала.

Было очевидно, Моска тянет время, и это заметила не только Мила: многие вокруг стали выказывать признаки нетерпения. Быть может, спокойным оставался один Горан, который, сцепив пальцы, всего лишь наблюдал. Бразды правления захватил капитан.

– Тем не менее, – продолжил Моска, – мы можем предположить, зачем серийный убийца подбросил туда труп. Это связано с делом, которое все вы наверняка помните, – с делом Бенджамина Горки.

По залу волной прокатился шум. Моска поднял руку, призывая соблюдать тишину. Затем он опустил руку в карман и внезапно изменил тон.

– Судя по всему, в том деле мы допустили ошибку. Надо признать, очень грубую ошибку.

Он не стал указывать на виновника, лишь выделил голосом два последних слова.

– К счастью, еще есть возможность все исправить.

И тут Мила краем глаза заметила нечто странное. Стерн, продолжая смотреть прямо перед собой, медленно поднес руку к правому боку и щелкнул застежкой кобуры.

От внезапного озарения ей стало страшно.

Моска все говорил:

– Горка не убивал последнюю жертву – Ребекку Спрингер. Ее убил один из наших.

Среди всеобщего шума капитан нацелил взгляд на кого-то в зале. На Стерна. Спецагент встал и вытащил табельное оружие. Плохо сознавая, что делает, Мила последовала его примеру. Но Стерн неожиданно повернулся влево и навел ствол на Бориса.

– Ты что, обалдел? – растерянно проговорил тот.

– Руки на затылок, приятель. Не заставляй меня повторять дважды.





37




– В твоих интересах рассказать все как на духу.

Были вызваны трое военных специалистов по ведению допросов; по очереди они без передышки выжимали Бориса. Хотя он отлично знал всю технику получения признательных показаний, эти люди рассчитывали взять его измором. Бессонница порой действует лучше всякой хитроумной стратегии.

– Я уже сказал: ничего не знаю.

Мила наблюдала за ним из комнаты с фальшивым зеркалом. Она была там одна. Рядом с ней цифровая видеокамера передавала кадры допроса по замкнутой цепи прямо в Управление, чтобы полицейские шишки, в том числе Рош, были избавлены от личного присутствия при истязании одного из лучших агентов. Наблюдать за этим они вполне могли из своих удобных кабинетов.

А Мила захотела присутствовать. Потому что отказывалась верить в столь тяжкое обвинение.

«Борис нашел Ребекку Спрингер. Сам».

Стерн рассказывал ей, как в похожей комнате для допросов Бенджамин Горка вскользь упомянул о старом складе, где был колодец.

По официальной версии, спецагент прибыл на место один и нашел пленницу уже мертвой.

«Она перерезала себе вены крышкой консервной банки, которую Горка оставил ей с партией продуктов. И мало того… судебный врач сказал, что она покончила с собой буквально за два часа до появления Бориса», – сказал Стерн.

За два часа.

Но Мила внимательно изучила дело. Врач, делавший вскрытие, проанализировав остатки пищи в желудке девушки, а также влияние на них процесса пищеварения, заключил, что время смерти с точностью установить невозможно, что она могла наступить и позже пресловутых двух часов.

Теперь это заключение как бы аннулировано, и Бориса обвиняют в том, что он прибыл на место, когда Ребекка Спрингер была еще жива, и оказался перед выбором: то ли спасти ее и стать героем, то ли претворить в жизнь величайшую утопию, о которой мечтает каждый убийца.

Безупречное убийство. То, что останется безнаказанным, потому что лишено мотива.

Хотя бы раз испытать опьяняющую власть над жизнью и смертью себе подобного. В полной уверенности, что ему это сойдет с рук, поскольку вина будет автоматически возложена на другого. Борис, если верить его обвинителям, не удержался от этого соблазна.

В показаниях на суде над Бенджамином Горкой доктор Гавила утверждал, что «инстинкт убийства заложен в каждом из нас. Но, слава богу, большинство людей обладает сдерживающими механизмами. Однако порой наступает момент надлома».

У Бориса этот момент наступил, когда он увидел перед собой бедную беззащитную девушку. Пускай всего лишь проститутку. Но для Милы это вовсе не довод.

Однако то, что поначалу представлялось не более чем версией, впоследствии было подкреплено уликой: при обыске в доме Бориса был найден фетиш – кружевные трусики Ребекки, пропавшие из хранилища вещдоков уже после закрытия дела.

– Борис, у тебя нет выбора. Мы можем сидеть тут хоть всю ночь. А если надо – и завтра, и послезавтра.

У дознавателя, когда он говорил, изо рта летела слюна, и это, ко всему прочему, должно было подействовать на допрашиваемого угнетающе.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Теренс Моска. Мила сразу же заметила жирное пятно у него на вороте куртки; не иначе только что съел очередную гадость в фастфуде.

– Как идут дела? – спросил капитан, не вынимая рук из карманов.

Мила ответила, не глядя на него:

– Пока ничего.

– Расколется. – Моска буквально излучал уверенность в себе.

– Почему вы так думаете?

– Все раскалываются рано или поздно. Он и сам это знает. Может, с ним повозиться придется, но в конце концов он выберет наименьшее зло.

– А зачем было арестовывать его при всех?

– Чтоб захватить врасплох – зачем же еще?

Мила не скоро забудет, как блестели глаза Стерна, когда он защелкивал наручники на запястьях того, кого считал своим третьим сыном. Узнав о находке при обыске, пожилой спецагент сам вызвался произвести арест и даже не стал слушать уговоров Роша.

– А что, если Борис ни при чем?

Всей своей громадой Моска встал между Милой и стеклом, вытащил руки из карманов.

– За двадцать пять лет службы я ни разу, ни единого раза не арестовал невиновного.

Мила не сдержала иронической усмешки.

– Неужели? Так выходит, вы лучший в мире полицейский?

– Присяжные по всем моим делам выносили обвинительные приговоры. И не потому, что я так уж непогрешим. А почему – хотите знать?

– Еще как!

– Потому что мир прогнил насквозь, агент Васкес.

– Вы убедились в этом на собственном опыте? Мне просто любопытно…

Моска и не подумал обидеться, ему даже нравился ее сарказм.

– То, чему мы являемся свидетелями, то, что мало-помалу узнаём про вашего… Как уж вы его зовете?

– Альберт.

– Так вот, то, что этот маньяк проделывает так мастерски, просто апокалипсис в миниатюре. Вы знаете, что такое апокалипсис, агент Васкес? Согласно Библии, это момент в конце света, когда вскроются все грехи людские, каждый понесет наказание даже за самый ничтожный грех. Ваш скот Альберт заставляет нас лицезреть такие ужасы, что не только эта страна, но и весь мир должен был бы призадуматься. А мы что видим?

Моска умолк и молчал до сих пор, пока Мила не спросила:

– Что мы видим?

– Ничего. Ничего абсолютно. Люди продолжают убивать, воровать, угнетать ближнего как ни в чем не бывало! Думаете, убийцы опомнятся, а у воров вдруг проснется совесть? Я приведу вам конкретный пример: нынче утром двое полицейских пришли проведать бывшего заключенного, отпущенного на поруки за хорошее поведение. Пришли, потому что сам он забыл отметиться в районном участке. И знаете, что он сделал? Начал стрелять. Вот так, ни с того ни с сего. Одного полицейского тяжело ранил и теперь забаррикадировался в доме и палит, едва кто-то пытается подойти. Как думаете – почему?

– Не знаю, – была вынуждена признать Мила.

– И я не знаю. А наш парень в реанимации, и неизвестно, выживет или нет. Если нет, мне придется что-то говорить бедной вдове, когда она меня спросит, почему ее муж погиб так глупо! – После этой пылкой тирады он чуть понизил голос и повторил уже спокойнее: – Мир погряз в мерзости, агент Васкес. А Борис Клаус виновен – и точка. Я бы на вашем месте сделал соответствующие выводы.

Теренс Моска повернулся к ней спиной, сунул руку в карман и вышел, хлопнув дверью.

– Ничего не знаю, дичь какая-то, – твердил Борис в соседней комнате.

Впрочем, уже спокойно. После начальной вспышки ярости он стал экономить силы, предвидя, сколько ему еще предстоит пережить.

Мила устала наблюдать эту сцену. Устала постоянно пересматривать свое мнение о людях. Ведь это тот самый Борис, что пытался за ней ухаживать, когда она только приехала. Тот, что принес ей теплые круассаны с кофе и подарил парку, когда у нее зуб на зуб не попадал от холода. По ту сторону зеркала все тот же коллега, напарник, что разгадал немало загадок Альберта. Симпатичный, немного неуклюжий здоровяк, принимающий близко к сердцу боль своих друзей.

Группа Горана Гавилы распадалась. А вместе с ней разваливалось и расследование. Таяла надежда спасти маленькую Сандру, которая сейчас лежит в каком-нибудь закутке, быть может на последнем издыхании. В итоге ее убьет не серийный убийца с вымышленным именем, ее убьют равнодушие и грехи других мужчин и других женщин.

Лучший финал, который мог замыслить Альберт.

Она предавалась этим невеселым мыслям и вдруг увидела перед собой в стекле отражение Горана. Он стоял у нее за спиной, но в комнату для допросов не смотрел, а упорно ловил ее взгляд.

Мила обернулась. Они долго молча смотрели друг на друга, объединенные отчаянием и безысходностью. И не было ничего естественнее, чем потянуться к нему, закрыть глаза, прикоснуться к его губам, почувствовать их ответ.





* * *


На город обрушился ливень, грязная вода затопила улицы, забила стоки. Желоба едва успевали глотать и выплевывать эту жижу. На такси они доехали до небольшой гостиницы возле вокзала. Фасад весь почернел от смога, жалюзи опущены, видно, постояльцам не до того, чтоб их поднимать.

Люди сновали туда-сюда, как муравьи. Горничные едва успевали менять белье, без сна и отдыха катая по коридорам свои скрипучие тележки. Одни останавливались здесь, только чтобы принять душ и переодеться с дороги. А другие, как и они, приходили, чтобы заняться любовью.

Портье выдал им ключ от номера двадцать три.

Они поднялись на лифте, не говоря ни слова и не разжимая рук. Но не как влюбленные, а как люди, которые боятся потерять друг друга.

В номере с убогой мебелью запах дезодоранта не мог забить застарелую табачную вонь. Их новый поцелуй был глубже, сильнее, как будто оба пытались забыться, отделавшись сперва от мыслей, а уж потом от одежды.

Он сжал ее маленькую грудь. Она закрыла глаза.

Сквозь планки жалюзи просачивался свет блестящей от дождя вывески китайского ресторана, рельефнее очерчивая в темноте их тени.

Горан медленно раздевал ее.

Мила покорно ждала.

Он прикоснулся губами к плоскому животу и стал не спеша подниматься к груди.

И тут обнаружил шрам на боку.

С бесконечной нежностью он стянул с нее свитер.

И увидел другие шрамы.

Но взгляд не задержался на них, поскольку они были отданы во власть его губ.

К огромному ее потрясению, он стал покрывать медленными поцелуями и застарелые, и свежие шрамы, как будто хотел исцелить их.

То же повторилось, когда он снял с нее джинсы. На ногах порезы были еще свежими, едва закрывшимися. Там, где лезвие прошлось совсем недавно.

Причиняя боль телу, Мила избавлялась от душевных ран и в этой застарелой боли даже находила нечто приятное.

Будто испытываешь удовлетворение, расчесывая заживающую рану.

Она тоже принялась раздевать его легкими движениями, словно обрывая лепестки цветов. Оказалось, что и он носит на теле следы былых страданий. Впалая грудная клетка, словно вобравшая в себя его муки. Уныло торчащие ключицы, свидетели неизбывной печали.

Они любили друг друга с какой-то странной яростью, быть может, даже злостью, но в этом была жажда освобождения. Как будто оба стремились раствориться друг в друге, хотя бы на миг обрести забвение.

Потом они долго лежали рядом, все еще ощущая это единение и вслушиваясь в ритм общего дыхания. Затем где-то в глубокой тишине забрезжил вопрос, пока еще неясный, но Мила уже видела, как он парит над ними черной птицей.

Вопрос об истоках зла, вечного зла.

Зла, которое сперва вгрызается в плоть, потом стыдливо прикрывается одеждами.

Роковым образом этот вопрос переплетался с участью девочки, Сандры. Пока они тут наслаждаются своей слиянностью, она где-то рядом или вдали умирает в одиночестве.

Предваряя его вопрос, Мила пустилась в объяснения:

– По долгу службы я разыскиваю пропавших людей. В основном это дети. Некоторые пропадают на много лет и потом ничего уже не помнят. Не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, именно эта сторона моей профессии доставляет мне больше всего хлопот.

– Отчего? – заинтересованно спросил Горан.

– Когда ныряешь в темную бездну, чтобы вытащить кого-то, оказывается, что труднее всего вытащить на свет себя. Нащупать страховочный трос и вернуться. Я точно знаю, что бездна манит нас, затягивает в темный омут. И сопротивляться этому нелегко. Возвращаясь с найденным человеком, я всегда замечаю, что мы не одни. Что-то тянется за нами из той черной дыры, что-то налипает на подошвы ботинок. Попробуй отскреби эту грязь.

Горан повернулся к ней, заглянул в глаза:

– Зачем ты мне это говоришь?

– Затем, что я вышла из тьмы. И время от времени буду вынуждена туда возвращаться.





38




Она прислонилась к стене, сцепила за спиной руки и не выходит на свет. Давно ли эта тень стоит там и смотрит на нее?

Наконец она решается позвать:

– Глория.

Ну вот, подходит.

В ее взгляде всегдашнее любопытство, но теперь есть в нем и еще кое-что. Сомнение.

– Я вспомнила. У меня когда-то был кот.

– И у меня есть. Зовут Гудини.

– Красивый?

– Злой. – Но она тут же понимает, что девочка ждет от нее не такого ответа, и спешит исправиться: – Да. Белый с коричневым. Все время спит, просыпается, чтобы поесть.

После минутного молчания Глория продолжает расспросы:

– Как думаешь, почему я забыла про своего?

– Не знаю.

– Ведь если я его не помню, значит не помню и всего остального. Даже своего настоящего имени.

– Мне нравится имя Глория, – ободрительно говорит она, вспомнив реакцию той на ее настоящее имя – Линда Браун.

– Глория…

– Да?

– Расскажи мне про Стива.

– Стив нас любит. Скоро и ты его полюбишь.

– А почему ты сказала, что он наш спаситель.

– Потому что это правда. Он спас нас.

– Но меня не нужно было спасать.

– Ты сама не знаешь, что была в опасности.

– Опасность – это Фрэнки?

Глория боится этого имени. И не знает, что лучше – сказать или нет. Обдумав положение, она подходит совсем близко и говорит красивым, певучим голосом:

– Фрэнки желает нам зла. Он ищет нас. Поэтому мы должны прятаться здесь.

– Кто такой Фрэнки? И чем мы ему не угодили?

– Ему не мы не угодили, а наши родители.

– И мои? Но чем?

Ей не верится: нелепость какая-то. А Глория говорит очень убежденно:

– Они взяли его на понт. Развели на деньги.

Она говорит чьи-то чужие, заученные фразы.

– Мои родители ни у кого денег не брали.

– А мои уже умерли. Фрэнки их убил. А теперь ищет меня, чтобы закончить работу. Но Стив уверен, что здесь он меня не найдет.

– Глория, послушай…

Она то и дело куда-то уплывает, и надо идти за ней, вытаскивать ее из тех мест, куда она мысленно удалилась.

– Глория, ты слышишь меня?

– Да. Чего тебе?

– Твои родители живы. Я их видела по телевизору не так давно. Они участвовали в ток-шоу и говорили о тебе. Поздравляли тебя с днем рождения.

Ее это вроде бы ничуть не удивило. Похоже, она прикидывает, вдруг это правда.

– Мне нельзя смотреть телевизор. Только видеокассеты, которые дает Стив.

– Стив. Твой Стив и есть главный злодей, Глория. Про Фрэнки он все выдумал, чтоб насильно держать тебя здесь.

– Нет, Фрэнки он не выдумал.

– Сама подумай, ты его когда-нибудь видела?

– Нет.

– Чего ж тогда ты всему веришь?

Хотя на вид Глория – ее ровесница, но по уму не похоже, что ей двенадцать лет. Как будто ее мозг перестал развиваться, остановился где-то лет в девять. То есть когда Стив похитил Линду Браун. Поэтому над каждым словом ей приходится думать.

– Стив любит меня, – повторяет она, хотя и без прежней уверенности.

– Нет, Глория, он тебя не любит.

– Значит, если я выйду отсюда, Фрэнки меня не убьет?

– Не убьет, не бойся. И потом, ты будешь не одна. Мы выйдем вместе.

– Ты пойдешь со мной?

– Да. Только надо найти способ сбежать от Стива.

– Но ты болеешь.

– Да. И к тому же рукой пошевелить не могу.

– Она сломана.

– Как я ее сломала? Не помню.

– Вы упали с лестницы, когда Стив нес тебя сюда. Он очень рассердился, ведь он не хочет, чтобы ты умерла. Наоборот, он хочет научить тебя любить его. Знаешь, это очень важно.

– Я не собираюсь его любить.

Глория опять впадает в задумчивость.

– Мне нравится имя Линда.

– Я рада, что оно тебе нравится, поскольку это твое настоящее имя.

– Тогда называй меня так.

– Хорошо, Линда. – Она выговаривает его очень четко и улыбается. – Мы с тобой будем дружить.

– Правда?

– Тебе никто не говорил, что иногда девочки меняются именами и становятся подругами на всю жизнь.

– Я уже знаю, как тебя зовут. Мария Элена.

– Да, но все друзья называют меня Милой.





39




– Эту сволочь звали Стив. Стив Смитти.

Мила произнесла это имя с диким отвращением. Горан еще крепче сжал ее руку, лежа с ней рядом на кровати в гостиничном номере.

– Прожигатель жизни. Ни на одной работе не мог удержаться больше месяца. В основном жил на пособие. Когда родители умерли, ему остался дом, где он держал своих пленниц и деньги – страховку жизни и здоровья. Не так уж много, но достаточно, чтобы приступить к выполнению своего «великого плана». – Последние слова она выговорила как-то высокопарно, будто со сцены. Затем покачала головой, вспоминая ту нелепую историю. – Стив заглядывался на девиц, но подойти не смел, потому что крантик у него был малюсенький, с мизинец, и он боялся, что над ним станут потешаться. – Ее губы искривила глумливая, мстительная усмешка. – И он обратил внимание на маленьких девочек, решив, что уж тут промаха не будет.

– Я помню дело Линды Браун, – сказал Горан. – Я в ту пору только-только начал работать на кафедре в университете. Я еще подумал тогда, что полиция совершила много ошибок.

– Ошибок? Да они черт знает что устроили! Кретин Стив на каждом шагу оставлял следы, и свидетелей было полно! Но они все равно не могли его найти и уверяли всех, что он умен и хитер. А он был полный идиот, везучий правда.

– Но Линду он сумел себе подчинить.

– Просто-напросто запугал. Выдумал злодея, Фрэнки, а себя выставил героем и спасителем. У этого придурка даже не хватило фантазии придумать имя для маньяка. Назвал его Фрэнки, так звали его черепаху!

– Тем не менее план сработал.

Мила немного успокоилась.

– Ну да, с маленькой запуганной девочкой. В такой обстановке легко утратить чувство реальности. Тот убогий подвал я называла «брюхом монстра». А на самом деле это было в нормальном доме, на окраине города, в окружении таких же нормальных домов. Люди ходили мимо, ничего не подозревая. Самое ужасное, что Линда – или Глория… он ее назвал именем первой девушки, что его отвергла… – спокойно могла выйти, но ей это даже в голову не приходило, хотя дверь все время была открыта. Он не запирал ее, даже когда уходил, настолько действенным считал свой блеф про Фрэнки.

– Тебе повезло выбраться живой.

– Руки я чуть не лишилась. Врачи говорили, что ее уже не спасти. И еще у меня было страшное истощение. Этот скот кормил меня детским питанием и лечил просроченными лекарствами, которые находил в мусорном контейнере возле аптеки. Меня даже усыплять не надо было: этой гадостью он так отравил мне кровь, что непонятно, как я вообще приходила в сознание!

Дождь на улице все шуршал, смывая остатки снега. В планках жалюзи то и дело свистели порывы ветра.

– Однажды я очнулась и услышала, что кто-то зовет меня по имени. Я пыталась подать какой-то знак, но тут появилась Линда и уговорила меня не шуметь. И я обменяла свое спасение на общество Линды: все-таки не одна… А спасение было рядом, оно мне не почудилось. Двое полицейских как раз прочесывали квартал. Меня все еще искали. Эти люди ходили надо мной по тонким половицам. С ними была женщина; она-то и звала меня, но только не вслух, а мысленно.

– Никла Папакидис, да? Так вы и познакомились?

– Да, именно так. Хотя я не отозвалась, она сумела расслышать мои мысли. И через день-другой вернулась туда, стала ходить вокруг дома, в надежде опять уловить флюиды.

– Значит, тебя спасла не Линда?

– Эта? Да она обо всем докладывала Стиву. Она уже была его невольной сообщницей. Три года он заменял ей весь мир. Она всерьез поверила, что Стив – единственный взрослый на земле. А дети обычно доверяют взрослым. Стив же не сомневался, что я скоро сдохну, и даже вырыл яму в сарае позади дома.

Все газеты потом напечатали фотографии этой ямы.

– Я была полумертвая, когда меня вытащили из подвала. Не видела ни санитаров, что несли меня на носилках по той же самой лестнице, по которой спустил меня этот подонок, прежде чем затащить в подвал. Не видела десятков полицейских, стоявших в оцеплении у дома. Не слышала рукоплесканий толпы, собравшейся там, чтобы отпраздновать мое избавление. Меня вел за собой только голос Никлы: она рассказывала мне о случившемся и уговаривала не идти на свет.

– На какой свет? – удивился Горан.

Мила улыбнулась:

– Она же верующая. А верующие говорят, что когда наша душа отлетает от тела, ей надо быстро пройти короткий туннель, в конце которого сияет прекрасный свет. Я не стала ей объяснять, что никакого света не видела, только тьму. Не хотела разочаровывать.

Горан склонился над ней и поцеловал в плечо:

– Представляю, что ты пережила.

– Мне повезло, – откликнулась она и тут же потянулась мыслями к Сандре, к шестой девочке. – Я должна была ее спасти и не спасла. Вряд ли у Сандры есть надежда выжить.

– Но ты же не виновата.

– Нет, виновата. Я виновата.

Мила поднялась и села на краю кровати. Горан протянул было руку к ней, но так и не прикоснулся. Понял, что Мила уже далеко и ей теперь не до ласк.

– Пойду в душ, – сказал он. – Мне пора домой. Меня ждет Томми.

Мила, совершенно голая, неподвижно сидела на постели, пока не услышала шум воды в душе. Ей хотелось очистить ум от жутких воспоминаний, хотелось наполнить его чем-то легким, воздушным, как в детстве, которого она была лишена по чужой злой прихоти.

Яма в сарае позади дома Стива не опустела. В ней была погребена ее способность к состраданию.

Мила протянула руку к тумбочке, взяла пульт и включила телевизор в надежде, что шум душа, бестолковая болтовня и дурацкие картинки вытеснят из ее головы тени зла.

На экране женщина крепко сжимала микрофон, а ветер и дождь старались вырвать его у нее из рук. В правом углу экрана был логотип теленовостей. Внизу бежала надпись «Чрезвычайное сообщение». Вдали виднелся дом, окруженный полицейскими машинами, с мигалками, разгоняющими ночную тьму.

– Через час старший инспектор Рош обнародует официальное сообщение. А пока мы можем подтвердить вам, что маньяк, который терроризировал весь город, похитил и убил маленьких девочек, наконец обезврежен.

Мила застыла на месте, не в силах оторвать глаз от экрана.

– Это недавно отпущенный на поруки уголовник, который открыл огонь по двум офицерам полиции, явившимся к нему в дом с обычной проверкой.

Эту историю рассказал ей Теренс Моска в помещении, откуда Мила наблюдала за допросом Бориса. В это верилось с трудом.

– Один из полицейских умер в больнице, и тогда спецназ приступил к ликвидации. После того как преступник был застрелен, спецназовцы, войдя в дом, обнаружили там…

– Девочка! Говори, что с девочкой!

– Напоминаем тем, кто присоединился к нам только что: имя преступника Винсент Клариссо.

– Альберт, – поправила Мила.

– Из официальных источников известно, что шестая похищенная девочка до сих пор находится в доме у меня за спиной. Сейчас ее обследует бригада «скорой помощи». Пока мы не располагаем точными сведениями, но, судя по всему, маленькая Сандра еще жива.

Запись с прослушивающего устройства в камере № 7

от 23 декабря с. г.

время: 3 часа 25 минут

Продолжительность: 1 минута 35 секунд

Заключенный РК-357/9:

знать, быть начеку, подготовиться [далее слово, не понятое при расшифровке]… достойным нашего гнева… сделать что-то… доверие прежде всего… [фраза неразборчива] слишком хорош, снисходителен… не поддаваться на обман… знать, быть начеку, подготовиться [слово неразборчиво] всегда кто-то использует нас… необходимое наказание… отбыть срок… недостаточно понимать, иногда надо действовать соответственно… знать, быть начеку, подготовиться [слово неразборчиво]… и даже убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать, убивать.





40




Полицейское управление 25 февраля

Винсент Клариссо и есть Альберт.

Человек вышел из тюрьмы меньше двух месяцев назад, отсидев срок за вооруженное ограбление.

Едва освободившись, он приступил к выполнению своего замысла.

Ранее не привлекался. Никаких симптомов душевного заболевания. Ничто не могло навести на мысль, что он потенциальный серийный убийца.

Вооруженное ограбление – не более чем «случайность», по заявлению адвокатов, защищавших Винсента в суде. Оплошность парня, крепко сидящего на кодеине. Клариссо – выходец из порядочной семьи: отец – адвокат, мать – преподаватель. Сам он окончил курсы и получил диплом медбрата. Некоторое время работал в клинике ассистентом в операционной. Там, судя по всему, и приобрел необходимый опыт для поддержания жизни Сандры после ампутации руки.

Группа Гавилы, предполагая, что Альберт – врач, была недалека от истины.

Подобный опыт отравил сознание Винсента Клариссо, в итоге сделав его чудовищем.

Но Мила этому не поверила.

«Это не он», – мысленно твердила она, пока такси везло ее в Управление полиции.

Услышав новости по телевизору, Горан минут двадцать говорил по телефону со Стерном, который докладывал ему о развитии событий. Криминолог расхаживал взад-вперед по гостиничному номеру, чувствуя на себе встревоженный взгляд Милы. Потом они расстались. Он позвонил госпоже Руне и попросил ее остаться с Томми еще на одну ночь, а после отправился к дому, где обнаружили Сандру. Миле очень хотелось поехать с ним, но они решили не давать пищу для сплетен и договорились встретиться позже в Управлении.

Было уже за полночь, но город и не думал спать. Люди высыпали на улицы, невзирая на дождь. Все радовались окончанию кошмара. Машины сигналили, как на Новый год, люди поздравляли друг друга и обнимались. Ситуацию на дорогах еще больше осложняли полицейские блокпосты: власти отдали приказ отлавливать возможных сообщников Клариссо и не допускать зевак в зону, где разворачивался эпилог страшной истории.

Такси продвигалось с черепашьей скоростью. Мила слушала новости по радио. Теренс Моска, естественно, был героем дня. Им обычно оказывается тот, кто в тот момент стоит у руля.

Устав ждать, Мила расплатилась и вышла из такси под проливной дождь. До Управления оставалось пройти два квартала; она надвинула на голову капюшон парки и зашагала, погруженная в размышления.

Характеристика Винсента Клариссо не совмещалась с профилем, который обрисовал Гавила.

По утверждению криминолога, маньяк использовал трупы девочек как некие индикаторы. Он размещал их в определенных местах, указывая не ведающему миру на ужасы, открывшиеся только ему. Предположительно этот тип становился тайным сообщником преступников, в то или иное время встретившихся на его пути.

«Все они волки. А волки бродят стаей. И в каждой стае свой вожак. Именно это стремится сообщить нам Альберт: он их вожак», – утверждал Горан.

Лишним доводом в пользу того, что Винсент не может быть Альбертом, был возраст серийного убийцы: тридцать лет. Об этом Мила узнала из новостей. Слишком он молод, чтобы знать Рональда Дермиса в детстве, да и Джозефа Рокфорда тоже. Они ведь всей группой пришли к заключению, что Альберту где-то от пятидесяти до шестидесяти. Вдобавок Винсент внешне не соответствовал описанию Никлы, которое монахиня составила, проникнув в сознание миллионера.

Шагая под дождем, Мила нанизывала в уме доводы, подкреплявшие ее скептицизм: Клариссо сидел в тюрьме, когда Фельдер истязал Ивонну Гресс и ее детей на вилле в Капо-Альто, поэтому его силуэт никак не мог остаться на заляпанной кровью стене!

«Это не он, в полиции ошибаются. Но Горан не мог этого не заметить и все им объяснит».

В коридорах Управления царила все та же ликующая атмосфера. Полицейские хлопали друг друга по плечу, сообщали последние новости; многие прибыли прямо с места преступления и были еще в форме спецназа. Их отчеты передавались из уст в уста, обрастая все новыми подробностями.

Милу перехватила в коридоре женщина, сообщив, что ее срочно вызывает старший инспектор Рош.

– Меня? – поразилась Мила.

– Да, он ждет вас в кабинете.

Поднимаясь по лестнице, она предположила, что Рош уже убедился в несостоятельности версии, потому и вызвал ее. Не исключено, что общая эйфория скоро сойдет на нет.

На их этаже действительно никто не праздновал: обстановка была обычная, рабочая, несмотря на глубокую ночь.

Миле пришлось довольно долго ждать, прежде чем секретарша пригласила ее в кабинет. Из-за двери доносился громкий голос старшего инспектора, который, видимо, разговаривал с кем-то по телефону. Но переступив порог, с удивлением обнаружила, что Рош не один: с ним Горан Гавила.

– Проходите, агент Васкес.

Он широким жестом предложил ей приблизиться. Они оба сидели по другую сторону стола.

Мила подошла с того края, где сидел Горан. Он покосился на нее и слегка кивнул. Будто они не были близки совсем недавно.

– Я как раз говорил Горану, что хотел бы видеть вас обоих на пресс-конференции завтра утром. Капитан Моска тоже на этом настаивает. Мы бы не взяли его без вашей помощи. Выражаю вам благодарность.

Мила не могла сдержать удивления и видела, что Рош также озадачен ее реакцией.

– Мне очень жаль, но, по-моему, мы совершаем ошибку.

Рош повернулся к Горану:

– Это что за дела? Какого черта?

– Мила, все в порядке, – холодно произнес криминолог.

– Нет, не все. Это не Альберт. Слишком много нестыковок.

– Надеюсь, вы не станете заявлять об этом на пресс-конференции! – бушевал старший инспектор. – Потому что иначе о вашем участии речи быть не может!

– Стерн тоже со мной согласен.

Рош взял со стола листок и помахал им в воздухе:

– Спецагент Стерн только что подал в отставку.

– Что? В чем дело? – Мила вконец растерялась. – Но этот Винсент не соответствует профилю.

Горан попытался ей объяснить, и на миг в его глазах промелькнула та же нежность, с какой он целовал ее шрамы.

– Есть десятки доказательств тому, что он и есть наш человек. Тетради, где он пишет о похищении девочек и о размещении трупов, копии планов охранной системы в Капо-Альто, план интерната, где находилась Дебби Гордон, учебники по электронике и информатике, которые Клариссо начал штудировать еще в тюрьме.

– А связь с Александром Берманом, Рональдом Дермисом, Фельдером, Рокфордом и Борисом вы тоже обнаружили? – в отчаянии выкрикнула Мила.

– В обыске задействована большая команда следователей, и они находят все новые доказательства. Насчет этих связей тоже что-то обнаружится, вот увидишь.

– Но этого недостаточно. Я думаю…

– Его опознала Сандра, – перебил ее Горан. – Она говорит, что именно он ее похитил.

Мила на минуту взяла себя в руки.

– Как она?

– Врачи не теряют надежды.

– Вы довольны? – вступил Рош. – Если нет и вы намерены устроить скандал, то я вас немедля отправлю домой.

В этот момент секретарша по селектору доложила, что Роша срочно желает видеть мэр. Рош схватил пиджак со спинки кресла и направился к двери, на ходу предупредив Горана:

– Объясни ей, что это официальная версия. Либо она ее поддерживает, либо пусть катится на все четыре стороны!

Он вышел, хлопнув дверью.

Мила надеялась, что, как только они останутся вдвоем, Горан объяснит ей свое странное поведение. Но он только сказал:

– К сожалению, мы наворотили немало ошибок.

– Да что ты такое говоришь?

– Это полный провал, Мила. Мы слепо шли по ложному следу. И главным образом виноват я. Это всё мои надуманные построения.

– Почему ты не задумаешься над тем, откуда Винсент Клариссо знал других преступников, раз он навел нас на них?

– Не в этом дело. Нам надо было докопаться до истины гораздо раньше.

– Ты необъективен, и, кажется, я знаю почему. Когда вы работали над делом Уилсона Пикетта, Рош спас твою репутацию и помог тебе сохранить команду, хотя высокое начальство собиралось ее распустить. В благодарность за это ты принял ложную версию, чтоб сохранить за ним кресло и отодвинуть в сторону Теренса Моску!

– Ну довольно! – вспылил Горан.

Несколько секунд они молчали. Затем криминолог резко повернулся и направился к двери. Мила своим вопросом догнала его уже на пороге:

– Скажи, а Борис уже признался?

– Нет еще, – ответил он, не оборачиваясь.

Она осталась в кабинете одна. Стояла, опустив руки со стиснутыми кулаками, и проклинала себя и всю эту историю. Взгляд ее упал на заявление Стерна об отставке. Она взяла его. В нескольких сухих строках он изложил причины своего решения. Но Миле было ясно, что спецагент просто не может пережить, что его предали – сначала Борис, потом Горан.

Кладя листок с заявлением на место, Мила увидела распечатку телефонных переговоров; сверху стояло имя: «Винсент Клариссо». Должно быть, Рош решил проверить, нет ли у Клариссо каких-нибудь высоких покровителей. Как знать, ведь магнат Джозеф Рокфорд тоже замешан в этом деле.

Впрочем, серийные убийцы редко ведут светский образ жизни, поэтому в распечатке был всего один вызов, датированный вчерашним числом.

Мила взглянула на номер, и он показался ей странно знакомым.

Она вытащила из кармана мобильник, набрала его и прочитала имя и фамилию владельца.





41




На звонок никто не отвечал.

– Ну же, проснись, черт тебя дери!

Колеса такси веером разбрызгивали воду, скопившуюся на асфальте; слава богу, хотя бы дождь перестал. Улицы сверкают, как сцена мюзикла; кажется, вот-вот выбежит мужской кордебалет в смокингах и с набриолиненными волосами.

Звонок сорвался, и Мила вновь набрала номер. Третья попытка. На пятнадцатом гудке ей наконец ответили.

– Какого черта? – раздался в трубке сонный голос Синтии Перл.

– Это Мила Васкес, помните? Мы виделись позавчера.

– Ну да, помню. А до завтра нельзя отложить? Я приняла снотворное.

Ничего удивительного: девушка, вырвавшаяся из лап серийного убийцы не только глушит бурбон, но и уснуть не может без снотворного. А ждать никак нельзя: ответы нужны немедленно.

– Нет, Синтия, извините, вы нужны мне прямо сейчас. Я вас долго не задержу.

– Ну ладно.

– Вчера около восьми утра вам позвонили.

– Да, я собиралась на работу. Из-за этого типа опоздала, и хозяин дал мне взбучку.

– Кто вам звонил?

– Сказал, что из страховой компании. Я подала иск с требованием компенсации за то, что со мной случилось.

– А имя он не назвал?

– Спенсер вроде. По-моему, я где-то записала…

Не важно: Винсент Клариссо наверняка назвал фальшивое имя и придумал благовидный предлог.

– Не надо, не ищите. Чего он хотел?

– Чтоб я по телефону все ему рассказала. Про себя и про Бенджамина Горку.

Любопытно, зачем Винсенту Клариссо все знать про дело Уилсона Пикетта? Ведь он оставил пятый труп в «Мозговом центре», чтобы мир узнал, что убийца Ребекки Спрингер – вовсе не Бенджамин Горка, а Борис.

– Он объяснил, зачем ему это?

– Чтобы составить полное обоснование. Вы же знаете, какие дотошные эти страховщики.

– И ничего, кроме этого, не спросил и не сообщил?

Синтия долго молчала. Мила уж испугалась, что она заснула с трубкой. Но девушка просто пыталась вспомнить.

– Нет, больше ничего. Вообще-то, он был очень любезен. Сказал, что мой вопрос скоро решится. Может быть, мне и впрямь выплатят компенсацию.

– Я рада за вас, и простите, что побеспокоила так поздно.

– Ну, если это поможет вам девочку найти, тогда ни о каком беспокойстве думать нечего.

– Вообще-то, ее уже нашли.

– Да ну? Правда?

– Вы телевизор не смотрели?

– Я рано ложусь. В девять.

Синтии хотелось разузнать побольше, но у Милы не было времени. Она солгала, что у нее другой звонок, и попрощалась.

Еще до разговора с Синтией в мозгу забрезжила новая догадка.

Возможно, Бориса подставили.

– Дальше не проехать, перекрыто, – обернулся к ней таксист.

– Ничего, я выйду здесь.

Она рассчиталась и вышла у самого заграждения. За ним стояли полицейские и десяток машин с мигалками. Вдоль всей улицы выстроились телевизионные фургоны. Операторы устанавливали аппаратуру так, чтобы в кадр непременно попадал дом.

Именно здесь все начиналось. Это было место преступления, проходящее под наименованием «объект зеро».

Дом Винсента Клариссо.



Мила пока не знала, пустят ли ее туда. На всякий случай повесила на шею бедж, надеясь, что охрана не обратит внимания на иную юрисдикцию.

По дороге попадались лица коллег, которых она встречала в коридорах Управления. Люди толпились вокруг капотов машин, горячо обсуждая событие. Другие закусывали бутербродами, пили кофе из термосов. Мила узнала фургон судмедэкспертизы. Сидя на подножке, Чан что-то писал и даже не поднял глаз, когда она прошла мимо.

– Эй, а вы куда?

Она обернулась; ее догонял тучный, одышливый полицейский. Надо было заранее придумать какой-то предлог, а теперь ее, скорей всего, выставят.

– Она со мной.

К ним подходил Крепп. На шее у него Мила разглядела пластырь, из-под которого высовывались шипы крылатого дракона. Не иначе новую татуировку сделал. На ходу он приказал полицейскому:

– Пропусти, она работает по этому делу.

Полицейский удовлетворился этой аттестацией и, повернувшись на каблуках, отчалил.

Мила смотрела на Креппа, не зная, что сказать. Он подмигнул ей и двинулся по своим делам. «Ничего странного, что он пришел мне на выручку, – подумала она. – Ведь оба мы носим на теле стигматы, хотя и разные».

К дому под гору вела мощеная аллейка. На камнях валялись стреляные гильзы – следы перестрелки, стоившей жизни Винсенту Клариссо. Входную дверь сняли с петель, чтобы облегчить выход.

С порога Миле в нос ударил сильный запах дезинфекции.

Гостиная была обставлена мебелью, облицованной пластиком, в стиле шестидесятых. Диван с узорчатой обивкой затянут полиэтиленовой пленкой. Декоративный камин. Желтый палас под цвет мебели. Обои в крупных коричневых цветах, похожих на львиный зев.

Вместо галогеновых ламп светильники с абажуром – нововведение Теренса Моски. Капитан не терпит «декораций»: все должно быть строго, в традициях старой полицейской школы. Сам Моска расположился на кухне и проводил совещание в окружении доверенных сотрудников. Мила туда не пошла: ей надо, по возможности, остаться незамеченной.

Все вокруг были в бахилах и латексных перчатках. Мила тоже натянула то и другое и принялась осматриваться, смешавшись с прочими.

Полицейский снимал книги со стеллажей. По одной. Быстро пролистывал и складывал на полу. Другой рылся в ящиках буфета. Третий сортировал статуэтки. Там, где полиция ничего не трогала, похоже, царил маниакальный порядок.

Ни пылинки; каждая вещь на своем месте, словно бы вставлена в общий пазл.

Мила не знала, что искать; для нее это место было лишь отправным пунктом. Единственная зацепка – странный звонок Винсента Клариссо Синтии Перл.

Раз Клариссо пожелал выслушать историю единственной уцелевшей, то он, быть может, не знал, кто такой Бенджамин Горка. А если не знал, то пятый труп был принесен в Центр вовсе не ради разоблачения Бориса.

Этих логических выкладок явно недостаточно, чтобы снять подозрения с напарника: против Бориса убийственная улика – трусики Ребекки Спрингер, обнаруженные у него дома при обыске.

И все же тут что-то не то.

Мила поняла, откуда запах дезинфекции, когда увидела комнату в конце короткого коридора.

Стерильное помещение с больничной койкой, накрытой кислородной палаткой. Большое количество лекарств, стерильные халаты, медицинская аппаратура. Это и есть операционная, где Винсент проводил ампутацию маленьким пациенткам, а потом превратил ее в палату интенсивной терапии для Сандры.

В другой комнате Мила увидела полицейского перед плазменным телевизором, к которому была подсоединена цифровая видеокамера. Перед экраном – кресло; вокруг – колонки аудиосистемы. Сбоку от телевизора – целая стенка видеодисков с указанием дат записи. Полицейский вставлял один за другим в видеокамеру и просматривал.

В данный момент экран отобразил солнечный зимний день в луна-парке. Слышался детский смех. Среди детей Мила узнала Каролину, последнюю девочку, похищенную и убитую Альбертом.

Винсент Клариссо уделял много внимания своим жертвам.

– Слышь, помоги-ка мне тут? Я ни хрена в этой электронике не понимаю! – громко позвал полицейский.

Увидев ее на пороге, он было обрадовался, но тут же нахмурился, поскольку раньше никогда не видел. Прежде чем он успел что-либо сказать, Мила прошла дальше.

Третья комната была самой интересной.

Посередине высокий стальной стол. Все стены увешаны досками с записями, пояснениями, отрывными листочками разных цветов и тому подобным. Мила как будто попала в «Мозговой центр». Здесь в мельчайших подробностях были изложены планы Винсента. Памятки, дорожные карты, расписания перемещений. План интерната Дебби Гордон, а также сиротского приюта. Номер машины Александра Бермана, этапы его деловых поездок. Фотографии Ивонны Гресс и ее детей, снимок, сделанный на свалке Фельдера. Вырезки из глянцевых журналов со статьями о семье Рокфордов. И разумеется, моментальные снимки похищенных девочек.

На столе навалены какие-то диаграммы с непонятными подписями. Такое впечатление, что хозяина оторвали от работы. Возможно, в ворохе этих бумаг содержится несостоявшийся эпилог пьесы, которую сочинял серийный убийца.

Мила обернулась и застыла на месте. На стене позади нее красовались фотографии членов группы по раскрытию тяжких насильственных преступлений. Была среди них и она.

«Вот теперь я действительно в брюхе монстра».

Винсент внимательно следил за каждым их шагом. Но не было здесь ни единого намека на дело Уилсона Пикетта и, следовательно, на преступление Бориса.

– Черт побери, поможет мне кто-нибудь или нет? – раздался возмущенный голос полицейского из соседней комнаты.

– Ну чего тебе, Фред?

Кто-то наконец подоспел ему на выручку.

– Откуда мне знать, что я смотрю? И что мне потом писать в рапорте про эту фигню?

– Покажи-ка.

Мила оторвалась от выставки фотографий и поспешила к выходу из дома. Она была рада не столько тому, что обнаружила здесь, сколько тому, чего здесь не было.

А не было тут Бенджамина Горки. И Бориса не было. Ей этого довольно.

С пятой девочкой они промахнулись. Или же их намеренно ввели в заблуждение. И доказательством тому служит звонок Винсента Клариссо Синтии Перл. Он понял, что расследование уходит в сторону от прежнего направления, и решил разузнать об этом побольше.

Мила думала о том, как преподнесет эту новость Рошу. Наверняка старший инспектор, пользуясь этими сведениями, найдет способ снять подозрения с Бориса и немного сбить спесь с Теренса Моски.

Проходя мимо комнаты с телевизором, она увидела на экране место, которое никак не могли опознать полицейский по имени Фред и его напарник.

– Ну, квартира, чего тебе еще?

– Да в рапорте-то мне что писать?

– Пиши «неопознанное место».

– Думаешь?

– Нет. Пускай другие за нас подумают, что это за место.

А Мила знала.

Они только теперь заметили ее, стоящую в дверях, не в силах оторвать глаз от кадров на экране.

– Вы что хотели?

Она не ответила и пошла дальше. Пересекая гостиную, достала из кармана телефон и набрала номер Горана.

Он ответил, когда она была уже на подъездной аллее.

– Что случилось?

– Ты где? – спросила она, запыхавшись.

Горан ничего не заподозрил.

– В Управлении. Добиваюсь, чтобы Сару Розу пустили к дочери в больницу.

– А дома у тебя кто?

Вот тут в голосе его послышалась тревога.

– Госпожа Руна и Томми, а что?

– Срочно езжай туда.

– Зачем? – Теперь у него голос звучал прерывисто.

Мила прошла через полицейское ограждение.

– Винсент фотографировал твою квартиру!

– Как это?

– Я только что видела его кабинет. Что, если у него есть сообщник?

Горан замолчал на мгновение.

– Ты все еще там, на месте?

– Да.

– Значит, тебе ближе. Попроси у Моски двоих подручных и поезжай ко мне. А я пока позвоню госпоже Руне, чтобы забаррикадировалась.

– Хорошо.

Мила отключила телефон и вернулась в дом договариваться с Моской.

«Надеюсь, обойдемся без лишних вопросов».





42




– Мила, госпожа Руна не подходит к телефону.

На улице уже светало.

– Не волнуйся, мы уже подъезжаем.

– Я тоже буду через несколько минут.

Полицейская машина со скрежетом покрышек остановилась на тихой улице квартала. Жильцы еще спят. Только птицы на ветвях деревьев и карнизах щебетом приветствуют новый день.

Мила бросилась к подъезду. Позвонила в домофон. Никакого ответа. Набрала номер другой квартиры.

– Да, кто там?

– Простите, я из полиции, срочное дело, откройте!

Замок щелкнул, открываясь. Мила толкнула дверь и понеслась на третий этаж; за ней двое полицейских. Грузовым лифтом пользоваться не стали: по лестнице быстрее.

«Господи, только бы ничего не случилось! Только бы ребенок был жив!»

Мила взывала к Богу, в которого давно перестала верить, хотя именно Бог вызволил ее из того подвала, пользуясь даром Никлы Папакидис. Но она слишком часто сталкивалась с теми, кому повезло меньше, чем ей, чтобы сохранить веру.

«Сделай так, чтобы этого больше не случилось! Сделай хотя бы на этот раз!»

Они добежали до площадки, и Мила принялась колотить в дверь.

«Может быть, госпожа Руна просто крепко спит. Сейчас она проснется, откроет, и все будет хорошо».

Но никто не открывал.

Один из полицейских шагнул к ней:

– Ну что? Ломаем дверь?

У нее перехватило дыхание, она только смогла кивнуть. Оба взяли короткий разбег, нанесли синхронный удар, и дверь распахнулась.

Тишина. Но не обычная ночная. А пустая, гнетущая. Безжизненная тишина.

Мила вытащила пистолет и двинулась впереди полицейских.

– Госпожа Руна!

Голос раскатился по комнатам, но отклика не последовало. Мила сделала знак полицейским разделиться. Сама пошла в сторону спальни.

Пока медленно шла по коридору, чувствовала, как дрожит правая рука, сжимающая рукоять пистолета. На ногах пудовые гири; лицевые мышцы сведены спазмом; глаза жжет огнем.

Она подошла к комнате Томми. Толкнула дверь. Шторы задернуты, но лампа в виде клоуна горит на тумбочке, отбрасывая на стены силуэты цирковых зверей. Под одеялом на кровати угадываются контуры маленького тела, свернувшегося клубочком, как зародыш.

Несмелыми шагами она приблизилась и прошептала:

– Томми… Томми, проснись.

Но тельце не шелохнулось.

Мила положила пистолет на тумбочку возле лампы. К горлу подкатила дурнота. Захотелось все бросить и бежать вон из этой комнаты. Проклятье, только не это! Сколько раз она видела такое, неужели теперь все будет оканчиваться именно так?

Невероятным усилием воли она заставила себя взяться за край одеяла и рывком поднять его.

С зажатым в руке краем одеяла она несколько секунд глядела в глазки старого плюшевого медведя, одарившего ее блаженной недвижной улыбкой.

– Простите…

Вздрогнув, она вышла из оцепенения. Двое полицейских смотрели на нее из дверного проема.

– Там одна дверь заперта на ключ.

Она уже открыла рот, чтобы приказать им выломать и эту дверь, но тут услышала голос Горана:

– Томми! Томми!

Мила пошла ему навстречу:

– Его нет в детской.

– Как нет?! – в отчаянии выкрикнул Горан. – А где же он?

– Одна комната заперта на ключ. Ты знаешь, что там?

Горан непонимающе уставился на нее:

– Что?

– Одна комната заперта на ключ.

Он вдруг прислушался:

– Слышишь?

– Что?

– Это он.

Мила ничего не поняла. Горан обошел ее и широким шагом направился к кабинету.



Увидев сына под столом красного дерева, он не мог сдержать слез. Присел на корточки, вытащил его, обнял крепко-крепко.

– Папа, я испугался.

– Да, знаю, малыш. Но все страхи уже позади.

– Госпожа Руна ушла. Я проснулся, а ее нет.

– Но я же здесь.



Мила осталась стоять на пороге, вложила пистолет в кобуру. Ее успокоили слова Горана, скрючившегося возле стола.

– Пойдем завтракать. Что тебе приготовить? Блинчики будешь?

Мила улыбнулась. И правда, все страхи позади.

– Ну иди на ручки, – продолжал Горан.

Она смотрела, как он кряхтя вылезает из-под стола.

Но ребенка у него на руках не было.



– Знакомься, это моя подруга. Ее зовут Мила.

Горан очень надеялся, что она понравится сыну. Обычно он дичится незнакомых. Томми промолчал, только указал на ее лицо. Горан пригляделся и увидел, что по щекам ее текут слезы.



Неизвестно, откуда они взялись, эти слезы. На сей раз боль была не механической, а кровоточащая рана – не телесной.

– Ты чего? Что случилось? – спросил Горан, по-прежнему обнимая руками воображаемое тельце.

Она не знала, что отвечать. Не похоже, что Горан притворяется. Нет, он в самом деле верит, что держит на руках сына.

Подошедшие полицейские недоуменно смотрели на них, готовые в любую минуту вмешаться. Мила помотала головой: не подходите.

– Спускайтесь вниз. Я скоро.

– Но мы не…

– Спускайтесь и позвоните в Управление. Пусть пришлют спецагента Стерна. Если услышите выстрел, не беспокойтесь: это я.

Оба неохотно подчинились.

– В чем дело, Мила?

В голосе Горана теперь звучал только страх. Казалось, он так боится узнать правду, что никакие иные чувства ему уже недоступны.

– Зачем ты вызвала Стерна?

Мила медленно поднесла палец к губам.

Потом повернулась, вышла в коридор и двинулась туда, к запертой комнате. Одним выстрелом высадила замок и толкнула дверь.

В комнате было темно и витал неистребимый запах трупного разложения. На двуспальной кровати лежали два тела.

Одно побольше, другое поменьше.

Два почерневших скелета с остатками кожи, свисавшими, словно клочья одежды, сплелись в последнем объятии.



Вошел Горан. Принюхался. Увидел тела.

– О господи!

Как будто не понимая, кому принадлежат эти два тела на кровати, он повернулся лицом к коридору, чтобы не дать войти Томми. Но не увидел его.

И снова поглядел на кровать. Осознание многотонной, неумолимой силой обрушилось на него. И тогда он все вспомнил.



Мила застала его у окна. Он выглядывал наружу. После многодневного снегопада и вчерашнего дождя наконец выглянуло солнце.

– Вот что хотел сказать нам Альберт, подбросив пятую девочку.

Горан не отозвался.

– Ты нарочно увел в сторону расследование против Бориса. Тебе довольно было подсказать Теренсу Моске, в каком направлении действовать: дело Уилсона Пикетта, которое он носил с собой, подсунул ему ты. Именно ты имел доступ к вещдокам по делу Горки, именно ты изъял трусики Ребекки Спрингер и подбросил их Борису во время обыска.

Горан кивнул.

Всякий раз, как она пробовала наполнить воздухом легкие, вдох словно пробивался через толченое стекло.

– Зачем? – Голос тоже осыпался осколками в горле.

– Она ушла, а потом вернулась, но вернулась не навсегда. Она хотела забрать у меня единственное, что мне осталось в жизни. А он хотел уехать вместе с ней.

– Зачем? – повторила Мила, уже не сдерживая слез.

– Однажды утром я проснулся и услышал, как Томми зовет меня из кухни. Я вышел и увидел его на всегдашнем месте. Он просил завтрак. Я был так счастлив, что совсем забыл: его же больше нет.

– Зачем? – не унималась она.

На сей раз он долго думал, прежде чем ответить.

– Затем, что я любил их.

Прежде чем она успела ему помешать, он распахнул окно и прыгнул в пустоту.





43




Она всегда мечтала иметь пони.

Как же она мучила мать и отца, как донимала их просьбами, совершенно не думая о том, что им негде его держать. Задний двор слишком мал; возле гаража небольшая полоска земли, где ее дед сделал грядку.

Но Мила не отставала. Родители думали, что рано или поздно она успокоится и забудет свой глупый каприз, но на каждый день рожденья и в каждом письме Санта-Клаусу она повторяла одну и ту же просьбу.

Когда Мила вышла из брюха каменного монстра и вернулась домой после трех недель плена и трех месяцев в больнице, ее ждал во дворике очаровательный бело-коричневый пони.

Желание исполнилось. Но радости ей это не принесло.

Отец едва не вывернулся наизнанку, умоляя продать ему животное по сниженной цене. Их семья далеко не купалась в роскоши, и то, что Мила была единственным ребенком, наверняка объяснялось их стесненными обстоятельствами.

Родители не имели возможности подарить ей братика или сестренку, а пони все-таки купили. И ее это мучило.

Как долго она воображала себе, что станет делать с таким подарком! Она говорила об этом без умолку, представляла, как станет ухаживать за ним, завязывать яркие бантики на гриве, чистить щеткой. Нередко она подвергала такой экзекуции их домашнего кота. Может быть, именно поэтому Гудини терпеть ее не мог и старался держаться подальше.

Дети не случайно так любят пони. Ведь они не вырастают, а навечно остаются в мире детства. Есть чему позавидовать.

Но после освобождения Миле сразу же захотелось стать взрослой, чтобы поставить заслон пережитому в детстве. Если заслон будет прочным, возможно, ей посчастливится все это забыть.

А пони своей детской миниатюрностью мешал ей заключить сделку со временем.

Когда ее, полумертвую, вытащили из вонючего подвала Стива, у нее началась новая жизнь. За три месяца в больнице ей подлечили левую руку, и она вышла, чтобы снова устанавливать контакт с миром – в обыденной жизни и в эмоциональных контактах.

Задушевная подруга Грасиэла, с которой они стали кровными сестрами, перед тем как Мила растворилась в небытии, повела себя странно. Она была уже не та, с кем они ломали последнюю пластинку жвачки, перед кем она не стеснялась попи́сать, с кем упражнялась в «настоящих» поцелуях, чтоб не опозориться перед парнями, когда время придет. Грасиэла стала другая. Глядя на ее застывшую улыбку, Мила опасалась, что у нее скоро будет спазм лицевых мышц и на лице навечно останется эта уродливая гримаса. Подружка старалась быть милой и ласковой, даже ругаться бросила, хотя раньше они то и дело обзывали друг друга: «Телка отстойная!» – «Вонючка конопатая!» – и даже не думали обижаться.

Они укололи указательные пальцы ржавым гвоздем, смешали кровь и поклялись не разлучаться никогда. Но хватило нескольких недель, чтобы меж ними легла непреодолимая преграда.

Тот укол на пальце, если вдуматься, был первой ее раной. Но настоящую боль она ощутила, когда стала неприкасаемой.

«Кончайте, вы, я же не с луны свалилась!» – хотелось ей крикнуть всем вокруг. А это сочувственное выражение – как же она его ненавидела! При виде ее люди склоняли головы набок и кривили губы. Даже в школе, где она никогда звезд с неба не хватала, теперь на ее ошибки закрывали глаза.

Ее изматывала снисходительность окружающих. Казалось, она смотрит черно-белый фильм, из тех, что показывают по телевизору глубокой ночью и где обитатели земли вдруг превращаются в марсиан, и только она спасается от этой метаморфозы, потому что просидела в глубокой пещере.

Выбор был невелик: либо мир в самом деле переменился, либо спустя двадцать один день монстр сумел превратить Милу в другого человека.

Никто не напоминал ей о происшедшем. С ней обращались как с хрупкой статуэткой драгоценного стекла, что может рассыпаться от одного прикосновения. Люди не понимали, как не хватает ей настоящего, подлинного после всей фальши и обмана, которые она пережила.

Одиннадцать месяцев спустя начался процесс над Стивом.

Она так ждала этого момента. О нем кричали все газеты, все теленовости, которые ей теперь запрещали смотреть, чтоб оградить от негативных эмоций. Но она смотрела тайком, при каждом удобном случае.

И она, и Линда должны были выступить свидетелями. Прокуратура очень рассчитывала именно на ее показания, потому что Линда упорно продолжала защищать своего тюремщика. Требовала, чтобы ее называли Глорией. Врачи утверждали, что у нее серьезные психические отклонения. Поэтому роль главного свидетеля обвинения досталась Миле.

Стив после ареста усердно корчил умалишенного. Придумывал нелепые истории о несуществующих сообщниках, которым лишь повиновался из страха. Пытался запутать всех внушенной Линде историей про Фрэнки, своего злодея-компаньона. Но эти выдумки суд сбросил со счетов, когда один из следователей выяснил, что так звали черепаху, которая была у Стива в детстве.

Тем не менее публика упивалась этими сюжетами. Для монстра Стив был слишком «нормален», слишком похож на них, обывателей, и мысль о наличии некоего таинственного существа, настоящего монстра их, как ни странно, успокаивала.

Мила явилась на суд с твердым намерением обвинить Стива во всех смертных грехах, а не просто в том зверстве, которое он учинил над ней. Она сгноит его в тюрьме и ради этого готова разыграть перед всеми роль несчастной жертвы, которая до сих пор ей претила.

Она села на скамью свидетелей перед клеткой, где сидел в наручниках Стив, и приготовилась рассказать обо всем, не сводя с него глаз.

Но стоило ей увидеть его – в застегнутой на все пуговицы зеленой рубахе, которая болталась на нем, как на палке, дрожащей рукой что-то корябающим в блокноте, с волосами, которые он сам подстриг – с одной стороны длинней, с другой короче, – она неожиданно ощутила жалость и злость, оттого что испытывает эту самую жалость.

Именно тогда Мила Васкес утратила способность к состраданию.



Но когда ей открылась тайна Горана, она заплакала.

Почему?

Память, запрятанная в глубине сознания, подсказала ей, что это слезы жалости.

Внезапно в ней прорвало какую-то плотину, и целая гамма незнакомых чувств выплеснулась наружу. Наверное, теперь она даже сможет понять, что чувствуют другие.

Как, например, поняла, что чувствует Рош, прибывший на место и осознавший, что дни его власти сочтены, поскольку лучший его аналитик, его самый сильный козырь, подложил ему такую свинью.

А Теренса Моску раздирали противоположные чувства: с одной стороны, радость в преддверии непременного продвижения по службе, с другой – неловкость от того, с чем это продвижение связано.

Мила почувствовала растерянность и печаль Стерна, едва он переступил порог дома. А также поняла, что он немедленно засучит рукава и примется разгребать завалы после этой дикой истории.

Сострадание.

Единственным, к кому она не испытывала никаких чувств, был Горан.

В детстве она не попалась, как Линда, на крючок Стива и не поверила в существование Фрэнки. А тут ни на миг не усомнилась в том, что в этой квартире действительно живет мальчик по имени Томми. Она слушала телефонные разговоры, в которых отец расспрашивал о нем няньку и давал ей указания. Ей даже показалось, что она видела Томми, когда Горан укладывал его спать. Она никогда ему не простит то, что по его милости попала впросак.

Горан Гавила выжил после падения с двенадцати метров и теперь находился в реанимации между жизнью и смертью.

Его дом полиция взяла под внешнюю охрану. Вход в него был доступен только двоим: спецагенту Стерну, который забрал свое заявление об отставке, и Миле.

Они там ничего не искали, а просто пытались выстроить события в хронологической последовательности, чтобы получить ответы на оставшиеся вопросы. В какой момент столь выдержанный и рассудительный человек, как Горан Гавила, начал вынашивать смертоносный замысел? Когда сработала пружина возмездия? Где та грань, за которой бешеная ярость превращается в хладнокровный план?

Сидя в кабинете, Мила слышала, как Стерн обыскивает спальню. Он провел немало обысков на своем веку, какие только подробности чужой жизни не проплывали перед его глазами!

Мила, обследуя кабинет, где Гавила предавался размышлениям, старалась держаться отстраненно: делала заметки в блокноте, подмечала какие-то черточки его характера, надеясь, что они откроют ей нечто важное.

В стеклянной пепельнице Горан хранил скрепки. Карандаши затачивал прямо над корзиной для бумаг. А в ящике стола держал рамку без фотографии.

Эта пустая рамка стала окном в бездну души человека, которого Мила уже была готова полюбить.

Она отвела глаза, как будто боялась, что ее засосет эта бездна. Затем открыла боковой ящик. Внутри обнаружилась папка. Мила вытащила ее, положила поверх уже просмотренных и тут же поняла, в чем ее отличие. Судя по дате, она касалась дела, которым занимался Гавила до похищения девочек.

Помимо документов в ней было несколько аудиокассет.

Мила сперва принялась за бумаги; аудиокассеты она прослушает потом, если сочтет нужным.

Папка содержала переписку между директором тюрьмы, неким Альфонсом Беранже и канцелярией прокурора. Речь в ней шла о странном поведении заключенного, чье имя неизвестно; его называли по номеру дела.

РК-357/9.

На него наткнулись около четырех месяцев назад двое полицейских: ночью без одежды он блуждал по сельской местности. Назвать себя представителям власти он с первых же минут отказался. Судя по отпечаткам пальцев, раньше по уголовным делам не проходил. И судья назначил ему срок за противодействие силам правопорядка.

Теперь он отбывает срок.

Мила взяла одну аудиокассету: интересно, что в ней? На этикетке только время и дата. Потом позвала Стерна и поведала о своей находке.

– Вот, послушай, что пишет начальник тюрьмы. «С момента поступления в исправительное заведение заключенный РК-357/9 ни разу не нарушил дисциплину и неизменно соблюдал тюремный распорядок. По характеру этот человек довольно замкнут и не склонен к общению с окружающими. Возможно, именно поэтому никто до сих пор не заметил странного поведения, лишь недавно привлекшего внимание одного из наших надзирателей. Заключенный РК-357/9 протирает суконной тряпочкой все предметы, с которыми соприкасается, собирает все волоски, выпадающие у него за день, до блеска начищает столовые приборы и унитаз всякий раз после их использования». Что скажешь?

– Даже не знаю. Моя жена тоже помешана на чистоте.

– Ладно, слушай дальше: «Иными словами мы имеем дело с маньяком гигиены или же – что более вероятно – с человеком, который ни под каким видом не желает оставлять органический материал. Вследствие этого у нас возникли серьезные подозрения, что заключенный РК-357/9 совершил особо тяжкое преступление и намерен помешать нам получить анализ ДНК для его опознания». Ну, каково?

Стерн взял у нее документ и перечитал.

– Это было в ноябре… Но здесь не написано, удалось ли им в итоге что-либо выяснить.

– «Однако, как Вам хорошо известно, мы не имеем возможности заставить заключенного РК-357/9 пройти упомянутое обследование».

– И как они поступили?

– Попытались добыть волосы или другой материал для ДНК, устраивая ночные обыски в камере.

– Его содержали в одиночке?

Мила пробежала глазами листки в поисках соответствующих сведений.

– Ага, вот. «До нынешнего дня он содержался в одной камере с другим заключенным, который явно содействовал ему в сокрытии биологических следов. Но мы пресекли это сообщничество, переведя его в одиночную камеру, о чем уведомляю вас».

– Так удалось им взять ДНК или нет?

– Похоже, он оказался хитрее их: всякий раз они заставали камеру в безукоризненной чистоте. Но потом заметили, что он разговаривает сам с собой и поставили ему жучка.

– А при чем тут доктор Гавила?

– У него спрашивали совета как у эксперта.

Стерн задумался:

– Думаю, надо прослушать кассеты.

На шкафу в кабинете стоял старенький магнитофон, на котором Горан вроде бы записывал устные соображения. Мила протянула Стерну кассету; тот вставил ее в гнездо и нажал клавишу воспроизведения.

– Постой.

Стерн недоуменно обернулся и увидел, как она побледнела.

– Черт возьми!

– Ты что?

– Имя.

– Какое имя?

– Имя заключенного, с которым он поначалу сидел в одной камере.

– Ну?

– Его звали Винсент. Винсент Клариссо.





44




Альфонс Беранже оказался шестидесятилетним старичком с по-детски припухлыми чертами лица. Но лицо это было вечно пунцовым из-за купероза, густо укрывавшего его нос и щеки. Всякий раз, как он улыбался, глаза превращались в щелочки.

Исправительным учреждением он руководил двадцать пять лет; ему оставалось несколько месяцев до пенсии. Он был страстный рыбак, и в углу его кабинета всегда стояли удочка и ящик с крючками и наживкой. Вот уже совсем скоро он безраздельно отдастся любимому делу.

Окружающие считали Беранже славным малым. За годы его управления в тюрьме не было ни одного эксцесса с применением насилия. С заключенными он вел себя по-человечески, и его подчиненные редко прибегали к телесным наказаниям.

Альфонс Беранже читал Библию, будучи атеистом. Однако верил во второй шанс и не раз повторял, что при желании каждый заслуживает снисхождения, какой бы проступок он ни совершил.

За ним закрепилась слава честнейшего человека, пользующегося всеобщим уважением и пребывающего в мире с самим собой. Но с некоторых пор он совершенно лишился сна. Жена говорила, что это в преддверии выхода на пенсию, но он-то знал, что это не так. Его мучило и не давало сомкнуть глаз приближение роковой даты, когда он будет вынужден отпустить на волю заключенного РК-357/9, так и не узнав, какое преступление тот совершил.

– Это какой-то… уникум, – говорил он Миле, направляясь вместе с ней в крыло одиночных камер.

– В каком смысле?

– Он совершенно невозмутим. Мы ему и воду перекрывали в надежде, что он перестанет мыться. Так он продолжает начищать себя ветошью. Отнимем ветошь – он вместо нее робу свою использует. Хотели заставить его пользоваться тюремными ложками и вилками, так он есть перестал.

– А вы?

– Не могли же мы морить его голодом! Все наши попытки натыкались на железное сопротивление, причем оказанное в крайне мягкой форме.

– А эксперты?

– Трое суток буквально вылизывали камеру языком и ничего, ни единой чешуйки не нашли, чтобы провести анализ ДНК. Как это возможно, скажите на милость! Ежедневно мы роняем миллионы клеток в виде ресниц, волос, щетинок…

Беранже проявил терпение опытного рыболова, чтобы добыть биоматериал. Он не сомневался, что рано или поздно добьется успеха. Но не добился. Его последней надеждой стала женщина из полиции, которая неожиданно явилась к нему в то утро и поведала историю, абсурдную до правдоподобия.

По длинному коридору они дошли до железной двери, выкрашенной белой краской. Это была одиночка номер пятнадцать.

Начальник тюрьмы глянул на Милу:

– Твердо решили?

– Через три дня этот человек выйдет на свободу, и боюсь, мы никогда его больше не увидим. Поэтому я решила твердо.





* * *


Тяжелая дверь отворилась и тут же закрылась у нее за спиной. Мила сделала первый шаг во вселенную заключенного РК-357/9.

Он совсем не походил на словесный портрет, сделанный со слов Никлы Папакидис, которая увидела его в воспоминаниях Джозефа Б. Рокфорда. Сходство только одно – серые глаза.

Маленький, узкоплечий, с выступающими ключицами. Оранжевая тюремная роба ему велика, поэтому рукава закатаны, штанины подвернуты. Волосы редкие – жалкие пучки по обеим сторонам головы.

Он сидел на койке и держал на коленях железную миску, которую тщательно протирал желтой суконной тряпочкой. Возле себя на кровати он аккуратно разложил ложку, зубную щетку, пластмассовый гребешок. Должно быть, только что их вычистил. На Милу он едва глянул, не прерывая своей работы.

«Явно знает, зачем я здесь», – подумала она.

– Здравствуйте. Вы разрешите мне сесть?

Он вежливо кивнул, указав ей на табурет у стены. Мила придвинула его поближе и села.

Какое-то время единственными звуками в убогом помещении было мерное трение сукна по металлу. Обычные звуки тюремного быта не проникали в одиночную камеру. Многим такая тишина, возможно, давила бы на психику, но заключенного РК-357/9 это, похоже, нисколько не угнетало.

– Всем тут интересно знать, кто же вы такой, – осторожно начала Мила. – У некоторых это стало прямо-таки наваждением. К примеру, у начальника тюрьмы. А также у заместителя окружного прокурора. Заключенные же слагают о вас легенды.

РК-357/9 остался невозмутим.

– Меня этот вопрос не мучает. Я и так знаю. В нашей группе вы именуетесь Альбертом. Вы человек, которого мы ловим.

Опять никакой реакции.

– Вы сидели в кресле Александра Бермана, в логове этого педофила. Вы встречались с Рональдом Дермисом в сиротском приюте, когда он был еще ребенком. Вы были на вилле Ивонны Гресс, когда Фельдер расчленял там трупы ее и детей. Ваш силуэт остался на стене среди кровавых брызг. Вы подвигли Джозефа Рокфорда на первое убийство в том заброшенном доме. Все они ваши ученики. Вы приобщили их к тем зверствам, что они совершили, а сами все время оставались в тени.

Человек, ни на секунду не сбавляя ритма, продолжал надраивать свою миску.

– Затем, чуть больше четырех месяцев назад, вы решили подставиться под арест. Я ничуть не сомневаюсь в том, для чего вы это сделали. В тюрьме вы встретились с Винсентом Клариссо, вашим сокамерником. Почти месяц вы натаскивали его перед выходом на волю. И Клариссо, как только вышел, приступил к выполнению вашего плана. Похитить шесть девочек, отпилить им левые руки и выставить на обозрение трупы, чтобы привлечь внимание к зверствам, оставшимся незамеченными. Пока Винсент все это проделывал, вы были здесь. Поэтому вменить вам ничего нельзя. Эти четыре стены – безупречное алиби. Но вашим шедевром был и остается Горан Гавила.

Мила вытащила из кармана одну из аудиокассет, найденных в кабинете криминолога, и бросила ее на тюремную койку. Человек проследил глазами дугу, которую она описала в воздухе, пред тем как упасть в сантиметре от его левой ноги. Отвести ногу он даже не подумал.

– Доктор Гавила вас никогда не видел и не знал. А вы его знали.

Мила чувствовала, как учащается ее сердцебиение – от злости, от ненависти и еще бог знает от чего.

– Вы нашли способ установить с ним контакт отсюда. Гениальный ход: вас поместили в одиночку, и вы начали говорить сами с собой, как умалишенный, а встроенный микрофон все записывал, и потом они отправили запись эксперту. Да не какому-нибудь, а лучшему в этой области.

Мила показала на кассету:

– Я прослушала все эти многочасовые записи. Они не канули в пустоту. Вы наговаривали это для Горана. «Убивать, убивать, убивать…» Он вас послушал и убил жену и сына. Вы терпеливо обрабатывали его психику. Скажите, как вам это удается? Вы блестящий подсказчик!

Он либо не уловил сарказма, либо проигнорировал его. Но глаз от Милы уже не отрывал: должно быть, ему было любопытно дослушать историю до конца.

– Вы не единственный, кто умеет забираться людям в голову. В последнее время я многое узнала о серийных убийцах. Они делятся на четыре категории: визионеры, миссионеры, сластолюбцы и властолюбцы. Но есть и пятая – так называемые убийцы-подсказчики. – Она вновь порылась в карманах и вытащила сложенный листок. – Самый известный – Чарльз Мэнсон, который науськал членов своей пресловутой «Семьи» совершить бойню на Сьело-драйв. Но мне думается, есть два еще более симптоматичных случая. – Развернув листок, Мила стала читать: – «В 2005 году японец по имени Фудзимацу в чате убедил восемнадцать человек, разбросанных по всему миру, совершить самоубийство в День святого Валентина. Все они были разного пола, возраста, материального положения, все нормальные мужчины и женщины без видимых проблем». – Она подняла взгляд на заключенного. – Как ему удалось подчинить их себе – до сих пор непонятно. Но вот еще один случай, самый, на мой взгляд, любопытный: «В 1999 году Роджер Блест из Акрона, штат Огайо, убил шесть женщин. Когда его схватили, он заявил, что его „подвигнул“ на это некий Рудольф Мигби. Судья и присяжные решили, что Блест разыгрывает сумасшествие, и приговорили его к смертельному уколу. В 2002 году, в Новой Зеландии неграмотный рабочий по имени Джерри Гувер убил четырех женщин и заявил в полиции, что его „подвигнул“ на это опять-таки Рудольф Мигби. Психиатр из прокуратуры вспомнил случай девяносто девятого. Гувер никак не мог знать о том случае, но выяснилось, что вместе с ним действительно работал Рудольф Мигби, который в 1999 году проживал в Акроне, Огайо». – Мила снова подняла на него глаза. – Ну как? Вам это ничего не напоминает?

Человек не произнес ни слова. Его миска блестела, как новая, но он все еще не был доволен результатом.

– Подсказчик сам физически не совершает убийств, поэтому его нельзя привлечь ни по какой статье. Чарльза Мэнсона лишь с помощью юридических ухищрений удалось осудить на несколько пожизненных сроков. Некоторые психиатры называют вас «шептунами» за вашу способность воздействовать на подсознание слабовольных людей. А для меня вы «волки». Волки бродят стаей. В каждой стае свой вожак. Остальные волки обычно нападают по его приказу.

Заключенный РК-357/9 закончил начищать миску, поставил ее перед собой и сложил руки на коленях, ожидая продолжения.

– Но вы превзошли всех. – Мила коротко засмеялась. – Ничто не доказывает вашу причастность к преступлениям, совершенным вашими питомцами. А без этих доказательств вы скоро станете свободным человеком. И никто ничего не сможет сделать.

Мила перевела дух. Они смотрели друг на друга неотрывно.

– Жаль, мы не знаем вашего настоящего имени, а то вы стали бы знаменитостью, в историю бы вошли, это я вам говорю. – Она подалась к нему, и в голосе ее зазвучала тихая угроза: – Но я все равно узнаю.

Она встала, отряхнула руки от несуществующей пыли и быстро пошла к выходу. Но вдруг задержалась, позволив себе еще секунду понаблюдать этого человека.

– Ваш последний выкормыш погорел. Винсенту Клариссо не удалось довести до конца ваш проект. Шестая девочка осталась жива. А это значит, что и вы потерпели поражение.

То ли ей почудилось, то ли она в самом деле уловила какое-то движение на этом непроницаемом лице.

– До встречи на воле.

Она протянула ему руку. Такого он явно не ожидал. После долгой паузы все-таки безвольно поднял руку и ответил на рукопожатие. От прикосновения этих мягких пальцев Милу едва не стошнило.

Он позволил ей выдернуть руку из своей.

Она повернулась спиной и шагнула к железной двери. Постучала трижды, подождала, все еще ощущая его взгляд между лопаток. Изнутри послышался скрежет ключа, но прежде, чем дверь отворилась, заключенный РК-357/9 впервые открыл рот.

– Девочка, – вымолвил он.

Мила глянула через плечо, решив, что ослышалась. А заключенный уже вернулся к своему занятию – стал надраивать войлочным обрывком другую миску.

Железная дверь захлопнулась за ней, и к ней проворно засеменил Беранже в сопровождении Креппа.

– Ну что? Получилось?

Мила кивнула и протянула руку, пожатую заключенным. Эксперт вооружился пинцетом и аккуратно соскреб с ее ладони прозрачную пленку, на которой отпечатались частички эпидермиса этого человека. Для сохранности Крепп тут же поместил ее в пробирку со щелочным раствором.

– Теперь поглядим, кто же этот сукин сын.



5 сентября

Белые барашки облаков лишь подчеркивают чистейшую голубизну неба. Соберись они все вместе, непременно закрыли бы целиком солнце. А так плывут себе, повинуясь ветру, и не мешают погожему дню.

Сезон был очень долгим. Зима без всякого перехода уступила место лету. И сейчас, в сентябре, еще тепло.

Мила ехала с открытыми окнами и чувствовала, как ветер ласково шевелит волосы. Она их отрастила, и это лишь одно из небольших изменений, случившихся с ней за последнее время. Другим стала юбка. Она вылезла из вечных джинсов и надела цветастую юбку.

На сиденье рядом с ней стоит коробка, перевязанная большим красным бантом. Подарок она выбрала недолго думая, поскольку теперь все больше доверялась инстинктам.

Она открыла для себя плодотворную непредсказуемость существования.

Новый ход жизни не лишен приятности, одно плохо: капризы в сфере чувств. Порой посреди разговора или какого-нибудь срочного дела она вдруг начинала плакать. Без причины, без предупреждения непонятная щемящая тоска вдруг овладевала ею.

Некоторое время она гадала, откуда берутся эти бурные чувства, набегающие то волной, то судорогой.

А потом узнала. Но все равно не захотела выяснять пол ребенка.

«Девочка».

Она больше не хочет думать, старается выбросить эту историю из головы. У нее теперь другие приоритеты. Скажем, голод, который тоже подступает неожиданно, отчего она в итоге обрела женственные формы. Или слишком частые позывы к мочеиспусканию. И наконец, эти мягкие толчки в живот, которые она чувствует уже довольно давно.

Благодаря им она научилась не оглядываться назад.

Но неизбежно, время от времени ум, не слушая запретов, заставляет вспоминать те события.

Заключенный РК-357/9 вышел из тюрьмы в марте. Безымянным.

Однако уловка Милы сработала.

Крепп выделил ДНК из его эпителия, и эти образцы были помещены во все доступные банки данных. Эксперты сопоставляли их со всем органическим материалом, который проходил по нераскрытым делам.

И ничего существенного не всплыло.

«Возможно, мы еще не до конца раскрыли его планы», – говорила себе Мила, и ей делалось страшно от подобного предвидения.

Когда безымянный обрел свободу, полиция первое время держала его под неусыпным надзором. Он жил в доме, который предоставила ему служба соцобеспечения, и, по иронии судьбы, устроился работать блюстителем чистоты большого магазина. Никаких подробностей о себе, кроме уже известных, он в оборот не пускал. И постепенно контроль за ним стал ослабевать. Полицейские чины не желали тратить время и деньги на круглосуточное наружное наблюдение, а волонтерское патрулирование тоже не продержалось дольше нескольких недель. Постепенно все к нему остыли.

Мила какое-то время не выпускала его из поля зрения, но и ей это давалось все труднее. Беременность заставила ее отпустить вожжи.

И в один прекрасный день, в середине мая он испарился, не оставив после себя следов и, естественно, не сообщив никому о новом местопребывании. Мила немного побушевала, а потом поняла, что это даже принесло ей некоторое облегчение.

Ее профессия – искать пропавших людей, но этому она мысленно желала пропасть навсегда.

Дорожный щит указал ей поворот направо, к кварталу загородных домов. Туда она и свернула.

Красивое место: аллеи, обсаженные деревьями; растения деликатно отбрасывают симметричные тени; выстроившиеся в ряд и похожие друг на друга виллы окружены просторными участками земли.

Маршрут, который начертил ей Стерн, оканчивался у развилки, и она не знала, куда ехать дальше. Поэтому остановила машину и огляделась.

– Черт возьми, Стерн, дальше-то куда? – сказала она в трубку.

Прежде чем он успел ответить, она увидела его с телефоном возле уха. Он издали махал ей.

– Как дела?

– Вроде ничего, если не считать изжоги, опухших ног и непрерывной беготни в туалет.

Он приобнял ее за плечи:

– Ну пойдем, все там, за домом.

Странно было видеть его без пиджака и галстука, в голубых шортах и цветастой рубахе, расстегнутой на груди. Не будь у него во рту всегдашней мятной пилюли, так Мила бы его и вовсе не узнала.

Он повел ее в сад за домом, где жена бывшего спецагента накрывала на стол. Увидев ее, Мила подбежала и крепко обняла.

– Привет, Мари, отлично выглядишь.

– Ну еще бы, – усмехнулся Стерн, – целыми днями на мне ездит!

Мари легонько шлепнула его по спине:

– Хватит болтать, ступай последи за барбекю.

Стерн пошел жарить сосиски и кукурузные початки, а к Миле подлетел Борис с наполовину осушенной бутылкой пива. Стиснул ее своими ручищами и оторвал от земли:

– Ну ты и раздалась!

– На себя посмотри!

– Что так долго?

– А ты волновался за меня?

– Да нет, просто с голоду умираю.

Они рассмеялись. Борис вечно опекал ее и совсем не потому, что она спасла его от тюрьмы. В последнее время он и вправду располнел из-за сидячего образа жизни, так как получил повышение благодаря Теренсу Моске. Желая загладить свой «промах», новый старший инспектор, едва вступив в должность, сделал ему предложение, от которого Борис не в силах был отказаться. Рош подал в отставку сразу же после официального закрытия дела, правда, сначала выговорил себе разные почести: торжественные проводы с вручением медали за беспорочную службу и солидное выходное пособие. Говорят, он теперь подумывает о политической карьере.

– Вот балда! Оставила коробку в машине! – вспомнила вдруг Мила. – Будь добр, принеси, пожалуйста.

– Один момент!

Как только громадный Борис перестал заслонять ей обзор, она увидела остальных.

Под вишней сидела Сандра в инвалидной коляске. Спустя месяц после выписки из больницы у нее отнялись ноги. Врачи сочли это нервной реакцией на перенесенный шок. В настоящее время она проходит серьезный курс реабилитации.

Вместо левой руки у нее протез.

Рядом с девочкой ее отец, Майк. Мила познакомилась с ним, когда навещала Сандру в больнице, и нашла весьма симпатичным. Несмотря на разрыв, он окружает жену такой же трогательной заботой, как и дочь. Сара Роза тоже сидит с ними рядом. Она очень изменилась. В тюрьме сильно похудела, и волосы стали совсем седыми. Приговор был суров: семь лет, позорное увольнение из полиции и, следовательно, потеря права на пенсию. Здесь она по специальному разрешению. Рядом с ней неотлучно находится надзирательница Дорис, которая кивнула Миле издалека.

Сара Роза подошла поздороваться. Натянула на лицо улыбку:

– Как ты? Чувствуешь себя нормально?

– Главное неудобство – одежда. На меня ничего не налезает, а на мое жалованье часто менять гардероб не удастся. Скоро буду ходить в махровом халате!

– Наслаждайся жизнью, пока можешь. Дальше будет хуже, поверь на слово. Сандра первые три года нам глаз не давала сомкнуть, правда, Майк?

Муж кивнул.

Они и раньше встречались, но никто ни разу не спросил Милу про отца ребенка. Неизвестно, что бы они сказали, если б знали, что Мила носит дитя Горана.

Криминолог по-прежнему был в коме.

Мила навестила его всего один раз. Посмотрела через стекло, но больше нескольких секунд не выдержала – повернулась и ушла.

Перед тем как прыгнуть в пустоту, он заявил, что убил жену и сына, потому что любил их. Всегдашняя логика тех, кто оправдывает зло любовью. Для Милы она неприемлема.

Как-то раз он сказал ей: «Мы думаем, что хорошо знаем людей, с которыми постоянно общаемся, а на самом деле мы ничего о них не знаем».

Мила тогда подумала, что он имеет в виду жену, и вспоминала потом эту фразу как банальность, недостойную умного человека. Но потом испытала эту истину на своей шкуре. Казалось бы, кто-кто, а она должна была ее понять. Недаром она сама сказала ему когда-то: «Я вышла из тьмы. И время от времени буду вынуждена туда возвращаться».

Горан тоже временами блуждал в этой тьме. И даже выходя из нее на свет, чувствовал, как что-то тянется за ним и не дает освободиться.

Вернулся Борис с ее коробкой.

– Что так долго?

– Никак не мог закрыть твою колымагу. Пора тебе новую покупать.

Мила взяла у него из рук коробку и протянула Сандре:

– Ну, с днем рождения!

И наклонилась поцеловать. Девочка всегда так радуется, когда видит ее.

– Мама с папой подарили мне айпод!

И показала ей новый плеер.

– Классный, – одобрила Мила. – Загрузим сюда обалденный рок.

– Я бы предпочел Моцарта, – заметил Майк.

– Ну нет, лучше «Coldplay», – заявила Сандра.

Они вместе открыли подарок Милы – вельветовую куртку с блестящими кнопками и прочими прибамбасами.

– Вау! – воскликнула именинница взглянув на популярный лейбл.

– «Вау» – в смысле нравится?

Девчонка радостно закивала, не сводя глаз с куртки.

– За стол! – объявил Стерн.

Все расселись за столом в беседке. Мила заметила, что Стерн с женой то и дело переглядываются и не упускают случая прикоснуться друг к другу, как молодожены. Ее чуть кольнула зависть. Сара и Майк тоже играют в крепкую семью для блага дочери. Впрочем, может, и не играют, – во всяком случае, Майк с Розой очень нежен. Борис то и дело травит анекдоты и так смешит всех, что надзирательница Дорис поперхнулась и закашлялась. Все милы и беззаботны. Даже Сандра, пожалуй, ненадолго забыла про свою инвалидность. Ее засыпали подарками, а потом она задула тринадцать свечей на шоколадно-кокосовом торте.

В четвертом часу с обедом было покончено. Поднялся легкий ветерок, будто приглашающий растянуться на лужайке и вздремнуть. Женщины убирали со стола, правда, Милу жена Стерна отстранила от этого ввиду ее интересного положения. И она с кряхтеньем и оханьем уселась прямо на землю под вишней, рядом с коляской Сандры.

– Хорошо здесь, – сказала девочка, с улыбкой поглядев на мать, сновавшую мимо с грязными тарелками. – Не хочется, чтоб этот день кончался. Я так скучала по маме.

Прошедшее время она употребила не случайно. Мила поняла: девочка говорит не о тюремном сроке матери, а о том, что сама пережила, будучи пленницей.

Конечно, ей очень нелегко навести порядок в своем прошлом, в своих чувствах и страхах, которые вроде бы уже позади, но еще много лет будут возвращаться и брать ее в заложницы.

Когда-нибудь они сядут и поговорят о том, что произошло. Мила сперва расскажет ей свою историю: вдруг это поможет Сандре. Ведь у них так много общего.

«Сперва найди нужные слова, детка, – сказала она себе. – Никто тебя не торопит».

Мила всей душой полюбила маленькую Сандру. Еще час-другой, и Саре Розе придется вернуться в тюрьму. Всякий раз необходимость расставания будет ранить душу матери и дочери.

– Хочу открыть тебе одну тайну, – сказала Мила, чтобы отвлечь девочку от этой мысли. – Но только тебе, больше никому. Хочешь, скажу, кто отец моего ребенка?

Сандра ухмыльнулась, совсем как взрослая.

– Да ладно, все и так знают.

У Милы отвисла челюсть. Но обе тут же прыснули со смеху.

Борис посмотрел на них издали и недоуменно покрутил головой.

– Женщины, – сказал он проходящему мимо Стерну.

Отсмеявшись, Мила почувствовала себя намного лучше. Опять она недооценила тех, кто ее любит, опять создает себе ненужные проблемы. А ведь, как правило, все в жизни чертовски просто.

– Он кого-то ждал, – сообщила Сандра, посерьезнев.

Мила догадалась, что она имеет в виду Винсента Клариссо.

– Я знаю, – кивнула она.

– Кто-то должен был прийти к нам.

– Тот человек сидел в тюрьме. А мы этого не знали. Хотя даже подобрали ему имя. У нас он проходил под именем «Альберт».

– Нет, Винсент называл его не так.

Под теплым ветром трепетали вишневые листочки, но Мила вдруг ощутила холод, ползущий вдоль позвоночника. Она медленно повернула голову к Сандре и заглянула прямо в огромные глаза девочки, не отдающей себе отчета в том, чтó она сейчас сказала.

– Нет, – спокойно повторила девочка. – Он называл его Фрэнки.

Солнце сияло вовсю; денек был на диво. Птицы хором распевали на деревьях; в воздухе носилась душистая пыльца. Трава на лужайке так и манила на ней поваляться. Мила то и дело вспоминала тот миг, когда обнаружила, что у нее и Сандры гораздо больше общего, чем она себе представляла. Теперь эти параллели все время у нее перед глазами.

Он похищает девочек, а не мальчиков.

Стив тоже заглядывался на девочек.

Он выбирает семьи.

Она, как и Сандра, единственная дочь.

Он всем отпилил левую руку.

Сандра и Дебби. Как и они с Грасиэлой много лет назад.

«Серийный убийца посредством злодеяний рассказывает нам историю своего внутреннего конфликта», – любил повторять Горан.

Вот и он рассказал свою историю.

Каждая деталь тянет ее в прошлое, вынуждает смотреть в глаза страшной истине.

Последний выкормыш погорел. Винсенту Клариссо не удалось довести до конца ваш проект. Шестая девочка осталась жива. А это значит, что и вы потерпели поражение.

Но ничто не бывает случайным. Вот в чем истинный замысел Фрэнки.

Все это было и с нею.

Возня внутри вернула ее в настоящее. Мила опустила глаза на свой большой живот и запретила себе думать о том, что это, возможно, тоже входило в планы Фрэнки.

«Бог молчит, – подумала она, – а дьявол нашептывает».

Но солнце продолжает свой путь по небосклону в этот дивный день. Птицы неумолчно распевают на ветках, ароматы цветочной пыльцы в воздухе становятся все насыщеннее, и зеленая трава лужайки манит по-прежнему.

Вокруг нее мир повсюду шлет нам одно и то же послание.

Все неизменно, как прежде.

Все.

Даже Фрэнки.

Который снова прячется под необъятным покровом тьмы.





Примечание автора




Криминологическая литература занялась «подсказчиками» в связи с распространением сект. Неприятный вопрос, чреватый разнообразными проблемами. Главная трудность – дать определение «подсказчику», приемлемое для судебной практики, коль скоро оно впрямую связано с категориями наказания и безнаказанности.

Коль скоро не существует причинно-следственной связи между действиями преступника и «подсказчика», стало быть, ничего вменить в вину этому последнему невозможно. Во многих случаях деятельность подстрекателя к преступлению выглядит чересчур расплывчато для вынесения приговора, несмотря на то что выходит далеко за рамки простейших подсказок. Эти личности действуют на уровне подсознания, не навязывая преступных намерений исполнителям, а скорее стимулируя темные стороны души, подспудно присущие каждому из нас и толкающие отдельных субъектов на совершение одного или множества преступлений.

Симптоматичен в этом плане случай 1986 года с домохозяйкой Оффельбек, которой поступали анонимные звонки и которая ни с того ни с сего однажды отравила всю свою семью, подсыпав в суп крысиного яду.

К этому следует добавить, что виновники злодейских преступлений зачастую склонны перекладывать моральную ответственность на голос, виде́ние или вымышленного персонажа. В связи с этим оказывается особенно трудно отличить прямой результат психоза от действий невидимого «подсказчика».

Среди источников, использованных в романе, помимо пособий по криминологии, психиатрии и судебной медицине, следует упомянуть исследования, проведенные ФБР, где собран самый обширный банк данных по серийным убийцам и особо тяжким насильственным преступлениям.

Многие случаи, упомянутые на этих страницах, имели место в действительности. Имена и места действия некоторых преступлений изменены, поскольку следствие и судопроизводство по ним еще не завершены.

Описанные в романе следственная техника и приемы криминалистики основаны на реальном материале, хотя в отдельных случаях автор взял на себя смелость изложить их, исходя из логики художественного повествования.



* * *





notes


Сноски




1




Новый Завет. Послание Иакова, 1: 27.