Annotation


Писательница Эрика Фальк работает над книгой о Лайле Ковальской — женщине, много лет назад зверски убившей мужа и державшей дочь в подвале на цепи. Книга не пишется: Лайла упорно молчит, а частное расследование Эрики приносит лишь россыпь странных, расплывчатых намеков. Но события тех давних лет приобретают новый смысл, когда в городе объявляется серийный убийца. Неясные улики из далекого прошлого наводят на след чудовища, все эти годы не прекращавшего охоту…





* * *



Камилла Лэкберг

Послесловие





notes1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22





* * *





Камилла Лэкберг

Укрощение




Посвящается Симону





Конь ощутил запах страха еще до того, как девочка показалась из леса. Всадница подгоняла его, вжимая пятки ему в бока, но в этом не было необходимости. Они двигались настолько слаженно, что животное и так почувствовало желание наездницы двигаться вперед.

Глухой, ритмичный стук копыт нарушал тишину. За ночь выпал толстый слой снега, и лошадь пролагала новый след, так что свежевыпавший снег легкой пудрой вздымался у нее из-под копыт.

Девочка не бежала. Она двигалась неуверенно, неровно, обхватив себя руками.

Всадница окликнула ее. Это был громкий окрик, по которому конь догадался — что-то не так. Шатающийся ребенок не ответил, а лишь продолжил брести вперед.

Наездница приближалась к маленькой незнакомке, и конь еще ускорил шаг. Сильный, едкий запах страха смешался с другим — неопределенным и таким пугающим, что он прижал уши. Больше всего ему хотелось остановиться, повернуться и галопом припустить обратно в денник. Здесь явно небезопасно было находиться.

Их разделяла дорога. На ней было пусто — только ветер гонял по асфальту снег, словно легкую дымку.

Девочка продолжала идти им навстречу. Она была босой, и краснота на ее голых руках и ногах резко контрастировала с белизной, окружавшей их, а засыпанные снегом ели за ее спиной напоминали кулисы. Теперь они находились совсем близко друг от друга, и конь услышал, как его всадница снова крикнула. Ее голос был ему хорошо знаком, однако сейчас он показался чужим.

Внезапно девочка остановилась. Она стояла посреди дороги, а снег вился у ее ног. Что-то странное было у нее с глазами. Они казались черными впадинами на белом лице.

Машина возникла из ниоткуда. Визг тормозов разорвал тишину, а затем раздался глухой удар тела, упавшего на землю. Всадница натянула повод так, что удила врезались ему в губы. Повинуясь, животное резко остановилось. Они словно слились воедино, наездница и он. Такова наука управления лошадьми.

На земле неподвижно лежала девочка. Ее странные глаза были обращены к небу.





* * *


Эрика Фальк остановилась перед зданием исправительного учреждения и впервые оглядела его более внимательным взглядом. В первый раз она была настолько занята мыслями о том, с кем ей предстояло встретиться, что не обратила особого внимания на здание и на то, что его окружало. Однако ей пригодятся все образы, когда она будет писать книгу о Лайле Ковальской — женщине, которая много лет назад жестоко убила своего мужа.

Писательница задумалась, какими словами передаст настроение этого серого, похожего на бункер здания, как заставит читателя почувствовать его замкнутость и безнадежность. Тюрьма располагалась всего в получасе езды от Фьельбаки, унылая и мрачная, с высоким забором и колючей проволокой, но без тех башен с вооруженными караульными, которые всегда присутствуют в американских фильмах. Это сооружение было построено с единственной заботой — оно должно было соответствовать своему назначению. А предназначалось оно для того, чтобы держать взаперти людей.

Снаружи казалось, что здание необитаемо, однако Эрика знала, что все как раз наоборот. Сокращения и жесткие бюджетные рамки привели к тому, что на имеющейся площади нужно было уместить как можно больше людей. Ни один политик не стал бы поднимать вопрос о строительстве новой тюрьмы, рискуя потерять на этом голоса избирателей, — так что приходилось довольствоваться тем, что есть.

Холод пробирался под одежду, и Фальк двинулась к входу. Когда она вошла в приемное отделение, охранник вяло взглянул на ее удостоверение и кивнул, не поднимая глаз на ее лицо. Он поднялся, и посетительница пошла вслед за ним по длинному коридору, думая о том, как безумно началось для нее утро. Впрочем, в последнее время каждое утро в ее жизни начиналось примерно так. Сказать, что ее сыновья-близнецы вступили в фазу упрямства, — значило бы ничего не сказать.

Эрика не могла припомнить, чтобы со старшей дочкой Майей было бы так тяжело в двухлетнем возрасте — или вообще когда-либо! Другое дело — младшие дети. Заводилой был Ноэль. Он всегда был более бойким из двойняшек, но его брат Антон с удовольствием присоединялся к нему. Если Ноэль начинал кричать, Антон тоже подвывал. Просто удивительно, как Эрике с Патриком удалось сохранить в целости барабанные перепонки, учитывая уровень ора в децибелах!

А эта ежеутренняя процедура надевания зимней одежды! Фальк незаметно понюхала свою подмышку — от нее уже пахнет потом. Когда сегодня ей удалось наконец с боем надеть на близнецов все их зимние вещи, чтобы отправить всех троих детей в садик, переодеваться самой было уже некогда. Ну да ладно, она ведь не на банкет собралась…

Зазвенела связка ключей — дежурный отпер дверь и провел Эрику в комнату для свиданий. Ей показалось каким-то анахронизмом, что здесь по-прежнему пользуются замками и ключами. Однако это было логично — проще узнать код от кодового замка, чем украсть ключ, так что неудивительно, что старые проверенные методы порой имеют весомые преимущества над современными.

Лайла сидела за единственным столом, повернувшись к окну, и лучи зимнего солнца, просачивающиеся в комнату, образовали вокруг ее головы светящийся ореол. Решетки на окнах отбрасывали на пол четырехугольные тени, а парящие в лучах света пылинки показывали, что комнату убирали не слишком тщательно.

— Добрый день, — сказала Эрика и села.

В душе она задавалась вопросом, почему Ковальская вообще согласилась снова с ней встретиться. Это была их третья встреча, но дело пока нисколько не продвинулось. Поначалу Лайла вообще отказывалась ее принимать, сколько бы умоляющих писем ни писала ей Фальк и сколько бы ни звонила. Но несколько месяцев назад заключенная неожиданно согласилась. Вероятно, приход посетительницы вносил некоторое разнообразие в упорядоченную тюремную жизнь, и пока Лайла готова была ее принимать, Эрика намеревалась навещать ее. Давно у нее не возникало такого острого желания рассказать чью-то историю — а без помощи Ковальской она не сможет этого сделать.

— Привет, Эрика, — ответила Лайла, устремив на писательницу свои странные холодно-голубые глаза. Встретившись с ней впервые, Фальк почему-то подумала о ездовых собаках. Дома она уточнила название этой породы — хаски. Глаза у героини ее будущей книги были как у сибирских хаски.

— Почему ты соглашаешься общаться со мной, если не хочешь говорить о своем деле? — спросила Эрика с места в карьер. И тут же пожалела, что употребила такое формальное слово. Для Лайлы это было не «дело», а трагедия, по-прежнему не оставлявшая ее.

Заключенная пожала плечами.

— Меня больше никто не навещает, — ответила она, подтвердив догадки посетительницы.

Эрика достала из сумки папку с газетными вырезками, фотографиями и записями.

— Я пока не потеряла надежду, — сказала она.

— Ну что ж, такова цена за то, чтобы провести хоть немного времени в компании, — ответила Лайла, и в глазах ее мелькнули искорки — тот неожиданный юмор, который Фальк временами подмечала в ней. Чуть заметная улыбка преобразила ее лицо. Писательница видела фотографии этой женщины до того, как все произошло. Ковальская не была красавицей, однако внешность у нее была необычной и приятной. Тогда у нее были длинные волосы, на большинстве снимков — распущенные и ухоженные. Теперь же они были подстрижены очень коротко, под гребенку. Собственно, это трудно было назвать прической — волосы были просто обкорнаны и демонстрировали, что Лайла давно уже не заботится о своей внешности. Да и зачем? Много лет она не выходила за стены тюрьмы. Для кого ей стараться хорошо выглядеть? Для других заключенных? Для охранников?

— У тебя усталый вид, — проговорила Ковальская, внимательно оглядев Эрику. — Утро далось тяжело?

— Да, тяжелое утро сегодня, тяжелый вечер вчера, и, скорее всего, такой же тяжелый вечер ожидает меня сегодня. Но ведь так и бывает, когда дети маленькие…

Писательница сделала глубокий выдох, пытаясь расслабиться. Она сама чувствовала, что все еще находится в напряжении после утреннего стресса.

— Петер всегда был таким послушным, — проговорила Лайла, и ее голубые глаза задернулись пеленой. — Ни одного дня не упрямился.

— Он был довольно тихим, как ты сказала в прошлый раз.

— Да, поначалу мы думали, что с ним что-то не в порядке. До трех лет он ни звука не произносил. Я даже хотела отвести его к специалисту, но Владек не позволил.

Она фыркнула, и ее руки, лежавшие на столе, сами собой сжались в кулаки.

— А что произошло с ним в три года? — спросила посетительница.

— В один прекрасный день он вдруг заговорил. Целыми предложениями и с большим словарным запасом. Чуть-чуть шепелявил, но создавалось впечатление, что он разговаривал всегда. Как будто и не было этих долгих лет молчания.

— Вы так и не получили этому никакого объяснения?

— Нет, да и от кого? Владек ведь не хотел обращаться за помощью. Он всегда говорил, что не надо выносить сор из избы.

— Как ты думаешь, почему Петер так долго молчал?

Лайла отвернулась к окну, так что свет снова образовал ауру вокруг ее светлых, коротко остриженных волос. Борозды, которые время оставило на ее лице, проступили особенно немилосердно. Словно карта всех тех страданий, через которые ей пришлось пройти.

— Наверное, он понял, что лучше оставаться невидимкой. Не попадаться лишний раз на глаза. Петер был очень смышленый мальчик.

— А Луиза? Она рано начала говорить? — небрежно спросила Фальк и затаила дыхание. До сих пор ее собеседница делала вид, что не слышит вопросов, касающихся дочери. Так произошло и на этот раз.

— Петер любил сортировать предметы, — сказала она вместо ответа. — Он во всем любил порядок. Когда он был совсем маленьким, то строил башенки из кубиков — идеально ровные. И очень расстраивался, когда…

Лайла неожиданно замолчала.

Эрика видела, как она стискивает зубы, и пыталась мысленно призвать заключенную продолжить рассказ, выпустить наружу то, что было так крепко заперто у нее внутри. Однако момент прошел. Так бывало и во время прошлых посещений. Иногда создавалось впечатление, что Лайла стоит на краю пропасти и в душе желает броситься в нее. Она словно была готова очертя голову кинуться вниз, но какие-то силы каждый раз удерживали ее, заставляя вернуться в надежное место среди теней прошлого.

О тенях писательница подумала не случайно. Еще при первой их встрече у нее возникло ощущение, что эта женщина живет в мире теней — какой-то параллельной жизнью, рядом с той, которая могла бы у нее быть, той, которая исчезла в бездонной тьме в тот самый день много лет назад.

— Разве тебе не кажется иногда, что твое терпение вот-вот лопнет от капризов твоих мальчишек? — спросила Ковальская с искренним интересом. Однако в ее голосе звучал еще какой-то почти умоляющий оттенок.

Ответить на этот вопрос было нелегко. Все родители наверняка испытывали чувство, что балансируют на грани дозволенного и недозволенного. Каждому доводилось стоять и считать про себя до десяти, пока в голове проносились мысли о том, чего им больше всего хочется сделать, чтобы положить конец бесконечным ссорам и капризам. Однако между этим ощущением и поступком — огромная пропасть. Так что Эрика покачала головой:

— Я ни за что не смогла бы сделать им больно.

Сперва Лайла не ответила — она просто смотрела на собеседницу своими мерцающими голубыми глазами. Однако когда охранник постучал в дверь и сообщил, что время свидания вышло, заключенная тихо проговорила, по-прежнему не сводя глаз с Эрики:

— Тебе это только кажется.

Фальк подумала о фотографиях, лежащих в папке, и по спине у нее пробежал холодок.





* * *


Тира Ханссон ритмичными движениями чистила Фанту. Как всегда, на душе у нее становилось гораздо легче, когда она общалась с лошадьми. На самом деле ей больше всего хотелось бы ухаживать за Скирокко, но Молли не позволяла никому другому даже прикасаться к нему. Это так несправедливо! Из-за того, что конюшней владеют родители Молли, ей всегда разрешается делать, что она захочет.

Сама Тира обожала Скирокко. Это была любовь с первого взгляда. Он смотрел на нее так, словно все понимал. Это было общение без слов, какого ей никогда раньше не доводилось переживать — ни с человеком, ни с животным. Да и с кем? С мамашей? Или с Лассе? Одна мысль о Лассе заставила девочку жестче чесать Фанту, однако большая белая кобыла, похоже, ничего не имела против. Скорее, ей даже нравилось, что ее чешут щеткой, — она фыркала и качала головой вверх-вниз. На мгновение Тире показалось, что лошадь приглашает ее на танец. Она улыбнулась и погладила Фанту по серой гриве.

— Ты тоже очень хороша, — сказала она, словно лошадь могла услышать ее мысли о Скирокко.

Затем девочка почувствовала угрызения совести. Взглянув на свою руку на гриве Фанты, она поняла, как ничтожна ее зависть.

— Скучаешь по Виктории, да? — прошептала она и прижалась щекой к шее лошади.

Виктория, которая раньше ухаживала за Фантой. Виктория, которая пропала несколько месяцев назад. Она ее лучшая подруга… была ее лучшей подругой.

— Я тоже очень без нее скучаю, — призналась Ханссон.

Она ощущала щекой мягкую шерсть лошади, однако это не приносило утешения, на которое девочка так надеялась.

Сейчас ей полагалось находиться на уроке математики, но в это утро у нее не хватило сил притворяться и скрывать свое горе. Тира сделала вид, что пошла к школьному автобусу, но вместо этого отправилась искать утешения в конюшне — единственном месте, где у нее были шансы его найти. Взрослые ничего не понимают. Они видят только собственную тревогу, собственное горе.

Виктория была для Тиры больше, чем просто лучшей подругой. Она была ей как сестра. Девочки подружились в первый же день в детском саду и с тех пор были неразлучны. Они делились друг с другом всем. Или же — нет? Тира уже не знала, что и подумать. В последние месяцы перед исчезновением Виктории что-то изменилось. Словно между ними выросла стена. Тира не стала приставать к подруге с расспросами, решив, что со временем та сама расскажет, в чем дело. Но время утекло прочь — и теперь Виктории нет рядом.

— Она точно вернется, — сказала Тира Фанте, хотя в глубине души и сомневалась в этом. Несмотря на то что никто ничего не говорил вслух, все понимали, что произошло нечто очень серьезное. Виктория была не из тех девушек, которые исчезают по собственной воле — если такие вообще существуют. Она радовалась жизни и к тому же не стремилась к авантюрам. Предпочитала проводить время дома или в конюшне — даже в Стрёмстад по выходным ее было не вытащить. Да и семья у нее была совсем не такая, как у Тиры. Они все очень добрые — даже старший брат Виктории. Он часто подвозил сестру до конюшни, в том числе и рано утром. Дома у них Ханссон всегда чувствовала себя комфортно — ее принимали как члена семьи. Иногда ей хотелось, чтобы это была ее семья. Обычная, нормальная семья.

Фанта мягко толкнула ее носом. Несколько слез упало на морду лошади, и Тира поспешно вытерла глаза ладонью.

Внезапно она услышала снаружи какой-то необычный звук. Фанта тоже насторожилась, повела ушами вперед и так резко подняла голову, что ударила девочку по подбородку. Горьковатый вкус крови разлился во рту. Выругавшись, Тира прижала ладонь к губам и вышла посмотреть, что случилось. Когда она открыла дверь конюшни, солнце ослепило ее, но глаза скоро привыкли к свету, и она увидела Валианта, скачущего через двор с Мартой в седле. Марта остановилась так резко, что жеребец чуть не встал на дыбы. Она что-то кричала. Поначалу Тира не могла разобрать, что именно, но в конце концов до нее долетели слова:

— Виктория! Мы нашли Викторию!





* * *


Патрик Хедстрём сидел в полицейском участке Танумсхеде и наслаждался покоем. Сегодня он пришел на работу рано, счастливо избежав процедур одевания и отвода малышей в детский сад, которые теперь вполне можно было приравнять к пыткам, поскольку близнецы из очаровательных младенцев превратились в Дэмиенов из фильма «Омен».[1] Полицейский не понимал, как два таких маленьких существа могут отнимать столько сил. Самым любимым моментом дня для него стали те минуты, когда он сидел вечером рядом с их кроватками и наблюдал, как они спят. Лишь тогда он мог наслаждаться чистой и всеобъемлющей любовью, без примеси безграничной тревоги и раздражения, которые он испытывал, когда они кричали: «НЕ-Е-Е-ЕТ! НЕ ХОЧУ!!!»

С Майей все всегда было проще. Настолько проще, что порой его охватывало чувство вины за то, что они с Эрикой уделяли куда больше внимания малышам. Майя была такой послушной и так отлично умела развлекать себя сама, что ее родители были уверены: она довольна жизнью. Кроме того, старшая дочка, несмотря на свой юный возраст, обладала феноменальными способностями гасить самые жуткие вспышки упрямства своих маленьких братьев. Однако это было так несправедливо! И Патрик решил, что сегодня вечером они с Майей обязательно посидят вдвоем и почитают сказки.

В этот момент зазвонил телефон. Хедстрём ответил рассеянно, все еще думая о дочери, однако тут же очнулся и выпрямился на стуле!

— Что они говорят? Хорошо, мы немедленно приедем, — пообещал он, выслушав ответ.

Затем, вскочив, мужчина натянул куртку, крича в глубь коридора:

— Йоста! Мелльберг! Мартин!

— Что такое? Пожар? — буркнул Бертиль Мелльберг, выходя из своего кабинета с застывшим в глазах удивлением. Вскоре к нему присоединились Мартин Молин, Йоста Флюгаре, а также секретарь Анника, обычно сидевшая за стойкой, расположенной дальше всего от кабинета Патрика.

— Нашли Викторию Хальберг, — рассказал Хедстрём. — Ее сбила машина на восточном въезде в Фьельбаку, «Скорая помощь» уже везет ее в Уддеваллу. Мы с тобой поедем туда, Йоста.

— Ах черт! — воскликнул Флюгаре и снова бросился в свой кабинет за курткой. Этой зимой никто не решался выйти на улицу без верхней одежды, какой бы острой ни казалась ситуация.

— Мартин, вы с Бертилем поедете на место происшествия и поговорите с водителем, — продолжал Патрик. — Позвоните в технический отдел и скажите, чтобы эксперты тоже выехали туда.

— До чего у тебя сегодня начальственный тон! — буркнул Мелльберг. — Хотя да, поскольку возглавляю данное отделение я, то мне и следует выехать на место происшествия. Все как положено.

Хедстрём тайком вздохнул, но промолчал. В сопровождении Йосты он поспешил к одной из двух служебных машин, сел в нее и завел двигатель.

«Чертова гололедица!» — пронеслось у него в голове, когда машину занесло на первом же повороте. Ехать так быстро, как хотелось бы, полицейский не решался. Снова пошел снег, и ему не хотелось рисковать съехать с дороги. От нетерпения он стучал кулаком по рулю. На дворе только январь — и учитывая продолжительность шведской зимы, можно рассчитывать, что эти мучения продлятся еще месяца два.

— Успокойся, — сказал Йоста, держась за ручку в потолке машины. — Что они сказали, когда позвонили?

Машину снова занесло, но она выправилась, и водитель шумно перевел дух.

— Мало что, — ответил он своему пожилому коллеге. — Только то, что произошло ДТП и что девочка, которую сбила машина, — Виктория. Видимо, на месте оказались свидетели, которые узнали ее. Похоже, к сожалению, что она в очень плохом состоянии — и у нее есть другие травмы. Полученные до того, как ее сбил автомобиль.

— Какие травмы?

— Не знаю. Узнаем, когда приедем в больницу.

Спустя час полицейские въехали в Уддеваллу и припарковали машину у больницы. Почти бегом они вошли в приемный покой и разыскали врача, которого, судя по табличке на карманчике халата, звали Страндберг.

— Хорошо, что вы приехали, — сказал он стражам порядка. — Девочку готовят к операции. Однако нет гарантии, что она выживет. Нам стало известно, что она числилась у вас в пропавших, и обстоятельства настолько специфические… Мы подумали, что с ее семьей лучше связаться вам. Насколько я понимаю, вы уже много общались с ними?

Йоста кивнул:

— Я позвоню им.

— Вам известно, что именно произошло? — спросил Патрик.

— Только то, что ее сбила машина, — ответил врач. — У нее обширные внутренние кровоизлияния и травма черепа, масштаба которой мы пока не знаем. После операции мы будем некоторое время держать ее под наркозом, чтобы уменьшить последствия травмы мозга. В смысле — если она выживет.

— Вы сказали, что у нее были повреждения, полученные до наезда?.. — продолжил расспрашивать его Хедстрём.

— Да… — Страндберг вдруг замолчал и заговорил снова лишь после паузы: — Мы точно не знаем, какие травмы она получила во время аварии и какие были у нее ранее, но… — Он явно собирался с силами, подыскивая подходящую формулировку. — У нее отсутствуют оба глаза. И язык.

— Отсутствуют? — переспросил Патрик, с недоверием глядя на него, и отметил боковым зрением столь же удивленное лицо напарника.

— Да, язык отрезан, и глаза каким-то образом… удалены.

Флюгаре позеленел и зажал рот ладонью.

Хедстрём мучительно сглотнул. На мгновение в голове у него пронеслась мысль — может, это кошмарный сон и он скоро проснется? Откроет глаза и, с облегчением констатировав, что все это ему просто приснилось, перевернется на другой бок и снова заснет. Но это была реальность. Чудовищная реальность.

— Сколько по времени займет операция? — спросил он тихо.

Медик покачал головой:

— Трудно предсказать. У нее, как я уже сказал, обширные внутренние кровоизлияния. Может, час, а может, два или три. Вы можете подождать здесь.

Он кивнул в сторону большого холла.

— Тогда я буду сейчас звонить семье, — пробормотал Йоста и отошел в глубь коридора.

Патрик ему не завидовал. Первая радость и облегчение по поводу того, что Виктория нашлась, так же скоро сменятся все теми же отчаянием и тревогой, с которыми семья Хальбергов живет уже четыре месяца.

Он уселся на один из жестких больничных стульев, пытаясь представить себе масштаб травм, полученных Викторией. Однако ход его мыслей был прерван вбежавшей медсестрой, которая позвала Страндберга. Хедстрём даже не успел понять, что именно она сказала, как врач уже выбежал прочь. Снаружи в коридоре слышался голос Йосты, беседовавшего с кем-то из родственников Виктории. Вопрос в том, какую именно информацию они теперь получат.





* * *


Рикки Хальберг напряженно следил за лицом матери, разговаривавшей по телефону, стараясь уловить его выражение, услышать каждое слово. Сердце так сильно билось в груди, что трудно было дышать. Папа сидел рядом, и Рикки подозревал, что и у него сердце билось так же сильно. Казалось, время остановилось, словно его заморозили в одно мгновение. Все чувства странным образом обострились. Все внимание юноши было сосредоточено на разговоре, но при этом он слышал все мельчайшие звуки, ощущал прикосновение клеенки, на которой лежали его крепко сжатые руки, волосок, щекотавший его шею под воротником, линолеум под ногами…

Полиция обнаружила Викторию. Это они поняли, едва раздался звонок. Мама узнала номер на дисплее и схватила трубку, а папа и Рикки прекратили есть в мрачном молчании.

— Что случилось?! — воскликнула мама.

Никаких дежурных фраз, ни даже приветствия, ни имени — как она обычно говорила, отвечая на телефон. В последние месяцы все это — пустые вежливые фразы, правила поведения, что приличествовало делать, как следовало поступать — превратилось в нечто совершенно несущественное, взятое из иной жизни. Жизни до исчезновения Виктории.

Соседи и друзья приходили постоянным потоком, принося еду и произнося неуклюжие утешительные фразы. Но вскоре они уходили. Родители были не в состоянии выносить расспросы, доброжелательность, беспокойство и участие в глазах всех посетителей. И особенно неприятно им было облегчение — всегда одно и то же облегчение из-за того, что горе случилось не с ними, что их дети дома, в безопасности.

— Мы сейчас приедем! — Мама нажала на красную кнопку и положила телефон на край мойки. Старая мойка из нержавеющей стали… Хелена Хальберг много лет говорила мужу, что надо бы поменять ее на более современную, но тот ворчал в ответ, что нет смысла менять то, что по-прежнему целехонько и исправно работает. А мама не настаивала. Лишь иногда заводила разговор на эту тему в надежде, что глава семьи вдруг изменит свое отношение.

Теперь Рикки казалось, что матери уже совершенно все равно, какая у них мойка. Просто невероятно, как быстро все потеряло смысл. Все, кроме одного — найти Викторию.

— Что они сказали? — спросил папа. Он вскочил, а его сын так и сидел на месте, глядя на свои крепко сжатые руки. Судя по выражению лица мамы, ей не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Они нашли ее. Но у нее серьезные травмы, и она в больнице в Уддевалле, — сказала она. — Йоста сказал, чтобы мы срочно приезжали туда. Больше я ничего не знаю.

Она разрыдалась и покачнулась, словно ноги отказывались ее держать. Супруг успел подхватить ее, нежно погладил ее по волосам, но и у него из глаз потекли слезы.

— Нам надо ехать, дорогая, — сказал он мягко. — Надень куртку, и поедем. Рикки, помоги маме, а я пойду заводить машину.

Парень кивнул и подошел к плачущей женщине. Осторожно положив ее руку себе на плечи, он вывел ее в холл и там протянул ей ее красный пуховик и помог надеть его, как одевают ребенка. Сначала просунул в рукав одну ее руку, потом — другую, а затем осторожно застегнул молнию.

— Ну вот, — сказал он и поставил перед матерью сапоги. Присев на корточки, сын надел на нее сначала один сапог, а потом другой. Затем юноша быстро оделся сам и открыл входную дверь. Он услышал, как папа завел машину, и увидел, как тот остервенело скребет лобовое стекло, от чего частички наледи окружили его, словно облаком, смешиваясь с паром, вылетавшим у него изо рта.

— Проклятая зима! — кричал отец. — Все эта трижды проклятая зима!

— Папа, садись в машину. Я все сделаю сам, — сказал ему Рикки. Усадив маму на заднее сиденье, он взял из рук отца скребок. Тот повиновался, не пытаясь протестовать. Они всегда делали вид, что в семье все решает отец. Все трое — сам Рикки, мама и Виктория — как бы состояли в безмолвном заговоре, притворяясь, что папа Маркус правит всем, хотя все трое знали — он слишком добр, чтобы кому-то указывать. На самом деле это мама Хелена ненавязчиво следила за тем, чтобы все получалось как надо. Но когда Виктория пропала, мама словно переродилась — так что Рикки иногда задавался вопросом, обладала ли она в действительности такой решительностью или всегда была тем несчастным безвольным существом, которое сидело сейчас, скрючившись на заднем сиденье и глядя в одну точку. Впрочем, впервые за долгие месяцы в ее глазах было и что-то еще — смесь надежды и паники, пробудившаяся после звонка полицейского.

Рикки сел за руль. Странное дело, как быстро заполняются пустоты в семье — он рефлекторно выступил вперед и занял мамино место. Казалось, у него появились силы, о существовании которых он раньше не подозревал.

Виктория всегда говорила ему, что он как бык Фердинанд. Внешне добрый до глупости и вялый, но когда потребуется, выстоит в любой ситуации. В такие минуты юноша всегда в шутку отпускал сестре в воздухе пинки за «доброго до глупости» и «вялого», но втайне любил это ее описание своего характера. Он ничего не имел против того, чтобы быть быком Фердинандом. Хотя сейчас у него не было времени сидеть и нюхать цветочки. Он сможет снова заняться этим, только когда вернется Виктория.

По щекам потекли слезы, и Рикки поспешно вытер их рукавом куртки. Он не позволял себе допускать даже мысли, что она может не вернуться домой. Если бы он это сделал, все бы рухнуло.

Теперь Виктория нашлась. Однако они еще не знали, что ждет их в больнице. Интуиция подсказывала парню, что им лучше этого и не знать.





* * *


Хельга Перссон смотрела наружу сквозь окно кухни. Чуть раньше она видела, как Марта галопом влетела на двор, но теперь все стихло. Хельга давно жила в этом доме, и вид из окна был ей хорошо знаком, хотя он и изменился с годами. Старый сарай стоял на прежнем месте, а вот хлев, где они когда-то держали коров, за которыми она ходила, давно снесли. На этом месте стояла теперь конюшня, которую построили Юнас и Марта, чтобы открыть свою школу верховой езды.

Хозяйку радовало, что сын решил поселиться так близко к ней, что они теперь соседи. Их дома находились всего в сотне метров друг от друга, и поскольку Юнас вел свою ветеринарную практику на дому, то частенько заглядывал к ней. От каждого такого посещения фру Перссон становилось чуть легче на душе — и это было ей очень необходимо.

— Хельга! — услышала она возмущенный крик. — Хе-е-ель-га-а-а!

Стоя возле раковины, женщина на мгновение закрыла глаза. Голос Эйнара заполнил собой каждый уголок дома, окружил ее со всех сторон, так что у нее невольно сжались кулаки. Однако желания бежать больше не было. Все эти глупости он выбил из нее много лет назад. Хотя сейчас он стал совершенно беспомощным и полностью зависел от нее, ей и в голову не приходило бросить его. Да и куда бы она могла податься?

— ХЕ-ЕЛЬ-ГА-А-А!

Единственное, что в этом мужчине сохранило прежнюю мощь, — это голос. Болезни и ампутация обеих ног, вызванная тем, что он пренебрегал своим диабетом, отняли у него физическую силу. Но голос его оставался таким же властным и принуждал жену подчиняться не менее эффективно, чем когда-то его кулаки. Воспоминания о побоях, сломанных ребрах и ноющих синяках были так живы, что уже один его голос вызывал страх и опасения, что в следующий раз она может не пережить трепку.

Хельга выпрямилась, глубоко вздохнула и крикнула в ответ:

— Иду!

Быстрыми шагами она поднялась вверх по лестнице. Эйнар не любил ждать — этого он всегда терпеть не мог, — однако теперь она не понимала, к чему такая спешка. Ему все равно нечем было заниматься целыми днями, кроме как ругать все — от погоды до правительства.

— У меня протечка, — сказал он, едва его супруга поднялась на второй этаж.

Фру Перссон не ответила. Закатав рукава блузки, она подошла к нему, чтобы оценить масштабы катастрофы. Она знала, что муж наслаждается ситуацией. Теперь он держит ее в плену не силой, а своей потребностью в уходе и заботе — заботе, которая, скорее, предназначалась их детям. Тем детям, что так и не родились, тем, кого их отец выбил из нее своими побоями. Лишь один из них выжил, но бывали минуты, когда Хельга думала, что лучше бы и этот ребенок вышел из нее с потоком крови, льющимся между ног. С другой стороны, она не знала, что бы она делала, если бы не Юнас. Он был для нее единственным светом в окошке.

Эйнар был прав. Калоприемник протек, и к тому же весьма основательно. Половина рубашки больного стала мокрой и липкой.

— Почему ты сразу не пришла? — заворчал он. — Разве ты не слышала, что я тебя зову? Какие у тебя такие важные дела?!

Он сурово смотрел на жену своими водянистыми глазами.

— Я была в туалете. Пришла, как только смогла, — ответила та, расстегивая на нем рубашку. Затем она осторожно потянула за рукава, чтобы раздеть супруга, не перепачкав его еще больше.

— Мне холодно, — пожаловался тот.

— Сейчас дам тебе новую рубашку. Только нужно тебя сначала обмыть, — проговорила Хельга так терпеливо, как только могла.

— Я заработаю себе воспаление легких.

— Сейчас я быстренько все сделаю. Ты даже не успеешь простудиться.

— Вот как, ты теперь у нас специалист в области медицины? Ты думаешь, что ты понимаешь лучше врачей?

Хозяйка молчала. Муж пытался вывести ее из равновесия. Для полного удовольствия ему нужно было довести ее до слез, чтобы она умоляла его прекратить ссору. Тогда он успокаивался, испытывая удовлетворение, которое читалось у него в глазах. Но сегодня фру Перссон не собиралась дарить ему такую радость. В последнее время ей по большей части удавалось избежать такого развития событий. Похоже, за долгие годы все слезы уже выплаканы.

Хельга пошла и принесла тазик, стоявший в ванной рядом со спальней. К этому моменту она знала наизусть, что надлежит делать. Заполнить тазик мыльной водой, намочить тряпку, обмыть перепачканное тело больного, надеть на него новую рубашку. Женщина подозревала, что он сам старается сделать так, чтобы мешочек, прикрепленный к стоме, протек. Этот вопрос она обсуждала с его врачом, и тот сказал, что мешочек просто не может протекать так часто. Однако протечки продолжались. А она продолжала убирать.

— Вода слишком холодная! — Эйнар вздрогнул, когда тряпка прикоснулась к его животу.

— Сейчас подолью горячей. — Хельга поднялась, снова пошла в ванну и там поставила тазик под кран и пустила горячую воду. Затем она вернулась в спальню.

— Ай! Кипяток! Ты что, хочешь обжечь меня, старая стерва?!

Эйнар заорал так громко, что его супруга вздрогнула, но опять промолчала. Она снова взяла тазик, понесла его в ванную, добавила холодной воды и, убедившись, что вода чуть теплее температуры тела, пошла с тазиком обратно. На этот раз Перссон ничего не сказал, когда тряпка коснулась его кожи.

— Когда придет Юнас? — спросил он, глядя, как жена выжимает тряпку, а вода в тазу становится коричневатой.

— Не знаю. Он работает, — ответила женщина. — Сейчас он у Андерссонов. У них там корова должна отелиться, но теленок лежит неправильно.

— Пошли его ко мне, когда появится, — проговорил Эйнар и закрыл глаза.

— Хорошо, — тихо проговорила Хельга, снова прополаскивая тряпку.





* * *


Йоста издалека увидел их в больничном коридоре. Они почти бегом направлялись к нему, и полицейскому пришлось бороться с инстинктивным желанием пуститься бежать в противоположную сторону. Он догадывался, что все написано у него на лице, — и был прав. Едва взглянув на него, Хелена схватила руку Маркуса и опустилась на пол. Ее крик эхом отдался в коридоре, и все прочие звуки угасли.

Рикки стоял, замерев на месте. С белым как полотно лицом он так и остался стоять позади матери, в то время как его отец устремился вперед. Сглотнув, Флюгаре шагнул им навстречу. Маркус прошел мимо него, глядя перед собой невидящими глазами, словно не понял, не увидел на лице полицейского того, что увидела его жена. Он продолжал идти по коридору, кажется, без всякой цели.

Йоста не пытался остановить его. Вместо этого он подошел к фру Хальберг и осторожно поднял ее на ноги, а затем обнял. Такое вовсе не входило в его привычки. Лишь двух человек он подпускал к себе близко — жену и девочку, которая некоторое время жила у них в детстве и которая теперь, по странной прихоти судьбы, снова вошла в его жизнь. Поэтому ему было непривычно стоять в больничном коридоре и обнимать женщину, которую он знал совсем недолго. Но с тех пор, как пропала Виктория, Хелена звонила ему каждый день — то с надеждой, то с отчаянием, то сердитая, то убитая горем, и все спрашивала, нет ли вестей о ее дочери. Он же мог лишь задать ей новые вопросы и еще усилить ее тревогу. А теперь он должен окончательно загасить луч надежды. Обнять ее и позволить ей плакать, уткнувшись ему в грудь, — что он еще мог для нее сделать?

Флюгаре посмотрел на Рикки через голову Хелены и встретился с ним глазами. Необыкновенный мальчик. Он оказался тем хребтом, на котором держалась вся семья в течение нескольких месяцев. Но сейчас, когда он стоял перед Йостой, с бледным лицом и пустыми глазами, то снова казался совсем юным, каким и был. И полицейский понимал, что Рикки навсегда утратил детскую веру в то, что все все-таки образуется и кончится хорошо.

— Мы можем ее увидеть? — спросил юноша не своим голосом. Йоста почувствовал, как Хелена замерла. Высвободившись из его объятий, она вытерла слезы и сопли рукавом куртки и устремила на него умоляющий взгляд.

Флюгаре смотрел в одну точку где-то позади этих двоих. Как сказать матери и брату, что им не надо видеть Викторию? И почему не надо…





* * *


Весь кабинет был завален бумагами. Переписанные записи, клейкие бумажки, статьи, копии фотографий… Все это производило впечатление полного хаоса, однако Эрика любила работать таким образом. Когда она трудилась над очередной книгой, ей хотелось собрать вокруг себя всю информацию, все мысли по поводу дела, которое она описывала.

Впрочем, в этот раз Фальк, кажется, взялась за непосильную задачу. У нее набралось множество материалов и сведений о предыстории преступления Лайлы, но все они происходили из вторичных источников. Насколько хорошими получаются ее книги, насколько ей удается описать дело об убийстве и ответить на все вопросы — все это напрямую зависело от того, удалось ли ей получить сведения из первых рук. До сих пор у писательницы это всегда получалось. Иногда люди, имеющие отношение к делу, соглашались сразу. Некоторые даже слишком охотно шли на контакт, чтобы привлечь к себе внимание СМИ, побыть немного на виду. Но иногда процесс шел не быстро, и женщине приходилось искать подход к главным действующим лицам, объяснять, зачем ей понадобилось ворошить прошлое, почему она хотела рассказать их историю. Однако в конце концов ей всегда все удавалось. До нынешнего момента. С Лайлой дело совершенно застопорилось. Во время свиданий Эрика изо всех сил пыталась убедить ее впервые рассказать о том, что произошло, но все было напрасно. Заключенная охотно беседовала с ней, но только не об этом.

В расстроенных чувствах писательница положила ноги на стол и задумалась. Может быть, позвонить Анне? Та часто подбрасывала ей новые идеи, помогала взглянуть на ситуацию под иным углом зрения. Хотя сейчас младшая сестра не такая, как прежде. В последние годы ей так много довелось пережить — и ее злоключениям, кажется, нет конца. Правда, кое-что из неприятностей она сама вызвала на свою голову, однако Эрика не могла осуждать Анну. Она-то прекрасно понимала, почему все получилось так, а не иначе. Вопрос лишь в том, сможет ли Дан это понять — и простить. В душе Фальк могла признаться самой себе, что сильно в этом сомневается. С Даном она была знакома всю жизнь, в подростковые годы они даже встречались — и она как никто знала, каким он может быть упрямым. Однако упрямство и гордость, его главные качества, в данном случае ударят только по нему самому. И в результате несчастны будут все: Анна, Дан, дети, да и сама Эрика. Ей так хотелось, чтобы сестре выпало хоть немного счастья в жизни — после того кошмара, который она пережила с отцом своих детей Лукасом.

Как несправедливо, что их судьбы сложились так по-разному, подумалось писательнице. У нее самой — прочный и счастливый брак, трое здоровых детей и писательская карьера, идущая на подъем. Анне же жизнь посылает одно испытание за другим, и Эрика понятия не имеет, как ей помочь. Такую роль она всегда исполняла по отношению к сестре: защищала, поддерживала, заботилась о ней… А Анна всегда была бесшабашной и вовсю радовалась жизни. Но теперь все это куда-то подевалось, и осталась только пустая унылая скорлупа. Старшей так не хватало прежней Анны…

«Позвоню ей сегодня вечером», — решила Фальк, после чего достала пачку статей и стала перелистывать их. В доме царила блаженная тишина, и Эрика была счастлива, что ее профессия позволяет ей сидеть и работать дома. У нее никогда не возникало желания иметь сослуживцев и отправляться по утрам в офис. В компании с самой собой ей было вполне комфортно.

А самое нелепое — ей уже хотелось поскорее идти забирать близнецов и Майю из садика. Как это возможно, как вмещаются в родительской душе такие противоречивые чувства? Эти постоянные американские горки со взлетами и падениями выматывали ее. То сжимаешь кулаки в карманах, то в следующую секунду хочется зацеловать малышей. И Эрика знала, что и Патрик испытывает нечто похожее.

Размышления о муже и детях невольно навели ее на мысли о Лайле. Непостижимо! Как можно перейти ту тонкую, но четкую границу допустимого? Разве не вся суть человека — это умение обуздывать свои примитивнейшие инстинкты, поступая правильно, социально приемлемо? Следовать тем законам и правилам человеческого бытия, которые делают возможным существование общества?

Эрика продолжила перелистывать бумаги. Это правда — то, что она сказала сегодня Лайле. Она никогда не сделала бы своим детям больно. Даже в самые тяжелые минуты, когда после рождения Майи у нее началась послеродовая депрессия или в том состоянии полного хаоса, когда родились близнецы, ни во время бессонных ночей, ни в припадках ярости, которые иногда, кажется, продолжались часами, ни тогда, когда дети повторяли «Нет!» так часто, как дышали — ни разу она не была близка к тому, чтобы так поступить. Хотя в пачке бумаг, лежавшей у нее на коленях, в фотографиях у нее на столе, в ее заметках хранились доказательства того, что эту границу можно преступить.

Она знала, что жители Фьельбаки называют дом, изображенный на фотографии, «Домом ужасов». Не слишком оригинальное название, но очень подходящее. После трагедии никто не захотел купить его, так что он пустовал и потихоньку разрушался. Эрика потянулась за старой фотографией здания, чтобы посмотреть, как он выглядел тогда. Ничто не указывало на то, что происходило за его фасадом. Он выглядел как самый обычный дом, белый с серыми углами, одиноко стоящий на холме в окружении немногочисленных деревьев. Фальк задумалась, как он выглядит сегодня, что от него осталось…

Внезапно женщина выпрямилась на своем рабочем стуле, положив фотографию на стол. Почему она до сих пор не съездила туда? Ведь она всегда имеет обыкновение посещать место преступления. При работе над всеми предыдущими книгами писательница всегда начинала с этого, и только в этот раз — нет. Что-то удерживало ее от этого. Даже нельзя сказать, чтобы она приняла осознанное решение не ехать туда — просто не поехала, и все.

Но это подождет до завтра. Сейчас уже пора ехать забирать домой маленьких дикарей. При мысли об этом в животе Эрики все сжалось от нежности и усталости.





* * *


Корова мужественно боролась за жизнь. Ветеринар Юнас Перссон взмок от пота после многочасовых попыток повернуть еще не рожденного теленка. Большое животное сопротивлялось, не понимая, что люди пытаются ему помочь.

— Белла — наша самая лучшая корова, — сказала Бритта Андерссон. Вместе с мужем Отто они вели хозяйство на хуторе, расположенном в двух-трех километрах от владений Юнаса и Марты. У них было маленькое, но вполне конкурентоспособное сельскохозяйственное предприятие, где главным источником доходов являлись коровы. Бритта была человеком предприимчивым, и то, что ей удавалось выручить от поставок молока в компанию «Арла»,[2] дополнялось доходами от маленького магазинчика по продаже домашних сыров. Теперь же она стояла рядом с коровой, встревоженная и озабоченная.

— Да, Белла хороша, — проговорил Отто и растерянно почесал в затылке. Это был четвертый теленок у коровы, и три предыдущих раза все прошло отлично. Однако этот отпрыск лежал поперек и отказывался выходить, а Белла на глазах теряла силы.

Юнас вытер пот со лба и приготовился сделать еще одну попытку повернуть детеныша, чтобы тот скорее оказался на соломе, мокрый и неуклюжий. Сдаваться нельзя, иначе и корова, и теленок погибнут. Мужчина успокаивающе погладил Беллу по мягкой шерсти. Она дышала коротким поверхностным дыханием, выкатив глаза.

— Ну-ну, старушка, давай посмотрим, не удастся ли нам достать твоего теленочка, — сказал Перссон, снова натягивая длинные полиэтиленовые перчатки. Медленно, но решительно он ввел руку в узкий канал и продвигался по нему, пока не нащупал теленка. Ему нужно было крепко ухватиться за одну ногу, чтобы повернуть детеныша в правильное положение, однако сделать это необходимо было нежно, ничего ему не сломав.

— Я нащупал копытце, — произнес ветеринар и заметил уголком глаза, как Андерссоны вытянули шеи, чтобы лучше видеть происходящее. — Спокойно, старушка, спокойно!

Говоря тихим и спокойным голосом, он потянул. Ничего не произошло. Перссон потянул сильнее, но сдвинуть теленка с места не мог.

— Ну как, поворачивается? — спросил Отто. Он так сильно чесал затылок, что у его гостя мелькнула мысль, что он продерет себе плешь.

— Пока нет, — сквозь зубы ответил Юнас. Пот лил с него ручьями, и один волосок из светлой челки попал ему в глаза, так что приходилось все время мигать. Но сейчас он думал только о том, как достать теленка. Дыхание Беллы становилось все более поверхностным, и она опустила голову на солому, словно готова была сдаться.

— Боюсь что-нибудь сломать, — проговорил Перссон и потянул изо всех сил. И тут… Он потянул еще, затаив дыхание и надеясь избежать звука ломающихся костей, а затем вдруг почувствовал, как теленок высвободился из того положения, в котором застрял. Еще несколько осторожных рывков — и вот детеныш уже лежит на полу, потрепанный, но живой. Бритта кинулась к нему и начала вытирать его соломой. Решительными, но осторожными движениями она терла и массировала его тельце, и он на глазах становился все более активным и бойким.

А вот Белла так и осталась лежать на боку. Она никак не отреагировала на то, что теленок вышел — на это маленькое живое существо, росшее в ней девять месяцев. Юнас обошел вокруг и убрал несколько соломинок, оказавшихся возле ее уха.

— Все позади. Ты умница, старушка, — сказал он своей рогатой пациентке.

Затем ветеринар погладил корову по мягкой черной шкуре, продолжая разговаривать с ней, как он делал все время, пока она телилась. Поначалу она не реагировала, но потом с трудом подняла голову и посмотрела на теленка.

— У тебя родилась замечательная маленькая доченька. Посмотри, Белла, — сказал Юнас, продолжая гладить ее. Он почувствовал, как его пульс выравнивается. Телка выживет, и ее мамаша наверняка тоже. Поднявшись, Перссон наконец смахнул с глаза противный волос и кивнул Андерссонам:

— Похоже, отличная телочка.

— Спасибо тебе, Юнас! — вымолвила Бритта, подходя поближе и обнимая его.

Отто смущенно протянул свою большую ладонь.

— Спасибо, спасибо, отлично сработано, — сказал он, тряся руку гостя.

— Я всего лишь делаю свое дело, — ответил тот, но при этом улыбнулся во весь рот. Он не любил безвыходных ситуаций — ни в работе, ни в частной жизни.

Довольный тем, что все закончилось благополучно, ветеринар достал из кармана мобильный телефон. Несколько мгновений он стоял неподвижно, уставившись на дисплей, а потом кинулся к машине.





* * *


Фьельбака, 1964 год



Звуки, запахи, краски… Все казалось таким головокружительным и предвещало увлекательные приключения. Лайла держала сестру за руку. Строго говоря, это было им уже немного не по возрасту, но они с Агнетой по-прежнему хватали друг друга за руки, когда происходило нечто особенное. А выступление цирка в Фьельбаке никак не назовешь заурядным событием.

Они практически не бывали за пределами маленького рыбацкого поселка. Две однодневные поездки в Гётеборг — вот и все путешествия в их жизни. А цирк принес с собой дыхание большого мира.

— Что это за язык, на котором они говорят? — прошептала Агнета, хотя они с таким же успехом могли бы кричать во весь голос: среди общей кутерьмы их все равно никто бы не услышал.

— Тетушка Эдла говорит, что цирк приехал из Польши, — шепнула Лайла в ответ, сжимая потную от возбуждения ладонь сестры.

Лето в этом году выпало солнечное, но этот день был, без сомнений, самым жарким. Лайле с трудом удалось отпроситься с работы в магазинчике товаров для шитья, и она наслаждалась каждой минутой, проведенной вдали от тесной лавочки.

— Смотри, слон! — воскликнула Агнета, указывая на огромное серое животное, чинно проходившее мимо них. Его вел мужчина лет тридцати. Сестры остановились и принялись рассматривать слона — такого красивого и такого неуместного на поле за Фьельбакой, где расположился цирк.

— Пошли посмотрим, какие у них еще звери. Говорят, они привезли с собой льва и зебру, — сестра потянула ее за руку, и Лайла, задыхаясь, последовала за ней. Она чувствовала, как капельки пота катятся по спине, выступают пятнами на ее тонком цветастом платье.

Девушки побежали вокруг вагончиков, стоящих по кругу, в центре которого, посреди поля, как раз устанавливали шатер. Сильные мужчины в белых майках работали не покладая рук, чтобы все было готово к завтрашнему дню, когда цирк «Гигантус» должен был дать свое первое представление. Многие жители округи не могли дождаться завтрашнего дня и пришли, чтобы поглазеть на шатер. Теперь они широко распахнутыми глазами разглядывали все то, что было так непривычно и отличалось от повседневности. За исключением двух-трех летних месяцев, когда приезжало много отдыхающих и в поселке становилось оживленно, повседневная жизнь в Фьельбаке текла размеренно и монотонно. Дни проходили за днями без особых событий, и новость о том, что к ним впервые приезжает цирк, разнеслась мгновенно.

Агнета потащила сестру к одному из вагончиков, из которого торчала полосатая голова:

— О, посмотри, как она хороша!

Лайла не могла не согласиться. Зебра была невероятно красива — с большими глазами и длинными ресницами. Девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не кинуться ее гладить. Очевидно, что животных трогать нельзя, однако устоять перед соблазном оказалось очень трудно.

— Don’t touch![3] — раздался голос у незваных гостий за спиной, от которого они обе вздрогнули.

Лайла обернулась. Такого огромного мужчины она в жизни не видела. Он высился перед ними как гора — высокий и мускулистый. Солнце светило ему в спину, так что им с сестрой пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы что-нибудь разглядеть, и когда глаза девушки встретились с его глазами, по ее телу словно пробежал электрической разряд. Ничего подобного она никогда в жизни не испытывала. Голова у нее закружилась, и ее охватил жар. Она мысленно убеждала себя, что все это от солнцепека.

— No… we… no touch,[4] — пробормотала Лайла, с трудом подбирая слова. Хотя она и изучала в школе английский, да к тому же запомнила кое-что из многочисленных американских фильмов, говорить на этом языке ей никогда ранее не приходилось.

— My name is Vladek.[5] — Мужчина протянул ей мозолистую руку, и после нескольких секунд замешательства она протянула ему свою — и увидела, как ее узенькая ладонь исчезает в его пятерне.

— Laila. My name is Laila,[6] — сказала девушка.

Пот ручьями катился у нее по спине.

Мужчина потряс ее руку и повторил ее имя, однако в его устах оно прозвучало странно и непривычно. Да, когда ее имя слетело с его губ, оно показалось экзотическим, а вовсе не обычным заурядным именем.

— This… — Девушка принялась мучительно рыться в памяти, а потом собралась с духом и выпалила: — This is my sister.[7]

Она указала на Агнету, и огромный мужчина поприветствовал и ее тоже. Лайла стеснялась своего неуверенного английского, но ее любопытство пересилило смущение:

— What… what do you do? Here? In circus?[8]

Их новый знакомый просиял:

— Come, I show you![9]

Он сделал жест рукой, призывая сестер следовать за ним, и пошел вперед, не дожидаясь ответа. Им пришлось почти бежать, чтобы поспевать за этим великаном, и Лайла почувствовала, как кровь бьется у нее в жилах. Владек прошел мимо вагончиков и шатра, который по-прежнему ставили рабочие, к еще одному вагончику, стоявшему чуть в стороне. Точнее, это была клетка с железной решеткой вместо стен. За решеткой бродили туда-сюда двое тигров.

— This is what I do, — сказал мужчина. — This is my babies, my lions. I am… I am a lion tamer![10]

Лайла не сводила глаз с диких зверей. В ней зарождалось нечто новое, неведомое, но восхитительное. Не особо задумываясь о том, что делает, она с жаром схватила Владека за руку.





* * *


Было раннее утро. Желтые стены кухни полицейского участка казались скорее серыми от зимнего тумана, нависшего над Танумсхеде. Все молчали. Ночью сотрудникам удалось поспать лишь несколько часов, и на всех лицах читалось выражение усталости. Врачи героически боролись за жизнь Виктории, но тщетно. В 11.14 накануне утром была констатирована смерть.

Мартин Молин подлил всем кофе. Патрик украдкой наблюдал за ним. С тех пор как умерла Пия, он перестал улыбаться, и все попытки его коллег вернуть прежнего Мартина не увенчались успехом. Словно Пия унесла с собой большой кусок его души. Врачи считали, что жить ей оставалось около года, но все пошло куда быстрее, чем можно было предполагать. Через три месяца после того, как был поставлен страшный диагноз, она умерла, и ее муж остался один с маленькой дочкой. «Будь проклят этот рак!» — подумал Хедстрём и поднялся:

— Виктория Хальберг, как вы все знаете, умерла от травм, полученных в результате дорожно-транспортного происшествия. Против водителя никаких обвинений не выдвинуто.

— Точно, — вставил Малин. — Я беседовал с ним вчера. Некий Давид Янссон. По его словам, Виктория внезапно возникла на дороге, и он не успел затормозить. Он пытался отвернуть, но дорога была скользкая, и машина потеряла управление.

Патрик кивнул:

— Есть свидетель происшествия, Марта Перссон. Она каталась на лошади и увидела, как кто-то выходит из леса и попадает под колеса машины. Именно она вызвала полицию и «Скорую помощь», и она же опознала Викторию. Насколько я понимаю, вчера она находилась в состоянии шока, так что мы сможем переговорить с ней только сегодня. Возьмешь это на себя, Мартин?

— Да, будет сделано, — отозвался Молин.

— В остальном нам надо как можно скорее разобраться в обстоятельствах исчезновения Виктории. То есть найти того или тех, кто украл ее и подверг жестокому насилию.

Патрик провел рукой по лицу. Образ мертвой девочки, лежащей на больничной кушетке, отпечатался в его мозгу. Из больницы он поехал прямо в участок и несколько часов просматривал те материалы, которые у них имелись. Протоколы допросов семьи, одноклассников и подруг по конюшне. Попытки выявить, что за личность была Виктория, и реконструировать последние часы до ее исчезновения, которое произошло по пути домой из школы верховой езды Перссонов. А также сведения о других девочках, пропавших в последние два года. Конечно, они не могли знать наверняка, но тот факт, что пять девочек примерно одного возраста и похожей внешности исчезли в относительно небольшой географической области, не мог быть просто случайностью.

Кроме того, накануне вечером Хедстрём разослал всю информацию другим полицейским округам и попросил их поделиться, если они узнают нечто новое. Кто знает — может быть, его участок что-то упустил?

— Мы будем продолжать сотрудничать с другими округами и объединять, насколько это возможно, наши усилия в данном расследовании, — сказал Патрик. — Виктория — первая из девочек, которую удалось найти, и, возможно, это трагическое событие, по крайней мере, поможет нам отыскать других. И остановить дальнейшие исчезновения… Человек, способный на жестокость, которой подверглась Виктория… такой человек не должен разгуливать на свободе.

— Псих какой-то, — проворчал Мелльберг, и его пес Эрнст тревожно приподнял голову. Как всегда, он лежал и дремал, положив морду на колени хозяина, и почувствовал малейшую перемену в его настроении.

— Как мы можем интерпретировать ее увечья? — спросил Мартин, подаваясь вперед. — Что может заставить преступника так поступить?

— Если бы мы это знали! — вздохнул Хедстрём. — Я размышлял над тем, не обратиться ли нам к специалистам, составляющим профиль злоумышленника. Правда, сведений маловато, но вдруг существует некий стереотип поведения, связи, которые мы не видим.

— Профиль злоумышленника? Это когда некий психолог, в глаза не видевший настоящих преступников, будет рассказывать нам, как нам работать? — Бертиль потряс головой, так что его волосы, аккуратно уложенные на макушке в попытках скрыть лысину, упали на одно ухо. Привычным движением начальник участка вернул их на место.

— Во всяком случае, попробовать стоит, — проговорил Патрик. Он знал, что шеф всегда сопротивляется всяким современным веяниям в полицейской работе. Чисто теоретически участком полиции Танумсхеде по-прежнему руководил именно Мелльберг, однако все знали, что на практике всю работу организует Хедстрём, и это только его заслуга, что некоторые преступления, совершенные на их участке, вообще были раскрыты.

— Ну что ж, если из всего этого получится черт знает что и начальство будет ругаться по поводу ненужных расходов, то отвечать тебе. Я умываю руки, — сказал Мелльберг, откидываясь на стуле и складывая руки на животе.

— Я узнаю, с кем можно было бы связаться, — сказала Анника. — И наверное, стоит переговорить с другими округами, чтобы выяснить, не сделали ли они уже нечто подобное, забыв нас уведомить. Ни к чему делать двойную работу, тратя время и деньги впустую.

— Отличная мысль, спасибо, — сказал Патрик и повернулся к доске, на которой они поместили фотографию Виктории и записали основные сведения о ней.

Где-то в другом конце коридора по радио передавали веселый шлягер. Бодрая музыка и радостный текст резко контрастировали с подавленным настроением, царящим на кухне. Вообще в участке существовал зал заседаний, где сотрудники могли бы сидеть, однако он был холодным и неуютным, поэтому они предпочитали собираться на кухне, где было куда приятнее. Кроме того, здесь всегда был под рукой кофе, а его им понадобится немало. Прежде чем совещание закончится, будет выпит не один литр.

Некоторое время Хедстрём сидел в задумчивости, а потом потянулся и стал раздавать всем задания:

— Анника, ты сделаешь папку со всеми материалами, которые у нас есть по делу Виктории, а также теми сведениями, которые мы получили из других округов. Все это пошлешь потом специалисту, который будет составлять профиль злоумышленника. Следи за тем, чтобы эта информация постоянно обновлялась за счет новых данных, которые мы будем получать.

— Само собой, я все записываю, — ответила секретарь, сидевшая за кухонным столом с бумагой и ручкой. Патрик пытался приучить ее пользоваться ноутбуком, но она категорически отказалась. А если Анника не хотела чего-то делать, то она этого и не делала.

— Отлично, — кивнул Хедстрём. — И еще — подготовь на завтра к четырем часам пресс-конференцию. А то нам оборвут телефон.

Боковым зрением он отметил, как Мелльберг удовлетворенно пригладил волосы. Вероятно, ничто не сможет удержать его от участия в пресс-конференции.

— Йоста, ты спросишь Педерсена, когда ждать результатов вскрытия, — продолжил Патрик. — Все конкретные факты нужны нам как можно скорее. Поговори также с семьей — вдруг они вспомнили что-нибудь важное для следствия.

— Мы беседовали с ними столько раз… Может, все же оставить их в покое — в такой день? — пробормотал Флюгаре, глядя на него глазами, полными отчаяния. Ему выпала нелегкая задача заниматься родителями и братом Виктории в больнице, и Хедстрём видел, как он изможден.

— Это так, но они наверняка заинтересованы в том, чтобы мы работали дальше и нашли того, кто это сделал, — возразил он тем не менее. — Поговори осторожно. Нам вообще придется еще раз побеседовать со многими другими, кого мы уже допрашивали. Теперь, когда Виктории нет, возможно, кто-то из них расскажет нечто новое, чего не хотел раскрывать, пока она была жива. Это относится ко всем — к семье, к подругам, к тем, кто находился в тот день, когда она исчезла, в конюшне — может быть, они тогда заметили что-то необычное. Например, нам следует снова поговорить с Тирой Ханссон — это лучшая подруга Виктории. Возьмешь это на себя, Мартин?

— Угу, — пробормотал Молин.

Мелльберг закашлялся. Да-да, точно! Бертилю тоже надо поручить какое-нибудь бесполезное задание, чтобы он чувствовал себя важным и при этом приносил как можно меньше вреда. Патрик задумался. Порой разумнее держать начальника поблизости, чтобы приглядывать за ним.

— Вчера вечером я говорил с Турбьёрном — осмотр места происшествия ничего не дал, — снова вернулся он к делу. — Поскольку шел снег, им было очень тяжело работать, и они не нашли следов, позволяющих проследить, откуда пришла Виктория. Больше у них нет возможности заниматься этим, и поэтому я предлагаю собрать добровольцев, которые помогли бы нам прочесать большую территорию. Вероятно, ее держали взаперти на старом заброшенном хуторе или в охотничьем домике где-то в лесу. Ведь она появилась неподалеку от того места, где ее видели в последний раз — возможно, все это время она находилась где-то рядом.

— Да, я тоже об этом подумал, — согласился Мартин. — Разве это не указывает на то, что преступник из Фьельбаки?

— В каком-то смысле — да, — кивнул Патрик. — Но не обязательно — например, если исчезновение Виктории как-то связано с другими исчезновениями. Ведь мы не обнаружили никакой прямой связи между другими поселками и Фьельбакой.

Мелльберг снова закашлялся, и Хедстрём повернулся к нему:

— Я подумал, что ты мог бы помочь мне в этом деле, Бертиль. Отправимся в лес. Если нам повезет, то мы найдем место, где ее держали взаперти.

— Хорошая мысль, — отозвался начальник участка. — Но в такую погоду нам будет невесело.

Патрик не ответил. Погода заботила его сейчас меньше всего.



Анна автоматически разбирала белье, ощущая неописуемую усталость. Она давно находилась на больничном после аварии, и шрамы на ее теле уже начали блекнуть, но раны на душе все еще не зажили.

Чувство вины преследовало женщину, как постоянная тошнота, и каждую ночь она лежала без сна, снова вспоминая то, что произошло, и оценивая свои мотивы. Но даже в те моменты, когда ей хотелось все себе простить, она не могла понять, что привело ее в постель к другому мужчине. Ведь она любит Дана — и тем не менее целовала другого, позволяла другому прикасаться к ее телу…

Неужели ее самооценка настолько упала, неужели так сильна оказалась потребность в хорошем отношении, что она поверила — руки и губы другого мужчины дадут ей что-то, чего не может дать Дан? Анна сама этого не понимала, так как же Дан сможет понять ее? Сам он — воплощение стабильности и полной лояльности. Говорят, что чужая душа — потемки, однако она точно знала, что Дан никогда бы ей не изменил. Он никогда не прикоснулся бы к другой женщине. Его единственное желание — любить ее.

После первого гнева жестокие слова сменились тем, что оказалось куда хуже, — молчанием. Тяжелым, удушливым молчанием. Супруги обходили друг друга, как два раненых зверя, а Эмма, Адриан и дочери Дана стали заложниками в собственном доме.

Мечты Анны о том, чтобы открыть собственное дело и заниматься декором и интерьерным дизайном, умерли в тот момент, когда любимый с упреком посмотрел на нее. Это был последний раз, когда он смотрел ей в глаза, а теперь Дан даже не мог заставить себя взглянуть на нее. Когда ему приходилось обращаться к ней — если речь шла о детях или о чем-то совсем банальном, вроде просьбы передать ему соль за столом, он бормотал слова, глядя в пол. А его жене хотелось закричать, встряхнуть его, заставить посмотреть на нее, но она не решалась этого сделать. Так что и она не поднимала глаз, но не от боли, а от стыда.

Дети, разумеется, не понимали до конца, что случилось. Понимать не понимали, но страдали от всего происходящего. Каждый день они бродили в молчании, пытаясь делать вид, что все как всегда. Однако хозяйка дома давно не слышала их смеха…

Сердце ее разрывалось от раскаяния. Анна наклонилась вперед, уронила голову на корзину с бельем и разрыдалась.





* * *


Значит, вот где все это происходило. Эрика осторожно вошла в дом, который, казалось, готов был в любую минуту развалиться. Он стоял пустой, заброшенный, открытый всем ветрам и дождям, и теперь уже мало что напоминало о том, что здесь когда-то жила семья с детьми.

Писательница пригнулась, проходя под свисающей с потолка доской. Под подошвами ее зимних ботинок хрустели осколки стекла. На первом этаже не уцелело ни одно окно, а на полу и стенах виднелись отчетливые следы пребывания случайных гостей. Надписи — обрывки слов и ругательства, часто написанные с ошибками. Те, кто рисует граффити на стенах чужих заброшенных построек, редко демонстрирует высокую степень образованности. По всему дому валялись пустые банки из-под пива, а рядом с расстеленным на полу одеялом, от вида которого Эрику чуть не вытошнило, валялась упаковка от презервативов. В дом намело снегу: он лежал тут и там небольшими сугробами.

Казалось, здание было пронизано чувством одиночества и нищеты, и Фальк достала фотографии, лежавшие в папке у нее в сумке, чтобы постараться увидеть нечто другое. На снимках был совсем другой дом — обитаемый, с мебелью, где жили люди. Однако женщина невольно вздрогнула, потому что на фотографии были видны и следы трагедии. Она огляделась. Да, до сих пор можно разглядеть большое пятно крови на полу. И четыре отметины от ножек дивана, стоявшего рядом. Снова посмотрев на старые фотографии, Эрика постаралась сориентироваться. Постепенно она начала видеть перед собой гостиную — диван, журнальный столик, кресло в углу, телевизор на тумбочке, торшер слева от кресла… Как будто все предметы, населявшие комнату, материализовались у нее перед глазами.

Видела она перед собой и изуродованный труп Владека — большое, мускулистое тело, полулежащее на диване. Открытый алый разрез у него на шее, следы ударов ножа на груди, глаза, обращенные в потолок… И кровь, образовавшую лужу на полу.

На снимках, сделанных полицейскими сразу после убийства, взгляд у Лайлы был совершенно пустым. На джемпере спереди виднелись пятна крови, на лице тоже была кровь… Длинные светлые волосы свисали прядями у лица. Она казалась такой молоденькой! Совсем не похожа на ту женщину, которая теперь отбывает пожизненное наказание.

Дело не вызвало никаких разнотолков. В нем была некая внутренняя логика, которую все в глубине души понимали. Однако Эрику не покидало ощущение, что тут что-то не так, и полгода назад она решила написать об этом. Обо всем случившемся здесь она слышала еще с детских лет — об убийстве Владека и о кошмарных тайнах этой семьи. История «Дома ужасов» входила в местный набор страшных историй и с годами все больше превращалась в легенду. Заброшенное здание было тем местом, о котором дети говорили шепотом — дом с привидениями, которым можно было напугать друзей, куда ходили, чтобы доказать свою смелость и бросить вызов злу, притаившемуся, казалось, в самих стенах.

Фальк повернулась спиной к бывшей гостиной. Пора обследовать второй этаж. От холода, царившего в доме, руки и ноги у нее заледенели, так что она попрыгала на месте, чтобы согреться, прежде чем подняться по лестнице наверх. Каждый раз, прежде чем встать на ступеньку, женщина пробовала ее ногой — выдержит ли? Она никому не сказала, что собирается сюда, и ей совершенно не улыбалась перспектива наступить на гнилую доску, провалиться на первый этаж и сломать себе позвоночник.

Ступеньки выдержали, однако она продолжала проявлять осторожность, ступая по второму этажу. Доски задумчиво скрипели у нее под ногами, но казались прочными, так что писательница решительным шагом двинулась вперед, продолжая оглядываться по сторонам. Дом был маленьким: на втором этаже оказалось только три комнаты и крошечный холл. Прямо над гостиной располагалась большая спальня, когда-то принадлежавшая Владеку и Лайле. Мебель была увезена или украдена, и в комнате остались лишь рваные грязные занавески. Здесь тоже валялись пивные банки, а грязный матрас на полу наводил на мысль, что кто-то либо ночевал тут, либо использовал дом для любовных утех вдали от пристальных родительских глаз.

Прищурившись, Эрика попыталась представить себе эту комнату в прошлом — такой, какой она была на старых фотографиях. Оранжевый ковер на полу, двуспальная кровать с деревянными спинками и постельное белье с большими зелеными цветами. Интерьер был выдержан в стиле 70-х годов, и, судя по снимкам, сделанным полицейскими после убийства, в ней поддерживались идеальная чистота и порядок. Впервые увидев эти снимки, Фальк очень удивилась — учитывая все то, что она тогда уже знала, ей представлялись, скорее, полный хаос, грязь и бедлам.

Выйдя из комнаты Лайлы и Владека, она зашла в другую, поменьше. Это была комната Петера. Писательница достала нужную фотографию из стопки, которую держала в руке. И его комната была чистой и прибранной, только постель осталась не застеленной. Комната была обставлена классически, а на стенах красовались обои с цирковыми мотивами. Веселые клоуны, слоны с разноцветными плюмажами, тюлень с красным мячиком на носу… Очень красивые обои для детской, и Эрика прекрасно понимала, почему родители выбрали именно такие узоры. Оторвав взгляд от фотографии, она оглядела комнату. Небольшие клочки обоев еще кое-где виднелись, но по большей части они отслоились или были закрашены граффити, а от коврового покрытия не осталось ничего, кроме следов клея на грязном деревянном полу. Полка, на которой стояли книжки и игрушки, исчезла, как и два стульчика возле невысокого столика — очень удобного для ребенка, чтобы сидеть и рисовать за ним. Кровати, стоявшей в углу слева от окна, тоже не было. Фальк поежилась. Стекла здесь, как и везде, были выбиты, и на полу танцевали занесенные в окно ветром снежинки.

Последнее помещение на втором этаже писательница сознательно оставила на конец. Это была комната Луизы. Она находилась рядом с комнатой Петера, и когда Эрика достала снимок, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы взять себя в руки. Если комната сына хозяев выглядела уютной и обжитой, комната его сестры напоминала тюремную камеру — каковой, по сути, и являлась. Женщина провела пальцем по большому засову, все еще висевшему на двери, хотя и едва державшемуся на двух винтах. Этот засов был установлен здесь, чтобы запирать дверь снаружи. Чтобы держать взаперти ребенка.

Держа перед собой фотографию, Эрика переступила порог — и почувствовала, как волосы на ее затылке встали дыбом. Здесь сохранилась какая-то жутковатая атмосфера, хотя Фальк и знала, что это игра воображения. Ни дома, ни комнаты не обладают способностью сохранять прошлое. Только знания о том, что происходило в этом доме, заставили ее испытать неприятное чувство, когда она вошла в комнату Луизы.

Это помещение было совершенно пустым, из мебели был лишь матрас на полу. Ни одной игрушки, ни настоящей кровати… Эрика подошла к окну. Оно было заколочено досками — не знай она, как на самом деле все происходило, заподозрила бы, что эти доски появились, пока дом был необитаем. Писательница покосилась на снимок. Те же самые доски были здесь и тогда. Ребенок, заточенный в собственной комнате. Но это было еще не самое ужасное, что обнаружила полиция, прибывшая на место после сигнала об убийстве Владека. Эрика почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Словно холодный ветер коснулся ее, но виной тому было не выбитое окно — холод исходил от самой комнаты.

Она заставила себя постоять там еще немного — не хотела поддаваться этому странному настроению. Однако выйдя в холл, женщина не смогла не издать вздоха облегчения. Добравшись до лестницы, она спустилась так же осторожно, как и поднялась. Теперь ей осталось осмотреть еще одно место. Фальк вошла в кухню, где стояли пустые кухонные шкафы без дверей. Плита и холодильник отсутствовали, а помет на полу свидетельствовал о том, что дорогу в этот дом нашли не только случайные прохожие, но и мыши.

Дрожащей рукой писательница нажала на ручку двери подвала — и ей в лицо повеяло тем же дуновением холода, которое она ощутила в комнате Луизы. Эрика тихонько выругалась, шагнув в сплошную темноту и осознав, что не взяла с собой фонарик. Вероятно, придется подождать с обследованием подвала. Однако, проведя рукой вдоль стены, она в конце концов нащупала выключатель старой, как делали в 70-е годы, формы и повернула его — и словно по волшебству в подвале загорелся свет. Это никак не могли быть лампочки накаливания, оставшиеся с тех времен, когда дом был обитаемым, так что Фальк отметила про себя, что кто-то вставил новые.

Ее сердце отчаянно билось в груди, когда она спускалась вниз по лестнице. Присев, писательница прошла под свисающей с потолка паутиной, пытаясь не обращать внимания на странное ощущение: по всему ее телу словно бегали воображаемые пауки, пробравшиеся под одежду.

Оказавшись в самом низу и ступив на бетонный пол, она сделала два глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Ведь это всего лишь пустой подвал в заброшенном доме, ничего другого! И выглядел он как самый обычный подвал. На стене сохранились несколько пустых полок и верстак Владека, хотя и без инструментов. Рядом с ним стояло пустое ведро, а в углу валялись скомканные старые газеты. Ничего особенного. Кроме одной детали: цепи длиной около трех метров, вмонтированной в стену.

Руки у Эрики тряслись, когда она искала в своей стопке нужную фотографию. Цепь была та же, что и тогда — она только успела заржаветь. Зато наручники отсутствовали. Их полиция забрала с собой — в полицейском рапорте женщина прочла, что их пришлось распилить, потому что ключа от них не нашли. Присев на корточки, Фальк потрогала цепь, взвесив ее на руке. Она была прочной и тяжелой — наверняка выдержала бы и кого-нибудь покрупнее, чем изможденная семилетняя девочка. Что люди творят?..

Писательница ощутила приступ тошноты. Пожалуй, ей стоит на время прервать свои посещения Лайлы. Теперь ей трудно себе представить, как она сможет снова встретиться с этой женщиной после того, как побывала здесь и своими глазами видела следы ее злодеяний. Фотографии — одно дело, но, сидя в подвале с тяжелой цепью в руках, Фальк куда отчетливее увидела перед собой ту картину, которую обнаружили полицейские тогда, в марте 1975 года. Она испытала тот ужас, который, должно быть, испытали они, спустившись в подвал и обнаружив прикованного к стене ребенка.

В углу что-то зашуршало, и Эрика вскочила на ноги. Сердце снова отчаянно забилось. Затем свет погас — и она закричала в голос. Ее охватила паника, и, едва дыша от страха, она стала на ощупь пробираться к лестнице. Вокруг раздавались странные звуки, и когда кто-то прикоснулся к ее щеке, женщина снова вскрикнула. Она кинулась прочь и забилась у стены, не сразу поняв, что просто задела очередную паутину. Затем, перекосившись от отвращения, писательница кинулась туда, где, по ее предположениям, находилась лестница, и налетела в темноте на перила, торец которых вонзился ей прямо в солнечное сплетение. Свет мигнул и снова зажегся, но она была настолько охвачена страхом, что ухватилась за перила и, спотыкаясь, помчалась вверх по лестнице. Пропустив одну ступеньку, она больно ударилась голенью, но продолжала бежать, пока не вывалилась наконец в кухню.

Захлопнув за собой дверь, Фальк в изнеможении рухнула на колени. Нога и живот болели, но она не обращала внимания на боль, стараясь сосредоточиться на дыхании, чтобы прогнать панику. Внезапно ей стала ясна вся глупость ее положения, но страх темноты остался в ней с детства, так и не пройдя с годами, а там, внизу, она пережила ужас, пронзивший все ее существо. На несколько мгновений ей довелось пережить то, что переживала Луиза там, в подвале. Разница заключалась лишь в том, что Эрика могла выбежать наружу, к свету и свободе, а Луиза была прикована внизу, в полной темноте.

Ужасная судьба девочки впервые поразила ее до глубины души. Писательница уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Она плакала, страдая не за себя, а за Луизу.





* * *


Мартин разглядывал Марту Перссон, пока та ставила кофейник. Он никогда раньше с ней не встречался, однако, как и все, слышал о ветеринаре Фьельбаки и его жене. Как и говорили, эта женщина была хороша собой, однако казалась совершенно неприступной, и это впечатление некой холодности подчеркивалось тем, что она была очень бледна.

— Вам, наверное, стоило бы с кем-нибудь побеседовать, — проговорил полицейский.

— Вы имеете в виду — с пастором? Или с психологом? — Марта покачала головой. — Да нет, меня-то не стоит жалеть. Просто… все это произвело на меня сильное впечатление.

Она уставилась в пол, но тут же снова подняла глаза и посмотрела на Мартина:

— Я все время думаю о семье Виктории. Когда она наконец вернулась, они тут же снова ее потеряли. Такая молоденькая и такая одаренная девушка…

Перссон с мрачным видом замолчала.

— Да, ужасно, — пробормотал Молин и оглядел кухню. Ее нельзя было назвать неуютной, однако он заподозрил, что обитатели этого дома мало интересовались дизайном интерьера. Мебель и предметы быта были, похоже, подобраны совершенно случайно, и хотя в кухне было прибрано, в воздухе висел легкий запах конюшни.

— Вы что-нибудь знаете о том, кто мог такое с ней сотворить? Другим девочкам не угрожает опасность? — спросила Марта. Поставив на стол кофе, она села напротив гостя.

— По этому поводу мы пока ничего сказать не можем, — покачал головой тот.

Ему очень хотелось, чтобы у него был ответ получше — и когда он подумал о том, как волнуются теперь все родители девочек, то почувствовал ком в животе. Полицейский откашлялся. Застревать на таких мыслях бесполезно. Он должен сосредоточиться на том, чтобы делать свое дело — и выяснить, что же случилось с Викторией. Только так он может помочь другим.

— Расскажите о том, что произошло вчера, — проговорил он и отхлебнул глоток кофе.

Казалось, его собеседница на несколько секунд задумалась. Затем она тихим голосом рассказала, как накануне поехала кататься на лошади и как увидела девочку, выходящую из леса. Несколько раз она запиналась, но Мартин не торопил ее, давая рассказать обо всем в своем темпе. Он даже представить себе не мог, какое это было ужасное зрелище.

— Когда я увидела, что это Виктория, я несколько раз окликнула ее. Я пыталась предупредить ее о приближающейся машине, но она не реагировала. Просто шла вперед, как робот, — говорила фру Перссон.

— Никаких других машин вы поблизости не заметили? Или человека в лесу или где-то рядом? — уточнил Молин.

Марта покачала головой:

— Нет. Я пыталась обдумать то, что произошло вчера, но я ничего такого не видела — ни до катастрофы, ни после. Там были только я и водитель сбившего ее автомобиля. К тому же все произошло так быстро… А я была полностью сосредоточена на девочке.

— Вас с Викторией связывали близкие отношения?

— Смотря что вы имеете в виду, — проговорила в ответ хозяйка дома и провела пальцем по краю чашки. — Я стараюсь установить близкие отношения со всеми девочками, которые приходят к нам на конюшню, а Виктория посещала школу верховой езды много лет. Мы здесь как одна семья, хотя иногда это бывает даже чересчур… И Виктория была членом этой семьи.

Она отвернулась, и Мартин заметил, что в глазах у нее блеснули слезы. Он потянулся за салфеткой, лежавшей на столе, и протянул ее женщине. Та взяла ее и осторожно вытерла уголок глаза.

— Вы не помните ничего подозрительного, что происходило бы возле конюшни? — продолжил расспросы полицейский. — Может, кто-то посторонний наблюдал за девочками? Или, может быть, у вас есть наемные работники, на которых нам следует посмотреть более пристально? Я знаю, что мы уже задавали эти вопросы, но теперь они снова актуальны, поскольку Викторию нашли в этой местности.

Жена ветеринара кивнула:

— Я все это понимаю, но я могу лишь повторить то, что говорила раньше. Таких проблем у нас не было, а наемных работников у нас нет. Наша школа верховой езды находится настолько на отшибе, что мы сразу бы заметили, если бы кто-то чужой стал появляться здесь. Тот, кто это сделал, наверняка заметил Викторию где-то в другом месте. Она была красивой девочкой.

— Да, это верно, — кивнул Молин. — Кроме того, она была еще и доброй. Как относились к ней другие девочки?

Марта глубоко вздохнула:

— Викторию все очень любили. Насколько я знаю, у нее не было врагов или недоброжелателей. Это была самая обычная девочка из благополучной семьи. Должно быть, ей просто не повезло, и она встретила на своем пути больного человека.

— Мне кажется, вы правы, — вздохнул Мартин. — Хотя «не повезло» в данной связи звучит как-то слишком мягко.

Он поднялся, чтобы закончить разговор.

— Вы правы, — сказала его собеседница, не делая никаких попыток проводить его до двери. — Слов не хватит описать то, что случилось…





* * *


Поначалу особенно тяжело было то, что дни как две капли воды походили друг на друга. Но со временем распорядок дня стал для Лайлы нитью жизни. Спокойствие и уверенность от того, что каждый день выглядит в точности так, как предыдущий, помогали сдерживать страх перед будущей жизнью. Попытки покончить с собой в первые годы были вызваны именно этим: невыносимостью того, что жизнь простирается впереди бесконечной дорогой, в то время как тяжесть прошлого тянет ее во тьму. Но распорядок дня помог заключенной привыкнуть к этому. Тяжесть стала восприниматься равномернее.

Однако теперь все изменилось, и тяжесть стала слишком велика, чтобы нести ее в одиночестве.

Дрожащими пальцами перелистывала Ковальская вечерние газеты. Они лежали на столике в комнате отдыха, и остальные заключенные ждали, когда она закончит — им казалось, что она читает слишком долго. Похоже, журналистам пока мало что известно, но они пытаются максимально использовать то, что у них есть. Стремление к сенсации в статьях задевало женщину за живое. Она знала, что это такое — находиться по ту сторону от черных газетных заголовков. За каждой такой статьей скрывалась чья-то жизнь, чьи-то страдания…

— Ну когда ты наконец закончишь? — спросила Марианна, становясь перед Лайлой.

— Скоро, — пробормотала та, не поднимая глаз.

— Ты держишь газеты целую вечность. Дочитывай и отдавай другим.

— Сейчас, — ответила Ковальская, продолжая изучать страницы, которые держала раскрытыми уже долгое время.

Марианна шумно вздохнула, отошла к столу у окна и уселась там в ожидании.

Лайла не могла оторвать глаз от фотографии на левой странице. Девочка казалась такой веселой и невинной, не подозревающей о том, какое зло существует в мире. Но Ковальская могла бы рассказать ей об этом. Как зло может жить бок о бок с добром — в обществе, где у людей на глазах шоры, из-за которых они отказываются видеть то, что у них прямо перед носом? Тот, кто однажды увидел истинное зло, не может больше закрывать на него глаза. Это ее проклятие, ее ответственность…

Она медленно сложила газету, поднялась и положила ее на стол перед Марианной:

— Я возьму ее потом, когда вы все прочтете.

— Ради бога, — пробормотала в ответ нетерпеливая заключенная, уже погрузившаяся в раздел «Развлечения».

Несколько мгновений Лайла стояла и смотрела на затылок Марианны, изучающей статью об очередном голливудском разводе. Как, должно быть, хорошо жить с шорами на глазах!





* * *


Что за проклятая погода! Мелльберг не понимал, как его гражданская жена Рита, родившаяся в Чили, могла привыкнуть жить в стране с таким ужасным климатом. Сам он намеревался эмигрировать. Возможно, стоило поехать домой и надеть что-то потеплее, но он никак не ожидал, что ему самому придется углубиться в лес. Ведь быть начальником — значит, говорить другим, что они должны делать! Поэтому Бертиль планировал направить в лес группу добровольцев, которых им удалось собрать, дать им указания, в каком направлении искать, а потом усесться в теплой машине с термосом горячего кофе.

Однако эти планы не сбылись. Потому что Хедстрём, ясное дело, настоял, что они должны помочь волонтерам в поисках. Что за глупости! Разбазаривание начальственного ресурса, вот что это такое — когда он вынужден бродить по лесу, рискуя обморозить важнейшие части тела! Еще не хватало, чтобы он заболел — как тогда его полицейский участок справится без него? Через пару часов все рухнет — просто удивительно, как Хедстрём этого не понимает!

— Проклятье! — выругался начальник участка, поскользнувшись в своих офисных ботинках, и инстинктивно схватился за ветку, чтобы сохранить равновесие. В результате этого маневра дерево затряслось и осыпало его целым сугробом снега. Снег накрыл полицейского целиком, словно холодное покрывало, и забрался ему за воротник — талая вода потекла по спине.

— Как дела? — спросил Патрик. По нему не было заметно, чтобы он мерз — он был в большой меховой шапке, грубых зимних ботинках и на зависть толстой куртке.

Мелльберг сердито стряхнул с себя снег:

— Может быть, мне уже вернуться в участок и заняться подготовкой к пресс-конференции?

— Анника все организует, — возразил его подчиненный. — К тому же пресс-конференция только в четыре. Мы все успеем.

— И все же я хочу подчеркнуть, что считаю все это мероприятие зря потерянным временем. Даже собаки в такой холод ничего не могут унюхать!

Бертиль кивнул головой в ту сторону, где среди деревьев виднелись два кинолога с псами, которых удалось вызвонить Патрику. Собак послали вперед, чтобы новые запахи и следы не сбили их с толку.

— Так что нам все-таки искать? — спросил Мате, один из добровольцев, которого они нашли через спортивный клуб. Команда волонтеров собралась на удивление быстро — все хотели хоть как-то помочь.

— Что угодно, что Виктория могла оставить после себя, — проговорил Мелльберг. — Следы ног, кровь, сломанные ветки — короче, все, что привлечет ваше внимание.

Он дословно повторил то, что говорил Хедстрём, когда информировал всех перед началом поисков.

— Кроме того, мы надеемся найти то место, где ее держали взаперти, — добавил Патрик и натянул меховую шапку еще глубже на уши.

Шеф с откровенной завистью покосился на его шапку. У него самого немилосердно замерзли уши, а зачесанные набок волосы не могли согреть плешь на макушке.

— Да, далеко она не могла уйти, — пробормотал он, пытаясь скрыть, что у него зуб на зуб не попадает. — Не в том она была состоянии.

— Нет, пешком, конечно, она бы далеко не ушла, — согласился Хедстрём, продолжая двигаться вперед и пристально оглядывая землю и все вокруг, — но она могла, например, ускользнуть из машины, когда преступник перевозил ее на другое место. Или ее выпустили сознательно.

— Неужели злоумышленник вправду мог отпустить ее добровольно? — усомнился Мелльберг. — Ведь для него это означало бы слишком большой риск!

— Почему? — спросил Патрик и остановился. — Она же не могла ничего рассказать и ничего не видела. Кроме того, наверняка она получила серьезную психическую травму. Вероятно, мы имеем дело с преступником, который начал ощущать себя в полной безопасности, поскольку прошло уже два года, а полиция не обнаружила ни единого следа пропавших девочек. Может быть, он хотел поиздеваться над нами, отпустив одну из своих жертв и показав нам, что он с ней сделал? Пока нам ничего не известно, мы и не можем строить никаких догадок. Мы не можем думать, что ее насильно удерживали в этой местности, но не можем предполагать и противоположного варианта.

— Да-да, не надо говорить со мной как с безусым стажером, — буркнул Бертиль. — Само собой, я все это знаю. Я просто задаю те вопросы, которые, насколько я понимаю, задаст общественность.

Патрик не ответил: он опустил голову и снова стал внимательно приглядываться к земле. Мелльберг пожал плечами. Молодые коллеги — такие задаваки. Сложив руки на груди, он пытался унять стук зубов. Еще максимум полчаса — и дальше он намерен руководить работой из машины. Начальник участка надеялся, что кофе за это время не успеет остынуть.

Мартин нисколько не завидовал Патрику и Мелльбергу, которые направились в заснеженный лес. Молодому полицейскому показалось, что он вытянул выигрышный билет, когда ему поручили побеседовать с Мартой и Тирой. На самом деле он не считал такое распределение труда оптимальным — ему казалось неправильным, что Хедстрём будет тратить время на прочесывание леса. Однако за те годы, что они проработали вместе, Молин достаточно хорошо изучил коллегу, чтобы понять, почему тот принял такое решение. Для Патрика было важно приблизиться к жертве, физически побыть на месте преступления, слыша те же звуки и ощущая те же запахи, чтобы создать чувственный образ произошедшего. Такого рода способность всегда была сильной стороной этого человека. А то, что он при этом мог занять Мелльберга, являлось побочным положительным эффектом.

Мартин очень надеялся, что интуиция Патрика поведет их в нужном направлении. Ибо главная дилемма заключалась в том, что Виктория исчезла, не оставив никаких следов. Они понятия не имели, где она находилась все эти месяцы, так что им очень помогли бы какие-нибудь новые находки в лесу. Если ни прочесывание леса, ни вскрытие не дадут никакой информации, найти новые подходы будет очень трудно.

Пока Виктория числилась в пропавших, полиция переговорила с каждым, с кем она могла вступать в контакт. Они внимательнейшим образом проверили комнату девочки, проанализировали содержимое компьютера, посмотрели ее чаты, электронную почту, эсэмэски — все было безрезультатно. Хедстрём сотрудничал с другими округами, и они приложили немало усилий, ища общие черты, объединяющие Викторию и других пропавших девочек. Однако никакой связи обнаружить не удалось. У девочек были разные интересы, они увлекались разной музыкой, никогда не общались друг с другом и даже не заходили на один интернет-форум. Никто из близких Виктории не знал никого из других пропавших.

Молин поднялся и пошел в кухню, чтобы налить себе очередную чашку кофе. Наверное, он в последнее время пил слишком много кофе — однако после стольких бессонных ночей ему необходим был кофеин, чтобы хоть как-то функционировать. Когда умерла Пия, ему прописали снотворное и антидепрессанты, и он попробовал принимать их в течение недели. Однако от таблеток мужчина чувствовал себя словно укутанным в плотное одеяло безразличия, и в день похорон Пии вышвырнул все таблетки в помойку. Теперь он и не мог вспомнить, что такое — проспать всю ночь. Днем же полицейский потихоньку начинал восстанавливаться. Пока он был занят — много работал, забирал Туву из садика, готовил еду, убирался, играл с ней, читал ей сказки, укладывал ее по вечерам, — ему удавалось сохранить душевный баланс. Но ночью на него наваливались скорбь и безрадостные мысли. Долгие часы напролет Молин лежал, уставившись в потолок, а воспоминания сменяли одно другое, и его охватывала невыносимая тоска по той жизни, которая уже никогда больше не повторится.

— Как у тебя дела? — спросила Анника, положив руку ему на плечо — и он поймал себя на том, что стоит с кофейником в руке.

— Меня по-прежнему мучает бессонница, — проговорил мужчина и налил себе кофе. — Ты хочешь?

— Да, спасибо, — ответила секретарь и потянулась за чашкой.

Эрнст прибежал из кабинета Мелльберга, явно надеясь, что перерыв на кофе в кухне будет означать лично для него что-нибудь вкусненькое. Когда коллеги уселись, пес забрался под стол, пристально следя за каждым их движением.

— Не давай ему ничего, — сказала Анника. — Он становится таким толстым, что это уже не на пользу. Рита делает все от нее зависящее, чтобы выгуливать его, но она не успевает давать ему ту нагрузку, которая необходима, чтобы компенсировать такое обжорство.

— Ты сейчас о ком — о Бертиле или об Эрнсте? — усмехнулся ее собеседник.

— Ну, это, без сомнения, относится к обоим. — Женщина скорчила гримаску, но тут же снова приняла серьезный вид. — Как ты себя чувствуешь, если серьезно?

— Со мной все в порядке, — произнес Молин и увидел скептическое выражение лица Анники. — Правда. Я только плоховато сплю по ночам.

— Тебе помогают с Тувой? Тебе необходимо отдыхать, чтобы все успевать.

— Родители Пии очень меня поддерживают, и мои родители тоже, так что все в порядке. Но… Мне так ее не хватает. И в этом никто не может мне помочь. С одной стороны, я благодарен за все прекрасные воспоминания, которые у меня остались, с другой — мне хотелось бы вырвать их из души, потому что от них особенно больно. А я больше не хочу так!

Полицейский подавил всхлип. Давать волю слезам на работе он не хотел. Это была его заповедная зона, в которую он ни за что не хотел пускать грусть и скорбь, иначе ему станет некуда сбегать от душевной боли.

Коллега смотрела на него с сочувствием:

— Как бы мне хотелось, чтобы я могла сказать тебе утешительные и мудрые слова. Но я понятия не имею, что такое потерять близкого человека — и от одной мысли о том, чтобы потерять Леннарта, меня буквально разрывает на части. Единственное, что я могу сказать, — что на все требуется время, и я всегда рядом, если я тебе понадоблюсь. Ведь ты знаешь, что это так?

Мартин кивнул.

— И попытайся хоть немного поспать, — попросила его женщина. — Ты начинаешь напоминать выжатую тряпку. Я знаю, что ты не хочешь принимать снотворное, но может быть, сходить в магазин биодобавок и спросить, чем они могут тебе помочь?

— Да, надо попробовать, — ответил Молин, решив про себя, что ему и правда стоит последовать этому совету. Его ненадолго хватит, если ему не удастся спать по ночам хотя бы пару часов без перерыва.

Анника встала и подлила кофе в обе чашки. Эрнст с надеждой приподнял было голову, лежавшую на лапах, но потом снова разочарованно улегся обратно, поняв, что никаких булочек на его пути, похоже, не встретится.

— Что сказали в других округах по поводу идеи создать профиль злоумышленника? — спросил Мартин, осознанно меняя тему. Забота Анники согревала сердце, однако говорить о том, как он оплакивает Пию, было слишком тяжело.

— Похоже, им эта идея понравилась, — ответила ему секретарь. — Никто из них пока ничего подобного не делал, а все новые зацепки воспринимаются с благодарностью. То, что случилось, потрясло их. Все ведь думают одно и то же — неужели с их пропавшими девочками случилось то же самое, что с Викторией? Само собой, они волнуются, как отреагируют семьи пропавших, когда узнают подробности. Будем надеяться, что это произойдет не сразу.

— Хорошо бы, но я сильно сомневаюсь. Людям свойственна болезненная склонность разбалтывать информацию прессе. Учитывая, сколько медицинских работников видело ее увечья, боюсь, эти сведения просочатся в газеты очень скоро, если уже не просочились.

Анника кивнула:

— Мы наверняка заметим это на пресс-конференции.

— Для нее все готово?

— Да, все в порядке, остался один вопрос — как удержать Мелльберга на расстоянии. Тогда я была бы значительно спокойнее.

Мартин приподнял одну бровь, и его собеседница беспомощно подняла ладони:

— Знаю-знаю, ничто не может помешать ему прийти туда! Даже смерть. Он восстал бы из могилы, как Лазарь, чтобы поприсутствовать на пресс-конференции…

— Не в бровь, а в глаз…

Поставив чашку в посудомоечную машину, Молин двинулся прочь из кухни, но по пути остановился на мгновение и обнял Аннику.

— Спасибо тебе, — проговорил он. — А сейчас мне пора пойти пообщаться с Тирой Ханссон. Она должна уже вернуться из школы.

Эрнст с мрачным видом последовал за ним. Для него перерыв на кофе закончился сплошным разочарованием.





* * *


Фьельбака, 1967 год



Жизнь была прекрасна. Все было восхитительно и невероятно и давалось легко и просто. Все изменилось в то жаркое лето. Когда цирк уезжал из Фьельбаки, Владек Ковальский не поехал с ним. Вечером после последнего представления у них с Лайлой было назначено свидание, и он, словно по молчаливому уговору, упаковал свои вещи и пошел с ней в ее квартиру. Ради нее он пожертвовал всем. Отказался от матери и братьев. От своей прежней жизни и своей культуры. От всего своего мира.

С того момента они были так счастливы вместе — девушка даже не представляла себе, что такое счастье возможно. Каждый вечер они засыпали в объятиях друг друга в ее кровати, которая была слишком узка, однако вмещала их обоих и их любовь. Дом был на самом деле маловат — однокомнатная квартирка с кухонным уголком, однако Владеку, как ни странно, здесь все нравилось. Они тесно прижимались друг к другу, и их любовь росла с каждым днем.

А теперь требовалось место еще для одного члена семьи. Рука молодой женщины невольно тянулась к животу. Пока небольшая выпуклость была незаметна для посторонних глаз, однако сама она невольно то и дело гладила свой округлившийся живот. Ей даже хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться — это не сон, они с Владеком действительно станут папой и мамой.

Во дворе перед многоэтажкой показался ее любимый — он всегда появлялся в это время, возвращаясь с работы. И до сих пор по всему телу Лайлы словно пробегал электрический разряд, когда она видела его. Казалось, мужчина почувствовал на себе ее взгляд, потому что он поднял голову и посмотрел на их окна. Широко и нежно улыбаясь, он помахал ей рукой. Хозяйка помахала в ответ и снова провела рукой по животу.





* * *


— Как папа себя чувствует? — спросил Юнас, целуя мать в щеку, а затем уселся за кухонный стол и попытался изобразить улыбку.

Хельга, казалось, не слышала вопроса.

— Какой ужас — то, что случилось с этой девочкой из конюшни, — проговорила она и поставила перед ним блюдо с только что испеченным кексом, нарезанным на ломтики.

Ее сын взял верхний ломтик и откусил большой кусок:

— Ты меня балуешь, мама. Вернее, скорее все еще меня откармливаешь.

— Ну да. В детстве ты был таким тощим! Все ребрышки можно было пересчитать.

— Знаю-знаю. Я слышал тысячу раз, какой маленький я был, когда родился. Но сейчас я почти метр девяносто, и никаких проблем с аппетитом у меня нет.

— Очень хорошо, что ты кушаешь — учитывая, как много тебе приходится двигаться. Вся эта беготня… Это все не на пользу.

— Да ну что ты, моцион, как известно, очень полезен для здоровья. Ты никогда не занималась спортом? Даже в молодости?

Ветеринар потянулся за новым куском кекса.

— В молодости? — усмехнулась фру Перссон. — Ты говоришь это таким тоном, словно мне уже пора на свалку.

Она говорила строгим тоном, однако не могла сдержать смеха, от которого невольно подрагивали уголки губ. Сын всегда заставлял ее улыбаться.

— Ну, насчет свалки я бы не сказал, — заверил он мать. — Я употребил бы слово «антиквариат».

— Слушай, ты! — воскликнула женщина и слегка шлепнула его по плечу. — Будешь так себя вести — не будет тебе больше кекса и домашней еды. Придется довольствоваться тем, что ставит на стол твоя Марта.

— Боже мой, тогда мы с Молли умерли бы с голода! — усмехнулся Перссон и взял последний ломтик кекса.

— Тяжело, наверное, девочкам в конюшне, когда с одной из их подруг случился такой кошмар, — повторила Хельга, собирая со стола невидимые глазу крошки.

В кухне всегда царила сияющая чистота. Юнас не мог припомнить беспорядка в этом месте, а его мать постоянно находилась в движении: мыла, убирала, пекла, готовила, заботилась об отце… Ветеринар огляделся. Его родители не любили новшеств, так что кухня выглядела как всегда. Обои, фасады кухонных шкафов, линолеум, мебель — все было как в его детстве. Только плиту и холодильник супруги Перссоны нехотя заменили с годами. Впрочем, их сыну нравилось, что здесь все как прежде. Это придавало его существованию ощущение постоянства.

— Ясное дело, для всех это шок, — проговорил он. — Мы с Мартой поговорим с девочками сегодня во второй половине дня. Но ты по этому поводу не волнуйся, мама.

— Не буду. Обещаю, — кивнула Хельга.

Она убрала блюдо, на котором остались лишь крошки, и сменила тему разговора:

— Как вчера все закончилось с той коровой?

— Все в порядке. Роды сильно осложнились, потому что…

— Ю-у-у-нас! — прогрохотал сверху голос отца. — Ты здесь?

Обоих собеседников охватила волна раздражения — Юнас отметил, как мать стиснула зубы.

— Пожалуй, тебе лучше будет пойти к нему, — проговорила она и стала вытирать стол мокрой тряпкой. — Он так сердился, что ты вчера не пришел.

Ветеринар кивнул. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал спиной пристальный взгляд фру Перссон.





* * *


Приехав в садик, Эрика заметила, что все еще дрожит. Часы показывали только два, а они с Мартином обычно забирали детей около четырех, но после посещения подвала ей так захотелось поскорее увидеть своих малышей, что она решила ехать прямо в садик. Ей срочно нужно было увидеть дочку и сыновей, обнять их и услышать их голоса, властно заполняющие собой все ее существование.

— Мама! — Антон кинулся к ней с раскинутыми ручками. Одно ухо торчало у мальчика из-под шапки, он был грязный от макушки до пят и такой хорошенький, что сердце у его матери чуть не выскочило из груди. Она присела на корточки и раскинула руки, чтобы поймать его. Ясно было, что ребенок ее перепачкает, но это не имело ни малейшего значения.

— Мама! — Еще один голосок разнесся над детсадовским двором, и к ней подбежал Ноэль — на нем был красный комбинезон, в отличие от Антона, одетого в синий, однако шапка была сдвинута набекрень в точности как у брата. Они были такие похожие — и вместе с тем такие разные…

Усадив Антона на правое колено, Эрика поймала еще одного грязного ребенка, который тут же уткнулся лицом ей в шею. Нос у Ноэля был ледяной, так что она вздрогнула и рассмеялась:

— Послушай, мой дорогой кусочек льда, ты собираешься отогревать свой холоднющий носик о маму?

Она легонько ущипнула его за нос, так что он тоже засмеялся. Затем Ноэль задрал на матери джемпер и приложил свои холодные и грязные ручонки к ее животу, отчего она закричала в голос. Мальчики хохотали до упаду.

— Вот хулиганье! Дома заболтаю вас в горячей ванне! — пригрозила им Фальк.

Затем она поставила сыновей на землю и опустила джемпер.

— Пойдемте, маленькие грязнули, пора забирать сестричку, — сказала писательница и указала в сторону группы Майи. Близнецы обожали ходить за старшей сестрой, чтобы немного похулиганить с большими мальчиками из ее группы. Майя тоже всегда приходила в восторг от их прихода. Учитывая, каким испытанием были для нее порой братишки, она дарила им незаслуженно много любви.

После возвращения семейства домой начался проект по дезинфекции. Обычно Эрика терпеть не могла заниматься этим делом. Но сегодня ее не волновало, что весь холл засыпан песком, и она не обратила внимания, когда Ноэль улегся на пол и стал кричать, протестуя против непонятно чего. Все это не имело никакого значения после того, как она побывала в подвале семейства Ковальских и пережила тот ужас, который должна была ощущать Луиза, сидя на цепи в темноте.

Ее дети жили при свете. Дети были ее светом. Крик Ноэля, от которого его мать обычно всю перекашивало, сегодня не произвел на нее никакого эффекта. Она лишь погладила мальчика по голове — и в результате он от удивления перестал кричать.

— Пошли, залезем в теплую ванночку, — предложила ему писательница. — А потом разморозим гору бабушкиных булочек и будем есть их с какао перед телевизором. Хорошая идея?

С этими словами она улыбнулась детям, сидящим среди мокрого песка на полу в холле.

— А ужин на сегодня отменяется, — добавила Эрика. — Зато мы доедим все запасы мороженого в морозилке. И можете не ложиться спать так долго, как захотите.

Стало тихо. Майя посмотрела на нее серьезным взглядом, после чего подошла и положила ручку ей на лоб:

— Мамочка, ты заболела?

Хозяйка дома не выдержала и расхохоталась.

— Нет, мои дорогие, — сказала она и притянула к себе всех троих. — Мама не заболела и не сошла с ума. Просто я так люблю вас всех!

Она крепко обняла детей, ощущая их близость. Но перед ее глазами по-прежнему стоял образ другого ребенка. Одинокая девочка, сидящая одна в темноте…





* * *


Рикки спрятал ее тайну глубоко в себе, в особом потайном уголке. С тех пор, как пропала Виктория, он раздумывал об этом и так, и эдак, рассматривал со всех углов зрения, пытаясь понять — имеет ли это отношение к ее исчезновению? Ему казалось, что нет, но сомнения не оставляли его. А что, если… Эти три слова вертелись у юноши в голове, особенно по вечерам, когда он лежал в постели, уставившись в потолок: «А что, если?..» В тысячу первый раз он спрашивал себя, не совершает ли ошибку — может, молчание смерти подобно? Но как же просто было оставить эту тайну в глубине души, похороненной навсегда — как теперь будет похоронена Виктория…

— Рикки!

Голос Йосты заставил младшего Хальтерга вздрогнуть. Он почти забыл о полицейском и его вопросах.

— Тебе не вспомнилось ничего нового, что могло бы иметь значение для следствия? — спросил Флюгаре. — Сейчас, когда выясняется, что Викторию, вероятно, держали взаперти где-то поблизости…

Пожилой полицейский говорил мягко и грустно, и Рикки заметил, насколько у того усталый вид. Парень уже успел привязаться к этому человеку, который постоянно держал с ними связь в последние месяцы, и знал, что Йоста тоже ему симпатизирует. С самого детства парню легко было общаться со взрослыми — и ему всегда говорили, что у него недетская душа. Может быть, так и есть? Во всяком случае, ему казалось, что со вчерашнего дня он постарел на тысячу лет. Радость и нетерпеливое ожидание будущего, лежавшего перед ним, исчезло в тот момент, когда умерла его младшая сестра.

Рикки отрицательно покачал головой:

— Нет, я уже рассказал все, что мне было известно. Виктория была самой обычной девочкой, у нее были обычные друзья и обыкновенные интересы…

Он улыбнулся и посмотрел на мать, но она не улыбнулась в ответ. Чувство юмора, всегда объединявшее семью, тоже ушло вместе с Викторией.

— От соседа я слышал, что вы просили общественность о помощи, чтобы прочесать леса в окрестностях, — сказал юноша, снова поворачиваясь к полицейскому. — Вы думаете, это что-нибудь даст?

Маркус с надеждой посмотрел на Йосту. Лицо у него посерело от измождения.

— Мы надеемся, — ответил Флюгаре. — Собралось немало людей, чтобы нам помочь. Так что, если повезет, может быть, мы что-нибудь и найдем.

— А другие девочки? Те, о которых писали в газетах? — продолжил расспрашивать Рикки.

Хелена потянулась за чашкой кофе. Рука у нее дрожала, и сын ощутил укол в сердце, увидев, как мать исхудала. Она всегда была маленькой и хрупкой, но сейчас настолько усохла, что из-под кожи у нее просвечивали кости.

— Мы продолжаем сотрудничать с другими полицейскими округами, — стал рассказывать гость. — Все заинтересованы в том, чтобы раскрыть это дело, так что мы постоянно взаимодействуем и обмениваемся информацией. Мы приложим все усилия, чтобы найти того, кто украл Викторию — и, предположительно, других девочек.

— То есть вы хотите сказать… — Фру Хальберг заколебалась. — Вы думаете, что то же самое…

Она не смогла договорить, но Йоста и так понял, что она имела в виду.

— Мы не знаем, — произнес он тихо. — Но — да, вероятно, что…

Ему тоже не удалось закончить фразу.

Рикки мучительно сглотнул. Ему не хотелось думать о том, чему подверглась Виктория.

Но образы навязчиво завертелись в голове, и к горлу подступила тошнота. Ее прекрасные голубые глаза, в которых всегда таилось столько тепла… Именно такой брат хотел ее запомнить. О другом, ужасном, не хотелось даже думать.

— Сегодня после обеда у нас будет пресс-конференция, — произнес Йоста после паузы. — К сожалению, журналисты наверняка обратятся и к вам тоже. Исчезновения девочек долгое время обсуждались в национальных новостях, а теперь… в общем, важно, чтобы вы подготовились.

— Они уже приходили к нам и звонили, — сказал Маркус. — Мы перестали отвечать на телефон.

— Не понимаю, почему они не оставят нас в покое, — проговорила его жена, тряхнув головой. Ее тусклые и коротко подстриженные темные волосы всколыхнулись. — Как они не понимают…

— К сожалению, не понимают, — вздохнул Флюгаре и поднялся. — Мне пора возвращаться в участок. Однако не стесняйтесь мне звонить. Телефон у меня включен круглосуточно. Со своей стороны обещаю держать вас в курсе дела.

Обернувшись к Рикки, он положил руку ему на рукав:

— Позаботься о папе и маме.

— Сделаю все возможное, — пообещал парень.

Он почувствовал, какая тяжелая ответственность легла на его плечи. Но Йоста был прав. Сейчас он сильнее своих родителей. Именно ему придется поддерживать всех.





* * *


Молли чувствовала, как слезы жгут ей веки. Все ее тело заполнилось горечью разочарования, и она сердито топнула ногой по полу конюшни, так что пыль взвилась столбом:

— Ты просто спятила, черт возьми!

— Пожалуйста, выбирай выражения! — Голос Марты звучал холодно, и ее дочь невольно съежилась. Однако гнев ее был слишком силен, чтобы сдержаться:

— Но я хочу! И я скажу об этом Юнасу!

— Я знаю, что ты хочешь, — ответила фру Перссон, скрестив руки на груди, — но, учитывая все обстоятельства, это невозможно. И Юнас считает так же, как я.

— Что значит «обстоятельства»? Я ведь ничем не могу помочь Виктории. Почему я должна страдать из-за этого?

Слезы полились градом, и Молли начала вытирать их рукавом куртки. Из-под челки она поглядывала на мать, чтобы узнать, не заставили ли ее смягчиться слезы дочери, однако ответ был известен уже заранее. Марта и бровью не повела. Она смотрела на плачущую девочку тем сдержанным взглядом, который та ненавидела. Иногда ей хотелось, чтобы мать рассердилась — начала кричать, ругаться, хоть как-то выражать свои чувства… Но та всегда оставалась спокойной и непоколебимой.

Слезы лились в три ручья. Из носа тоже потекло, и весь рукав куртки намок.

— Это первые соревнования сезона! — всхлипывала юная наездница. — Не понимаю, почему я не могу в них участвовать — только потому, что с Викторией все это произошло. Ведь не я же ее убила!

Шлеп! Пощечина обожгла кожу прежде, чем Молли поняла, что происходит. Девочка с недоверием потрогала щеку рукой. Впервые в жизни Марта ударила ее. Впервые в жизни кто-то вообще ее ударил. Слезы внезапно высохли, и Молли уставилась на фру Перссон. Но та снова являла собой воплощенное спокойствие и стояла, скрестив руки поверх зеленого жилета наездницы.

— А теперь хватит, — проговорила она. — Прекрати вести себя как избалованная соплячка и веди себя как человек.

Слова Марты ранили ее дочь не меньше пощечины. Раньше ее никогда не называли избалованной соплячкой. Хотя нет, может быть, и называли — за спиной, другие девчонки в конюшне. Но это было просто из зависти.

Некоторое время Молли стояла молча, уставившись на мать и прижав ладонь к щеке. Затем она повернулась и выбежала прочь из конюшни. Остальные девчонки стали перешептываться, когда она прошла, вся зареванная, по двору, но Молли не обратила на них внимания. Они наверняка подумали, что она плачет о Виктории. Как все остальные ревут со вчерашнего дня.

Девочка побежала домой. Обогнув дом, она рванула ручку на двери ветеринарной консультации, однако та оказалась заперта. Внутри не горел свет, а значит, Юнаса там не было. Некоторое время Молли стояла, перетаптываясь в снегу, чтобы не замерзнуть, и обдумывала, где он может быть, а потом кинулась бежать дальше.

Она распахнула дверь в дом Хельги и Эйнара:

— Бабушка!

— Боже, что такое, пожар? — Старая фру Перссон вышла в коридор, вытирая руки о кухонное полотенце.

— Юнас здесь? Мне срочно нужно с ним поговорить! — крикнула юная гостья.

— Успокойся, пожалуйста. Ты так плачешь, что я не понимаю, что ты говоришь. Это ты из-за той девочки, которую нашла вчера Марта?

Молли покачала головой. Хельга провела ее в кухню и усадила на стул.

— Я… я… — Голос не повиновался, и девочка несколько раз глубоко вдохнула. Обстановка кухни помогла ей успокоиться. Здесь, у бабушки, время словно остановилось — мир за стеной продолжал бурлить, здесь же все оставалось таким, как всегда.

— Я должна поговорить с Юнасом, — сказала она наконец. — Марта не хочет пускать меня на соревнования в выходные.

Она икнула и умолкла, чтобы бабушка успела осмыслить сказанное и понять, как все это несправедливо.

Хельга села напротив нее:

— Да, Марта любит все решать сама. Ты можешь потом спросить папу, что он скажет. Это важные соревнования?

— Да, еще бы! Но Марта говорит, что мне неприлично выступать сейчас, после того, что случилось с Викторией. Само собой, все это очень печально, но я не понимаю, почему из-за этого я должна пропускать соревнования. Эта несчастная макака Линда Бергваль выиграет только потому, что меня нет, а потом будет задаваться, хотя прекрасно знает, что я бы ее обошла, если бы мне дали поучаствовать. Я просто умру, если мне завтра не разрешат поехать!

Театральным движением девочка уронила голову на руки и снова заплакала.

Перссон легко похлопала ее по плечу:

— Ну ладно уж, все не так плохо. В конце концов, решать такие вещи должны родители. Они и так ради тебя мотаются по всей стране. Если они считают, что ты должна отказаться от участия в этом соревновании… да, тогда мало что можно сделать.

— Но Юнас-то поймет меня, разве нет? — проговорила Молли, умоляюще глядя на бабушку.

— Знаешь ли, я знаю твоего папу с тех пор, как он был вот таким маленьким, — Хельга показала расстояние в сантиметр между большим и указательным пальцами. — Да и твою мать знаю достаточно давно. Поверь мне, ни одного из них нельзя убедить сделать то, чего они не хотят. Так что, будь я на твоем месте, я перестала бы ныть и начала бы готовиться к следующим соревнованиям.

Молли вытерла лицо салфеткой, которую протянула ей хозяйка дома.

Она высморкалась, а затем поднялась, чтобы выбросить салфетку в мусорное ведро. Самым ужасным было то, что бабушка совершенно права. Бессмысленно пытаться разговаривать с родителями, когда они уже приняли решение. Однако девочка намеревалась попытаться — вопреки всему. А вдруг Юнас все же встанет на ее сторону?





* * *


Патрику понадобилось около часа, чтобы согреться, а Мелльбергу явно требовалось еще больше времени. Отправиться в лес при минус семнадцати градусах в тонких ботинках и ветровке было полнейшим безумием, и теперь начальник полицейского участка стоял в углу конференц-зала с совершенно синими губами.

— Как дела, Бертиль? Замерз? — спросил его Хедстрём.

— До чертиков, — ответил тот, похлопывая себя по бокам. — Мне бы сейчас хороший стаканчик виски, чтобы оттаять изнутри…

Патрик пришел в ужас при одной лишь мысли о пьяном Бертиле Мелльберге на пресс-конференции. Вопрос только в том, намного ли лучше окажется трезвая версия…

— Как мы будем проводить конференцию? — спросил он.

— Думаю, я буду говорить, а ты — меня поддерживать, — отозвался его шеф. — В таких ситуациях газетчикам необходима фигура сильного лидера, к которому они могут обратиться.

Мелльберг пытался напустить на себя важный вид, однако зубы у него все еще стучали.

— Конечно, — согласился его подчиненный, мысленно вздыхая так громко, что, казалось, Бертиль мог это услышать. Всегда одно и то же. Добиться от босса пользы во время расследования было так же трудно, как ловить мух китайскими палочками. Но едва речь заходила о том, чтобы оказаться в центре внимания или иным способом присвоить себе заслуги за всю проделанную работу, ничто не могло удержать его в стороне.

— Ну что, пора запускать гиен! — кивнул Мелльберг Аннике, которая тут же встала и направилась к двери. Она все подготовила, пока ее коллеги бродили по лесу, и шеф получил краткий обзор последних данных и бумажку с тезисами. Теперь оставалось лишь держать руку на пульсе и надеяться, что он не опозорит их больше, чем обычно.

Вошли журналисты, и Патрик поздоровался с некоторыми из них: теми, кого знал лично, — несколькими людьми из местных газет и представителями национальных изданий, с которыми он сталкивался в различных ситуациях. Как всегда, были и новые лица. Похоже, в газетах наблюдается неслабая текучка кадров.

Все уселись и стали переговариваться между собой, а фотографы столпились в тех местах, откуда могли снимать с самого выигрышного ракурса. Патрик надеялся, что на фото губы у Мелльберга не будут казаться такими синими, однако опасался, что вид у него в любом случае получится как у утопленника.

— Все в сборе? — спросил руководитель участка, дрожа, как от мороза. Журналисты сразу же стали поднимать руки, но он остановил их властным жестом. — На вопросы мы ответим чуть позже, а сейчас я хочу предоставить слово Патрику Хедстрёму, который кратко изложит последние события.

Патрик посмотрел на него с удивлением. Возможно, Бертиль осознал, что не обладает достаточной информацией, чтобы выступать перед представителями прессы?

— Да-да, конечно, спасибо… — Хедстрём откашлялся и встал рядом с Мелльбергом. Несколько мгновений он собирался с мыслями. Одно неосторожное слово представителям СМИ могло все испортить, но, с другой стороны, они обеспечивали связь с самым важным достоянием следствия — общественностью. Здесь необходимо было тщательно отбирать и дозировать информацию, чтобы она могла потом дать круги по воде в форме новых звонков и сведений от обычных людей. За годы работы в полиции Хедстрём уяснил: всегда есть кто-то, кто видел или слышал нечто важное, сам не отдавая себе в этом отчета. А вот неверная или избыточная информация могла дать злоумышленнику большие преимущества. Если преступнику известно, какие версии отрабатывает полиция, ему легче замести следы или просто избежать в следующий раз той же ошибки. Больше всего полицию пугало сейчас именно это — то, что нечто подобное произойдет вновь. Серийный маньяк сам по себе не перестанет совершать преступления — во всяком случае, такой маньяк. Патрика не покидало неприятное чувство.

— Вчера возле лесного массива к востоку от Фьельбаки была найдена Виктория Хальберг, — заговорил он наконец. — В тот же момент ее сбила машина — есть все основания считать, что это был просто несчастный случай. Она была доставлена в больницу Уддеваллы, где были приложены все усилия для спасения ее жизни. К сожалению, в одиннадцать часов четырнадцать минут утра она скончалась от полученных травм.

Полицейский сделал паузу и потянулся к стакану с водой, выставленному Анникой на стол заседаний.

— Мы обыскали местность, где она была обнаружена, и я хочу воспользоваться случаем и поблагодарить всех жителей Фьельбаки, помогавших нам в этих поисках, — продолжил он, взяв стакан. — В остальном я мало что могу сейчас рассказать. Разумеется, мы сотрудничаем с другими полицейскими округами, в которых имели место аналогичные случаи, чтобы они смогли найти своих пропавших девочек и чтобы мы совместными усилиями сумели арестовать похитителя.

С этими словами Патрик отхлебнул глоток воды:

— Вопросы?

Все руки взметнулись вверх одновременно, а некоторые репортеры заговорили сразу, не дожидаясь, пока им дадут слово. Камеры, установленные в первом ряду, жужжали во время всего выступления Хедстрёма, и он подавил в себе желание провести рукой по волосам, чтобы проверить, ровно ли они лежат. Странное чувство испытываешь, когда видишь свое лицо, напечатанное крупным планом на страницах вечерних газет.

— Пожалуйста, Шель! — указал он на Шеля Рингхольма из «Бохусленской газеты» — крупнейшей среди местной прессы. Этот журналист не раз помогал полиции в расследовании других дел, поэтому Патрик решил начать с него.

— Вы упомянули, что у нее были травмы. Какого рода травмы? Она получила их в результате наезда или некоторые из них были получены ранее? — спросил Рингхольм.

— Это я не могу комментировать, — ответил полицейский. — Я могу только сказать, что ее сбила машина и что она умерла от полученных повреждений.

— Нам стало известно, что ее подвергали пыткам, — продолжал Шель.

Патрик мучительно сглотнул. Перед глазами у него встали пустые глазницы Виктории и ее безъязыкий рот. Однако разглашать эти сведения было нельзя. В душе Хедстрём проклинал тех, кто проговорился об этом. Кому было нужно разглашать такие вещи?

— В интересах следствия мы не можем пока высказываться о характере травм, полученных Викторией, — объявил полицейский твердо, давая понять, что больше не скажет на эту тему ни слова.

Шель снова попытался что-то сказать, но Патрик поднял руку и дал слово репортеру «Экспрессен»[11] Свену Никлассону. С ним Хедстрёму тоже приходилось иметь дело раньше, и он знал: Никлассон умен, всегда хорошо подготовлен и никогда не напишет ничего такого, что может навредить следствию.

— Есть ли обстоятельства, указывающие на то, что ее использовали сексуально? И удалось ли вам установить связь с другими похищениями девочек? — поинтересовался Свен.

— Пока мы ничего об этом не знаем, — покачал головой Патрик. — Вскрытие будет сделано завтра. Что же касается других девочек, то на сегодняшний день я не могу раскрыть вам, что нам известно по поводу общего знаменателя, объединяющего эти случаи. Но, как я уже сказал, мы работаем в тесном контакте с другими округами, и я уверен, что в результате мы найдем преступника.

— Вы уверены, что речь идет об одном преступнике? — спросил представитель «Афтонбладет»,[12] самовольно взяв слово. — Здесь не могут действовать несколько злоумышленников или даже целая преступная группировка? Например, вы рассматриваете версию, что этот случай может быть связан с траффикингом?

— На сегодняшний день мы рассматриваем разные версии, в том числе и касающиеся количества преступников, — подтвердил Хедстрём. — Само собой, у нас возникала мысль о торговле людьми, однако именно случай с Викторией во многом опровергает эту версию.

— Почему? — упорно продолжал корреспондент «Афтонбладет». — Потому что у нее были травмы такого рода, что она не могла стать объектом торговли?

Шель внимательно рассматривал Патрика.

Тот стиснул зубы. Вывод репортера был совершенно верен и обнаруживал, что представителям СМИ известно куда больше, чем нужно. Однако пока сам он ничего не подтвердил, газеты могли лишь строить догадки.

— Как я уже сказал, мы разрабатываем все версии — как вероятные, так и невероятные. На сегодняшний день мы ничего не исключаем, — уклонился полицейский от прямого ответа.

Он дал журналистам задавать вопросы еще в течение пятнадцати минут, но большинство из них осталось без ответа — либо потому, что Хедстрём сам его не знал, либо из-за того, что эти сведения должны были оставаться тайной. К сожалению, слишком многие вопросы относились к первой категории. Чем больше вопросов бросали ему журналисты, тем яснее становилось, как мало полиции на самом деле известно. Прошло четыре месяца с того момента, как пропала Виктория, и еще больше — с тех пор, как исчезли девочки в других округах, однако полицейские пока не располагали практически никакой информацией. Почувствовав себя загнанным в угол, Патрик решил прервать сессию вопросов и ответов.

— Бертиль, тебе есть что сказать в заключение? — спросил он своего шефа и отошел в сторону, давая Мелльбергу почувствовать, что именно он вел пресс-конференцию.

— Да, пользуясь случаем, я хотел бы подчеркнуть, что при всей трагичности ситуация сложилась удачно — что первая из пропавших девочек была обнаружена именно на нашей территории, — заговорил начальник участка. — Учитывая ту уникальную компетентность, которой располагает наше полицейское отделение, у нас больше всего шансов поймать преступника. Под моим руководством мы уже раскрыли немало громких убийств, а мой послужной список…

Патрик прервал его, положив руку ему на плечо:

— Не могу не согласиться. Благодарим за вопросы и до новых встреч.

Мелльберг сердито посмотрел на подчиненного.

— Я не договорил, — прошипел он. — Я хотел упомянуть свои успехи в годы службы в полиции Гётеборга и свой многолетний опыт полицейской работы на самом высоком уровне. Важно, чтобы все детали были отображены корректно, когда меня будут снимать для публикации.

— Разумеется, — кивнул Хедстрём и бережно, но решительно вывел Бертиля из помещения, пока журналисты и фоторепортеры собирали свои вещи. — Но они пропустили бы срок подачи материала в печать, если бы мы сейчас не закончили. А учитывая, какое отличное резюме ты сделал, мне показалось важным, чтобы отчет о пресс-конференции попал в утренние газеты — так, чтобы мы как можно скорее почувствовали помощь и поддержку СМИ.

Патрику было стыдно за ту чушь, которую ему пришлось произнести, но она сработала, потому что после этого его начальник просиял:

— Да, само собой. Хорошо соображаешь, Хедстрём! У тебя тоже бывают моменты просветления.

— Спасибо, — устало проговорил его сотрудник. Сдерживание Мелльберга отнимало у него не меньше сил, чем само расследование, а может быть, даже больше.





* * *


— Почему ты до сих пор не хочешь говорить о том, что произошло? Ведь это было столько лет назад… — тюремный психотерапевт Улла внимательно смотрела на заключенную поверх красной оправы своих очков.

— Почему ты продолжаешь спрашивать? Хотя прошло так много лет… — отозвалась Лайла.

В первые годы на нее очень давили эти ожидания того, что она все расскажет, вывернет всю душу наизнанку, раскроет все детали того дня и времени, предшествовавшего ему. Но сейчас ей было все равно. Никто и не ожидал, что она будет отвечать на вопросы — они просто разыгрывали игру, построенную на взаимном понимании. Ковальской было ясно, что Улла должна продолжать ее спрашивать, а психолог понимала, что Лайла не намерена ей отвечать. Улла проработала в этой тюрьме десять лет. До нее здесь были другие психотерапевты — они оставались на год или два, а иногда немного дольше, в зависимости от своих устремлений. Работа над психическим выздоровлением преступников не давала никаких бонусов — ни денег, ни карьерного роста, ни удовлетворения от достижения результатов. Большую часть заключенных уже невозможно было вернуть к нормальной жизни, и все это понимали. Однако работу все равно следовало делать, а Улла производила впечатление человека, который неплохо чувствует себя в своей профессиональной роли. Поэтому Лайле было более-менее комфортно с ней, хотя она и понимала, что эти посиделки никогда ни к чему не приведут.

— Похоже, ты с нетерпением ждешь визитов Эрики Фальк, — проговорила Улла, и Ковальская вздрогнула. Это была новая тема в разговоре. Не одна из старых, вокруг которых они танцевали давно заученный танец, в котором каждая исполняла свою роль. Заключенная ощутила, как задрожали ее лежащие на коленях руки. Новых вопросов она не любила — и Улла, прекрасно понимая это, сидела молча, ожидая, когда собеседница заговорит.

Лайла боролась с собой. Внезапно она оказалась перед необходимостью принять решение — отмолчаться или что-то сказать. В этой ситуации не подходил ни один из тех автоматических ответов, которые она могла воспроизвести даже во сне.

— Тут что-то другое, — проговорила она наконец в надежде, что этого будет достаточно. Однако психолог, похоже, была в ударе — как собака, не желавшая отпускать наконец-то перепавший ей кусок мяса.

— В каком смысле? Ты имеешь в виду — приятное разнообразие или нечто другое? — уточнила она.

Ковальская сжала руки, чтобы унять дрожь. Этот вопрос совершенно сбил ее с толку. Она сама до конца не понимала, чего хочет достичь благодаря визитам писательницы. Ведь она могла по-прежнему отвечать отрицательно на настойчивые просьбы Эрики принять ее, могла продолжать жить в своем мире, пока годы неспешно проходили мимо, и ничто не менялось, кроме ее изображения в зеркале. Но разве могла она так поступить теперь, когда зло так навязчиво заявило о себе? Когда она поняла, что оно не только требует новых жертв, но и присутствует совсем рядом с ней.

— Мне нравится Эрика, — сказала Лайла. — И, само собой, какое-то разнообразие тоже приятно.

— Мне кажется, тут нечто большее, — возразила Улла, внимательно разглядывая ее исподлобья. — Ты прекрасно знаешь, чего она хочет. Она хочет услышать то, о чем мы с тобой так много раз пытались поговорить. О том, о чем ты не хочешь рассказывать.

— Это ее проблемы. Ее никто не заставляет сюда приходить.

— Это верно, — кивнула психотерапевт. — Но меня не покидает мысль — вдруг ты в глубине души хочешь рассказать все Эрике и снять тяжесть с души? Вдруг она достучалась до тебя — что не удалось нам, остальным, как бы мы ни пытались…

Ковальская не ответила. Ясное дело, они пытались. Однако она не знала, удалось бы ей все рассказать, даже если бы она хотела этого. Слишком много было всего. Да и с чего бы она начала — с их первой встречи, с растущего день ото дня зла, с того рокового дня или с того, что происходило сейчас? Какую отправную точку ей стоило выбрать, чтобы понять то, что оставалось непонятным даже ей самой?

— Может быть, с нами ты попала в своеобразный замкнутый круг — так долго держала все в себе, что сейчас это уже невозможно выпустить наружу? — спросила Улла, наклонив голову. Лайла не раз задавалась вопросом, не учат ли их этому на занятиях по психологии. Все терапевты, с которыми ей приходилось иметь дело, повторяли это движение.

— Какое все это теперь имеет значение? — вздохнула она. — Ведь это было так давно…

— Да, но ведь ты все еще здесь. И в каком-то смысле мне кажется, что это твой собственный выбор. Похоже, ты вовсе не тоскуешь по другой жизни, за стенами тюрьмы.

Знала бы Улла, насколько она права! Ковальская не хотела бы жить за пределами тюрьмы — она даже не представляла себе, как такое возможно. Но это была еще не вся правда. Она никогда и не осмелилась бы жить за пределами тюремной камеры. Она боялась жить в том мире, в котором настолько близко увидела зло. Тюрьма — единственное место, где она чувствовала себя в безопасности. Возможно, жизнь тут была не ах, однако это все же была жизнь — и на сегодняшний день женщина не представляла себе другой.

— Я не хочу продолжать разговор, — сказала Лайла и поднялась.

Улла внимательно смотрела на нее. Казалось, она видит заключенную насквозь, но та надеялась, что ей это только кажется. Есть такие вещи, которые, как ей очень хотелось верить, никто никогда не узнает.





* * *


Обычно девочек отвозил в конюшню Дан, но сегодня у него на работе случился какой-то аврал, и их привезла Анна. Она по-детски радовалась, что муж попросил ее выручить его — что он вообще ее о чем-то попросил. Однако визита в конюшню женщина предпочла бы избежать. Лошадей она ненавидела всей душой. Большие животные вызывали у нее страх, заложенный еще в детстве принудительным обучением. Ее маме Эльси пришла в голову идея, что им с Эрикой надо обучаться верховой езде. Идея превратилась в двухлетний период мучения для обеих сестер. Для Анны так и осталось загадкой, как другие девушки на конюшне могли так обожать лошадей. Сама она считала их совершенно ненадежными, и до сих пор ее сердце начинало биться чаще при одной мысли о том, каково было цепляться за гриву вставшего на дыбы коня. Вероятно, животные за милю ощущали ее страх, но это уже не имело значения. Анна собиралась только отвести к лошадям свою дочь Эмму и дочку Дана Лисен, а потом удалиться на безопасное расстояние.

— Тира! — воскликнула Эмма, выскакивая из машины и кидаясь к идущей через двор девочке. Она буквально бросилась к ней в объятия, а та поймала ее и закружила.

— Ух ты, как ты выросла с прошлого раза! Скоро ты и меня перегонишь! — сказала Тира со слабой улыбкой, и Эмма засияла от счастья. Эта юная наездница была ее кумиром среди старших девочек, которые всегда толклись в конюшне, — Эмма просто обожала ее.

Анна подошла к ним. Лисен унеслась в конюшню, едва выбравшись из машины, — мачеха знала, что в глаза не увидит ее, пока не настанет время ехать домой.

— Как дела? — спросила женщина, похлопав Тиру по плечу.

— Ужасно, — ответила девочка. Глаза у нее были красными — казалось, она не спала всю ночь.

В дальнем конце двора появилась еще одна фигура, движущаяся к конюшне. Через несколько секунд Анна разглядела в предвечерних сумерках, что это Марта Перссон.

— Привет! — сказала она, когда владелица конюшни приблизилась. — Как у вас тут дела?

Ей всегда казалось, что Марта очень красива — четко очерченные черты лица, высокие скулы, темные волосы… Однако сегодня вид у фру Перссон был усталый и измотанный.

— Полная неразбериха, — мрачно ответила хозяйка лошадей. — А где Дан? Ты, насколько я понимаю, не ездишь сюда по доброй воле.

— Ему пришлось остаться работать сверхурочно, — объяснила Анна. — У них на этой неделе индивидуальные беседы со всеми сотрудниками.

В душе Дан был и оставался рыбаком, но, поскольку кормиться этим ремеслом в Фьельбаке уже не представлялось возможным, он уже много лет работал школьным учителем в Танумсхеде. Рыбалка превратилась для него в побочное занятие, однако он боролся за то, чтобы по крайней мере сохранить свою рыбачью лодку.

— Разве у вас не начинаются занятия? — спросила Анна и посмотрела на часы. Было уже почти пять.

— Сегодня занятия будут короче, чем обычно. Мы с Юнасом решили, что должны проинформировать девочек о том, что произошло с Викторией, — сказала Перссон. — Останься, пожалуйста, раз уж ты приехала — Эмме будет спокойнее.

Она пошла вперед, и мать с дочерью двинулись за ней в учебный класс. Там они уселись вместе с остальными девочками, среди которых уже была и Лисен, посмотревшая на Анну серьезным взглядом.

Марта и Юнас встали рядом и дождались, пока шум стихнет.

— Вы наверняка уже слышали о том, что произошло, — начала фру Перссон, и все закивали.

— Виктория умерла, — тихо проговорила Тира. Слезы покатились у нее по щекам, и она высморкалась в рукав свитера.

Казалось, Марта не знает, что сказать, но потом она глубоко вздохнула и взяла себя в руки:

— Да, это правда. Виктория умерла вчера в больнице. Мы знаем, что вы все волновались за нее и скучали по ней, но что все кончится именно так — это… ужасно.

Анна заметила, как хозяйка конюшни перевела взгляд на мужа, ища его поддержки. Юнас кивнул:

— Да, ужасно сложно осознать, что нечто подобное вообще может произойти. И я предлагаю минуту молчания в память о Виктории и ради ее семьи. Им сейчас тяжелее, чем кому бы то ни было, и я хочу, чтобы они ощущали — мы думаем о них.

Он замолк и опустил голову.

Все последовали его примеру. Часы в учебном классе тикали, и когда минута прошла, Анна подняла глаза. Девочки сидели вокруг с серьезными, встревоженными лицами.

Марта снова взяла слово:

— Мы знаем не больше, чем вы, о том, что произошло с Викторией. Но полиция наверняка приедет сюда и захочет поговорить с вами. Тогда мы узнаем больше, и я хочу, чтобы все были готовы побеседовать с полицейскими и ответить на все их вопросы.

— Но мы ведь ничего не можем сказать. Они расспрашивали нас уже несколько раз, и никто ничего не знает, — проговорила Тиндра, светловолосая девочка, с которой Анна как-то перекидывалась парой слов.

— Я понимаю, что мы чувствуем это именно так, — сказал Юнас. — Но возможно, нам известно нечто такое, что может им помочь, хотя мы сами этого не осознаем.

Он переводил взгляд с одной девочки на другую.

— Ну ладно, — пробормотали некоторые из них.

— Отлично, значит, мы постараемся сделать все от нас зависящее, чтобы помочь, — сказала Марта. — А теперь настало время урока. Мы все сейчас в состоянии шока, однако, может быть, нам станет легче, если мы ненадолго отвлечемся и подумаем о другом. Все знают, что им делать. Начинаем.

Анна взяла Эмму и Лисен за руки и пошла в конюшню. Девочки выглядели на удивление собранными, и женщина ощутила комок в горле, наблюдая, как они взнуздали лошадей, вывели их на манеж и залезли в седла. Сама она была потрясена разговором в классе до глубины души. Ее сын прожил всего неделю, но Анна знала, какая ужасная боль — потерять ребенка.

Она забралась на трибуну, и внезапно у нее за спиной раздались с трудом сдерживаемые рыдания. Обернувшись, женщина увидела Тиру, которая уселась чуть выше вместе с Тиндрой.

— Как ты думаешь, что с ней случилось? — спросила плачущая девочка между всхлипами.

— Я слышала, что ей выкололи глаза, — прошептала в ответ ее приятельница.

— Что?! — воскликнула Тира. — Что ты такое говоришь? Я разговаривала с полицейским, и он ничего такого не сказал.

— Мой дядя был одним из санитаров «Скорой помощи», которые поехали на место забирать ее. Он сказал, что у нее не было обоих глаз.

— О нет!

Тира наклонилась вперед. Казалось, ее сейчас вытошнит.

— Как ты думаешь, это сделал человек, которого мы знаем? — спросила Тиндра с плохо скрываемым возбуждением.

— Ты что, спятила?! — воскликнула ее собеседница, и Анна почувствовала, что пора прервать их разговор.

— Ну хватит, — сказала она, протянув руку и положив ее на плечо Тиры, чтобы хоть как-то успокоить ее. — Какой смысл рассказывать всякие выдумки? — обратилась она к юной любительнице сплетен. — Ты ведь видишь, что она еще больше расстраивается.

Тиндра поднялась:

— Да, но я думаю, что это тот же псих, который убил других девушек.

— Мы даже не знаем наверняка, что их убили, — возразила Анна.

— Ясное дело — убили, — уверенно произнесла Тиндра. — И им наверняка тоже выкололи глаза.

Женщина сглотнула, пытаясь подавить приступ тошноты, и еще крепче обняла трясущиеся плечи Тиры.





* * *


Патрик шагнул в тепло своего дома. Он устал до глубины души. Позади остался длинный рабочий день, однако усталость полицейского в первую очередь объяснялась эмоциональной тяжестью расследования. Иногда ему хотелось иметь самую обычную работу, где-нибудь в конторе или на фабрике, а не там, где жизнь людей зависела от того, насколько хорошо он делает свое дело. Кругом так много людей, за которых он ощущает ответственность! Во-первых, родственники погибшей девушки, которые так надеялись на помощь полиции, надеялись получить ответ, чтобы примириться с произошедшим — если это вообще возможно. Затем жертвы, которые словно умоляли его найти того, кто преждевременно оборвал их жизнь. Но самую большую ответственность Хедстрём ощущал перед другими похищенными девочками, которые, возможно, живы, а также теми, которых еще не похитили, но могли похитить. Пока преступник разгуливает на свободе, беда может случиться и с другими. С девочками, которые живут, дышат и смеются, не подозревая, что их дни сочтены из-за психоза потенциального убийцы.

— Папа! — Небольшая двуногая ракета кинулась навстречу Патрику, а следом за ней — еще две, в результате чего все они потеряли равновесие и свалились на пол в холле. Глава семейства почувствовал, как его брюки сзади намокли от снега, оставшегося на коврике у дверей, однако его это совершенно не огорчило. От близости детей настроение их отца мгновенно улучшилось.

В течение нескольких секунд все было восхитительно, но потом началось.

— Ай! — взвизгнул Антон. — Ноэль щипается!

— Нет! — крикнул его брат и, словно желая продемонстрировать, что раньше он этого не делал, ущипнул его. Антон взвыл и дико замахал руками.

— Послушайте, дети… — Патрик разнял их, пытаясь напустить на себя строгий вид. Майя встала рядом с ним, копируя его выражение лица.

— Щипаться нельзя! — сказала она строго и погрозила пальчиком. — Будете драться — будет вам дайм-аут.

Хедстрём с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Дочь поняла слово «тайм-аут» неправильно еще в очень юном возрасте, и переучить ее теперь не представлялось возможным.

— Спасибо, солнышко, я разберусь с ними, — сказал полицейский и поднялся, держа близнецов на руках.

— Мама! Мальчики дерутся! — крикнула Майя и понеслась к Эрике в кухню. Патрик с близнецами проследовал туда же.

— Да неужели? — воскликнула хозяйка дома с широко раскрытыми глазами. — Они дерутся? Неужели это возможно?!

Улыбаясь, она поцеловала супруга в щеку:

— Еда готова, так что поставь хулиганов на пол. Посмотрим, не улучшится ли у них настроение от блинчиков с вареньем.

Блинчики сработали, и когда сытые и довольные дети уселись перед телевизором, чтобы посмотреть любимую детскую передачу, у их родителей возник редкий момент затишья, когда они могли поговорить, сидя за кухонным столом.

— Как продвигается следствие? — спросила Эрика, отхлебывая чай.

— Мы даже еще толком не начали, — проговорил ее муж и, потянувшись за сахаром, насыпал себе в чашку пять ложек. Сейчас ему было не до диет. Писательница бдительно следила за его питанием с тех пор, как у него возникли проблемы с сердцем — это было в тот день, когда родились близнецы. Но сегодня она ничего не сказала по этому поводу. Отхлебывая первый глоток горячего сладкого чая, мужчина закрыл глаза, чтобы насладиться этим ощущением.

— Половина поселка помогала нам сегодня обыскивать лес, но мы так ничего и не нашли. А во второй половине дня у нас была пресс-конференция, — рассказал он. — Ты наверняка уже читала статьи в Интернете?

Фальк кивнула. Поколебавшись, она поднялась и достала из морозилки последние булочки, испеченные ее свекровью Кристиной, положила их на блюдо и поставила в микроволновку. Буквально пару минут спустя по кухне разнесся восхитительный запах масла и корицы.

— Разве не рискованно пускать половину Фьельбаки топтаться по лесу? — удивилась писательница. — Они же затопчут все следы!

— Само собой, но мы ведь понятия не имеем, долго ли Виктория ходила по лесу и откуда она пришла, а все следы сегодня утром все равно замело снегом. Так что мне подумалось, что стоит рискнуть.

— А как прошла пресс-конференция? — спросила Эрика, вынимая блюдо из микроволновки и ставя его на стол.

— Нам пока нечего было сказать, так что она в основном проходила так: журналисты задавали вопросы, а мы не могли на них ответить.

Патрик потянулся за булочкой, но тут же ругнулся и выпустил ее.

— Дай им сначала остыть, — улыбнулась его жена.

— Спасибо за совет. — Хедстрём подул себе на пальцы.

— Вы не могли ответить из соображений следствия?

— Эх, мне бы хотелось, чтобы это было так, но на самом деле главной причиной было то, что нам самим ничегошеньки не известно. Когда она пропала, казалось, что она просто растворилась в воздухе. Никаких следов, никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никакой связи с другими пропавшими девочками. И вдруг она взяла и появилась.

Некоторое время супруги сидели молча. Патрик снова потрогал булочку и констатировал, что она достаточно остыла.

— Я кое-что слышала о ее повреждениях, — осторожно проговорила писательница.

Глава семьи заколебался. Строго говоря, он не должен обсуждать это ни с кем за пределами следственной группы, но слухи, судя по всему, уже распространились, а ему так важно было выговориться. Эрика — не только его жена, но и лучший друг. Кроме того, ум у нее был куда острее, чем у него.

— Так и есть, — не стал отрицать полицейский. — Правда, я не знаю, что именно ты слышала.

Он выиграл немного времени, откусив от булочки, однако ему стало не по себе, и творение его матери показалось ему совсем не таким вкусным, как обычно.

— Что у нее не было глаз, — тихо сказала Фальк.

— Да, глаза… отсутствовали. Мы пока не знаем, как это было сделано. Педерсен будет проводить вскрытие завтра утром.

Поколебавшись еще минуту, мужчина добавил:

— Язык тоже был отрезан.

— О боже! — воскликнула Эрика. У нее тоже пропал аппетит, и она положила половинку своей булочки на тарелку. — Это произошло давно?

— В каком смысле?

— Повреждения были свежие или успели зажить?

— Хороший вопрос. Но я сам не знаю. Надеюсь узнать подробности завтра от Педерсена.

— Может быть, тут что-то религиозное? Око за око, зуб за зуб… Или какое-то дикое проявление женоненавистничества? Ну, маньяк мог решить, что она не должна смотреть на него — и должна молчать.

Эрика говорила, эмоционально жестикулируя, и Патрик, как всегда, восхищался ее интеллектом. Сам он не додумался до этого, обдумывая возможные мотивы.

— А уши? — задала она вдруг еще один вопрос.

— Что — уши? — переспросил ее муж, положив ладони на стол и весь обсыпавшись крошками.

— Да я просто подумала… А что, если тот, кто это сделал, кто отнял у нее зрение и речь, лишил ее еще и слуха? Тогда она была бы как в вакууме, лишена возможности взаимодействовать с другими. Какую власть это давало бы преступнику!

Хедстрём уставился на женщину во все глаза. Он попытался представить себе то, что она описывала, и уже от одной мысли об этом у него по коже побежали мурашки. Какая ужасная судьба! В таком случае оставалось только радоваться, что Виктория не выжила — какими бы циничными ни казались подобные рассуждения.

— Мама, они опять дерутся! — Расстроенная Майя стояла в дверях кухни. Патрик посмотрел на кухонные часы, висевшие на стене:

— Ай-ай, но ведь уже все равно пора спать!

Он поднялся и повернулся к супруге:

— Ну что, сыграем в «Камень-ножницы-бумага»?

Эрика покачала головой, подошла к нему и поцеловала в щеку:

— Уложи Майю, а я сегодня возьму на себя близнецов.

— Спасибо, — проговорил Хедстрём и взял дочь за руку. Пока они поднялись по лестнице на второй этаж, она взахлеб рассказывала ему о событиях дня. Однако отец не слушал ее. Его мысли были далеко. Он думал о девочке в вакууме.





* * *


Юнас с грохотом захлопнул входную дверь, и через несколько секунд из кухни появилась Марта. Скрестив руки на груди, она прислонилась к дверному косяку. Ветеринар понял, что она ждала этого разговора, и ее спокойствие еще больше взбесило его.

— Я разговаривал с Молли, — сообщил ей муж. — Какого дьявола?! Такие решения мы вроде бы должны принимать вместе?

— Да, я тоже так думала. Но иногда у меня складывается впечатление, что ты не до конца понимаешь, что надлежит делать, — ответила фру Перссон.

Усилием воли Юнас заставил себя сделать глубокий вдох. Его супруга знала: Молли — единственное, что способно вывести этого человека из равновесия.

Ветеринар заговорил тише:

— Она так ждала этого дня. Ведь это первое соревнование сезона!

Марта повернулась к нему спиной и ушла обратно в кухню:

— Я готовлю ужин. Приходи, если хочешь поругаться.

Перссон повесил куртку, снял ботинки — и ругнулся, когда наступил на пол, потому что носки мгновенно промокли от снега, им же и принесенного в дом. Когда жена вставала к плите, ничего хорошего ожидать не приходилось — о чем и свидетельствовал запах, доносившийся из кухни.

— Извини, что накричал на тебя, — проговорил Юнас, становясь у нее за спиной и кладя руки ей на плечи. Она что-то помешивала в лотке, и он заглянул туда. Трудно было понять, что именно там готовится, но что бы это ни было, выглядело оно неаппетитно.

— Бефстроганов из колбасы, — ответила женщина на незаданный вопрос.

— Ты можешь объяснить мне, почему? — спросил Перссон мягко, массируя ее плечи. Он слишком хорошо знал супругу, чтобы понимать — кричать и ругаться бессмысленно. Так что мужчина решил применить другую тактику. Он пообещал дочери, что, по крайней мере, попробует уговорить маму. Во время их разговора девочка была безутешна — грудь его рубашки промокла от слез.

— Выглядело бы неприлично, если бы мы сейчас поехали на соревнования. Молли должна понять, что не все вертится вокруг нее, — заявила фру Перссон.

— Я не думаю, что кто-то стал бы что-нибудь возражать… — начал было ее муж.

Марта обернулась и посмотрела на него снизу вверх. Его всегда так привлекало, что она казалась такой маленькой рядом с ним. От этого Юнас чувствовал себя сильным, ему казалось, что он — защитник. Однако в глубине души он понимал, что это не так. Любимая сильнее его — и так было всегда.

— Но ты ведь все понимаешь сам! — резко ответила она. — Ты знаешь, как люди любят болтать. Само собой, мы не можем отправить Молли на соревнования после того, что случилось вчера. Наша школа верховой езды с трудом сводит концы с концами, а наша репутация — наш главный козырь. Рисковать ею мы не можем. А Молли может устраивать подростковые истерики, сколько ей вздумается. Ты бы слышал, в каком тоне она со мной сегодня разговаривала! Это недопустимо. Ты ей слишком многое прощаешь.

Это была правда, которую ветеринар нехотя вынужден был признать. Но это была не вся правда, и Марта знала об этом. Юнас привлек ее к себе, ощутил прикосновение ее тела и почувствовал притяжение, которое всегда существовало между ними — и всегда будет существовать. Нет ничего сильнее этого. Даже любовь к Молли не пересиливает их страсть друг к другу.

— Я поговорю с ней, — прошептал мужчина, касаясь губами волос супруги. Он вдохнул ее запах — такой знакомый, но по-прежнему экзотический, и почувствовал, как в нем растет желание — и Марта тоже ощутила это. Она протянула руку к его ширинке и стала ласкать его через брюки. Юнас застонал от наслаждения, наклонился и поцеловал жену.

На плите осталась подгорать колбаса по-строгановски. Ее судьба уже никого не волновала.





* * *


Уддевалла, 1967 год



Все устроилось так замечательно, что Лайле просто не верилось. Владек оказался не только великолепным укротителем львов — у него обнаружились таланты, куда более применимые в повседневной жизни. Он умел починить все что угодно. Очень скоро слава о нем распространилась по Фьельбаке, и народ стал обращаться к Ковальскому за помощью во всем — от неисправной посудомойки до сломанного автомобиля.

Если быть до конца честным, то часть заказов он получал благодаря любопытству, которое вызывал у народа. Многие пользовались случаем вблизи посмотреть на такое необычное явление, как настоящий артист цирка. Но затем любопытство улеглось, а уважение к его мастерству осталось, и когда люди привыкли к этому человеку, стало казаться, что он всегда жил здесь.

Вера бывшего укротителя в свои силы росла, и когда он увидел объявление о продаже мастерской в Уддевалле, они с Лайлой без всяких сомнений решили попробовать открыть свое дело и перебраться туда, хотя женщине и было немножко грустно уезжать далеко от Агнеты и мамы. Наконец-то Владеку выпал шанс реализовать свою давнюю мечту — открыть собственную фирму!

В Уддевалле они нашли дом своей мечты, в который влюбились с первого взгляда. На самом деле он был достаточно обветшавшим и невзрачным, но им удалось отремонтировать его за небольшие деньги, и теперь это было их гнездышко.

Жизнь текла спокойно и радостно, и они считали дни до того момента, когда будут держать на руках своего малыша. Скоро они станут настоящей семьей — она, Владек и их ребенок.





* * *


Мелльберг проснулся от того, что по нему прыгал маленький человечек. Кстати, это был единственный член семьи, которому разрешалось его будить. И прыгать по нему.

— Дедуля, вставай! Вставай! — кричал Лео, прыгая на его большом животе. Бертиль сделал то, что обычно делал в такой ситуации, — поймал мальчика и стал щекотать его, так что тот завопил на весь дом.

— Бог ты мой, сколько от вас шума! — крикнула Рита из кухни. И это тоже было традицией, но на самом деле пожилой полицейский знал, что ей нравится, когда они возятся по утрам.

— Тс-с! — Мелльберг округлил глаза, и Лео сделал то же самое, приложив к губам толстенький пальчик. — Там, в кухне, злая ведьма. Она питается маленькими детьми и обеих твоих мам наверняка тоже съела. Но есть способ ее победить. Знаешь какой?

Лео прекрасно знал ответ, но замотал головой.

— Мы должны прокрасться туда и защекотать ее! — подсказал ему Бертиль. — Но у ведьм отличный слух, так что мы должны прокрасться тихо, как мышки, чтобы она нас не услышала, а иначе… Иначе мы пропали!

Он провел рукой по горлу, и ребенок повторил его движение. Затем они на цыпочках пробрались из комнаты в кухню, где Рита уже ожидала нападения.

— В бо-о-ой! — крикнул Мелльберг, когда они с Лео кинулись вперед и принялись щекотать хозяйку дома где попало.

— И-и-и-и! — закричала та и захохотала. — Вы мне достались за грехи мои!

Эрнст и Сеньорита, до этого момента лежавшие под кухонным столом, радостно выскочили оттуда и залаяли.

— Боже, какой у вас тут сумасшедший дом! — послышался голос Паулы. — Просто удивительно, как вас давно не выгнали из квартиры.

Бертиль смолк, а следом за ним затихли и остальные. Все они даже не услышали, как открылась входная дверь.

— Привет, Лео! — сказала Паула. — Как тебе спалось? Я решила подняться к вам позавтракать, прежде чем мы отправимся в детский сад.

— Юханна придет? — спросила Рита у дочери.

— Нет, она уже ушла на работу.

Осторожно ступая, гостья подошла к кухонному столу и уселась. На руках у нее мирно спала Лиза. Лео подбежал к Пауле, крепко обнял маму и с подозрением оглядел сестренку. С тех пор как родилась Лиза, мальчик частенько ночевал у бабушки и дедушки Бертиля. И не только для того, чтобы ему не мешали по ночам крики страдающей коликами малышки — просто-напросто он крепко и сладко спал, уткнувшись в подмышку Мелльберга. Они были неразлучны с самого начала, когда полицейский присутствовал при рождении Лео. А теперь, когда у малыша появилась сестренка и его мамы были очень заняты ею, он охотно отправлялся к дедуле, который очень удачно проживал в том же доме этажом выше.

— У вас найдется кофе? — спросила Паула, и Рита тут же налила ей большую чашку, добавила туда молока и поставила ее перед дочерью на стол. Затем она поцеловала в макушку и Паулу, и Лизу.

— У тебя совершенно измученный вид, — сказала она. — Это просто невозможно. Почему доктор ничего вам не посоветует?

— Тут мало что можно сделать. Они надеются, что все пройдет само. — Гостья отпила большой глоток кофе.

— Но тебе удалось хоть немножко поспать? — вздохнула ее мать.

— Да нет, так, урывками. Теперь ведь моя очередь. Юханна тоже не может приходить на работу, совершенно не выспавшись, — проговорила Паула с глубоким вздохом и посмотрела на Мелльберга. — Как там все прошло вчера?

Бертиль сидел с Лео на коленях и был полностью сосредоточен на том, чтобы намазать вареньем огромный кусок скугахольмской булки. Увидев, что ее сын будет есть на завтрак, Паула открыла было рот, но потом снова закрыла.

— Это, наверное, не самая полезная еда, — вступила в разговор Рита, видя, что дочь не в состоянии возражать ее гражданскому мужу.

— От булки с вареньем зла не будет, — заявил тот и демонстративно откусил большой кусок. — Я сам на этом вырос. Варенье — это же ягоды. А ягоды — это витамины. Витамины и оксианты — как раз то, что нужно для растущего организма.

— Антиоксиданты, — поправила Паула.

Но Мелльберг уже не слушал ее. Что за глупости? Явиться сюда и начать объяснять ему основы правильного питания.

— Хорошо, но вчера как все-таки все прошло? — повторила гостья, поняв, что бой проигран.

— Отлично. Я провел пресс-конференцию с авторитетом и должной строгостью, — рассказал полицейский. — Так что надо будет сегодня купить газеты.

Он потянулся за новым ломтем булки. Первые три бутерброда были ему нужны, так сказать, для разгона.

— Само собой, ты выступил великолепно, я в этом и не сомневалась, — проговорила Паула.

Мелльберг с подозрением покосился на нее, чтобы проверить, нет ли в ее высказывании иронии, но выражение лица женщины было непроницаемым.

— Но помимо этого — вы продвинулись в самом расследовании? — спросила она. — Есть ли следы, известно ли, откуда она пришла, где ее держали взаперти?

— Нет, ни черта, — признался мужчина.

Лиза завертелась у матери на руках, и лицо Паулы снова приняло усталое и загнанное выражение. Бертиль знал, что она очень переживает, когда не может участвовать в расследовании. Отпуск по уходу за ребенком — не совсем подходящее для нее состояние, к тому же первые недели после рождения девочки оказались не богаты тихими радостными мгновениями материнства. Положив руку ей на колено, полицейский почувствовал через фланель пижамы, как она исхудала. В этой пижаме она, кажется, ходит уже несколько недель.

— Обещаю держать тебя в курсе дела, — сказал мужчина. — Но на сегодняшний день нам мало что известно…

Его прервал дикий крик Лизы. Просто невероятно, как такое маленькое существо может издавать такой всепроникающий звук.

— Спасибо, — пробормотала Паула и поднялась. Как сомнамбула, она стала бродить по кухне, пытаясь укачать дочку и что-то напевая ей на ушко.

— Бедная малышка, — проговорил Мелльберг и взял еще один бутерброд. — Ужасно, когда все время болит живот! Какое счастье, что я родился с железным желудком.





* * *


Патрик стоял у доски в кухне полицейского участка. Рядом на стене он разместил карту Швеции и пометил булавками те места, где исчезли другие девушки. Внезапно все это напомнило ему другое расследование несколькими годами раньше, когда он так же втыкал булавки в карту. В тот раз им удалось раскрыть дело, и полицейский очень надеялся, что удача будет сопутствовать им и теперь.

Материалы следствия, которые Анника получила из других округов, лежали перед ним на столе, рассортированные в четыре стопки — отдельно на каждую пропавшую.

— Мы не можем рассматривать дело Виктории как отдельный случай, мы должны постоянно быть в курсе расследований по другим исчезнувшим, — сказал Хедстрём.

Мартин и Йоста кивнули. Мелльберга с ними не было — он тоже пришел в участок, но тут же пошел выгулять Эрнста, что обычно означало, что шеф решил добраться до кондитерской, расположенной довольно далеко, и будет отсутствовать не меньше часа. Так что Патрик не случайно выбрал это время для совещания.

— Что-нибудь слышно от Педерсена? — спросил Флюгаре.

— Нет, но он обещал позвонить, как только закончит вскрытие, — ответил Хедстрём и поднял первую стопку бумаг. — Мы уже проговаривали все это раньше, но я хочу еще раз напомнить вам сведения по всем остальным девушкам в хронологическом порядке. Возможно, у вас возникнут какие-нибудь новые мысли.

Перелистав бумаги, он обернулся, чтобы записать основные пункты на доске:

— Сандра Андерссон. Четырнадцать лет — ей как раз должно было исполниться пятнадцать, когда она пропала. Это было два года назад. Проживала в Стрёмсхольме с мамой, папой и младшей сестрой. У родителей был собственный магазин одежды. Похоже, семья совершенно обычная, без проблем. И, по словам всех опрошенных, Сандра была в высшей степени серьезным подростком, получала высокие оценки и собиралась учиться на врача.

Патрик показал первую фотографию. Сандра была брюнеткой, милой и спокойной девочкой с серьезным умным взглядом.

— А хобби, увлечения? — спросил Мартин. Он отхлебнул кофе, но потом состроил гримасу и поставил чашку на стол.

— Никаких особенных интересов, — покачал головой Хедстрём. — Похоже, она целиком сосредоточилась на учебе.

— И ничего подозрительного в период, предшествовавший исчезновению? — спросил Йоста. — Анонимные звонки? Кто-нибудь, кто следил за ней из-за кустов? Письма?

— Письма? — переспросил Патрик. — Для девушки такого возраста речь могла идти скорее об эсэмэсках или сообщениях электронной почты. В этом возрасте они не очень знают, что такое бумажные письма и открытки.

Флюгаре фыркнул:

— Да понимаю, не такая уж я древность! Но что указывает на то, что преступник настолько современен? Тот, кто это сделал, возможно, совсем из другого поколения. Ты сам об этом не подумал?

С выражением триумфа на лице Йоста закинул ногу на ногу.

Патрик невольно вынужден был признать, что коллега в чем-то прав.

— Ничего такого не сообщается, — ответил он на вопрос о странностях в жизни Сандры. — А полицейские в Стрёмсхольме работали так же тщательно, как и мы. Они допросили подруг и одноклассников, обыскали комнату пропавшей до мельчайших деталей, просмотрели компьютер, проверили все контакты… Но ничего необычного не нашли.

— Это уже само по себе подозрительно. Подросток, не замеченный ни в каких делишках! — пробормотал старый полицейский. — По-моему, это на грани нормы!

— А мне кажется, что это мечта всех родителей, — возразил Хедстрём, с ужасом думая о том, что ожидает их с Эрикой, когда Майя вступит в подростковый возраст. Он столько всего повидал в силу своей профессии, что при одной мысли об этом периоде в жизни своих детей у него в животе холодело.

— И это все? — спросил Молин, озабоченно разглядывая скупые строчки на доске. — При каких обстоятельствах она пропала?

— По дороге домой от подружки, — отозвался Патрик. — Домой она так и не пришла, так что в конце концов ее родители позвонили в полицию.

Ему не пришлось заглядывать в бумаги, чтобы рассказать все это — он уже прочел их несколько раз. Отложив стопку документов, касающихся Андерссон, в сторону, докладчик взял следующую:

— Дженнифер Баклин. Пятнадцать лет. Пропала в Фальстербу полтора года назад. Благополучная семья, как и у Сандры. Родители относятся, так сказать, к местной знати. Отец владеет инвестиционной компанией, мать — домохозяйка, есть еще сестра. Оценки у Дженнифер были средние, зато она была многообещающей спортсменкой, занималась гимнастикой и собиралась в спортивную гимназию.

Полицейский показал фотографию темноволосой девушки с широкой улыбкой и голубыми глазами.

— У Дженнифер был бойфренд, но он совершенно вне подозрений, — добавил он. — А у Сандры парня не было.

Затем Патрик потянулся за стаканом, выпил глоток воды и лишь после этого продолжил:

— И тут все то же самое: никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Никаких конфликтов в окружении Дженнифер или в кругу ее знакомых, никаких наблюдений до или после исчезновения, в Сети тоже ничего…

Он кратко записал сказанное на доске, и эти записи оказались очень похожими на то, что он написал про Сандру. И первое, что бросалось в глаза, — полное отсутствие интересных сведений и версий. Это было очень странно. Люди обычно всегда что-то видят или слышат, но эти девушки словно провалились сквозь землю.

— Ким Нильссон, — стал рассказывать дальше докладчик. — Чуть старше, чем другие, — ей шестнадцать. Пропала в Вестеросе примерно год назад. Родители держат роскошный ресторан, и Ким помогала там вместе с сестрой. Парня не было. Высокие оценки, никаких увлечений, кроме школы, которой она, как и Сандра, уделяла большое внимание. Родители сказали, что она мечтала изучать в университете экономику, чтобы потом тоже открыть собственное предприятие.

Еще одна фотография симпатичной темноволосой девушки.

— Сделай, пожалуйста, паузу, мне надо отлучиться в туалет, — неожиданно произнес Йоста. В суставах у него захрустело, когда он поднялся, и Патрик вдруг осознал, как близок тот к пенсионному возрасту. Он с удивлением почувствовал, как ему будет не хватать Флюгаре, когда тот уйдет. Сколько лет его раздражало то, как коллега живет по принципу наименьшего сопротивления и делает только то, что совершенно необходимо. Однако Хедстрём видел в нем и другие стороны — бывали моменты, когда Йоста показывал, какой он отличный полицейский. Кроме того, за суровым фасадом этого человека скрывалось большое сердце.

Патрик покачал головой и обратился к Мартину:

— Хорошо, пока мы ждем Йосту, расскажи мне, как прошел твой разговор с Мартой. Он что-нибудь дал?

— Ни черта, — вздохнул молодой сотрудник полиции. — Она не видела ни машины, ни других людей до того, как на опушке леса появилась Виктория. И после тоже ничего не видела. Они с водителем вдвоем дожидались «Скорой помощи» вместе с Викторией. По поводу самого исчезновения тоже ничего — никаких интриг в конюшне, о которых бы она вспомнила.

— А Тира?

— Все то же, что и в прошлые разы. Однако у меня все же возникло чувство, что девочка недоговаривает. Возможно, у нее есть подозрения, которыми она не решается поделиться.

— Вот как, — пробормотал Патрик и, озабоченно нахмурив лоб, оглядел записи на доске, сделанные его неразборчивым почерком. — Будем надеяться, что она скоро решится. Или надо на нее немного надавить?

— Я готов! — сообщил Йоста и снова уселся на свое место. — Из-за этой проклятой простаты мне приходится бегать в туалет каждые пятнадцать минут.

Хедстрём поднял ладонь:

— Спасибо, больше подробностей не нужно.

— Мы закончили с Ким? — спросил Мартин.

— Да, тут все выглядит так же, как и с двумя предыдущими случаями. Никаких следов, никаких подозреваемых, ничего. Но с четвертой девушкой дело обстоит несколько иначе. Это единственный случай, где свидетель видел подозреваемого.

— Минна Вальберг, — вспомнил Молин.

Патрик кивнул, записал это имя и достал фотографию девушки с голубыми глазами и темными волосами, собранными в намеренно небрежный хвостик на макушке.

— Да, — повторил он, — Минна Вальберг. Четырнадцать лет, родом из Гётеборга. Пропала почти ровно семь месяцев назад. У нее несколько иная история, чем у других. Ее растила мать-одиночка, и имеется много сообщений о ссорах и драках в доме, пока Минна была маленькой. Бойфренды мамы постоянно нарушали спокойствие. Затем сама Минна начала появляться в реестрах социальной службы — мелкие кражи, марихуана, увы, классический рассказ о подростке, ступившем на скользкий путь. В школе она много прогуливала.

— А братья-сестры? — спросил Флюгаре.

— Нет, они с мамой жили вдвоем, — отозвался докладчик.

— Ты не написал, при каких обстоятельствах пропали Ким и Дженнифер, — указал Йоста, Патрик обернулся и отметил, что пожилой коллега вновь совершенно прав.

— Дженнифер тоже пропала по дороге домой, возвращаясь после тренировки, — стал рассказывать он. — А Ким пропала возле дома. Она вышла ненадолго, чтобы встретиться с подружкой, но так и не пришла на встречу. В обоих случаях заявление о пропаже поступило в полицию на очень ранней стадии.

— В отличие от дела Минны? — уточнил Мартин.

— Точно, — подтвердил Хедстрём. — Минна не появлялась в школе и дома три дня, прежде чем ее мама спохватилась и обратилась в полицию. Похоже, она не очень-то контролировала дочь, и девочка приходила и уходила как хотела. Ночевала у подруг и парней. Так что мы даже не знаем точно, в какой день она пропала.

— А свидетель?

Молин снова отхлебнул глоток из своей чашки, и Патрик улыбнулся при виде гримасы, которую коллега скорчил во второй раз, ощутив горький вкус кофе, простоявшего в кофейнике несколько часов.

— Что за черт, Мартин! — воскликнул Йоста. — Поставь еще кофе. Я с удовольствием выпью чашечку, и Патрик наверняка захочет.

— Но ты ведь и сам можешь это сделать! — отмахнулся от него молодой коллега.

— Ну, тогда ладно, — тут же отказался от идеи выпить кофе Флюгаре. — Все равно это не полезно.

— В жизни не встречал большего лентяя, чем ты, — проговорил Мартин. — Наверное, годы сказываются.

— Это ты брось, — буркнул Йоста. Он сам мог и пошутить, и пожаловаться на возраст, однако не любил, когда его подкалывали другие.

Патрик задался вопросом, как посторонний человек воспринял бы этот дурацкий разговор, прервавший их на такой серьезной теме. Но это было необходимо. Временами работа казалась такой невыносимо тяжелой, что полицейским просто жизненно важно было немного расслабиться. Пошутить друг над другом, посмеяться… За счет этого у них находились силы переносить горе, смерть и отчаяние.

— Продолжаем? На чем мы остановились? — позволив коллегам немного разрядить обстановку, Хедстрём снова призвал их к порядку.

— Свидетель, — напомнил ему Мартин.

— Точно. Итак, это единственное дело, в котором есть свидетель — дама восьмидесяти лет. Однако сведения неточные. Задним числом дама не могла точно вспомнить время, но, скорее всего, это произошло в первый день, когда Минна не пришла домой ночевать. Девочка села в маленькую белую машину перед магазином «Ика» в Хисингене.

— А марка неизвестна? — подсказал Йоста.

— Нет, неизвестна. Полиция Гётеборга тщетно пыталась добиться более подробной информации о том, как выглядел автомобиль. По такому описанию, как «старая белая машина», ее невозможно найти.

— И свидетельница не видела, кто в ней сидел? — спросил Молин, хотя и знал ответ.

— Нет, она допускала мысль, что за рулем сидел молодой мужчина, но вовсе не была в этом уверена.

— Просто невероятно! — воскликнул Флюгаре. — Как пять девушек могут просто исчезнуть без следа?! Кто-то еще должен был хоть что-нибудь видеть!

— Во всяком случае, никто не проявился, — ответил ему Патрик. А недостатка в активности СМИ не было. Учитывая, сколько тонн бумаги было изведено, чтобы опубликовать сведения об исчезновении девочек, кто-то должен был откликнуться.

— Либо преступник невероятно изощренный или совершенно иррациональный, так что он не оставляет после себя отчетливых следов, — проговорил Мартин, словно размышляя вслух.

Хедстрём покачал головой:

— Мне кажется, тут все же наблюдается некий стереотип. Пока не могу точно сказать, почему мне так кажется, но что-то такое есть, и когда мы его обнаружим… — Он развел руками. — Кстати, как обстоят дела с поисками специалиста, который мог бы составить для нас профиль преступника?

— Ну, оказалось, что это совсем не так просто, — проговорил Молин. — Таких людей не так много, а те, что есть, сильно заняты. Но Анника рассказала, что ей удалось разыскать специалиста по составлению профилей. Некий Герхард Струвер. Он работает на кафедре криминологии в Гётеборгском университете и сегодня во второй половине дня согласился принять нас. Она послала ему всю информацию, которой мы располагаем. Даже странно, что тамошняя полиция до сих пор не связалась с ним.

— Ну, это только мы такие отсталые, что верим во всякие глупости, — проворчал Йоста, который по этому вопросу придерживался такого же мнения, что и Мелльберг. — Следующим шагом мы обратимся к гадалке.

Патрик пропустил его комментарий мимо ушей:

— Возможно, он не будет составлять профиль, но хотя бы проконсультирует нас. Может быть, нам воспользоваться случаем и побеседовать с матерью Минны, раз уж мы направляемся в Гётеборг? Если за рулем сидел преступник, может оказаться, что у Минны были с ним или с ней личные взаимоотношения. Учитывая тот факт, что в машину она села добровольно.

— Гётеборгская полиция наверняка уже расспрашивала ее маму об этом, — возразил Мартин.

— Наверняка, но я все равно хотел бы поговорить с ней лично и посмотреть, нельзя ли узнать у нее что-то еще о…

Патрика прервал резкий звонок мобильного телефона. Он достал телефон, посмотрел на дисплей, а затем перевел взгляд на остальных:

— Это Педерсен.





* * *


Эйнар с сопением поднялся в кровати в сидячее положение. Инвалидное кресло стояло рядом, но он ограничился тем, что взбил подушку под спиной и остался сидеть на месте. Все равно ему некуда идти. Комната, в которой он находился, стала теперь его миром, и ему этого вполне хватало — ведь он мог жить в своих воспоминаниях.

Он услышал, как его жена возится на первом этаже, и его охватило такое отвращение, что он даже ощутил металлический привкус во рту. Как же мерзко зависеть от такого ничтожного существа, как она! Ужасно, что расстановка сил теперь изменилась, так что она стала сильнее его, что теперь она правит его жизнью. А не наоборот.

Хельга всегда была особенной. Она была полна любви к жизни, и глаза ее источали такой свет, что Эйнару доставило особое удовлетворение постепенно загасить его. Долгое время ее глаза были совсем потухшими, но когда организм предал его, когда он оказался заключен в тюрьму, представлявшую собой его собственное тело, что-то изменилось. Фру Перссон по-прежнему оставалась сломанной женщиной, но в последнее время муж иногда замечал в ее глазах искорку протеста. Не то чтобы очень заметную, но этого было достаточно, чтобы раздражать его.

Он покосился на свадебную фотографию, которую Хельга прикрепила на стену над комодом. На черно-белом портрете она сияла, обернувшись к нему и пребывая в счастливом неведении о том, какая жизнь с человеком, стоящим рядом во фраке, ее ожидает. В те времена он был красавец-мужчина. Высокий широкоплечий блондин с синими глазами и уверенным взглядом. Хельга тоже была светловолосой. Сейчас она поседела, но тогда у нее были длинные золотистые волосы, уложенные на голове в высокую прическу, увенчанную короной из веток мирта[13] с фатой. Да, она была хороша собой, это Перссон сразу заметил, но во многих отношениях она стала еще прекраснее потом, когда он сформировал ее по своему усмотрению. Потрескавшаяся ваза всегда выглядит более стильно, чем целая, а трещины образовались без особых усилий с его стороны.

Эйнар потянулся за пультом. Большой живот мешал ему, и мужчину вдруг охватило чувство ненависти к собственному телу. Оно превратилось в нечто чужеродное, ничем не похожее на то, каким он был раньше. Но стоило Перссону закрыть глаза, как он снова возвращался в пору молодости. Все ощущалось так же отчетливо, как тогда: нежная женская кожа, прикосновения длинных шелковистых волос, дыхание возле его уха, звуки, которые согревали и возбуждали… Воспоминания уносили его далеко из унылой спальни, где обои поблекли, а занавески не менялись десятилетиями. Где были только четыре стены, окружавшие его никчемное тело.

Юнас иногда помогал ему выйти на прогулку — переносил в кресло на колесиках и осторожно спускал по пандусу на лестнице. Он силен, Юнас — такой же сильный, как и сам Эйнар когда-то. Но краткие прогулки не приносили радости. За пределами дома воспоминания блекли и размывались, словно солнце, светящее в лицо, заставляло его все забыть. Так что больной предпочитал оставаться в комнате. Здесь легче было хранить воспоминания.





* * *


Освещение в кабинете было скудным даже в эти утренние часы, и Эрика сидела, глядя прямо перед собой, не в силах взяться за работу. Вчерашний день все не отпускал ее: тьма в подвале, комната с засовом… Кроме того, женщину не покидали мысли о том, что Патрик рассказал про Викторию. Все это время она внимательно следила за настойчивой работой мужа и его коллег, пытавшихся разыскать пропавшую девочку, и теперь испытывала смешанные чувства. Сердце болело при мысли о том, какая это потеря для семьи и друзей девочки, но что, если бы она вообще не нашлась? Как родителям жить дальше?

А остальные четыре девочки по-прежнему не найдены. Исчезли бесследно. Возможно, они мертвы и их никогда не найдут. Их семьи постоянно жили с чувством тоски и тревоги, мучились, задавались вопросами, надеялись, несмотря ни на что, хотя и подозревали в глубине души, что надежды нет. У Эрики пробежали по телу мурашки. Внезапно ей стало холодно, и она, поднявшись со стула, направилась в спальню, чтобы взять пару шерстяных носков. На беспорядок в комнате писательница решила не обращать внимания. Кровать осталась не застеленной, и повсюду валялись раскиданные вещи. На ночном столике стояли пустые стаканы, а на стороне Эрики столпились еще и бутылочки из-под «Незерила». Еще со времен своей беременности близнецами она попала в зависимость от назального спрея, а случая порвать с ним ей пока как-то не представилось. Несколько раз Фальк пыталась отучиться от этого лекарства и знала, что это означает три дня адских мучений, когда она будет едва ли в состоянии дышать: в таком положении снова потянуться за бутылочкой было слишком легко. Теперь женщина прекрасно понимала, насколько сложно бросить курить и уж тем более принимать наркотики, если сама она не могла избавиться от такой банальной вещи, как зависимость от спрея.

От одних мыслей об этом у нее возникло ощущение, что нос забит, так что писательница подошла к ночному столику и потрясла несколько бутылочек, прежде чем нашла ту, в которой еще что-то осталось. Затем она жадно пустила себе по две дозы лекарства в каждую ноздрю. Ощущение от того, как сразу расширились носовые ходы, можно было сравнить разве что с оргазмом. Патрик обычно шутил, что если ей придется выбирать между «Незерилом» и сексом, то ему останется только обзавестись любовницей.

Фальк улыбнулась. Мысль о Патрике с любовницей, как всегда, показалась ей забавной. Во-первых, у него просто не хватило бы на это сил, а во-вторых, писательница прекрасно знала, как сильно он любит ее, хотя повседневные дела и убивали романтику и их пылкая страсть первых лет давно угасла, сменившись более спокойным теплом. Они прекрасно знали, чего ожидать друг от друга, и Эрике нравилась эта стабильность.

Она снова вернулась в свой маленький кабинетик. Шерстяные носки согревали своим теплом, и женщина изо всех сил попыталась сосредоточиться на том, что было перед ней на экране. Однако, похоже, сегодня выдался просто невозможный день.

Фальк автоматически прокручивала открытый документ. Дело у нее совсем не двигалось, и это, естественно, объяснялось нежеланием Лайлы сотрудничать. Написать книгу о реальном убийстве было невозможно без участия родственников жертвы — во всяком случае, так, как Эрике бы того хотелось. Она не могла просто описать дело на основании протоколов заседаний суда и сведений в полицейских рапортах — это не позволяло создать яркий и выпуклый рассказ. Ее интересовали чувства и мысли — невысказанное. А в данном случае одна только Лайла могла рассказать о том, что произошло. Луиза умерла, Владек умер, а Петер исчез. Несмотря на все свои упорные попытки, писательница так и не смогла разыскать его, да и сомнительно, чтобы он мог что-то рассказать о том дне. Ведь ему было всего четыре года, когда был убит его отец.

Эрика раздраженно закрыла документ. Ее мысли постоянно возвращались к делу, которым занимался Патрик, — к Виктории и другим девочкам. Может быть, не так уж и глупо поразмыслить об этом? Обычно у нее открывалось второе дыхание, когда она откладывала работу, чтобы позаниматься некоторое время чем-то другим. Но за стирку сейчас приниматься не хотелось.

Выдвинув ящик стола, женщина достала пачку клейких листочков. Они уже не раз выручали ее, когда надо было систематизировать разрозненные сведения. Открыв браузер, она начала искать статьи. Исчезновения девочек не раз занимали первые полосы газет, так что найти материалы о них не составляло труда. Фальк записала их имена на листочках, выбрав для наглядности бумажки пяти разных цветов. Затем она взяла еще стикеров и набросала на них прочую информацию: место жительства пропавших, возраст, имена родителей, братьев и сестер, время и место исчезновения, увлечения… Затем она прикрепила все листочки на стену, расположив их рядами, и в груди у нее все сжалось, когда она окинула их взглядом. За каждым рядом скрывались неописуемое горе и скорбь. Кошмарный сон для любого, у кого есть дети.

Писательнице показалось, что чего-то не хватает — захотелось добавить лица к лаконичному тексту на стикерах. Так что она распечатала фотографии девочек — их тоже нетрудно было найти на сайтах газет. На мгновение в голове у нее промелькнул вопрос, сколько дополнительных экземпляров газеты продали, когда писали о пропаже девочек, однако женщина отогнала от себя эту циничную мысль. Газетчики делали свое дело, и она не тот человек, которому стоит их критиковать, ведь сама она жила за счет того, что описывала чужие трагедии — и куда более подробно, чем это делалось в газетах…

Под конец Фальк распечатала на нескольких листах каргу Швеции и склеила их скотчем. Карту она прикрепила на стену рядом с клейкими листочками и пометила красным фломастером те места, где пропали девочки.

Затем писательница отступила на шаг назад. Теперь у нее появилась некая структура, своего рода скелет. После всех журналистских расследований, проведенных при написании своих книг, она знала, что многие ответы на вопросы находишь, когда лучше узнаешь жертву преступления. Что такого было в этих девочках — почему злоумышленник выбрал именно их? В случайные совпадения Фальк не верила. Наверняка есть что-то еще, помимо внешности и возраста, что объединяет их — возможно, какие-то черты личности или особенности жизни. Каков же общий знаменатель?

Эрика вглядывалась в пять лиц на стене. Сколько в них было надежды, сколько любопытства по поводу того, что ждет их впереди… Взгляд женщины остановился на одной фотографии, и ей вдруг стало ясно, с какого конца начать.





* * *


Лайла разложила перед собой газетные вырезки и почувствовала, как ее сердце забилось чаще. Физическая реакция на физический страх. Сердце стучало все быстрее и быстрее, подгоняемое ощущением полной беспомощности, и заключенная начала задыхаться.

Она заставила себя сделать глубокий вдох, втянула в легкие как можно больше затхлого воздуха, застоявшегося в ее крошечной камере, и помогла сердцу успокоиться. За все эти годы Ковальская научилась справляться с панической атакой и знала, что делать, если это состояние подкатит, — не прибегая к помощи терапевтов и лекарств. Поначалу она принимала все те таблетки, которые ей давали, глотала все, что помогало ей ускользнуть в туман забвения, где она больше не видела перед собой воплощенного зла. Но когда в этот туман пробрались кошмарные сны, она резко все бросила. Со снами Лайла лучше всего справлялась, будучи трезвой и осторожной. Если она потеряет контроль над собой, может произойти все что угодно. Все тайны могут вырваться наружу.

Самые старые вырезки уже начали желтеть. Они были сложены во много раз и смялись от долгого лежания в маленькой коробочке, которую заключенной удавалось прятать под кроватью. Когда наступал день уборки, она скрывала ее под одеждой.

Глаза женщины пробежали по строчкам. Строго говоря, ей не нужно было читать эти слова: текст она и так помнила наизусть. Только самые последние статьи Лайла не успела прочесть достаточно много раз, чтобы слышать их слова в голове. Она провела рукой по своим коротко остриженным волосам. Ощущение по-прежнему было странным. Свои длинные волосы она остригла еще в первый год пребывания в тюрьме. Почему? Ковальская и сама не знала. Вероятно, это был способ обозначить расстояние, конечную остановку. У Уллы наверняка нашлась бы для этого какая-нибудь хорошая теория, но Лайла никогда не спрашивала ее об этом. Не было никаких причин докапываться до сути, когда речь шла о ней самой. В целом заключенная прекрасно знала, почему все получилось именно так, а не иначе. У нее были ответы на все вопросы.

Разговаривать с Эрикой Фальк было все равно что играть с огнем. Ковальской никогда не пришло бы в голову самой с кем-нибудь связаться, но Эрика обратилась к ней как раз тогда, когда очередная вырезка пополнила ее собрание в коробочке, — в тот день Лайла была особенно уязвима. Как все произошло, она точно не помнила, но знала, что, к своему собственному удивлению, согласилась тогда на встречу.

Фальк появилась в тот же день. И хотя Лайла тогда, как и теперь, не знала, что говорить этой женщине, она все же встретилась с Эрикой, побеседовала с ней и выслушала вопросы, которые так и повисли в воздухе без ответа. Иногда ее охватывал страх, что писательница бросит ее, и понимание того, что надо торопиться, что она должна кому-то рассказать о воплощении зла, а Эрика — тот человек, которому она может доверить свою историю. Но открыть дверь, много лет простоявшую запертой, было так трудно!

Однако Ковальская ждала новых посещений. Эрика задавала те же вопросы, что и все остальные, но делала это по-другому, не гонясь за сенсацией, а с искренним интересом. Возможно, именно поэтому Лайла продолжала встречаться с ней. Или же дело было в том, что тайны, которые она все эти годы носила в себе, должны были наконец выйти наружу — она начинала опасаться, что иначе произойдет непоправимое.

Завтра Эрика снова должна прийти. Сотрудники тюрьмы сообщили, что она снова хочет навестить ее, и Ковальская молча кивнула.

Она снова сложила вырезки в коробочку. Свернула их так же, как они были свернуты, чтобы не делать новых сгибов, и закрыла крышку. Сердце ее снова билось ровно.





* * *


Патрик подошел к принтеру и дрожащими руками вынул из него листы бумаги. К горлу то и дело подкатывала тошнота, и ему пришлось собрать волю в кулак, когда он шел по узкому коридору к кабинету Мелльберга. Дверь была закрыта, так что он постучал.

— Кто там? — послышался из кабинета недовольный голос шефа. Бертиль только что вернулся с так называемой прогулки, и его подчиненный подозревал, что он уже улегся на тихий час.

— Это Патрик, — сказал Хедстрём. — Я получил отчет Педерсена — мне подумалось, что ты тоже захочешь узнать о результатах вскрытия.

Он подавил в себе желание рывком открыть дверь. Однажды он уже так сделал — и обнаружил в кабинете храпящего начальника в одних застиранных кальсонах. Такую ошибку два раза не повторяют.

— Входи! — крикнул Мелльберг через некоторое время.

Когда Патрик вошел, его босс сидел и перекладывал бумаги на столе, делая вид, что очень занят. Хедстрём уселся на стул напротив него, и Эрнст немедленно пришел со своего места под письменным столом и поприветствовал его. Пес был назван в честь их бывшего коллеги, ныне покойного, и хотя Патрик знал, что о мертвых нельзя говорить плохо, ему казалось, что этот Эрнст куда симпатичнее своего тезки.

— Привет, дружочек! — сказал он и почесал пса, который тут же заскулил от радости.

— Ты белый как простыня, — сказал Мелльберг. Такое внимание к окружающим было для него нехарактерно.

— Да, не самое приятное чтиво, — проговорил его сотрудник и положил распечатку на стол перед шефом. — Прочтешь сам или пересказать устно?

— Перескажи, — попросил Бертиль и откинулся на стуле.

— Даже не знаю, с чего начать, — пробормотал Хедстрём и откашлялся. — Глаза удалены путем заливания в них кислоты. Травмы успели зажить, и наличие шрамов заставляет Педерсена сделать вывод, что это было сделано вскоре после похищения.

— Ах ты, черт! — пробормотал Мелльберг, наклонившись вперед и уперевшись локтями в крышку стола.

— Язык отрезан острым предметом. Педерсен не берется сказать, каким именно, но предполагает, что это мог быть большой секатор, ножницы для стрижки лошадей или что-то в этом духе. Скорее нечто такое, чем обычный нож, — продолжил Патрик.

Он слышал, как неестественно звучит его голос — и у Бертиля был такой вид, словно его вот-вот вытошнит.

— Кроме того, выяснилось, что в уши ввели острый предмет и нанесли такую травму, что Виктория потеряла еще и слух, — закончил Хедстрём, подумав о том, что он должен рассказать об этом Эрике. Ее догадка о девочке в вакууме оказалась совершенно правильной.

Мелльберг уставился на него и долго молчал.

— Стало быть, она не могла ни видеть, ни слышать, ни говорить, — медленно проговорил он наконец.

— Именно так, — кивнул Патрик.

Несколько минут оба сидели молча, силясь представить себе, каково это — утратить три важнейших способа связи с внешним миром, оказаться в безмолвной, плотной темноте без возможности взаимодействовать с другими.

— Проклятье! — воскликнул начальник участка, после чего снова наступила тишина. Молчание затянулось. Оба мужчины не находили слов. Эрнст облизнулся и тревожно посмотрел на них. Он ощущал тяжелую атмосферу, но не мог понять, в чем ее причина.

— Эти травмы, похоже, также возникли сразу после похищения или вскоре после него, — добавил Хедстрём. — Кроме того, ее, судя по всему, держали связанной. На запястьях и лодыжках — следы веревки. Зажившие и свежие. Еще у нее обнаружены пролежни.

Теперь побелел и Мелльберг.

— Готовы также результаты химического анализа, — продолжал Патрик. — В крови обнаружены следы кетамина.

— Кета — что? — не понял его собеседник.

— Кетамина. Это обезболивающее средство, относящееся к разряду наркотиков.

— Почему он находился у нее в крови?

— Трудно сказать — по словам Педерсена, он может давать различный эффект в зависимости от дозы. От большой дозы человек становится нечувствителен к боли и теряет сознание, от небольшой — у него развивается психоз и начинаются галлюцинации.

— А где его достают?

— Он продается, как и прочие наркотики, но, видимо, считается довольно элитным. Тут необходимо знать, как его использовать и в каких дозах. Парни, которые принимают его в ночных клубах, совсем не хотят заснуть и проспать вечеринку, что может произойти, если переборщить. Его частенько смешивают с экстази. Хотя применяется он в основном в медицине. И как обезболивающее для животных — в первую очередь для лошадей.

— Ах ты, черт! — воскликнул Мелльберг, сложив два и два. — А мы внимательно изучили этого ветеринара Юнаса?

— Да, само собой. Ведь Виктория исчезла по пути из их конюшни. Но у него солидное алиби, он ездил на вызов. Владельцы больной лошади уверяют, что он появился всего через пятнадцать минут после того, как Викторию в последний раз видели в конюшне, и оставался у них несколько часов. Кроме того, нам не удалось установить никакой связи между ним и остальными девочками.

— Однако эти последние данные заставляют нас еще раз посмотреть на него повнимательнее?

— Совершенно верно. Когда я рассказал обо всем этом остальным, Йоста вспомнил, что некоторое время назад в ветеринарном кабинете Юнаса произошла кража со взломом. Йоста пообещал поднять рапорт и посмотреть, упоминается ли в нем кетамин. Вопрос лишь в том, стал ли бы Юнас заявлять о пропаже, если бы сам воспользовался кетамином. Как бы то ни было, мы должны встретиться с ним еще раз.

Патрик помолчал, а затем набрал в легкие воздуха и заговорил снова:

— И еще одно. Я хотел бы, чтобы мы с Мартином совершили сегодня небольшую поездку.

— Так-так, — проговорил его шеф, словно уже ощущая дополнительные расходы.

— Думаю, нам следует съездить в Гётеборг и поговорить с мамой Минны Вальберг. А раз мы уже все равно будем там…

— То что? — с еще большим подозрением спросил Мелльберг.

— Ну, раз мы все равно там будем, мы могли бы встретиться с человеком, который поможет нам проанализировать поведение преступника.

— А, этакого специалиста по чужим душам! — произнес Бертиль, всем своим видом показывая, что он думает о представителях этой профессии.

— Понимаю, что это всего лишь попытка, однако она не требует дополнительных расходов, раз мы все равно едем в Гётеборг.

— Да-да. Только гадалку мне сюда не приводи, пожалуйста, — буркнул Мелльберг, напомнив тем самым Патрику, как похожи иногда бывают они с Йостой. — И постарайся не наступать на мозоли нашим коллегам из Гётеборга. Сам знаешь, как ревностно они охраняют свою территорию, так что будь осторожен.

— Я буду осторожен, как сапер, — заверил его Хедстрём, после чего вышел и закрыл дверь кабинета шефа. Скоро по коридору раскатится громкий начальственный храп.





* * *


Эрика прекрасно осознавала, что она импульсивный человек. Порой даже слишком импульсивный. Во всяком случае, такого мнения придерживался Патрик, когда его супруга раз за разом совала нос в такие дела, которые, строго говоря, не имели к ней никакого отношения. С другой стороны, она не раз помогала мужу в расследованиях, так что ему не следовало особо жаловаться.

Это был как раз такой случай, когда он счел бы, что она лезет не в свое дело. Именно поэтому писательница решила не говорить ему ничего заранее, а выждать и посмотреть, принесет ли ее поездка какие-либо результаты. Если ничего не выйдет, то она сможет воспользоваться тем же предлогом, под которым срочно вызвала свекровь Кристину забирать из садика детей: якобы ей надо встретиться со своим агентом в Гётеборге по поводу контракта, предложенного немецким издательством.

Надевая куртку, женщина огляделась и поморщилась. Можно было подумать, что в их доме разорвалась бомба. Свекровь наверняка многое могла бы сказать по этому поводу, прочтя Эрике целую лекцию о том, как важно поддерживать порядок и чистоту в квартире. Странное дело — Кристина никогда не читала таких лекций сыну, считая, по всей видимости, что он как мужчина выше домашних дел. И Патрик, похоже, ничего не имел против.

Хотя нет, она несправедлива к нему! Патрик во многом неподражаем. Не жалуясь, он выполнял свою часть домашней работы и занимался детьми не меньше, чем его жена. Однако Фальк не могла утверждать, что у них в семье царит стопроцентное равноправие. Именно она выступала в роли руководителя проекта — следила за тем, когда дети вырастали из одежды и нужно было покупать новую, помнила, когда надо дать им с собой в садик бутерброды для пикника и когда пора делать очередную прививку. И еще была тысяча других вещей, которые она держала в голове. Именно Эрика замечала, когда подходил к концу стиральный порошок или требовалось закупить подгузники, именно она знала, каким кремом нужно воспользоваться, если у детей появлялась экзема от подгузников, и куда Майя задевала свою любимую мягкую игрушку. У нее все это получалось естественно, Патрику же никак не удавалось за всем этим уследить. Если он вообще пытался. Такие подозрения всегда прятались где-то в дальних уголках мозга писательницы, однако она решила не ломать над этим голову и прекрасно справлялась с ролью руководителя проекта, радуясь тому, что у нее есть партнер, который с готовностью берется за порученные ему дела. У многих ее подруг не было и такого.

Когда она открыла входную дверь, то буквально попятилась, так там было холодно. Какая жуткая зима! Фальк надеялась, что дорога не слишком скользкая. Водить машину она не любила и садилась за руль, лишь когда этого никак нельзя было избежать.

Женщина тщательно заперла за собой дверь. У Кристины имелся собственный ключ (что имело свои плюсы и минусы), поскольку она иногда забирала детей, если их родители никак не успевали это сделать. Направляясь к машине, Эрика наморщила лоб. Пару часов назад, когда она позвонила свекрови и попросила о помощи, та спросила, можно ли ей взять с собой друга. Мать Патрика жила насыщенной жизнью, у нее было много подруг, и случалось, что кто-то из них приходил вместе с ней, когда она занималась детьми, но то, как она произнесла слово «друг», заставило ее невестку насторожиться. Неужели впервые после развода с отцом Патрика Кристина познакомилась с новым мужчиной?

Эта мысль позабавила писательницу, и она улыбнулась, заводя мотор. Патрик придет в ужас. У него не возникает никаких проблем по поводу того, что у его отца уже много лет другая жена, но в отношении мамы все почему-то по-другому. Каждый раз, когда Эрика в шутку говорила, что зарегистрирует Кристину на каком-нибудь сайте знакомств, у ее супруга делался несчастный вид. Однако пора ему смириться с мыслью, что у его мамы может быть собственная жизнь. Фальк хихикнула и поехала в сторону Гётеборга.





* * *


Юнас резкими движениями убирался в своем ветеринарном кабинете. Его раздражало, что Марта не разрешила Молли поехать на соревнования. Надо было дать дочери шанс. Отец знал, как все это важно для нее, и ее разочарование отзывалось у него в сердце.

Пока она была маленькой, было так удобно, что кабинет Юнаса располагался в том же доме, что и их жилые комнаты. Он не был уверен, что Марта в состоянии полноценно позаботиться о малышке, и, ведя прием, мог заглядывать к ним буквально после каждого визита, чтобы удостовериться, что с дочерью все в порядке.

В отличие от Марты, Перссон желал ребенка — человека, который понесет его наследие дальше. Он хотел увидеть в этом ребенке самого себя и всегда был убежден, что у него родится мальчик. Но вместо этого родилась Молли, и уже во время родов Юнаса охватили чувства, о существовании которых он раньше не догадывался.

Марта же положила ребенка ему на руки с совершенно равнодушным лицом. Ревность, промелькнувшая в ее глазах, мгновенно растаяла. Муж ожидал от нее такой реакции, так что все было нормально. Марта принадлежит ему, он — ей, и со временем она поймет, что ребенок не нарушил, а скорее укрепил их отношения.

Еще когда Перссон только впервые увидел свою будущую жену, ему уже стало ясно, что она идеально ему подходит. Это был его астральный двойник, родственная душа. Затертые слова, клише, но в их случае они отражали самую суть. Единственное, по поводу чего у них возникали разногласия, — это Молли. Однако Марта старалась всегда идти мужу навстречу. Она воспитывала дочь так, как он того хотел, и не вмешивалась в его отношения с Молли, обратив всю свою энергию на альянс с мужем.

А он надеялся, что супруга понимает, как сильно он ее любит и как она важна для него. Он постоянно старался показать это, проявлял терпение и делился с ней всем, что было у него на душе. Лишь в одном случае его охватили сомнения. Тогда он на мгновение ощутил пропасть между ними, угрозу тому симбиозу, в котором они так долго существовали. Но теперь эти сомнения рассеялись.

Юнас улыбнулся и поправил коробку с одноразовыми перчатками. За многое он должен быть благодарен — и он прекрасно знал об этом.





* * *


Мелльберг надел на Эрнста поводок, и пес мгновенно оживился, рванув к входной двери. Анника, сидевшая за стойкой администратора, подняла глаза, и Бертиль пояснил, что пойдет обедать домой, после чего с облегчением вышел из участка на свежий воздух. Едва захлопнув за собой дверь, он жадно сделал глубокий вдох. После того что рассказал ему Хедстрём, в кабинете вдруг стало тесно и душно.

Торговая улица была пуста. Зимой жизнь в поселке замирала, и это обычно означало, что начальник полицейского участка может спокойно поспать часок-другой. Зато летом, казалось, нет предела тому, что могут удумать люди — по глупости или под влиянием алкоголя. От туристов были одни неприятности, так что Мелльберг предпочел бы, чтобы Танумсхеде и его окрестности оставались пустынными круглый год. К концу августа он обычно чувствовал себя совершенно изможденным от обилия работы. Ужасную профессию он себе выбрал! Хотя, с другой стороны, у него был врожденный талант к полицейской работе, и это его проклятие. К тому же у многих он вызывает зависть. Бертиль замечал взгляды, исполненные плохо скрываемой завистью, которые иногда бросали на него Патрик, Мартин и Йоста. А вот Паула, кажется, не была от него в восторге, но это и понятно. Она не глупа, этого он не стал бы утверждать, и у нее случались озарения, когда она вносила весомый вклад в общую работу. Но у нее отсутствовала мужская логика, так что она не могла полноценно оценить его острый ум.

Дойдя до дома, «прирожденный полицейский» почувствовал, что настроение у него исправилось, а мысли прояснились от свежего воздуха. Хотя все, что произошло с этой девчушкой, было ужасной трагедией, создавшей массу работы в спокойный сезон, Бертиля не покидало ощущение, что все это довольно увлекательно. К тому же у него появится прекрасная возможность показать себя.

— Есть кто дома? — крикнул он, войдя в холл и сразу заметил ботинки Паулы, которые свидетельствовали, что они с Лизой зашли погостить.

— Мы в кухне! — крикнула Рита, и Мелльберг спустил Эрнста с поводка, чтобы тот мог побежать и поприветствовать Сеньориту. Сам хозяин дома потопал ногами по коврику в прихожей, чтобы стряхнуть с себя снег, после чего повесил куртку и вошел в квартиру.

В кухне Рита как раз накрывала на стол, а ее дочь стояла и рылась в шкафу, держа дочь в слинге на животе.

— У нас кофе кончился, — доложила она.

— В дальнем правом углу, — сказала Рита, указывая пальцем на шкаф. — Я на тебя тоже накрываю, чтобы ты хоть что-нибудь поела, раз уж ты пришла.

— Спасибо, очень мило. Ну, что слышно на работе? — спросила Паула и обернулась к Мелльбергу, держа в руке пачку кофе. Он оказался именно там, где сказала хозяйка, — в кухне у нее царил военный порядок.

Бертиль мысленно взвесил, следует ли рассказывать о результатах вскрытия изнуренной кормящей матери. Однако он понимал, что Паула придет в бешенство, если потом задним числом узнает, что он скрыл от нее столь важную информацию, так что полицейский вкратце изложил то, что Патрик только что сообщил ему. Рита, стоявшая возле посудного шкафа, на мгновение словно остолбенела, но потом продолжила доставать приборы.

— Фу, какой ужас! — воскликнула ее дочь и села за кухонный стол. Задумавшись, она машинально погладила Лизу по спине. — Ты сказал — отрезанный язык?

Мелльберг навострил уши. Несмотря ни на что, Паула демонстрировала иной раз способность к полицейской работе, а память у нее была феноменальная.

— О чем ты подумала? — с живым интересом спросил он, усевшись рядом с ней.

Молодая мать покачала головой:

— Точно не знаю, но мне это что-то напоминает… Черт, мозги совсем не работают! До чего же это бесит!

— Пройдет, — сказала Рита, стоявшая возле мойки, где она была занята приготовлением большой порции салата.

— Ну да, хотя сейчас это меня ужасно раздражает, — проговорила Паула. — Что-то в этой истории с языком кажется мне знакомым…

— Обычно лучше не думать, потом само вспомнится, — посоветовала ее мать.

— Угу, — ответила молодая женщина, но Бертиль видел, что она все еще роется в своей памяти. — Может быть, я читала нечто подобное в старых полицейских рапортах… Можно я зайду сегодня на работу?

— Ты действительно собираешься пойти туда с Лизой, когда на улице такая холодина? И работать? Ты и без того так устала! — запротестовала Рита.

— Какая разница, где я буду усталая — здесь или там? — пожала плечами ее дочь. — Может быть, можно оставить Лизу у тебя? Я ненадолго, только посмотрю кое-что в архиве.

Рита проворчала что-то себе под нос, однако Мелльберг знал, что она с удовольствием посидит с внучкой, даже если существует риск, что у малышки начнется очередной приступ крика. Ему показалось даже, что Паула как-то сразу ожила при мысли о том, чтобы пойти на работу.

— Мне хотелось бы иметь доступ к протоколу вскрытия, когда я приду, — сказала она. — Надеюсь, это можно устроить, несмотря на то что формально я в декрете?

Ее начальник фыркнул. Какая разница, в декрете она или нет? Бертиль понятия не имел, какие на этот счет существовали распоряжения, но одно было ясно — если бы он следовал всем правилам и предписаниям, как общим, так и касающимся профессии полицейского, работа бы вообще не делалась.

— Протокол хранится у Анники среди других материалов следствия, — сказал он своей сотруднице. — Обратись к ней, когда придешь.

— Отлично, тогда я постараюсь привести себя в порядок, чтобы не пугать наших ребят, а потом приду, — обрадовалась Паула.

— Но сначала поешь, — сказала Рита.

— Да, мама.

С плиты доносились такие запахи, от которых у Мелльберга заурчало в животе. Ритина стряпня не могла сравниться ни с чем на свете. Правда, у нее был один недостаток — она была скупа на десерты. Перед своим внутренним взором хозяин дома уже видел булочки из кондитерской. Один раз он там сегодня уже побывал, но, может быть, завернуть еще раз по пути обратно в участок? Обед оставался каким-то незавершенным без сладкого.





* * *


Йоста немногого требовал от жизни. Если голова и ноги в тепле, то ты уже доволен — как говаривал его дедушка. И только теперь Флюгаре начал понимать, что именно имел в виду старик: не стоит иметь завышенных ожиданий. И с тех пор, как Эбба Старк снова вошла в его жизнь, после странных событий прошедшего лета, он был вполне доволен жизнью. Эта женщина вернулась обратно в Гётеборг, и полицейский немного волновался, не исчезнет ли она снова с его горизонта — вдруг ей не захочется поддерживать отношения со старым перцем, которого знала когда-то в детстве? Но Эбба то и дело звонила ему, а навещая свою мать в Фьельбаке, всегда пользовалась случаем, чтобы зайти и к нему тоже. Конечно, после пережитого она была хрупка и ранима, однако с каждой встречей Йосте казалось, что она окрепла. Он от души желал, чтобы ее раны зарубцевались и к ней вернулась вера в любовь. Может быть, в будущем она встретит нового мужчину и снова станет матерью? И может быть, тогда, если повезет, он сможет поучаствовать в жизни ее семьи как бонусный дедушка[14] и снова позаботиться о малыше? Это была его самая большая мечта: ходить среди малиновых кустов у себя на участке с маленьким ребеночком — ребеночком, который, шагая вперевалку и держась за его палец, помогал бы собирать сладкие спелые ягоды.

Однако сейчас было не время предаваться мечтам. Он должен сосредоточиться на расследовании. Дрожь пробежала у Флюгаре по спине при мысли о том, что рассказал Патрик о травмах Виктории, однако он заставил себя вытеснить неприятные чувства. Застревать в них не годится. За годы работы полицейским Йоста повидал немало страданий, и хотя это, пожалуй, затмевало собой все, с чем ему приходилось сталкиваться ранее, его принцип оставался прежним — делать свое дело.

Достав и проглядев найденный отчет, он на некоторое время задумался, а потом поднялся и пошел в кабинет Хедстрёма, расположенный за стенкой.

— Юнас написал заявление о краже всего за несколько дней до исчезновения Виктории, — рассказал старый полицейский. — И кетамин значится в списке похищенного. Я мог бы съездить в Фьельбаку и поговорить с ним, пока вы с Мартином ездите в Гётеборг.

Он поймал на себе взгляд Патрика, и, хотя его это несколько ранило, Йоста понял его удивление. Самым работящим сотрудником у них в участке он никогда не был, да и сейчас не претендовал на эту роль. Однако потенциал у Флюгаре имелся, и в последнее время у него возникло новое чувство. Он хотел, чтобы Эбба гордилась им. Кроме того, он очень переживал за семью Хальбергов, чьи мучения наблюдал в течение стольких месяцев.

— Несомненно, тут может быть связь. Отлично, что ты об этом вспомнил, — сказал Хедстрём. — Но ты готов поехать один? А то мы могли бы поехать туда завтра вместе.

Йоста отмахнулся:

— Да нет, я справлюсь сам. Тут дело-то небольшое, и к тому же заявление у него тогда принимал именно я. Удачной вам поездки в Гётеборг.

Он кивнул Патрику и направился к машине.

Ему понадобилось всего пять минут, чтобы доехать до конной фермы в окрестностях Фьельбаки, и вскоре пожилой полицейский заехал на двор и припарковал машину перед домом Перссонов.

— Тук-тук! — произнес он, открывая дверь на задней стороне дома.

Помещение ветеринарной консультации было небольшим: маленький холл, кухонный уголок и небольшой кабинет.

— Надеюсь, у тебя тут нет удавов, пауков или других несимпатичных животных? — пошутил гость, увидев хозяина этих «владений».

— Нет, Йоста. Можешь не опасаться, — отозвался Юнас. — К счастью, таких зверей в Фьельбаке водится немного.

— Можно зайти к тебе ненадолго? — спросил Флюгаре, вытирая ноги о коврик у двери.

— Конечно, следующий посетитель у меня только через час. Похоже, денек сегодня выдался спокойный. Куртку можешь повесить вот сюда. Хочешь кофе?

— Да, с удовольствием, если тебя это не затруднит.

Перссон покачал головой и отошел к кухонному уголку, где стояла кофемашина и лежало несколько разных капсул.

— Пришлось вот купить такой аппарат — ради собственного выживания, — усмехнулся он. — Крепкий или некрепкий? С молоком? С сахаром?

— Крепкий, с молоком и с сахаром.

Йоста повесил куртку и уселся на один из двух стульев для посетителей.

— Вот, пожалуйста, — Юнас протянул ему чашку и сел напротив. — Насколько я понимаю, речь пойдет о Виктории.

— Да нет, я хотел расспросить тебя о той краже, которая произошла у тебя здесь, в консультации, — возразил Флюгаре.

Ветеринар приподнял брови:

— Вот оно что! Я думал, вы давно списали то дело в архив. Честно говоря, я немного расстроился тогда, что вы не сильно продвинулись в расследовании, хотя и понимаю, что вам пришлось бросить все силы на поиски Виктории. Подозреваю, что ты не можешь рассказать, почему вы вдруг снова заинтересовались той кражей?

— К сожалению, не могу, — ответил Йоста. — Скажи, как ты заметил, что у тебя в кабинете произошла кража? Понимаю, что мы уже об этом говорили, но будет очень хорошо, если ты расскажешь всю историю еще раз.

Он развел руками, как бы извиняясь, и чуть не опрокинул чашку с кофе. Поймав ее в последний момент, полицейский на всякий случай решил держать ее в руках.

— Ну, как я уже рассказывал, дверь была взломана, когда я пришел сюда утром, — стал вспоминать ветеринар. — Это было, наверное, около девяти утра. Я обычно прихожу на работу в это время — народ редко обращается ко мне раньше девяти. Как бы там ни было, я тут же увидел, что здесь побывали воры.

— А как все выглядело внутри?

— Не так уж и ужасно. Содержимое шкафов было вывернуто и разбросано по полу, но не более того. Самое неприятное, что шкаф с наркотическими препаратами, который я всегда так тщательно запираю, тоже оказался взломан. Хотя уровень преступности в Фьельбаке не слишком высок, те немногие наркоманы, которые тут есть, наверняка в курсе, что у меня в шкафчике хранится нечто интересное. Хотя раньше у меня таких проблем не возникало.

— Я понимаю, кого ты имеешь в виду, — и мы допросили их всех сразу после кражи. Нам ничего не удалось от них добиться, однако мне кажется, что они не сумели бы смолчать, будь это кто-то из них, и к тому же мы не нашли никаких отпечатков пальцев, совпадающих с их отпечатками.

— Да, ты наверняка прав. Это кто-то другой.

— Что именно пропало? Знаю, это записано в заявлении, но я бы хотел, чтобы ты еще раз это назвал.

Юнас наморщил лоб:

— Я уже и не помню точно. Но из наркотических препаратов — этилморфин, кетамин и кодеин. Кроме того, пропали некоторые медицинские расходные материалы — бинты, антисептики и… одноразовые перчатки, вот что. Обычные дешевые вещи, которые можно купить в любой аптеке.

— Если только человек не задался целью избежать излишнего внимания, которое можно вызвать, покупая массу всего такого в аптеке.

— Это верно.

Перссон отхлебнул глоток кофе. Это был последний кофе в его чашке, и он поднялся, чтобы налить себе еще.

— Тебе добавить? — предложил он посетителю.

— Нет, спасибо, у меня еще есть, — ответил Йоста, заметив, что совсем забыл про собственный кофе. — Расскажи более подробно о наркотических препаратах. Может быть, какой-то из них представляет особую ценность в глазах наркоманов?

— Пожалуй, это кетамин, — подумав, произнес ветеринар. — Я слышал, что он в последнее время приобретает популярность в некоторых кругах. Его распространяют на вечеринках под названием «Спешиал К».

— Как ты используешь его в своей ветеринарной практике?

— И мы, и обычные доктора применяем его как анестезию при хирургических вмешательствах. При использовании наркоза существует риск угнетения дыхания и сердечной деятельности, а у кетамина таких побочных эффектов нет.

— А каким животным его вводят?

— Преимущественно собакам и лошадям. Чтобы они заснули надежно и эффективно.

Флюгаре осторожно вытянул ноги. Хруст в суставах с каждой зимой становился все сильнее, а подвижность их уменьшалась.

— Сколько кетамина у тебя пропало? — задал он следующий вопрос.

— Если я правильно помню, четыре бутылки по сто миллилитров.

— Это много? Какую дозу ты даешь лошади, например?

— Это зависит от веса лошади, — ответил Юнас. — Примерно два миллилитра на сто килограммов веса.

— А людям?

— Честно говоря, даже не знаю. Тебе придется спросить какого-нибудь анестезиолога или медсестру. Они наверняка смогут дать тебе точные сведения. Я изучал несколько курсов общей медицины, но это было много лет назад. Моя специальность — животные, а не люди. Но почему тебя так интересует именно кетамин?

Йоста заколебался. Он не знал, стоит ли рассказывать о своих подозрениях — и тем самым раскрывать истинную причину расспросов. С другой стороны, ему было любопытно взглянуть, как отреагирует Юнас. Если, вопреки ожиданиям, кетамином воспользовался он сам, а о пропаже заявил для отвода глаз, то это, наверное, как-то отразится у него на лице.

— Мы получили результаты вскрытия, — проговорил он наконец. — В крови Виктории обнаружены следы кетамина.

Перссон вздрогнул и посмотрел на него с удивлением и испугом:

— Ты хочешь сказать, что кетамином, украденным из моего кабинета, воспользовался тот, кто ее похитил?

— По этому поводу мы ничего не можем сказать, но, учитывая тот факт, что кража произошла перед самым ее исчезновением и неподалеку от того места, где ее видели в последний раз, это вполне вероятно.

Юнас потряс головой:

— Какой ужас!

— У тебя нет никаких подозрений по поводу того, кто мог проникнуть к тебе в кабинет? Не заметил ничего подозрительного перед этим или сразу после?

— Нет, я правда понятия не имею. Как я уже сказал, это первый случай за все эти годы. И я всегда очень тщательно все запираю.

— И ты не думаешь, что кто-то из девочек?.. — Йоста кивнул головой в сторону конюшни.

— Нет, не представляю себе. Возможно, они тайком пробовали самогонку и наверняка выкурили по сигаретке. Но никто из них даже близко не располагает информацией о том, что у ветеринаров имеются наркотические препараты, которые можно использовать, так сказать, для кайфа. Ты можешь поговорить с ними, если хочешь, однако я совершенно уверен, что они о таком слыхом не слыхивали.

— Ты наверняка прав, — пробормотал Флюгаре. Он не мог придумать, о чем бы таком еще спросить Юнаса, и тот заметил его нерешительность.

— У тебя есть ко мне еще вопросы? — спросил ветеринар и криво улыбнулся: — Если нет, то давай продолжим беседу в другой раз. Скоро ко мне придет следующая пациентка. Танцующая мышка[15] Нелли съела что-то неподобающее.

— Фу, не понимаю, зачем народ держит таких животных, — пробормотал Йоста, поморщив нос.

— Ты себе даже не представляешь, какие у людей иногда бывают питомцы, — сказал его собеседник и крепко пожал ему руку на прощание.





* * *


Уддевалла, 1968 год



С самого начала она поняла, что что-то не так. Ее не покидало чувство, что чего-то не хватает. Лайла не могла точно сформулировать, чего именно — и, похоже, это замечала только она. Раз за разом она заводила об этом разговор, предлагала показать девочку врачам. Но Владек не слышал ее. Ведь доченька такая милая и спокойная. Не может у нее быть никаких проблем.

Затем признаки стали отчетливее. Личико девочки всегда оставалось серьезным. Молодая мать все ждала ее первой улыбки, но так и не дождалась. Теперь уже и Владек начал понимать, что что-то не так, однако не воспринял это всерьез. На приеме у детской медсестры Ковальской сказали, что все дети развиваются по-разному, что готовых шаблонов нет и что все придет позже. Но она была уверена: у ее дочери чего-то не хватает.

Девочка никогда не кричала. Иногда Лайла едва сдерживалась, чтобы не ущипнуть ее, не начать трясти, не сделать что угодно, лишь бы вызвать хоть какую-нибудь реакцию. Когда дочка бодрствовала, она молча лежала и наблюдала мир таким мрачным взглядом, что Ковальская порой отшатывалась от нее в ужасе. Какой-то первобытный мрак сквозил не только во взгляде ребенка — он исходил от всего его тела.

Материнство оказалось совсем не таким, каким молодая женщина его себе представляла. Те образы, которые ей рисовались, те чувства, которые она ожидала испытать, держа на руках новорожденную, — все это никак не вязалось с действительностью. Она подозревала, что все дело в ребенке, но ведь она мать этой девочки! А задача матери — защищать своего малыша, что бы ни случилось.





* * *


Ехать с Патриком на машине было, как всегда, ужасно. Мартин вцепился в ручку над пассажирским сиденьем и молился про себя, хотя вовсе не был верующим.

— Дорога сегодня отличная, — сказал Хедстрём.

Они проехали церковь в Квилле, и он слегка сбросил скорость, когда они пересекали небольшой поселок. Но вскоре водитель снова нажал на газ, и на узком повороте через пару километров Мартина так крепко вдавило в дверь, что он невольно прижался щекой к холодному стеклу.

— Не жми на газ на поворотах, Патрик! — не удержался он от восклицания. — Не важно, что тебе там когда-то объяснял твой инструктор по вождению — это неправильная техника!

— Да я отлично вожу машину, — проворчал его коллега, но все же немного сбросил скорость. Такого рода дискуссии они вели уже не раз — и эта явно была не последней.

— Как поживает Тува? — Молин заметил краем глаза, что, задавая этот вопрос, коллега украдкой покосился на него. Мартину хотелось, чтобы люди не держались с ним так осторожно. Его не огорчало, что они задают вопросы — наоборот! Ведь это показывало, что они заботятся о нем и о Туве. Вопросы ничего не ухудшали, ведь самое ужасное уже произошло. К тому же вопросы не могли разбередить старые раны — эти раны все равно вскрывались каждый вечер, когда Молин укладывал дочь и она спрашивала, где мама. Или когда потом он ложился в кровать, на своей половине, рядом с пустой половиной, где раньше спала Пия. Или каждый раз, когда он по привычке брался за телефон, чтобы позвонить и спросить, чего купить по дороге, — и понимал, что она уже никогда больше не ответит на его звонок.

— Хорошо, как мне кажется, — ответил молодой полицейский. — Ясное дело, она спрашивает про Пию, но, скорее, просит что-нибудь о ней рассказать. Похоже, она привыкла к мысли, что мамы нет. Дети в этом смысле мудрее нас.

Затем он снова замолчал.

— Даже не представляю себе, что бы я делал, если бы Эрика умерла, — тихо проговорил Патрик.

Мартин понял, что он подумал о событиях двухлетней давности, когда не только Эрика, но и их неродившиеся близнецы чуть не погибли в автомобильной катастрофе.

— Не знаю, как бы я смог жить дальше, — продолжал Хедстрём. Его голос дрожал от одного воспоминания о том дне, когда он чуть не потерял жену.

— Смог бы, — ответил его коллега, глядя на заснеженный пейзаж, мимо которого они проезжали. — Приходится жить дальше. И всегда есть тот, ради кого стоит жить. У тебя осталась бы Майя. Тува для меня — все, и в ней живет частичка Пии.

— Как ты думаешь, появится когда-нибудь в твоей жизни новая женщина?

Мартин видел, что Патрику нелегко было выговорить этот вопрос, словно он коснулся запретной темы.

— Сейчас мне это кажется немыслимым, но так же немыслимо и думать, что я до конца своих дней буду один, — признался он. — Как будет, так и будет. Пока мы с Тувой заняты тем, чтобы найти баланс в нашей жизни. Пока мы стараемся заполнять пустоту, насколько это возможно. Ведь не только я должен быть готов к новым отношениям — Тува тоже должна согласиться впустить кого-то в свою семью.

— Разумно, — ответил Хедстрём, а затем вдруг ухмыльнулся: — К тому же в Тануме осталось не так уж много девушек. Ты успел перебрать почти всех до того, как повстречался с Пией. Так что тебе придется расширить зону поиска, чтобы избежать повторений.

— Ха-ха, смешно! — сказал Мартин, чувствуя, что краснеет. Патрик преувеличивал, однако в его словах содержалась доля правды. Молин никогда не был классическим ловеласом, но его мальчишеский шарм, рыжие волосы и веснушки почему-то всегда смягчали женские сердца. Однако когда в его жизнь вошла Пия, флирт прекратился. Любвеобильный полицейский даже не смотрел в сторону других девушек, пока она была рядом. Он очень любил ее, и ему ее сейчас так не хватало…

Внезапно он почувствовал, что не в силах больше говорить об умершей любимой. Боль ударила его в солнечное сплетение — жестко и беспощадно, и он поспешил сменить тему. Патрик все понял, и оставшуюся дорогу до Гётеборга они говорили только о спорте.





* * *


Эрика поколебалась минуту, прежде чем нажать на кнопку дверного звонка. Всегда довольно трудно разговаривать с ближайшими родственниками пострадавших, но мать Минны по телефону производила впечатление человека спокойного и открытого. Никакого металла или скепсиса в голосе, столь обычного, когда Фальк связывалась с родственниками во время работы над своими книгами. А ведь на этот раз речь шла не о каком-нибудь давнем деле — история все еще продолжалась!

Писательница нажала на кнопку. Вскоре за дверью послышались шаги, и затем она приоткрылась.

— Добрый день, — осторожно начала Эрика. — Вы Анетт?

— Нетти, — ответила открывшая ей женщина и сделала шаг в сторону, пропуская гостью в квартиру.

«Грустно», — подумала Фальк, едва войдя в холл. И хозяйка, и квартира производили какое-то тягостное впечатление, что, похоже, объяснялось не только исчезновением Минны. Женщина, стоявшая перед ней, казалось, давно отчаялась под гнетом разочарований, которые уготовила ей жизнь.

— Проходите, — сказала Нетти и первой прошла в гостиную.

Повсюду лежали вещи, которые случайно оказались там — да так и остались. Хозяйка бросила нервный взгляд на кучу вещей на диване, но в конце концов просто сбросила их на пол.

— Я собиралась прибраться… — пробормотала она, но конец фразы так и повис в воздухе.

Эрика исподтишка разглядывала Анетт Вальберг, присев на краешек дивана. Мама Минны была почти на десять лет моложе ее, но выглядела как ровесница, если не старше. Кожа у нее была сероватого цвета — видимо, от бесконечного курения, а волосы тусклыми и спутанными.

— Мне только хотелось бы узнать… — Нетти потуже запахнула старую, всю в катышках, кофту — она явно пыталась набраться храбрости, чтобы задать вопрос. — Прости, я немного нервничаю. Нечасто ко мне в гости заходят знаменитости. Собственно говоря — никогда.

Она рассмеялась сухим смешком, и на мгновение ее гостья увидела, какой эта женщина была раньше — когда искра жизни в ней еще не погасла.

— Да ну, это так дико звучит, когда ты называешь меня таким словом, — проговорила писательница и поморщилась. Она и вправду терпеть не могла, когда ее называли знаменитостью. В этом слове Фальк совсем не узнавала себя.

— Но ведь ты и есть знаменитость, — возразила ее новая знакомая. — Я видела тебя по телевизору. Но тогда у тебя было побольше косметики.

Она посмотрела из-под челки на лицо Эрики, начисто лишенное макияжа.

— Да, они всегда тебя так намажут, когда приглашают на телевидение, — согласилась та. — Но так надо — там очень яркие лампы, и без грима человек выглядит ужасно. А в обычной жизни я практически не крашусь.

Она улыбнулась и заметила, что Вальберг немного расслабилась.

— И я тоже не крашусь, — ответила Нетти, и в том, что она указывала на такой очевидный факт, было нечто трогательное. — Я только хотела спросить… почему ты решила прийти сюда? Полиция беседовала со мной несколько раз.

Эрика задумалась. На самом деле у нее не было наготове никакого разумного объяснения. Правдивее всего было бы ответить «из любопытства», но она не могла произнести такие слова вслух.

— Я не раз сотрудничала с местной полицией, — ответила наконец писательница. — И теперь они привлекают меня, когда у них не хватает собственных ресурсов. А после того, что произошло с девочкой, пропавшей из Фьельбаки, им нужна дополнительная помощь.

— Да? Как странно, что…

Нетти опять не договорила, и Фальк не стала переспрашивать. Ей хотелось начать задавать свои вопросы о Минне.

— Расскажи об обстоятельствах исчезновения твоей дочери, — попросила она.

Анетт еще туже запахнулась в кофту. Она уставилась на свои колени, и когда заговорила, голос ее звучал так глухо, что Эрике было трудно разобрать ее слова:

— Поначалу я не поняла, что она пропала. То есть не подумала, что это серьезно. Она уходила и приходила по своему усмотрению. Мне никогда не удавалось управлять Минной. У нее была сильная воля, а я…

Нетти подняла глаза и посмотрела в окно.

— Иногда она ночевала у подруг дня два-три, — продолжила она после паузы. — Или у какого-нибудь парня.

— Ты имеешь в виду кого-то конкретного? У нее был бойфренд? — вставила Эрика.

Вальберг покачала головой:

— Нет, насколько мне известно, нет. Общалась она с несколькими разными, но — нет, пожалуй, особых отношений у нее ни с кем не было. Строго говоря, в последнее время она казалась веселее, чем обычно, так что я даже задумалась. Но потом спросила ее подружек — они не слыхали ни о каком бойфренде, а у них была целая компания, так что они наверняка знали бы, если бы что-нибудь такое было.

— Тогда почему, как ты думаешь, она стала повеселее?

Анетт пожала плечами:

— Не знаю. Но помню себя в этом возрасте — случались резкие перепады настроения. Может быть, это объяснялось тем, что Юхан съехал.

— Юхан?

— Да, мой бойфренд. Он жил у нас некоторое время. Но они с Минной не сошлись характерами.

— Когда он съехал?

— Точно не помню. За полгода до того, как пропала Минна.

— Полиция допрашивала его?

Нетти снова пожала плечами:

— По-моему, они допрашивали всех моих бывших. Здесь у нас иногда бывало шумно…

— Кто-нибудь из них когда-нибудь угрожал Минне или применял к ней насилие? — Эрика проглотила слюну, с трудом сдерживая закипавшую в ней злость. Она немало знала о том, как могут реагировать жертвы насилия. А после того что Лукас вытворял с Анной, писательница знала еще и то, как собственная воля может быть придавлена страхом. Но как можно допустить, чтобы этому подвергали твоего ребенка? Как мог настолько ослабеть материнский инстинкт? Позволить кому-то причинить вред твоему ребенку — физический или психический? Этого Эрика не могла понять. На мгновение ее мысли вернулись к Луизе, одинокой, прикованной цепью в подвале семейства Ковальских. Там было то же самое, только куда ужаснее.

— Ну да, такое случалось, — ответила ее собеседница. — Но Юхан ее не бил, они только все время орали друг на друга. Думаю, она испытала большое облегчение, когда он уехал. В один прекрасный день он просто собрал свои вещи и ушел. И больше мы ничего о нем не слышали.

— Когда ты поняла, что она не просто осталась у подружки?

— Она никогда не отсутствовала больше одного-двух дней. Так что, когда время прошло, а она все не появлялась и не отвечала на телефон, я обзвонила всех ее подружек. Никто не разговаривал с ней в течение трех дней, и тогда…

Фальк стиснула зубы. Как можно допустить, чтобы четырнадцатилетний подросток отсутствовал дома три дня, — и только тогда отреагировать? Про себя она решила, что будет строго контролировать своих детей, когда они дорастут до подросткового возраста. Никогда в жизни она не отпустит их из дома, не узнав, куда они направляются и с кем.

— Поначалу полиция вообще не восприняла мои слова всерьез, — продолжала Нетти. — Минну они знали раньше, с ней не раз случались… проблемы, так что они даже не хотели принимать у меня заявление.

— А когда ты поняла, что что-то случилось?

— Примерно сутки спустя. Затем они нашли ту даму, которая видела, как Минна садилась в машину. Учитывая исчезновение всех остальных девочек, они должны были сообразить. Мой брат считает, что я должна подать на них в суд. Он говорит, что будь на ее месте девочка из богатой семьи, как все остальные пропавшие девочки, они немедленно забили бы тревогу. Но таких, как мы, вообще не слушают. Это несправедливо.

Эрика проглотила свои предыдущие соображения. Интересно было отметить, что Нетти назвала других девочек богатыми. На самом деле они, скорее, относились к среднему классу, однако классовые различия — понятие относительное. Фальк и сама явилась сюда с массой предрассудков, которые лишь укрепились, едва она переступила порог. Имеет ли она право осуждать сидящую перед ней женщину? Ведь она понятия не имеет о тех обстоятельствах, которые повлияли на ее судьбу.

— Они должны были прислушаться! — искренне воскликнула Эрика и под влиянием чувства положила ладонь на руку Нетти.

Та вздрогнула, словно ее обожгли, но не отдернула руку. По ее щекам потекли слезы:

— Я наделала в своей жизни столько глупостей. Я… я… а теперь уже, скорее всего, поздно.

Голос не повиновался ей, слезы покатились у нее из глаз градом, словно открылся кран — писательница заподозрила, что Анетт слишком долго сдерживала плач. И теперь она рыдала — не только над своим пропавшим ребенком, который с большой вероятностью никогда уже не вернется, но и над всеми теми неправильными решениями, которые принимала и которые обеспечили ее дочери совсем не ту жизнь, которую Нетти мечтала ей дать.

— Я так хотела, чтобы у нас была настоящая семья! — плакала она. — Чтобы у нас с Минной появился кто-то, кто заботился бы о нас… Никто никогда о нас не заботился!

Ее тело сотрясалось от рыданий, и Эрика пересела поближе, обняла несчастную женщину и дала ей выплакаться у себя на плече. Она гладила ее по волосам и шептала ей, как поступала с Майей или близнецами, когда их надо было утешить. Про себя она подумала — кто-нибудь когда-нибудь утешал так Нетти? Возможно, и сама она никогда так не утешала Минну. Несчастная цепь разочарований в жизни, которая не сложилась так, как хотелось…

— Хочешь, я покажу тебе фотографии? — спросила вдруг Вальберг, высвобождаясь из объятий гостьи. Она вытерла глаза рукавом кофты и с надеждой посмотрела на Эрику.

— Конечно, хочу! — сразу же согласилась та.

Нетти поднялась и достала несколько фотоальбомов, стоявших на шаткой икеевской этажерке. Первый альбом был посвящен детству Минны. На фотографиях можно было увидеть молодую улыбающуюся Анетт с маленькой девочкой на руках.

— Какая ты тут счастливая! — вырвалось у писательницы.

— Да, прекрасное было время… Лучшее время в моей жизни. Мне было всего семнадцать, когда я ее родила, но я была так счастлива!

Вальберг провела пальцем по одной из фотографий.

— Но — боже мой! — как смешно мы тогда выглядели! — Она рассмеялась, и Фальк не без улыбки согласилась с ней. Мода восьмидесятых смотрелась ужасно, но мода девяностых оказалась ненамного лучше.

Они листали альбом, и годы протекали у них под пальцами. В детстве Минна была очень хорошенькой, но чем старше она становилась, тем более замкнутым делалось ее лицо, а свет в глазах понемногу гас. Эрика увидела, что и Нетти это заметила.

— Мне казалось, что я делаю все, что в моих силах, — тихо проговорила она. — А на самом деле — нет. Мне не следовало…

Ее взгляд задержался на одном из мужчин, фото которого несколько раз встречалось в альбоме. Их вообще было много, отметила про себя Эрика. Мужчины, которые входили в жизнь этой семьи, вызывали очередное разочарование, а потом исчезали.

— Кстати, вот Юхан. Наше последнее совместное лето, — Вальберг указала на другой снимок — летний и беззаботный. Высокий светловолосый мужчина стоял рядом с ней в беседке, обнимая ее одной рукой. Позади них угадывался красный домик с белыми углами, окруженный зеленью. Идиллию нарушало лишь мрачное лицо сидящей рядом Минны, которая недовольно косилась на мать и ее приятеля.

Нетти громко захлопнула альбом:

— Я хочу только одного — чтобы она вернулась домой. Тогда все будет по-другому. Все.

Фальк молчала. Некоторое время обе женщины сидели молча, не зная, что сказать. Однако это молчание не было неприятным — наоборот, в нем были покой и уверенность.

Внезапно зазвонил дверной звонок, и обе женщины вздрогнули. Нетти встала с дивана, чтобы открыть дверь. Эрика же, увидев, кто вошел в холл, вскочила от неожиданности.

— Привет, Патрик! — воскликнула она и глупо улыбнулась.





* * *


Паула вошла в кухню полицейского участка — а там, как она и предполагала, сидел Йоста. Увидев ее, он просиял:

— Здравствуй, коллега!

Женщина широко улыбнулась в ответ. Анника тоже безумно обрадовалась ее визиту, выскочила из-за стойки и горячо обняла ее, задав сто вопросов про маленькую чудненькую Лизу.

Флюгаре подошел к Пауле следом за секретарем и обнял ее, хотя и осторожнее, чем Анника, а потом стал разглядывать ее, держа на расстоянии вытянутой руки.

— Ты бледная как полотно, и вид у тебя такой, словно ты не спала несколько недель, — констатировал старый полицейский.

— Спасибо, Йоста, ты умеешь говорить комплименты, — пыталась отшутиться молодая мать, но затем увидела серьезность в его глазах. — Да, у меня были нелегкие месяцы. Быть мамой не всегда так замечательно, — добавила она.

— Да, я слышал, что малышка тебя гоняет и в хвост, и в гриву, так что я надеюсь, что это всего лишь визит вежливости и ты не собираешься утруждать себя работой. — Флюгаре нежно, но настойчиво отвел ее к стулу у окна. — Садись. Кофе.

Он налил чашку и поставил ее перед Паулой на стол, после чего налил кофе и себе и сел напротив.

— Ну, пожалуй, и то и другое, — ответила его коллега, отпивая маленький глоточек. Ей было странно уйти из дома одной, но, с другой стороны, приятно вновь почувствовать себя такой же, как прежде.

У Йосты между бровей пролегла морщинка:

— Да мы вроде справляемся.

— Я знаю. Но Бертиль сказал одну вещь, которая заставила меня кое-что вспомнить. Вернее — почувствовать, что я должна что-то такое вспомнить.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, он рассказал мне о результатах вскрытия Виктории. И мне показалось, что в этой истории с языком есть что-то знакомое. Но я не помню, где я с этим сталкивалась, так что хочу покопаться немного в архиве и попытаться освежить память. Мозг, к сожалению, совсем не работает. Видать, правду говорят — пока кормишь грудью, в голове каша. Я с трудом справляюсь с пультом от телевизора.

— О боже! Знаю, как это бывает, когда на все влияют гормоны. Помню, как Май-Бритт… — мужчина отвернулся и стал смотреть в окно.

Паула понимала, что он думает о ребенке, которого они с женой родили, но потеряли, и он знал, что она знает. Так что она не стала мешать ему — дала посидеть молча, предаваясь воспоминаниям.

— Ты не знаешь, что это может быть? — спросил Флюгаре наконец, снова обернувшись к сидящей рядом собеседнице.

— К сожалению, нет, — вздохнула она. — Было бы куда проще, если бы я по крайней мере знала, с какого конца взяться за дело. Архив-то немаленький!

— Да, рыться в нем без всякого плана — большой труд, — кивнул Йоста.

Женщина поморщилась:

— Знаю. Так что остается только поплевать на руки и взяться за дело.

— Ты уверена, что тебе не лучше находиться дома и отдыхать, заботясь о себе и о Лизе? — спросил ее коллега, по-прежнему встревоженно глядя на нее.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я здесь отдыхаю лучше, чем дома. И так приятно раз в жизни выбраться из пижамных штанов. Спасибо за кофе!

С этими словами Паула поднялась. В новые времена основная часть архивов хранилась в электронном виде, но все более старые материалы расследований по-прежнему лежали в участке в виде бумаг. Будь у сотрудников для этого возможности, они давно бы уже отсканировали все документы, и тогда все поместилось бы на один выносной жесткий диск вместо целого большого помещения в подвале. Но таких ресурсов у них не было, так что оставалось неясно, смогут ли они когда-нибудь это проделать.

Женщина спустилась по лестнице, открыла дверь и замерла на пороге. Боже, какое дикое количество бумаг! Даже больше, чем ей представлялось. Материалы следствия архивировались по годам, и чтобы иметь хоть какую-то стратегию в своих поисках, она решила начать с самых старых дел. Решительно вынув первый ящик, Паула уселась с ним на пол.

Спустя час она успела пройти лишь половину ящика и поняла, что это дело потребует уйму времени и, скорее всего, окажется бесплодным. Мало того что она не знала точно, что именно ищет — сотрудница полиции даже не была уверена, что это находится здесь, в архиве. Однако когда-то, придя на работу в участок, она читала много архивных материалов. Отчасти ради интереса, отчасти — чтобы представлять себе историю преступности в районе. Так что логично было предположить — то, что она пытается вспомнить, находится где-то здесь.

Ее размышления прервал стук в дверь. В помещение заглянул Мелльберг:

— Как у тебя дела? Рита звонила, просила меня заглянуть к тебе и передать, что они с Лизой чувствуют себя прекрасно.

— Как хорошо! — отозвалась Паула. — И у меня все замечательно. Однако подозреваю, ты не это хотел узнать?

— Ну, в каком-то смысле…

— К сожалению, я особо не продвинулась и даже не могу вспомнить, что надо искать. Даже начинаю сомневаться, было ли что-то подобное. Может быть, мой измученный недосыпом мозг решил сыграть со мной злую шутку?

— Нет-нет, только не начинай сомневаться! — попросил Бертиль. — У тебя очень развита интуиция, а к тому, что она подсказывает, нужно прислушиваться.

Паула с удивлением посмотрела на него. Поддержка и хорошие слова от этого человека? Сегодня явно не обычный день! Наверное, пора пойти купить лотерейный билет.

— Да, ты наверняка прав, — кивнула женщина, складывая бумаги из очередной папки в аккуратную стопочку. — Что-то все же было, и я постараюсь выяснить, что именно.

— Нам нужны все идеи, какие только могут быть. Сейчас у нас просто ничего нет. Патрик и Мартин уехали в Гётеборг беседовать с каким-то типом, который составит описание злоумышленника, заглядывая в некий магический стеклянный шар. — Мелльберг принял самый серьезный вид и продолжал измененным голосом: — Утверждаю, что убийца — человек в возрасте от двадцати до семидесяти лет, либо мужчина, либо женщина, проживающий в квартире или коттедже. Этот человек несколько раз бывал за границей, покупает продукты в «Ика» или «Консуме» и всегда смотрит «Танцы со звездами». А также трансляцию хорового пения из Скансена летом.

Паула невольно рассмеялась его пародии:

— Да уж, ты начисто лишен предрассудков, Бертиль! Но я не согласна с тобой. Верю, что эта встреча может нам что-то дать — особенно когда обстоятельства совершения преступления такие специфические, как в данном случае.

— Ну, посмотрим, кто из нас прав. Давай ищи дальше. Но только не переутомляйся. А то Рита меня убьет.

— Обещаю, — ответила Паула, улыбаясь, а затем снова принялась перелистывать бумаги.





* * *


Патрик был взбешен просто до белого каления. Его удивление при виде жены в гостиной у матери Минны быстро сменилось гневом. У Эрики была неприятная особенность — она любила совать нос в такие дела, которые ее совершенно не касались, и пару раз дело чуть не кончилось совсем печально. Но в присутствии Нетти полицейский не мог выказать своих чувств. Вместо этого ему пришлось сохранять хорошую мину при плохой игре во время всей беседы с хозяйкой дома, в то время как Эрика сидела рядом и слушала их с широко открытыми глазами и улыбкой Моны Лизы на губах.

Едва они вышли из дома — туда, где Анетт не могла их услышать, как Хедстрём взорвался:

— Что ты себе позволяешь, черт возьми?!

Ему нечасто случалось выходить из себя, и мужчина почувствовал, как у него разболелась голова, едва он произнес первые слова.

— Я подумала… — пробормотала его супруга, пытаясь поспеть за Патриком и Мартином, направляющимися к парковке. Молин молчал, и вид у него был такой, словно он предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте.

— Нет, ты не думала! Не могу поверить, что ты вообще включала мозги! — Разъяренный полицейский закашлялся. Вспышка гнева заставила его слишком резко вдохнуть в себя холодный зимний воздух.

— Вы не успеваете везде, вам постоянно не хватает людей, и я подумала, что… — снова попыталась вставить слово писательница.

— А ты не могла по крайней мере сначала переговорить со мной? Разумеется, я никогда не позволил бы тебе ехать и встречаться с родственниками в разгар следствия — подозреваю, что именно поэтому ты и не поставила меня в известность!

Фальк кивнула:

— Может быть, и так. Кроме того, мне нужна передышка в работе над книгой. У меня дело совсем застопорилось, и я подумала, что если я на некоторое время сосредоточусь на чем-то другом…

— Словно это расследование — своего рода трудотерапия! — выкрикнул ее муж так громко, что несколько птиц, сидевших на телефонных проводах чуть в стороне от них, в ужасе разлетелись. — Если у тебя творческий кризис, то ты могла бы найти более толковый способ решить эту проблему, чем вмешиваться в ход следствия. Ты что, совсем чокнулась?!

— Надо же, позвонили из шестидесятых и попросили передать, чтобы мы отдали им назад их выражение, — произнесла Эрика, пытаясь отшутиться, однако эти ее слова еще больше разозлили Хедстрёма.

— Это полный идиотизм! — продолжал он ругаться. — Как плохой английский детектив, где пожилая тетка бегает и всех допрашивает!

— Да, но когда я пишу свои книги, то занимаюсь примерно тем же, чем и вы. Беседую с людьми, выясняю обстоятельства, заполняю пробелы в материалах следствия, проверяю свидетельские показания…

— Знаю, и ты прекрасно это делаешь — как писательница! Но это полицейское расследование, и из самого названия ясно, кто должен им заниматься.

Все трое остановились у машины. Мартин в нерешительности стоял у одного из пассажирских сидений, словно не знал, как вести себя, оказавшись на линии огня.

— Но я ведь помогала вам раньше, это ты должен признать, — сказала Эрика.

— Да, помогала, — нехотя согласился Патрик. На самом деле его жена не только помогала полиции, но и самым активным образом способствовала раскрытию нескольких дел, в чем он, однако, не собирался признаваться.

— Вы едете домой? Неужели вы проделали такой немалый путь только ради того, чтобы побеседовать десять минут с Нетти? — попыталась сменить тему Фальк.

— Но ты ведь проделала весь этот путь только ради того, чтобы поговорить с ней, — огрызнулся ее супруг.

— Туше. — Эрика улыбнулась, и Патрик почувствовал, как его гнев угасает. Он просто не мог долго сердиться на жену, а она, к сожалению, прекрасно знала об этом.

— Ну мне-то не нужно экономить полицейские ресурсы, — продолжила она. — Какие у вас тут еще дела?

Хедстрём мысленно выругался: Эрика настолько умна, что это порой никому не идет на пользу. Он посмотрел на Мартина, ища у него поддержки, но тот лишь покачал головой. «Чертов трус», — подумал Патрик.

— Мы должны еще кое с кем встретиться, — признался он наконец.

— С кем? С кем встретиться? — тут же заинтересовалась писательница, и ее муж стиснул зубы. Он прекрасно понимал, насколько она упряма и любопытна, и это сочетание порой действовало ему на нервы.

— Мы намерены побеседовать с экспертом. Кстати, кто забирает детей? Мама? — спросил он, пытаясь перевести разговор на другие рельсы.

— Да, Кристина и ее новый бойфренд, — ответила Эрика с видом кота, только что проглотившего канарейку.

— Мама и ее — кто? — переспросил Патрик. Похоже, у него начиналась мигрень. Ну и денек! И чем дальше, тем хуже…

— Наверняка очень симпатичный дяденька, — почти добила его жена. — Так с каким экспертом вы намерены встречаться?

Хедстрём в изнеможении прислонился к машине. Он почувствовал, что ему придется капитулировать:

— С экспертом, который составляет психологические портреты злоумышленников.

— О, специалист по профилям! — воскликнула Фальк, и глаза ее загорелись.

Патрик вздохнул:

— Да нет, так его, пожалуй, назвать нельзя.

— Отлично, я поеду с вами, — заявила Эрика, после чего развернулась и пошла к своей машине.

— Нет, послушай!.. — крикнул муж ей в спину, но Мартин не дал ему договорить:

— Да брось, у тебя нет шансов. Разреши ей присутствовать. Она действительно не раз помогала нам, и к тому же на этот раз мы будем сами контролировать ситуацию. Три пары ушей всегда лучше, чем две.

— Да, но… — только и смог проворчать Патрик.

Он открыл дверцу, уселся за руль и вздохнул:

— Да и от матери Минны мы ничего толкового не узнали.

— Мы — нет, но, если нам повезло, Эрика могла узнать что-нибудь стоящее, — ответил Молин.

Хедстрём сердито посмотрел на него, а потом резко завел машину и выехал с парковки.





* * *


— В чем мы будем ее хоронить?

Вопрос мамы резанул Рикки как ножом. Ему уже казалось, что больнее, чем сейчас, быть не может, но мысль о том, что Викторию опустят в вечную тьму, вызвала у юноши такую боль, что ему хотелось закричать в голос.

— Да, давайте выберем что-нибудь покрасивее, — проговорил Маркус. — Может быть, то красное платье, которое она так любила?

— Папа, она его носила, когда ей было десять лет, — сказал Рикки. Несмотря на горе, он невольно улыбнулся тому, насколько все же плохо отец знает их дела.

— Неужели это было так давно? — переспросил Хальберг-старший, после чего поднялся и стал собирать со стола грязную посуду, но потом вдруг резко остановился и вернулся на свое место. Это происходило с ними со всеми. Они пытались по привычке делать обычные повседневные дела, но вдруг обнаруживали, что сил на это нет. Энергии не хватало ни на что. Сейчас им предстояло принять множество решений — о похоронах и поминках, а они едва могли решить, чего хотят на завтрак.

— Возьмите черное платье. От «Филиппы К», — сказал Рикки.

— Это какое? — спросила Хелена.

— То, которое вы с папой считали неприлично коротким, — напомнил ей сын. — В нем она вовсе не выглядела легкомысленно. Оно ей шло. В нем она была так хороша…

— Ты так считаешь? — переспросил Маркус. — Черный… Такой депрессивный цвет…

— Возьмите его, — настаивал Рикки. — В нем она чувствовала себя такой красивой. Вы разве не помните? Она копила деньги полгода, чтобы купить его.

— Ты прав. Ясное дело, надо надеть на нее то черное платье, — согласилась фру Хальберг и умоляюще посмотрела на юношу. — А музыка? Какую выберем музыку? Я даже не знаю толком, что она любила…

Она разрыдалась, и муж неуклюже погладил ее по руке.

— Пусть будет «Some die young» Лале[16] и «Beneath your beautiful» в исполнении «Лабринт», — предложил Рикки. — Это были ее любимые мелодии — и они подходят.

На принятие решений у него уходили все силы, комок подступал к горлу. Проклятый комок, который не оставлял его в покое.

— А чем мы будем угощать? — прозвучал еще один растерянный мамин вопрос. Руки ее бесцельно двигались по кухонному столу, пальцы казались такими тонкими и бледными…

— Бутербродным тортом. Вкус у нее был как у пенсионерки. Разве вы не помните — это же ее любимое блюдо! — Голос у парня сорвался, и он понял, что несправедлив. Ясное дело, родители все помнят. Мало того, они помнят куда больше, чем он сам. Их воспоминания уходят в прошлое куда дальше, чем его собственные. Наверняка у них их так много, что они не в состоянии сейчас выбрать нужные. Ему просто придется помочь им в этом.

— И рождественский лимонад, — добавил Хальберг-младший уже спокойнее. — Его она могла пить литрами. Его наверняка должны продавать и сейчас, так ведь?

Он попытался вспомнить, видел ли в магазинах в последнее время рождественский лимонад, но образы тех ярких бутылок так и не всплыли в его мозгу, и его охватило состояние, близкое к панике. Внезапно это стало главным делом его жизни — найти рождественский лимонад, чтобы подать его на похоронах.

— Я уверен, что его по-прежнему продают, — проговорил папа, успокаивающе положив ладонь юноше на руку. — Это прекрасная идея. Все, что ты предлагаешь, очень хорошо. Мы возьмем черное платье. Мама наверняка знает, где оно висит, и сможет погладить его. А тетушку Аннели попросим сделать несколько бутербродных тортов. Она так хорошо умеет их делать — Виктория обожала ее торты. Мы ведь собирались заказать такой ей на окончание школы…

На мгновение мужчина потерял нить разговора, но потом добавил:

— Как я уже сказал, я точно знаю, что рождественский лимонад есть в продаже. Мы купим его, это очень хорошо. Все будет хорошо.

«Нет, не будет хорошо!» — хотелось Рикки закричать во весь голос. Они сидели и обсуждали тот день, когда его сестру положат в гроб и закопают в землю. И ничто уже никогда не будет хорошо.

В дальнем уголке его души все больше жала и давила тайна. Казалось, по нему должно быть видно, что он что-то скрывает, но родители, похоже, ничего не замечали. Они просто сидели с пустыми глазами в маленькой кухне, где на окнах висели классические занавески с узором из брусники, которые так нравились маме, хотя дети и пытались убедить ее заменить их.

Изменится ли что-нибудь, если родители пробудятся от своего сна? Может быть, тогда они все увидят и поймут? Рикки осознал, что рано или поздно ему придется поговорить с полицейскими. Но смогут ли мама с папой вынести всю правду?





* * *


Иногда Марта чувствовала себя как ужасная заведующая детским домом из фильма «Энни». Девочки, девочки — вокруг одни девочки.

— Лив три раза подряд ездила на Блэкки! — крикнула Ида, с пылающими щеками приближаясь к ней по двору. — Теперь моя очередь!

Фру Перссон вздохнула. Вечно эти споры! В конюшне царила строгая иерархия, и хозяйка видела и понимала в битвах девочек больше, чем они сами. Чаще всего она поощряла в ученицах борьбу за власть, находя ее интересным зрелищем, но сегодня у нее просто не было на это сил.

— Этот вопрос вы должны урегулировать сами, — сказала она строго. — Не надо без конца ходить ко мне со всякими дурацкими пустяками.

Она увидела, как Ида испуганно попятилась. Девочки привыкли, что их преподавательница строга, однако она не имела обыкновения огрызаться на них.

— Прости, — поспешно проговорила Перссон, хотя и не от чистого сердца. Иду она считала избалованным нытиком — ее полезно было бы почаще ставить на место, но сейчас приходится думать о практической стороне дела. Ее семья зависит от доходов, которые приносит школа верховой езды. Никогда в жизни они не смогли бы существовать на те деньги, которые зарабатывает Юнас своей ветеринарной практикой, а девочки — точнее, их родители — являются их клиентами. Так что Марта вынуждена гладить их по шерстке.

— Прости, Ида, — повторила она. — Я немного не в себе из-за Виктории. Надеюсь, ты понимаешь меня.

Сделав над собой усилие, она улыбнулась девочке, которая тут же расслабилась:

— Да-да, я понимаю. Такой ужас! Что она умерла и все такое…

— Хорошо, тогда мы пойдем и поговорим с Лив, и ты сегодня будешь скакать на Блэкки. Или ты, может быть, захочешь прокатиться на Скирокко?

Глаза Иды засияли от счастья:

— А можно? Разве Молли не будет на нем кататься?

— Сегодня — нет, — ответила Марта и сделала невольную гримасу при мысли о дочери, которая лежала дома в своей комнате, обидевшись на весь свет из-за несостоявшихся соревнований.

— Тогда я лучше возьму Скирокко, так что пусть Лив катается на Блэкки, — великодушно проговорила Ида.

— Отлично. Значит, проблема решена.

Фру Перссон обняла ученицу за плечи, и они вошли в конюшню. В нос ей ударил лошадиный запах. Это было одно из немногих мест на земле, где Марта чувствовала себя дома, ощущала себя полноценным человеком. Единственным человеком, который обожал этот запах не меньше ее, была Виктория. Каждый раз, когда эта девочка входила в конюшню, в ее глазах появлялось то же блаженное выражение, которое, как знала хозяйка, было и у нее самой. Тоска по Виктории застала ее врасплох. Это чувство охватило женщину с неожиданной силой. Она замерла в проходе и услышала издалека, как Ида крикнула Лив, расчесывавшей коня по имени Блэкки в его деннике:

— Ты можешь на нем преспокойно кататься! Марта сказала, что я могу взять Скирокко.

Ее голос был полон злорадства.

Закрыв глаза, преподавательница как наяву увидела перед собой Викторию. Увидела темные волосы, взлетавшие вокруг ее лица, когда она скакала через двор перед конюшней. Увидела, как она мягко, но решительно заставляла всех лошадей слушаться каждого ее движения. Марта также обладала этой необъяснимой властью над лошадьми, однако между ней и ее любимой ученицей была большая разница. Лошади слушались фру Перссон, потому что уважали ее, но они еще и боялись свою хозяйку. Виктории же они подчинялись из-за ее мягких рук, но твердой воли. Этот контраст и очаровал Марту в свое время.

— Почему ей можно кататься на Скирокко, а мне нельзя? — вывел ее из задумчивости очередной детский капризный голосок.

Преподавательница посмотрела на Лив, которая внезапно выросла перед ней, сложив руки на груди:

— Потому что ты никого не подпускаешь к Блэкки. Так что тебе предоставляется возможность ездить на нем и сегодня. Как ты и хотела. Все довольны!

Она почувствовала, что у нее снова портится настроение. Насколько проще было бы делать свою работу, если бы ей приходилось заботиться только о лошадях!

Помимо всего прочего, у нее была собственная соплячка, с которой надо было что-то делать. Юнас терпеть не мог, когда жена называла Молли этим словом — как она ни старалась притворяться, что шутит. Она не понимала, как он может быть настолько слепым. Молли становилась невыносимой, но ее отец не желал ничего слышать по этому поводу, и Марта была бессильна что-либо сделать.

С самой первой встречи с Юнасом она знала: он — тот самый кусочек пазла, которого недоставало в ее жизни. Они с первого взгляда поняли, что созданы друг для друга. Каждый видел в другом себя — они по-прежнему оставались отражением друг друга и знали, что это навсегда. Единственное, что сейчас вставало между ними, — это Молли.

Юнас пригрозил бросить супругу, если она не согласится завести ребенка, и она вынуждена была пойти на это. Правда, на самом деле Марта до конца не верила, что он говорит серьезно. Как и она, он прекрасно понимал: если они расстанутся, то каждый из них никогда не найдет другого, кто бы настолько их понимал. Но она все-таки решила не рисковать. Найдя свою вторую половинку, она впервые в жизни уступила воле другого человека.

Когда на свет появилась Молли, произошло именно то, чего опасалась фру Перссон. Теперь ей приходилось делить Юнаса с кем-то другим. У нее как будто украли огромный кусок — и кто! Существо, у которого поначалу не было ни воли, ни самосознания. Этого она не могла понять.

Ее муж полюбил Молли с первой минуты, так естественно и безусловно, что она просто не узнавала его. И с этой минуты между ними был вбит клин.

Хозяйка конюшни пошла помочь Иде взнуздать Скирокко. Уже заранее она знала — дочь придет в ярость, что кому-то другому позволили сесть на ее коня, но после упрямства и обид Молли эта мысль приносила Марте лишь удовлетворение. Юнас тоже наверняка рассердится, но она знала, как навести его на другие мысли. Следующие соревнования уже через неделю — и он будет податлив как воск у нее в руках.





* * *


Задачу Паула взяла на себя не из легких, и Йоста все не мог перестать волноваться за нее. У нее был такой бледный вид!

Пожилой полицейский сидел и машинально перебирал бумаги у себя на столе. Его крайне тревожило то, что они не знали, как двигаться дальше в этом расследовании. Вся работа, проделанная с того момента, как пропала Виктория, оказалась безрезультатной, и теперь у них оставалось не так много зацепок. Беседа с Юнасом также мало что дала. Флюгаре специально попросил его еще раз рассказать все сначала, чтобы посмотреть — не скажет ли ветеринар чего-нибудь противоречащего его заявлению. Но Перссон передал ту же последовательность событий, что и в прошлый раз, без всяких отклонений. И его реакция, когда он узнал, что кетамин ввели Виктории, показалась естественной и вполне логичной. Йоста вздохнул. Ну что ж, он с таким же успехом мог уделить внимание другим заявлениям, которые тем временем пылились у него на столе.

Это была в основном всякая мелочевка: пропажа велосипедов, мелкие кражи, вражда соседей со всякими глупыми выходками и высосанными из пальца взаимными обвинениями. Но некоторые из них, однако, пролежали слишком долго, и полицейский испытал по этому поводу некоторый стыд.

Он взял заявление, которое находилось в самом низу стопки — иными словами, самое старое. Подозрение в краже со взломом. Но был ли взлом? Какая-то женщина по имени Катарина Маттссон обнаружила в своем саду мистические следы, прочел Флюгаре, а однажды вечером видела какую-то фигуру, стоявшую на ее участке и смотревшую в темноту. Заявление принимала Анника и, насколько Йосте было известно, та женщина больше в полицию не обращалась — стало быть, странные визиты прекратились. Но отследить это дело нужно, и он решил чуть позже позвонить заявительнице.

В тот момент, когда он уже собирался положить бумагу обратно на стол, рука его замерла в воздухе. Взгляд полицейского упал на адрес, указанный в заявлении, и в голове у него завертелись новые мысли. Конечно, это может быть и обычное совпадение — но, скорее всего, нет. Несколько минут Флюгаре интенсивно размышлял, перечитывая заявление, а потом принял решение.

Вскоре он уже сидел в машине по дороге в Фьельбаку. Дом, куда направлялся Йоста, располагался в жилом квартале под названием Сумпан. Он свернул на тихую улочку, где участки были маленькими и домики стояли плотно друг к другу. В эту поездку он отправился наобум, в надежде, что хозяйка окажется дома — и теперь, посмотрев на нужный дом, увидел в окнах свет. Дрожа от нетерпения, полицейский нажал на кнопку звонка. Если его предположение верно, то он может обнаружить нечто принципиально важное. Йоста покосился на дом, расположенный слева. Никого из семейства не было видно, и мужчина надеялся, что они не выглянут на улицу в тот момент, когда он стоит рядом с домом их соседки.

Он услышал приближающиеся шаги, а затем дверь перед ним открылась, и появившаяся на пороге женщина с удивлением уставилась на неожиданного гостя. Флюгаре поспешно представился и изложил суть дела.

— А, вот оно что! Я так давно вам звонила, что уже успела забыть всю эту историю. Проходите, — пригласила его хозяйка.

Она отступила на шаг в сторону, пропуская Йосту в дом. Двое детей лет пяти выглянули из комнаты на первом этаже, и Катарина кивнула им:

— Мой сын Адам и его друг Юлиус.

Оба мальчика просияли, увидев полицейского в униформе. Йоста неуклюже помахал им рукой, и тут они оба подскочили к нему и стали разглядывать его с головы до пят.

— Ты настоящий полицейский? А пистолет у тебя есть? А ты кого-нибудь застрелил? А наручники у тебя с собой? А у тебя есть рация, по которой ты можешь переговариваться с другими полицейскими? — засыпали они его вопросами.

Гость рассмеялся и поднял ладони:

— Спокойствие, мальчишки! Не все сразу! Да, я настоящий полицейский. Пистолет у меня есть, но он у меня сейчас не с собой, и я никогда ни в кого не стрелял. Что вы там еще спрашивали? Ах да — рация у меня тоже есть, я взял ее с собой, так что если вы будете очень шалить, я смогу вызвать подкрепление. И наручники у меня есть. Я вам их покажу, если вы дадите мне сначала спокойно поговорить с мамой Адама.

— Покажешь? Да-а! — Мальчики затанцевали вокруг него, подпрыгивая от радости, а Катарина покачала головой. День прошел не напрасно. Даже, может быть, целый год.

— Вы ведь слышали, что сказал Йоста! — шикнула она на детей. — Вы сможете посмотреть на рацию и наручники, только если дадите нам спокойно поговорить, так что идите смотрите мультики дальше — мы позовем вас, когда закончим.

— Ну ладно, — ответили мальчики и поплелись обратно в комнату, бросив последний восхищенный взгляд на полицейского.

— Прошу прощения за суету, — проговорила Катарина, направившись впереди него в кухню.

— Да нет, все очень мило, — сказал Флюгаре, следуя за ней. — Надо ловить момент и наслаждаться. Лет через десять они небось будут кричать мне вслед: «Гребаный коп!»

— Ой, не говорите так! — вздохнула его новая знакомая. — Я уже сейчас задумываюсь иногда, какие прелести принесет с собой подростковый возраст.

— Уверен, все будет хорошо. Вы с мужем наверняка держите сына в руках. У вас есть еще дети?

Йоста уселся за стол. Кухня была слегка потрепанной, но светлой и уютной.

— Нет, у нас только Адам, — ответила женщина. — Но мы… мы развелись, когда Адаму был всего год, и его папа не очень интересуется его жизнью. У него новая жена и новые дети — похоже, любви на всех не хватает. В тех редких случаях, когда Адам попадает туда, он чувствует себя скорее обузой.

Все это время она стояла спиной к гостю, отмеряя кофе из банки, но теперь обернулась и с сожалением пожала плечами:

— Извините, что я все это на вас вывалила. Иногда горечь переливает через край. Но мы прекрасно справляемся, Адам и я. И если его отец не видит, какой он замечательный мальчик, то он много потерял.

— Не стоит просить прощения, — ответил Йоста. — Похоже, у вас есть все основания испытывать разочарование.

«Бывают же такие уроды! — сердито подумал он про себя. — Как можно отбросить в сторону ребенка и целиком посвятить себя новым отпрыскам?!»

Он посмотрел на Катарину, которая теперь ставила на стол чашки. От нее исходило приятное спокойствие. По оценке Флюгаре, ей было лет тридцать пять. Из заявления он помнил, что она — учительница начальных классов, и у него возникло чувство, что ученики очень ее любят.

— А я думала, вы уже и не объявитесь, — сказала она и села, разлив по чашкам кофе и поставив на стол банку с печеньем. — И это не жалоба и не упрек. Когда пропала та девочка, Виктория, я поняла, что вы, само собой, должны сосредоточить все силы на ее поисках.

Она протянула полицейскому банку, и он взял три штуки. Овсяные. После «Балерины» это было его любимое печенье.

— Да-да, ясное дело, это отнимало у нас почти все время. Но мне следовало раньше посмотреть на ваше заявление более пристально, я прошу прощения, что вам пришлось ждать, — ответил он виновато.

— Ну, теперь же вы здесь, — ответила его собеседница и тоже взяла печенье.

Йоста благодарно улыбнулся ей:

— Расскажите, пожалуйста, все, что помните: что именно произошло и почему вы решили сообщить об этом в полицию?

— Стало быть… — Маттссон задумалась и наморщила лоб. — Первое, на что я обратила внимание, — это следы в саду. В сырую погоду газон у меня перед домом превращается в глиняное месиво, а по осени постоянно шли дожди. Несколько раз по утрам я замечала в глине отпечатки ботинок. Следы были большие, так что я предположила, что это был мужчина.

— А затем вы видели человека, который стоял в саду?

Катарина снова наморщила лоб:

— Да, кажется, это было недели через две после того, как я впервые увидела следы. Поначалу я подумала, что это Матиас, отец Адама, но это было слишком маловероятно. Зачем бы ему следить за нами, если ему совершенно не до нас? Кроме того, тот человек курил, а Матиас не курит. Не помню, говорила ли я об этом, но я обнаружила еще и окурки.

— Вы случайно не сохранили их? — спросил Йоста, хотя и понимал, что такого везения не бывает.

Хозяйка дома поморщилась:

— Думаю, большую часть мне удалось убрать. Мне не хотелось, чтобы они попали в руки к Адаму. Конечно, я могла что-то пропустить, но…

Она указала в окно на участок, и Флюгаре понял, что она имела в виду. Весь газон перед домом был укрыт, словно одеялом, толстым слоем снега.

Полицейский вздохнул:

— Вы успели разглядеть, как выглядел этот человек?

— К сожалению, нет. Строго говоря, я видела лишь огонек сигареты. Мы уже легли спать, но Адам проснулся и захотел пить, так что я спустилась в кухню, не зажигая света, чтобы принести ему воды. Тогда-то я и увидела огонек от сигареты в саду. Кто-то стоял там и курил, но я видела разве что смутный силуэт.

— Стало быть, вы думаете, что это был мужчина?

— Да, если это тот же человек, который оставил следы. Если подумать, мне кажется, что он был довольно высокого роста.

— Вы что-то сделали? Показали ему каким-либо образом, что вы его заметили?

— Нет. Единственное, что я сделала, — это позвонила в полицию. Все это было очень неприятно, хотя я и не ощущала непосредственной угрозы. Но затем пропала Виктория, и было трудно думать о чем-то другом. И потом, больше я ничего подобного не видела.

— Хм… — проговорил Йоста. Он проклинал себя за то, что не обратил внимания на это заявление раньше и не увидел связи. Однако что толку плакать над пролитым молоком? Надо постараться как-то исправить ситуацию теперь.

Он поднялся:

— У вас не найдется лопаты для снега? Пойду посмотрю, не удастся ли мне все же разыскать пару окурков.

— Само собой, она стоит в гараже, — Маттссон тоже встала. — Можете заодно почистить и заезд, если уж вы взялись за дело.

Флюгаре надел ботинки и куртку и прошел в гараж. Здесь было чисто, все вещи аккуратно разложены по местам, а лопата для снега стояла, прислоненная к стенке, у самого входа.

Выйдя на участок, мужчина остановился и задумался. Глупо потеть без толку, лучше сразу начать с нужного места. Катарина открыла дверь веранды, выходящей в сад, и он спросил:

— Где вы подобрали первые окурки?

— Вон там, слева, почти у самой стены дома, — показала хозяйка.

Полицейский кивнул и стал пробираться по снегу к тому месту, которое она указала. Снег был слипшимся, и он почувствовал боль в спине уже после первой лопаты.

— Вы уверены, что вам не нужна моя помощь? — встревоженно спросила Катарина.

— Нет-нет, старому организму полезно немного подвигаться, — заверил ее Флюгаре.

Он видел, как мальчики с любопытством следили за ним из окна, так что помахал им и стал разгребать снег дальше. Время от времени Йоста останавливался передохнуть и вскоре очистил примерно квадратный метр земли. Присев на корточки, он осмотрел почву, но увидел только замерзшую глину с остатками травы. Однако потом глаза его сузились. На самом краю очищенного им квадрата виднелось что-то желтое. Мужчина осторожно разгреб пальцами снег над этим желтым пятном. Окурок. Осторожно достав его, Флюгаре распрямил уставшую спину. Он посмотрел на окурок, а потом поднял глаза и увидел то, что, по его мнению, видел и человек, стоявший и куривший на этом месте. Именно отсюда открывался прекрасный вид на дом Виктории. И на ее окно на втором этаже.





* * *


Уддевалла, 1971 год



Когда она обнаружила, что снова беременна, это вызвало у нее бурю противоречивых чувств. Может быть, она вообще не пригодна к тому, чтобы быть матерью? Возможно, она просто не в состоянии испытывать ту любовь к своему ребенку, которой от нее все ожидают…

Но опасения оказались напрасными. С Петером все оказалось по-другому. Восхитительно и совсем иначе. Ковальская не могла насмотреться на сына и все вдыхала его запах, гладила кончиками пальцев его нежную кожу. Когда она держала его на руках, он смотрел на нее с таким обожанием, что на душе у нее теплело. Стало быть, вот что такое — любить ребенка. Даже ее любовь к Владеку померкла на фоне того чувства, которое она испытывала, глядя на своего новорожденного сына.

Но стоило женщине взглянуть на дочь, как внутри у нее все сжималось. Она видела ее мрачный взгляд, ощущала черноту ее мыслей. Ревность к брату выражалась в постоянных щипках и пинках, так что по ночам Лайла не могла заснуть от страха. Случалось, что она сидела возле колыбельки Петера, охраняя его сон, не в силах оторвать глаз от его спокойного личика.

Владек все больше отдалялся от нее. А она от него. Их разводили силы, о которых они раньше даже не предполагали. Во сне Ковальская иногда бежала вслед за мужем, все быстрее и быстрее, но чем больше она торопилась, тем больше становилось расстояние между ними. В конце концов она с трудом различала где-то далеко впереди его спину.

Слова тоже иссякли. Прекратились разговоры по вечерам за столом, маленькие проявления любви, которые освещали их повседневную жизнь. Все потонуло в молчании, прерывавшемся лишь детскими криками.

Когда Лайла смотрела на Петера, ее переполнял инстинкт охраны потомства, вытеснявший все остальное.

Владек уже не был для нее всем — теперь, когда у нее был сын.





* * *


Большой сарай стоял пустой и промерзший. Снег, залетевший сюда через щели в стенах, смешался с грязью и пылью. Сеновал давно уже пустовал, а лестница, ведущая туда, была сломана, сколько Молли себя помнила. Помимо их вагончика для перевозки лошадей, здесь стояли несколько старых забытых машин. Ржавый комбайн, неисправный трактор фирмы «Гролле», множество автомобилей…

Издалека до девочки доносились голоса, раздававшиеся в конюшне, но ей не хотелось сегодня садиться в седло. Все теряло смысл, если ей не придется завтра участвовать в соревнованиях. Кто-нибудь из других девчонок будет счастлив проехаться на Скирокко.

Молли медленно обошла вокруг старых машин. Остатки дедовской фирмы. Все свое детство она слышала его разговоры о ней. Он постоянно хвастался, какие потрясающие находки делал по всей стране — машины, годные только на металлолом, которые он покупал за бесценок и потом восстанавливал. Но с тех пор, как дед заболел, сарай превратился в кладбище автомобилей. Здесь сгрудились наполовину отремонтированные машины, от которых всем было лень избавляться.

Девочка провела рукой по старому «Фольксвагену», который ржавел в углу. Не так много лет осталось ждать до того момента, когда она сможет учиться вождению. Может быть, ей удастся уговорить Юнаса привести для нее в порядок эту машину?

Она неуверенно потянула за ручку — и дверца машины подалась. Внутри тоже надо было основательно поработать. Там было много ржавчины, грязи и клочьев старой обивки, но девочка видела, что машина таит в себе потенциальные возможности — ее можно довести до ума. Молли села на водительское сиденье и осторожно положила руки на руль. Да уж, это было бы классно — выехать со двора на собственной машине! Все девчонки просто позеленели бы от зависти.

Перед глазами подростка разворачивались картины — как она едет по Фьельбаке, как милостиво разрешает подружкам прокатиться с ней… До того, как она сможет самостоятельно управлять машиной, остается еще несколько лет, но она все же решила поговорить с Юнасом прямо сейчас. Ему придется починить для нее эту тачку, захочет он того или нет. Молли знала, что он умеет это делать. Дедушка рассказывал, как ее отец помогал ему чинить старые машины — и говорил, что он отлично справлялся. Это был единственный случай, когда она слышала от старого Эйнара хорошие слова в адрес Юнаса. Так он в основном жаловался на все и на всех.

— Вот ты где спряталась!

Девочка вздрогнула от голоса Юнаса за окном машины.

— Тебе она нравится? — отец чуть заметно улыбался, когда она в смущении открыла дверцу. Ей было стыдно, что ее застали в такой момент, когда она представляет себе, как ездит на машине.

— Она хороша, — ответила Молли. — И я подумала, что могла бы ездить на ней, когда получу права.

— Она в нерабочем состоянии.

— Да, но….

— Но ты подумала, что я смогу починить ее для тебя? Хм, а почему бы и нет? Ведь у нас еще есть время в запасе. Я успею, если буду время от времени браться за дело.

— Правда? — воскликнула девочка, сияя, и повисла у отца на шее.

— Правда, — ответил тот и крепко обнял ее, а затем чуть отодвинул дочь от себя, держа руки у нее на плечах. — Но обещай мне, что не будешь больше дуться. Я знаю, что эти соревнования важны, мы уже говорили об этом, но до следующих не так долго ждать.

— Да, ты прав.

Молли почувствовала, как настроение у нее исправилось. Она снова обошла машины. Здесь было еще несколько, из которых можно было сделать крутые тачки, однако «Фольксваген» все же нравился ей больше всех.

— Почему ты не приведешь их в порядок? Или не сдашь в металлолом? — спросила она, останавливаясь возле большого черного автомобиля с надписью «Бьюик».

— Дедушка этого не допустит, — вздохнул ветеринар. — Так что им придется стоять здесь, пока не рассыплются от старости — или они, или сам дедушка.

— А мне их все же жалко, — проговорила девочка, подходя к зеленому автобусу, который напоминал волшебную машину из мультика про Скуби Ду. Юнас взял ее за руку и потянул в сторону:

— Пойдем. Мне не совсем нравится, что ты здесь находишься. Здесь полно осколков и ржавых железяк. Кстати, я тут как-то видел крысу.

— Крысу? — воскликнула Молли и, быстро отскочив, начала оглядываться вокруг.

Юнас рассмеялся:

— Пошли попьем кофе! На улице холодно. А у нас дома крыс гарантированно не водится.

Он обнял ее за плечи, и они пошли к двери. Молли почувствовала, как холодок пробежал у нее по коже. Отец абсолютно прав. Здесь зверски холодно, а увидь она крысу, так сразу умерла бы от страха. Но радость по поводу машины согревала ее изнутри. Она не могла дождаться того момента, когда можно будет рассказать об этом девчонкам на конюшне.





* * *


Тира была втайне довольна, что Лив поставили на место. Эта девчонка еще более избалована, чем Молли, если такое вообще возможно, и выражение ее физиономии, когда Иде выпало сесть на Скирокко, было неописуемо. Она дулась весь урок, и Блэкки сразу это почувствовал. Он не слушался, упрямился, и Лив все больше мрачнела.

Тепло одетая Ханссон давно вспотела. Так тяжело было идти по глубокому снегу — просто ноги болели! Она мечтала о весне, когда в конюшню можно будет ездить на велосипеде. Тогда жизнь станет куда проще.

На склоне «Семь трамплинов» вовсю катались на санках дети. Тира и сама много раз съезжала с него и помнила, как замирало ее сердце, когда она летела с крутого склона. Правда, этот склон уже не казался ей таким высоким и крутым, как в детстве, однако он был куда лучше Докторского, расположенного за аптекой. Там катались только самые маленькие. Девочка вспомнила, что даже съезжала с Докторского склона на обычных лыжах, что сильно подпортило ей потом единственную в жизни поездку на горнолыжный курорт. Потрясенному инструктору она объяснила, что умеет кататься на лыжах — натренировалась съезжать с Докторского склона. И затем лихо пустилась вниз с куда более высокого и крутого спуска. Но все закончилось хорошо, и мама всегда рассказывала эту историю с гордостью за свою смелую девочку.

Куда потом девалась эта смелость — на этот вопрос Тира не могла ответить. Хотя нет, когда она общалась с лошадьми, все было хорошо, но в остальном юная наездница чаще всего чувствовала себя трусливой как заяц. После катастрофы, когда погиб папа, ей все время казалось, что за углом ее подстерегают всякие несчастья. Ведь она своими глазами видела, как в самый обычный день все в одну минуту может навсегда измениться.

Вместе с Викторией она тоже чувствовала себя смелой — словно превращалась в другого человека, становилась лучше, когда они были вместе. Они всегда шли домой к Виктории и никогда не бывали в гостях у Ханссонов — та всегда ссылалась на то, что шумные братишки будут им мешать, но на самом деле стыдилась Лассе — поначалу пьянства этого человека, а затем его религиозного маразма. Стыдилась она и за маму, которая позволила ему подавить себя и бесшумно бродила по дому, как напуганная мышь. Они совсем не такие, как милые Хальберги — совершенно обычные и нормальные.

Тира пробиралась по снегу. Пот ручьями стекал вдоль ее позвоночника. Идти оставалось прилично, однако решение пойти пешком девочка приняла еще днем и не намеревалась поворачивать с полпути. Жаль, что она не спросила Викторию кое о чем — остались вопросы, на которые она должна была потребовать ответа. Мысль о том, что она никогда не узнает, что же произошло, обжигала ее до боли. Ради Виктории Тира сделала бы что угодно, да и сейчас готова была ради нее на все.





* * *


Коридор кафедры социологии Гётеборгского университета был ничем не примечателен и почти пуст. Они добрались сюда, выяснив по дороге, где сидят криминологи, и теперь стояли перед закрытой дверью с надписью «Герхард Струвер». Патрик осторожно постучал.

— Входите! — раздался из-за двери бодрый голос, и все трое посетителей оказались внутри.

Хедстрём точно не знал, чего именно он ожидал, однако он точно не предполагал увидеть человека, словно сошедшего с рекламного щита магазина мужской одежды.

— Добро пожаловать! — Герхард поднялся и поздоровался за руку с каждым из вошедших — последней он пожал руку Эрике, которая скромно держалась в тени. — О, какая честь — лично повидать Эрику Фальк!

Эксперт произнес это с таким восхищением, что Патрик забеспокоился. Впрочем, учитывая, как развивались события дня, он уже не удивился тому, что Струвер оказался дамским угодником. К счастью, его жена не восприимчива к обаянию таких типов.

— Это для меня большая честь — встретиться с вами, — ответила писательница. — Я не раз видела по телевизору ваши глубокие аналитические выступления.

Муж уставился на нее во все глаза. Что за воркующий тон?

— Герхард регулярно выступает в программе «Разыскиваются…», — пояснила Эрика и снова повернулась к социологу: — Мне особенно понравился ваш портрет Юхи Вальяккала. Вы сумели сформулировать то, что не удалось никому другому, и мне думается…

Хедстрём откашлялся. Все пошло совсем не так, как он предполагал. Внимательно оглядев Герхарда, он отметил, что у того не только идеально ровные зубы, но и элегантные седые виски. И начищенные ботинки. Кто, черт возьми, ходит в начищенных ботинках — посреди зимы? Патрик бросил мрачноватый взгляд на свои собственные снегоступы, которым, похоже, нужна была автомойка, чтобы они снова приобрели прежнюю чистоту.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, — проговорил он, усаживаясь в одно из кресел для посетителей. При этом полицейский изо всех сил старался сохранять нейтральное выражение лица. Эрика не должна подумать, что он ревнует — он не доставит ей такого удовольствия. Да и не ревнует он на самом деле: он просто считает, что нет смысла тратить драгоценное время на разговоры, не имеющие ни малейшего отношения к их проблеме.

— Я внимательнейшим образом прочел материалы, которые вы мне переслали, — сказал Струвер, усаживаясь за свой письменный стол. — В том, что касается как Виктории, так и исчезновения других девушек. Само собой, я не могу сделать полноценный анализ за такое короткое время и на таком ограниченном материале, однако несколько моментов привлекли мое внимание…

Он закинул ногу на ногу и свел вместе кончики пальцев — и эта его поза еще больше усилила раздражение Патрика.

— Будем записывать? — спросил Мартин и ткнул коллегу в бок. Тот вздрогнул, а потом кивнул.

— Да, записывай, — сказал он, и Молин вытащил блокнот и ручку, глядя на Герхарда в ожидании продолжения.

— Предполагаю, что речь идет об организованном и рациональном человеке, — начал объяснять эксперт. — Ему или ей — для простоты давайте говорить просто «он» — слишком хорошо удалось не оставить после себя следов, чтобы мы могли назвать этого человека психопатом или невменяемым.

— Как можно вообще назвать похищение другого человека рациональным поступком? Или то, чему подверглась Виктория? — Патрик слышал, что говорит довольно жестко, но ничего не мог с собой поделать.

— Когда я употребляю понятие «рациональный», я имею в виду человека, способного заранее планировать, предвидеть последствия своих действий и поступать с учетом этих факторов, — пояснил социолог. — Это человек, который в состоянии мгновенно поменять изначальный план, если обстоятельства изменятся.

— Очень убедительно, — проговорила Эрика.

Ее муж стиснул зубы, а Струвер продолжал свои рассуждения:

— Предположительно преступник — человек достаточно зрелый. Подросток или молодой человек лет двадцати вряд ли может обладать таким самообладанием и такой способностью к планированию. Но, учитывая физическую силу, которая необходима, чтобы контролировать жертвы, это все же человек еще довольно сильный и в хорошей форме.

— Или речь идет о нескольких преступниках, — вставил Мартин.

Герхард кивнул:

— Разумеется, нельзя исключить версию, что речь идет о нескольких людях. Науке известны случаи, когда группа людей совершала такого рода преступления коллективно. Часто там присутствовал какой-либо религиозный мотив. Например, Чарльз Мэнсон и его секта.

— Что вы думаете по поводу временных интервалов? Первые три девушки пропадали через равные промежутки времени, примерно раз в полгода. Но затем прошло всего пять месяцев, прежде чем исчезла Минна. И примерно три месяца спустя была похищена Виктория, — сказала Эрика, и Патрик вынужден был признать, что она задала очень хороший вопрос.

— Если посмотреть на известных американских серийных убийц, таких как Тед Банди, Джон Уэйн Гейси или Джеффри Дамер — эти имена вы наверняка слышали бессчетное множество раз, то у них часто наблюдалась нарастающая потребность, своего рода внутреннее давление, — рассказал эксперт. — Преступник начинает фантазировать о преступлении, затем следит за теми жертвами, на которых пал его выбор, и наблюдает за ними в течение какого-то периода, прежде чем нанести удар. Или же все происходит достаточно случайно. Убийца представляет себе определенный тип жертвы, а потом сталкивается с человеком, который соответствует его фантазиям.

— Возможно, это глупый вопрос, но существуют ли женщины — серийные убийцы? — спросил Молин. — Я слышал только о мужчинах.

— Среди серийных убийц мужчин гораздо больше. Однако женщины тоже встречаются. Например, Айлин Вуорнос. Есть и другие. — Струвер снова свел кончики пальцев. — Но, возвращаясь к вопросу о временном аспекте, случается также, что преступник долгое время держит жертву взаперти. Когда жертва, так сказать, выполнила свою функцию или просто-напросто умерла от травм и изнеможения, ему рано или поздно требуется новая жертва, чтобы удовлетворить свою потребность. Давление нарастает и нарастает, и преступник должен выпустить пар. И тогда он начинает действовать. Многие серийные убийцы описывали в интервью, что это происходило не по их доброй воле, а как бы по принуждению.

— Как вы думаете, в данном случае мы имеем дело именно с таким поведением? — спросил Патрик. Против воли он все более очаровывался рассказом Герхарда.

— Промежутки времени между похищениями говорят в пользу такого варианта. Вполне вероятно, что потребность стала более навязчивой. Преступник уже не может ждать так долго, прежде чем начать разыскивать новую жертву. Конечно, если мы действительно ищем серийного убийцу. Насколько я понимаю, никаких тел обнаружено не было, а Виктория Хальберг была жива, когда ее нашли.

— Верно. Но вероятнее всего, преступник все же не собирался оставлять ее в живых, так что ей каким-то образом удалось ускользнуть, не правда ли? — заметил Хедстрём.

— Да, несомненно, похоже, что все так и было. Но даже когда речь идет только о похищении, паттерн поведения может быть тем же. Допускаю также, что речь идет о сексуальном маньяке чистейшей воды, который убивает ради удовольствия и сексуального удовлетворения. Вскрытие Виктории показало, что она не подвергалась сексуальному насилию, однако за такими делами очень часто стоят сексуальные мотивы. Пока нам известно слишком мало, чтобы определить, так ли это в данном случае и каким образом проявилось, — заключил эксперт.

— А вы знаете о существовании исследований, показывающих, что полпроцента населения могут быть признаны психопатами? — вновь подала голос Фальк.

— Да, — оживился Мартин. — Кажется, я что-то читал на эту тему в «Кафе». Там было что-то про начальников.

— Уж не знаю, можно ли полагаться на публикации научных исследований в такой газете, как «Кафе», но в принципе Эрика совершенно права. — Герхард улыбнулся писательнице своей ослепительной улыбкой. — Определенный процент обычного населения соответствует критериям психопатии. И хотя мы обычно ассоциируем слово «психопат» с убийцей или, по крайней мере, с преступником, это очень далеко от истины. Большинство из них живет внешне вполне полноценной жизнью. Они понимают, как вести себя, чтобы вписаться в общество, и даже могут быть очень успешными. Но внутри они отличаются от других людей. У них отсутствует эмпатия, то есть сопереживание, и понимание чувств других людей. Весь их мир и мыслительная деятельность крутятся вокруг них самих, и уровень их интеграции в окружение зависит от того, насколько хорошо они умеют имитировать чувства, которые ожидаются от них в различных ситуациях. Однако им никогда не удается притворяться до конца. В них все равно ощущается какая-то фальшь, и им трудно устанавливать долгосрочные близкие отношения с другими людьми. Нередко они используют людей в своем окружении для собственных целей, а когда это не получается, идут дальше, находят новую жертву, не испытывая ни раскаяния, ни угрызений совести, ни вины. Отвечая на ваш вопрос, Мартин: существуют исследования, которые показывают, что в высших кругах бизнес-руководства процентная доля психопатов выше, чем среди населения в целом. Многие из тех качеств, которые я только что назвал, могут оказаться преимуществом на некоторых руководящих должностях, где беспардонность и отсутствие эмпатии выполняет определенную функцию.

— Стало быть, мы можем даже не заметить, что человек психопат? — подытожил Молин.

— Во всяком случае, не сразу. Напротив, психопаты порой бывают очень обворожительны. Но всякий, кто поддерживает с ними отношения в течение долгого времени, рано или поздно замечает, что что-то не так.

Патрик заерзал на стуле. Этот стул был не особенно удобным, и полицейский уже чувствовал, как у него затекает поясница. Он бросил взгляд на своего молодого коллегу, который самозабвенно записывал «лекцию», а потом снова обратился к Струверу:

— Почему были выбраны именно эти девушки, как вам кажется?

— Думаю, речь идет о сексуальных преференциях преступника, — сказал Герхард. — Юные, «неиспорченные» девушки, не имеющие сексуального опыта. Кроме того, юную девушку легче контролировать и запугать, чем взрослого человека. Думаю, тут сумма этих двух факторов.

— Имеет ли значение, что они похожи внешне? У них у всех темные волосы и голубые глаза. Преступника привлекает именно это? — продолжил расспросы Хедстрём.

— Вполне возможно. Вернее, весьма вероятно, что это имеет значение, — согласился эксперт. — Жертвы могут напоминать преступнику о ком-то, и тогда его действия направлены против того, другого человека. Тед Банди — наглядный пример. Большинство его жертв были похожи друг на друга — и напоминали его бывшую девушку, которая его отвергла. Через своих жертв он мстил ей.

Мартин, все это время внимательно слушавший, подался вперед:

— Вы упомянули, что жертвы выполняют определенную функцию. В чем назначение тех ран, которые были у Виктории? Зачем преступнику делать такое?

— Как я уже сказал, вполне возможно, что жертвы напоминают какую-то значимую для преступника личность. И, учитывая характер повреждений, мне кажется, что цель — дать ему чувство контроля. Отняв у девушки эти органы чувств, он мог полностью контролировать ее.

— А разве не достаточно было просто держать ее в плену? — спросил Молин.

— Для большинства преступников, жаждущих контроля над своими жертвами, этого оказывается достаточно, но этот пошел еще дальше. Вдумайтесь: у Виктории были отняты зрение, слух и вкус, она оказалась заключена в темной безмолвной комнате, без возможности взаимодействовать с другими. Тем самым злоумышленник создал живую куклу.

Патрик почувствовал, как мурашки пробежали у него по коже. То, что говорил ему его собеседник, казалось таким диким, словно было взято из фильма ужасов, однако это была реальность. Полицейский задумался. Хотя все услышанное им представлялось интересным, трудно было сказать, как это может помочь в продвижении следствия.

— Исходя из всего того, о чем мы говорили, — произнес он, — у вас есть какие-нибудь идеи, как нам надлежит действовать дальше, чтобы найти этого человека?

Несколько мгновений Струвер сидел молча — кажется, специалист размышлял, как лучше сформулировать то, что он намеревался сказать:

— Возможно, я возьму на себя определенную смелость, но я бы сказал, что жертва из Гётеборга, Минна Вальберг, представляет особый интерес. Она несколько иного происхождения, чем другие девушки, и к тому же единственная, с которой злоумышленник открыто показался на людях.

— Мы не знаем точно, был ли в той белой машине преступник, — подчеркнул Патрик.

— Совершенно верно. Но если мы допускаем это, то очень интересен тот факт, что она села в машину добровольно, — заметил Герхард. — Мы, конечно, не знаем, каким образом были пойманы другие девушки, но то, что Минна сама садится в машину, указывает: водитель либо производил впечатление неопасного, либо она знала его и не боялась.

— Вы хотите сказать, что Минна знала злоумышленника? И что он имеет отношение к ней или к той местности? — уточнил Хедстрём.

Слова Струвера как нельзя лучше совпадали с его собственными мыслями — Минна отличалась от всех остальных.

— Не факт, что он ее знал, но она могла его узнать. То, что его видели, когда он подобрал ее, чего ему удавалось избегать во всех остальных случаях, может свидетельствовать о том, что он был у себя дома и расслабился, — предположил социолог.

— Разве дома он не должен был быть особенно осторожен? Ведь риск быть узнанным гораздо больше! — возразила Эрика, и супруг бросил на нее одобрительный взгляд.

— Да, чисто логически так и должно было быть, — согласился Струвер. — Однако мы, люди, далеко не всегда ведем себя логично, а привычки и стереотипы сидят в нас очень глубоко. Он наверняка почувствовал себя более раскованно в привычной обстановке, и тогда риск ошибки стал выше. Вот он и совершил ошибку.

— Мне тоже кажется, что Минна выбивается из общей картины, — проговорил Патрик. — Мы только что беседовали с ее мамой, но ничего нового не узнали.

Уголком глаза он отметил, что при этих его словах его жена кивнула.

— Ну что ж, однако, будь я на вашем месте, я бы все же продолжал идти по этому следу. Сосредоточьтесь на различиях — это общий совет при составлении профиля злоумышленника, — посоветовал эксперт. — Почему нарушен стереотип? Что делает определенную жертву такой особенной, что преступник меняет свое поведение?

— Стало быть, нам нужно сосредоточить внимание на отклонениях, а не на поисках общего знаменателя? — переспросил Хедстрём, понимая, что ученый прав.

— Да, я рекомендовал бы вам такой подход. Хотя вы в первую очередь расследуете исчезновение Виктории, дело Минны может вам очень помочь, — кивнул Герхард и, сделав паузу, поинтересовался: — Кстати, вы собирались вместе?

— Что вы имеете в виду? — переспросил Патрик.

— Все округа. Вы собирались, чтобы вместе сделать обзор всех имеющихся у вас данных?

— Мы поддерживаем контакт и передаем друг другу материалы, — ответил Хедстрём.

— Это очень хорошо, но мне кажется, что вы выиграли бы от личной встречи, — сказал Струвер. — Иногда нас ведет вперед какое-то шестое чувство — нечто, чего нет на бумаге, что читается где-то между строк. Вы наверняка сами сталкивались с ситуациями, когда именно интуиция подсказывает вам, в какую сторону двигаться дальше. Во многих расследованиях именно это нечто неопределенное в конечном итоге помогает поймать злоумышленника. И в этом нет ничего странного. Наше подсознание играет куда более важную роль, чем многие думают. Иногда говорят, что мы используем лишь ничтожный процент клеток головного мозга — и похоже, так оно и есть. Организуйте встречу и выслушайте друг друга.

Патрик кивнул:

— Согласен, нам давно следовало бы это сделать, но пока нам не удалось собраться.

— Я сказал бы так — затраченные усилия окупятся, — заверил его социолог.

Воцарилась тишина. Никому не приходили в голову новые вопросы, все сидели и осмысливали слова Струвера. Хедстрём слегка сомневался, что это будет способствовать успешному ходу следствия, но готов был испробовать все. Лучше так, чем задним числом осознать: специалист был прав, но они не восприняли его слова всерьез.

— Спасибо, что уделили нам время, — проговорил наконец Патрик и поднялся.

— Беседа доставила мне большое удовольствие, — ответил Герхард, не спуская своих синих глаз с Эрики. Ее муж глубоко вздохнул. Ему очень хотелось составить психологический профиль Струвера. Это наверняка несложно. Таких типов пруд пруди.





* * *


Терезу Ханссон всегда охватывало странное чувство, когда она приезжала на конюшню. Эта ферма была ей так хорошо знакома! Два года они с Юнасом были вместе. Тогда они были очень молоды — во всяком случае, так казалось теперь, ведь с тех пор так много всего произошло… И все равно странно — особенно учитывая тот факт, что разлучила их именно Марта.

В один прекрасный день ветеринар просто взял и заявил, что встретил другую и что та, другая, — его астральный двойник. Именно так он и сказал — и Терезе подумалось, что все серьезно и что он выбрал очень странное выражение. Позже, когда она тоже встретила своего астрального двойника, до нее дошел смысл тех слов. Именно это она ощутила, когда Хенрик, отец Тиры, возник перед ней и пригласил ее на танец на площади Ингрид Бергман. Казалось таким естественным и само собой разумеющимся, что теперь они будут вместе, но потом все изменилось в одну секунду. Все мечты, все планы. Плохое сцепление покрышек с мокрой дорогой темным вечером — и они с Тирой остались одни.

С Лассе все было совсем не так. Их отношения стали для Терезы средством борьбы с одиночеством, ей хотелось снова видеть рядом кого-то, с кем можно разделить повседневные заботы. А получилось все неудачно. И она даже не могла сказать до конца, что хуже: все те годы, когда он пил и она постоянно волновалась, что же он еще выкинет, или его недавняя трезвость, принесшая с собой новые проблемы.

В религиозность второго мужа она не верила ни секунды, однако прекрасно понимала, что влекло его в церковную общину. Там у него появился шанс оставить позади все плохие решения и прежние долги, не неся за них никакой ответственности. Едва войдя в общину и получив — невероятно быстро, по мнению фру Ханссон — прощение Господа, — он как бы разделился на две личности. Все, что пришлось вынести ей и детям, приписывалось прежнему Лассе, который жил грешно и эгоистично. Между тем новый Лассе был человеком чистым и прекрасным, и его никак нельзя было упрекать в том, что совершил старый. Если в разговоре его жена затрагивала какой-нибудь случай, когда он ранил ее и детей, мужчина со сдержанным гневом обвинял ее в том, что она «без конца поминает старое», и говорил, как он разочарован тем, что она сосредотачивается на всем негативном, вместо того чтобы вместе с ним открыть свое сердце Богу и стать человеком, распространяющим «свет и любовь».

Тереза невольно фыркнула. Лассе понятия не имеет, что такое свет и любовь! Он даже ни разу не попросил прощения за то, как обращался со своей семьей. По его логике, она была жалким человечишкой, поскольку не обладала способностью прощать, как Господь Бог, и по-прежнему каждый вечер поворачивалась к нему спиной в супружеской постели.

Раздраженная женщина нервно сжала руль, сворачивая с дороги к конюшне. Ситуация становится невыносимой. Ей противно даже смотреть на второго мужа, ее раздражало его постоянное бормотание библейских текстов, висевшее в квартире звуковым фоном. Однако сперва надо решить практические вопросы. У них двое совместных детей, и она так устала, что пока не могла определить, в состоянии ли сейчас разводиться.

— Послушайте, дети, вы можете посидеть в машине и не ссориться, пока я схожу за Тирой? — Она обернулась и строго посмотрела на мальчишек, сидевших на заднем сиденье. Те захихикали, и их мать поняла, что очередная битва разразится, едва она выйдет из машины.

— Я скоро вернусь, — с нажимом сказала Тереза. Ответом ей было новое хихиканье. Она вздохнула, но все же невольно улыбнулась, закрывая за собой дверцу машины.

Поеживаясь от холода, женщина вошла в конюшню. Этой постройки еще не было, когда она часто бывала здесь, на ферме, — конюшню Юнас и Марта построили вместе.

— Тира здесь? — крикнула она, ища глазами дочь, но видя только других девочек.

Из денника вышла Марта:

— Нет, она ушла больше часа назад.

— Странно… — Тереза наморщила лоб. Сегодня она, вопреки обыкновению, пообещала приехать забрать дочь с занятий в конюшне. Тира обрадовалась, что ей не придется тащиться пешком по снегу — так что она не должна была об этом забыть.

— Тира — отличная наездница, — проговорила фру Перссон, подходя к ней.

Как и прежде, Терезе бросилось в глаза, до чего же красива хозяйка конюшни. Еще давно, увидев ее в первый раз, она поняла, что не сможет конкурировать с этой женщиной. К тому же Марта всегда была маленькой и стройной, так что ее соперница сразу почувствовала себя толстой и неуклюжей.

— Приятно слышать, — пробормотала Тереза, глядя в пол.

— У нее природный дар управляться с лошадьми. Мне кажется, ей нужно выступать в соревнованиях. Уверена — она покажет неплохие результаты, — заявила Перссон. — Вы не думали над этим?

— Да, но… — мать Тиры замолчала, чувствуя себя уничтоженной. Они не могут позволить себе такие расходы, но как она об этом скажет?

— Просто у нас было так много других забот — с мальчишками и всем прочим, — сказала Тереза вслух. — А Лассе сейчас в поисках работы. Но я подумаю. Мне приятно, что ты о ней хорошего мнения. Она… да, я горжусь ею.

— Ты действительно можешь ею гордиться, — сказала Марта и несколько мгновений разглядывала свою бывшую соперницу. — Она очень расстроена тем, что произошло с Викторией, как я поняла. Хотя мы все расстроены.

— Да, ей очень тяжело. Пройдет немало времени, прежде чем эти раны затянутся.

Тереза пыталась придумать, как бы закончить разговор. Она не испытывала ни малейшего желания стоять тут и обмениваться любезностями. В душе ее нарастала тревога. Куда же подевалась Тира?

— Мальчишки ждут меня в машине, так что я, пожалуй, пойду к ним, пока они не поубивали друг друга, — вздохнула она.

— Конечно. И не волнуйся за Тиру. Скорее всего, она просто забыла, что ты собиралась ее подвезти. Сама знаешь, подростки — они такие.

Марта снова ушла в денник, а Тереза быстрым шагом направилась через двор к машине. Ей хотелось поскорее поехать домой. Авось Тира уже давно там!





* * *


Анна сидела за столом, глядя в спину Дана. Она видела, как его мышцы напряглись под футболкой, когда она заговорила, но он ничего не говорил, молча продолжив мыть посуду.

— Что нам делать? Так дальше невозможно, — повторила женщина.

Несмотря на то что одна мысль о разводе приводила ее в панику, разговор о будущем назрел. Еще до того, что произошло летом, жизнь казалась ей крайне тяжелой. Потом она ненадолго ожила, но совсем по иным причинам, а ныне их жизнь превратилась в сплошной кошмар, в кладбище погибших надежд. И все из-за нее. У нее не было оснований ни в чем обвинить Дана, она не могла переложить на него ответственность.

— Ты прекрасно знаешь, как я раскаиваюсь в том, что произошло, и мне всей душой хотелось бы, чтобы этого вообще не было, но это не в моей власти, — заговорила Анна снова. — Поэтому если ты хочешь, чтобы мы разъехались, я уеду. Мы с Эммой и Адрианом могли бы найти жилье — в домах здесь, в округе, наверняка найдется квартира, которую мы могли бы снять. А так мы просто не можем жить, это просто невозможно. Эта ситуация разрушает нас обоих, и детей тоже. Разве ты ничего не замечаешь? Они даже боятся ссориться, едва решаются что-либо говорить, потому что боятся сказать что-нибудь не то, от чего станет еще хуже. Я больше не могу, и лучше я уеду отсюда. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!

Всхлипы прервали ее последние слова. Ей казалось, что она слышит чужой голос, что это плачет кто-то другой. Анна словно парила над собой, глядя на осколки своей прошлой жизни и на мужчину, которого любила больше всех и которого так сильно ранила.

Дан медленно обернулся. Он стоял, прислонившись к мойке, и смотрел на свои ноги. Сердце у женщины сжалось, когда она увидела глубокие морщины на его лице, серую безнадежность. Она изменила его в чем-то важном — и труднее всего ей было простить себе именно это. Раньше ее супруг всегда думал о других только хорошее, веря, что все остальные так же честны, как и он сам. Но она разубедила его в этом, отняла у него веру в себя и в людей.

— Я не знаю, Анна, — вздохнул мужчина. — Не знаю, чего я хочу. Месяцы проходят один за другим, мы делаем повседневные дела, ходим кругами вокруг друг друга…

— Но мы должны на что-то решиться. Или расстаться. Я больше не могу жить в таком подвешенном состоянии. И детям нужна определенность.

Женщина почувствовала, как у нее потекло из носа, и утерлась рукавом джемпера. У нее не было сил вставать и идти за бумажным полотенцем. К тому же рулон с полотенцами стоял за спиной Дана, а Анне нужна была дистанция метра в два, чтобы выдержать этот разговор. Если бы она ощутила вблизи запах любимого и тепло его тела, ее нервы могли бы сдать. С самого лета они не спали в одной комнате. Муж спал на матрасе у себя в кабинете, а она — в спальне, в их двуспальной кровати. Анна не раз предлагала ему поменяться, чувствуя, что это она должна была бы спать на тонком неудобном матрасе, просыпаясь каждое утро с болью в спине. Но Дан лишь качал головой в ответ на ее предложение и каждый вечер уходил в кабинет, чтобы улечься спать там.

— Я хочу попробовать начать все сначала, — прошептала женщина. — Но только если ты хочешь и веришь, что у нас есть хоть малейшая возможность. А иначе — лучше мы уедем. Я могу позвонить в агентство «Недвижимость Танума» прямо сегодня и узнать, что у них есть. Нам немного надо для начала, мне и детям. Мы жили в простых условиях, мы справимся.

Лицо Дана исказилось гримасой. Он закрыл лицо руками, и его плечи затряслись. С самого лета этот человек носил маску мрачного разочарования и гнева, но теперь слезы потекли по его щекам, капая с подбородка и оставляя мокрые следы на футболке. Анна не смогла сдержаться. Она подошла к мужу и обняла его, а он замер, но не попытался высвободиться из ее объятий. Женщина ощущала тепло его тела, но еще и чувствовала, как он сотрясается от рыданий, и она сжимала его все крепче, словно хотела удержать его, не дать ему рассыпаться на куски.

Когда рыдания стихли, оба некоторое время стояли неподвижно. А потом Дан тихо обнял жену.





* * *


Сворачивая налево после мельницы, в сторону Квилле, Лассе Ханссон чувствовал, как в нем закипает злость. Ни разу Тереза не поехала с ним! Неужели это так сложно — делать что-то сообща, неужели она не может проявить малейший интерес к тому, что изменило его жизнь и сделало его новым человеком? Он и община так много могли ей дать, но она предпочитала жить во тьме вместо того, чтобы впустить свет любви Божьей, освещавшей его жизнь.

Ханссон нажал на педаль газа. Он потратил столько времени, споря с женой, что теперь может опоздать на встречу руководства общины! Кроме того, ему пришлось объяснить ей, почему он не хочет, чтобы она бывала в конюшне, рядом с Юнасом. Она согрешила с этим мужчиной, занималась с ним сексом, не будучи замужем, — и какая разница, сколько лет прошло с тех пор? Бог желает, чтобы человек жил в чистоте и истине, чтобы грязные дела прошлого не отягчали душу. Сам Лассе признал и изгнал из своей жизни все плохое, очистился от грязи.

Это не всегда давалось легко. Повсюду его подстерегал грех. Бесстыжие женщины, которые предлагали себя, пренебрегая Божьей волей и Божьими заповедями, пытаясь совратить мужчин. Такие грешницы должны быть наказаны — и Ханссон был убежден, что это его задача. Бог говорил с ним, и никто не должен теперь усомниться в том, что он стал новым человеком.

В общине это видели и понимали. Они окружали его любовью, заверяли, что Бог простил его, что его жизнь теперь — чистый лист. Он много думал о том, как близок был к падению, к возвращению в прошлое. Однако Бог чудом своим спас его от плотской слабости, сделав своим сильным и мужественным учеником. Только Тереза отказывалась видеть, как он изменился.

Раздражение не покидало Лассе всю дорогу, но, как всегда, душа его преисполнилась покоя, едва он вошел в двери современного здания общины, финансируемого щедрыми прихожанами. Для такого удаленного места приход был большим, в первую очередь благодаря главе Яну-Фреду, который десять лет назад, после долгой борьбы, взял на себя руководство. До этого момента церковь именовалась «Церковью пятидесятников в Квилле», но новый глава тут же переименовал ее в «Христианскую истину».

— Здравствуй, Лассе! Как замечательно, что ты приехал! — воскликнула жена Яна-Фреда Леонора, выходя ему навстречу. Это была роскошная блондинка лет сорока, которая вместе с мужем управляла общиной.

— Да, мне всегда приятно приходить сюда, — ответил мужчина и поцеловал ее в щеку. Он ощутил запах ее шампуня и с ним — вздох соблазна. Но наваждение длилось лишь краткий миг, и Ханссон знал, что с Божьей помощью сумеет прогнать старых демонов. Слабость к спиртному ему уже удалось победить, но слабость к женщинам оказалась более тяжелым испытанием.

— Мы с Яном-Фредом говорили о тебе сегодня утром, — сказала Леонора, беря его под руку и ведя в сторону конференц-зала, где должен был проходить курс по управлению.

— Вот как, — проговорил Лассе, с нетерпением ожидая продолжения.

— Мы говорили о том, какую потрясающую работу ты проделал. Мы так гордимся тобой! Ты истинный и достойный ученик, и мы видим в тебе огромный потенциал.

— Я делаю только то, что Господь возлагает на меня. Во всем его заслуга. Он дал мне сил и мужества увидеть мои грехи и очиститься от них.

Женщина похлопала своего спутника по руке:

— Да, Господь милосерден к нам, слабым грешным людишкам. Его терпение и любовь безграничны.

Они подошли к конференц-залу, и Ханссон увидел, что все остальные участники уже на месте.

— А твоя семья? Они и сегодня не смогли прийти? — спросила Леонора, глядя на него с сочувствием.

Лассе стиснул зубы и покачал головой.

— Семья важна для Господа. То, что соединено Богом, люди не должны разъединять. А жена должна разделить жизнь своего мужа, его единение с Богом, — заявила хозяйка общины. — Но ты увидишь — рано или поздно она поймет, какую прекрасную душу Господь нашел в тебе. Он излечил тебя и сделал совершенным.

— Наверняка она это поймет, просто ей нужно время, — пробормотал Лассе. Во рту у него ощущался металлический привкус гнева, однако мужчина заставил себя отогнать все негативные мысли. Вместо этого он повторял про себя свою мантру: свет и любовь. Именно такой он сейчас — свет и любовь. Осталось заставить Терезу понять это.





* * *


— А мы обязательно должны туда идти? — спросила Марта, натягивая на себя чистую одежду, после того, как она побывала в душе, смыв с себя запах конюшни. — Не можем мы просто остаться дома и заняться тем, что делают все обычные люди вечером в пятницу, — поесть такое, например?

— У нас нет выбора, и ты это знаешь, — отозвался ее муж.

— Но почему мы обязательно должны ужинать с ними по пятницам? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Почему мы не можем обедать у них в воскресенье, как многие обедают со своими родителями и родителями супруга? — Фру Перссон застегнула блузку и теперь причесывалась перед большим зеркалом в спальне.

— Сколько раз мы уже это обсуждали? — вздохнул Юнас. — Мы так часто уезжаем в выходные на соревнования, что вечер пятницы — единственный вариант. Зачем ты задаешь вопросы, на которые знаешь ответы?

Марта услышала, как голос супруга сорвался на фальцет — как всегда, когда он раздражался. Ясное дело, она знала ответ на вопрос! Она просто не понимала, почему они должны во всем приноравливаться к Хельге и Эйнару.

— Но никому из нас от этого нет никакой радости. Мне кажется, все вздохнули бы с облегчением, если бы избежали этих совместных ужинов. Просто дело в том, что никто не решается сказать об этом вслух, — сказала она, надевая теплые колготки. В доме у родителей Юнаса всегда было очень холодно: Эйнар жадничал, экономя на электричестве. Ей придется надеть поверх блузки кофту, иначе она окоченеет, пока дождется десерта. — Молли тоже не хочет идти. Как ты думаешь, до какого момента мы сможем заставлять ее? Она скоро взбунтуется.

— Все подростки терпеть не могут семейные обеды. Но ей придется пойти с нами — это не какое-то сверхъестественное требование, не так ли?

Марта остановилась, разглядывая мужа в зеркало. Сейчас он стал еще красивее, чем был, когда они познакомились. Тогда это был нескладный и застенчивый молодой человек с красными прыщами на лице. Однако она увидела за его внешней робостью нечто другое — нечто родное и узнаваемое. И со временем — и ее помощью — неуверенность Перссона улетучилась. Теперь он стоит, широко расправив плечи, сильный и мускулистый, и после всех долгих лет совместной жизни при виде него все в ней начинает вибрировать.

То, что объединяло супругов, только подпитывало их страсть, и теперь женщина ощутила, что в ней пробудилось желание, как не раз случалось и прежде. Она резким движением сняла колготки вместе с трусиками, оставив на себе только блузку, а затем, подойдя к Юнасу, расстегнула на нем джинсы, которые он только что надел. Не говоря ни слова, он позволил ей стянуть их с него, и Марта увидела, что он уже отреагировал на ее действия. Она решительно повалила его на кровать и села сверху, гарцуя на нем, — жестко, изогнув дугой спину, пока он не кончил. После этого женщина смахнула капли пота с его лба и соскользнула с него. Их взгляды встретились в зеркале, когда она, стоя к мужу спиной, снова надевала трусики и колготки.





* * *


Четверть часа спустя Юнас и Марта вошли в дом Хельги и Эйнара. Молли что-то ворчала себе под нос у них за спиной. Как и ожидалось, девочка громко протестовала против того, чтобы провести еще один вечер пятницы у бабушки с дедушкой. У ее друзей, судя по всему, на этот вечер были намечены тысячи куда более увлекательных дел, и ее жизнь будет испорчена, если она не сможет пойти с ними. Но Юнас был непреклонен, а Марта предоставила это дело ему.

— Добро пожаловать, — сказала Хельга. От плиты доносились вкусные запахи, и младшая фру Перссон почувствовала, как у нее заурчало в животе. Это было единственное смягчающее обстоятельство посиделок со свекрами: Хельгина еда.

— Сегодня у нас запеченное свиное филе, — проговорила хозяйка дома, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать своего сына. Невестка неуклюже обняла ее.

— Ты сходишь за папой? — спросила Хельга, кивнув головой в сторону второго этажа.

— Конечно, — ответил Юнас и пошел наверх.

Марта услышала приглушенные голоса, а потом звук тяжелого предмета, пододвигаемого к лестнице. Муниципалитет выделил им средства на то, чтобы сделать пандус, однако требовалась немалая физическая сила, чтобы спустить тяжелого хозяина дома по лестнице. Звук колесиков инвалидного кресла, скользящих по желобкам пандуса, уже давно был всем знаком. Марта и не помнила, каким был Эйнар до того, как ему ампутировали ноги. Раньше она всегда представляла его себе как большого разъяренного быка. Сейчас же он больше напоминал жирную жабу, ползущую вниз по ступенькам.

— А, у нас, как всегда, дорогие гости! — произнес Перссон-старший и прищурился, глядя на внучку. — Иди сюда, поцелуй дедушку!

Молли неохотно подошла и поцеловала его в щеку.

— Давайте быстрее, а то еда остынет, — сказала Хельга и махнула гостям рукой, чтобы они скорее шли в кухню, где все уже было накрыто.

Юнас помог отцу, подкатив его к столу, остальные молчаливо расселись по местам.

— Стало быть, соревнований в эти выходные не получится? — произнес Эйнар через некоторое время.

Марта отметила злой огонек в его глазах и поняла, что он заговорил об этом назло. Молли издала глубокий вздох, а Юнас кинул на отца тревожный взгляд.

— После всего, что произошло, мы сочли неуместным отправляться на соревнования, — ответил Перссон-младший и потянулся к миске с пропущенной через пресс картошкой.

— Да уж, могу себе представить. — Эйнар строго смотрел на сына, который накладывал картошки ему в тарелку, прежде чем положить себе.

— Как продвигается дело? Полиция что-нибудь выяснила? — спросила Хельга. Прежде чем сесть, она переложила ломти свиного филе на большое блюдо.

— Ко мне сегодня заходил Йоста, расспрашивал о том взломе, — сказал Юнас.

Марта уставилась на него с удивлением:

— Почему ты мне ничего не сказал?

Ее муж пожал плечами:

— В этом нет ничего особенного. При вскрытии они обнаружили в крови у Виктории следы кетамина, и Йоста спрашивал меня, что именно украли тогда у меня из кабинета.

— Какое счастье, что ты тогда об этом заявил! — Марта опустила глаза. Она терпеть не могла выпускать из рук контроль над ситуацией, и то, что Юнас не рассказал ей о визите Йосты, наполнило ее тихой яростью. Она еще поговорит с ним об этом, когда они останутся одни.

— Девчонку жалко, — проговорил Эйнар, кладя в рот большой кусок. Коричневый соус вытек из уголка его рта. — Она была хороша собой — хотя я видел ее лишь мельком. Вы держите меня взаперти тут, наверху. Теперь мне остается смотреть только на эту старуху.

Он указал на Хельгу и засмеялся.

— Нам обязательно надо говорить за столом о Виктории? — буркнула Молли.

Она сидела, лениво ковыряясь в еде, и ее мать попыталась вспомнить, когда она в последний раз видела, чтобы дочь с аппетитом поела. Видимо, это вечное стремление девочек-подростков похудеть. Авось со временем само пройдет…

— Молли обнаружила в сарае старый «Фольксваген» и сказала, что хотела бы его получить. Так что я собираюсь починить и отделать его к тому времени, как ей можно будет получать права, — сказал Юнас, чтобы сменить тему. Он покосился на дочь, которая тыкала вилкой в свой кусок филе, гоняя его по тарелке.

— Ты разрешаешь ей болтаться в сарае? Она может там пораниться, — сказал Эйнар, отправляя в рот новую порцию еды. След коричневого соуса все еще виднелся у него на подбородке.

— Да уж, вам следовало бы навести там порядок, — Хельга поднялась, чтобы подложить еще свинины на блюдо. — Убрать весь этот старый хлам. Тьфу, стыдоба!

— Пусть все остается как есть, — повысил голос ее муж. — Это мои воспоминания. Прекрасные воспоминания. Ты ведь слышала, Хельга, — Юнас намерен обновить эти машины!

— Зачем Молли старая ржавая тачка? — спросила старшая фру Перссон, поставив на стол блюдо и усевшись на свое место.

— Классная получится машина! Такая крутая — ни у кого такой не будет! — воскликнула девочка с сияющими глазами.

— Да, из нее выйдет отличная штука, — согласился Юнас, подкладывая себе третью порцию еды. Его супруга знала, что он обожает матушкину стряпню — возможно, это главная причина того, что они каждую пятницу вынуждены приходить сюда.

— Ты хоть помнишь, как это делается? — спросил Эйнар.

Марта буквально видела, как прежние воспоминания роятся у него в голове. Воспоминания о тех временах, когда он был быком, а не черепахой.

— Думаю, руки вспомнят. Я помогал тебе отделать столько машин — все вспомнится, — уверенно кивнул его сын, и мужчины переглянулись.

— Да, это очень мудро — передавать знания и интересы по наследству, от отца к сыну, — сказал хозяин дома и поднял бокал с вином. — За отца и сына Перссонов, и за наши общие интересы. И поздравляю малышку с новой машиной.

Молли подняла свой бокал с колой и чокнулась с дедушкой. Глаза ее по-прежнему сияли от счастья.

— Только будь осторожна, — сказала Хельга. — До беды недалеко. Надо радоваться, что тебе повезло, и не искушать судьбу.

— Ну что ты вечно каркаешь! — рявкнул на нее муж. Щеки его раскраснелись от вина, и он повернулся к остальным: — И так было всегда. Я генерировал новые идеи и планы, а моя дорогая жена только ворчала и во всем видела проблемы. Мне кажется, что ты ни на секунду не позволила себе почувствовать биение жизни, Хельга. Или все же бывало такое? Что скажешь? Ты действительно жила? Или у тебя всю дорогу так тряслись поджилки, что ты просто терпела, пытаясь затянуть нас, остальных, в пучину своих страхов?

Язык у него заплетался, и Марта начала подозревать, что он уже пропустил пару рюмок до их прихода. Одним словом, все было как обычно по пятницам в доме ее свекра и свекрови.

— Я делала все, что в моих силах. И это было нелегко, — ответила хозяйка дома, после чего встала и начала убирать со стола. Невестка отметила, что руки у пожилой женщины дрожат. У нее всегда были слабые нервы.

— Тебе невероятно повезло. Тебе выпала судьба куда лучше, чем ты заслужила, — заявил Эйнар. — Мне положена медаль за то, что я так долго тебя терпел. Просто не понимаю, о чем я думал. Девчонки на меня пачками вешались, но мне показалось, что у тебя достаточно широкие бедра для деторождения. А тебе это дело едва удалось один-единственный раз. За ваше здоровье!

Старик снова поднял бокал.

Марта сидела и изучала свои ногти. Ее все сказанное даже не задело. Слишком много раз она наблюдала весь этот спектакль. Хельга тоже обычно не обращала внимания на пьяные тирады Эйнара, но сегодня все было по-другому. Внезапно она схватила кастрюлю и швырнула ее в мойку, так что вода брызнула во все стороны, а затем медленно обернулась. Голос ее звучал глухо, едва слышно. Но среди всеобщего ошарашенного молчания слова все равно прозвучали отчетливо:

— Я. Больше. Не. Могу.





* * *


— Есть кто дома?

Патрик вошел в холл. После поездки в Гётеборг он все еще пребывал в мрачном расположении духа, и по дороге домой ничто не смогло отвлечь его от негативных мыслей. Да и тот факт, что его мать, по словам Эрики, привела к ним домой какого-то мужчину, не способствовал улучшению ситуации.

— Я тут! — проворковала Кристина из кухни, и ее сын с подозрением огляделся. У него даже возникла мысль, что он зашел не в тот дом. Вокруг было так чисто и прибрано…

— Ой! — воскликнула Фальк, переступая порог. Похоже, она была не в восторге от перемен.

— Что, у нас побывала клининговая компания? — спросил Хедстрём. Ему и в голову не приходило, что пол в коридоре может быть таким чистым и без песка. Все вокруг сияло, а обувь стояла рядами на полке для обуви, которая обычно редко использовалась по назначению, потому что все ботинки и туфли лежали горой на полу.

— Только фирма Хедстрём и Зеттерлунд, — проговорила его мать все тем же воркующим голосом, появляясь из кухни.

— Зеттерлунд? — переспросил Патрик, хотя уже догадывался, что услышит ответ.

— Добрый день! Меня зовут Гуннар! — Из гостиной, протягивая руку, ему навстречу вышел мужчина. Патрик внимательно оглядел его, заметив уголком глаза, что Эрика с улыбкой наблюдает за ним. Он пожал протянутую руку, которая начала встряхивать его ладонь с избыточным энтузиазмом.

— Какой у вас чудесный дом, какие милые детки! — воскликнул неожиданный гость. — Ну, эту юную даму так просто вокруг пальца не обведешь, у нее головка хорошо варит. А с малышами, насколько я понимаю, вам приходится повозиться, но они настолько очаровательны, что вы им наверняка все прощаете?

Он продолжал трясти руку хозяина, и тот выдавил из себя улыбку.

— Да, они симпатяги, — ответил Хедстрём, пытаясь высвободить руку. Спустя несколько секунд Гуннар ослабил хватку.

— Я подумала, что вы наверняка проголодались, так что приготовила ужин, — сказала Кристина, снова исчезая в кухне. — А еще я кое-что постирала в машине и попросила Гуннара взять с собой инструменты, когда мы собирались сюда, так что он поправил пару вещей, которые ты не успел сделать, Патрик.

Только теперь ее сын заметил, что дверь туалета, висевшая некоторое время на одной петле — ну, может быть, всего года два, — теперь прикручена на место. Он задался вопросом, какие еще вещи «Боб Строитель» поправил в его доме, и против воли ощутил волну раздражения. Полицейский действительно собирался поправить эту дверь. Она была занесена в список неотложных дел. Просто ему что-то помешало.

— Ну, мне это нетрудно. Я много лет держал строительную фирму, так что со всем этим управился за несколько минут, — заверил его Зеттерлунд. — Хитрость в том, чтобы браться за дело сразу, тогда дела не накапливаются…

Патрик снова натянуто улыбнулся:

— Хм… спасибо. Я очень ценю…

— Да уж, вам, молодым, непросто все успеть. Дети, работа, домашнее хозяйство, да и за домом надо смотреть. А в таких старых домах всегда что-то надо починить. Однако дом у вас отличный, серьезно построенный. В те времена люди знали, как строить, не то что сейчас — слепят себе дома за пару недель, а потом удивляются, откуда там сырость и плесень. Старое мастерство сейчас забыто… — Гуннар покачал головой, и Хедстрём воспользовался случаем, чтобы ретироваться в кухню, где Кристина стояла у плиты, интенсивно общаясь с Эрикой. Не без легкого злорадства он отметил, что у жены на губах тоже застыла вымученная улыбка.

— Да-да, понимаю, вам с Патриком обо всем надо успеть подумать, непросто объединить семью и карьеру, — говорила его мать. — Ваше поколение внушило себе, что сможет успеть и то и другое одновременно, но самое главное для женщины… Ты, пожалуйста, не обижайся, Эрика, я это говорю из лучших побуждений!.. Самое главное — это дети и дом, и можно сколько угодно смеяться над нами, домохозяйками, но нам так приятно было оставить детей дома, а не отвозить их в учреждение! И к тому же они росли среди чистоты и порядка, а в то, что немного грязи в углах только полезно, я ни секунды не верю, и наверняка именно потому у нынешних детей всякие странные аллергии и болячки, что люди разучились убираться в своих домах, да и нельзя забывать, насколько важно кормить детей домашней сбалансированной пищей, и когда муж приходит домой — да, у Патрика очень ответственная работа, — более чем справедливо, чтобы он приходил в спокойный и прибранный дом, где подается настоящая еда, а не все эти ужасные полуфабрикаты с жуткими добавками, которыми у вас забита вся морозилка, и я должна сказать, что…

Хозяин дома слушал этот монолог с полным восторгом — похоже, мама выпалила его на одном дыхании, даже ни разу не переведя дух. Он заметил, как Эрика стиснула зубы, и его злорадство сменилось сочувствием.

— Мы живем немного по-другому, мама, — прервал он гостью. — Но это еще не значит, что хуже. Ты делала потрясающую работу в нашей семье, но мы с Эрикой решили разделить ответственность за дом и детей поровну, и ее карьера так же важна, как и моя. Плюс я должен признать, что иногда расслабляюсь, и на ее плечи ложится больший груз. Так что если тебе и стоит кого-то покритиковать, то скорее меня, потому что Эрика вкалывает как лошадь, чтобы со всем справиться. И нам очень хорошо вместе. Иногда в углах немного пыльно, и корзина для грязного белья переполнена, и — да, мы порой едим рыбные палочки, кровяной пудинг и готовые фрикадельки, но пока никто от этого не умер.

Он шагнул вперед и поцеловал супругу в щеку.

— Зато мы безумно благодарны тебе за твою помощь и за возможность насладиться иногда твоими восхитительными блюдами, — добавил мужчина, вновь повернувшись к матери. — После рыбных палочек и готовых фрикаделек мы еще больше их ценим.

После этих слов он поцеловал в щеку и Кристину. Меньше всего на свете полицейский хотел бы ее огорчить. Он знал, что его семья просто пропадет без ее помощи, а кроме того, любил свою мать. Однако это их дом — его и Эрики, и важно, чтобы Кристина это поняла.

— Ну, я вовсе не собиралась критиковать, — ответила фру Хедстрём. — Я просто хотела дать парочку советов, которые могут вам пригодиться.

Похоже, она не очень обиделась.

— А теперь расскажи о своем друге, — сказал Патрик и с удовольствием отметил, что его мама покраснела. Сам он не мог избавиться от ощущения, что все это немного странно — а если быть до конца честным, то очень странно.

— Ну, видишь ли… — начала Кристина, и ее сын сделал глубокий вдох, собираясь с силами. У мамы появился бойфренд. Они с Эрикой встретились глазами, и жена послала ему невидимый другим поцелуй.





* * *


Тереза просто не находила себе места. Мальчишки шумели так громко, что ей хотелось вскочить и накричать на них, однако она взяла себя в руки. Дети не виноваты в том, что она сходит с ума от волнения.

Да где же дочка, черт подери?! Как это частенько бывало, тревога фру Ханссон сменилась яростью, а потом страх врезался ей в грудь, как острый нож. Как Тира могла так поступить после того, что случилось с Викторией?! У всех родителей в Фьельбаке после исчезновения этой девочки нервы были напряжены до предела. А что, если преступник все еще находится здесь, если их дети в опасности?

Тревога и злость усиливались чувством вины. Возможно, не так уж и странно, что Тира забыла о мамином обещании ее забрать. Чаще всего ей приходилось добираться до дома самой, и не раз случалось, что Тереза обещала заехать за ней, но потом что-то случалось, и она не выполняла своего обещания.

Может быть, стоит позвонить в полицию? Когда женщина вернулась домой и обнаружила, что дочери нет, она попыталась убедить себя, что та еще в пути, что она заболталась по дороге с подружкой. Тереза приготовилась к недовольным комментариям, которые Тира будет отпускать, вернувшись после долгой ходьбы, замерзшая и вспотевшая. Ей так и представлялось, как она встретит дочь, сделает ей горячий какао и бутерброды с маслом и сыром…

Но Тира все не появлялась. Никто не открыл входную дверь, не потопал ногами, отряхивая снег, и не швырнул с ворчанием куртку на пол. Сидя за кухонным столом, мать девочки остро ощущала, каково было родителям Виктории Хальберг в тот день, когда она не пришла домой. Тереза встречалась с ними всего несколько раз, и это было очень странно. Ведь Тира с Викторией были неразлучны с самого детства, но если подумать, то и с подругой своей дочери Тереза виделась не так уж часто. Девочки всегда проводили время дома у Хальбергов. Впервые мать Тиры задалась вопросом, почему так вышло, — и сразу дала на него болезненный ответ. Ей не удалось создать для своих детей тот дом, о котором она сама мечтала, — спокойное уютное место, которое им так необходимо. Слезы обожгли ей веки. Только бы Тира вернулась домой — она сделает все, что в ее силах, чтобы что-то изменить!

Фру Ханссон посмотрела на свой мобильник, словно сообщение от Тиры каким-то магическим образом могло появиться на дисплее. Тереза звонила ей, выйдя из конюшни, и потом, по дороге домой, но девочка не брала трубку, а когда мать попыталась позвонить в очередной раз, уже придя домой, сигнал раздался из комнаты Тиры. Как уже не раз случалось до того, дочь забыла телефон дома. Растеряха…

Внезапно из прихожей раздался звук. Тереза вздрогнула. Наверное, она всего лишь принимает желаемое за действительное, ведь за криками и грохотом, издаваемыми мальчишками, практически невозможно что-либо расслышать. Но нет — в замке заскрежетал ключ. Хозяйка дома вскочила, выбежала в прихожую, повернула замок и распахнула дверь. Секунду спустя она уже держала дочь в своих объятиях и дала волю слезам, которые сдерживала в последние два часа.

— Девочка моя любимая! — шептала она, прижимаясь губами к волосам девочки. Все вопросы — потом. Самое главное на свете — что Тира рядом.





* * *


Уддевалла, 1972 год



Девочка следила за ней взглядом, куда бы она ни направлялась, и Лайлу не покидало ощущение, что она в плену в своем собственном доме. Владек испытывал такую же беспомощность, что и она, но, в отличие от нее, обращал свою фрустрацию вовне.

Палец болел. Он уже начал заживать, но кость зачесалась, когда рана стала затягиваться. В последние полгода Ковальской не раз приходилось обращаться к врачу. В последний раз медики начали что-то подозревать и задавать вопросы. В душе женщине ужасно хотелось уронить голову на стол врача, дать волю слезам и все рассказать. Но мысль о Владеке заставила ее сдержаться. Проблемы должны решаться в семье — так он считал. Он никогда не простит ей, что она вынесла сор из избы.

Своей собственной семьи Лайла избегала. Она знала, что сестра недоумевает, почему она не навещает их — как и мама. В первое время они обе то и дело навещали Ковальских в Уддевалле, но теперь перестали приезжать. Теперь они лишь иногда звонили и осторожно спрашивали, как дела. Они отчаялись, и Лайле так хотелось бы тоже махнуть на все рукой. Но это было невозможно, так что она держала своих родных в отдалении, кратко отвечала на их вопросы и старалась говорить легким тоном, используя самые повседневные слова. Рассказать им правду она не могла.

Семья Владека связывалась с ними еще реже, но так было с самого начала. Они постоянно путешествовали, у них не было постоянного адреса — как можно было поддерживать с ними связь? Вероятно, оно и к лучшему. Объяснить им все было бы так же невозможно, как и семье Лайлы. Они с Владеком и сами себе не могли это объяснить.

Эту ношу им придется нести самим.





* * *


Лассе тихонечко насвистывал себе под нос, двигаясь в сторону дороги. Чувство удовлетворения после вчерашней встречи в общине все еще не покидало его. Единение с собратьями по вере вызывало у него чувство опьянения без вина, и ему было невероятно легко от того, что можно забыть о полумерах и знать — ответ на все вопросы хранится на страницах Библии.

Именно поэтому он знал, что поступает правильно. А иначе зачем Господь дал ему эту возможность, привел его в нужное время в нужное место — как раз тогда, когда грешник должен подвергнуться наказанию? В тот день, когда это произошло, Ханссон просил Господа помочь ему выбраться из своего все ухудшающегося положения. Сам он ожидал, что ответ на его мольбы придет в виде работы, однако вместо этого перед ним открылся иной путь. А тот, кто пострадал, оказался грешником самого ужасного сорта, заслуживающим кары по всей строгости библейских законов.

Тереза начала задавать вопросы по поводу их финансов. Собственно говоря, именно Лассе оплачивал все счета, но жена начала интересоваться, как получается, что ее зарплаты в магазине «Консум» теперь хватает на все, хотя сам он не работает. В ответ мужчина пробормотал что-то по поводу страховки на случай безработицы, но по выражению лица супруги понял, что она отнеслась к этому скептически. Ну ладно, все как-нибудь разрешится! Ответы придут сами.

Сейчас он направлялся к пляжу в Сельвике. Это место для встречи Ханссон выбрал сам, потому что зимой там должно быть пустынно. Летом на пляже, расположенном неподалеку от кемпинга в Фьельбаке, яблоку некуда было упасть, но сейчас там было пусто, а ближайшее жилье находилось довольно далеко. Прекрасное место для встречи, и он каждый раз предлагал именно его.

Было скользко, и мужчина медленно спустился по дороге, ведущей на пляж. Снег лежал толстым слоем, и он увидел, что залив покрылся льдом. В конце мостков, вокруг лестницы, ведущей в воду, была сделана полынья — для тех безумцев, которые настаивали на зимнем купании. Сам же Лассе решил для себя, что шведский климат не подходит для купания — даже летом.

Он первым пришел на место. Мороз забирался под одежду, и Ханссон пожалел, что не надел еще один свитер. Однако он сказал Терезе, что снова отправляется на встречу в общину, и не хотел возбуждать в ней подозрений, надевая на себя кучу теплой одежды.

В нетерпении он спустился на мостки. Они неподвижно лежали у него под ногами, прочно вмерзшие в лед. Взглянув на часы, Лассе раздраженно наморщил лоб. Затем он дошел до конца, облокотился на перила лестницы и взглянул вниз. Сумасшедшие моржи, должно быть, побывали тут совсем недавно, потому что на воде в полынье еще не начала образовываться корка льда. Мужчина поежился, представив, какая температура воды должна быть сейчас в полынье.

Услышав шаги на мостках, Ханссон обернулся.

— Опаздываешь, — проговорил он, демонстративно указывая на часы. — Давай деньги, и пошли отсюда. Я не хочу, чтобы меня тут увидели, и к тому же я вот-вот околею от холода.

Он протянул руку, ощущая, как ожидания переполняют его. Господь был милостив, когда нашел для него такое решение. И он презирал грешника, стоящего перед ним, с пылом, от которого у него раскраснелись щеки.

Но внезапно чувство изменилось — презрение сменилось удивлением. А затем Лассе сковал леденящий страх.





* * *


Мысли о книге не оставляли ее. Когда Патрик сказал, что ему надо работать, Эрика испытала раздражение, поскольку планировала нанести еще один визит в тюрьму. Но затем она прислушалась к доводам разума. Само собой, ее мужу пришлось поехать в участок, хотя сегодня суббота. Расследование дела об исчезновении Виктории вошло в новую интенсивную фазу, и писательница знала, что супруг не остановится, пока преступление не будет раскрыто.

К счастью, Анна согласилась прийти и посидеть с детьми, так что теперь Эрика снова сидела в комнате для свиданий в исправительном учреждении. Она не знала, с чего начать разговор, но молчание, похоже, не смущало Лайлу. Та сидела и задумчиво смотрела в окно.

— На днях я была в твоем бывшем доме, — произнесла наконец Фальк. Она наблюдала за Ковальской, чтобы увидеть, какую реакцию вызовут ее слова, но холодные голубые глаза ее собеседницы ничего не выражали. — Мне следовало пойти туда раньше, но я, наверное, подсознательно избегала этого.

— Это всего лишь дом, — ответила Лайла, пожав плечами. Ее лицо и фигура излучали равнодушие, и Эрике захотелось податься вперед и хорошенько встряхнуть ее. Ведь она жила в этом доме и допускала, чтобы ее ребенка приковывали на цепь и запирали, как зверя, в темном подвале! Как она могла равнодушно относиться к такой жестокости, каким бы ужасам ни подвергал ее Владек?

— Как часто он тебя избивал? — спросила писательница, стараясь сохранить спокойствие.

Заключенная наморщила лоб:

— Кто?

— Владек, — сказала Эрика, недоумевая, зачем Лайла разыгрывает из себя дурочку. Она же видела медицинскую карточку из Уддеваллы, читала о ее травмах.

— Судить легко, — проговорила Ковальская, глядя в стол. — Но Владек не был злым человеком.

— Как ты можешь это говорить после всего, что он делал с Луизой и с тобой?

Несмотря на все знания о психологии жертвы, Фальк все же не могла понять, как Лайла может по-прежнему защищать своего мужа. Ведь она в конце концов убила его — из самозащиты или из мести за то насилие, которому подвергались она сама и дети.

— Ты помогала ему сажать на цепь Луизу? Он заставлял тебя это делать? Поэтому ты молчишь — чувствуешь себя соучастницей? — Эрика стала давить на заключенную, как никогда не делала прежде. Возможно, позавчерашняя встреча с Нетти и ее отчаяние из-за пропавшей дочери теперь придавали писательнице злости. Ненормально так равнодушно относиться к нечеловеческим страданиям своего ребенка!

Не в силах сдержать свой порыв, Фальк открыла сумку, которую всегда носила с собой, и достала папку с фотографиями:

— Посмотри! Ты забыла, как все это выглядело, когда полиция пришла к вам в дом? Ну так посмотри еще раз!

Эрика через стол придвинула к Лайле фотографию — и та неохотно взглянула на нее. Тогда посетительница подвинула ей еще одну:

— И вот. Вот подвал, как он выглядел в тот день. Видишь цепь и миски с едой и водой? Ее держали взаперти, как зверя! А это был маленький ребенок, твоя дочь, которую ты позволила Владеку запереть в темный подвал. Я понимаю, что ты убила его — я бы тоже так поступила, если бы кто-то обращался так с моими детьми. Так почему ты защищаешь его?

Она остановилась и перевела дух. Сердце отчаянно билось в груди, и Фальк заметила, что надзирательница, стоявшая снаружи, внимательно следит за ней через стеклянное окошко в двери. Эрика понизила голос:

— Прости, Лайла. Я… я не хотела. Просто что-то в этом доме сводит меня с ума.

— Я слыхала, что его называют «Домом ужасов», — проговорила Ковальская и придвинула ей фотографии. — Очень подходящее название. Это и был «Дом ужасов». Но не в том смысле, в каком думают все.

Она поднялась и постучала в дверь, чтобы ее увели.

Писательница осталась одна за столом, мысленно проклиная себя. Теперь Лайла наверняка не захочет с ней больше разговаривать, и ей не удастся закончить книгу…

И что хотела сказать Ковальская своими последними словами? Что было не так, как думали все? Сердито бормоча себе под нос, женщина собрала фотографии и сложила их обратно в папку.

Ее мрачные размышления прервала рука, легшая ей на плечо:

— Пошли, я вам что-то покажу.

Это была надзирательница, стоявшая за дверью во время свидания.

— Что? — переспросила Эрика, вставая.

— Увидите. Это в комнате Лайлы.

— Разве она не туда пошла?

— Нет, она вышла в прогулочный двор. Она обычно идет прогуляться, когда выходит из себя. Там она наверняка пробудет какое-то время, но поторопитесь, вдруг я ошибаюсь.

Фальк исподволь прочла бейдж на рубашке женщины: «Тина». Она последовала за надзирательницей с любопытством: ей впервые предстояло увидеть комнату, где Лайла проводит большую часть времени.

В конце коридора Тина открыла дверь, и Эрика вошла. До этого момента она понятия не имела, как выглядят жилища заключенных, — и, наверное, слишком много смотрела американских боевиков, потому что ожидала увидеть пустую камеру, обитую матрацами. Но комната оказалась уютной и обжитой. Аккуратно застеленная кровать, ночной столик с будильником, маленький розовый слоник рядом с ним, еще один столик с телевизором… На маленьком окне, расположенном высоко под потолком, однако впускающем в комнату немало света, висели желтые занавески.

— Лайла думает, что мы ничего не знаем, — проговорила Тина, подходя к кровати и опускаясь на колени.

— А разве можно так делать? — спросила писательница, встревоженно глядя на дверь. Она сама не понимала, чего больше боится — что появится сама Ковальская или какой-нибудь начальник, который сочтет, что ее права нарушаются.

— Мы имеем право проверять все, что находится у них в комнатах, — ответила надзирательница и запустила руку под кровать.

— Да, но я-то здесь не работаю, — возразила Эрика, пытаясь обуздать свое любопытство.

Тина вытащила маленькую коробочку, поднялась на ноги и протянула ее посетительнице:

— Так вы хотите посмотреть или нет?

— Само собой, хочу.

— Тогда я постою на страже. Я уже знаю, что там.

Тина подошла к двери, приоткрыла ее и стала смотреть в коридор.

Бросив на нее встревоженный взгляд, Фальк уселась на кровать с коробочкой на коленях. Если сейчас появится Лайла, те крупицы доверия, которые у нее, возможно, еще остались, будут потеряны. Но разве она могла устоять перед соблазном заглянуть в коробку? Надзирательница, похоже, считала, что там что-то интересное…

Не дыша, женщина открыла крышку. Трудно сказать, что она ожидала увидеть, но содержимое коробки поразило ее. Одну за другой писательница извлекала газетные вырезки, и мысли завертелись у нее в голове, как в водовороте. Зачем Лайла хранила публикации о пропавших девочках? Почему они так ее интересовали? Быстро просмотрев вырезки, Эрика констатировала, что Ковальская собрала основную часть того, что публиковалось об исчезновениях в местной прессе и вечерних газетах.

— Она может появиться в любой момент, — сказала Тина, не сводя глаз с коридора. — Согласитесь, что все это очень странно? Она набрасывается на газеты, когда их приносят, и затем просит дать их ей, когда все прочтут. Я не понимала, зачем они ей нужны, пока не обнаружила эту коробку.

— Спасибо, — проговорила Фальк и осторожно сложила вырезки обратно в коробку. — Где она лежала?

— В дальнем углу, рядом с ножкой кровати, — ответила надзирательница, продолжая высматривать Лайлу.

Эрика осторожно вернула коробку на место. Она сама не понимала, что делать с тем, что сейчас узнала. Возможно, это вообще ничего не значит. Может быть, заключенную просто интересуют дела о пропаже девочек. Иногда люди увлекаются весьма странными вещами. Однако ей почему-то казалось, что все не так просто. Где-то существует связь между жизнью Ковальской и этими девочками, с которыми она никогда не встречалась. И писательница намеревалась выяснить, что это за связь.





* * *


— Нам многое надо обсудить, — сказал Патрик.

Все закивали. Анника сидела с блокнотом и карандашом наготове, а Эрнст притаился под столом, ожидая упавших крошек. Все было как обычно. Только напряженная атмосфера в кухне указывала на то, что это не обычные утренние посиделки за кофе.

— Вчера мы были в Гётеборге, Мартин и я, — стал рассказывать Хедстрём. — Мы повстречались, во-первых, с Анетт, матерью Минны Вальберг, а во-вторых, с Герхардом Струвером, который высказал свое мнение по нашему делу на основании тех материалов, которые получил.

— Чушь, — тут же, как по команде, буркнул Мелльберг. — Разбазаривание ценных ресурсов.

Патрик проигнорировал его замечание и продолжил:

— Мартин переписал начисто свои заметки за вчерашний день, и сейчас каждый получит копию.

Анника взяла пачку листов, лежавших на кухонном столе, и стала раздавать их коллегам.

— Я хотел бы сначала назвать важнейшие пункты того, что мы узнали, а потом вы сможете прочесть полноценный отчет, если я что-то упустил, — добавил Хедстрём.

Затем он максимально сжато изложил содержание обоих разговоров.

— Из всего, что говорил Струвер, я бы обратил внимание на два момента, — сказал докладчик под конец своей речи. — Во-первых, он подчеркнул, что Минна выделяется из общего ряда. И ее происхождение, и то, как именно она пропала, отличаются от остальных случаев. Вопрос в том, что за этим стоит. Думаю, Струвер прав в том, что нам следует повнимательнее рассмотреть исчезновение этой девочки — и именно поэтому я хотел еще раз переговорить с мамой Минны. Возможно, преступник имеет с ней какие-то личные отношения, что, в свою очередь, может подвести нас к решению загадки Виктории. Само собой, это должно происходить во взаимодействии с полицией Гётеборга.

— Именно, — пробормотал Мелльберг. — Как я уже сказал, это дело тонкое, и…

— Мы не будем наступать никому на мозоли, — вставил Патрик, мысленно поражаясь тому, что начальник обязательно должен произнести свою мысль как минимум два раза. — Будем надеяться, что нам выпадет возможность встретиться с ними. Второе, что нам посоветовал Струвер, — это собрать представителей всех округов для совместного совещания. Это не так-то просто осуществить, но мне кажется, что стоит попробовать организовать такую встречу.

— Это обойдется в кругленькую сумму. Проезд, проживание. Рабочее время. Руководство никогда на это не пойдет, — сказал Бертиль и потихоньку бросил Эрнсту под стол кусок булочки.

Хедстрём с трудом сдержался, чтобы не издать громкий вздох. Работать с Мелльбергом было все равно что медленно вырывать больной зуб. Тяжело и небезболезненно.

— Эту проблему мы решим, когда она станет актуальна, — заявил он нетерпеливо. — Допускаю мысль, что из-за приоритетности этого дела нам выделят ресурсы на национальном уровне.

— Собрать всех, наверное, не так уж и сложно. Может быть, нам всем встретиться в Гётеборге? — предложил Мартин, подаваясь вперед.

— Да, отличная идея, — согласился Патрик. — Анника, ты готова взять на себя координацию этого совещания? Я понимаю, что сейчас выходные и со многими трудно будет связаться, но мне бы хотелось, чтобы это осуществилось как можно скорее.

— Конечно! — секретарь записала задание в свой блокнот, поставив рядом большой восклицательный знак.

— А правда, что в Гётеборге ты столкнулся со своей женой? — спросил докладчика Йоста.

Тот поднял глаза к небу:

— Видимо, здесь невозможно сохранить конфиденциальность.

— Что? Эрика была в Гётеборге? И что она там делала? Она опять сует нос не в свои дела?! — Мелльберг так рассердился, что зачесанные волосы соскользнули с его лысины на ухо. — Ты должен научиться держать в узде свою жену. Это никуда не годится — она всюду лезет и мешает нашей работе!

— Я поговорил с ней об этом, и она больше не будет, — заверил его Хедстрём, но почувствовал, как в нем снова пробуждается вчерашнее раздражение. Странно, как Эрика не понимает, что она может все испортить, что ее действия затрудняют работу полиции!

Бертиль строго посмотрел на него:

— Она тебя не очень-то слушается.

— Знаю, но я обещаю, что это не повторится. — Патрик осознал, как неубедительно звучат его слова, и поспешил сменить тему. — Ты можешь еще раз рассказать то, по поводу чего звонил мне вчера, Йоста?

— Которое из двух? — уточнил пожилой полицейский.

— Про оба визита. Особенно интересным мне представляется второй.

Йоста кивнул. Медленно и методично он рассказал о посещении Юнаса и о кетамине, пропавшем незадолго до того, как исчезла Виктория, а затем о том, как связал заявление Катарины с пропавшей девочкой. В заключение Флюгаре описал находку у нее в саду окурка.

— Отлично сработано! — оживился Молин. — Стало быть, с участка этой женщины прекрасно просматривалась комната Виктории?

Старый полицейский выпрямился — не часто его хвалили за проявленную им инициативу!

— Да, — подтвердил он, — можно заглянуть прямо в окно — и мне кажется, что человек стоял там, курил и шпионил за ней. Я обнаружил окурок как раз на том месте, где Катарина заметила стоящую фигуру.

— И окурок послан на экспертизу, — вставил Патрик.

Йоста снова кивнул:

— Само собой. Турбьёрн уже получил его, так что если на нем обнаружится ДНК, его можно будет сопоставить с ДНК подозреваемого.

— Не следует делать скоропалительных выводов, однако я склонен думать, что это преступник стоял там и шпионил за ней. Наверняка для того, чтобы выяснить привычки Виктории и потом похитить ее. — Довольный Мелльберг сложил руки на животе. — Мы ведь можем поступить так, как сделали в той деревушке в Англии? Проверить каждого жителя Фьельбаки и затем сверить с ДНК на окурке. И — раз! Этот мужик у нас в руках. Просто и гениально.

— Во-первых, мы не можем быть уверены, что речь идет о мужчине, — сказал Хедстрём, изо всех сил стараясь сохранить терпение. — Во-вторых, мы не знаем, является ли виновник обитателем этих мест, учитывая тот факт, где пропали другие девочки. Скорее многое говорит за то, что такая связь может иметь место в Гётеборге — там, где пропала Минна Вальберг.

— Ты всегда на все смотришь негативно, — ответил Бертиль, недовольный тем, что гениальный, по его мнению, план пустили под откос.

— Скорее реалистично, — отрезал Патрик, но тут же пожалел об этом. Раздражаться на шефа было бесполезно. Если он начнет отдаваться этому чувству, то не сможет заниматься больше ничем другим. — Я слышал, что вчера приходила Паула? — спросил он, чтобы сменить тему, и Мелльберг кивнул:

— Да, мы с ней разговаривали об этом деле, и этот факт об отрезанном языке напомнил ей о чем-то, что она читала в старом рапорте. Проблема в том, что она не помнит, что и где. Все-таки кормящая мать…

Начальник участка покрутил пальцем у виска, но, услышав гневное шипение Анники, поспешно опустил его. Если и существовал на свете человек, которого Мелльберг боялся прогневить, то это была секретарь участка. И еще, может быть, Рита, когда она была не в духе.

— Паула просидела пару часов в архиве, — сказал Йоста. — Но мне показалось, что она не нашла того, что искала.

— Нет, она собиралась и сегодня прийти, — Бертиль виновато улыбнулся Аннике, которая продолжала сердито смотреть на него.

— Важно, чтобы она понимала — эта работа оплачиваться не будет, — сказал Патрик.

— Да-да, это она понимает. Но, если быть до конца честным, мне кажется, что ей надо немного сменить обстановку, — добавил Мелльберг с редкой для него проницательностью.

Молин улыбнулся:

— Должно быть, дома она уже совсем извелась, если предпочитает сидеть в архиве.

Улыбка осветила все его лицо, и Хедстрём осознал, как редко его молодой коллега теперь улыбается. Надо и в самом деле приглядывать за Мартином. Непросто оплакивать умершую жену, быть отцом-одиночкой и одновременно участвовать в тяжелом и сложном расследовании.

Патрик улыбнулся Мартину:

— Да, но мы надеемся, что ей это что-то даст. И нам тоже.

Йоста поднял руку.

— Да, — обратился к нему Патрик.

— Я что-то все не могу успокоиться по поводу взлома в клинике Юнаса. Возможно, все же стоит опросить девочек из конюшни. Кто-нибудь из них все же мог что-то заметить, — предположил Флюгаре.

— Хорошая мысль. Ты можешь это сделать в связи с поминальной мессой сегодня во второй половине дня, если будешь действовать деликатно, — заметил Хедстрём. — Они наверняка будут очень расстроены.

— Да, и я могу взять с собой Мартина. Все всегда идет легче, когда не один, — ответил старый полицейский.

Патрик бросил взгляд на Молина:

— Не знаю, стоит ли…

— Все в порядке, я пойду с ним, — прервал его молодой человек.

На секунду Хедстрём заколебался.

— Хорошо, — произнес он наконец и снова обернулся к Йосте: — И еще ты будешь поддерживать связь с Турбьёрном о результатах анализа ДНК, хорошо?

Флюгаре кивнул.

— Отлично, — улыбнулся Патрик. — Кроме того, надо опросить соседей Катарины. Может быть, кто-то еще обратил внимание на человека, который прокрался на ее участок. И спросите семью Виктории, ощущали ли они, что за ними следят.

Йоста провел рукой по седым волосам, так что они встали дыбом:

— Думаю, они уже давно рассказали бы об этом. Мне даже кажется, что мы спрашивали, не заметили ли они кого-нибудь в окрестностях дома, но я могу посмотреть в протоколах.

— В любом случае поговори с ними еще раз, — распорядился Хедстрём. — Теперь нам известно, что кто-то в самом деле следил за домом. Сам я могу поговорить с соседями. А ты, Бертиль, — можешь ты стать связующим звеном и вместе с Анникой заняться подготовкой к общему совещанию?

— Само собой. Кому же еще это можно поручить? — с готовностью отозвался Мелльберг. — Ведь они захотят поговорить с начальником, отвечающим за работу следствия!

— Хорошо, тогда за дело, — произнес Патрик, однако сразу же почувствовал себя глупо, словно в отрывке из сериала «Следователи с Хилл-стрит». Но все оказалось не напрасно, потому что он снова увидел улыбку на губах Мартина.





* * *


— Через неделю будут новые соревнования. Забудь о том, что ты пропустила, и смотри вперед. — Юнас погладил Молли по волосам. Он не переставал удивляться, до чего же она похожа на свою мать.

— Ты разговариваешь, как этот самый доктор Фил, — буркнула его дочь в подушку. Радость по поводу будущей машины уже улетучилась, и теперь она снова дулась из-за несостоявшегося выступления.

— Ты очень пожалеешь, если не будешь тренироваться. Тогда нам и вовсе нет смысла ехать туда. А кто больше всех будет сердиться, если ты не победишь? Не я и не мама, а ты.

— Марте вообще плевать, — глухо проговорила Молли.

Перссон застыл и убрал руку:

— Стало быть, ты хочешь сказать, что все наши многокилометровые поездки, все те часы, которые мы на это потратили, не считаются? Мама… Марта потратила на твои выступления немыслимое количество времени и денег. Сказать такое — ужасная неблагодарность.

Он сам чувствовал, что голос его звучит сурово, однако с дочерью пора уже было начать разговаривать по-взрослому.

Молли медленно села на кровати. Лицо ее выражало безграничное удивление из-за того, что отец разговаривает с ней в подобном тоне. Она открыла было рот, чтобы возмутиться, но потом опустила глаза.

— Прости, — тихо проговорила девочка.

— Извини, я не расслышал — что ты сказала?

— Прости!

В горле у нее стояли слезы, и Юнас крепко обнял дочь. Он понимал, что избаловал своего ребенка, и способствовал развитию в ней как хороших, так и дурных качеств. Но сейчас Молли поступила правильно. Ей придется научиться тому, что иногда перед жизнью приходится склонять голову.

— Ну-ну, моя дорогая… Может быть, пойдем в конюшню? — предложил Перссон. — Тебе надо тренироваться, если ты хочешь обойти Линду Бергваль. Пусть не думает, что она так и будет на первом месте.

— Еще чего! — воскликнула Молли, вытирая слезы рукавом.

— Пошли. Я взял сегодня выходной, чтобы поприсутствовать на тренировке. Мама ждет тебя внизу со Скирокко.

Девочка перекинула ноги через край кровати, и отец заметил, как в ее глазах загорелась искорка азарта. В этом они с матерью так похожи! Ни один из них не любит проигрывать.

Когда они спустились на манеж, Марта уже стояла там с оседланным Скирокко. Она демонстративно посмотрела на часы:

— Стало быть, мадам изволили спуститься. Ты должна была быть здесь полчаса назад.

Юнас бросил на жену тревожный взгляд. Одно случайное слово — и Молли может снова убежать наверх, броситься на кровать и продолжать дуться. Он видел, как Марта мысленно взвешивает ситуацию. Она терпеть не могла приспосабливаться к капризам дочери и, хотя это был ее собственный выбор, ненавидела быть третьей лишней в их альянсе. Однако побеждать фру Перссон тоже любила, в том числе и через дочь, которую она в свое время не хотела рожать и которую сейчас не понимала.

— Я подготовила манеж, — сказала она, передавая коня Молли.

Девочка легко взлетела в седло и натянула поводья. Она управляла Скирокко коленями и пятками, и он привычно подчинялся наезднице. Едва Молли садилась на лошадь, как упрямый непредсказуемый подросток исчезал. Здесь она была сильной молодой женщиной, спокойной и уверенной в себе. Юнас очень любил смотреть на это превращение.

Он поднялся на трибуну и сел, чтобы понаблюдать за работой Марты. Она опытной рукой направляла дочь, зная, как никто, за счет чего лошадь и всадница могут показать лучшие результаты. У Молли был природный дар ко всем видам езды, но именно мать отшлифовала ее талант до полного совершенства. Перссон была неподражаема, когда стояла посреди манежа, отдавая инструкции, так что конь с наездницей легко преодолевали барьеры. Соревнования точно пройдут успешно. Они потрясающая команда — Марта, Молли и он, Юнас. Он ощутил, как во всем его теле медленно нарастает хорошо знакомое воодушевление.





* * *


Сидя в своем кабинете, Эрика просматривала длинный список дел, которыми ей следовало бы заняться. Анна сказала, что они с детьми могут остаться на весь день, если это потребуется, и Фальк поспешила принять это предложение. Ей предстояло поговорить с таким количеством людей, прочесть столько материалов — жаль, что она никак все не успевает! Возможно, если бы у нее было чуть больше времени, она догадалась бы, почему Лайла собирает все эти вырезки. На мгновение у писательницы возникла мысль взять быка за рога и спросить это у Ковальской напрямую, но потом она поняла, что такой наскок ничего не даст. Вместо этого она покинула стены режимного учреждения и отправилась домой, чтобы собрать дополнительные сведения.

— Ма-ма-а-а! Мальчики дерутся! — Голос Майи заставил женщину вздрогнуть. По словам Анны, дети вели себя образцово, пока Эрика отсутствовала, но теперь было похоже, что они готовы поубивать друг друга.

В два прыжка Фальк преодолела лестницу на первый этаж и ворвалась в гостиную. Посреди комнаты стояла Майя, сердито уставившись на братьев, тузящих друг друга на диване.

— Мама, они все время мешают мне смотреть телевизор. Они отбирают у меня пульт и выключают его, — пожаловалась девочка.

— Ну что ж! — рыкнула Эрика несколько более раздраженно, чем предполагала. — Тогда никто не будет смотреть телевизор!

Подскочив к дивану, она завладела пультом. Мальчишки уставились на нее с удивлением, а потом хором заревели. Мать мысленно сосчитала до десяти, однако это не помогло: она все равно чувствовала, как пот и раздражение пробиваются наружу. Раньше она даже не представляла себе, какая это проверка на прочность — быть мамой. И еще ей было стыдно, что она в очередной раз наказала Майю за то, в чем та не была виновата.

До этого момента Анна находилась в кухне вместе с Эммой и Адрианом, но теперь она тоже появилась в гостиной. При виде выражения лица Эрики сестра криво улыбнулась:

— Думаю, тебе полезно бывать иногда за пределами дома. Разве тебе не надо куда-нибудь съездить, раз я все равно здесь?

Ее гостья открыла было рот, чтобы сказать, что она будет благодарна, если ей просто дадут поработать, но тут у нее мелькнула мысль. Имелось одно дело, которое надо было сделать. Один пункт из списка требовал уделить ему особое внимание.

— Мама должна уехать и еще немножко поработать, но Анна остается с вами. И если вы будете хорошо себя вести, она даст вам сок с булочками, — пообещала писательница детям.

Близнецы разом замолчали. Слово «булочки» оказывало на них магическое действие.

Эрика от души обняла сестру. Она вышла в кухню, чтобы позвонить и убедиться, что едет не напрасно, и пятнадцать минут спустя уже сидела в машине. К этому моменту довольные дети уже сидели за столом, на котором стоял сок и лежали булочки с пирожными. Они наверняка переедят сладкого, но к этой проблеме их мама вернется потом.

Найти дорогу к небольшому таунхаусу под Уддеваллой оказалось несложно. Здесь жил Вильхельм Мусандер. Он был явно заинтригован телефонным звонком писательницы, и дверь распахнулась еще до того, как она успела нажать на кнопку дверного звонка.

— Заходите! — поприветствовал ее пожилой мужчина. Гостья осторожно стряхнула снег с ботинок и прошла в дом.

Встречаться с Вильхельмом Мусандером ей раньше не приходилось, однако она хорошо его знала. В свое время он был легендарным журналистом «Бохусленской газеты», и его самые известные репортажи были посвящены как раз убийству Владека Ковальского.

— Стало быть, вы занимаетесь написанием новой книги… — хозяин дома зашел в кухню впереди своей новой знакомой. Оглядевшись, она констатировала, что кухня очень маленькая, но чистая и ухоженная. Здесь было уютно. Никаких следов присутствия женщины не наблюдалось, так что она заподозрила, что Вильхельм холостяк, и, словно прочтя ее мысли, он произнес:

— Моя жена умерла десять лет назад, и тогда я продал наш коттедж и переселился сюда. За маленьким домиком куда легче ухаживать, но обстановка у меня, конечно, спартанская, потому что я не умею шить занавески с воланчиками и все такое прочее.

— По-моему, у вас тут очень уютно, — сказала Эрика и уселась за кухонный стол. Перед ней появилась обязательная чашка кофе. — Да, речь пойдет о «Доме ужасов», — добавила она, отвечая на его предыдущий вопрос.

— Чем же я могу вам помочь? Вы наверняка уже прочли все, что я написал по этому поводу.

— Да, сотрудник редакции «Бохусленской газеты» Шель Рингхольм помог мне добыть старые статьи в архиве. И, само собой, я располагаю фактами о последовательности событий и о судебном процессе. Мне, скорее, нужны впечатления очевидца. Допускаю мысль, что вы сделали наблюдения и выкопали какие-то моменты, о которых не могли написать. Может быть, у вас есть собственные версии произошедшего? Насколько мне известно, вы не считаете, что это дело можно списать в архив.

Фальк потягивала кофе, наблюдая за Вильхельмом.

— Ну, там было о чем писать. — Он ответил ей открытым взглядом, и в его глазах сверкнули искорки. — Ни до того, ни после мне не доводилось описывать столь интересный случай. Ни один человек, столкнувшийся с ним, не мог остаться равнодушным.

— Согласна, это одна из самых ужасных историй, с которыми мне приходилось сталкиваться. И я дорого бы отдала, чтобы узнать, что на самом деле произошло в тот день.

— Тогда нас двое, — проговорил Мусандер. — Хотя Лайла созналась в убийстве, я так и не смог отделаться от ощущения, что тут что-то не так. Никаких версий у меня нет, но правда сложнее, чем кажется.

— Точно, — закивала Эрика. — Проблема в том, что Лайла отказывается говорить об этом.

— Так она согласилась с вами встретиться? — удивился Вильхельм, подаваясь вперед. — Ни за что бы не подумал!

— Да, мы с ней встречались несколько раз. Я довольно долго пыталась к ней пробиться, звонила и писала, и когда я уже почти начала терять надежду, она согласилась.

— Вот черт! Столько лет она молчала, но потом все же пошла на встречу с вами! — Журналист покачал головой, словно не веря своим ушам. — Я ведь сам раз сто пытался взять у нее интервью — и все безрезультатно.

— Да, но она все равно мне ничего не рассказывает. Мне так и не удалось выудить из нее ничего ценного.

Писательница сама слышала, с какой безнадежностью звучит ее голос.

— Расскажите, как она? Какое у нее настроение? — спросил ее собеседник.

Эрика почувствовала, что разговор начал принимать не то направление. Она ведь сама намеревалась задавать вопросы, а не наоборот! Однако женщина решила пойти навстречу новому знакомому — не только получить, но и дать.

— Она собранна. Держится спокойно. Но, кажется, ее что-то тревожит, — рассказала Фальк.

— Как на ваш взгляд — она испытывает чувство вины? За убийство? За то, что она делала с дочерью?

Гостья задумалась:

— И да, и нет. У меня не сложилось впечатления, что Лайла раскаивается — хотя она явно берет на себя ответственность за происшедшее. Это трудно объяснить. Поскольку она, строго говоря, ничего не рассказывает об этом, я могу только догадываться, и возможно, что я интерпретирую неверно, под воздействием собственных чувств.

— Да, жуткая история, — кивнул Вильхельм. — Вы были в доме?

— Да, побывала там позавчера. Там все в ужасном состоянии, ведь дом долго простоял пустой. Но даже сами стены сохранили атмосферу… и подвал…

Фальк содрогнулась от воспоминаний.

— Прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул Мусандер. — Трудно представить себе, как можно обращаться с собственным ребенком так, как это делал Владек. И как Лайла могла это допустить. Лично я считаю, что это делает ее не менее виноватой, чем ее муж, хотя она и жила в страхе перед тем, что он еще вытворит. Выход всегда есть, и меня не покидает мысль, что материнский инстинкт должен быть сильнее страха.

— С сыном они так не обращались. Как вы думаете, почему Петеру выпала другая доля?

— Мне так и не удалось прояснить этот вопрос. Вы наверняка читали статью, в которой я расспрашивал об этом нескольких психологов.

— Да, тех, которые считали, что из-за ненависти к женщинам Владек проявлял насилие только по отношению к членам семьи женского пола. Но это не совсем соответствует действительности. Судя по медицинской карточке, у Петера тоже были травмы. Вывих руки, глубокая резаная рана.

— Это верно, однако не идет ни в какое сравнение с тем, чему подвергалась Луиза.

— Вам известно, что стало с Петером? Мне пока не удалось напасть на его след.

— У меня это тоже не получилось. Если вам удастся выяснить его местонахождение, сообщите мне, ладно?

— А вы разве не на пенсии? — спросила Эрика и тут же поняла, какой это, по сути, нелепый вопрос. Дело Ковальских давно перестало быть для Вильхельма просто журналистским заданием — если вообще когда-то было таковым. В его взгляде читалась страстная жажда докопаться до истины, с годами превратившаяся почти что в манию. Он даже не ответил на вопрос, а продолжал говорить о Петере:

— Это просто загадка какая-то. Как вам наверняка известно, после убийства он жил у бабушки по материнской линии, и ему там было хорошо. Но когда ему было пятнадцать лет, бабушку убили во время ограбления их дома. Петер был тогда в спортивном лагере в Гётеборге. И после этого он как сквозь землю провалился.

— Может быть, он покончил с собой? — задумчиво проговорила Эрика. — Таким способом, что тело не нашли?

— Кто знает. Это стало бы еще одной трагедией этой семьи.

— Вы намекаете на смерть Луизы?

— Да, она утонула, когда жила у приемных родителей. Ее поместили не к бабушке, а в другую семью, которая, как сочли социальные работники, могла оказать ей больше поддержки после того, что ей пришлось вынести.

— Загадочная история, не так ли? — спросила Эрика, пытаясь вспомнить подробности, о которых читала.

— Да, и Луиза, и вторая девочка, воспитывавшаяся в той семье, ее ровесница, попали в водоворот — их так и не нашли. Трагический конец трагической жизни.

— Стало быть, единственная родственница, оставшаяся в живых, — сестра Лайлы, живущая в Испании?

— Да, но они с Лайлой мало общались после убийства. Я не раз пытался поговорить с ней, но она не хотела даже слышать о сестре. А Владек потерял связь со своей семьей и своим прошлым, когда решил остаться в Швеции с Лайлой.

— Такая странная смесь любви… и зла, — сказала Фальк, не находя более подходящих слов, чтобы выразить свое изумление.

У Вильхельма вдруг сделался усталый вид:

— Да уж, то, что я увидел в их гостиной и в том подвале, — самое страшное зло, какое мне доводилось видеть.

— Вы были на месте преступления?

Журналист кивнул:

— В те времена проще было попадать во всякие места, где тебе не положено было находиться. У меня были связи в полиции, так что мне разрешили прийти туда и посмотреть. Гостиная была вся залита кровью. А Лайла, судя по всему, сидела посреди всего этого, когда приехала полиция. Она тогда и бровью не повела — просто молча последовала за ними.

— А Луиза сидела на цепи в подвале, — произнесла Эрика.

— Да, она была в подвале, измученная и исхудавшая…

Женщина сглотнула, увидев перед собой эту сцену:

— Вы общались с детьми?

— Нет. Петер был слишком мал, когда все это произошло. У журналистов хватило ума оставить детей в покое. А бабушка и приемные родители защищали их от постороннего внимания.

— Как вы думаете, почему Лайла сразу призналась?

— Вариантов было немного. Когда приехала полиция, она сидела рядом с телом Владека, сжимая в руке нож. Собственно, она же сама и позвонила. И уже по телефону она сказала: «Я убила своего мужа». Кстати, это единственное, что удалось выжать из нее по поводу убийства. Она повторила эти слова во время суда, и после этого никому не удавалось пробить стену ее молчания.

— Как вы думаете, почему же тогда она согласилась разговаривать со мной? — спросила Фальк.

— Да, хороший вопрос, — проговорил Мусандер, задумчиво глядя на нее. — С полицией она вынуждена была общаться, с психологами тоже. А вот с вами она встречается совершенно добровольно.

— Может быть, ей просто хочется компании, надоело видеть вокруг одни и те же лица? — предположила Эрика, хотя и сама не верила своим словам.

— К Лайле это не относится. Тут должно быть другое объяснение. Она не сказала чего-нибудь необычного, что зацепило бы вас, никакой подсказки по поводу того, что изменилось или что произошло тогда?

Мужчина еще сильнее потянулся вперед и сидел теперь на краю своего стула.

— Ну, есть одна вещь… — Писательница поколебалась, но потом сделала глубокий вдох и рассказала про статьи, которые Ковальская хранила в своей комнате. При этом она прекрасно понимала, насколько притянуто за уши ее предположение, что это может иметь отношение к их встречам. Но Вильхельм выслушал ее с большим интересом, и в его глазах гостья увидела блеск живого ума.

— А вы не задумывались насчет момента времени? — спросил он.

— В смысле?..

— Какого числа Лайла согласилась наконец встретиться с вами?

Эрика стала рыться в памяти. Прошло около четырех месяцев, но точной даты она, конечно, не помнила. Но вдруг ее осенило: ведь это было на следующий день после дня рождения Кристины! Она назвала эту дату Мусандеру, и тот с ухмылкой поднял с пола толстую подшивку старых номеров «Бохусленской газеты». Привычной рукой он стал перелистывать их и некоторое время был занят поисками, а потом с довольным лицом пробормотал: «Угу!» и придвинул собеседнице развернутую газету. Она мысленно прокляла собственную глупость. Конечно же! Именно так все и обстоит. Осталось только выяснить, что все это значит.





* * *


Воздух в сарае был затхлым, и когда она выдыхала, изо рта вырывался пар. Хельга плотнее запахнулась в пальто. Она знала, что для Юнаса и Марты эти ужины по пятницам были тоскливой обязанностью — это легко было заметить по их унылым лицам. Но эти ужины были для нее ориентирами в жизни, единственными моментами, когда она могла вообразить, что все они — настоящая семья.

Вчера поддерживать иллюзию оказалось труднее, чем обычно. Потому что это была именно иллюзия, бесплотная мечта. Так ей о многом когда-то мечталось. Когда Хельга повстречала Эйнара, он заполнил собой весь ее мир — широкоплечий, светловолосый, с улыбкой, которую она поначалу сочла нежной, и лишь потом поняла, что это нечто совсем другое.

Пожилая женщина остановилась перед машиной, о которой вчера говорила Молли. Она прекрасно знала, о каком именно автомобиле шла речь — будь она в возрасте внучки, тоже выбрала бы именно эту. Взгляд фру Перссон скользнул по силуэтам других автомобилей, хранившихся в сарае. Они стояли здесь, пустые, заброшенные, и постепенно ржавели.

О каждом из них хозяйка помнила, откуда он появился — помнила каждую поездку, предпринятую Эйнаром в поисках подходящего для восстановления объекта. Требовалось вложить немало труда, прежде чем машину можно было снова продать. Строго говоря, речь не шла о каких-то выдающихся доходах, но этого было достаточно для безбедной жизни, и ей никогда не приходилось волноваться из-за денег. По крайней мере, эту функцию ее муж выполнял — он всегда содержал ее и Юнаса.

Медленно оставив позади машину Молли, как она уже мысленно называла ее, Хельга подошла к большой черной «Вольво» с заметными пятнами ржавчины и разбитым передним стеклом. Эта машина могла бы стать прекрасной, если бы Эйнар успел ее отремонтировать. Стоило женщине закрыть глаза, и она видела перед собой лицо супруга, когда он возвращался домой с очередным разбитым авто на прицепе. По нему сразу было видно, удачно ли прошла поездка. Иногда Перссон отсутствовал только пару дней, иногда отправлялся в отдаленные районы Швеции и его не было около недели. Когда он въезжал во двор с лихорадочным блеском в глазах и пылающими щеками, жена сразу догадывалась, что он нашел то, что искал. Затем несколько суток, а то и недель Эйнар был полностью поглощен работой, а она тем временем могла посвятить себя Юнасу и хозяйству. Ей не надо было опасаться вспышек ярости, холодной ненависти в глазах мужа и боли, которую он ей причинял. Счастливые дни!

Прикоснувшись к машине, фру Перссон поежилась, ощутив кожей холод металла. Свет в сарае переместился, пока она бродила там, и теперь лучи солнца, проникавшие сквозь щели в стенах, упали на черную лакированную поверхность, отражаясь от нее. Хельга отдернула руку. Этот автомобиль никогда не оживет. Это мертвый предмет, место которому в прошлом. И она позаботится о том, чтобы все так и получилось.





* * *


Эрика откинулась назад на стуле для посетителей. Прямо от Вильхельма она поехала в тюрьму, почувствовав, что ей просто необходимо снова переговорить с Лайлой. К счастью, Ковальская успокоилась после утреннего разговора и согласилась снова встретиться со своей постоянной посетительницей. Может быть, она рассердилась вовсе не так сильно, как опасалась Фальк.

Теперь они вот уже некоторое время сидели друг напротив друга в молчании, и Лайла рассматривала писательницу не без тревоги во взгляде.

— Почему тебе пришло в голову встретиться со мной сегодня еще раз? — поинтересовалась она наконец.

Эрика быстро посовещалась сама с собой. Она не знала что ответить, но подозревала, что сидящая перед ней женщина захлопнется как ракушка, стоит только упомянуть о вырезках и о возможной их связи с преступлением самой Лайлы.

— Просто не могу забыть твои слова, — проговорила она наконец. — То, что это действительно был «Дом ужасов» — но не в том смысле, в каком думали другие. Что ты хотела этим сказать?

Ковальская посмотрела в окно:

— Зачем бы мне начинать это ворошить? О таком не хочется вспоминать.

— Понимаю. Но, учитывая тот факт, что ты принимаешь меня, я подозреваю, что тебе все-таки этого хочется. Может быть, было бы неплохо поделиться с кем-нибудь и тем самым переработать это в себе?

— Люди преувеличивают значение разговоров. Они часами просиживают у психотерапевтов и психологов, распахивают душу друзьям — считается, что малейшее событие должно быть проанализировано. Между тем некоторым вещам полезно оставаться взаперти.

— Ты говоришь о самой себе или о том, что произошло? — мягко осведомилась Эрика.

Отвернувшись от окна, Лайла взглянула на нее странным взглядом холодных синих глаз.

— Может быть, я имела в виду и то и другое, — ответила она. Ее короткие волосы сейчас казались еще короче — вероятно, ее только что постригли.

Фальк решила переменить тактику.

— Мы не так много говорили о других членах твоей семьи. Можем мы теперь пообщаться о них? — предложила она, пытаясь пробить брешь в той стене молчания, которой окружила себя Ковальская.

Ее собеседница пожала плечами:

— Ну да, можем.

— Твой отец умер, когда ты была еще ребенком, а вот с матерью у тебя были близкие отношения?

— Да, мама была моим лучшим другом.

Улыбка осветила лицо Лайлы, от чего она сразу стала выглядеть на несколько лет моложе.

— А твоя старшая сестра? — продолжила расспросы писательница.

Некоторое время заключенная сидела молча.

— Она давно уже живет в Испании, — ответила она наконец. — У нас никогда не было особенно тесных взаимоотношений, и она полностью отошла от меня, когда… когда все это случилось.

— У нее есть семья?

— Да, она замужем за испанцем, у нее сын и дочь.

— Твоя мать, как известно, вызвалась забрать к себе Петера. Почему Петера, а не Луизу?

Лайла рассмеялась жестким смехом:

— Мама ни за что не смогла бы взять к себе Девочку! А вот с Петером все было по-другому. Он и моя мать очень любили друг друга.

— Девочку? — Эрика с удивлением уставилась на Ковальскую.

— Да, мы ее так называли, — тихо ответила та. — Вернее, начал так ее называть Владек, а потом это имя пристало к ней.

«Бедный ребенок!» — подумала Фальк. Она изо всех сил пыталась сдержать свой гнев и сосредоточиться на вопросах, которые должна была задать.

— Так почему Девочка, или Луиза, не могла жить у твоей матери? — уточнила писательница.

Лайла посмотрела на нее с упрямством во взгляде:

— Просто она была ребенком, требующим особого внимания. Это все, что я могу сказать по этому вопросу.

Эрика поняла, что дальше не продвинется, и сменила тему:

— Как ты думаешь, что произошло с Петером, когда твоя мать… умерла?

Волна скорби накрыла лицо Ковальской:

— Не знаю. Он просто исчез. Я думаю… — Она сглотнула — казалось, ей трудно было подбирать слова. — Думаю, он просто не выдержал. Он никогда не обладал особо сильным духом, всегда был чувствительным мальчиком.

— То есть ты считаешь, что он мог наложить на себя руки? — Фальк постаралась сформулировать этот вопрос как можно более аккуратно.

Поначалу Лайла никак не отреагировала на ее слова, но потом медленно кивнула, не поднимая глаз.

— Но его так и не нашли? — спросила Эрика.

— Нет.

— Ты очень сильный человек, если выдержала столько потерь.

— Мы можем больше, чем думаем. К тому же куда денешься? — проговорила Лайла. — Я вообще-то неверующая, но где-то слышала, что Бог дает каждому ношу, которую тот в состоянии нести. Должно быть, он знал, что я могу вынести многое.





* * *


— Не только ты мог это сделать, а также привести в порядок все остальное. Я тоже умею держать в руках молоток. Но у нас другие приоритеты. Работа, время для общения с детьми — и друг с другом, не побоюсь этого слова. И какое значение имеет какая-то неповешенная картина? — Эрика села к мужу на колени и обняла его за шею. Он закрыл глаза, наслаждаясь ее запахом, который никогда не приедался. Повседневные заботы, конечно же, приглушили бурную влюбленность, но она, по мнению Хедстрёма, сменилась чем-то гораздо лучшим. Теперь это было спокойное и стабильное, но сильное чувство, и бывали минуты, когда он начинал пылать к своей жене не меньшей страстью, чем в предшествовавший этому период влюбленности. Только сейчас между этими моментами имелись чуть более продолжительные периоды — что, несомненно, являлось выдумкой природы с целью дать человечеству возможность совершить что-то полезное, а не проводить все дни в постели.

— У меня вчера были кое-какие планы на тебя, — проговорила Фальк и слегка куснула супруга за нижнюю губу. И хотя Патрик смертельно устал после напряженной работы последних дней и бессонной ночи, он почувствовал, как некая часть его существа пробудилась к жизни.

— Хм, у меня тоже… — тихо сказал он.

— Чем вы тут занимаетесь? — раздался в дверях чей-то голос, и оба вздрогнули, словно их застали на месте преступления. Имея в доме маленьких детей, трудно даже спокойно обняться.

— Мы с папой просто целовались, — сказала Эрика и поднялась.

— Фу, какая гадость! — воскликнула Майя и убежала обратно в гостиную.

Писательница налила себе кофе:

— Посмотрим, что она скажет лет через десять.

— Ох, не надо об этом! — проговорил Патрик, содрогаясь при мысли о том, какой будет его дочь, когда подрастет. Будь это в его власти, он остановил бы время, чтобы Майя никогда не стала подростком.

— Что вы теперь будете делать? — спросила его жена. Прислонившись к столешнице, она потягивала кофе маленькими глоточками. Хедстрём тоже отхлебнул кофе, прежде чем ответить. Однако его усталость практически не поддавалась действию кофеина.

— Я только что разговаривал с Терезой — Лассе все еще не появился. Она полночи искала его, и сейчас мы просто обязаны ей помочь, — рассказал полицейский.

— Есть какие-то версии, что могло случиться? — поинтересовалась Фальк.

— Нет, строго говоря, нет. Но сейчас Тереза рассказала, что в поведении Лассе что-то переменилось в последние месяцы, что-то стало по-другому — только ей трудно объяснить, что именно.

— Неужели у нее нет никаких соображений? Большинство все же чувствует, когда их партнер занялся чем-то не тем. Любовница, игорная зависимость?

Патрик покачал головой:

— Не похоже. Но мы будем опрашивать знакомых, и еще я попросил Мальте из банка подготовить нам распечатку счета, чтобы мы увидели, не снимал ли Лассе деньги, не делал ли покупок, которые могут навести на мысль, где он может находиться. Мальте обещал заскочить в банк и сделать это в течение дня.

Хедстрём посмотрел на часы. Было около девяти, и у горизонта наконец-то появилась полоса света. Полицейский ненавидел зиму с ее бесконечными ночами.

— Жизнь в маленьком городке имеет свои плюсы, — усмехнулась Эрика. — Что директор банка может «заскочить» к кому-нибудь.

— Да, к счастью, это сильно облегчает дело. Очень надеюсь, что это даст нам зацепку. По словам Терезы, всеми финансовыми делами семьи ведал Лассе.

— Вы, конечно же, проверите, не оплачивал ли он что-либо картой и не снимал ли деньги в банкомате после исчезновения? Может быть, ему все надоело, и он просто свалил. Сел на первый рейс до Ибицы. Да, следовало бы проверить вылеты. Это не первый случай, когда безработный отец семейства решает порвать с прошлым.

— Да уж, у меня не раз возникала такая мысль, хотя я и не безработный, — усмехнулся Патрик и получил легкий удар по плечу.

— Только попробуй! Свалить в Магалуф и пить водку с юными девушками!

— Да нет, я заснул бы после первой стопки. И позвонил их родителям, чтобы они пришли и забрали своих дочерей.

Эрика рассмеялась:

— У тебя есть свои сильные стороны. Но все равно, проверь вылеты. Кто знает… Не все такие уставшие и такие высокоморальные, как ты.

— Я уже поручил это Йосте. А Мальте принесет данные о выплатах по карте и снятии наличных в банкоматах тоже. Плюс к этому мы постараемся как можно скорее отследить его телефонные разговоры. Так что ситуация под контролем, спасибо.

Затем Хедстрём подмигнул супруге:

— Так какие у тебя планы на сегодня?

— Сегодня чуть попозже к нам придут Кристина и Гуннар. Если ты ничего не имеешь против, я хотела бы попросить их посидеть с детьми, пока я поработаю. Я остро ощущаю, что мне надо двигаться дальше, иначе я никогда не пойму, почему Лайла так заинтересовалась исчезновениями девочек. Если я найду связь между ней и ими, то, возможно, это приведет к тому, что она наконец расскажет, что произошло, когда был убит Владек. Мне все время кажется, что она хочет что-то рассказать, но не знает как или не решается.

Теперь утреннее солнце заглянуло в дом, осветив всю кухню. От его лучей светлые волосы Эрики засияли, и у Патрика снова возникла мысль, до чего же он по-прежнему влюблен в свою жену. Особенно в такие моменты, когда она излучала энтузиазм и страсть к работе.

— То, что пропала машина, скорее всего, свидетельствует о том, что Лассе уже нет в округе, — неожиданно сменила тему писательница.

— Может быть. Тереза искала автомобиль, но есть немало мест, где его можно спрятать. Сколько маленьких лесных дорожек! А если машина стоит в чьем-то гараже, то ее и вовсе трудно отыскать. Будем надеяться на помощь общественности, тогда у нас есть шансы ее найти, если она, конечно, где-то поблизости.

— А что у него за машина?

Хедстрём поднялся, допив последний глоток кофе:

— Красный «Вольво Комби».

— Ты хочешь сказать — типа того, который стоит вот там? — спросила Эрика, указывая на большую парковку у воды перед их домом.

Патрик посмотрел в ту сторону, куда указывал ее пальчик, и открыл рот. Там она и стояла — машина Лассе.





* * *


Йоста положил трубку. Мальте позвонил и сообщил, что банковские выписки отправлены на факс участка, так что Флюгаре поднялся, чтобы пойти и забрать их. Ему до сих пор казалось странным, что кто-то может заложить лист бумаги в машину и внешне совершенно такой же листок бумаги вылезет из другой машины совсем в другом месте.

Он зевнул. Ему не помешало бы выспаться и вообще отдохнуть в воскресенье, но старый полицейский понимал, что в нынешней ситуации времени на расслабление нет. Бумаги медленно вылезали из факса, и когда все пришло, он собрал их и отправился в кухню. Ему больше нравилось сидеть там, чем в своем кабинете.

— Тебе помочь? — спросила уже устроившаяся там Анника.

— Спасибо, это было бы очень кстати, — кивнул Флюгаре.

Он разделил стопку бумаг на две и отдал одну секретарю.

— Что Мальте сказал по поводу использования карточки? — поинтересовалась она.

— Сказал, что Лассе не расплачивался своей карточкой с позавчерашнего дня и наличные в банкомате не снимал.

— Хорошо. Я послала запрос в авиакомпанию, как ты просил. Но мне все же кажется маловероятным, чтобы он уехал за границу, не расплачиваясь по карте, если только он не собирал специально наличные, чтобы пользоваться только ими.

Йоста начал перелистывать свою пачку выписок, лежащую на столе:

— Ну что ж, это мы можем проверить. Посмотрим, не снимал ли он большие суммы наличными в последнее время.

— Такое ощущение, что у них не было каких-то запасов, — заметила Анника.

— Разумеется. Лассе был безработным, и Тереза вряд ли много зарабатывает, так что у них все должно быть очень скромно. Или нет? — добавил пожилой полицейский с изумлением, глядя на цифры перед собой.

— Что? — Анника потянулась вперед, чтобы посмотреть, что имел в виду Йоста. Он повернул к ней бумагу и ткнул пальцем в строку «сальдо» в самом низу.

— Ого! — воскликнул он изумленно. — На этом счету пятьдесят тысяч. Откуда, черт возьми, у них может быть такая куча денег?

Затем Флюгаре быстро пробежал глазами статьи по счету:

— Целый ряд поступлений. Похоже, кто-то просто вносил наличные. По пять тысяч за раз, с периодичностью раз в месяц.

— Должно быть, эти деньги вносил Лассе, ведь за финансы в семье отвечал он, — предположила секретарь.

— Да, скорее всего. Но мы должны спросить Терезу.

— Откуда он мог получать такие деньги? Выигрыши?

Йоста забарабанил пальцами по столу:

— Никогда не слышал, чтобы он увлекался играми. Не думаю. Мы можем проверить его компьютер — может, он играл в онлайн-игры, но тогда выигрыши должны были бы приходить в форме перевода средств со счета какой-нибудь компании. Это может быть оплата за какую-то работу, которую он делал, — нечто такое, о чем не хотел рассказывать Терезе.

— Не слишком ли надуманно? — проговорила Анника, наморщив лоб.

— Нет — учитывая тот факт, что теперь он пропал. А Тереза говорит, что муж, вероятно, что-то скрывал от нее в последние месяцы.

— Трудно будет установить, что это была за работа. Наличные не отследить.

— Не отследить — пока у нас нет подозреваемого работодателя. Иначе мы смогли бы проверить счет этого человека и посмотреть, не снимал ли он соответствующие суммы.

Нацепив на кончик носа очки, Йоста старательно изучил все факсы, но не обнаружил больше ничего необычного. Если вынести за скобки поступления наличными, то получалось, что семья с трудом сводит концы с концами, и полицейский отметил, что они очень строго следят за расходами.

— Очень тревожный сигнал, что все эти деньги лежат на счету — и он исчез, ничего не сняв, — проговорила Анника.

— Да, я тоже как раз об этом подумал. Это не предвещает ничего хорошего.

В кухне прозвучал сигнал мобильного телефона, и Флюгаре достал свою трубку. Увидев на дисплее, что звонит Патрик, он ответил сразу же:

— Привет. Что? Где? Мы немедленно едем!

Окончив разговор, мужчина поднялся и запихнул телефон в карман:

— Машина Лассе стоит в Сельвике. А на мостках купальни кровь.

Анника чуть заметно кивнула. По ее лицу видно было, что она не удивлена.





* * *


Тира стала в дверях кухни, глядя на свою мать. Больно было смотреть на ее взволнованное лицо. Придя домой после ночных поисков, она так и просидела за столом словно парализованная.

— Мама, — окликнула ее девочка, но реакции не последовало. — Мама!

Тереза подняла глаза:

— Да, милая?

Тира подошла к ней, села рядом и взяла ее руку. Рука по-прежнему была холодной.

— Как там мальчики? — спросила измученная усталостью женщина.

— С ними все хорошо. Они пошли играть к Арвиду. Послушай, мама…

— Да. Прости, ты хотела что-то сказать…

Тереза устало заморгала. Казалось, глаза у нее закрываются сами собой.

— Я хотела тебе кое-что показать, — сказала ее дочь. — Пошли.

— Что? — Фру Ханссон поднялась и пошла вслед за Тирой в гостиную.

— Я обнаружила это некоторое время назад. Но я… Я просто не знала, говорить тебе или нет.

— А что? — спросила Тереза, разглядывая девочку. — Это как-то связано с Лассе?

Та медленно кивнула и не сразу собралась с духом, чтобы заговорить:

— У Лассе две Библии, но читает он всегда только одну из них. Я задумалась, почему. Вторая просто стоит на полке. И я решила заглянуть.

Она достала Библию с полки и раскрыла:

— Смотри!

Внутри книги был сделан тайник — кто-то вырезал в страницах пустое пространство.

— Что это такое? — удивленно пробормотала Тереза.

— Я обнаружила это несколько месяцев назад и с тех пор то и дело проверяла. Иногда там лежали деньги. Всегда одна и та же сумма. Пять тысяч крон, — рассказала девочка.

— Ничего не понимаю… От кого Лассе мог получать такие деньги? И почему он их прятал?

Тира покачала головой. В животе у нее все сжалось.

— Не знаю, но я должна была сказать тебе раньше, — виновато пробормотала она. — А вдруг с ним случилось что-то, что связано с этими деньгами? Это я во всем виновата. Если бы я рассказала тебе сразу, то, может быть…

Слезы хлынули у нее из глаз.

Тереза обняла ее и стала успокаивать:

— Это не твоя вина, и я понимаю, почему ты ничего не сказала. Я чувствовала, что Лассе что-то скрывает — и наверняка это как-то связано с этим тайником, но никто не мог предполагать, что произойдет потом. И мы пока не знаем — может быть, с ним ничего плохого не случилось? Может быть, он просто снова взялся за старое и валяется где-то пьяный… Тогда полиция скоро найдет его.

— Ты сама в это не веришь, — проговорила Тира, всхлипывая на плече у матери.

— Ну-ну, мы ничего не знаем — глупо делать преждевременные выводы. Я сейчас же позвоню в полицию и расскажу о деньгах, посмотрим, поможет ли это каким-то образом. Тебя точно никто ни в чем не обвинит. Ты проявила лояльность к Лассе, не захотела создавать ему лишние проблемы. По-моему, это благородно с твоей стороны.

Женщина отодвинула дочь от себя, держа ее лицо в ладонях. Щеки у девочки горели, и прикосновение холодных ладоней матери было очень приятным.

Поцеловав ее в лоб, Тереза пошла звонить, а Тира осталась стоять в одиночестве, утирая слезы. Затем она пошла за матерью, но еще не успев выйти из кухни, услышала ее крик.





* * *


Мелльберг стоял на мостках, глядя в воду.

— Ну что ж, значит, мы его нашли, — сказал он.

— Этого мы пока что не знаем, — возразил Патрик. Он стоял чуть в стороне, ожидая приезда экспертов, но его начальник не дал себя остановить и теперь топтался на месте, где могли остаться следы преступников.

— Машина Лассе припаркована рядом на парковке. А здесь видны следы крови. Ясно как божий день, что его убили и сбросили в полынью, — заявил он уверенно. — Мы не увидим его до весны, пока он сам не всплывет.

Бертиль сделал еще два шага по мосткам, и Хедстрём стиснул зубы:

— Турбьёрн едет сюда. Было бы неплохо, если бы мы ни к чему тут не прикасались.

— Меня не нужно учить. Уж я-то знаю, как вести себя на месте преступления! — отмахнулся от него шеф. — Ты еще под стол пешком ходил, когда я провел свое первое расследование, и тебе следовало бы уважать….

Он сделал шаг назад, и когда осознал, что ступил прямо в пустоту, самодовольное выражение на его лице сменилось испугом. В следующий миг «опытный и знающий полицейский» с грохотом рухнул в полынью, увлекая за собой еще кусок льда.

— Проклятье! — воскликнул Патрик и сбежал на мостки.

Его чуть было не охватила паника, когда он заметил, что там нет спасательного круга или по крайней мере веревки, и уже готовился лечь на живот на лед и попытаться вытащить Мелльберга, хоть он и понимал, что это очень опасно. Но в тот момент, когда Хедстрём уже собирался броситься животом на лед, Бертиль ухватился за лестницу и стал вылезать из воды.

— Дьявол, какая холодина! — Задыхаясь, он рухнул на заснеженные доски, а Патрик окинул мрачным взглядом учиненные им разрушения. Криминалист Турбьёрн Рюд окажется просто чародеем, если после такого ему удастся что-то обнаружить на месте преступления.

— Пошли, Бертиль, тебе надо в тепло. Давай отведу тебя ко мне домой, — сказал Хедстрём и потянул босса за воротник, чтобы поднять его на ноги. Уголком глаза он видел, что к пляжу приближаются Йоста и Мартин. Мелльберга он толкал впереди себя.

— Какого?.. — пробормотал Флюгаре, с удивлением взирая на мокрого начальника, который, отфыркиваясь, быстро прошел мимо них в направлении парковки и дома Патрика.

— Не говори ни слова, — вздохнул Хедстрём. — Встретьте Турбьёрна и его группу, когда они прибудут. И предупредите их, что место преступления не в лучшем виде. Им очень повезет, если удастся найти хоть что-нибудь.





* * *


Ветеринар Перссон осторожно нажал на кнопку звонка. Никогда раньше ему не доводилось бывать дома у Терезы, и ему пришлось проверить адрес по Интернету.

— Привет, Юнас! — Открывшая дверь Тира посмотрела на него с удивлением, но отступила в сторону, впуская его.

— Мама дома? — спросил гость.

Девочка кивнула и показала рукой куда-то в глубь квартиры. Юнас огляделся. Здесь было чисто и уютно, без каких-либо изысков — как он и предполагал. Он вошел в кухню и увидел хозяйку.

— Здравствуй, Тереза! — поприветствовал ее Перссон и отметил, что на ее лице тоже застыло удивленное выражение. — Я просто пришел узнать, как дела у вас с Тирой. Понимаю, мы давно не виделись, но девочки в конюшне рассказали о Лассе, что он пропал…

— Уже нет. — Глаза фру Ханссон опухли от слез, а голос звучал глухо и надтреснуто.

— Его нашли? — уточнил ветеринар.

— Нет, пока нашли только машину, — покачала головой женщина. — Но он, вероятнее всего, мертв.

— Неужели это правда? Разве они не должны позвонить кому-нибудь, кто мог бы прийти сюда? Я могу это сделать. Пастору? Или кому-нибудь из друзей?

Перссон знал, что родители его бывшей девушки умерли, а братьев и сестер у нее нет.

— Спасибо, но со мной Тира, — вздохнула она. — А мальчики у хороших друзей. Они пока ничего не знают.

— Ну хорошо. — Мужчина в растерянности остановился посреди кухни. — Хочешь, я уйду? Вам, наверное, хочется, чтобы вас оставили в покое?

— Нет, оставайся. — Тереза кивнула в сторону кофейника. — Есть кофе, в холодильнике молоко. Насколько я помню, ты пьешь с молоком.

Юнас улыбнулся:

— У тебя хорошая память.

Налив кофе себе, он подлил его и в чашку хозяйки, а затем уселся напротив нее.

— Полиции известно, что произошло? — поинтересовался гость.

— Нет. Они и не хотели ничего говорить по телефону. Но у них есть основания подозревать, что Лассе мертв, — ответила женщина.

— Разве такие новости сообщают по телефону?

— Я сама позвонила Патрику Хедстрёму, потому что… короче, по одному делу. И поняла по его голосу, что что-то случилось, так что ему пришлось мне все рассказать. Но кто-то из полицейских скоро придет сюда.

— Как это восприняла Тира?

Тереза ответила не сразу.

— Они с Лассе никогда не были особенно близки, — проговорила она наконец. — В те годы, когда он пил, его вообще как бы с нами не было, а потом он увлекся чем-то еще более чужеродным.

— Как ты думаешь, то, что с ним случилось, как-то связано с этими новыми делами? Или с его прошлым?

Хозяйка дома вопросительно посмотрела на гостя:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, может быть, у них в общине произошла какая-нибудь ссора, перешедшая в драку. Или он вернулся к своим бывшим собутыльникам и натворил чего-нибудь противозаконного? Так что скажи, желал кто-нибудь ему зла?

— Нет, мне трудно себе представить, чтобы он снова взялся за старое. Что ни говори, а вера заставляла его избегать спиртного. И он никогда ни о ком в своей общине ни одного дурного слова не говорил. Они давали ему лишь любовь и прощение, как он сам рассказывал, — всхлипнула фру Ханссон. — А я вот его не простила. Я решила его оставить. А теперь, когда его нет, я его оплакиваю…

Слезы потекли у нее по щекам, и Юнас протянул ей салфетку из стоявшей на столе подставки. Она вытерла щеки.

— С тобой все нормально, мама? — спросила Тира, появляясь в дверях кухни. Она с тревогой смотрела на мать.

Та вымученно улыбнулась сквозь слезы:

— Да-да, все в порядке.

— Наверное, глупо было с моей стороны прийти сюда, — проговорил Перссон. — Я просто подумал, что смогу чем-нибудь помочь.

— Это очень мило с твоей стороны, и хорошо, что ты пришел, — заверила его Тереза.

В тот же момент раздался звонок в дверь, и оба вздрогнули от этого звука. Звонок звучал резко, и это неприятное звяканье повторилось еще раз, прежде чем Тира успела открыть. Услышав, как кто-то вошел в кухню, Юнас обернулся и увидел еще одно удивленное лицо.

— Привет, Йоста, — поспешно проговорил он. — Я как раз собирался уходить.

Он поднялся и посмотрел на хозяйку дома:

— Скажи, если я что-то могу для тебя сделать. Просто позвони мне.

Женщина посмотрела на него с благодарностью:

— Спасибо!

Направляясь к двери, ветеринар почувствовал, как чья-то рука легла ему на рукав. Тихим голосом, так, чтобы не услышала Тереза, Флюгаре произнес:

— Я должен переговорить с тобой об одном деле. Я зайду к тебе, как только закончу здесь.

Юнас кивнул и почувствовал, как у него вдруг пересохло в горле. Ему очень не понравился тон полицейского.





* * *


Эрику все не оставляли мысли о Петере — сыне Лайлы, которого забрала к себе ее мать и который потом бесследно исчез. Почему бабушка взяла на воспитание только его, но не сестру? И по своей ли воле он исчез после смерти бабушки?

Слишком много вопросов было вокруг фигуры Петера, и настало время прояснить хотя бы некоторые из них. Перелистывая свой блокнот, писательница дошла до страницы с контактными данными всех, кто был замешан в том деле. Она всегда подходила к работе методично и старалась собрать все данные в одном месте. Проблема заключалась только в том, что иногда ей трудно было разобрать свой собственный почерк.

С нижнего этажа доносились радостные крики детей, возившихся с Гуннаром. Все трое очень быстро полюбили бабушкиного друга, как его называла Майя. Судя по всему, у них все было хорошо, и их мама могла со спокойной совестью отдаться работе.

Однако ее взгляд неудержимо устремился к окну. Фальк видела, как на всех парах примчался Мелльберг, с визгом шин затормозил и почти бегом спустился к воде. Но сколько женщина ни вытягивала шею, увидеть, что происходит там, внизу, из окна не удавалось, а ей были даны строгие указания держаться подальше от этого места — так что оставалось только ждать, пока появится Патрик, который расскажет, что они там обнаружили.

Женщина снова заглянула в блокнот. Рядом с именем сестры Лайлы был записан испанский телефонный номер, и Эрика потянулась за телефоном, пытаясь разобрать свои собственные каракули. Какая последняя цифра — семерка или единица? Вздохнув, писательница решила, что в худшем случае придется звонить несколько раз. Решив попробовать с семеркой, она набрала номер.

Раздался глухой сигнал. Когда звонишь за границу, звонок звучит по-другому — Фальк всегда интересовало, почему…

— Хола! — ответил мужской голос.

— Hello! I would like to speak to Agneta. Is she home?[17] — не очень уверенно заговорила Эрика по-английски. В школе она изучала французский, а испанского практически не знала.

— May I ask who is calling?[18] — спросил мужчина на безупречном английском.

— My name is Erica Falck, — женщина заколебалась. — I’m calling about her sister.[19]

В трубке воцарилось долгое молчание. Потом собеседник Эрики заговорил по-шведски, с легким акцентом:

— Меня зовут Стефан, я сын Агнеты. Думаю, мама не захочет говорить о Лайле. Они очень давно не общались.

— Я знаю, Лайла рассказала мне об этом. Однако для меня очень ценно было бы поговорить с вашей мамой. Передайте ей, что речь идет о Петере, — попросила писательница.

Снова наступило молчание. Фальк буквально ощущала волны негатива, катящиеся ей навстречу по телефонным проводам.

— Вас совсем не интересует, как поживают ваши родственники в Швеции? — выдавила из себя Эрика.

— Какие родственники? — спросил Стефан. — Там осталась только Лайла, а я с ней никогда не встречался. Мама уже переехала в Испанию, когда я родился, так что с теми родственниками у меня нет никакого контакта. И мне кажется, что маму это вполне устраивает.

— Но вы не могли бы все же спросить ее?

Женщина заметила, что ее голос звучит почти умоляюще.

— Хорошо, однако не рассчитывайте на положительный ответ. — Стефан положил трубку на стол и стал негромко с кем-то переговариваться. Эрика подумала, что он прекрасно говорит по-шведски. У него был легкий красивый акцент, но в его речи почти не слышалось шипящих звуков, которые, как она знала, есть в испанском языке.

— Вы можете поговорить с ней несколько минут, — отозвался наконец сын Агнеты. — Передаю ей трубку.

Эрика, забывшаяся в своих лингвистических рассуждениях, вздрогнула, снова услышав его.

— Алло! — ответил ей затем женский голос.

Писательница быстро взяла себя в руки, представилась и сказала, что пишет книгу о деле ее сестры — и что она будет очень благодарна за возможность задать несколько вопросов.

— Даже не знаю, что я могу добавить, — ответила ей новая знакомая. — Мы с Лайлой перестали общаться много лет назад, и мне ничего не известно ни о ней, ни о ее семье. Я не смогла бы вам помочь, даже если бы захотела.

— Лайла говорит то же самое, но у меня есть несколько вопросов о Петере, на которые, я надеюсь, вы смогли бы ответить.

— Хорошо, что вы хотели бы узнать? — обреченно проговорила сестра Ковальской.

— Я долго ломала голову, почему ваша мать взяла к себе Петера, но не взяла Луизу? Разве не естественнее для бабушки забрать обоих детей, чем разлучать их? Луиза попала в приемную семью…

— Луизе требовалось… требовался особый уход, — медленно сказала Агнета. — Бабушка не могла ей его обеспечить.

— Но что в ней было такого особенного? Из-за того, что она была так травмирована? И еще — разве вы не подозревали, что Владек плохо обращался со своей семьей? Ваша мать жила в Фьельбаке — она должна была догадаться, что что-то не так?

Вопросы посыпались градом, и поначалу Эрика услышала лишь молчание на другом конце провода.

— Я действительно не хочу говорить об этом, — сказала наконец ее собеседница. — Это было очень давно. Мрачное время — и я предпочитаю о нем не вспоминать.

По телефонным проводам голос Агнеты звучал слабо и надтреснуто.

— Наша мать сделала все от нее зависящее, чтобы защитить Петера, — это все, что я могу сказать, — добавила она.

— А Луиза? Почему она не защищала ее?

— О Луизе заботился Владек.

— Ей досталось больше всех, потому что она девочка? Именно поэтому ее называли просто Девочкой, а не по имени? Владек ненавидел женщин, но к сыну относился по-другому? Ведь и у Лайлы тоже были травмы!

Фальк продолжала сыпать вопросами, боясь, что Агнета в любой момент может положить трубку.

— Все было… очень сложно, — по-прежнему нехотя сказала сестра Ковальской. — Я не могу ответить на ваши вопросы. Мне нечего больше добавить.

Казалось, она уже собирается прервать разговор, и Эрика поспешила сменить тему:

— Я понимаю, что говорить об этом больно, но как вы думаете, что произошло, когда умерла ваша с Лайлой мать? По данным полиции, в дом забрались воры, и все закончилось трагедией. Я прочла рапорт и побеседовала с полицейским, который вел расследование. Но меня все же интересует, так ли это. Мне кажется странным совпадением, когда в одной семье происходит два убийства — хотя и с интервалом во много лет.

— И все же такое случается. Это было ограбление, как и заключила полиция. Кто-то — скорее всего, их было несколько — проник на ее виллу среди ночи. Мать проснулась, и воры в панике убили ее.

— Кочергой?

— Ну да, это было первое, что попалось им под руку.

— Но там не было никаких отпечатков пальцев, никаких следов. Это были очень осторожные воры. Немножко странно, что они так все хорошо запланировали, однако впали в панику, когда в доме кто-то проснулся.

— Полиция сочла, что в этом нет ничего странного. Они провели детальное расследование. У них даже возникла версия, что Петер может быть замешан в деле, но потом она была исключена.

— А после этого он исчез. Как вы думаете, что произошло?

— Кто знает? Может быть, он сидит где-то на острове Карибского архипелага. Во всяком случае, это приятная мысль. Но, увы, я так не думаю. Опасаюсь, что травма, полученная им в детстве, а затем смерть еще одного человека, который был ему близок, — всего этого оказалось для него слишком много.

— Вы полагаете… полагаете, что он покончил с собой?

— Да, — сказала Агнета. — К сожалению, я так думаю, хотя и надеюсь, что ошибаюсь. И к сожалению, сейчас я не могу больше разговаривать. Стефан с женой собираются уезжать, а я буду сидеть с их сыновьями.

— Еще один вопрос, — умоляюще проговорила Эрика. — Какие отношения были у вас с сестрой? Вы были близки в детстве?

Ей хотелось завершить разговор вопросом более нейтральным, чтобы в следующий раз Агнета не отказалась с ней разговаривать.

— Нет, — ответила ее собеседница после долгой паузы. — Мы были очень непохожи, у нас были разные интересы. И я предпочла бы, чтобы меня не связывали с жизнью Лайлы и с тем выбором, который она сделала. Никто из шведов, с которыми мы общаемся здесь, не знает, что я ее сестра, и мне хотелось бы, чтобы все так и осталось. Поэтому я не хочу, чтобы вы писали обо мне, и не хочу, чтобы вы рассказывали кому бы то ни было об этом разговоре — даже Лайле.

— Обещаю, — ответила Фальк. — Самый последний вопрос. Лайла собирает вырезки из газет о девочках, которые пропали в Швеции в последние два года. Одна из них пропала здесь, в Фьельбаке. На этой неделе ее нашли, но ее сбила машина, и она умерла. После пребывания в заточении у нее остались тяжелые травмы. Вы не знаете, почему ваша сестра интересуется этими случаями?

Она замолчала и услышала дыхание Агнеты.

— Нет, — ответила та кратко и затем что-то крикнула кому-то по-испански уже не в трубку. — Сейчас я должна заняться внуками. Но как я уже сказала — я не хочу, чтобы мое имя связывали с этой историей.

Еще раз заверив ее, что не будет упоминать ее имени, Эрика попрощалась и положила трубку.

Как раз в тот момент, когда она собиралась переписать начисто свои записи, снизу из холла донеслись странные звуки. Вскочив со стула, женщина выбежала из комнаты и посмотрела вниз, перегнувшись через перила.

— Какого?.. — вырвалось у нее, и она кинулась бежать вниз по лестнице. Внизу стоял Патрик и срывал одежду с мрачного Бертиля Мелльберга, который весь посинел и трясся от холода.





* * *


Мартин зашел в участок и отряхнул снег с ботинок. Когда он проходил мимо окошка, Анника подняла на него глаза поверх очков:

— Ну как дела?

— Как обычно, когда за дело берется Мелльберг, — пробурчал молодой полицейский и, увидев вопросительное выражение лица секретаря, максимально сдержанно рассказал о подвигах их начальника.

— О боже! — Анника покачала головой. — Этот человек не перестает удивлять. Что сказал на это Турбьёрн?

— Что, к сожалению, будет нелегко найти следы или что-либо еще, поскольку Мелльберг слишком там натопал. Но он взял пробу крови. Думаю, получится сопоставить ее с группой крови Лассе и ДНК его сыновей, так что мы узнаем, его ли это кровь.

— Ну что ж, и то хорошо. Вы думаете, он погиб? — осторожно спросила женщина.

— На мостках было много крови — и на льду возле полыньи тоже. Но не было никаких кровавых следов, ведущих оттуда. Так что, если кровь и вправду принадлежит Лассе, то похоже, его и правда убили.

— Как печально!

Глаза Анники подернулись слезами. Она всегда была чувствительна, а после того, как они с мужем удочерили девочку из Китая, стала еще сильнее реагировать на жизненную несправедливость.

— Да, мы не предполагали, что все кончится именно так. Скорее, ожидали, что обнаружим его где-нибудь мертвецки пьяного, — вздохнул Молин.

— Какая ужасная судьба! Бедная семья… — На какое-то время секретарь замолчала, но потом снова взяла себя в руки. — Кстати, мне удалось собрать всех задействованных в деле следователей, и завтра в десять в Гётеборге состоится общее совещание. Я сообщила Патрику и, само собой, Мелльбергу. А что будете делать вы с Йостой? Поедете туда?

Мартин вспотел в теплом помещении, так что теперь торопливо скинул куртку. Проведя рукой по своим рыжим волосам, он почувствовал, что его ладонь стала влажной.

— Мне очень хотелось бы, и Йоста наверняка тоже бы с удовольствием поехал. Но мы не можем оставить участок — особенно сейчас, когда, похоже, у нас на шее расследование убийства.

— Очень разумно. И кстати, о разумности — Паула снова сидит в архиве. Загляни к ней, будь так добр.

— Да-да, загляну, и прямо сейчас, — сказал Молин, но сперва зашел к себе в кабинет, чтобы повесить куртку.

Дверь архива в подвале была открыта нараспашку. Тем не менее он осторожно постучал, поскольку его коллега, сидевшая на полу, казалось, была слишком погружена в содержимое ящиков.

— Ты все еще не сдаешься? — сказал молодой человек, входя в помещение.

Женщина подняла на него глаза и отложила в сторону очередную папку:

— Вполне возможно, что я так ничего и не найду, но мне, во всяком случае, удалось провести пару часов наедине с собой. Кто бы мог подумать, что с малышом может быть так тяжело! С Лео все было по-другому.

Она неловко попыталась встать, и Мартин с готовностью протянул ей руку:

— Понимаю, Лиза немного не такая. Она осталась дома с Юханной?

Паула покачала головой:

— Юханна с Лео пошли кататься на санках, так что Лизе пришлось остаться у бабушки. — Она глубоко вздохнула и выпрямила спину. — Ну, как у вас дела? Я слышала, что вы нашли машину Лассе, а поблизости — кровь.

Коллега рассказал ей все то, что только что излагал Аннике, — про кровь, полынью и не совсем добровольное купание Мелльберга.

— Ты шутишь! — Паула уставилась на него во все глаза. — Какая чудовищная неуклюжесть! Но с ним все в порядке? — добавила она затем, и на душе у Молина потеплело: все же она волнуется за Бертиля! Он знал, насколько шеф привязался к сыну Паулы и Юханны, и за это старику можно было простить все, каким бы нелепым он ни казался.

— Да, он в порядке. Сейчас он дома у Патрика — оттаивает, — заверил молодой полицейский собеседницу.

— Когда появляется Бертиль, всегда что-нибудь случается, — проговорила Паула, тихонько усмехаясь. — Слушай, я как раз собиралась сделать перерыв, когда ты пришел. От неудобной позы так затекает спина! Ты составишь мне компанию?

Они поднялись по лестнице и уже направлялись в кухню, когда Мартин остановился:

— Я только зайду на минуточку к себе в кабинет кое-что проверить.

— Ничего, я пойду с тобой, — сказала Паула, направляясь следом.

В кабинете Молин начал рыться в своих бумагах, а она остановилась возле книжного шкафа, поглядывая, что он делает. На его рабочем столе, как всегда, царил полнейший беспорядок.

— Скучаешь по работе, а? — спросил молодой человек.

— Да уж, мягко говоря… — Женщина наклонила голову, чтобы прочитать заголовки на корешках. — Неужели ты все это прочел? Книги по психологии, по криминалистике… Боже мой, у тебя тут даже…

Она вдруг осеклась, уставившись на серию книг, аккуратно выставленных в ряд на полке у Мартина.

— Боже, какая же я дура! По поводу языка я читала не в архиве, а вот в такой… — Паула показала на книги, и Молин повернул голову в ту сторону. Но ведь это невозможно!..





* * *


Мрачный Йоста заехал во двор школы верховой езды. Беседовать с родственниками жертв всегда было тяжело. А в данном случае он к тому же не принес никакого определенного известия. Имелись лишь явные признаки того, что с Лассе что-то случилось и что его, вероятно, нет в живых. Терезе придется пребывать в неизвестности еще некоторое время.

Полицейского очень удивило, что он встретил там Юнаса. Что ветеринар мог там делать? Кроме того, когда Йоста сказал, что хочет поговорить, он явно встревожился. И это хорошо. Если он выведен из равновесия, будет проще заставить его выдать себя. Во всяком случае, именно это подсказывал Йосте его полицейский опыт.

— Тук-тук! — постучал Флюгаре в дверь дома Перссонов, одновременно произнеся эти слова вслух. Он надеялся застать Юнаса одного, так что, если его жена или дочь дома, полицейский предложил бы ему пройти в ветеринарный кабинет.

Дверь открыл сам Перссон. Лицо его было подернуто серой пеленой, которой Йоста раньше не замечал.

— Ты один дома? — спросил гость. — Я хотел кое-что с тобой обсудить.

На несколько мгновений повисла пауза. Все это время Флюгаре стоял в ожидании на лестнице, а затем Юнас отступил в сторону с выражением отчаяния на лице, словно заранее знал, чего хочет Йоста. Вполне возможно, что так оно и было. Он не мог не понимать, что правда рано или поздно достигнет ушей полиции.

— Проходи, — сказал ветеринар. — Я один.

Полицейский вошел и огляделся. Дом был обставлен бездумно, без души, и не казался уютным. Йоста раньше не бывал в доме у четы Перссонов, и сам не знал, чего он ожидал, но ему почему-то казалось, что красивые люди предпочитают красивые интерьеры.

— Ужасно то, что случилось с Лассе, — проговорил Юнас, жестом указывая гостю на диван в гостиной.

Тот уселся и посмотрел на него:

— Да, невеселая работка — приходить с такими новостями. Кстати, как получилось, что ты находился дома у Терезы?

— Мы с ней когда-то были вместе. Правда, с тех пор совсем не общались, но когда я узнал, что Лассе пропал, мне захотелось узнать, не нужна ли им помощь. Ее дочь много времени проводит у нас в конюшне, и она была очень расстроена тем, что случилось с Викторией. Я хотел проявить к ним внимание сейчас, когда им так тяжело, — объяснил хозяин дома.

— Понимаю, — кивнул Йоста, и в комнате снова повисла пауза. Гость видел, что Юнас сидит в напряженной позе, ожидая, что еще ему скажут.

— Я хотел спросить о Виктории. Какие у вас с ней были отношения? — заговорил наконец Флюгаре.

— Ну… — медленно произнес Юнас. — Да что тут особо рассказывать? Она была одной из учениц Марты. Одной из тех девчонок, кто постоянно болтался в конюшне.

Он стал смахивать с джинсов невидимые пылинки.

— Насколько я понимаю, это не вся правда, — заявил Йоста, не сводя с него глаз.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты куришь?

Перссон посмотрел на полицейского, наморщив лоб:

— Почему ты спрашиваешь? Нет, я не курю.

— Хорошо. Но давай вернемся к Виктории. До меня дошла информация, что у вас были… хм, куда более близкие отношения.

— Кто это сказал? Я вообще почти не разговаривал с ней. Когда я заходил в конюшню, то максимум перекидывался с ней несколькими словами, как и с другими девчонками, которые туда ходят.

— Мы беседовали с братом Виктории Рикки, и он утверждает, что у вас с Викторией были отношения. В тот день, когда она пропала, он видел, как вы стояли возле конюшни и ссорились. О чем была ваша ссора?

Юнас покачал головой:

— Я даже не помню, разговаривали ли мы с ней в тот день. Но как бы то ни было, это точно не было ссорой. Иногда я строго разговариваю с девочками, которые плохо себя ведут в конюшне, так что речь наверняка шла о чем-то таком. Они не любят, когда им делают замечания — как-никак это подростки!

— А мне показалось, что чуть раньше ты сказал, что вообще не общаешься с девчонками в конюшне, — заметил Йоста, откидываясь на спинку дивана.

— Само собой, в какой-то мере я ними общаюсь. Я ведь совладелец школы верховой езды, хотя ею и занимается Марта. Бывает, что я помогаю там в хозяйственных делах, и если что-то делается не так, как надо, то делаю замечания.

Флюгаре задумался. Может быть, Рикки преувеличил то, что увидел? Но даже если это и не было ссорой, Юнас не мог не запомнить самого случая.

— Ссора или нет, но, по словам Рикки, он накричал на тебя, — стал рассказывать пожилой полицейский. — Он увидел вас издалека и подбежал, крича на вас обоих, а потом продолжал ругать тебя после того, когда Виктория убежала. Неужели ты ничего из этого не помнишь?

— Нет, мне кажется, он что-то неправильно понял…

Йосте стало ясно, что ничего другого он не услышит, и он решил двигаться дальше, хотя ответ ветеринара его совсем не убедил. Зачем бы Рикки врать о том, что он поругался с Юнасом?

— Кроме того, Виктория получала угрожающие письма, которые указывали на то же самое — что у нее какой-то запретный роман, — добавил полицейский.

— Письма? — переспросил Перссон. Казалось, у него в голове завертелись какие-то мысли.

— Да, анонимные письма, приходившие на ее домашний адрес.

Юнас выглядел искренне удивленным. Однако это необязательно что-то означало. Йоста не раз видел невинное выражение лица, за которым скрывалась ложь.

— Ничего не знаю об анонимных письмах, — покачал головой ветеринар. — И у меня действительно не было никаких отношений с Викторией. Во-первых, я женат — и счастливо женат. Во-вторых, она всего лишь ребенок. Рикки ошибся.

— Тогда спасибо, что ты уделил мне время, — проговорил Флюгаре, вставая. — Как ты понимаешь, мы вынуждены принимать такие сведения всерьез, так что мы еще будем заниматься этим вопросом и выяснять, что могут сказать по этому поводу другие.

— Но вы же не можете ходить и расспрашивать про такое?! — воскликнул Юнас, тоже поднимаясь. — Сам знаешь, что у людей на уме! Стоит вам задать вопрос — и они подумают, что все это правда. Разве ты не понимаешь, какие поползут слухи и что это будет значить для нашей школы? Все это недоразумение, ложь. Боже мой, Виктория — ровесница моей дочери! За кого вы меня принимаете?

Его обычно открытое и приятное лицо сейчас было искажено гневом.

— Мы будем действовать осторожно, обещаю, — сказал Йоста.

Перссон провел рукой по волосам:

— Осторожно? Это просто безумие какое-то!

Флюгаре двинулся в холл, и стоило ему открыть дверь, как он увидел Марту — она стояла на лестнице прямо у входа. Полицейский вздрогнул от неожиданности.

— Привет, — сказала хозяйка дома. — Что ты здесь делаешь?

— Э… хм… я просто уточнил у Юнаса некоторые детали.

— У Йосты было несколько уточняющих вопросов по поводу взлома, — подсказал ветеринар из гостиной.

Его гость поспешно кивнул:

— Да, парочка вопросов, которые я забыл задать позавчера.

— Ох, я слышала о Лассе, — сказала Марта. — Как чувствует себя Тереза? По словам Юнаса, она держит себя в руках.

— Ну да… — Йоста точно не знал что ответить.

— Что именно произошло? — поинтересовалась фру Перссон. — Юнас сказал, что вы нашли машину Лассе…

— К сожалению, я не могу распространяться о ходе следствия, — сказал Флюгаре, протискиваясь мимо нее.

Спускаясь с крыльца, он держался за перила. В его возрасте опасно поскользнуться и упасть — можно потом и не встать.

— Скажи, если мы чем-то можем помочь! — крикнула Марта ему вслед, когда он шел к машине.

В ответ полицейский помахал рукой. Прежде чем сесть на водительское сиденье, он бросил взгляд на дом, где теперь в окне гостиной виднелись его хозяева — как смутные силуэты. В глубине души он был уверен, что Юнас солгал по поводу той ссоры и, возможно, по поводу романа тоже. Что-то в его словах прозвучало фальшиво, однако доказать это будет нелегко.





* * *


Уддевалла, 1973 год



Владек становился все более невменяемым. Его мастерская обанкротилась, и мужчина бродил по дому, как тигр в клетке. Теперь он стал часто вспоминать свою прошлую жизнь, цирк и семью. Об этом Ковальский мог говорить часами — и все остальные члены семьи его слушали.

Иногда Лайла закрывала глаза, пытаясь представить себе все то, о чем он рассказывал. Звуки, запахи, цвета, все те люди, о которых ее муж говорил с любовью и тоской. Больно было слышать, как он скучает по ним — в его словах сквозило отчаяние.

Однако эти моменты давали ей столь необходимую передышку. По непонятным причинам все стихало, и хаос прекращался. Все сидели словно в трансе, слушая Владека, очарованные его голосом и его повествованием. Его рассказы позволяли женщине ненадолго расслабиться.

Все, что он говорил, звучало так, словно происходило из мира фантазии и сказок. Ковальский рассказывал о людях, способных пройти по канату высоко над землей, о принцессах цирка, которые могли делать стойку на руках на спине скачущей лошади, о клоунах, которые заставляли всех смеяться до слез, брызгая друг на друга водой, о зебрах и слонах, которые вытворяли такие фокусы, каких никто от них не ожидал…

Но больше всего глава семьи рассказывал о львах. Опасных, сильных львах, которые слушались малейшего мановения его руки. Которых он дрессировал с той поры, когда они еще были львятами, и которые делали на манеже все, о чем бы он их ни попросил — а публика затаивала дыхание, ожидая, что звери набросятся на него и разорвут его в клочья.

Час за часом Владек вспоминал о людях и зверях, населяющих цирк, о своих родственниках, передававших увлеченность и магию дрессировки из поколения в поколение. Но едва он заканчивал рассказ, как Лайла снова окуналась в ту реальность, которую предпочла бы забыть.

Самым мучительным была неизвестность. Словно голодный лев бродил по дому, подкарауливая очередную добычу. Всплески и атаки всегда происходили внезапно и всегда не так, как ожидала Ковальская. А из-за усталости ей было все труднее всегда быть начеку.





* * *


— Боже мой, чем вы тут занимаетесь?

Анна рассмеялась, когда услышала историю о Мелльберге, который в конце концов отогрелся и оказался в состоянии уехать с Патриком в участок. Она с любопытством оглядела Гуннара, которого Эрика описала ей по телефону. Ей он понравился с первого взгляда, когда встретил их в холле и в первую очередь поздоровался с детьми. А потом Адриан помог ему вешать в кухне картину — и теперь просто светился от счастья.

— Ну как у них дела? — спросила Анна затем уже более серьезным тоном. — Эта история с Лассе — просто ужас! Они выяснили, что с ним произошло?

— Они только что нашли его. То есть не его, а машину и то, что похоже на место убийства. Водолазы едут сюда, но вопрос в том, удастся ли им найти тело или его унесло течением, — рассказала Фальк.

— Я общалась с Тирой в конюшне, когда отвозила туда своих девочек. Она очень милая, — вспомнила ее сестра. — Тереза тоже такая приятная — я с ней только пару раз здоровалась. Бедные они…

Она посмотрела на булочки, которые Кристина выставила на стол, но не ощутила ни аппетита, ни желания поесть сладенького.

— Ты хорошо питаешься? — строго спросила Эрика. В детстве она вела себя по отношению к сестре скорее как мама, чем как старшая сестра, — и так до сих пор и не могла выйти из этой роли. Но Анна перестала сопротивляться. Без забот Эрики она никогда в жизни не смогла бы одолеть все трудности. Старшая сестра готова была поддержать и помочь в любой ситуации — и в последнее время только у нее дома младшая могла немного расслабиться и забыть о чувстве вины.

— Вид у тебя бледный, — продолжала писательница, и ее гостья выдавила из себя улыбку:

— Со мной все в порядке, но в последнее время меня и вправду то и дело подташнивает. Умом я понимаю, что это психосоматика, но аппетита от этого не прибавляется.

Кристина, стоявшая у мойки и возившаяся с чем-то, хотя невестка уже несколько раз просила ее сесть, обернулась и внимательно оглядела Анну:

— Да, Эрика права. У тебя такое бледное лицо! Тебе надо кушать и заботиться о своем здоровье. В периоды кризиса особенно важно правильно питаться и достаточно спать. У тебя есть снотворное? А то я могу дать тебе упаковочку. Если плохо спишь, то и все остальное не привести в порядок, это же так очевидно!

— Спасибо, очень любезно, но у меня нет проблем со сном, — поспешила отказаться от ее помощи Анна.

Это была ложь. Ночь за ночью она лежала без сна, ворочаясь в кровати, и смотрела в потолок, пытаясь отогнать воспоминания. Однако ей не хотелось попасть в зависимость от лекарств, пытаясь при помощи химического воздействия приглушить тоску, причиной которой стала она сама. Возможно, во всем этом было немного желания помучить себя, искупить таким образом свои грехи.

— Не знаю, можно ли тебе верить, но я не собираюсь капать тебе на мозги… — проговорила Эрика, и Анна прекрасно поняла, что именно это сестра и намеревается делать. Она потянулась за булочкой, чтобы немного подыграть сестре, и та тоже принялась за угощение.

— Ага, ты тоже поешь, зимой нужен дополнительный слой жира, — кивнула ей Анна.

— Слушай, ты! — с угрозой в голосе проговорила Эрика и примерилась, словно собираясь кинуть в сестру булочкой.

— О боже, вы безнадежны! — Кристина вздохнула и принялась мыть холодильник. Хозяйка дома вознамерилась было ей помешать, но поняла, что этот бой ей не выиграть.

— Кстати, как идут дела с твоей книгой? — спросила Анна, пытаясь проглотить кусочек, который словно увеличивался у нее во рту.

— Да как тебе сказать… В этом деле столько странностей, что я даже не знаю, с какого конца к нему подступиться, — протянула писательница.

— Рассказывай! — ее младшая сестра отпила глоток кофе, чтобы проглотить образовавшийся во рту мучной комок. Рассказ Эрики о событиях последних дней она выслушала с круглыми от удивления глазами.

— Мне чудится, что история Лайлы каким-то непостижимым образом связана с пропажей девочек, — заявила Фальк. — Иначе зачем бы она стала хранить все эти вырезки? И почему согласилась наконец встретиться со мной в тот день, когда газеты впервые написали об исчезновении Виктории?

— А это не может быть случайное совпадение? — спросила ее сестра, но по выражению лица писательницы уже догадывалась, каков будет ее ответ.

— Нет, тут есть какая-то связь, — помотала головой Эрика. — Лайла знает что-то, о чем не желает рассказывать. Или, вернее, она хочет, но почему-то не может. Вероятно, именно поэтому она в конце концов согласилась на встречи со мной, чтобы иметь кого-то, кому можно довериться. Но мне не удалось завоевать ее доверие, чтобы она решилась рассказать мне, в чем дело.

— Фу, просто чудо, что некоторые из обитателей этого ящика не уползли отсюда на своих ногах, — проговорила Кристина, наполовину скрывшаяся в холодильнике. Эрика кинула на сестру взгляд, показывавший, что она не поддастся на провокацию и намерена игнорировать спасательную экспедицию.

— Наверное, тебе надо сперва побольше разузнать самой, — предложила Анна. Отчаявшись доесть свою булочку с корицей, она лишь потягивала кофе.

— Знаю, но пока Лайла молчит, это практически невозможно, — вздохнула Фальк. — Из замешанных в деле никого не осталось. Луиза умерла, мать Лайлы — тоже. Петер пропал, и скорее всего, тоже мертв. Сестра Лайлы, похоже, ничего не знает. Собственно говоря, мне и поговорить не с кем, потому что все происходило дома, в четырех стенах.

— А от чего умерла Луиза? — продолжала расспросы Анна.

— Она утонула. Она и еще одна девочка, которая была приемным ребенком в той же семье, пошли однажды купаться и не вернулись домой. Их одежду обнаружили на скале у моря, а вот тела так и не нашли, — рассказала писательница.

— А ты разговаривала с их приемными родителями? — спросила Кристина из-за двери холодильника, и Эрика вздрогнула:

— Нет, у меня даже мысли такой не возникло! Ведь они никак не были связаны с тем, что произошло в семье Ковальских…

— А что, если Луиза раскрыла им какую-нибудь тайну или доверилась еще кому-нибудь из других приемных детей в той семье? — предположила мать Патрика.

— Да… — пробормотала Фальк. Казалось, она чувствует себя полной дурой от того, что свекровь указывает ей на такие очевидные вещи.

— Мне кажется, что это прекрасная идея, — поспешно сказала Анна. — Где они живут?

— В Хамбургсунде, так что туда я даже смогла бы доехать, — задумчиво проговорила писательница.

— Мы можем остаться с детьми. Поезжай прямо сейчас, — предложила ей Кристина.

Анна поддержала ее:

— Мы тоже можем еще немного побыть тут. Кузены так весело проводят время — и у меня нет причин торопиться домой.

— Вы уверены? — переспросила Эрика, хотя уже поднялась со стула. — Но все же лучше будет, если я позвоню туда и спрошу, можно ли мне приехать.

— Давай, дуй! — воскликнула ее сестра, делая ей рукой «пока-пока». — Я наверняка найду, чем мне тут заняться. Учитывая, какой у вас ужасный беспорядок.

В ответ хозяйка дома показала ей средний палец.





* * *


Патрик стоял возле белой доски в кухне полицейского участка. Отдельных зацепок было слишком много, и он ощущал внутреннюю потребность структурировать все, что предстояло сделать. К встрече в Гётеборге ему хотелось подойти хорошо подготовленным, а пока он будет в отъезде, расследование предполагаемой гибели Лассе будет продолжаться. Почувствовав, что слишком сильно разволновался, Хедстрём напомнил себе о том, что надо опустить плечи и сделать несколько глубоких вдохов. Его сильно напугало, когда пару лет назад у него случился сердечный спазм и организм отказался ему повиноваться. Это был первый звонок. Рано или поздно силы иссякают, как бы ты ни любил свою работу.

— Итак, сейчас перед нами двойное расследование, — проговорил Патрик. — И я хотел бы начать с Лассе.

Написав на доске большими буквами: «Лассе», он подчеркнул это имя.

— Я переговорил с Турбьёрном, который сделал все от него зависящее, — сказал Мартин.

— Ну что ж, посмотрим, что нам это даст…

Хедстрёму было сложно сдержать свои чувства при мысли о том, как его начальник уничтожил практически все улики на месте преступления. К счастью, Бертиль уже ушел домой, чтобы улечься в теплую постель, так что в ближайшее время, по крайней мере, он уже ничем не навредит следствию.

— Тереза дала согласие на то, чтобы мы взяли анализ крови их старшего сына. Как только это будет сделано, кровь сравнят с кровью на мостках, — продолжил Молин.

— Хорошо, — кивнул Патрик. — Мы не можем на сто процентов утверждать, что обнаружили именно следы крови Лассе, однако я предлагаю пока что предположить, что он был убит там, на мостках.

— Согласен, — сказал Йоста.

Хедстрём обвел присутствующих взглядом — все согласно закивали.

— Кроме того, я попросил Турбьёрна осмотреть и машину Лассе, — добавил Мартин. — Если вдруг Лассе с убийцей приехали вместе. Кроме того, криминалистам удалось обнаружить на парковке следы машин. Полезно будет иметь их под рукой, если нам понадобится доказать, что кто-то там побывал.

— Верная мысль, — согласился Патрик. — Мы пока не успели получить распечатки его мобильных звонков, зато с банком нам повезло больше. Не так ли, Йоста?

Флюгаре откашлялся:

— Да, мы с Анникой просмотрели распечатку счета Лассе. Он регулярно делал вклады в размере пяти тысяч крон. А когда я был у Терезы, она рассказала, что ее дочь Тира обнаружила тайник, в котором ее муж регулярно хранил по пять тысяч наличными. Предполагаю, что он клал деньги туда в ожидании случая внести их на счет.

— У Терезы нет никаких соображений по поводу того, откуда эти деньги? — спросил Молин.

— Нет, — покачал головой Йоста. — И, насколько я могу судить, она говорила правду.

— Она подозревала, что он что-то от нее скрывает — и это могло быть именно это, — сказал Патрик. — Мы должны непременно узнать, откуда и за какую работу ему поступали деньги.

— Тот факт, что это ровная сумма, говорит в пользу шантажа, не так ли? — проговорила Паула со своего места у двери. Анника спрашивала ее, не желает ли она сесть за стол вместе с остальными, но та ответила, что ей, возможно, придется быстро выскочить, если вдруг Рита позвонит по поводу Лизы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Йоста у Паулы.

— Ну, если бы речь шла о денежных выигрышах, то сумма не была бы такой постоянной, — пояснила она. — Или если бы это была плата за какую-либо подработку. Она наверняка оплачивалась бы сдельно и не давала бы каждый раз одинаковую сумму. А вот при шантаже разумно предположить, что он захотел бы получать постоянную сумму через равные промежутки времени.

— Думаю, Паула близка к истине, — согласился Флюгаре. — Возможно, Лассе шантажировал кого-то, кому это в конце концов надоело.

— Вопрос в том, о чем в таком случае может идти речь. Похоже, семье Лассе ничего не известно, так что нам придется расширить круг, расспросить его знакомых, узнать, не известно ли что-нибудь кому-нибудь из них, — вновь взял слово Патрик и, немного подумав, добавил: — Опросите тех, кто живет поблизости, — собственно, это будут мои соседи, жители домов вдоль дороги на Сельвик. Спросите, не заметил ли кто-нибудь машину, останавливавшуюся у пляжа. В такое время года машин немного, а любопытные глаза, следящие из-за занавески за чужой жизнью, всегда найдутся.

Все задания он выписал на доске. Их еще предстояло распределить, но сейчас ему просто хотелось зафиксировать все, что надо сделать.

— Отлично, тогда переходим к Виктории, — сказал он, закончив записи. — Завтра в Гётеборге состоится общее совещание. Спасибо, Анника, что ты помогла мне его собрать.

— Не стоит благодарности, — отозвалась секретарь. — Это было легче легкого. Все настроены очень положительно — скорее удивлялись, почему никто не подумал об этом раньше.

— Лучше поздно, чем никогда. Итак, что нам удалось выяснить с последней летучки? — Хедстрём обвел глазами коллег.

— Ну что ж, — заговорил Йоста. — Самое интересное, пожалуй, что у Виктории, по словам ее брата Рикки, был роман с Юнасом Перссоном.

— Нам удалось получить подтверждение этого от кого-то еще, кроме Рикки? — спросил Мартин. — И что говорит по этому поводу сам Юнас?

— Нет, не удалось, и Юнас, само собой, все отрицает, однако у меня возникло ощущение, что он лжет, — сообщил Флюгаре. — Так что я собираюсь опросить девочек в конюшне. Такое очень трудно держать в тайне.

— Ты поговорил с его женой? — спросил Патрик.

— Я предпочел бы не разговаривать об этом с Мартой, пока мы не узнаем больше. Если все это все же окажется неправдой, то нет причин провоцировать скандал, — заметил старый полицейский.

— Не могу не согласиться. Однако рано или поздно нам придется поговорить с Мартой, — развел руками Хедстрём.

Паула снова откашлялась:

— Прошу прощения, но я что-то не пойму, какое это имеет значение для следствия. Ведь мы ищем кого-то, кто похищает девушек и в других частях Швеции, не только здесь!

— Ну да, — проговорил Патрик. — Не будь у Юнаса алиби на момент исчезновения Виктории, это мог бы быть и он, и кто-то другой. Но, может быть, выяснится, что отношения у нее были совсем не с Юнасом, а с неким третьим человеком, который ее и похитил. Мы просто должны понять, как Виктория вошла в контакт с похитителем, что именно в ее жизни сделало ее уязвимой. Это может быть все что угодно. И к тому же мы знаем, что кто-то следил за ее домом. Если это преступник, то он мог наблюдать за ней некоторое время, а это означает, что он мог поступить аналогично и в отношении других девушек. Факты личной жизни Виктории, возможно, сыграли роль в том, почему преступник остановил свой выбор именно на ней.

— Кроме того, она получала письма — и не самого приятного характера, — добавил Йоста и обернулся к Пауле: — Рикки нашел их, но выбросил, опасаясь, что они попадутся на глаза родителям.

— Вполне понятно, — кивнула она. — Звучит разумно.

— А как дела с окурком? — поинтересовался Мартин.

— Пока ничего, — ответил Хедстрём. — И к тому же нам сначала нужно найти подозреваемого, чтобы установить взаимосвязь с окурком, без этого от него нет никакого толку. Что у нас есть еще? — спросил он, обводя всех взглядом. Казалось, вопросы только множатся.

Его взгляд остановился на Пауле, и он вдруг вспомнил, что они с Молином собирались что-то рассказать на совещании. Мартин и вправду сидел как на иголках, и Патрик кивнул ему.

— Да-да! — встрепенулся молодой человек. — Паула все это время размышляла над тем, что в травмах Виктории ей чудится нечто знакомое — собственно говоря, она имела в виду язык.

— Отсюда твои долгие часы изысканий в архиве, — сказал Хедстрём и почувствовал приступ любопытства. Внезапно он заметил, что у Паулы так же горят щеки.

— Да, хотя я шла по ложному следу, — принялась рассказывать женщина. — То, что я искала, хранилось не в архиве, хотя я была убеждена, что где-то это видела.

Она подошла ближе и встала рядом с Патриком, чтобы остальным не пришлось выворачивать шеи, глядя на нее, стоящую у двери.

— Тебе показалось, что это было какое-то давнее расследование? — уточнил Хедстрём в надежде, что теперь она скорее дойдет до главного.

— Точно. И когда я зашла в кабинет Мартина и стояла, глядя на его книжную полку, мне вспомнилось. Это было одно дело, о котором я читала в Скандинавской криминальной хронике, — объявила женщина.

Патрик почувствовал, что его сердце забилось чаще.

— Продолжай, — попросил он нетерпеливо.

— Двадцать семь лет назад, майским субботним вечером из своего дома в Хультсфреде пропала молодая женщина по имени Ингела Эрикссон, незадолго до этого вышедшая замуж, — принялась наконец рассказывать Паула. — Ей было всего девятнадцать лет, и подозрения немедленно пали на ее мужа, поскольку он не раз избивал и ее, и своих предыдущих девушек. Были мобилизованы все полицейские силы, а кроме того, исчезновению уделялось большое внимание в прессе, так как по стечению обстоятельств одна из вечерних газет как раз поднимала тему насилия в семье. И когда Ингелу обнаружили мертвой в лесочке за их домом, никто уже не сомневался в виновности мужа. Было констатировано, что она уже некоторое время была мертва, однако тело хорошо сохранилось, и можно было увидеть, что ее подвергли ужасным пыткам. Ее муж был осужден за убийство, однако продолжал утверждать, что невиновен — до того момента, когда пять лет спустя умер в тюрьме. Его убил сокамерник во время ссоры из-за карточного долга.

— А в чем связь? — спросил Патрик, хотя уже подозревал, что именно услышит.

Паула открыла книгу, которую держала в руках, и указала на абзац, где были описаны травмы Ингелы. Опустив глаза, Хедстрём прочел несколько строчек. Это были те же травмы, что и у Виктории, когда ее нашли: все совпадало до мельчайших деталей.

— Ну что там?! — Йоста вскочил, вырвал у коллеги из рук книгу и быстро прочел тот же абзац. — Ах черт, вот проклятье!

— Да уж, лучше не скажешь, — проговорил Патрик. — Похоже, мы имеем дело с преступником, который проявлял свою активность куда дольше, чем мы думали.

— Или же это подражатель, — заметил Мартин.

В кухне повисло молчание.





* * *


Хельга скосила глаза на Юнаса, сидевшего за кухонным столом. Они слышали, как наверху Эйнар что-то бормочет себе под нос и ворочается в постели.

— Чего от тебя хотела полиция? — спросила фру Перссон.

— Да так, Йоста заходил, чтобы спросить кое-что… — уклончиво ответил ее сын.

Пожилая женщина почувствовала, как внутри у нее все сжалось. Тревожное темное облако, нависшее над ней, становилось в последние месяцы все плотнее — ее душил страх.

— А что именно? — настаивала она, присев напротив своего гостя.

— Ничего особенного. Просто один вопрос о взломе.

Жесткость в голосе Юнаса ранила его мать. Обычно он не шипел на нее подобным образом. Хотя у них существовала безмолвная договоренность никогда не обсуждать некоторые темы, в таком тоне Перссон-младший никогда с ней не разговаривал. Она опустила глаза и посмотрела на свои руки — морщинистые и потрескавшиеся, с коричневыми пигментными пятнами на тыльной стороне. Это были руки старой женщины, такие же, как когда-то были у ее матери. Когда они успели стать такими? Фру Перссон и не замечала этого раньше — до нынешнего момента, когда, сидя за кухонным столом, ощутила, как рушится весь ее мир, так заботливо ею выстроенный. Этого она просто не могла допустить.

— Как дела у Молли? — спросила она. Ей трудно было скрыть свое недовольство. Юнас не позволял критиковать дочь, но порой Хельге хотелось хорошенько встряхнуть избалованную девицу, чтобы она поняла, как ей повезло и в каком привилегированном положении она находится.

— Сейчас уже все в порядке, — ответил Перссон, и лицо хозяйки дома прояснилось.

Но потом что-то кольнуло Хельгу в самое сердце. Она понимала, что нелепо ревновать к Молли, однако ей так хотелось бы, чтобы Юнас смотрел на нее с той же любовью, с какой он смотрел на свою дочь.

— В субботу мы едем на следующие соревнования, — ответил ветеринар, избегая встречаться с матерью глазами.

— Вы действительно собираетесь ехать? — спросила она, слыша мольбу в своем голосе.

— Мы с Мартой в этом единодушны.

— Марта то, Марта сё! Господи, лучше бы вы никогда не встретились! Лучше бы ты держался за Терезу. Такая милая девочка… Тогда все было бы по-другому!

Юнас с изумлением посмотрел на Хельгу. Никогда раньше он не слышал, чтобы она повышала голос, — разве что в его раннем детстве. Фру Перссон и сама понимала, что ей следовало молчать и продолжать жить так, как она жила многие годы, — это помогло ей вынести все испытания. Однако сейчас в нее как будто вселилась неведомая сила.

— Она сломала твою жизнь! — крикнула старая женщина. — Она пробралась в нашу семью и как паразит питалась тобой, нами, она…

Хрясь! Пощечина заставила ее замолчать. Щека Хельги горела, а глаза заполнились слезами. И не только от боли. Она понимала, что перешла некую грань, и возврата к прежнему у нее теперь нет.

Не взглянув на нее, Юнас вышел из кухни. Услышав, как он захлопнул за собой входную дверь, хозяйка поняла, что больше не может позволить себе молча наблюдать за происходящим. Это время прошло.





* * *


— Ну-ка, собрались, девчонки!

Раздражение в ее голосе слышалось на весь манеж. Юные наездницы были напряжены, а Марте только это и было нужно. Без чувства страха они ничему не научатся.

— Чем ты занимаешься, Тиндра? — Преподавательница строго посмотрела на светловолосую девушку, пытавшуюся преодолеть препятствие.

— Фанта не хочет! — пожаловалась та. — Она все время закусывает удила.

— Управляешь ты, а не лошадь, запомни это.

Фру Перссон мысленно задалась вопросом, сколько раз она уже повторяла эту фразу. Она перевела взгляд на Молли, которая держала Скирокко под контролем. Перед соревнованием дочь смотрелась в седле отлично. Они все же неплохо подготовились.

Тем временем Фанта в третий раз отказалась брать барьер, и терпение Марты лопнуло:

— Не понимаю, что с вами сегодня. Либо вы возьмете себя в руки, либо прервем урок! — воскликнула она и с удовлетворением отметила, что девочки побледнели. Все замедлили темп, повернулись к середине и остановились перед инструктором.

Одна из всадниц откашлялась:

— Мы просим прощения. Но мы слышали про папу Тиры… вернее, ее отчима…

Стало быть, вот чем объясняется нервозная атмосфера в группе! Марта вздохнула. Она должна была это сообразить, но стоило ей войти в конюшню, как весь мир за ее стенами переставал существовать. Казалось, все мысли, все воспоминания вытесняются, и остаются только конские запахи, издаваемые ими звуки и то уважение, с которым лошади относятся к ней, — неизмеримо большее, чем когда-либо оказывали ей люди. В том числе и эти девчонки.

— То, что произошло, — ужасно, и я прекрасно понимаю, что вы сочувствуете Тире, однако это не относится к тому, чем мы сейчас занимаемся, — сказала фру Перссон. — Если вы не можете перестать думать об этом, если на вас влияет нечто иное, а не то, что происходит здесь и сейчас на этом манеже, то остается только спешиться и уйти.

— У меня нет проблем с сосредоточенностью. Ты видела, как мы взяли тот высокий барьер? — спросила Молли.

Преподавательница увидела, что остальные девочки только подняли глаза к небу. Странное дело — у ее дочери полностью отсутствовало внутреннее ощущение того, что можно говорить вслух, а о чем только думать про себя! Сама-то она всегда владела этим искусством в совершенстве. Сказанные слова уже нельзя взять назад, плохое впечатление невозможно изменить задним числом. Мать просто не понимала, как Молли может быть такой легкомысленной.

— Так тебе что, медаль за это дать? — поинтересовалась она еще более жестко.

Молли съежилась, и Марта увидела плохо скрываемое злорадство на лицах других девочек. Именно на это она и рассчитывала. Ее дочка никогда не станет победителем, если в ней не будет желания взять реванш. Юнас этого не понимал. Он всегда гладил ее по шерстке, баловал ее и тем самым лишал шансов стать сильной личностью.

— Поменяйся лошадью с Тиндрой, Молли. Вот и увидим, будет ли и на этот раз все так прекрасно — или же это заслуга твоего коня, — распорядилась инструктор.

Поначалу казалось, что Молли будет протестовать, однако девочка сдержалась. Видимо, еще свежи были ее воспоминания о пропущенных соревнованиях, и она не хотела упустить шанс выступить на следующих. Пока ее судьбу решали родители, и она прекрасно это осознавала.

— Марта! — Голос Юнаса с трибуны заставил преподавательницу обернуться. Муж помахал ей рукой, и выражение лица его заставило ее поспешить к нему.

— Продолжайте, я сейчас вернусь! — крикнула она ученицам и поднялась по лестнице к ветеринару.

— Мы должны кое о чем поговорить, — сказал тот, потирая ладонь.

— Нельзя поговорить чуть позже? У меня занятие в разгаре! — сказала его жена, хотя по его лицу ей уже было видно, каков будет ответ.

— Нет, — ответил Перссон. — Мы должны обсудить это прямо сейчас.

Они вышли из манежа. У себя за спиной Марта слышала топот скачущих лошадей.





* * *


Эрика свернула перед кафе в Хамбургсунде. Дорога от Фьельбаки оказалась очень красивой, так что женщина наслаждалась кратким моментом тишины и спокойствия. Когда она позвонила пожилой чете Валландеров и изложила суть дела, те поначалу заколебались. Некоторое время супруги совещались между собой — в трубке слышалось их неразборчивое бормотание. Но потом наконец они согласились встретиться с ней, но не дома, а в кафе в центре поселка.

Едва войдя в кафе, писательница увидела их обоих и быстро направилась к их столику. Они поднялись и смущенно поприветствовали ее. Тони, глава семьи, был высоким мужчиной мощного телосложения и с татуировками на руках, одетым в клетчатую рубашку и рабочие брюки. Его жена Берит рядом с ним казалась совсем маленькой, но ее миниатюрная фигурка выглядела жилистой и сильной, а лицо свидетельствовало о том, что она проводит большую часть времени под открытым небом.

— Ах, вы уже взяли себе кофе! — воскликнула Эрика, кивнув на их чашки. — А я собиралась вас угостить.

— Да, мы пришли немного раньше, — сказал Тони. — И нас вовсе не обязательно угощать.

— Но ты наверняка сама хочешь кофе, так что пойди и купи себе чашечку, — любезно проговорила Берит.

Фальк почувствовала, что ей понравились эти люди. «Основательные» — таково было первое слово, возникшее у нее в мозгу для их описания. Она подошла к кассе, заказала кофе с булочкой и уселась рядом с ними.

— Кстати, почему вы предпочли встретиться здесь? Я могла бы приехать к вам домой, и тогда вам не пришлось бы приезжать сюда, — сказала она, откусив кусок булочки, которая оказалась свежеиспеченной и очень вкусной.

— Да нет, мы сочли, что это не совсем удобно, — ответила фру Валландер, опустив глаза и глядя на скатерть. — У нас дома такое уныние и беспорядок. Мы не могли пригласить к нам такого человека, как ты.

— Боже мой, как жаль, что мой визит вызвал у вас такие чувства! — воскликнула Эрика: теперь настала ее очередь смутиться. Она терпеть не могла, когда к ней относились по-особому, словно она была не такой, как все, и даже в чем-то лучше, только потому, что мелькала иногда в телевизоре и в газетах.

— Что ты хотела узнать о Луизе? — спросил Тони, дав ей шанс выкарабкаться из неприятной ситуации.

Писательница бросила на него благодарный взгляд и отхлебнула глоток кофе, прежде чем ответить. Кофе был крепкий и тоже на редкость вкусный.

— Ну, во-первых, меня интересует, как получилось, что вам отдали на воспитание Луизу. Ведь ее брат остался у бабушки, — проговорила она.

Муж и жена посмотрели друг на друга, словно решая, кто из них будет отвечать. В итоге заговорила Берит:

— Мы сами до конца не поняли, почему бабушка не захотела взять обоих детей. Возможно, на двоих у нее просто не хватило сил. Кроме того, Луиза была в худшем состоянии, чем ее брат. Как бы то ни было, мы получили сообщение от муниципалитета, что семилетней девочке срочно нужен новый дом и что она пережила травматические события. Она попала к нам прямо из больницы, а потом уже мы узнали подробности от сотрудника социальной службы.

— Какой была Луиза, когда приехала к вам? — поинтересовалась Эрика.

Тони сложил руки на столе и чуть наклонился вперед. Взгляд его устремился в невидимую точку за спиной писательницы, словно переносясь в то время, когда они взяли в свою семью Луизу.

— Она была тощая как щепка, и все ее тело было покрыто синяками и ранами, — стал вспоминать мужчина. — Но в больнице ее помыли и постригли ей волосы, так что вид у нее был не такой дикий, как на тех фотографиях, когда ее только что нашли.

— Она была милая, очень милая, — добавила Берит.

Ее муж кивнул:

— Да, ничего другого не могу сказать. Но ее нужно было откормить и помочь ей залечить раны — на теле и в душе.

— Как она держалась? — спросила Фальк.

— Очень замкнуто. В течение первых месяцев мы ни слова от нее не могли добиться. Она просто сидела неподвижно и изучала нас, — рассказал Валландер.

— Так она вообще ничего не говорила? — удивилась Эрика. Она подумывала о том, чтобы начать записывать услышанное, но потом решила лишь внимательно слушать и потом зафиксировать все по памяти. Когда пыталась одновременно задавать вопросы и вести записи, то нередко упускала разные нюансы.

— Она произносила отдельные слова, — сказал Тони. — «Спасибо», «пить», «устала» — в таком духе.

— Но она разговаривала с Тесс, — добавила Берит.

— Тесс? Вторая девочка, которая жила у вас? — уточнила Фальк.

— Да, Тесс и Луиза подружились с первой минуты, — подтвердил Тони. — Через стену их комнаты мы слышали, как они подолгу разговаривали между собой по вечерам. Так что, видимо, она не желала разговаривать только с нами. А Луиза никогда не делала того, чего не хотела.

— Что вы имеете в виду? Она скандалила? — допытывалась писательница.

— Да нет, наоборот, она была очень тихой, — проговорил Валландер, почесывая лысую макушку. — Даже не знаю, как это объяснить…

Он растерянно посмотрел на супругу.

— Она никогда не возражала, но если ее просили сделать что-то, чего она не хотела, она просто поворачивалась и уходила, — объяснила та. — Можно было сколько угодно ругать ее или увещевать — все было как с гуся вода. С другой стороны, трудно было проявлять строгость к ребенку, который пережил то, что довелось пережить Луизе.

— Да уж, у нас просто сердце кровью обливалось, — кивнул Тони, и его глаза потемнели. — Подумать только — так обращаться с ребенком!

— Ну, потом-то она разговорилась, рассказывала что-нибудь о родителях или о том, что произошло в доме? — настаивала Фальк.

— Да, она начала говорить все больше и больше, — ответила Берит. — Но особо разговорчивой так и не стала, этого о ней никак нельзя сказать. Она редко рассказывала что-то сама. Отвечала, когда к ней обращались, но избегала смотреть в глаза, и никогда не доверяла нам своих тайн. Тесс она, возможно, что-то и рассказала о том, что ей довелось пережить. Это вполне вероятно. Казалось, у них есть некий общий мир, у этих двух девочек.

— А из какой семьи была Тесс? Почему она попала к вам? — спросила Эрика, проглатывая остатки булочки.

— Она осталась сиротой после тяжелого детства, — ответил Валландер. — О ее отце вообще ничего не было известно, а мать, насколько мы знаем, была наркоманкой и умерла от передозировки. Тесс появилась у нас незадолго до Луизы. Они были ровесницами и выглядели почти как сестры. Мы радовались за них, за то, что они нашли друг друга. Кроме того, девочки охотно помогали нам, когда это требовалось. Пару лет подряд нам очень не везло — животные болели, дела на ферме не ладились… Две пары ловких рук были на вес золота. Кроме того, мы с Берит считаем, что работа хорошо помогает от душевных ран.

Он взял руку жены и крепко сжал. Они обменялись улыбками, и у их собеседницы потеплело на душе при виде этого проявления нежности, хотя сидящие перед ней люди уже много времени прожили вместе. Именно такие отношения Эрике хотелось бы иметь на старости лет с Патриком — и она верила, что так оно и будет.

— Они много играли вместе, — добавила фру Валландер.

— Да, кстати, цирк! — оживился Тони, и от этих воспоминаний в его глазах блеснули искорки. — Это была их любимая игра — они обожали играть в цирк. Отец Луизы в прошлом был артистом цирка — наверняка это и подстегнуло фантазию девочек. Они устроили себе в сарае небольшой манеж и показывали там всякие номера. Один раз я обнаружил, что они натянули веревку в сарае для хранения сена и собирались пройти по ней как канатоходцы. Правда, внизу было сено, но они все же могли серьезно ушибиться, так что мне пришлось помешать их планам. Помнишь, как девочки собирались танцевать на канате? — повернулся он к жене.

— Да уж, какие только идеи у них порой не возникали! — закивала та. — И животные много для них значили. Я помню, как одна из наших коров заболела — они просидели возле нее всю ночь, пока она не умерла на рассвете.

— Они никогда не создавали вам проблем? — поинтересовалась Фальк.

— Нет, эти двое — нет. У нас были еще другие приемные дети, некоторые — очень недолго, с которыми у нас было куда больше хлопот, — рассказала Берит. — Тесс и Луиза были вполне независимы. Хотя порой у меня возникало чувство, что они отгораживаются от реальности и что у нас нет полноценного контакта. Однако на вид девочки чувствовали себя хорошо и защищенно. Они даже спали вместе. Когда я тайком заглядывала ночью к ним в комнату, они всегда спали носик к носику, крепко обняв друг друга.

С этими словами пожилая женщина улыбнулась.

— А бабушка Луизы не приезжала ее навестить? — задала писательница новый вопрос.

— Один раз. Помнится, Луизе было лет десять… — фру Валландер взглянула на мужа, который молча кивнул.

— Как прошла встреча? Что тогда произошло? — еще больше заинтересовалась Эрика.

— Она прошла… — Берит снова посмотрела на Тони, который только пожал плечами и продолжил:

— Ничего особенного не случилось. Они сидели у нас в кухне, и Луиза не проронила ни звука. Ее бабушка тоже мало что говорила. Они больше разглядывали друг друга. И еще помню, что Тесс бродила под окнами кухни и дулась. Бабушка Луизы хотела встретиться с внучкой наедине, но я настаивал на своем, и в конце концов ей пришлось согласиться на то, что я буду присутствовать. К тому времени Луиза пробыла у нас около трех лет, и мы несли за нее ответственность, а я понятия не имел, как она отреагирует на появление бабушки. Это должно было вызвать у нее неприятные воспоминания, но ничего такого я не заметил. Они просто сидели и смотрели друг на друга. Если быть до конца честным, я так и не понял, зачем она приезжала.

— Петера с ней не было? — уточнила Фальк.

— Петер? — переспросил Валландер. — Ты имеешь в виду младшего брата Луизы? Нет, только бабушка.

— А Лайла? Она как-то пыталась связаться с Луизой?

— Нет, — ответила Берит. — От нее мы не получили ни строчки. Мне это очень сложно понять. Как она могла быть так холодна, что даже не интересовалась, как дела у ее дочери?

— И Луиза не спрашивала о ней?

— Нет, никогда, — вздохнула фру Валландер. — Как я уже сказала, она никогда не рассказывала о своей предыдущей жизни, а мы не настаивали. Мы постоянно общались с детским психологом, который советовал нам не спешить, дать ей рассказать все в собственном темпе. Но, само собой, некоторые вопросы мы все же задавали. Ведь нам важно было понять, как она себя чувствует.

Эрика кивнула и стала греть ладони, приложив их к чашке кофе. Каждый раз, когда открывалась входная дверь, в кафе врывался поток холодного воздуха и ее обдавало ледяным ветром.

— Что произошло потом, в тот день, когда она пропала? — осторожно спросила писательница.

— Тебе холодно? Можешь взять мою кофту, если хочешь, — предложила Берит, и Фальк поняла, почему они открыли свой дом для приемных детей, которых так немало перебывало у них за долгие годы. Оба супруга были очень заботливые и внимательные.

— Нет, спасибо, все в порядке, — ответила Эрика. — Вы в состоянии рассказать, что произошло в тот день?

— С тех пор прошло так много лет, что, наверное, сможем, — проговорил Тони, однако писательница увидела, как при воспоминании о том роковом летнем дне по их с супругой лицам пронеслась мрачная тень. Естественно, она прочла о тех событиях в полицейском рапорте, однако услышать историю из первых рук — это было совсем другое дело. — Однажды в июле, в среду… Ну, день недели, собственно, не имеет значения… — Голос Валландера сорвался, и Берит ласково положила руку на его локоть. Он откашлялся и продолжил: — Девочки сказали, что пойдут купаться. Мы за них не волновались, они часто куда-то ходили одни. Иногда они отсутствовали целыми днями, но ближе к вечеру всегда возвращались домой, когда успевали проголодаться. Но в тот день они не пришли. Мы все ждали и ждали. И около восьми мы поняли, что с ними что-то случилось. Мы отправились их искать, а не найдя, позвонили в полицию. Только на следующее утро на скале обнаружили их одежду.

— Кто ее нашел — вы или полиция? — снова принялась уточнять детали писательница.

— Полиция собрала население для прочесывания местности — один из добровольцев и нашел одежду. — Берит всхлипнула. — Должно быть, их унесло сильным течением. Тела их так и не нашли… Ужасная трагедия…

Ее муж опустил взгляд, и было очевидно, как глубоко произошедшее потрясло их обоих.

— Что было потом? — спросила Эрика. Сердце у нее разрывалось при мысли о двух девочках, боровшихся с волнами.

— Полиция провела расследование и констатировала, что это несчастный случай. Мы… конечно, мы долго винили себя, — вздохнул Тони. — Но девочкам все-таки было по пятнадцать лет, и они были очень самостоятельными. С годами мы поняли, что это не наша вина. Никто не мог предположить, что именно произойдет. В детстве обе девочки долго жили в заточении, и мы дали им свободу, когда они попали к нам.

— Очень мудро, — сказала Фальк, обдумывая, понимали ли приемные дети в этой семье, как им повезло.

Она поднялась и протянула руку своим новым знакомым:

— Спасибо, что нашли время встретиться со мной. Я это очень ценю, и мне безумно жаль, что пришлось пробудить тяжелые воспоминания.

— Но и хорошие воспоминания тоже пробудились, — ответила Берит, тепло пожимая ее руку. — Нам довелось за все эти годы заботиться о многих детях, и каждый оставил свой след. Тесс и Луиза были особенными, и они не забыты.





* * *


Дома стало так тихо… Словно пустота, образовавшаяся после ухода Виктории, наполняла дом, переполняла их души, грозя взорвать их изнутри.

Иногда они делали неуклюжие попытки разделить друг с другом свою скорбь, начинали говорить о Виктории, но воспоминания прерывались на полуслове, и незаконченная фраза повисала в воздухе. Как жизнь снова когда-нибудь сможет стать прежней?

Рикки знал, что рано или поздно полиция снова навестит их. Йоста уже звонил, чтобы еще раз проверить, не заметили ли они подозрительных лиц возле дома до исчезновения Виктории. Судя по всему, они теперь располагали сведениями, что кто-то следил за домом. Юный Хальберг понимал, что они захотят спросить маму и папу, известно ли им что-нибудь об отношениях его сестры с Юнасом или о письмах, которые он нашел. В каком-то смысле это дало бы ему облегчение. Очень тяжело было скрывать тайны в такой трудный момент, тяжело было думать, что родителям не все известно…

— Передай мне картошку, — проговорил папа, протянув руку, но не глядя сыну в глаза, и Рикки протянул ему кастрюлю.

Только такие разговоры они теперь вели. О самых обычных и приземленных вещах.

— Морковь будешь? — Мама протянула отцу салатник. Ее рука прикоснулась к его руке, когда он брал его, и она вздрогнула, словно обожглась. Скорбь причиняла такую боль, что они едва могли дотрагиваться друг до друга.

Рикки посмотрел на родителей, сидевших напротив него за кухонным столом. Хелена приготовила ужин, но еда, в которую не вкладывали душу, имела унылый вид и столь же унылый вкус. Они ужинали молча, погрузившись каждый в свои мысли. Скоро придет полиция и нарушит это молчание. И внезапно юноша понял, что должен рассказать все первым. Он собрался с духом:

— Я должен вам кое-что рассказать. О Виктории…

Супруги Хальберг замерли, глядя на него такими глазами, какими давно ни на кого не смотрели. Сердце забилось в груди сильнее, во рту пересохло, но Рикки заставил себя продолжать. Он рассказал о Юнасе, о ссоре в конюшне, о том, как Виктория убежала прочь, о письмах, которые нашел, о странных цитатах… И о грубых обвинениях.

Маркус и Хелена внимательно выслушали его, а затем мать опустила глаза. Но юноша успел заметить в них странную искорку. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, что это означает.

Мама уже знала.





* * *


— Стало быть, он не убивал свою жену? Или все-таки убил? — Рита наморщила лоб, терпеливо слушая свою дочь.

— Он был осужден за убийство, однако все время утверждал, что невиновен. Мне не удалось найти никого, кто занимался этим делом, но мне переслали по факсу часть материалов следствия, и я прочла заметки в газетах. Доказательства на самом деле оказались косвенными уликами. — Рассказывая, Паула ходила по кухне, укачивая Лизу. Девочка была на удивление спокойна, что, впрочем, мгновенно изменилось бы, если бы ее мама хоть на минуту остановилась. Она не помнила, когда в последний раз съедала обед, ни разу не прерываясь. Юханна бросила на нее быстрый взгляд, и молодая мать подумала, что, строго говоря, уже настала ее очередь таскать на руках дочь. Никто не говорил, что именно Паула лучше всего приспособлена для этого занятия только потому, что родила ее на свет.

— Сядь на стул! — окликнула Юханна Лео, который после каждой ложки вставал в полный рост на своем высоком стульчике.

— Боже мой, если бы все так делали за едой, то были бы стройными, как тростиночки, — сказал Мелльберг и подмигнул мальчику.

Юханна вздохнула:

— Бертиль, дорогой, тебе обязательно поощрять его? Его и так непросто воспитывать!

— Ха, что же страшного в том, что парень делает моцион прямо во время еды? Всем бы следовало так делать. Смотрите! — Пожилой полицейский положил в рот кусочек из своей тарелки и встал, после чего снова сел и проделал все это еще раз. Лео захохотал как сумасшедший.

— Ты не можешь сказать ему? — Юханна обернулась к Рите с умоляющим выражением лица.

Паула почувствовала, как в ней забурлил смех. Она знала, что ее любимая рассердится, но уже не могла сдерживаться и расхохоталась так, что из глаз у нее полились слезы — и ей даже показалось, что Лиза тоже улыбнулась. Не смогла удержаться от смеха и Рита, а Лео и Мелльберг, подбодренные реакцией публики, встали и сели совершенно синхронно.

— Чем я согрешила в предыдущей жизни, чтобы оказаться в такой компании? — вздохнула Юханна, но уголки ее рта тоже начали подергиваться. — Ладно, делайте что хотите. Я все равно отчаялась воспитать из этого существа нормального человека.

Смеясь, она наклонилась к Лео и поцеловала его в щеку.

— Мне хотелось бы узнать побольше о том деле, — сказала Рита, когда атмосфера в кухне снова стала спокойной. — Если не было доказательств, то как же они могли его осудить? В Швеции ведь не сажают людей в тюрьму за то, чего они не совершали?

Паула улыбнулась матери. Еще с тех пор, как они в семидесятые годы приехали сюда из Чили, Рита обожала Швецию совершенно самозабвенно — хотя страна не всегда соответствовала ее ожиданиям. Кроме того, мать Паулы переняла все шведские традиции и праздники и отмечала их с энтузиазмом, который даже шведские демократы[20] сочли бы излишним. Во все остальные дни она готовила блюда своей родины, но на День середины лета и прочие шведские праздники в холодильнике не было ничего, кроме селедки.

— Как я уже сказала, были косвенные улики, то есть моменты, которые указывали на то, что он виновен, но… Как бы это объяснить? — дочь Риты замялась, подыскивая понятные неспециалистам слова.

Бертиль откашлялся:

— Улики — юридический термин, обозначающий обстоятельства более слабые, чем факты, но которые, однако, могут привести к тому, что обвиняемый может быть осужден или оправдан.

Паула уставилась на него с удивлением. Меньше всего она ожидала от этого человека ответа на свой вопрос — тем более вразумительного ответа! Она, скорее, размышляла вслух. Тем не менее она не могла не подтвердить его правоту:

— Именно так. И в данном случае можно сказать, что у мужа Ингелы имелось прошлое, повлиявшее на решение суда. Его прежние девушки, да и сама Ингела сообщали, что он часто бывал агрессивен. Кроме того, до этого он неоднократно избивал Ингелу и грозился ее убить. И когда потом выяснилось, что у него нет алиби на тот момент, когда она исчезла, а ее тело было найдено в леске за их домом, — что ж, можно было сделать вывод, что дело раскрыто.

— Но теперь вы думаете, что это не так? — спросила Юханна, вытирая Лео рот.

— Пока это невозможно сказать точно, — объяснила ее подруга. — Но травмы у нее были совершенно особенными. Кроме того, в течение долгих лет звучали голоса, пытавшиеся защитить мужа Ингелы, утверждавшие, что он говорил правду, но нежелание полиции исследовать другие версии привело к тому, что убийца остался безнаказанным.

— А не может быть, что кто-то другой, прослышав об этом убийстве, решил сделать то же самое? — спросила Рита.

— Да, именно это Мартин и сказал на совещании. С тех пор, как убили Ингелу, прошло почти тридцать лет, так что скорее кто-то имитирует ее травмы, чем тот же самый убийца снова начал действовать. — Кинув взгляд на Лизу, которая, похоже, крепко заснула, Паула снова села за стол. Ей предстояло ужинать с малышкой на руках.

— Во всяком случае, стоит посмотреть на это дело еще раз, — произнес Мелльберг, накладывая себе добавки. — Я намерен прочесть сегодня вечером все материалы следствия, чтобы завтра изложить их на совещании в Гётеборге.

Паула подавила глубокий вздох. Наверняка начальник присвоит себе ее открытие!





* * *


Войдя в дом, Патрик огляделся, широко раскрыв глаза:

— Что, у нас побывала клининговая компания? Ах да, здесь были мама и ее «Боб Строитель»! — Он поцеловал Эрику в щеку. — Докладывай о масштабе повреждений! Что они тут починили и исправили?

— Боюсь, тебе лучше не знать, — ответила его жена и направилась впереди него в кухню, где возилась с ужином.

— Неужели все так плохо? — Глава семейства со вздохом уселся за стол, и дети тут же ввалились в кухню и кинулись обнимать его. Впрочем, в следующую секунду их и след простыл. По телевизору показывали «Булибумпу».[21]

— С каких это пор зеленый дракон стал популярнее, чем я? — спросил мужчина с кривоватой усмешкой.

— О, это произошло уже давно! — проговорила Эрика, наклоняясь и целуя его в губы. — Но для меня ты по-прежнему самый популярный.

— После Бреда Питта, да?

— Увы. С Бредом Питтом тебе никогда не сравниться.

Фальк подмигнула супругу и достала бокалы, а он встал и принялся помогать ей накрывать на стол.

— Кстати, как у вас дела? Вы хоть чуть-чуть продвинулись в расследовании? — поинтересовалась хозяйка дома.

Хедстрём покачал головой:

— Нет, пока что нет. Технические результаты будут через некоторое время. Единственное, что нам известно — что кто-то через равные промежутки времени платил Лассе по пять тысяч крон.

— Шантаж?

Патрик кивнул:

— Ну да, это одна из наших версий. Мы пытаемся не зацикливаться на ней, но очень похоже, что он шантажировал кого-то, кому это в конце концов надоело. Вопрос только в одном — кого? Пока мы понятия не имеем.

— Какие у тебя ощущения перед завтрашним совещанием? — спросила Эрика, помешивая в кастрюле, стоявшей на плите.

— Ну, мы неплохо подготовлены. Но сегодня Паула выдвинула новую версию. У дела Виктории и остальных девочек может быть связь с делом двадцатисемилетней давности. Ингела Эрикссон, которую убили в Хультсфреде.

— Это та, которую пытал, а потом убил собственный муж? — Эрика обернулась и уставилась на него. — Каким образом это может иметь отношение к вашему расследованию?

— Я и забыл, что ты прекрасно знаешь историю шведской преступности. Тогда ты, вероятно, помнишь, каким именно пыткам ее подвергли?

— Нет, я помню только, что он избил ее, а потом бросил в лесу рядом с тем местом, где они жили. Скажи, в чем связь?

Женщина не могла скрыть любопытства в голосе.

— У Ингелы Эрикссон точно те же травмы, что и у Виктории.

На мгновение в кухне повисла тишина.

— Ты шутишь? — спросила Фальк наконец.

— К сожалению, нет, — ответил Патрик и принюхался. — Что у нас на ужин?

— Рыбный суп.

Его супруга начала разливать суп по тарелкам, стоявшим на столе, но полицейский видел, что ее мысли где-то далеко.

— Либо ее муж невиновен, и тот же человек, что убил Ингелу, теперь похитил девочек, либо же кто-то скопировал поведение убийцы, — размышляла она вслух. — Ну или это случайное совпадение.

— Я не верю в случайные совпадения, — возразил Хедстрём.

Эрика села:

— Я тоже не верю. Вы будете обсуждать это на завтрашнем совещании?

— Да, я взял с собой копии материалов следствия. И Мелльберг обещал, что их почитает.

— Вы с ним едете вдвоем? — спросила Фальк, осторожно пробуя суп.

— Да, стартуем рано утром. Совещание в десять утра.

— Надеюсь, это что-нибудь даст, — произнесла писательница, внимательно глядя на мужа. — Вид у тебя усталый. Я понимаю, это очень важно, чтобы вы как можно скорее раскрыли это дело, но ты должен подумать о своем здоровье.

— Я думаю. Я прекрасно знаю пределы своих возможностей. Кстати, об усталости. Как дела у Анны? — поспешил сменить тему полицейский.

Эрика задумалась, словно не уверенная в том, как ей лучше ответить:

— Честно говоря, даже не знаю. У меня такое ощущение, что мои слова до нее не доходят. Она опутала себя чувством вины, словно коконом, и я не понимаю, как заставить ее вернуться к реальности.

— Возможно, это не твоя задача, — ответил мужчина, понимая, однако, что его замечание бесполезно.

— Я поговорю с Даном, — сказала его жена, желая показать, что на этом разговор об Анне закончен.

Патрик все понял и не стал задавать лишних вопросов. Тревога за сестру давила на Эрику, и если она захочет поговорить об этом с супругом, то всегда сможет это сделать. А пока пускай разбирается сама.

— Кстати, мне самой потребуется антикризисная психотерапия, — добавила она, подливая себе супа.

— Да? Почему? Что еще сказала тебе мама? — насторожился Хедстрём.

— Нет-нет, на этот раз Кристина невиновна! И мне понадобится не только психотерапия. Мне придется стереть всю память после того, как сегодня утром я имела счастье лицезреть Мелльберга почти обнаженным.

Патрик расхохотался так, что поперхнулся супом:

— Да, это зрелище никто из нас долго не забудет! Но ведь мы обещали друг другу быть рядом в горе и в радости… Только постарайся не представлять его себе, когда мы будем заниматься любовью.

Фальк посмотрела на него с ужасом.





* * *


Уддевалла, 1974 год



Границы нормальности все более размывались. Лайла видела и понимала это, но не могла устоять перед искушением время от времени пойти навстречу желаниям Владека. Она осознавала, что это неправильно, но иногда ей хотелось хотя бы ненадолго притвориться, что они живут самой обычной жизнью.

Истории Владека продолжали зачаровывать всю семью. Он соединял необычное с обычным, ужасное с волшебным. Часто все они собирались вокруг кухонного стола при свете одной небольшой лампы — в полумраке семейство могло особенно проникнуться историями бывшего циркача. Они слышали аплодисменты публики, видели, как канатоходец парит высоко в воздухе, восхищались принцессой цирка, элегантно и уверенно балансировавшей на спине украшенной плюмажем и блестками лошади, мчавшейся по кругу… Но ярче всего им виделся Владек со львами на манеже. Как он стоял посреди арены, гордый и сильный, управляя дикими зверями. И не потому, что в руках у него был хлыст, как полагала публика, а потому, что львы любили и уважали его. Они доверяли ему и поэтому слушались.

А его главный номер, его гранд-финал, когда он с презрением к смерти клал голову в пасть льва! В эти мгновения публика сидела не шелохнувшись, не в силах поверить, что это происходит на самом деле. И трюк с огнем тоже был эффектным. Когда на манеже гас свет, зрители начинали тревожно перешептываться. Мысль о том, что звери, притаившиеся где-то там и прекрасно видевшие в темноте, воспринимали их как дичь, заставляла почти каждого из них схватить за руку того, кто сидел рядом. Затем тьма внезапно освещалась горящими обручами, которые светили гипнотическим светом. И львы, преодолев свой страх, грациозно прыгали через эти обручи, поскольку испытывали доверие к тому, кто приручил их и теперь попросил выполнить этот трюк.

Сидя и слушая, Лайла тосковала по тому, что могло бы рассеять окружавший ее мрак. И снова вернуть ей чувство доверия к кому-нибудь.





* * *


Морозным утром Хельга шла по пустынным улицам Фьельбаки. Летом жизнь в поселке била ключом. Магазины были открыты, в ресторанах не хватало свободных столиков, в порту яхты стояли бок о бок, а по улицам прогуливалась целая толпа народу. Но зимой все замирало. Все двери были заперты, и, казалось, Фьельбака ушла в зимнюю спячку в ожидании следующего лета. Но сама фру Перссон всегда предпочитала более спокойное время года. У нее в доме тогда тоже было спокойнее. Летом Эйнар часто приходил домой пьяный и бывал особенно злобным.

Само собой, все переменилось с тех пор, как он заболел. Его единственным оружием стали слова, но теперь они больше не могли ранить Хельгу. Никто не мог причинить ей боль — никто, кроме Юнаса. Он знал все ее слабые места, чувствовал, когда она особенно уязвима. Но, как бы абсурдно это ни выглядело, она все равно хотела защитить сына. Для матери не имело значения, что он уже давно стал взрослым мужчиной, высоким и сильным. Он по-прежнему нуждается в ней, и она защитит его от происков зла.

Проходя мимо площади Ингрид Бергман, пожилая женщина остановилась посмотреть на замерзшую воду. Она любила шхеры. Ее отец был рыбаком, и они часто уходили вместе в море на его лодке. Но все это прекратилось, когда Хельга вышла замуж за Эйнара. Он был с материка и так и не смог привыкнуть к капризам моря. «Если бы люди были созданы плавать, у них были бы жабры», — ворчал он. Юнаса тоже никогда не интересовали катера и яхты, так что фру Перссон так и не довелось побывать в море с тех пор, как ей было семнадцать, хотя она жила в одном из красивейших уголков побережья.

Впервые за много лет ей до боли захотелось поплыть по волнам. Но сейчас ей не удалось бы это, даже будь у нее лодка. Лед был толст, и те лодки, которые не вытащили на берег, теперь накрепко вмерзли в него. Каким-то образом они напоминали Хельге ее саму. Примерно так она и чувствовала себя все эти годы: так близко к родной стихии, однако не в состоянии выбраться из своего плена.

Она выжила только благодаря Юнасу. Любовь к нему была в ней так сильна, что на ее фоне меркло все остальное. С самого его детства она готовилась преградить дорогу мчащемуся поезду, который вот-вот погубит его. Она была готова ко всему и не испытывала ни малейших сомнений. Все, что надо было сделать для сына, она делала с радостью.

Старая женщина остановилась и посмотрела на бюст Ингрид Бергман. Они с Юнасом были на площади, когда состоялась церемония открытия памятника. В тот день там представили также новый сорт роз, выведенный в память о ней. Перссон-младший был полон радостных ожиданий. Предполагалось участие детей Ингрид, а также девушки ее сына, Каролины, принцессы Монако. Юнас был в том возрасте, когда мир полон рыцарей и драконов, принцев и принцесс… Больше всего ему хотелось бы, конечно, увидеть рыцаря, но сгодилась бы и принцесса. Трогательно было видеть его энтузиазм, когда мальчик готовился к этому торжественному событию. Он тщательно расчесал волосы и собрал в их саду цветы: сердцецветы и колокольчики, которые успели уныло съежиться в его вспотевшей руке, пока они добрались до площади. Эйнар, конечно же, издевался над сыном как мог, но Юнас впервые в жизни проигнорировал своего отца. Ему ведь предстояло увидеть настоящую принцессу!

Хельга до сих пор помнит его изумление и разочарование, когда она показала ему издалека Каролину. Ребенок долго смотрел на нее с дрожащей нижней губой и наконец выдавил:

— Мама, но она же выглядит как самая обычная тетка!

Вечером, уже после того, как они вернулись домой, фру Перссон нашла на свалке за домом все его книги сказок, небрежно сваленные в кучу. Юнас никогда не умел справляться с разочарованиями.

Глубоко вздохнув, она снова двинулась к дому. На ней лежит ответственность — уберечь сына от разочарований. От больших и малых.





* * *


Инспектор криминальной полиции Палле Викинг, назначенный председателем собрания, откашлялся:

— Добро пожаловать к нам, в полицию Гётеборга. Я хочу поблагодарить всех вас за успешное сотрудничество. Можно было бы сказать, что нам следовало бы собраться раньше, но все мы знаем, как тяжело и зачастую неэффективно идет сотрудничество между полицейскими округами. Может оказаться, что сейчас как раз настал удачный момент. — Опустив глаза, он добавил: — То, что Виктория Хальберг была обнаружена в таком виде, само собой трагедия. Однако она дает нам картину того, что могло случиться с другими девушками, — и тем самым информацию, которая может помочь нам двигаться дальше.

— Он всегда так разговаривает? — прошептал Мелльберг на ухо сидящему перед ним Патрику.

Тот кивнул:

— Он поздно выучился на полицейского, но сделал головокружительную карьеру. Говорят, что он очень умный. До этого был ученым-философом.

Бертиль разинул рот от удивления:

— Подумать только! А имя у него наверняка выдуманное?

— Нет, но оно ему очень подходит.

— Боже мой, он жутко похож на этого самого… как там его звали… того шведа, который боролся с Рокки.

— Ты сказал, — улыбнулся Хедстрём. Его шеф был прав. Палле Викинг был просто копией Дольфа Лундгрена.

Но когда Мелльберг подался вперед, чтобы снова что-то прошептать, Патрик шикнул на него:

— Давай все же послушаем!

Тем временем Палле продолжал свое вступительное слово:

— Я предлагаю пройти по кругу, чтобы каждый участок рассказал, как обстоят дела с их расследованием. Большую часть информации вам отправили заранее, однако я позаботился о том, чтобы все получили папки с актуальными данными. Кроме того, всем будут розданы копии снятых на видео бесед с родными пропавших девочек. Это была хорошая инициатива. Спасибо, Таге!

Он кивнул низенькому крепкому мужчине с густыми усами, отвечавшему за расследование исчезновения Сандры Андерссон.

Еще в то время, когда пропала Дженнифер Баклин — через полгода после Сандры, — возникли первые наметки на поиски связи между этими двумя исчезновениями, и Таге дал полицейским другого округа совет последовать их примеру и снимать на видео беседы с родственниками. Замысел заключался в том, чтобы дать членам семей в спокойной обстановке изложить свои наблюдения, связанные с исчезновением. Кроме того, находясь в доме, следователи могли лучше составить себе представление о личности пропавшей девушки. С тех пор так поступали во всех округах, и теперь полицейские могли увидеть фильмы своих коллег.

На стене висела большая карта Швеции, где булавками были отмечены места исчезновения девушек. Несмотря на то что у них в участке была такая же, Патрик прищурился, в очередной раз пытаясь увидеть хоть какую-то закономерность. Однако никакой связи между отмеченными географическими точками он увидеть не мог — разве что то, что все они находились на юго-западе и в центральных районах Швеции. На востоке и на севере — севернее Вестероса — никаких булавок не наблюдалось.

— Ну что ж, начнем с тебя, Таге? — Палле указал на следователя из Стрёмсхольма, который поднялся и занял его место перед доской.

Один за другим следователи выходили и рассказывали обо всех аспектах своих расследований. Хедстрём с разочарованием констатировал, что это не давало никаких новых идей или зацепок. Здесь была только та же самая разрозненная информация, что и в материалах дел, с которыми они уже ознакомились, и Патрик догадался, что не только он испытывает такие чувства — атмосфера в конференц-зале становилась все более унылой.

Мелльберг выступал последним, так как Виктория исчезла позже всех. Уголком глаза его подчиненный видел, как он сгорает от нетерпения получить свои минуты славы. В душе Патрик надеялся, что его начальник готов к выступлению и что он сделал домашнее задание хотя бы на троечку.

— Всем привет! — жизнерадостно начал Бертиль, как всегда, не способный почувствовать общее настроение и адекватно на него отреагировать.

В ответ ему послышалось разрозненное бормотание. «Боже мой, что сейчас будет?» — подумал Хедстрём. Но, к его большому удивлению, Мелльберг четко и вразумительно изложил ход следствия, а также суть теорий Герхарда Струвера о психологическом профиле преступника. На короткий момент он даже показался вполне компетентным полицейским, и лишь когда он подошел к тому, что было новым для остальных присутствующих, его сотрудник затаил дыхание.

— Репутация у нас в Танумсхеде такова, что мы в высшей степени компетентны и выполняем полицейскую работу исключительно эффективно, — сказал Бертиль, и Патрик с трудом сдержался, чтобы не фыркнуть. Другие люди, сидевшие вокруг него, не так хорошо умели контролировать свои спонтанные реакции — кое-кто даже захихикал.

— Одна из наших сотрудниц обнаружила связь между делом Виктории Хальберг и значительно более старым преступлением, — продолжил тем временем докладчик.

Он сделал артистическую паузу, ожидая реакции — и естественно, она не замедлила последовать. Все замолкли и выпрямились.

— Кто-нибудь помнит убийство Ингелы Эрикссон из Хультсфреда? — торжественно спросил выступающий.

Несколько человек закивали, а один полицейский из Вестероса сказал:

— Да, это та, которую нашли убитой и обезображенной за домом, где она жила. Ее муж был осужден за убийство, хотя все отрицал.

Мельберг кивнул:

— Да, он умер в тюрьме. Дело строилось на косвенных уликах, и есть основания полагать, что он был невиновен. Сам муж утверждал, что был один дома в тот вечер, когда пропала его жена, а она сказала, что собирается встретиться с подругой, но, по словам подруги, это не соответствовало действительности. Как бы то ни было, у него отсутствовало алиби, и не было свидетелей, которые могли бы подтвердить, что его жена была дома в середине того дня. По словам мужа, их навестил в тот день мужчина, откликнувшийся на опубликованное ими объявление, но полиции так и не удалось его разыскать. Поскольку муж ранее был известен фактами насилия по отношению к женщинам, в том числе и к жене, внимание полиции сразу обратилось на него. Собственно говоря, складывается впечатление, что они не особо интересовались другими версиями.

— Но как это связано с нашими исчезновениями? — спросил все тот же полицейский из Вестероса. — Ведь все это было тридцать лет назад!

— Двадцать семь. Дело в том… — Докладчик снова сделал театральную паузу, чтобы то, что он собирался сказать, произвело максимальное впечатление, — …что на теле Ингелы Эрикссон были обнаружены точно такие же повреждения, что и у Виктории.

В зале повисла тишина.

— А это не может быть подражанием? — произнес наконец Таге из Стрёмсхольма.

— Мы рассматриваем такой вариант, — согласился Бертиль.

— Разве не логичнее предположить, что это подражание, а не тот же самый злоумышленник? Почему между этими событиями прошло так много лет? — Таге огляделся, ища поддержки остальных. Несколько человек закивали.

— Да, — сказал Палле и наполовину повернулся на стуле, чтобы все могли его слышать. — Или же убийца Ингелы не совершал преступлений в течение всех этих лет по другим причинам. Например, он сидел в тюрьме или жил за границей. Кроме того, могут существовать другие жертвы, которых мы пропустили. Каждый год в Швеции исчезает шесть тысяч человек, и среди них могли быть девушки, которых никак не связали с нашими. Так что мы должны взвесить возможность того, что это тот же самый преступник. Но… — Он поднял указательный палец. — Мы не должны принимать за данность, что связь вообще существует. Может быть, это случайное совпадение?

— Повреждения идентичны, — возразил Мелльберг. — До мельчайших деталей. Можете сами почитать в материалах следствия. Мы подготовили для вас копии.

— Сделаем перерыв на чтение? — предложил Викинг.

Все встали и взяли по копии из стопки, лежавшей на столе рядом с Бертилем. Самого его окружили и засыпали вопросами — и он, оказавшись в центре внимания, засиял, как начищенный кофейник.

Патрик приподнял бровь. Начальник не присвоил себе всю славу, что его даже удивило. Оказывается, и у Мелльберга бывают свои моменты просветления. Однако нелишне, наверное, было бы вспомнить, по какой причине они здесь собрались. Четыре пропавших девочки. И одна погибшая.





* * *


Марта, как обычно, проснулась рано: дела в конюшне не могли ждать. С другой стороны, Юнас встал еще раньше и уехал на ферму неподалеку, где у лошади случились тяжелые колики. Женщина зевнула. Накануне они просидели и проговорили допоздна, так что на сон осталось маловато времени.

Зажужжал мобильник. Фру Перссон достала его из кармана и взглянула на дисплей. Хельга приглашала их с Молли на чашку чая. Наверное, она увидела в окно, что внучка осталась дома, не пошла в школу, и наверняка желала знать почему. По правде говоря, девочка заявила, что у нее болит живот, и Марта единственный раз в жизни сделала вид, что поверила в эту неуклюжую ложь.

— Молли, бабушка хочет, чтобы мы зашли к ней на чай, — сказала она дочери.

— А это обязательно? — раздался голос Молли из денника.

— Да, обязательно. Пошли.

— Но ведь у меня живот болит! — заныла юная Перссон.

Ее мать вздохнула:

— Если ты со своим больным животом смогла дойти до конюшни, то сможешь сходить и на чай к бабушке. Пошли, это надо сделать. Вчера они с Юнасом повздорили — он будет рад, что мы пытаемся заключить с ней мир.

— Я собиралась взнуздать Скирокко и прокатиться! — Молли вышла в проход, уныло повесив голову.

— У тебя же болит живот! — усмехнулась Марта.

Ответом ей был сердитый взгляд.

— Ты все успеешь, — продолжила фру Перссон. — Мы быстро попьем чай у бабушки, а потом ты сможешь спокойно потренироваться. Первое занятие у меня только в пять часов.

— Ну ладно, — буркнула девочка.

Пока они шли через двор, Марта сжала кулаки от раздражения. Молли получала все на блюдечке с голубой каемочкой. Она ничего не знала о том, каково это — иметь трудное детство, пробиваться самостоятельно… Иногда у фру Перссон возникало желание показать дочери, какой могла бы быть жизнь у того, кто не так избалован, как она.

— Мы пришли! — крикнула она, войдя в дом свекрови и даже не постучав.

— Проходите, садитесь. Я испекла сахарный крендель, и у меня есть для вас чай. — Хельга обернулась к гостям, когда они вошли в кухню. Она выглядела как воплощение типичной бабушки — присыпанный мукой передник и седые волосы, словно облака, обрамлявшие лицо.

— Чай? — наморщила носик Молли. — Я хочу кофе.

— Я бы тоже предпочла кофе, — сказала Марта и уселась к столу.

— К сожалению, кофе у меня закончился. А в магазин я сходить не успела. Возьми ложку меда, будет повкуснее. — Хозяйка указала на стоявшую на столе банку.

Ее невестка потянулась к банке и положила себе в чашку большую порцию меда.

— Я слышала, что в выходные ты опять едешь на соревнование? — спросила Хельга внучку.

Молли глотнула горячий напиток:

— Да, в прошлую субботу ведь не получилось. Так что даже речи не может быть о том, чтобы пропустить следующее.

— Само собой, — кивнула старшая фру Перссон, придвигая маме с дочкой блюдо с сахарным кренделем. — Все наверняка будет отлично. С тобой поедут и папа, и мама?

— Ясное дело.

— Подумать только, что у вас хватает сил разъезжать все выходные! — сказал Хельга со вздохом, обращаясь к Марте. — Но ведь именно это необходимо детям. Родители, готовые ради них на все.

Невестка посмотрела на нее с подозрением. Эта старая женщина обычно не высказывалась об их образе жизни так позитивно.

— Да, так и есть, — кивнула младшая фру Перссон. — И тренировки прошли успешно. Думаю, у нас хорошие шансы на победу.

Молли невольно засияла. Нечасто ей доставалась похвала от матери.

— Ты умница, — сказала ей Хельга. — Вы обе умницы. В молодости я сама мечтала заниматься верховой ездой, но как-то случая не представилось. А потом я познакомилась с Эйнаром.

Улыбка ее погасла, а лицо окаменело. Марта молча наблюдала за ней, помешивая в чашке. Да уж, Эйнар умел гасить улыбки, она тоже это знала.

— А где вы с дедушкой познакомились? — спросила вдруг Молли, и мать была потрясена ее внезапным интересом к кому-то другому, помимо себя самой.

— На танцах в Фьельбаке. В те времена твой дедушка был очень хорош собой, — сказала хозяйка дома.

— Неужели? — изумилась девочка. Она почти не помнила деда без инвалидной коляски.

— Да, и твой отец очень похож на него. Подожди, сейчас я принесу фотографии. — Хельга поднялась и вышла в гостиную, а затем вернулась с фотоальбомом в руках и стала перелистывать его, пока не нашла нужный снимок. — Вот, смотри, твой дедушка в расцвете лет.

В ее голосе звучала странная горечь.

— Ой, он обалденно красивый! И так похож на папу! — изумилась ее внучка. — Не то чтобы папа тоже был красивый… то есть на это, наверное, не обращаешь внимания, когда он твой папа…

Молли внимательно разглядывала фотографию:

— Сколько ему здесь лет?

Хельга задумалась:

— Лет тридцать пять.

— А это что за машина? Это ваша? — спросила Молли и указала на машину, к которой прислонился Эйнар на снимке.

— Нет, это одна из многочисленных машин, которые он покупал и ремонтировал. «Амазон», из которого он действительно сделал конфетку, — рассказала пожилая женщина. — Да уж, что о нем ни говори, но в машинах он разбирался.

Снова горечь в голосе, и Марта с удивлением посмотрела на свекровь, отхлебывая еще глоток сладкого чая.

— Жалко, что я не знала дедушку тогда, до того, как он заболел, — сказала Молли.

Хельга кивнула:

— Понимаю тебя. Но твоя мама знала его тогда — ты можешь спросить у нее.

— Я типа никогда не думала об этом раньше. Для меня он был типа злобный старикашка с верхнего этажа, — с подростковой прямотой заявила девочка.

— Злобный старикашка с верхнего этажа, — повторила ее бабушка и рассмеялась. — Да, очень точное описание!

Младшая фру Перссон тоже улыбнулась. Старушка сегодня точно не похожа на себя! По целому ряду причин, более или менее очевидных, свекровь и невестка никогда не любили друг друга. Но сегодня Хельга не была такой безответной, как обычно, и Марте это понравилось. Хотя это, скорее всего, временное. Мать Молли взяла еще кусок сахарного кренделя. Пора завершать этот визит вежливости.





* * *


В доме царила невероятная тишина. Дети в садике, Патрик в Гётеборге — и все это означало, что она может спокойно заняться книгой. Эрика перенесла свою работу из кабинета в гостиную, и теперь бумаги были разложены по всей комнате. В последние дни стопка ее записей пополнилась копиями материалов следствия по делу об убийстве Ингелы Эрикссон. Для этого потребовались долгие уговоры, но в конце концов писательнице удалось получить одну из распечаток, которые Патрик собирался взять с собой на совещание. Она тщательно прочла эти документы — не раз и не два. Там и в самом деле было жуткое сходство с ранами Виктории.

Кроме того, Фальк прочла свои записи встреч с Лайлой в тюрьме, разговора с ее сестрой, с приемными родителями Луизы и сотрудниками исправительного учреждения. Она провела так много часов в беседах с разными людьми, пытаясь понять, что же произошло в тот день, когда был убит Владек Ковальский, а теперь еще к тому же пытаясь найти связь между этим убийством и исчезновением пяти девочек…

Эрика поднялась на ноги и попыталась охватить единым взглядом все лежавшие перед ней материалы. Что же такого пытается сказать ей Лайла, но все никак не может из себя выдавить? По словам сотрудников, за все эти годы она ни с кем не поддерживала контактов. Никаких визитов, никаких звонков, никаких…

Стоп! Писательница замерла. Она забыла уточнить, получала ли Лайла корреспонденцию и отправляла ли сама кому-нибудь письма. Какой досадный промах! Женщина схватила телефон и набрала номер тюрьмы, который теперь знала наизусть:

— Добрый день, это Эрика Фальк.

Надзирательница, ответившая на телефон, узнала ее и поздоровалась:

— Привет, Эрика. Это Тина. Ты собираешься снова нас навестить?

— Нет, сегодня не планирую. Я только хотела уточнить одну вещь. Получала ли Лайла почту за все эти годы? И отправляла ли что-нибудь сама?

— Да, она получила несколько открыток. Кроме того, мне кажется, что было и несколько писем.

— Вот как? — удивилась писательница. Такого ответа она не ожидала. — А тебе известно, от кого?

— Нет, но, может быть, здесь найдется кто-то другой, кто знает. Как бы то ни было, открытки были пустые, без текста. И она не захотела их брать.

— В каком смысле?

— Насколько я знаю, она даже не пожелала взять их в руки. И попросила нас их выбросить. Но мы сохранили их — на случай, если она передумает.

— Так они у вас сохранились? — Эрика не могла скрыть своего возбуждения. — Можно мне их увидеть?

Заручившись обещанием, что она может приехать и посмотреть открытки, Фальк положила трубку. Она была взбудоражена. Все это точно что-то означает! Однако она никак не могла даже предположить, что именно.





* * *


Йоста почесал свою седую шевелюру. В участке было пусто и одиноко. Помимо него самого, здесь осталась только Анника. Патрик с Мелльбергом уехали в Гётеборг, а Мартин отправился в Сельвик, чтобы опросить жителей вилл, расположенных рядом с пляжем. Водолазы пока не обнаружили тело в полынье или неподалеку от нее, но это было и неудивительно, учитывая все обстоятельства. Сам Флюгаре съездил к нескольким приятелям Лассе и переговорил с ними, но о деньгах никто из них ничего не знал, и теперь старый полицейский сидел и размышлял, не съездить ли ему в Квилле, чтобы поговорить с руководителями религиозной общины, в которую входил пропавший мужчина.

Он как раз собирался встать, когда зазвонил телефон. Йоста схватил трубку. Это был Педерсен.

— Отлично, так быстро? — удивился Флюгаре, выслушав его. — И что вам удалось установить?

Последовавший ответ он выслушал еще внимательнее.

— Это правда? — переспросил полицейский, после чего, задав еще несколько вопросов, положил трубку и несколько минут сидел неподвижно. Мысли вертелись у него в голове, и он не понимал до конца, как истолковать то, что только что узнал. Но постепенно у него в мозгу стала выкристаллизовываться возможная версия.

Йоста натянул куртку и почти бегом пронесся мимо Анники, сидевшей за стойкой.

— Я съезжу ненадолго в Фьельбаку! — бросил он на ходу.

— А что ты там собираешься делать? — крикнула ему вдогонку секретарь, но он уже выскочил за дверь.

Поездка между Танумсхеде и Фьельбакой заняла минут пятнадцать-двадцать, но на этот раз показалась пожилому полицейскому очень долгой. Теперь он задался вопросом, не лучше ли было позвонить Патрику и рассказать о результатах, полученных Педерсеном, но затем пришел к выводу, что отвлекать коллегу во время совещания не стоит. Лучше уж он сам сделает работу на месте — и тогда у него будет что-нибудь новое для Патрика с Бертилем, когда они вернутся. Сейчас нужно проявить инициативу. И он на это способен.

Добравшись до конной фермы, Флюгаре позвонил в дверь Юнаса и Марты. Через некоторое время в дверях показался заспанный хозяин дома.

— Я разбудил тебя? — спросил Йоста, взглянув на часы. Был час дня.

— Меня вызвали рано утром по срочному делу, так что я пытался поспать немного, — вздохнул ветеринар. — Но ты заходи. Все равно я уже встал.

Он сделал попытку пригладить рукой стоявшие дыбом волосы.

Полицейский последовал за ним в кухню и сел, хотя Перссон не предложил ему этого. Он решил сразу взять быка за рога:

— Насколько хорошо ты был знаком с Лассе?

— Могу сказать, что я его совсем не знал, — пожал плечами Юнас. — Пару раз здоровался с ним, когда он приезжал в конюшню забирать Тиру, — и все.

— У меня есть основания полагать, что дело обстоит не совсем так, — ответил Йоста.

Его собеседник все еще стоял, и теперь уголки его рта стали раздраженно подергиваться.

— Меня все это начинает утомлять, — проворчал он раздраженно. — Чего ты, собственно говоря, от меня хочешь?

— Я думаю, что Лассе знал о твоих отношениях с Викторией и шантажировал тебя.

Юнас уставился на гостя:

— Ты что, серьезно?

Он выглядел настолько изумленным, что на мгновение Йоста засомневался в своей версии, придуманной им после разговора с Педерсеном. Но затем он стряхнул с себя сомнения. Все должно быть именно так, и это несложно будет доказать.

— Может быть, ты лучше сразу скажешь все как есть? — предложил он ветеринару. — Мы изучим твои телефонные разговоры и движение средств на твоем счете, и тогда станет очевидно, что вы с ним общались и что ты снимал наличные, чтобы заплатить Лассе. Ты избавишь нас от этой работы, если сразу расскажешь все, как было на самом деле.

— Убирайся отсюда, — проговорил Юнас, указывая на входную дверь. — С меня хватит.

— Все будет ясно — черным по белому, — продолжал Йоста. — А что произошло потом? Он потребовал больше? Или тебе надоели его требования и ты убил его?

— Я хочу, чтобы ты ушел из моего дома.

В голосе Юнаса звучал ледяной холод. Он проводил Флюгаре до двери и буквально вытолкнул его вон.

— Я знаю, что я прав, — сказал Йоста, стоя на верхней ступеньке.

— Ты не прав. Во-первых, у меня не было никаких отношений с Викторией, во-вторых, Тереза сказала, что Лассе пропал в период с утра субботы до утра воскресенья, а у меня есть алиби на весь это период, — заявил Перссон. — Так что в следующий раз, когда мы с тобой встретимся, я хочу услышать извинения. А о своем алиби я расскажу кому-нибудь из твоих коллег. Но не тебе.

Юнас захлопнул дверь, и Йоста почувствовал, что его снова охватили сомнения. А что, если он все-таки ошибается, даже если внешне все складывается очень красиво? Но, наверное, все скоро прояснится. Он намеревался сделать еще один визит, а затем взяться за то, о чем только что говорил ветеринару. Распечатки из банка и из телефонной компании будут говорить лучше всяких слов. И пусть потом Юнас сколько угодно твердит о своем алиби!





* * *


Скоро снова настанет пора. Лайла чувствовала, что новая открытка может прийти в любой момент. Пару лет назад они вдруг стали приходить ей по почте, и за это время их пришло целых четыре. Через несколько дней после открытки обычно приходило письмо с вырезкой из газеты. На открытках ничего не было написано, однако задним числом заключенная начала догадываться, какую мысль они в себе несли.

Открытки пугали ее, и Ковальская попросила сотрудников выбросить их. А вот вырезки она сохранила. Каждый раз, когда она вынимала их, ей хотелось понять чуть больше об угрозах, которые, как ей теперь казалось, были направлены не только против нее.

Она устало опустилась на кровать. Через некоторое время у нее будет очередная бессмысленная встреча с психотерапевтом. Ночью заключенная плохо спала: ей снились Владек и Девочка. Трудно было понять, как все это вышло, как ненормальное постепенно стало восприниматься как нормальное. Медленно-медленно члены ее семьи изменились настолько, что уже не узнавали сами себя.

— Я жду тебя, Лайла!

Улла постучала в ее открытую дверь, и Ковальская тяжело поднялась на ноги. С каждым днем усталость давила на нее все сильнее. Кошмарные сны, ожидание, воспоминания о том, как жизнь медленно, но верно пошла под откос. Ведь она так любила его! Его происхождение резко отличалось от ее собственного, она и представить себе не могла, что сойдется с таким человеком, как он, и все же это была любовь. И их союз казался самой естественной вещью на свете — пока не пришло зло и не разрушило все, что у них было.

— Ты идешь, Лайла? — снова раздался голос психотерапевта.

Ковальская заставила свои ноги двигаться. Ей казалось, что она бредет по воде. Страх так долго мешал ей говорить, да и вообще делать что бы то ни было. И она по-прежнему была скована этим страхом. Но судьба пропавших девочек глубоко тронула женщину, и она поняла, что не может молчать. Она стыдилась своей трусости — стыдилась, что позволила злу загубить столько невинных душ… Встречи с Эрикой были, по крайней мере, началом — может быть, они все же приведут к тому, что она соберется с духом и раскроет ужасную правду. Заключенная подумала о выражении, которое когда-то слышала — что взмах крыльев бабочки может вызвать бурю на другом конце земли. Возможно, именно это должно произойти теперь.

— Лайла! — снова крикнула Улла.

— Иду, — со вздохом ответила измученная женщина.





* * *


Ужас рвал на части ее тело, и куда бы она ни посмотрела, везде видела кошмары. На полу извивались змеи со светящимися глазами, на стенах сгрудились тараканы и пауки. Она закричала в голос, и эхо ответило ей жутким хором. Она изо всех сил пыталась убежать от всех этих тварей, но что-то держало ее, и чем больше она дергалась, тем больнее ей становилось. Откуда-то издалека донесся голос, звавший ее, и она попыталась пойти на этот голос, но не могла сдвинуться с места, и чувство паники еще больше подстегнуло ее страх.

— Молли! — Голос перекрыл ее собственные крики, и все словно замерло. Еще несколько раз прозвучало ее имя, уже спокойнее и тише, и она увидела, как омерзительные змеи и насекомые растворились и исчезли, словно их никогда и не было.

— У тебя галлюцинации, — проговорила Марта. Ее голос звучал теперь ясно и отчетливо. Девочка прищурилась, пытаясь разглядеть что-то перед собой. В голове у нее по-прежнему был туман, и она ничего не понимала. Куда подевались змеи и тараканы? Они только что были здесь. Она видела их собственными глазами!

— Послушай меня. Того, что ты видишь, на самом деле не существует, — сказала ее мать.

— Понятно, — ответила она сухими губами и еще раз попыталась сдвинуться в ту сторону, откуда звучал голос Марты. — Ой, я привязана!

Она дрыгнула ногой, но все равно не смогла вырваться, и поняла, что мама права. Животные не могли быть реальными — она все равно не разглядела бы их в темноте. Но казалось, что стены подходят все ближе к ней, пространство сужается, и ей не хватает воздуха. Девочка слышала свое собственное дыхание — короткие и поверхностные вдохи…

— Успокойся, Молли, — сказала фру Перссон строгим тоном — тем самым, который всегда заставлял девчонок в конюшне становиться по стойке «смирно». И сейчас он тоже сработал. Ее дочь заставила себя дышать спокойнее, и через некоторое время чувство паники улеглось, а ее легкие насытились кислородом.

— Мы должны сохранять спокойствие. Иначе нам никогда не выбраться, — объяснила мать.

— Что это такое? Где мы? — Молли поднялась на корточки и провела рукой по голени. Вокруг ее ноги было закреплено металлическое кольцо, и когда она попыталась пошарить вокруг, то нащупала крупные звенья цепи. В отчаянии она стала дергать эту цепь, завывая прямо в темноту.

— Успокойся, говорю тебе! Таким способом ты ничего не добьешься. — Голос фру Перссон звучал настойчиво и решительно, но на этот раз он не мог загасить панику, которая снова охватила Молли, когда она осознала очевидное. Девочка резко замолчала, а потом прошептала в темноту:

— Тот, кто украл Викторию, похитил и нас!

Она ожидала услышать ответ Марты, но та сидела молча. И это молчание напугало Молли больше, чем все остальное.





* * *


Пообедав в столовой полицейского управления, они снова собрались в конференц-зале — сытые и немного вялые. Патрик встряхнулся, чтобы отогнать сон. В последние дни он недосыпал, и усталость давила на него, как свинцовая гиря.

— Ну что ж, продолжаем, — сказал Викинг, указывая на карту. — Географическая область, где произошли исчезновения, достаточно ограничена, но никому пока не удалось найти связи между этими точками. Что касается девушек, то есть много сходства — во внешности и в происхождении, однако нам не удалось найти общий знаменатель: одинаковых интересов, активности на одном и том же интернет-форуме или чего-нибудь в этом духе. Существуют и некоторые различия, и особенно разительно отличается от остальных Минна Вальберг, как совершенно справедливо указывали сегодня в первой половине дня представители округа Танум. Мы здесь, в Гётеборге, сделали все от нас зависящее, чтобы найти еще свидетелей, видевших ту белую машину, но, как вы знаете, безрезультатно.

— Вопрос в том, почему преступник именно в данном случае проявил такую небрежность, — проговорил Хедстрём, и все взгляды устремились на него. — Похищая других своих жертв, он не оставил ни единого следа. Если, конечно, исходить из того, что Минну похитил именно водитель белой машины — этого мы наверняка не знаем. Но, как бы то ни было, Герхард Струвер, о котором мы рассказывали вам в первой половине дня, советовал нам сосредоточиться на том случае, когда преступник меняет свое поведение.

— Согласен. У нас была версия, что преступник был с ней лично знаком, — сказал Палле. — Мы допросили огромное количество людей из окружения Минны, но я все же думаю, что нам следует продолжать работать в этом направлении.

Все закивали, поддерживая его слова.

— Кстати, ходят слухи, что даже твоя жена беседовала с мамой Минны, — добавил он с улыбкой. В зале раздались смешки, и Патрик почувствовал, что краснеет:

— Да, мой коллега Мартин Молин и я навестили мать Минны, и моя жена Эрика… тоже была там.

Хедстрём и сам слышал, что говорит извиняющимся тоном.

Мелльберг фыркнул:

— Муж при такой умной жене…

— Все указано в рапорте, — поспешно заявил Патрик, пытаясь заглушить его комментарий. Он кивнул на бумаги, которые все получили. — Хотя… хм. Визит Эрики там не отмечен.

Снова раздались смешки, и Хедстрём мысленно вздохнул. Он очень любил свою супругу, но иногда она ставила его в дурацкое положение.

— Отчета вполне достаточно, — произнес Палле, улыбаясь, но тут же снова посерьезнел. — Однако говорят, что Эрика очень умна, так что спроси ее, не обнаружила ли она чего-нибудь, что и мы, и вы пропустили.

— Само собой, я уже разговаривал с ней об этом, — кивнул Патрик. — Но у меня сложилось впечатление, что она услышала то же самое, что и мы.

— Все равно, будь так добр, поговори с ней снова, — попросил его Викинг. — Мы обязательно должны выяснить, чем еще отличается случай Минны.

— Хорошо, поговорю, — неохотно отозвался «муж умной жены».

Последующие часы полицейские посвятили тому, чтобы обсудить дела с самых различных точек зрения. Высказывались версии, всячески анализировались зацепки, составлялись возможные планы расследования, распределялись между округами задачи… Самые фантастические идеи воспринимались с такой же готовностью, как и более разумные. Все хотели найти хоть что-нибудь, что повело бы их дальше. И все ощущали бессилие из-за того, что девочек так и не удалось найти. В каждом округе были свои воспоминания о встречах с родственниками пропавших — скорбь на их лицах, отчаяние, тревога, страх перед лицом неизвестности… И потом еще большее отчаяние, когда была обнаружена Виктория — и родители остальных исчезнувших осознали, что их дочерей, возможно, постигла та же судьба.

Когда рабочий день закончился, все разошлись — подавленные, но знающие, что у них есть цель: отправиться домой и продолжить свои расследования. Судьбы пяти девушек лежали на их плечах тяжелым бременем. Одна из них уже умерла. Четыре по-прежнему не найдены.





* * *


Когда Эрика вошла в здание тюрьмы, там было тихо и спокойно. Она привычно поздоровалась с сотрудниками, зарегистрировать, и затем ее провели в комнату для персонала, где она уселась за стол. Сидя там в ожидании, посетительница опять обругала себя за то, что могла проявить такую небрежность. Ей не нравилось совершать такие ошибки.

— Привет, Эрика! — Тина вошла в комнату и закрыла за собой дверь. В руке у нее была пачка открыток, схваченная резинкой, и она положила их на стол перед писательницей. — Вот они.

— Можно мне посмотреть? — попросила Фальк.

Надзирательница кивнула, и Эрика потянулась к пачке. Потом она остановилась на мгновение, подумав об отпечатках пальцев, но быстро сообразила, что открытки успели пройти через столько рук, что все интересные отпечатки на них уже уничтожены.

В пачке было всего четыре открытки. Писательница разложила их перед собой. На всех были виды Испании.

— Когда пришла последняя? — спросила Эрика.

Тина наморщила лоб:

— Когда же это было? Месяца три-четыре назад.

— Лайла никогда ничего о них не рассказывала? Например, о том, кто их посылал?

— Ни слова. Но она очень взволновалась, когда они пришли, и потом еще несколько дней была взбудоражена.

— Но оставить их себе она не захотела? — переспросила Фальк, разглядывая открытки.

— Нет, она каждый раз просила нас их выбросить.

— Вам не показалось, что все это немного странно?

— Ясное дело… — Тина заколебалась. — Наверное, именно поэтому мы их все же сохранили.

Размышляя, писательница оглядела пустую безликую комнату. Единственной попыткой создать здесь подобие уюта была полузасохшая пальма в горшке у окна.

— Мы нечасто здесь сидим, — проговорила тюремщица с улыбкой.

— Понимаю, — кивнула Эрика и снова сосредоточилась на открытках. Она перевернула их, чтобы осмотреть с другой стороны, но на них действительно ничего не было — кроме адреса исправительного учреждения, отпечатанного в виде синего штемпеля. Почтовые штемпели были поставлены в разных местах, и ни одна обозначенная на них местность не имела никакого отношения к тому, что Фальк было известно о Ковальской.

Почему Испания? Открытки посылала сестра Лайлы? Но зачем? Эта версия не представлялась разумной, потому что все почтовые штемпели были поставлены в Швеции. Посетительница подумала, что надо попросить Патрика проверить, выезжала ли Агнета за пределы Испании. Может быть, между сестрами было какое-то общение, хотя они это и отрицают. Или это не имеет никакого отношения к сестре?

— Ты не хочешь спросить Лайлу, что она может сказать по этому поводу? — снова подала голос Тина. — Я могу узнать, готова ли она принять посетителя.

Эрика на мгновение задумалась, взглянула на увядшую пальму и покачала головой:

— Спасибо, но я хочу сперва сама поломать голову — вдруг мне все же удастся догадаться, что тут такое.

— Удачи тебе, — сказала надзирательница и поднялась.

Ее собеседница кривовато улыбнулась. Да, немного удачи ей не помешало бы!

— Могу я взять с собой открытки? — попросила она.

Тина заколебалась, но все же согласилась:

— Хорошо, если ты обещаешь принести их назад.

— Обещаю, — сказала Эрика и положила их в сумку. Нет ничего невозможного. Какая-то связь обязательно есть, и она не сдастся, пока не найдет ее.





* * *


Йоста размышлял, не дождаться ли все же возвращения Патрика — однако времени на это, похоже, не было. Он решил последовать своей интуиции и продолжить работать над тем, что ему было известно.

Анника позвонила и сказала, что уходит раньше, потому что у нее заболела дочь, так что, строго говоря, ему надо было бы вернуться в участок, чтобы не оставлять его совсем пустым. Но Мартин наверняка скоро вернется, так что Флюгаре сел в машину и отправился в Сумпан.

Рикки открыл полицейскому дверь и молча впустил его внутрь. По дороге Йоста отправил ему эсэмэску, чтобы убедиться, что его семья дома. Когда он вошел в гостиную, стало очевидно, что все от него чего-то ожидают.

— Вы узнали что-то новое? — спросил Маркус.

Флюгаре увидел в глазах Хальбергов надежду — не на то, что дочь найдется, как это было раньше, а на то, что все получит наконец свое объяснение. Разочаровывать их было очень больно.

— Нет, по крайней мере, ничего такого, что мы уверенно можем связать со смертью Виктории, — сказал он со вздохом. — Однако есть одно странное обстоятельство, связанное с другим случаем, который мы сейчас расследуем.

— Лассе? — догадалась Хелена.

Йоста кивнул:

— Да, мы нашли связь между Викторией и Лассе. И это связано еще с одним обстоятельством, которое мне удалось выяснить. Но дело немножко щепетильное…

Он откашлялся, не зная, как начать. Все трое его собеседников сидели перед ним молча, ожидая, и он увидел выражение внутренней боли в глазах Рикки — угрызения совести, с которыми ему, возможно, придется жить до конца своих дней.

— Мы по-прежнему не обнаружили тела Лассе, но неподалеку от того места, где припаркована его машина, были следы крови, которые мы послали на анализ. Оказалось, что это кровь Лассе, — рассказал полицейский.

— Угу, — проговорил Маркус. — Но какое это имеет отношение к Виктории?

— Как вам известно, мы подозревали, что кто-то следил за вашим домом. В саду соседей мы обнаружили окурок, который тоже отправили на анализ, — сказал Йоста, ощущая, что приближается к теме, которой он больше всего хотел бы избежать. — Судмедэксперты по собственной инициативе сопоставили кровь на мостках и ДНК на окурке и обнаружили совпадение. Иными словами, Лассе следил за Викторией, и, по всей вероятности, именно он посылал ей угрожающие письма. Да, Рикки рассказал нам о них.

— Нам он тоже все рассказал, — ответила фру Хальберг, бросив взгляд на сына.

— Мне жаль, что я их выкинул, — пробормотал тот. — Я просто не хотел, чтобы вы их увидели.

— Не переживай по этому поводу, — кивнул ему Флюгаре. — С этим все ясно. Как бы то ни было, мы выдвинули версию, что Лассе кого-то шантажировал, и этот человек убил его. И у меня есть догадки, кто это может быть.

— Прости, я что-то не понимаю, — снова заговорила Хелена. — Какое отношение все это имеет к Виктории?

— Да, зачем он следил за ней? — спросил ее муж. — При чем здесь она, если он кого-то шантажировал? Поясни, пожалуйста.

Йоста вздохнул и не сразу собрался с духом.

— Я полагаю, что Лассе шантажировал Юнаса Перссона, поскольку ему было известно, что у Юнаса внебрачные отношения с очень юной девушкой. С Викторией. — Теперь, когда он наконец произнес это вслух, плечи его опустились. Старый полицейский затаил дыхание в ожидании ответа старших Хальбергов. Однако последовавшая за этим реакция была совсем не такой, как он ожидал. Хелена подняла глаза, твердо глядя на Флюгаре, а потом улыбнулась грустной улыбкой:

— Дорогой Йоста, ты что-то перепутал.





* * *


К большому удивлению Дана, Анна добровольно согласилась отвезти девочек на конюшню. Ей нужно было уехать из дома и подышать свежим воздухом, так что даже присутствие лошадей не могло ее теперь напугать. Ее знобило, и она плотнее закуталась в куртку. Помимо всех прочих неприятностей, тошнота стала еще сильнее, и женщина все больше склонялась к мысли, что это не на нервной почве и что у нее, скорее всего, кишечный грипп, покосивший так много учеников в школе, где учились ее дети. Пока ей удавалось сдерживать тошноту, проглотив десять горошин белого перца, но скоро ей наверняка придется обнять ведро или унитаз.

Возле конюшни стояли на морозе несколько девочек. Эмма и Лисен побежали к ним, и Анна пошла следом за ними.

— Привет, почему вы здесь стоите? — поинтересовалась она у юных наездниц.

— Марта до сих пор не пришла, — сказала высокая темноволосая девочка. — А она никогда не опаздывает.

— Значит, она скоро появится, — предположила Анна.

— Но Молли тоже должна была быть здесь и помогать ей, — сказала брюнетка, которая, видимо, была лидером в группе. Остальные закивали.

— А вы стучали к ним в дверь? — спросила Анна и посмотрела на жилой дом неподалеку от конюшни. Там горел свет — похоже, кто-то был дома.

— Нет, мы бы такого никогда не сделали, — ответила темноволосая с испуганным видом.

— Ну тогда я пойду постучусь, — решила женщина. — Подождите здесь.

Она почти бегом направилась через двор к дому Юнаса и Марты. От пробежки тошнота только усилилась, и, подойдя к дому, Анна вынуждена была опереться о перила. Ей пришлось звонить дважды, прежде чем Юнас открыл дверь. Хозяин вытирал руки о передник — судя по запахам, он был занят приготовлением еды.

— Привет, — сказал он с вопросительным выражением лица.

Анна откашлялась:

— Привет. Марта и Молли здесь?

— Нет, они, скорее всего, в конюшне, — Перссон посмотрел на часы. — У Марты через несколько минут занятие, и, мне кажется, Молли собиралась ей помогать.

Его неожиданная гостья покачала головой:

— Они туда не пришли. Как ты думаешь, где они могут быть?

— Понятия не имею, — ответил ветеринар и задумался. — Я не видел их с раннего утра, потому что мне пришлось уехать на срочный вызов, а когда я вернулся, дома никого не было. Потом я спал, сидел в кабинете — был уверен, что после обеда они в конюшне… У Молли скоро важное соревнование, так что я думал, что они вовсю тренируются. Да вот и машина на месте.

Он указал на голубую «Тойоту», стоявшую возле дома.

Анна кивнула:

— Что же нам делать? Девочки ждут…

— Я могу позвонить Марте на мобильный. Зайди пока в дом, — сказал Перссон и обернулся. Взяв свой телефон, лежавший на столике в холле, он нажал на клавишу быстрого набора.

— Не отвечает. Как странно. Он у нее всегда при себе, — вид у Юнаса был встревоженный. — Сейчас спрошу маму.

Он стал звонить матери, и Анна слышала, как он объяснял ей, в чем дело, одновременно заверяя ее, что ничего страшного не случилось и что все идет как положено. Заканчивая разговор, ветеринар несколько раз сказал «Пока».

— Разговаривать с мамами по телефону — это нечто, — проговорил он, поморщившись. — Легче заставить свинью полететь, чем маму — положить трубку.

— Да-да, — проговорила Анна, делая вид, что понимает, о чем он говорит, хотя на самом деле их с Эрикой мать вообще почти никогда им не звонила.

— Судя по всему, они заходили к маме на чай в первой половине дня, но потом она их больше не видела, — рассказал Юнас. — Молли не пошла сегодня в школу, у нее болел живот, но после обеда они все равно собирались тренироваться — так они ей сказали.

Он накинул на себя куртку и придержал гостье дверь:

— Я пойду поищу их. Они должны быть где-то здесь.

Юнас с Анной прошли по всему двору, заглянули в старый сарай, на манеж и в класс. Ни Марты, ни Молли нигде не было.

Девочки зашли в конюшню. С улицы были слышны их голоса: они разговаривали с лошадьми — и друг с другом.

— Мы еще немножко подождем, — сказала Анна. — А потом, наверное, поедем домой, если они не появятся. Возможно, произошло какое-то недоразумение по поводу времени.

— Да, наверное, — проговорил ветеринар с сомнением в голосе. — Но я сейчас посмотрю еще раз, так что пока не отчаивайтесь.

— Конечно, — ответила женщина и вошла в конюшню, решив держаться подальше от ужасных зверюг.





* * *


Они ехали домой. Патрик настоял, что за руль сядет он. Это было необходимо ему, чтобы разрядиться.

— День прошел насыщенно, — сказал он. — Конечно, эта встреча была очень полезной, однако я все же надеялся, что мы вынесем из нее нечто более конкретное, что в какой-то момент я воскликну: «Эврика!»

— Это наверняка случится немного позже, — ответил Мелльберг, пребывавший в необычно хорошем расположении духа. Вероятно, он еще не отошел от всеобщего внимания, которое было приковано к нему, когда он рассказывал об Ингеле Эрикссон. «Этого ему хватит на несколько недель», — подумал Хедстрём. Впрочем, он понимал, что и ему не следует впадать в уныние. Нельзя, проводя завтра утром летучку для своих сотрудников, передать им чувство, что они зашли в тупик.

— Может быть, ты прав, и встреча все же что-то дала, — сказал Патрик вслух. — Палле употребит дополнительные силы на то, чтобы изучить дело Ингелы Эрикссон, и если мы все будем стараться, то, возможно, нам удастся найти, в чем отличие исчезновения Минны Вальберг от остальных.

Он надавил на газ. Ему не терпелось добраться до дома, переварить все услышанное за день и, может быть, обсудить это с Эрикой. Ей часто удавалось упорядочить то, что напоминало ее мужу полный хаос, и никто не умел помочь ему лучше, чем она, когда надо было упорядочить разрозненные мысли.

Кроме того, Хедстрём намеревался попросить ее об одной услуге, о чем не собирался рассказывать Мелльбергу, который больше всех ворчал по поводу привычки писательницы вмешиваться в их расследования. Хотя Патрик и сам порой мог всерьез рассердиться на супругу, она обладала потрясающей способностью взглянуть на дело под новым углом зрения. Викинг попросил его воспользоваться этим качеством жены, тем более что она уже была некоторым образом вовлечена в дело, учитывая ту возможную связь, которую ей удалось нащупать между Лайлой и исчезновением девочек. Хедстрём даже размышлял, не поднять ли этот вопрос на совещании, но в конце концов решил все же этого не делать. Для начала ему надо узнать побольше, иначе существует опасность, что это только отвлечет силы следствия, не приведя ни к чему дельному. Пока Эрика не нашла ничего, что подкрепляло бы ее догадку, однако по опыту Патрик знал, что если его супругу одолевают предчувствия, к этому стоит прислушаться. Она редко ошибалась, что его порой очень раздражало, однако было исключительно ценно. Именно поэтому полицейский хотел попросить ее посмотреть видеозаписи всех разговоров с родственниками. По-прежнему оставался открытым главный вопрос — найти общий знаменатель, объединяющий девушек, и, возможно, Эрике удастся обнаружить то, что пропустили все остальные.

— Я хотел предложить собраться завтра в восемь утра и рассказать остальным о результатах дня, — сказал Хедстрём начальнику. — И еще я хотел попросить Паулу прийти, если у нее будет такая возможность.

В машине стояла тишина, и Патрик постарался сосредоточиться на вождении. Дорога становилась слишком скользкой.

— Что скажешь, Бертиль? — спросил он, так и не получив реакции на свои предыдущие слова. — Паула сможет прийти завтра?

В ответ ему послышался громкий храп. Бросив взгляд в сторону, водитель констатировал, что Мелльберг уснул. Долгий рабочий день утомил его — он ведь к такому не привык.





* * *


Фьельбака, 1975 год



Ситуация все больше выходила из-под контроля. Вопросов со стороны соседей и местных властей было слишком много, и они поняли, что не смогут здесь больше оставаться. С тех пор, как Агнета переехала в Испанию, мать Лайлы все чаще стала звонить им. Ей было одиноко, и когда она сказала, что возле Фьельбаки дешево продается дом, решение пришло само. Они переедут обратно.

В глубине души Лайла понимала, что это безумие, что жить слишком близко к матери опасно. Но в ней зажегся огонек надежды на то, что мама будет помогать им и что все станет легче, потому что они будут жить в доме, расположенном на отшибе, вдалеке от любопытных глаз соседей, и там их оставят наконец в покое.

Эта надежда вскоре угасла. Характер у Владека портился, и ссоры следовали одна за другой. От того чувства, которое когда-то соединило их с Лайлой, не осталось и следа.

Накануне мать внезапно приехала к ним в гости. На лице у нее было выражение тревоги, и в первую секунду Ковальской захотелось броситься ей в объятия, снова сделаться маленькой и зарыдать, как в детстве. Затем она почувствовала на плече руку Владека, ощутила в нем грубую силу, и это мгновение слабости пронеслось мимо. Она спокойно и твердо произнесла то, что должна была сказать, хотя это и ранило ее гостью.

Огорченная мама ушла, и когда Лайла видела, как она, ссутулившись, шагала к машине, ей хотелось закричать ей вслед. Сказать, что она любит ее, что нуждается в ней. Но слова застряли в горле.

Иногда Ковальская не понимала, как она могла быть так наивна и верить, что переезд что-то изменит в их жизни. Это была их проблема, и никто не мог помочь им в ее решении. Они остались одни. Пустить в их личный ад мать она не могла.

Случалось, что по ночам Лайла прижималась к Владеку и вспоминала первые месяцы, когда они спали близко-близко друг к другу. Каждую ночь они засыпали в объятиях, хотя под одеялом нередко становилось жарко. А теперь она не могла заснуть. Ей оставалось лежать без сна рядом с мужем, прислушиваясь к его звучному храпу и глубокому дыханию, и она видела, как он вздрагивал во сне, как тревожно двигались его глаза под опущенными веками.





* * *


На улице падал снег, и Эйнар словно загипнотизированный следил за медленным полетом снежинок. С нижнего этажа доносились обычные звуки, все те же, что он слышал день за днем все последние годы: слышал, как Хельга возится в кухне, как гудит пылесос, звенит посуда, которую жена ставит в посудомоечную машину… Бесконечная уборка, которой она посвятила всю жизнь.

Господи, как он презирал ее, это слабое и жалкое существо! Всю свою жизнь Перссон ненавидел женщин. Первой была его мать, за ней последовали все остальные. Мать не любила его с самого начала, всегда пыталась обрезать ему крылья, помешать ему быть собой. Но теперь она уже давно в земле.

Она умерла от инфаркта, когда Эйнару было всего лишь двенадцать лет. Он видел, как она умирала, и это было его лучшим воспоминанием. Как сокровище, оно хранилось в глубине его души и извлекалось оттуда по особым случаям. Тогда Перссон мог вспомнить все детали, словно перед ним прокручивался фильм: как мать схватилась за грудь, как ее лицо исказилось гримасой боли, как она медленно опустилась на пол. Он не позвал на помощь, а лишь опустился на колени рядом с ней, чтобы хорошо разглядеть выражение ее лица. Он внимательно изучал ее лицо, когда оно окаменело, а потом стало синеть от недостатка кислорода, по мере того как ее сердце переставало биться.

В былые годы у него даже случалась эрекция, когда он думал о ее муках и о той власти, которую он ощутил тогда над ее жизнью. Эйнару хотелось бы испытать это и сейчас, но организм отказывал ему в этом удовольствии. Ни одно из воспоминаний, которые он перебирал, не могло подарить ему сладостного ощущения крови, пульсирующей внизу живота. Единственное доступное ему теперь удовольствие заключалось в том, чтобы мучить жену.

Он набрал воздуху в легкие:

— Хельга! Хельга-а-а-а!

Звуки на нижнем этаже стихли. Наверное, хозяйка вздыхала там, внизу. Ее муж радовался при одной мысли об этом. Потом до него донеслись шаги по лестнице, и фру Перссон вошла в его комнату.

— Мне нужно снова поменять мешок, — сказал больной. Он сам растянул его, чтобы калоприемник протек, перед тем, как позвать ее. Эйнар знал, что она знает — он делает это специально, но тем и приятна была эта игра, что у жены не было выбора. Перссон и не женился бы никогда на такой девушке, которая считала бы, что у нее есть возможность выбора и собственная воля. Женщинам собственная воля ни к чему. Мужчина превосходит их во всех областях, а единственная функция женщины — рожать детей. Но даже в этом Хельга не особо преуспела.

— Я знаю, что ты сам это делаешь, — проговорила фру Перссон, словно прочтя мысли своего супруга.

Он не ответил, молча глядя на нее. Какая разница, что она там себе думает? Ей все равно придется за ним убирать.

— Кто это там звонил? — спросил Эйнар.

— Юнас. Он спрашивал про Молли и Марту.

Чуть более размашистыми движениями, чем обычно, пожилая женщина принялась расстегивать на нем рубашку.

— Да, а почему? — спросил ее муж, с трудом справляясь с желанием залепить ей оплеуху.

Ему не хватало возможности контролировать ее физически, бессловесными угрозами заставить ее опустить глаза, подчиниться, подстроиться… Но он точно никогда не позволит ей контролировать себя. Тело предало его, отказавшись ему служить, но силой духа он по-прежнему превосходит жену.

— Их не оказалось в конюшне, когда они должны были там быть. Несколько девочек стояли и ждали занятий, но ни Молли, ни Марта не появились, — рассказывала тем временем старая женщина.

— Неужели так трудно нормально вести дела фирмы? — проворчал Эйнар и вздрогнул, когда Хельга ущипнула его за кожу. — Что ты делаешь, черт тебя подери?!

— Прости, я не хотела, — ответила фру Перссон. На этот раз в ее голосе было не так много привычного ему покорного тона, но больной решил не обращать на это внимания. Сегодня он слишком устал.

— Где же они тогда? — спросил он все так же резко.

— А я-то откуда могу знать? — прошипела Хельга и отправилась в ванную, чтобы принести воды.

Ее муж вздрогнул. Нет, совершенно недопустимо, чтобы она осмеливалась так с ним разговаривать!

— Когда он их видел в последний раз? — крикнул Перссон и услышал ответ супруги сквозь шум воды, наливаемой в таз:

— Сегодня рано утром. Они еще спали, когда он выехал на срочный вызов на ферму Леандерссонов. Но потом они заходили ко мне на чай и ничего не говорили о том, что куда-то собираются. Да и машина на месте.

— Ну, тогда они где-то здесь, — пробурчал Эйнар, внимательно наблюдая за женой, когда она вернулась из ванной с тазиком воды и тряпкой. — Однако Марта должна понимать, что она не может просто так взять и не прийти на занятия. Иначе она потеряет учеников, и на что тогда они будут жить? Ветеринарная консультация Юнаса — вещь хорошая, но этим особо сыт не будешь.

Он закрыл глаза, наслаждаясь теплой водой и ощущением освобождения от грязи.

— Все образуется, — проговорила Хельга, выжимая тряпку.

— Только пусть не думают, что могут прийти сюда и попросить денег.

Больной повысил голос при мысли, что ему придется расстаться с деньгами, которые он с трудом скопил за много лет. Об этих деньгах его жена и не подозревала. За долгие годы у него набралась большая сумма. Перссон хорошо умел делать свое дело, а удовольствия у него были не особо дорогостоящие. Замысел его заключался в том, чтобы однажды передать деньги Юнасу, однако Эйнар опасался, что сын в припадке щедрости поделится с матерью. Юнас был очень похож на него, но Перссон-старший видел в нем проявления слабости, которых до конца не понимал и которые вызывали у него тревогу.

— Ну что, теперь чисто? — спросил он, когда пожилая женщина надела на него чистую рубашку и застегнула пуговицы сморщившимися от многолетней домашней работы руками.

— Да, до следующего раза, когда тебе захочется разорвать мешок, — отозвалась Хельга.

Она встала перед мужем, пристально разглядывая его, и он почувствовал, как его охватывает раздражение. Что с ней сегодня такое? Она словно рассматривала через лупу насекомое. Взгляд ее был холодным, наблюдающим и оценивающим, но самое главное — в нем не было ни тени страха.

Впервые за много лет Эйнар испытал чувство, которого терпеть не мог — неуверенность. Внезапно он оказался в слабой позиции, понимая, что нужно как можно скорее восстановить прежнее распределение власти.

— Скажи Юнасу, чтобы пришел сюда, — проговорил он как можно резче, но Хельга не ответила. Она продолжала стоять и изучать его.





* * *


Молли замерзла так, что у нее стучали зубы. Глаза девочки постепенно привыкли к темноте, и она могла разглядеть Марту — как темный силуэт. Ей хотелось подползти к ней и согреться, но что-то удерживало ее от этого. То, что удерживало ее всегда.

Она догадывалась, что мать не любит ее. Молли чувствовала это, сколько себя помнила — и на самом деле нельзя было сказать, чтобы ей не хватало любви. Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было? Кроме того, рядом с ней всегда был Юнас. Это он вымывал камешки из ее ранки, когда она упала с велосипеда, он прогонял монстров, притаившихся под кроватью, и поправлял на ней ее одеяло по вечерам. Он проверял ее уроки, рассказывал о планетах Солнечной системы, был всезнающим и всемогущим…

Молли никогда не понимала, почему отец настолько обожает мать. Иногда она замечала, как они тайком переглядывались, сидя за столом в кухне, и видела его голодный взгляд. Что он в ней нашел? Что такого увидел при их первой встрече, о которой она слышала так много раз?

— Мне холодно, — сказала девочка и посмотрела на неподвижный силуэт в темноте. Марта не ответила, и Молли всхлипнула. — Что произошло? Как мы сюда попали? Где мы?

Она не могла сдержать вопросы — те сами срывались с языка, и ее растерянность смешивалась со страхом. Юная Перссон снова подергала за цепь. На лодыжке уже образовалась ссадина, и она скорчилась от боли.

— Прекрати, так ты не освободишься, — сказала Марта.

— Но мы же не можем просто сдаться?!

Из чистого упрямства Молли снова дернула цепь, но тут же была наказана болью, пронзившей всю ее ногу.

— А кто сказал, что мы должны сдаться?

Голос матери звучал удивительно спокойно. Как она может настолько держать себя в руках?! Ее спокойствие скорее еще больше пугало, чем передавалось девочке, и та почувствовала, что ее снова охватывает паника.

— На по-омо-ощь! — закричала она, и ее голос эхом откатился от стен. — Мы здесь! По-моги-и-ите!!!

Когда ее крик стих, ответом была лишь оглушительная тишина.

— Перестань. Это ничего не даст, — произнесла фру Перссон все с тем же ледяным спокойствием.

Молли хотелось ударить, исцарапать ее, дернуть ее за волосы, ударить ногой — все, что угодно, лишь бы вызвать какую-нибудь реакцию, кроме этого жуткого спокойствия.

— Нам помогут, — произнесла наконец Марта. — Но придется подождать. Важно не терять над собой контроль. Сиди тихо, все образуется.

Ее дочь не поняла, что она имела в виду. То, что сказала фру Перссон, казалось ей полным безумием. Кто же найдет их здесь? Но постепенно паника начала отступать. Раз Марта говорит, что им помогут, значит, так и будет. Прижавшись спиной к стене, Молли опустила голову на колени. Она сделает так, как хочет ее мама.





* * *


— Боже мой, как я устал! — проговорил Патрик, проводя рукой по лицу. Когда он переступил порог дома, ему позвонил Йоста — видимо, желая получить отчет о том, как прошел день, но после кратких сомнений Хедстрём решил отложить мобильный телефон. Если произошло что-то из ряда вон выходящее, за ним приедут. А сейчас он не в состоянии думать о нескольких вещах сразу. Ему очень хотелось не спеша обсудить все с Эрикой.

— Постарайся расслабиться и отдохнуть, — сказала его жена.

Патрик улыбнулся. По ее лицу он уже понял, что она чем-то хочет с ним поделиться.

— Нет-нет, мне нужна твоя помощь в одном деле, — произнес он и пошел в гостиную, чтобы поздороваться с детьми. Все трое кинулись к нему и повисли у него на шее. Один из замечательных моментов отцовства — после того как пробыл в отъезде один день, тебя встречают как после кругосветного путешествия.

— Ну да, конечно, — сказала Фальк, и полицейский услышал, что она произнесла эту фразу с облегчением. Ему не терпелось узнать, что же она хочет рассказать, однако прежде всего надо было что-нибудь съесть.

Полчаса спустя, сытый и довольный, хозяин дома был готов выслушать, чем же жена жаждет с ним поделиться.

— Сегодня я сообразила, что упустила из виду одну вещь. — Она уселась напротив него. — Я проверила, были ли у Лайлы посетители или разговоры по телефону — таковых не оказалось.

— Да, помню, ты говорила.

Хедстрём разглядывал ее в свете стеариновых свечей, горевших на кухонном столе. Она была такой красивой! Иногда он как будто забывал об этом — так привык видеть ее рядом, что уже не реагировал на ее красоту. Ему следовало бы чаще говорить супруге об этом, проявлять внимание, хотя он знал, что Эрика довольна краткими минутами общения с ним в круговерти дней — вечерними посиделками на диване, когда она кладет голову ему на плечо, ужином в пятницу с хорошим вином, разговорами в постели, прежде чем заснуть — всем тем, что и ему было так дорого в их совместной жизни…

— Прости, что ты сказала? — Он вдруг поймал себя на том, что слишком погрузился в собственные мысли. От усталости ему было трудно сосредоточиться.

— Я пропустила еще один способ общения с окружающим миром. Большой прокол с моей стороны — но какая удача, что я об этом вспомнила! — повторила свою последнюю фразу писательница.

— Давай ближе к делу, дорогая, — произнес муж, поддразнивая ее.

— Да, именно. Почта. Я забыла проверить, получала ли она почту и посылала ли сама письма.

— Учитывая то, с каким энтузиазмом ты мне все это рассказываешь, я подозреваю, что ты что-то обнаружила?

Эрика горячо закивала:

— Да, но я понятия не имею, что это означает. Подожди, я тебе покажу.

Она поднялась и вышла в холл, чтобы взять свою сумку. Из нее женщина бережно извлекла несколько открыток и разложила их перед супругом на кухонном столе:

— Эти открытки были посланы Лайле, но она не захотела их принять и попросила сотрудников тюрьмы их выбросить. Чего они, к счастью, не сделали. Как видишь, на всех — виды Испании.

— От кого они? — заинтересовался Патрик.

— Понятия не имею. Почтовые штемпели — из разных частей Швеции, и я не могу нащупать никакой связи между этими местностями.

— А что говорит по этому поводу Лайла? — Хедстрём поднял одну из открыток, перевернул ее и увидел адрес, проставленный синим штемпелем.

— С ней я пока не разговаривала. Хочу сначала сама попытаться найти закономерность.

— У тебя есть какие-нибудь версии?

— Нет, я ломаю над этим голову с тех пор, как мне их дали. Но, помимо Испании, не могу найти ничего общего.

— Разве у Лайлы нет сестры, которая живет в Испании?

Эрика кивнула и взяла в руки одну из открыток. На ней был изображен матадор, размахивающий красной тряпкой перед разъяренным быком.

— Да, но, похоже, они действительно все эти годы не поддерживали отношений. Кроме того, открытки отправлены из Швеции, а не из Испании, — сказала писательница.

Патрик наморщил лоб, пытаясь найти способы поиска закономерности:

— Ты не наносила места отправки на карту?

— Нет, мне это не пришло в голову. Пошли, отметим на карте, которая висит у меня наверху.

Фальк решительным шагом направилась прочь из кухни. Ее супруг поднялся и устало заковылял следом.

Наверху, в своем кабинете, Эрика перевернула первую открытку и посмотрела на почтовый штемпель, затем на карту. Найдя нужное место, она пометила его крестиком и затем проделала то же самое с остальными тремя открытками. Патрик молча наблюдал за ней, прислонясь к дверному косяку. Снизу доносился голос отца Эмиля, гневным криком загонявшего сына в столярную мастерскую.[22]

— Ну вот. — Фальк сделала шаг назад и принялась критически оглядывать карту. Места похищения девочек она отметила красным, а места отправки открыток — синим цветом. — Я по-прежнему ничего не понимаю.

Полицейский вошел в кабинет и встал рядом с ней:

— Хм, я тоже не вижу никакой закономерности.

— И сегодня не выяснилось ничего нового, что могло бы помочь? — спросила Эрика, не отрывая глаз от карты.

— Нет, ничегошеньки, — проговорил Хедстрём, в отчаянии пожимая плечами. — Но поскольку ты уже вовлечена в процесс, я могу рассказать, что мы обсуждали. Может быть, ты увидишь то, что пропустили мы. Пошли, спустимся на кухню, сядем и поговорим.

Он двинулся вниз по лестнице, продолжая разговаривать с женой, оглядываясь через плечо:

— Как я сказал, мне нужна твоя помощь в одном деле. Все округа сняли на видео беседы с семьями девушек, и нам всем раздали копии этих материалов. До этого мы могли исходить только из их письменных отчетов. Я хотел бы, чтобы мы посмотрели эти записи вместе — и ты поделилась со мной теми мыслями, которые у тебя возникают.

Писательница, шедшая позади мужа, положила руку ему на плечо:

— Ясное дело, я хочу их посмотреть. Мы можем сделать это, когда дети заснут. Но для начала расскажи поподробнее, что сегодня было сказано.

Они снова вернулись в кухню, и Патрик подумал, не провести ли рейд в морозилку на предмет мороженого.

— Коллега из Гётеборга убеждал меня попросить тебя еще раз рассказать о беседе с мамой Минны, — начал рассказывать полицейский. — У всех у нас есть чувство, что этот случай — особенный, поэтому малейшая деталь, на которую ты обратила внимание, может очень помочь.

— Понимаю. Но я ведь рассказала все сразу после того, как беседовала с ней, а сейчас у меня уже не такие свежие воспоминания.

— Расскажи то, что помнишь, — попросил Хедстрём и внутренне восторжествовал, когда Эрика подошла к холодильнику и достала банку мороженого «Бен и Джерри». Иногда у него складывалось впечатление, что за долгие годы совместной жизни они научились читать мысли друг друга.

— Ой, вы тут мороженое едите? — Майя появилась в кухне и теперь стояла, недовольно уставившись на них. — Тьфу, как несправедливо!

Патрик увидел, как она набрала воздуху в легкие, и сразу понял, что произойдет дальше.

— Антон! Ноэль! Мама и папа едят мороженое, а нам не дают! — закричала девочка во все горло.

Глава семьи со вздохом поднялся, достал еще одну большую упаковку мороженого и три мисочки и начал накладывать в них холодное лакомство. Ломать копья из-за такой мелочи не стоило.

Но когда он положил мороженого в третью мисочку и собрался взять себе большую порцию шоколадного, в дверь настойчиво позвонили. А потом еще и еще раз.

— Что еще такое? — Бросив взгляд на Эрику, хозяин дома пошел открывать. За дверью стоял Мартин, и лицо у него было очень напряженное.

— Какого черта ты не отвечаешь на телефон? Мы искали тебя как сумасшедшие! — рявкнул он на своего коллегу.

— Что случилось? — спросил тот, чувствуя, как все внутри сжимается.

Молин посмотрел на него с самым серьезным выражением лица:

— К нам обратился Юнас Перссон. Молли и Марта пропали.

За спиной Патрика звучно охнула Эрика.





* * *


Юнас сидел в гостиной, ощущая, как нарастает тревога. Он не понимал, зачем полиция заявилась к нему. Разве они не должны были отправиться на поиски? Некомпетентные идиоты!

Словно прочтя его мысли, Патрик Хедстрём подошел к ветеринару и положил руку ему на плечо:

— Мы обыщем территорию вокруг фермы, но поиски в лесу придется отложить, пока не рассветет. И нам нужна твоя помощь, чтобы составить список друзей Марты и Молли. Может быть, ты можешь пока обзвонить их?

— Я уже обзвонил всех, кого мог вспомнить, — вздохнул Перссон.

— И все же составь список. Могут быть имена, которые тебе не пришли в голову. И еще я собирался пойти побеседовать с твоей мамой о том, не упомянули ли они хоть словом, что собирались делать во второй половине дня. У Марты есть календарь? А у Молли? Сейчас все, что угодно, могло бы помочь.

— Марта использует календарь в телефоне, а телефон у нее с собой, хотя она и не отвечает. Она никогда не выходит из дома без него. Телефон Молли лежит у нее в комнате. Даже не знаю, есть ли у нее еще какой-нибудь календарь.

Ветеринар горестно покачал головой. Что он, строго говоря, знает о жизни Молли? Что ему известно о собственной дочери?

— Хорошо, — произнес Патрик и снова положил руку ему на плечо — и Юнаса поразило, что ему это действительно помогло. От этой руки по телу распространялось хоть немного спокойствия.

— Я могу пойти с тобой к маме? — Он поднялся, показывая, что на самом деле это даже не вопрос. — Она всегда тревожится, а эта история совершенно выбила ее из колеи.

— Да, пойдем вместе, — согласился Хедстрём и направился к двери.

Юнас последовал за ним, и они молча прошли по двору к дому Хельги и Эйнара. На крыльце Перссон обогнал полицейского и открыл дверь:

— Мама, это я! И полиция, которая хочет задать тебе несколько вопросов.

Хельга вышла в холл:

— Полиция? А чего хочет полиция? С ними что-то случилось?

— Ничего страшного, — поспешно ответил ей Патрик. — Мы здесь, потому что Марта и Молли так и не появлялись, а Юнасу не удается с ними связаться. Но такие ситуации чаще всего оказываются чистейшей воды недоразумениями. Они наверняка поехали к какой-нибудь подруге и забыли об этом сообщить.

Казалось, пожилая хозяйка дома немного успокоилась. Она коротко кивнула:

— Да, уверена, что так и есть. Даже не понимаю, зачем было беспокоить по этому поводу полицию. У вас небось и без этого дел хватает.

Она зашла в кухню и стала ставить посуду в посудомоечную машину.

— Мама, сядь, пожалуйста, — попросил ее Юнас.

Его тревога все нарастала. Что-то у него в голове не складывалось. Где они могут быть? Мысленно ветеринар уже несколько раз проанализировал свои разговоры с Мартой за последние дни. Ничто не указывало на то, что что-то не так. Вместе с тем он ощущал страх, который преследовал его с их первой встречи: страх и убежденность, что однажды она оставит его. Это пугало его больше, чем что-либо другое. Совершенное обречено на гибель. Баланс рано или поздно нарушается. Эту философию Перссон усвоил уже давно. Как он мог думать, что его все это не затронет? Что те же самые правила не будут действовать в отношении него самого?

— Как долго они у вас пробыли? — Патрик задавал вопросы мягким тоном, и Юнас закрыл глаза, вслушиваясь в них и в ответы матери. По ее тону он слышал, что ей очень не нравилась сама ситуация, в которой она оказалась, и понимал — она недовольна, что он привлек к делу полицию. В их семье не принято было выносить сор из избы.

— Они ничего не говорили о своих планах? Только то, что собираются потом тренироваться? — уточнил Хедстрём еще раз.

Хельга посмотрела в потолок, прежде чем ответить — была у нее такая привычка, знакомая ее сыну с давних времен. Все эти хорошо знакомые жесты, все, что повторялось раз за разом в бесконечном круговороте… Ветеринар давно свыкся с мыслью, что сам он — часть этого круговорота, да и Марта тоже. Но без Марты он не желал и не мог ни в чем участвовать. В этом случае все теряло смысл.

— Они не говорили, что собирались с кем-то встретиться? Или о каком-нибудь деле, которое должны были сделать? — продолжал Патрик, но фру Перссон только качала головой:

— Нет, в таком случае они взяли бы машину. Марта все же любила удобства.

— Что?! — крикнул Юнас, почувствовав, что сорвался на фальцет. — Ты хотела сказать — «любит»?

Полицейский с удивлением посмотрел на него. Ветеринар уперся локтями в стол и положил голову на руки:

— Простите. Я встал сегодня в четыре утра и так и не успел отоспаться. И все это так не похоже на Марту — пропускать занятия! И уж тем более отправляться куда-то, не сообщив об этом.

— Они скоро вернутся, и Марта очень разозлится, что ты поднял такую панику, — проговорила Хельга, словно бы пытаясь утешить его, но с какой-то странной интонацией. Уловил ли это Патрик, подумалось Юнасу.

Ему хотелось поверить в слова матери, но весь его разум сопротивлялся этому. Что ему делать теперь, когда они пропали? Никогда и никому он не сумеет объяснить, что они с Мартой — как один человек. С самой первой встречи они дышали в такт. Молли — его дочь, его родная кровь, но без Марты его просто нет.

— Мне надо в туалет, — пробормотал он и поднялся из-за стола.

— Твоя мама наверняка совершенно права, — сказал ему вслед Хедстрём.

Перссон не ответил. На самом деле в туалет ему было не нужно. Просто ему хотелось на несколько минут остаться одному, собраться с силами, чтобы остальные не увидели, что он на грани срыва.

С верхнего этажа он слышал стоны и пыхтение отца. Наверняка тот старался издавать звуки погромче, поскольку услышал голоса на первом этаже. Но сейчас Юнас не собирался подниматься к нему. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас общаться с Эйнаром. Едва подойдя к отцу, он ощущал почти болезненное жжение — как бывает, когда приближаешься к открытому огню. Так было всегда. Хельга пыталась встать между ними, охладить этот пыл, но ей это так и не удалось. Сейчас осталось только слабое горение, и Перссон-младший не знал, как долго он еще сможет помогать отцу поддерживать этот огонь.

Зайдя в маленький туалет, Юнас прислонился лбом к зеркалу. Оно приятно охлаждало — мужчина ощущал, как горят его щеки. Когда он закрыл глаза, в голове у него пронеслись разные образы — воспоминания о той жизни, которая прошла у него с Мартой. Ветеринар всхлипнул и наклонился, чтобы взять кусок туалетной бумаги, но увидел, что она закончилась и что на держателе висит пустой рулон. За дверью раздавалось бормотание голосов в кухне, которое смешивалось со звуками, издаваемыми Эйнаром на втором этаже. Присев на корточки, Перссон открыл шкафчик, где у Хельги хранились запасные рулоны туалетной бумаги, и уставился на содержимое этого шкафчика. Рядом с рулонами было спрятано нечто. Поначалу он не понимал, что видит. А потом разом понял все.





* * *


Эрика рвалась пойти с ними на поиски, но Патрик указал ей на очевидное: кто-то должен остаться с детьми. Она неохотно согласилась и решила посвятить остаток вечера записям бесед с родственниками исчезнувших девочек. Записи лежали в пакете в холле, но писательница по опыту знала, что ей ничего не удастся посмотреть, пока все трое детей не заснут. Так что она отогнала мысль о фильмах и уселась рядом с малышами на диван.

Еще раньше она вставила в DVD-плеер очередной диск с фильмом о приключениях Эмиля и теперь невольно улыбалась его проделкам, прижимая к себе дочку и сыновей. Проделать это с тремя детьми было немного сложно — у нее было только два бока, а каждый хотел сидеть поближе к ней. Но в конце концов она посадила Антона к себе на колени, а Ноэль и Майя оказались справа и слева от матери. Оба прижались к ней, и женщину переполнила благодарность за все, что ей выпало в жизни. Подумав о Лайле, она задалась вопросом: испытывала ли та нечто похожее по отношению к своим детям? Ее поступки указывали скорее на обратное…

Когда Эмиль вылил черничный кисель в лицо фру Петрель, Фальк почувствовала, как малыши отяжелели, и в конце концов до нее донеслись звуки их мирного дыхания. Осторожно выбравшись из кучи детей, он отнесла их по очереди наверх и уложила в постель. Остановившись на несколько мгновений в комнате мальчиков, писательница посмотрела на их светлые головки, лежащие на подушках — довольные, защищенные и даже не подозревающие о том, какое зло встречается в мире. Затем она тихонько вышла из комнаты, спустилась в холл, взяла принесенные Патриком записи и снова уселась на диван. Посмотрев на обложки аккуратно подписанных дисков, она решила просмотреть их в том порядке, в котором пропали девочки.

Сердце разрывалось от сострадания при виде родных Сандры Андерссон — их несчастных лиц, когда они пытались отвечать на вопросы полиции, охваченные желанием помочь и одновременно подавленные теми мыслями, которые возникали от этих вопросов. Некоторые вопросы задавались несколько раз, и хотя Эрика понимала, почему это делается, она очень сочувствовала растерянности родственников, когда те не находили ответа.

Затем она посмотрела второй и третий фильмы, также стараясь ничего не пропустить. Настроение у нее совсем испортилось, когда она так и не увидела того неуловимого, что рассчитывала заметить. Женщина поняла, что ее попросили о помощи просто наудачу — на самом деле Патрик и не ожидал, что она что-то найдет. Тем не менее писательница надеялась на озарение, когда все кусочки вдруг встанут на место и она увидит целостную картину. Такое случалось с ней раньше, и Фальк знала, что это может произойти и теперь, но пока она видела только сломленные горем семьи — их отчаяние, скорбь и мучившие их вопросы без ответа.

Она выключила запись. Страдания родителей задели ее за душу. Их боль жгла с экрана, прорывалась в жестах, в голосах, которые иногда надрывались от усилий сдержать слезы. Женщина почувствовала, что больше не в состоянии смотреть на это, и решила вместо этого позвонить Анне.

Сестра ответила ей усталым голосом. К большому удивлению Эрики, она сказала, что была в конюшне, когда обнаружилось отсутствие Марты и Молли, и Фальк, со своей стороны, могла сказать, что к делу подключилась полиция. Затем они обсудили мелкие события дня — ту повседневную жизнь, которая продолжалась, несмотря ни на что. Эрика не стала спрашивать, как Анна себя чувствует. Именно сейчас у нее не было сил выслушивать очевидную ложь младшей сестры о том, что с ней все в порядке. Они говорили о пустяках, делая вид, что все идет как полагается.

— Ты-то как? — спросила Анна.

Писательница не знала точно, как лучше сформулировать ответ на этот вопрос. Она уже успела рассказать сестре, чем занимается, и теперь попыталась разобраться в своих чувствах:

— Так странно сидеть и смотреть эти фильмы… Я словно разделяю горе этих семей, чувствую или, по крайней мере, частично понимаю, какой это ужас — пережить такое! С другой стороны, меня охватывает чувство облегчения от того, что мои дети спят в безопасности там, наверху.

— Да, спасибо, господи, за детей! Без них даже не знаю, как бы я все вынесла. Если бы только… — Анна осеклась, но Эрика поняла, что она хотела сказать, — если бы у нее был еще один ребенок.

— Мне пора закругляться, — сказала Анна, и у Эрики тут же возникло желание спросить, говорил ли ей Дан, что она ему сегодня звонила. Но писательница сдержалась. Пожалуй, лучше выждать и дать сестре и ее мужу разобраться во всем этом в своем темпе.

Попрощавшись с Анной, Фальк встала и загрузила в проигрыватель очередной диск. Здесь был записан разговор полиции с мамой Минны, и Эрика узнала квартиру, в которой побывала несколькими днями раньше. Узнала она и выражение отчаяния на лице Нетти. Как и остальные родители, она пыталась отвечать на вопросы полицейских, стремилась помочь им, однако эта женщина отличалась от других родителей, внешне даже слишком благополучных. Ее тусклые волосы были спутаны, и одета она была все в ту же кофту в катышках, что и в тот день, когда Эрика была у нее. Кроме того, она курила одну сигарету за другой в течение всего разговора, и писательница слышала, как полицейские, беседовавшие с ней, то и дело кашляли от дыма.

В целом они задавали практически те же вопросы, какие задавала и сама Фальк, так что это помогло ей освежить в памяти разговор, который ей предстояло еще раз пересказать Патрику. Разница заключалась в том, что у нее была еще возможность полистать семейный фотоальбом Минны и Анетт и тем самым составить себе более личное представление о них обеих.

Полицейским, похоже, было не до этого, в то время как Эрику во всяком преступлении интересовали именно вовлеченные в него люди. Как выглядела их частная жизнь, их отношения? Какие воспоминания носили они в себе? Она обожала рассматривать фотоальбомы и изучать моменты праздников и повседневных дел глазами человека, глядевшего в видоискатель. Именно сам снимающий выбирал сюжет — и интересно было увидеть, как он или она хотели описать свою жизнь.

В случае с Нетти становилось до боли ясно, какое огромное значение она придавала различным мужчинам, которые появлялись в ее жизни и снова исчезали. Ее тоска по семье, желание найти себе мужа и отца для своей дочери читались на каждой странице. Вот фотография Минны на плечах у одного мужчины, вот ее мать на пляже с другим, вот они обе с последним бойфрендом Анетт рядом с машиной, груженной надеждами на счастливый отпуск. Для Эрики важно было все это увидеть — хотя полиция зачастую считала эту информацию малополезной.

Писательница снова поменяла диск. Теперь началась беседа с родителями и братом Виктории Хальберг. Однако и здесь Фальк не заметила ничего необычного. Досмотрев видео, она посмотрела на часы. Восемь. Патрик наверняка задержится, если вообще вернется домой. Она почувствовала, что спать пока не хочет, и решила еще раз просмотреть все фильмы от начала до конца, еще более внимательно.

Пару часов спустя женщина закончила и смогла констатировать, что так и не обнаружила ничего нового. Тогда она решила пойти и лечь. Ждать мужа не было никакого смысла — он не позвонил и наверняка очень занят. Писательница дорого бы отдала, чтобы узнать, что там происходит, но долгие годы жизни с полицейским научили ее: в таких случаях ей нужно сдержать свое любопытство и запастись терпением.

Усталая, переполненная впечатлениями, она улеглась в постель, подтянув одеяло до подбородка. И она, и Патрик любили спать в прохладе, так что в спальне всегда было немножко холодно — это позволяло насладиться теплом под пуховым одеялом. Почти мгновенно Фальк ощутила, как по всему телу разлилась вялость, и мозг начал бессистемно перелистывать эпизоды просмотренных фильмов на «нейтральной полосе» между сном и бодрствованием. Они проплывали мимо без всякой логики и тут же сменялись новыми. Тело становилось все тяжелее, и когда женщина была уже почти готова погрузиться в сон, поток чередующихся картин замедлился, а потом «слайд-шоу» в ее мозгу замерло на одной картинке. И Эрика тут же проснулась.





* * *


В участке царила нервозная суета. Патрик намеревался созвать всех на экстренное совещание, чтобы скоординировать действия по поиску Молли и Марты, но работа над этим и так уже шла полным ходом. Йоста, Мартин и Анника обзванивали друзей и знакомых семьи Перссон, одноклассников Молли, девушек из конюшни и всех остальных из составленного Юнасом списка. Написанные им имена вели дальше, к новым именам, но пока им не удалось найти никого, кто хоть что-то знал бы о местоположении Марты и ее дочери. Между тем было уже так поздно, что разумные объяснения их отсутствия таяли на глазах.

Хедстрём двинулся по коридору в сторону кухни. Проходя мимо кабинета Йосты, он увидел уголком глаза, как его коллега соскочил с рабочего кресла.

— Эй, погоди! — позвал его старый полицейский.

Патрик замер на месте:

— Что такое?

Раскрасневшийся Флюгаре подошел к нему:

— Сегодня произошло одно событие. Я не хотел об этом говорить, пока мы были у Юнаса, но сегодня звонил Педерсен. Кровь, обнаруженная на мостках, принадлежит Лассе.

— Как мы и предполагали, — кивнул Хедстрём.

— Да, но это еще не все.

— Хорошо, что еще он нашел? — терпеливо спросил Патрик.

— У Педерсена возник порыв, и он сравнил кровь и ДНК окурка, присланного на анализ. Того, который я нашел в саду у соседей Виктории.

— И что? — Теперь Хедстрём весь обратился в слух.

— Все сошлось, — сказал Йоста и торжествующе посмотрел на коллегу, ожидая его реакции.

— Значит, это Лассе стоял там? — переспросил Патрик, глядя на Флюгаре и пытаясь собрать воедино разрозненные сведения. — Стало быть, это он шпионил за Викторией?

— Да, и, по всей вероятности, именно он посылал Виктории те угрожающие письма. Но этого мы, увы, никогда не узнаем, потому что Рикки их выбросил.

— Выходит, Лассе шантажировал кого-то, с кем, как он знал, у Виктории был роман? — начал рассуждать вслух Хедстрём. — Кого-то, у кого были весомые основания это скрывать. Даже если это будет стоить денег…

Йоста кивнул:

— Именно так я и подумал.

— Стало быть, Юнаса? — продолжал его коллега.

— Я тоже так подумал, однако Рикки ошибся.

Патрик внимательно выслушал объяснение Флюгаре, и в его сознании все перевернулось с ног на голову.

— Мы должны рассказать об этом остальным. Скажи Мартину, а я позову Аннику, — распорядился он.

Несколько минут спустя все собрались в кухне. Было уже совсем темно, и за окнами тихо падал снег. Мартин поставил на стол новый кофейник.

— А где же Мелльберг, черт подери?! — недовольно огляделся Хедстрём.

— Некоторое время он был здесь, — ответила Анника, — но потом ушел домой ужинать. Наверняка заснул, сидя на диване.

— Хорошо, тогда придется обойтись без него, — решил Патрик.

Адреналин заставил его среагировать слишком бурно. Хотя полицейского и раздражало, что их шеф всегда умудрялся улизнуть в самый горячий момент, умом он понимал — без него их участок будет работать эффективнее.

— Что случилось? — спросил Мартин.

— Мы получили новую информацию, которая может иметь значение для поисков Молли и Марты. — Патрик сам слышал, как высокопарно звучат его слова, однако это происходило самой собой, когда ситуация становилась такой напряженной. — Расскажи, пожалуйста, Йоста, что тебе удалось выяснить.

Флюгаре откашлялся и сообщил, как они пришли к тому, что Лассе, вероятно, следил за Викторией.

— Судя по всему, он обнаружил, что у девочки с кем-то роман. И поскольку Лассе считал этот роман моральным падением, он начал посылать ей угрожающие письма и одновременно шантажировать другую сторону.

— Может быть, именно он и похитил Викторию? — спросил Молин.

— Такая версия возможна, однако Лассе совсем не похож на тот тип злоумышленника, который описывал Струвер, и мне трудно поверить, чтобы он был в состоянии совершить нечто подобное, — ответил Хедстрём.

— Но кого же шантажировал Лассе? — спросила Анника. — Это ведь был Юнас, не так ли? Именно с ним у Виктории был роман!

— Я сделал именно такой вывод, — проговорил Йоста, — но…

Он сделал театральную паузу, и Патрик заметил, как его пожилой коллега наслаждается всеобщим вниманием.

— …но это оказался не он, — перебил Хедстрём докладчика и кивнул ему, чтобы тот продолжал.

— Как вам всем известно, Рикки считал, что у его сестры был роман с Юнасом, но их мать знала в Виктории одну сторону, о которой никто другой не подозревал, — закончил Флюгаре уже не таким пафосным тоном. — Ее не интересовали мальчики.

— Что?! — воскликнул Мартин и резко выпрямился на стуле. — Но как получилось, что никто другой не знал об этом? Мы ничего такого не слышали, когда беседовали с ее одноклассниками и подружками! И откуда это знает ее мама?

— Хелена догадывалась обо всем своим материнским чутьем. Кроме того, она что-то такое заметила один раз, когда к Виктории приходила подружка. И она навела дочь на разговор, чтобы показать, что та может не скрывать этого в семье. Но Викторию охватила паника — и она просила маму ничего не рассказывать Рикки и отцу, — объяснил старый полицейский.

— Ясное дело, для нее это был очень деликатный вопрос, — кивнула Анника. — В таком возрасте, да еще если живешь в маленьком поселке, все это очень непросто.

— Может быть. Однако мне кажется, что она так испугалась, потому что к тому времени у нее были отношения с человеком, которого ее родители не одобрили бы, — сказал Йоста и потянулся за кофейной чашкой.

— С кем же? — удивилась секретарь.

Мартин наморщил лоб:

— Может быть, с Мартой? Это объясняет ссору, произошедшую в последний день между Юнасом и Викторией.

Флюгаре кивнул:

— И это, в свою очередь, означает, что Юнас обо всем знал.

— Так что ж, нам остается предположить, что Лассе шантажировал Марту? А дальше — она избавилась от него или Юнас так разозлился, когда узнал обо всем, что взял дело в свои руки? Или существует еще какой-то сценарий развития событий, который мы упустили? — Мартин задумчиво почесал затылок.

— Да нет, я склоняюсь к одному из первых двух вариантов, — сказал Патрик и взглянул на Йосту, который кивнул в знак согласия.

— Тогда нам следует снова переговорить с Юнасом, — решил Молин. — Может статься, что Марту и Молли похитил вовсе не тот же самый преступник, который украл остальных девушек? Возможно, Марта забрала Молли и бежала, опасаясь обвинения в убийстве? И может быть, Юнас на самом деле знает, где они, и просто притворяется?

— В таком случае он прекрасно играет… — начал было Хедстрём, но его прервал звук быстрых шагов в коридоре, а в следующее мгновение он с удивлением увидел, как в кухню входит его жена.

— Добрый вечер, — сказала Эрика. — Было открыто, так что я вошла.

Патрик уставился на нее во все глаза:

— Что ты здесь делаешь? И где дети?

— Я позвонила Анне и попросила ее прийти к нам, — ответила писательница.

— Но зачем?! — воскликнул ее муж и вдруг сообразил, что сам же просил ее об услуге. Неужели ей удалось что-то обнаружить? Он бросил на супругу вопросительный взгляд, и она кивнула:

— Похоже, я нашла общий знаменатель для всех случаев. И еще мне кажется, что я поняла, чем Минна отличается от всех остальных.





* * *


Из всех моментов дня Лайла больше всего ненавидела время отхода ко сну. В ночной темноте жизнь догоняла ее, и на женщину накатывало все то, что ей удавалось вытеснять днем. Ночью зло снова могло добраться до нее. Ведь ей было известно, что оно существует там, снаружи — столь же реальное, как стены в ее комнате или жесткий матрас, на котором она лежала.

Заключенная смотрела в потолок. В комнате было совсем темно, и когда она уже засыпала, ей иногда чудилось, что она парит в космосе, а черная дыра вот-вот поглотит ее.

Так странно было думать, что Владек мертв! Ей до сих пор трудно было это понять. Как легко услышать все звуки того дня, когда они встретились — радостный смех, музыка, звуки, издаваемые животными, которых она никогда раньше не слышала… Даже запахи в ее памяти не стерлись от времени — попкорн, опилки, трава и пот. Но самым сильным впечатлением все же был его голос. Этот голос заполнил сердце Лайлы еще до того, как она увидела его обладателя. И когда их глаза встретились, она уже все знала — с уверенностью, которую секунду спустя увидела и в его глазах.

Она пыталась вспомнить, были ли у нее предчувствия того несчастья, к которому привела эта встреча, но в голову ей ничего не приходило. Они с Владеком были из разных миров и жили разной жизнью, так что, само собой, перед ними возникали трудности, но никто из них не мог предчувствовать ту катастрофу, которая ждала их впереди. Даже провидица Кристина. Почему она оказалась слепа в тот день — та, которая все видела? Или же она все знала, но понадеялась, что ошиблась — видя, как велика их любовь?

Тогда казалось, что нет ничего невозможного. Никаких странностей, никаких сомнений. Они собирались создать совместное будущее, и жизнь заставила их поверить, что им это удастся. Может быть, именно поэтому шок оказался потом таким страшным — и они пытались справиться с ним совершенно недопустимым образом? С самого начала Лайла знала, что они поступают неправильно, но инстинкт выживания заставил ее разум уступить. А сейчас уже поздно было раскаиваться. Ей оставалось лишь лежать в темноте и размышлять над прошлыми ошибками.





* * *


Юнас сам удивлялся своему спокойствию. Он не спеша подготовил все, что нужно. Позади остались долгие годы воспоминаний, и мужчина хотел сделать правильный выбор — ведь потом, когда он пустится в путь, возврата уже не будет. Кроме того, ему казалось, что торопиться нет смысла. Неопределенность подпитывала страх, но сейчас, поняв, где находится Марта, он мог все спланировать с ледяным спокойствием, от которого его мозг работал четко и ясно.

Сидя на корточках, Перссон вглядывался в темноту. Лампочка перегорела, а он не успел ее заменить. Эта небрежность раздосадовала его. Всегда надо быть ко всему готовым, всегда надо держать свои дела в порядке. Прикладывать все силы, чтобы избежать ошибок.

Выпрямившись, ветеринар ударился головой о потолок в самом низком месте. Громко выругавшись, он на мгновение позволил себе остановиться и втянуть ноздрями воздух. Ему хотелось забрать отсюда много воспоминаний, но они не привязаны к месту, и к тому же их будет еще немало впереди. Он взвесил на руке сумку. Если бы прекрасные мгновения что-то весили, сумку невозможно было бы поднять. А она была легкой как перышко — Юнас даже удивился.

Он осторожно взобрался по лестнице. Главное — не уронить сумку. В ней заключалась сейчас не только его жизнь, а вся их совместная жизнь в полной гармонии.

До сегодняшнего дня Перссон шел по чужим следам. Продолжал уже начатое, не оставляя собственного оттиска. Но вот настал момент сделать шаг вперед и оставить прошлое позади. Его это не пугало — скорее наоборот. В одно мгновение картина прояснилась. У него всегда была власть все изменить, разрушить старое и построить нечто свое, новое и более совершенное.

От этой мысли у него слегка закружилась голова, и, оказавшись снаружи, он вдохнул холодный ночной воздух. Казалось, земля качается под ногами, поэтому мужчина вытянул руки, пытаясь сохранить равновесие. Некоторое время он стоял так, а потом опустил руки и открыл глаза.

Охваченный неожиданным порывом, он подошел к конюшне, открыл тяжелую дверь, зажег свет и осторожно поставил у стены сумку с ее драгоценным содержимым. Затем ветеринар открыл все двери и отпустил лошадей на свободу. Он ослабил привязь в денниках, и кони, один за другим, с удивленным выражением на мордах стали выходить из конюшни. Они останавливались посреди двора, нюхали воздух, издавали короткое ржание — и устремлялись прочь, хлеща себя хвостами по бокам. Юнас улыбнулся, видя, как они исчезают в темноте. Пусть насладятся свободой, прежде чем их снова поймают. Сам же он устремлен к новой свободе и никогда не даст себя поймать.





* * *


Какое неописуемое удовольствие — сидеть в доме своего детства, в обществе лишь детей, спящих наверху! Здесь в стенах не притаилось чувство стыда и вины, здесь хранились лишь воспоминания детства, которое, благодаря Эрике и их отцу Туре, было светлым и беззаботным. Сейчас Анна уже не переживала и не обижалась на холодность матери. Все получило свои объяснения, и с тех пор младшая дочь испытывала к ней только сострадание, ведь ей довелось пережить такое, после чего она уже не решалась любить своих детей. А еще Анне все же казалось, что мама на самом деле любила их — просто не умела показывать свою любовь. Теперь младшая из сестер надеялась, что Эльси смотрит на них с Эрикой с небес и знает, что дочери все поняли, что они простили ей все и любят ее.

Поднявшись с дивана, Анна стала прибираться. В доме царил необычный порядок, и она улыбнулась при мысли о Кристине и ее «Бобе Строителе». Свекрови — это отдельная тема. Мать Дана — скорее противоположность Кристине, она даже чересчур скромная. Эта женщина всегда просила прощения за навязчивость, когда приходила к ним домой. Вопрос только в том, что лучше. Однако со свекровью, пожалуй, дело обстоит так же, как с детьми: приходится брать то, что достанется. Мужа выбираешь сама, а вот его маму — нет.

Она выбрала когда-то Дана всем сердцем, всей душой, а потом предала его. При мысли об этом женщину снова охватила тошнота. Она кинулась в туалет — казалось, весь ее желудок вывернулся наизнанку, когда ее вытошнило.

Анна прополоскала рот водой. На лбу у нее выступили капельки пота, так что она умылась, и пока капли холодной воды капали с лица, посмотрела на себя в зеркало и буквально отшатнулась, увидев неприкрытое отчаяние в собственных глазах. Неужели именно это Дан видит каждый день? Может быть, именно поэтому он больше не в состоянии на нее смотреть?

В дверь позвонили, и Анна вздрогнула. Кто мог прийти к Эрике и Патрику так поздно? Она поспешно вытерла лицо и пошла открывать. На пороге стоял Дан.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она с удивлением, но в следующую секунду ее охватил страх. — Дети? Что-то случилось с детьми?!

Ее муж покачал головой:

— Нет, все в порядке. Просто я хотел поговорить с тобой и почувствовал, что это нельзя откладывать, так что попросил Белинду прийти и присмотреть за детьми.

Старшая дочь Дана уже жила отдельно, но иногда привлекалась в качестве няни — к большому удовольствию младших.

— Но мне скоро надо бежать обратно, — предупредил он жену.

— Хорошо, — сказала она, глядя на него, и на этот раз их глаза встретились.

— Можно мне войти? — попросил мужчина. — Я скоро превращусь в сосульку.

— Ох, прости, заходи! — сказала его супруга вежливо, как гостю, и отошла в сторону.

Стало быть, вот и конец. Он не хотел говорить об этом дома, где их окружали дети и воспоминания о прежних днях. И хотя Анне уже давно хотелось, чтобы эта невыносимая ситуация каким-нибудь образом разрешилась, сейчас все в ней протестовало против того, чтобы лишиться самого дорогого в жизни — своей большой любви.

Тяжелыми шагами она прошла в гостиную и уселась в ожидании. Мысли ее сразу же приобрели практический оборот. Эрика и Патрик наверняка не будут возражать, если она с детьми поживет у них в гостевой комнате, пока не найдет квартиру. Уже завтра она сложит все самое необходимое. Когда решение принято, лучше съехать сразу — и Дан, наверное, воспримет этот ее поступок с облегчением. Ему, должно быть, так же надоело видеть ее и ее чувство вины, как ей надоело от всего этого мучиться.

Когда Дан вошел в комнату, в груди у его жены резануло. Он усталым жестом провел рукой по волосам, и ей опять бросилось в глаза, до чего же этот мужчина красив. Ему нетрудно будет найти себе другую. Многие девушки в Фьельбаке заглядывались на него, и… Женщина отогнала от себя эти мысли. Ей было больно представлять себе Дана в объятиях другой. На такое великодушие она все же не способна.

— Анна… — проговорил Дан и сел рядом с ней.

Она видела, как он мучительно пытается подобрать слова, и ей в тысячу первый раз захотелось выкрикнуть: «Прости, прости, прости!» Но она понимала, что уже поздно. Глядя на свои колени, она тихо проговорила:

— Я все поняла, тебе не надо ничего мне объяснять. Я попрошу Патрика и Эрику, чтобы они разрешили нам здесь пожить. Мы можем взять самое необходимое и переехать прямо завтра, а остальное я заберу потом.

Дан ошарашенно уставился на нее:

— Ты хочешь уйти от меня?

Анна наморщила лоб:

— Нет, мне показалось, что ты пришел сказать, что хочешь со мной расстаться. Разве нет?

Ожидая ответа, она едва дышала. В ушах у нее шумело, а в сердце зародилась новая надежда.

На лице ее мужа отражалось так много разных чувств, что ей трудно было истолковать его выражение.

— Анна, любимая моя, я пытался представить себе, что расстаюсь с тобой, но я не могу, — начал неуверенно объяснять мужчина. — Сегодня мне позвонила Эрика… и заставила меня понять, что я должен что-то сделать, если не хочу потерять тебя. Я не могу пообещать, что все будет легко и просто и что все пройдет само собой, но я не представляю себе жизни без тебя. И я хочу, чтобы у нас была полноценная жизнь. Мы оба потеряли на некоторое время опору, но сейчас мы здесь, мы нужны друг другу — и я хочу, чтобы так было и дальше.

Он взял жену за руку и приложил ее ладонь к своей щеке. Она ощутила его щетину и подумала, как много раз гладила его по щеке.

— Ты дрожишь, — проговорил Дан, крепко прижимая ее к себе. — Ты хочешь? Хочешь, чтобы мы продолжали жить вместе — по-настоящему?

— Да, — ответила Анна. — Да, дорогой. Я хочу.





* * *


Фьельбака, 1975 год



Ножи пугали ее больше, чем что бы то ни было другое. Острые, блестящие, они неожиданно появлялись в таких местах, где их не должно было быть. Поначалу она просто собирала их и складывала обратно в кухонный ящик — в надежде, что это ее измученная психика сыграла с ней злую шутку. Но они снова появлялись — возле кровати, в ящике с нижним бельем, на столе в гостиной… Они лежали там, как жуткие натюрморты, и Ковальская не понимала, что все это означает. Не желала понимать.

Однажды вечером, сидя за кухонным столом, она получила удар в руку. Удар настиг ее совершенно неожиданно — острая боль пронзила все тело. Алая кровь, пульсируя, текла из раны, и она некоторое время с удивлением взирала на эту картину, прежде чем броситься к мойке за полотенцем, которым можно было бы остановить кровь.

Рана долго не заживала. Она загноилась, и когда Лайла промывала ее, больно было до такой степени, что она закусывала губу, чтобы не закричать. Строго говоря, ее нужно было зашить, но женщина сама залепила ее пластырем, как могла. Они договорились избегать визитов к врачу здесь, в Фьельбаке.

Однако что-то подсказывало ей, что эта рана — не последняя. Пару дней в доме могло царить спокойствие, но потом снова подступал кромешный ад, и неописуемая ненависть и злоба вырывались наружу. Лайла чувствовала полное бессилие, почти паралич. Откуда взялось это зло? Она подозревала, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Скорее всего, никакого ответа вообще не существует.





* * *


В кухне царила полная тишина. Все с нетерпением смотрели на Эрику, которая продолжала стоять, хотя и Йоста, и Мартин предлагали ей свои стулья. Однако писательница не могла усидеть на месте — во всем ее теле гуляла нервозная энергия.

— Патрик попросил меня посмотреть эти записи, — она указала на пакет с дисками, который поставила на пол.

— Да, Эрика нередко видит такие вещи, которые ускользнули от других, — проговорил ее муж слегка извиняющимся тоном. Впрочем, никто его, кажется, ни в чем не обвинял.

— Поначалу я не увидела ничего необычного, но когда я просмотрела записи во второй раз… — начала рассказывать Фальк.

— Ну и? — нетерпеливо проговорил Флюгаре, не сводя с нее глаз.

— …то поняла, что общий знаменатель на самом деле связан не с самими девушками, а с их младшими сестрами! — закончила женщина.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Мартин. — Действительно, у всех, кроме Минны и Виктории, имелись младшие сестры, но какое это может иметь отношение к исчезновению девушек?

— Как именно это связано, я до конца не знаю. Но все сестры сняты в своих комнатах, и у них на стенах висят плакаты и такие розочки из лент, которые выдают в качестве призов на конных состязаниях, — объяснила писательница. — Все они активно занимаются конным спортом. И Виктория тоже занималась, хотя она, кажется, не участвовала в соревнованиях.

Снова наступила гробовая тишина. Слышно было только бормотание кофейника, и Эрика видела, как все силятся собрать воедино отдельные фрагменты.

— А Минна? — спросил Йоста. — У нее не было младших сестер. И конным спортом она не занималась.

— Вот именно, — кивнула Фальк. — И поэтому я склонна думать, что Минна не относится к жертвам преступника. Не факт, что она похищена или мертва.

— Тогда где же она? — вновь подал голос Молин.

— Не знаю. Но я намереваюсь позвонить завтра ее маме. У меня есть одна версия.

— Хорошо, но какие выводы мы можем сделать из того, что младшие сестры пропавших девушек занимались конным спортом? — растерянно пробормотал Флюгаре. — Кроме Виктории, ни одна из них не была похищена возле конюшни или после соревнований.

— Нет, но, возможно, преступника притягивают такие ситуации, и он обратил внимание на девушек, когда они болели за своих сестренок? Мне кажется, стоит проверить даты исчезновений и посмотреть, не проходили ли в этот момент в той местности соревнования.

— Разве кто-нибудь из членов семей не должен был этого упомянуть? — удивилась Анника и поправила очки, сползшие слишком далеко на кончик носа. — Что в тот день, когда пропали их дочери, были конные соревнования.

— Вероятно, они не связали одно с другим. Вместо этого в фокусе внимания оказались сами девочки — их круг знакомств, интересы, увлечения… Никто не подумал об их младших сестрах.

— Проклятье! — пробормотал Патрик.

Эрика посмотрела на него:

— Что случилось?

— Юнас. Раз за разом он каким-то боком появляется в расследовании: то кетамин, то ссора с Викторией, то якобы имевшийся роман с ней, измена Марты, шантаж… А ведь он возил свою дочь на все эти соревнования. Неужели это все-таки он?

— На момент исчезновения Виктории у него стопроцентное алиби, — напомнил Йоста.

Хедстрём вздохнул:

— Знаю. Но нам придется все-таки проверить это еще раз — теперь, когда все указывает на него. Анника, ты не могла бы узнать, были ли в те дни соревнования?

— Конечно, — кивнула секретарь. — Посмотрим, что мне удастся выяснить.

— Тогда, вероятно, тот взлом все же не был взломом, — проворчал Флюгаре.

— Да уж, Юнас мог сообщить в полицию, чтобы отвести от себя подозрения на случай, если Виктория разыщется, — согласился Патрик. — Однако помимо большого вопроса об алиби, есть еще целый ряд вопросов. Как он мог увезти девушек, когда в машине сидели Молли и Марта? А еще где он держал своих жертв взаперти и где они сейчас?

— Возможно, там же, где Молли и Марта, — проговорил Мартин. — Допустим, они узнали, чем он занимается.

Патрик кивнул:

— Вполне вероятно. Мы должны снова осмотреть их дом и весь двор. Учитывая, где появилась Виктория, ее могли держать взаперти именно там. Нам придется поехать туда снова.

— А не лучше ли подождать согласия прокурора на обыск? — спросил Йоста.

— Ты прав, но у нас нет на это времени, — развел руками Хедстрём. — Жизнь Молли и Марты может быть в опасности.

Он подошел к Эрике и посмотрел на нее долгим взглядом, а потом потянулся вперед и поцеловал ее долгим поцелуем, не заботясь о взглядах других:

— Отлично сработано, моя дорогая!





* * *


Пустыми глазами смотрела Хельга в окно с пассажирского сиденья машины. За окном начиналось нечто похожее на настоящий шторм — как в былые времена.

— Что мы теперь будем делать? — спросила она.

Юнас промолчал, но она и не ожидала от него никакого ответа.

— Что я сделала не так? — проговорила она, повернувшись к нему. — Я возлагала на тебя такие большие надежды!

Из-за погодных условий ее сыну приходилось обращать все внимание на дорогу, поэтому он ответил, не взглянув на нее:

— Ты все сделала правильно.

Ответ должен был бы порадовать фру Перссон или по крайней мере успокоить ее. Но вместо этого она еще больше встревожилась. Что она должна была бы сделать, если бы обо всем знала?

— Ты ничего не могла сделать, — сказал водитель, словно читая ее мысли. — Я не такой, как ты. Я не такой, как все. Я… особенный.

В его голосе не слышалось никаких чувств, и пожилая женщина содрогнулась:

— Я любила тебя. Надеюсь, ты это понимаешь. Я люблю тебя до сих пор.

— Знаю, — спокойно ответил ветеринар, подаваясь вперед и высматривая что-то за лобовым стеклом, среди тьмы и метели.

— Ты счастлив? — спросила вдруг его мать.

Она сама удивилась, откуда взялся этот вопрос, но он был искренним. Был ли ее сын счастлив?

— Ну, до сих пор жизнь у меня была лучше, чем у большинства людей, — отозвался Юнас.

От его улыбки у Хельги по коже пробежали мурашки. Но так наверняка и было. Жизнь у него была лучше, чем у нее. Она всегда жила, задавленная страхом перед той правдой, которую отказывалась видеть.

— Может быть, дело обстоит иначе — мы правы, а ты не права? — добавил Перссон.

Пассажирка не поняла до конца, что он имел в виду, и некоторое время размышляла над его словами. Но затем, поняв, о чем идет речь, она загрустила:

— Нет, Юнас, не думаю, чтобы я ошибалась.

— Почему? Ведь теперь ты доказала, что мы совсем не такие разные.

При этой мысли лицо у старой женщины перекосилось, и она приготовилась защищаться от той правды, которая содержалась в словах ее сына.

— То, что мать защищает свое дитя, — самый основополагающий инстинкт на свете. Нет ничего более естественного. А все остальное… ненормально.

— Правда? — Впервые за все время поездки ветеринар взглянул на нее. — Не могу с тобой согласиться.

— Ты не можешь просто сказать, что мы будем делать, когда доберемся до места? — спросила Хельга.

Она пыталась понять, как далеко им еще ехать, но из-за тьмы и метели это не представлялось возможным.

— Увидишь, когда мы приедем, — ответил Юнас. За окнами машины продолжал падать снег.





* * *


Домой Эрика пришла в отвратительном настроении. Радость писательницы по поводу того, что она помогла сдвинуть расследование с мертвой точки, немедленно сменилась разочарованием, когда ее не взяли с собой на ферму Юнаса и Марты. Она всеми правдами и неправдами пыталась уговорить Патрика, но он был тверд, как гранитная скала, и ей оставалось лишь подчиниться и уехать домой. Теперь она будет лежать всю ночь без сна, недоумевая, что же там происходит.

Навстречу ей из гостиной вышла Анна.

— Ну что, как дети? — начала было Фальк, но вдруг остановилась на полуслове. — Какой у тебя радостный вид! Что-нибудь случилось?

— Да, Дан приходил сюда, — ответила ее сестра. — Спасибо тебе, дорогая, что ты поговорила с ним! — Она натянула куртку и засунула ноги в ботинки. — Думаю, теперь все будет хорошо. Остальное расскажу завтра.

Поцеловав Эрику в щеку, Анна вышла на улицу, где бушевала непогода.

— Поезжай осторожно, там очень скользко! — крикнула писательница ей вслед и поскорее закрыла дверь, чтобы в дом не намело снегу.

Остановившись в холле, она улыбнулась сама себе. А вдруг жизнь у сестры наконец-то наладится? Думая о Дане и Анне, Фальк поднялась в спальню, чтобы взять кофту. Затем она заглянула к детям. Все трое крепко спали, и хозяйка дома двинулась дальше в кабинет, где долго стояла у стены, глядя на карту. На самом деле давно пора было идти ложиться, но синие отметки дразнили ее. Женщина готова была поклясться, что они как-то взаимосвязаны со всем остальным — осталось только выяснить, каким образом. Почему Лайла хранила вырезки про исчезновение девушек? Какова была ее привязка ко всему этому? И как получилось, что у Ингелы Эрикссон и Виктории оказались одинаковые повреждения? Так много было зацепок, но писательницу не покидало чувство, что ответ находится где-то прямо перед ней — только надо уметь его увидеть.

Взбудораженная этими мыслями, Фальк включила компьютер и села за стол. Единственное, что она может сделать, — это еще раз пересмотреть все собранные материалы. Спать она все равно не в состоянии, так почему бы не заняться полезным делом?

Страница за страницей — все ее заметки. Женщина порадовалась, что взяла за привычку заносить их в компьютер. Иначе ей бы сейчас ни за что не удалось разобрать собственные «курописи».

Лайла. В центре всего этого — Лайла, подобная сфинксу, молчаливая и непостижимая. У нее есть ответы на многие вопросы, однако она лишь молча взирает на жизнь и окружение. Может быть, она кого-то покрывает? Но в таком случае — кого и почему? И почему Лайла отказывается говорить о том, что произошло в тот трагический день?

Эрика начала методично перечитывать все записи разговоров с Ковальской. Поначалу та и вовсе больше отмалчивалась. Записи с первых встреч были исключительно лаконичными, и писательница вспомнила, какое странное у нее тогда было чувство — сидеть и беседовать с человеком, который в основном молчит.

И только когда Эрика начала расспрашивать о детях, Лайла заговорила. Хотя о бедной дочери она все равно избегала упоминать, так что разговоры в основном вертелись вокруг Петера. Перечитывая записи, Фальк вспомнила атмосферу в комнате и выражение лица заключенной, когда та говорила о сыне. Взгляд ее прояснялся, однако в нем читались тоска и грусть. В том, как она его любила, не приходилось сомневаться. Ковальская рассказывала, какие у него были мягкие щечки, описывала его смех, его задумчивость, то, как он шепелявил, когда начал говорить, его светлую челку, падавшую на глаза, его…

Эрика вдруг замерла, а потом перечитала последний абзац. После этого она прочла его еще раз и закрыла глаза, размышляя. И вдруг словно недостающий кусочек пазла встал на место. Конечно, все это выглядело очень зыбко, но этого было достаточно, чтобы нарисовалась возможная картина. У писательницы возникло острое желание позвонить Патрику, но она решила подождать. Все-таки пока она еще не до конца во всем уверена. Есть только один способ узнать, права ли она. Только Лайла может подтвердить ее догадки.





* * *


Хедстрём ощутил напряжение, вылезая из машины перед домом Юнаса и Марты. Неужели они наконец-то получат ответы на все вопросы? В каком-то смысле это пугало Патрика. Если правда столь жестока, как он того опасался, то и им, и семьям пропавших девочек будет очень тяжело ее вынести. Но за годы работы полицейским он усвоил, что определенность всегда лучше неизвестности.

— Первым делом заберем Юнаса! — велел он Молину и Флюгаре, перекрикивая ветер. — Йоста, ты отвезешь его в участок и допросишь, а мы с Мартином начнем обыскивать строения!

Осторожно поднявшись на крыльцо, сотрудники полиции позвонили в дверь, но им никто не открыл. Машины во дворе не было, и поскольку трудно было предположить, что Юнас спит, когда Марта и Молли пропали, Патрик уже после второго звонка подергал дверную ручку. Дверь была не заперта.

— Заходим внутрь, — проговорил Хедстрём, и его коллеги последовали за ним.

В доме не горела ни одна лампа. Все было тихо, и вскоре они поняли, что там никого нет.

— Предлагаю обыскать все строения, чтобы убедиться, не находятся ли там Марта и Молли, — решил Патрик. — Затем вернемся сюда и проведем более внимательный обыск. Турбьёрн наготове, если нам потребуются услуги его команды.

— Хорошо, — проговорил Йоста, оглядывая гостиную. — Интересно, где же Юнас?

— Может быть, отправился на поиски, — ответил Хедстрём. — Или он, как мы и говорили, точно знает, где они.

Полицейские снова вышли наружу, и Патрик ухватился за перила, чтобы не упасть на скользкой лестнице, покрытой толстым слоем свежевыпавшего снега. Обведя взглядом двор, он поразмыслил и решил все же не стучать в дом Хельги и Эйнара. Они могут еще больше встревожиться и растеряться. Лучше пока спокойно осмотреть остальные строения.

— Начнем с конюшни, а потом осмотрим кабинет Юнаса, — сказал он.

— Смотрите, тут все нараспашку! — крикнул Мартин, подойдя к длинному зданию конюшни и прижавшись к его стене.

Дверь конюшни хлопала на ветру, и полицейские осторожно вошли внутрь. Там было совершенно тихо. Молин быстро прошел по проходу, заглянув в денники:

— Пусто!

Патрик ощутил, как в животе у него стал расти твердый комок. Что-то тут было не так. А что, если преступник все это время находился у них под самым носом, а они пришли за ним слишком поздно?

— Кстати, ты позвонил Палле? — спросил Йоста.

Хедстрём кивнул:

— Да, он проинформирован. Они наготове, если нам потребуется подкрепление.

— Отлично, — кивнул Флюгаре и открыл дверь, ведущую на манеж. — Здесь тоже пусто.

Тем временем их молодой коллега проверил учебный класс и кладовку с кормом, после чего снова вернулся в конюшню.

— Хорошо, теперь пойдем в консультацию Юнаса, — сказал Патрик. Он вышел на холод, и остальные полицейские последовали за ним. Снег бил им в лицо — словно крошечные гвоздики вонзались в кожу, пока они бежали через двор.

Йоста подергал дверь консультации:

— Заперто.

Он бросил вопросительный взгляд на Патрика — тот кивнул. С нескрываемым удовольствием Флюгаре отступил на пару шагов назад, принял боевую стойку и ударил ногой в дверь. Ему пришлось повторить этот маневр еще несколько раз, пока дверь не распахнулась. «Учитывая, какие там хранятся препараты, она не очень-то защищает от взлома», — подумал Хедстрём и не смог сдержать улыбку. Не каждый день увидишь, как его пожилой коллега занимается кун-фу!

Кабинет был маленьким, и они быстро осмотрели его. Перссона там не оказалось, а все вещи были в порядке и на своих местах — кроме шкафчика с медикаментами, который стоял открытым нараспашку. Некоторые полки были пусты.

Йоста оглядел содержимое шкафчика:

— Похоже, он кое-что прихватил с собой.

— Проклятье! — вырвалось у Патрика. Мысль о том, что Юнас сбежал с кетамином и другими наркотическими препаратами, очень встревожила его. — Он мог усыпить жену и дочь и похитить их.

— Чертов псих! — Флюгаре покачал головой. — А ведь казался таким нормальным! Пожалуй, это самое ужасное. Он был таким… симпатичным.

— Психопаты могут обмануть любого, — ответил Хедстрём и вышел в ночь, окинув кабинет последним взглядом.

Мартин, поеживаясь, пошел за ним.

— Что следующее? — спросил он. — Сарай или дом родителей Юнаса?

— Сарай, — ответил Патрик.

Стараясь идти как можно быстрее, все трое преодолели скользкий двор.

— Надо было взять с собой фонарики, — проворчал Хедстрём, когда они вошли в сарай. Внутри было так темно, что полицейские едва могли различить стоявшие там машины.

— Или попробуем включить свет, — предложил Молин и потянул за висевшую у стены веревку.

Слабый голубоватый свет осветил большое помещение. Тут и там с улицы намело через щели снега, однако внутри все же было теплее, поскольку стены защищали от ветра.

Мартин поежился:

— Похоже на кладбище старых машин.

— Нет-нет, это очень хорошие машины. Немного любви и заботы — и каждая из них может превратиться в настоящее сокровище, — возразил Йоста, проводя рукой по капоту ближайшего к нему «Бьюика».

Он принялся бродить среди машин, озираясь по сторонам. Его коллеги занялись тем же самым и некоторое время спустя смогли констатировать, что и этот визит ничего не дал. Патрик почувствовал, что падает духом. Может быть, стоит поторопиться заявить Юнаса в розыск? Во всяком случае, здесь его нет — если только он не спрятался в доме своего отца. Однако Хедстрёму в это почему-то не верилось. Скорее всего, в том доме находятся сейчас только Хельга и Эйнар, и они наверняка спят.

— Ну что ж, придется разбудить его родителей, — сказал Хедстрём, дернув за грязную веревку, так что свет снова погас.

— Что мы им скажем? — спросил Мартин.

Патрик задумался. Это был очень важный вопрос. Как рассказать родителям, что, предположительно, их сын — психопат, похитивший и замучивший нескольких юных девушек? В полицейской академии их такому не обучали.

— Посмотрим, как пойдет, — проговорил он наконец. — Они знают, что мы ищем Марту и Молли, а теперь еще и Юнас пропал.

Полицейские еще раз пересекли двор, на котором завывал ветер. Хедстрём постучал во входную дверь старших Перссонов — жестко и решительно. Ничего не произошло, и он еще сильнее забарабанил в дверь кулаком. На втором этаже зажегся свет — вероятно, в спальне, но никто так и не спустился и не открыл неожиданным гостям.

— Ну что, войдем? — неуверенно спросил Молин.

Патрик дернул дверь — и она оказалась открытой. Привычка сельских жителей запирать двери только в виде исключения иногда сильно облегчала работу полиции. Хедстрём вошел в холл.

— Есть кто дома? — крикнул он в темноту.

— Кто там приперся, черт вас подери?! — донесся со второго этажа злобный крик. Полицейским тут же стало ясно, в чем дело. Эйнар был дома один, поэтому никто не смог открыть дверь.

— Полиция. Мы сейчас поднимемся. — Патрик сделал знак Йосте следовать за ним, негромко сказав Мартину: — Осмотрись тут, пока мы беседуем с Эйнаром.

— А где же Хельга? — спросил Молин с удивлением.

Хедстрём только покачал головой: его волновал тот же вопрос. Где могла находиться хозяйка дома?

— Чем вы вообще занимаетесь? Что за манера будить людей посреди ночи?! — прошипел Эйнар, полулежавший на кровати, взъерошенный, в одних трусах и майке, когда двое сотрудников полиции вошли в его комнату.

Патрик проигнорировал его вопрос:

— Где Хельга?

— Она спит вон там! — Перссон указал на закрытую дверь по другую сторону коридора.

Йоста прошел туда и открыл дверь, после чего заглянул внутрь и покачал головой:

— Там никого нет, и постель не разобрана.

— Какого дьявола?! Где же она? Хельга-а-а-а! — проревел Эйнар, и лицо у него побагровело.

Хедстрём внимательно оглядел его:

— Стало быть, ты не знаешь, где она?

— Нет, знай я это, я бы сказал. С какой стати она где-то бегает по ночам?

Струйка слюны выкатилась изо рта старика и потекла ему на грудь.

— Может быть, она отправилась на поиски Марты и Молли? — предположил Патрик.

Эйнар фыркнул:

— Просто черт знает что, какую панику из-за этого подняли! Сами вернутся, вот увидишь. Меня бы не удивило, если бы Марта разозлилась на какую-нибудь ерунду, которую Юнас сделал или не сделал, и решила спрятаться от него вместе с Молли, чтобы наказать его. Бабы вечно такими глупостями занимаются!

Слова его были проникнуты презрением, и у Патрика здорово чесался язык сказать, что он думает по этому поводу.

— Так тебе не известно, где Хельга? — терпеливо повторил он. — И где Молли с Мартой?

— Нет, я же сказал! — прорычал больной, стукнув ладонью по одеялу.

— И где Юнас? — продолжил расспросы Хедстрём.

— Что, он тоже пропал? — удивился Перссон. — Нет, я понятия не имею, где он может быть.

Он поднял глаза к небу, однако от Патрика не ускользнуло, что старик бросил поспешный взгляд в окно.

И вдруг полицейского охватило чувство спокойствия — как бывает, когда находишься в самом эпицентре шторма. Он обернулся к Йосте:

— Думаю, Нам следует еще раз осмотреть сарай.





* * *


Воздух был затхлым, и кругом пахло плесенью. Отвратительный сладковатый запах заполнял ноздри. Молли казалось, что она вот-вот задохнется, и девочка сглатывала, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту. Трудно было сохранять спокойствие, как того требовала Марта.

— Почему мы здесь? — в тысяча первый раз спросила она, обращаясь в темноту.

Но и на этот раз ответа не последовало.

— Не трать силы, — ответила в конце концов ее мать.

— Но нас держат здесь как в плену! Кто-то засадил нас сюда — и это, должно быть, тот же маньяк, который похитил Викторию, а я слышала, что с ней случилось. Не понимаю, как ты можешь не бояться! — Молли сама услышала, как слабо прозвучал ее голос. Она всхлипнула и уронила голову на колени. Цепь натянулась, и юная пленница подвинулась ближе к стене, чтобы кандалы не давили ей на лодыжки.

— Это все равно ничего не даст, — ответила Марта, в точности так же, как она повторяла в последние несколько часов.

— Что же нам делать? — снова всхлипнула ее дочь, дернув за цепь. — Мы умрем от голода и сгнием здесь!

— Не драматизируй. Нам помогут.

— Откуда ты можешь это знать? Пока что никто не появлялся!

— Я верю, что все разрешится. И я не такой избалованный ребенок, как некоторые, привыкший получать все на блюдечке с голубой каемочкой, — прошипела фру Перссон.

Молли тихо заплакала. Хотя она и знала, что Марта ее не любит, ей все же сложно было понять, как мать может оставаться настолько равнодушной в такой ужасной ситуации.

— Ну ладно, это было неудачно сказано, — проговорила женщина более мягким тоном. — Просто кричать и ругаться бессмысленно. Лучше сохранить силы в ожидании, что кто-нибудь появится и спасет нас.

Девочка замолчала, слегка растроганная. В устах Марты это звучало почти как «прости» — на большее она была не способна.

Некоторое время они сидели молча, но потом младшая Перссон собралась с духом.

— Почему ты никогда меня не любила? — спросила она тихо. Ей давно хотелось задать маме этот вопрос, но она все не решалась. И только теперь, под покровом темноты, он уже не казался подростку таким пугающим.

— Я не гожусь на роль матери, — отозвалась Марта, и Молли различила в темноте, как она пожала плечами.

— Но тогда зачем ты завела ребенка? — удивилась девочка.

— Потому что так хотел твой папа. Он желал видеть себя в ребенке.

— Но тогда он, наверное, мальчика хотел?

Дочь Марты удивлялась собственной дерзости. Все вопросы, таившиеся где-то в глубине ее души, словно упакованные в маленькие твердые пакетики, теперь разворачивались. Она спросила, не ощущая обиды, словно речь шла и не о ней. Просто ей нужно было это знать.

— До твоего рождения он наверняка желал мальчика. Но когда ты родилась, он был очень рад дочери, — рассказала ее мать.

— Приятно слышать, — с иронией произнесла Молли. Она не пыталась выразить сожаления. Все было так, как было.

— Я делала все, что могла, но я не создана для того, чтобы иметь детей, — призналась фру Перссон.

Странно, что их первый откровенный разговор происходил в тот момент, когда, возможно, было уже поздно что-то менять в отношениях. Но теперь у них обеих уже не было причин что-то скрывать — наверное, это и требовалось, чтобы они перестали притворяться.

— Откуда ты так точно знаешь, что нас спасут? — всхлипнула Молли.

Она все больше мерзла на холодном полу, да еще и мочевой пузырь начал напоминать о себе. Мысль о том, что ей придется мочиться под себя, вызывала у девочки панику.

— Просто знаю — и все, — ответила Марта, и словно в ответ на это ее самоуверенное заявление до них донесся звук открываемой двери.

Младшая Перссон вжалась в стену:

— А что, если это он? А если он сделает с нами что-то плохое?!

— Успокойся, — велела ей мать. И впервые с того момента, как она проснулась в полной темноте, Молли почувствовала на своей руке ее ладонь.





* * *


Мартин и Йоста стояли словно парализованные у стены комнаты. Они не знали, как обращаться с тем неприкрытым злом, которое смотрело им прямо в лицо.

— Дьявольское отродье! — пробормотал Флюгаре. Трудно сказать, в который уже раз он это повторял, но Молин мог только согласиться с ним.

Никто из них до конца не поверил Патрику, когда тот, выйдя из комнаты Эйнара, заявил, что в сарае что-то есть. Однако коллеги помогли ему еще раз обыскать сарай, на этот раз более пристально, и когда он обнаружил люк в полу под одной из машин, все их возражения смолкли. В надежде отыскать Молли и Марту Хедстрём рывком открыл люк и поспешил вниз по узкой лестнице, ведущей во тьму. Освещение внизу было весьма слабым, и Патрику трудно было разглядеть что бы то ни было, однако вскоре он констатировал, что там никого нет и что надо вызывать криминалистов. А им самим придется пока подождать в сарае.

Теперь же Турбьёрн Рюд и его команда прибыли на место, и комната была освещена прожекторами, словно сцена. После того как они исследовали следы на лестнице и на полу, Хедстрём смог спуститься, а за ним последовали и Йоста с Мартином.

Молин услышал, как его старый коллега хватает ртом воздух, когда они спустились в комнату, и сам был глубоко шокирован зрелищем, которое ему там открылось. Пустые стены, утоптанный земляной пол, грязный матрас с темными пятнами на нем — судя по всему, запекшаяся кровь… Посреди комнаты стоял шест, а вокруг него были укреплены две толстые веревки, также забрызганные кровью. Затхлый воздух пах гнилью.

Голос Турбьёрна отвлек его от жутковатых мыслей:

— Здесь что-то стояло — вполне возможно, что это был штатив от видеокамеры.

— Стало быть, кто-то снимал на пленку то, что тут происходило, — Патрик вытянул шею, чтобы увидеть, куда именно показывает эксперт.

— Похоже на то. Вы не обнаружили записей? — уточнил Рюд.

— Нет, — ответил Хедстрём, качая головой. — Но, может быть, они хранились прямо здесь?

Он подошел к грязной этажерке, стоявшей у стены, а за ним к ней приблизился и Мартин. На одной из полок отчетливо виднелось пространство, свободное от пыли, а рядом валялся пустой футляр от диска.

— Должно быть, он забрал их отсюда и взял с собой, — сказал Молин. — Вопрос только в том, куда.

— Да. И еще — с ним ли Молли и Марта? — добавил Патрик.

Его молодой коллега почувствовал, как тошнотворная атмосфера подземелья отнимает у него силы.

— Где они могут быть, черт подери?! — воскликнул он нервно.

— Понятия не имею, — отозвался Хедстрём. — Но мы должны найти его. И его жену с дочерью тоже.

Мартин видел, как он стиснул зубы, чтобы сдержать свои чувства.

— Ты думаешь, что он мог… — начал было Молин, но не договорил.

— Не знаю. Я уже больше ничего не знаю. — Отчаяние в голосе Патрика заставило Молина почти упасть духом, но он прекрасно понимал коллегу. Правда, они совершили прорыв в ходе следствия, но пока им не удалось самое главное — обнаружить местонахождение Молли и Марты. А учитывая то, что они нашли здесь, можно было предполагать, что мать и дочь в руках у очень больного человека.

— Идите посмотрите на одну вещь! — позвал их Турбьёрн, к тому времени уже поднявшийся обратно в сарай.

— Идем! — откликнулся Патрик, и все трое снова взобрались вверх по лестнице.

— Ты был абсолютно прав, — сказал Рюд Хедстрёму, быстрым шагом направляясь к дальнему концу сарая, где стоял вагончик для перевозки лошадей. Он был больше и прочнее, чем многие другие, какие Мартину доводилось видеть на дорогах, и, если задуматься, куда вместительнее, чем требовалось, если возить с собой только одну лошадь, как это делала семья Перссон.

— Смотрите. Вагончик перестроен. С одной стороны, где лошадь не стояла, пол приподнят, так что внизу образовалось пустое пространство — достаточное для транспортировки человека не самого большого роста, — показал криминалист. — Можно подумать, что кто-то должен был заметить это раньше, но в этом месте было навалено сено, и, возможно, у матери и дочери Перссона мысли были заняты совсем другими вещами.

— Как, черт подери?.. — Йоста не сводил с Патрика и Турбьёрна удивленного взгляда.

— Я задумался над тем, как Юнас доставлял сюда девушек. Машина отпадала, так как Молли и Марта тоже были с ним. Стало быть, вагончик для перевозки лошадей был единственным вариантом, — объяснил эксперт.

— Да, ясное дело!

Мартин чувствовал себя дураком из-за того, что сам до этого не додумался, но все произошло так быстро, что молодой человек не успевал осмыслить новую информацию. Детали проявились позже, когда картина происшедшего стала постепенно проясняться.

— Поищите все возможные улики, доказывающие, что там перевозили людей, — сказал Патрик. — Нам понадобится немало доказательств. Юнас — хитрая лиса, раз ему удалось все это проделывать и ни разу нигде не проколоться.

— Да, сэр, — ответил Турбьёрн без всякой иронии.

Всем им было не до шуток, а Молину и вовсе хотелось плакать. Плакать из-за того, какие злые люди живут на свете — и как они, прикрываясь своей внешней нормальностью, творят такие ужасные вещи.

Присев на корточки, он заглянул в пространство на дне вагончика. Снаружи было темно, а лампочки в сарае светили слабо, но привезенные криминологами прожекторы хорошо освещали все вокруг.

— Представить себе — очнуться в такой щели! — молодой человек почувствовал, как приступ клаустрофобии сдавил ему грудь.

— Думаю, он предварительно усыплял их своим снотворным. Видимо, из практических соображений — а также чтобы Молли и Марта ничего не услышали, — предположил Рюд.

— Он возил с собой собственную дочь, когда похищал девушек того же возраста, что и она, — сказал Йоста без всякого выражения, просто констатируя факт. Он стоял позади всех, сложив руки на груди, и его взгляд говорил о том, что он все еще не верит своим глазам.

— Мы должны найти фильмы, — произнес Патрик.

— И Юнаса, — добавил Мартин. — Может быть, он почувствовал, что его вот-вот выведут на чистую воду, и сбежал за границу? Но где в таком случае Марта и Молли? И Хельга?

Хедстрём покачал головой. Лицо его посерело от усталости. Он еще раз оглядел тесное пространство под дном вагончика.

— Не знаю, — повторил он в очередной раз.





* * *


— Наконец-то ты пришел! — воскликнула Марта, когда зажегся свет и шаги достигли нижней ступеньки.

— Я торопился, как только мог. — Ее муж опустился на колени и обнял ее. Как всегда, у обоих возникло чувство, что они слились воедино.

— Юнас! — закричала Молли, но ее отец даже не пошевелился. Лишь спустя несколько секунд он выпустил из объятий Марту и повернулся к дочери:

— Успокойся. Я сейчас освобожу вас.

Девочка начала истерично рыдать, и у ее матери возникло желание залепить ей увесистую оплеуху. Ведь теперь уже все хорошо! Они свободны — о чем все это время ныла дочь. Сама же Марта ни секунды не волновалась. Она знала, что Юнас найдет их.

— Что тут делает бабушка? — проговорила Молли сквозь слезы.

Глаза ее родителей встретились. Младшая фру Перссон вычислила все за долгие часы, проведенные в подземелье. Сладкий чай, которым угостила их Хельга, то, как после этого все резко погрузилось в темноту… Поразительно, как свекрови удалось запихнуть их с Молли в машину, а потом притащить сюда! Однако женщины куда сильнее, чем принято думать, и долгие годы работы по хозяйству придали старшей фру Перссон сил, которые для этого потребовались.

— Бабушке пришлось приехать сюда со мной. Ведь у нее ключи, не так ли? — Юнас протянул руку в сторону матери, которая молча стояла позади него с равнодушным выражением лица.

— Иным способом было нельзя. Ты сам понимаешь, — произнесла она тихо. — Полиция села тебе на хвост, и я должна была сделать что-то, чтобы снять с тебя подозрения.

— Ты пожертвовала моей женой и дочерью, — ответил ее сын.

После секундного колебания Хельга засунула руку в карман и достала два ключа. Перссон вставил один из них в замок наручников Марты. Он не подошел, но зато второй ключ с легким щелчком отпер наручники, и женщина стала массировать запястья.

— Черт, как больно! — проговорила она, поморщившись, а затем, встретившись глазами с Хельгой, порадовалась выражению страха, промелькнувшему в глазах старой женщины.

Юнас подошел к Молли и опустился на четвереньки. Ему трудно было вставить ключ, потому что девочка цеплялась за него и плакала у него на плече.

— Она не твоя, — тихо проговорила старшая фру Перссон.

Марта вытаращила на нее глаза. Больше всего ей хотелось кинуться вперед и заставить старуху замолчать, но она решила сохранять спокойствие и подождать дальнейшего развития событий.

— Что? — Юнас вырвался из рук Молли, так и не отомкнув ее кандалов.

— Она не твоя дочь. — Хельга уже не могла скрывать, с каким удовольствием произносит эти слова.

— Ты врешь! — воскликнул мужчина, выпрямляясь во весь рост.

— Спроси ее, и узнаешь, — ответила его мать, указывая на Марту. — Мне ты можешь не верить, но спроси ее.

Ее невестка мгновенно оценила все возможные пути к отступлению. Разные стратегии и варианты лжи пронеслись в ее мозгу, но все было напрасно. Она могла солгать в глаза любому, не моргнув и глазом, но с Юнасом все было по-другому. Правда, ей пришлось жить с этой ложью пятнадцать лет, но сейчас она не смогла бы солгать ему.

— Не факт, что это так, — ответила Марта, не сводя глаз с Хельги. — Она может быть дочерью Юнаса.

Пожилая женщина фыркнула:

— Уж что-что, а считать я умею! Она была сделана в те две недели, когда Юнас уезжал на учебу.

— Что? Когда? — переспросил ветеринар, переводя взгляд с матери на жену.

Молли тоже стихла и растерянно смотрела на взрослых.

— Как ты это выяснила? — спросила Марта, поднимаясь. — Ведь никто ничего не знал.

— Я вас видела, — ответила ее свекровь. — Я видела вас в сарае.

— А ты видела, что я сопротивлялась? Что он взял меня силой?

— Как будто это имеет значение, — пожала плечами Хельга, оборачиваясь к сыну. — Твой отец переспал с твоей женой, пока ты был в отъезде — и именно он отец Молли.

— Скажи, что она лжет, Марта, — умоляюще проговорил Перссон, и его супруга ощутила приступ раздражения от его возмущения. Какое это имеет значение? Ясно же, что это был всего лишь вопрос времени — когда Эйнар набросится на нее. Это даже Юнас должен был бы понять. После всего, что произошло, он хорошо знает своего отца. То, что она забеременела, оказалось неприятной случайностью, однако ее муж никогда ничего не ставил под сомнение, никогда сам не сосчитал по пальцам недели, хоть и был ветеринаром — он просто признал Молли как свою дочь.

— Все так, как говорит Хельга, — призналась младшая фру Перссон. — Ты был в отъезде, а твой отец не мог устоять перед соблазном. Тебя это не должно было бы удивлять.

Она посмотрела на Молли, молча сидевшую с широко раскрытыми глазами, на которые медленно наворачивались слезы.

— Хватит хлюпать! — шикнула на нее мать. — Ты достаточно взрослая, чтобы узнать правду, хотя лучше было бы, если бы никто из вас ничего не узнал. Но все так, как оно есть. Так что ты намереваешься предпринять, Юнас? Ты хочешь наказать меня за то, что твой отец меня изнасиловал? Я молчала ради общего блага.

— Ты больная, — проговорила Хельга, сжимая руки.

— Я — больная? — переспросила Марта, чувствуя, как в ней начинает бурлить смех. — В таком случае я бы сказала — с кем поведешься, от того и наберешься. Ты тоже не вполне здорова — учитывая то, что ты сделала.

Она указала на кандалы, по-прежнему державшие Молли.

Перссон стоял молча, глядя на жену, и дочь схватила его за ногу:

— Пожалуйста, освободи меня! Мне страшно!

Он резко сделал шаг вперед, так что руки девочки разжались. Она громко всхлипывала, продолжая тянуться к нему:

— Я не понимаю, о чем вы говорите, но мне страшно!.. Освободите меня!

Юнас подошел к Марте, и она вгляделась в его лицо, которое теперь было так близко к ней. Потом женщина почувствовала, как он приложил руку к ее щеке. Их единство осталось нерушимым. Оно существовало и всегда будет существовать.

— Это не твоя вина, — сказал Перссон. — Ты ни в чем не виновата.

Некоторое время он стоял, гладя супругу по щеке. Марта ощущала силу, исходившую от него — ту дикую необузданную силу, которую она почувствовала в нем с самой первой их встречи.

— Нам надо кое-что сделать, — сказал ветеринар, пристально глядя ей в глаза.

Она кивнула:

— Да, надо.





* * *


Впервые за долгое время Анна спала глубоко и без сновидений — естественно, когда ей удалось заснуть. Накануне они с Даном проговорили несколько часов и пришли к выводу, что надо дать ранам затянуться, хотя это и потребует времени. Оба решили, что останутся вместе.

Повернувшись на бок, она протянула руку к Дану. Он лежал рядом и теперь не отвернулся, а взял ее руку и приложил к своей груди. С улыбкой она ощущала, как тепло распространяется по ее телу, до самых пяток, разливается у нее в животе, и… Женщина выскочила из постели, побежала в туалет и едва успела поднять крышку унитаза, как ее вывернуло наизнанку.

— Любимая, что с тобой? — взволнованно спросил Дан, остановившись в дверях. Несмотря на неприятную ситуацию, на глаза у его жены навернулись слезы счастья от того, что он назвал ее любимой.

— Мне кажется, у меня кишечный грипп, — сказала Анна. — Это у меня уже давно.

Она поднялась на дрожащих ногах, пустила воду в раковине и прополоскала рот. Во рту все еще ощущался неприятный привкус, так что она намазала пасту на щетку и принялась чистить зубы.

Дан встал позади нее, глядя на ее отражение в зеркале:

— Как давно?

— Точно не помню, но последние недели две меня то и дело тошнит. Такое ощущение, что болезнь все не может разгуляться по-настоящему, — ответила она со щеткой во рту и почувствовала на плече руку супруга.

— Но ведь с кишечным гриппом такого вроде бы не бывает. Ты не задумывалась о другой альтернативе?

Их взгляды встретились в зеркале, и Анна замерла. Выплюнув пасту, она обернулась к любимому и уставилась на него.

— Когда у тебя в последний раз были месячные? — спросил он напрямик.

Она напряженно задумалась:

— Не помню… Давно… Но я думала, что все это… от стресса. Ты думаешь, что… ведь это было всего один раз!

— Одного раза вполне достаточно, ты прекрасно знаешь, — ответил мужчина, улыбнувшись и погладив ее по щеке. — Согласись, было бы здорово, если бы это оказалось так?

— Да, — проговорила женщина и почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы. — Это было бы чудесно.

— Хочешь, поеду в аптеку и куплю тест?

Анна молча кивнула. Ей не хотелось обманывать себя пустыми надеждами, если речь идет об обычном кишечном гриппе.

— Хорошо, я поеду прямо сейчас, — сказал Дан и поцеловал ее в щеку.

В ожидании она уселась на кровать, прислушиваясь к своему телу. И правда, грудь у нее болела и набухла, да и живот тоже слегка увеличился. Неужели новая жизнь могла зародиться среди того унылого пейзажа, в который превратилось ее тело? Если это так, она готова была поклясться никогда ничего не принимать как данность, никогда не рисковать потерять нечто столь дорогое.

Дан, вбежавший, чуть запыхавшись, в комнату, отвлек ее от этих мыслей.

— Вот, — сказал он, протягивая жене аптечный пакетик.

Дрожащими руками она достала коробочку и, бросив на супруга полный паники взгляд, пошла в ванную. Усевшись на унитаз и держа полоску между ног, Анна постаралась попасть куда надо. Потом она положила полоску на край раковины и стала мыть руки. Они все еще дрожали, и женщина не могла оторвать глаз от маленького окошка, которое должно было показать, изменится ли их будущее, ожидать ли им появления новой жизни.

Она слышала, как открылась дверь. Дан вошел, встал позади супруги и обнял ее. Вместе они смотрели на полоску теста. И ждали.





* * *


Эрика проспала лишь несколько часов, забывшись тревожным сном. На самом деле ей хотелось отправиться в тюрьму немедленно, но она понимала, что не сможет встретиться с Лайлой раньше десяти, если о визите не было объявлено заранее. Кроме того, сперва надо было отвезти детей в садик.

Писательница вытянулась на кровати. От усталости ее тело было вялым и непослушным. Она ощупала рукой пустое место рядом с собой. Патрик все еще не вернулся домой, и его жена очень хотела бы знать, что произошло там, на ферме, нашли ли они Молли и Марту и что сказал Юнас. Но ей не хотелось звонить супругу и отвлекать его, несмотря даже на то, что ей и самой было что ему рассказать. Авось он будет доволен ее вкладом в расследование! Иногда ее любимый сердился, что она лезет в его работу, но больше от того, что он тревожился за нее. А на этот раз он сам попросил ее о помощи. Да и что ей сейчас может угрожать? Эрика только переговорит с Лайлой и после этого передаст все сведения Патрику, чтобы он использовал их в расследовании.

В одной ночной рубашке, со взъерошенными после сна волосами, она тихо вышла из комнаты и бесшумно спустилась по лестнице. Краткие минуты тишины, возможность спокойно выпить чашку кофе, пока дети не проснулись, были для нее на вес золота. Фальк взяла с собой несколько распечаток, чтобы снова прочесть их. Перед визитом следовало хорошо подготовиться. Однако она мало что успела сделать, когда со второго этажа раздались возгласы проснувшихся малышей. Вздохнув, писательница встала, чтобы пойти наверх и заняться своими не в меру бодрыми отпрысками.

Закончив утренние процедуры и отправив детей в садик, она получила еще часок свободного времени и решила перепроверить еще кое-что. Войдя в кабинет, женщина снова остановилась перед картой. Долгое время она стояла, не замечая никакой закономерности, но потом прищурилась — и рассмеялась от неожиданности. Как она могла не заметить это раньше! Ведь все так просто!

Сняв трубку, Фальк позвонила Аннике в участок. Закончив разговор пять минут спустя, она была еще больше уверена в своей догадке.

Картина все больше прояснялась, и если Эрика расскажет то, что выяснилось вчера, то Лайла просто не сможет дальше молчать. На этот раз ей придется рассказать всю историю.

Преисполненная надежд, женщина вышла на улицу и села в машину. Прежде чем стартовать, она еще раз убедилась, что не забыла открытки. Они пригодятся ей, чтобы заставить Ковальскую раскрыть те тайны, которые та носила в себе столько лет.

Приехав в тюрьму, писательница заявила о своем прибытии дежурному:

— Я хотела бы встретиться с Лайлой Ковальской. Я не договаривалась о сегодняшнем визите, но не могли бы вы узнать — может быть, она все равно согласится меня принять? Я хотела бы поговорить с ней об открытках.

Стоя в ожидании у решетки ворот, Эрика затаила дыхание. Вскоре механизм загудел, ворота открылись, и она с бьющимся сердцем направилась к зданию. В крови гулял адреналин, заставляя ее дышать часто и поверхностно — ей пришлось остановиться и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Теперь речь шла не только о давнем убийстве, но и о пяти похищенных девочках.

— Что тебе нужно? — спросила Лайла, когда ее посетительница вошла в комнату для свиданий. Она стояла спиной к ней, глядя в окно.

— Я видела открытки, — сказала Фальк. Она села, достала их из сумочки и разложила на столе. Заключенная стояла неподвижно, и солнце просвечивало сквозь ее коротко подстриженные волосы, так что кожа ее головы была хорошо видна.

— Их не должны были хранить. Я ясно просила их выбросить, — произнесла она тихо.

Тон у нее был не сердитый, а скорее обреченный, и Эрике даже почудился в нем призвук облегчения.

— Их не выбросили. И мне кажется, ты знаешь, кто их послал и зачем, — сказала она Ковальской.

— Я догадывалась, что ты рано или поздно что-то учуешь. Наверное, в глубине души я даже на это надеялась. — Лайла повернулась и медленно опустилась на стул напротив писательницы. Некоторое время она сидела неподвижно, разглядывая свои руки, лежавшие на столе.

— Ты не решалась рассказать, потому что открытки были скрытой угрозой. В них содержался посыл, который могла понять только ты. Так? — спросила Фальк.

— Да. Да и кто бы мне поверил? — Ковальская пожала плечами, и ее руки чуть заметно задрожали. — Я вынуждена была защищать то единственное, что у меня осталось. Единственное, что для меня еще имеет значение.

Она подняла свои холодные голубые глаза и посмотрела на Эрику.

— Ты ведь тоже это знаешь, не так ли? — добавила она.

— Петер жив, и у тебя есть основания полагать, что он в опасности, да? И именно его ты пытаешься защитить? Да, я догадалась, — подтвердила ее мысли посетительница. — И мне кажется, что вы с сестрой куда ближе друг другу, чем стараетесь показать. А разрыв отношений между вами — всего лишь дымовая завеса, чтобы скрыть, что она забрала к себе Петера, когда умерла ваша мать. — Эрика улыбнулась. — В одной из наших бесед ты упомянула, что твой сын шепелявил, а когда я звонила твоей сестре, мне ответил мужчина, который представился как ее сын. Он тоже шепелявил — поначалу мне показалось, что это легкий испанский акцент. Прошло немало времени, прежде чем я это связала — и то наугад.

— Какой у него был голос? — спросила заключенная.

Сердце у Эрики сжалось, когда она осознала, что Лайла все эти годы не видела сына и не разговаривала с ним. Повинуясь внезапному чувству, она положила ладонь на руку Ковальской:

— Он показался мне очень приятным и симпатичным. А на заднем плане я слышала голоса его детей.

Лайла кивнула, не отдернув руку. Глаза ее увлажнились, и писательница увидела, что она борется со слезами.

— Он вернулся домой и нашел бабушку, мою мать, убитой. Он догадался, кто это сделал, и понял, что ему самому угрожает опасность. Тогда он связался с моей сестрой, которая помогла ему перебраться в Испанию. С тех пор она воспитывала его как собственного сына, — вздохнула Лайла.

— Но как ему удавалось все эти годы обходиться без удостоверения личности и других документов? — удивилась Эрика.

— Муж Агнеты — высокопоставленный политик. Ему каким-то образом удалось раздобыть для Петера новые документы, по которым он был записан как их сын.

— Ты поняла, как связаны почтовые штемпели на открытках? — спросила Фальк.

Лайла изумленно посмотрела на нее и высвободила руку:

— Нет, я о них даже не подумала. Знаю только, что каждый раз, когда кто-то исчезал, мне приходила открытка, а несколько дней спустя я получала письмо с газетными вырезками.

— Да что ты говоришь! А откуда они были посланы?

Эрика не могла скрыть своего удивления. Об этом она даже не подозревала!

— Понятия не имею. Отправитель указан не был, и я выбросила конверты. Но адрес был отпечатан штампом, как на открытках. Само собой, я испугалась до смерти. Я поняла, что укрытие Петера обнаружено и что он, возможно, станет следующей жертвой. Сюжеты на открытках я не могла истолковать иначе.

— Понимаю. Но как ты объясняла для себя газетные вырезки? — спросила писательница, с любопытством глядя на Ковальскую.

— Я видела только один вариант. Что Девочка жива и хочет отомстить мне, отнять у меня Петера. Вырезки из газеты — это всего лишь способ показать мне, на что она способна, — отозвалась та.

— Когда ты поняла, что она жива? — чуть слышно спросила Эрика, однако ее вопрос эхом разнесся по комнате.

Лайла подняла на нее свои голубые глаза — и в ее взгляде отразились все долгие годы тайн, скорби, потерь и гнева.

— Когда она убила мою мать, — ответила она еле слышно.

— Но зачем она это сделала?

Фальк ничего не записывала: она просто сидела и слушала. Ее уже не волновало, соберет ли она материал для своей книги. Она даже не была уверена, что у нее хватит сил эту книгу написать.

— Кто знает? — Ковальская пожала плечами. — Из мести? Потому что ей так захотелось и она получала от этого удовольствие? Я никогда не понимала, что происходило у нее на душе. Она была как инопланетянка, устроенная не так, как все мы.

— Когда ты заметила, что с ней что-то не так?

— Рано, почти с самого начала. Мамы всегда чувствуют, когда с их детьми что-то не так. И все же я не…

Она отвернулась, но Эрика успела увидеть боль в ее взгляде.

— Но почему?.. — Писательница даже не знала, как сформулировать то, что хотела сказать. Задавать вопросы было нелегко, но понять ответы на них при всех обстоятельствах было еще труднее.

— Мы поступали неправильно. Я знаю. Но мы просто не знали, как себя вести. А Владек был родом из другого мира с другими привычками и представлениями. — Заключенная умоляюще посмотрела на Эрику. — Он был добрым человеком, но столкнулся с тем, с чем не мог справиться. А я ничего не делала, чтобы помешать ему. Все становилось все хуже и хуже, наше незнание и страх брали верх над доводами разума, и я могу сказать, что под конец я просто ненавидела ее. Я ненавидела собственного ребенка.

Лайла всхлипнула.

— Что ты почувствовала, когда поняла, что она жива? — осторожно спросила Фальк.

— Я оплакивала ее, когда узнала, что она погибла. Верь мне, это правда. Хотя я скорее оплакивала ту дочь, которой у меня никогда не было.

Ковальская взглянула в глаза Эрике, сделала глубокий вдох и продолжила:

— Но моя скорбь стала еще больше, когда я поняла, что она жива и убила мою мать. Единственное, о чем я могла молиться, — чтобы она не отняла у меня еще и Петера.

— Ты знаешь, где она?

Лайла энергично покачала головой:

— Нет. Для меня она — всего лишь злая тень, которая крадется где-то там, снаружи.

Но тут ее глаза сузились.

— А ты знаешь? — спросила она посетительницу.

— Я не знаю, но у меня есть кое-какие подозрения. — Эрика разложила открытки на столе оборотной стороной вверх. — Вот, смотри. Все открытки отправлены между тем местом, где пропала одна из девушек, и Фьельбакой. Я обнаружила это, поскольку нанесла все точки на карту.

Ковальская посмотрела на открытки и кивнула:

— Хорошо, но что все это означает?

Писательница поняла, что начала не с того конца.

— Так вот, полиция недавно выяснила, что в тот день, когда девушки были похищены, в той местности, где они пропали, проходили соревнования по конному спорту, — стала рассказывать она. — Поскольку Виктория пропала по дороге домой из конюшни Марты и Юнаса, они с самого начала фигурировали в материалах следствия. Когда оказалось, что соревнования — общий знаменатель, да я еще обратила внимание на почтовые штампы, у меня возник вопрос…

— Какой? — едва дыша, произнесла Лайла.

— Обязательно расскажу, но прежде я хочу услышать, что же произошло в тот день, когда был убит Владек.

Поначалу в комнате повисла долгая пауза. А потом заключенная начала свой рассказ.





* * *


Фьельбака, 1975 год



Это был самый обычный день — такой же, как все остальные, мрачный и исполненный безнадежности. Перед этим Лайла провела очередную бессонную ночь, когда минуты медленно и вязко тянулись одна за другой.

Девочка провела ночь в подвале. Грусть Ковальской из-за необходимости запирать ее там улеглась. Все мысли о том, что надо защищать ее, что это долг матери — защищать своего ребенка, сменились облегчением от того, что не надо каждую секунду бояться. Тот, кого Лайла должна защитить, — это Петер.

О своих собственных ранах она уже давно не печалилась. С ней Девочка пусть делает что хочет. Но мрачное торжество в ее глазах, когда ей удавалось причинить кому-то боль, пугало — его невозможно было не замечать. Несколько раз в припадке ярости она наносила травмы Петеру. Он не понимал, как защититься от нее, и один раз она вывихнула ему руку. Кричащий, напуганный, мальчик прижимал руку к телу, и мать вынуждена была поехать с ним в больницу. А на следующее утро она обнаружила под его кроватью ножи.

Именно после этого Владек перешел все границы. Внезапно в подвале появилась цепь. Лайла не слышала, как он работал там, внизу, не заметила, что он нашел способ для них спать по ночам и находить покой днем. Он сказал, что это единственное решение. Недостаточно запирать Девочку в ее комнате — к тому же она должна понять, что поступает плохо. Они не умели справляться с ее приступами ярости, эти всплески невозможно было предугадать, и чем больше и сильнее она становилась, тем страшнее были нанесенные ею травмы. И, хотя Ковальская прекрасно понимала, что это безумие, у нее не хватило сил возражать.

Поначалу Девочка протестовала. Она кричала, билась и царапала отцу лицо, когда он стоически нес ее в подвал и заковывал в наручники. Промыв раны и залепив их пластырем, Владек говорил потом своим клиентам, что его поцарапала кошка. Никому и в голову не пришло усомниться в его словах.

В конце концов Девочка смирилась и перестала упираться. Безжизненно вися у Ковальского на руках, она давала посадить себя на цепь. Если они запирали ее надолго, то ставили ей воду и еду, как животному. Пока она получала удовольствие от чужой боли, крови и криков, им приходилось усмирять ее, как дикого зверя. Когда она находилась не в подвале и не в своей комнате, кто-то из них приглядывал за ней — обычно это был Владек. Несмотря на юный возраст, Девочка уже была сильной и быстрой, и он не полагался на Лайлу. А та и сама боялась, что не справится с ней, так что чаще глава семьи присматривал за Девочкой, пока Лайла занималась Петером.

Но в то утро все пошло наперекосяк. Ковальский тоже мучился по ночам бессонницей. Как раз было полнолуние, и он час за часом лежал без сна, глядя в потолок. Когда они с женой в конце концов поднялись, он был сердит и рассеян от усталости. Кроме того, в доме закончилось молоко, а поскольку Петер отказывался есть на завтрак что-то иное, кроме каши на молоке, мать усадила его в машину и уехала в «Консум», чтобы купить продуктов.

Полчаса спустя они вернулись. Держа на руках Петера, Лайла поспешила к дому. Он проголодался и слишком долго ждал завтрака.

Едва войдя в холл, она почувствовала, что что-то случилось. В доме стояла странная тишина. Окликнув Владека, женщина не получила ответа. Она посадила Петера на пол и поднесла палец к губам, чтобы показать, что он должен молчать. Он посмотрел на нее встревоженно, но повиновался.

Осторожным шагом Ковальская вошла в кухню. Там было пусто, а на столе стояли остатки завтрака. Пустая чашка Владека и пустая чашка Девочки.

И тут она услышала из гостиной голос. Высокий монотонный девичий голос быстро что-то бормотал. Лайла попыталась разобрать слова. Лошади, львы, огонь — это были рассказы о цирке, которыми завораживал их Владек.

Женщина начала медленно двигаться в ту сторону. Внутри ее росла уверенность, что случилось что-то плохое. За несколько шагов до двери она заколебалась: ей не хотелось заглядывать в комнату, но обратного пути не было.

— Владек! — шепотом позвала Ковальская, понимая, что зовет напрасно.

Она шагнула к дивану и не смогла сдержать крика. Он вырвался у нее из груди, из легких и сердца, и заполнил собой всю комнату.

Девочка гордо улыбалась. Она, кажется, даже не отреагировала на крик, а, склонив голову набок, смотрела на мать, наслаждаясь ее реакцией. Она была счастлива. Впервые Лайла увидела в глазах дочери выражение счастья.

— Что ты натворила?! — Голос женщины сорвался. Она шагнула вперед на непослушных ногах и положила руки на лицо Владека. Его глаза смотрели в потолок невидящим взглядом, и ей вспомнился тот день в цирке, когда их глаза встретились, и они оба сразу поняли, что их жизнь примет теперь новый оборот. Знай они тогда, что их ждет, — наверное, разошлись бы каждый в свою сторону и жили бы той жизнью, которая от них ожидалась. Так было бы лучше. Тогда они не произвели бы на свет этого чудовищного ребенка.

— Вот что я сделала, — ответила Девочка.

Лайла подняла глаза и посмотрела на дочь, сидевшую на ручке дивана. Ее ночная рубашка была пропитана кровью, а длинные густые темные волосы падали на спину, придавая ей сходство с троллем. Гнев, который заставил ее раз за разом всаживать нож в своего отца, уже улетучился, и она казалась спокойной и сговорчивой. Удовлетворенной.

Ковальская снова взглянула на Владека — мужчину, которого так любила. В его груди были видны колотые раны, а на шее виднелся глубокий разрез, словно на него набросили алый шарф.

— Он заснул, — сказала Девочка, подтянув колени к себе и опустив на них голову.

— Зачем ты это сделала? — спросила ее мать, но Девочка только пожала плечами.

Звук позади них заставил Лайлу обернуться. Петер вошел в гостиную и смотрел на отца. Потом перевел полный ужаса взгляд на сестру.

Девочка тоже посмотрела на него.

— Ты должна спасти меня, — сказала она.

Ковальская почувствовала, как холодок пробежал вдоль ее позвоночника. Девочка обращалась к ней. Посмотрев на маленькую фигурку дочери, она попыталась внушить себе, что перед ней всего лишь ребенок. Однако ей было известно, на что способна Девочка. Собственно говоря, она всегда это знала. И поэтому теперь сразу поняла, что значат эти слова и что она должна сделать именно это: спасти ее.

Женщина поднялась:

— Пошли, я отмою кровь. А потом мне придется приковать тебя, как это делал папа.

Девочка улыбнулась. А затем кивнула и последовала за матерью.





* * *


Мелльберг вошел в кухню полицейского участка, сияя как солнце:

— Боже, какой у вас у всех усталый вид!

Патрик, к которому относились эти слова, сурово покосился на него:

— Мы работали всю ночь.

Он несколько раз моргнул — глаза были точно песком засыпаны и слипались после бессонной ночи. Однако Хедстрём вкратце рассказал начальнику о том, что произошло накануне и что они обнаружили на ферме. Бертиль плюхнулся на один из деревянных стульев, стоявших вокруг стола:

— Тогда, похоже, дело закрыто?

— Да нет, финал не такой, как мы надеялись, — возразил Патрик, вертя в пальцах чашку с кофе. — По-прежнему слишком многое висит в воздухе. Марту и Молли мы не нашли, Хельга тоже исчезла — и черт знает, куда подевался сам Юнас! А связь с убийством Ингелы Эрикссон представляется слишком зыбкой. Хотя мы можем быть почти уверены, что Юнас похитил четырех из пяти девушек, пропавших в последние годы, — однако в то время, когда была убита Ингела, он был еще ребенком. Плюс у нас еще есть убийство Лассе Ханссона. Если у Виктории был роман с Мартой, то получается, что это Марта убила его — но каким образом она это сделала? Или она рассказала о шантаже Юнасу и он взял дело в свои руки?

Мелльберг то и дело пытался что-то вставить, но Патрик не давал ему ничего сказать, пока не закончил. Лишь после этого Мелльберг получил возможность говорить и с довольным видом откашлялся:

— Мне кажется, я нашел связь между делом Ингелы Эрикссон и делом Виктории — помимо повреждений. Тут виновен не Юнас. Или, может быть, он, но только отчасти.

— Что ты говоришь?! — воскликнул Хедстрём, выпрямляясь на стуле, и почувствовал, что проснулся. Неужели возможно такое — Бертиль что-то сообразил?

— Вчера вечером я еще раз прочел материалы следствия. Помнишь, муж Ингелы Эрикссон утверждал, что в тот день к ним приезжал мужчина, откликнувшийся на объявление?

— Да… — пробормотал Патрик, ощущая, как ему хочется податься вперед и вырвать у Мелльберга то, что тот хочет сказать.

— Это было объявление о продаже машины, — сказал начальник участка. — Мужчина интересовался покупкой старых машин для последующей реставрации. Догадываешься, о ком я подумал?

Хедстрём, как наяву, увидел перед собой сарай, где они провели немало часов прошедшей ночью.

— Эйнар?! — изумленно выдохнул он.

У него в голове словно стали медленно проворачиваться шестеренки, и начала вырисовываться новая версия. Ужасная, но вполне вероятная. Он вскочил:

— Пойду скажу остальным. Мы должны снова поехать на ферму!

Усталость как рукой сняло.





* * *


Эрика неслась по дороге, которую еще не расчистили после ночной метели. Она наверняка превышала допустимую скорость, однако ей трудно было сосредоточиться на вождении. Единственное, о чем она могла думать, — о рассказе Лайлы и о том, что Луиза жива.

Несколько раз она пыталась дозвониться Патрику и сообщить о том, что ей удалось выяснить, но тот не брал трубку. Тогда женщина попыталась сама рассортировать свои впечатления, но одна мысль все время пробивалась сильнее, чем другие: Молли в опасности, если она находится с Луизой, или с Мартой, как Девочка теперь себя называет. Эрику, конечно, интересовало, почему она выбрала себе такое имя и как они с Юнасом повстречались. Какова статистическая вероятность, что две настолько дисфункциональные личности найдут друг друга? В истории есть немало примеров роковых комбинаций: Майра Хиндли и Иан Брейди, Фред и Розмари Уэст, Карла Хомолка и Пол Бернардо… Однако от этого, что называется, не легче.

У писательницы мелькнула мысль, что Патрик и его коллеги обнаружили Молли и Марту, и поэтому он не отвечал на телефон, но потом она поняла, что такое все же маловероятно. Нет-нет, в таком случае он позвонил бы ей и сообщил обо всем, пусть даже кратко, — в этом она была уверена. Стало быть, Марты и ее дочери на ферме не оказалось. Но где же они тогда могут быть?

Фальк проехала северный въезд в Фьельбаку через Мёрхульт и притормозила на узком повороте, где дорога спускалась к веренице недавно построенных лодочных домиков. Здесь было бы очень неприятно оказаться нос к носу со встречной машиной. Раз за разом перебирала она в мыслях рассказ Лайлы о том ужасном дне — о той трагедии, которая разыгралась в домике, стоявшем на отшибе. Это строение было «Домом ужасов» еще до того, как его стали так называть в народе — еще тогда, когда никто не знал правды.

Эрика изо всех сил надавила на тормоз. Машину занесло, и сердце у писательницы отчаянно забилось, пока она пыталась справиться с управлением. Потом она с досадой ударила ладонью по рулю. Как же можно быть такой дурой?! Женщина снова надавила на газ и пронеслась мимо отеля и ресторана «Рихтер», расположенного в здании бывшей консервной фабрики, с трудом сдерживаясь, чтобы не нестись, как безумная, по пустым, но очень узким улочкам Фьельбаки. Выехав за пределы поселка, она снова прибавила скорость, внушая себе, что надо быть осторожной, так как дорога очень плохая.

Не сводя глаз с дороги, Фальк еще раз позвонила мужу. Снова нет ответа. Она попыталась набрать Йосту и Мартина, но безуспешно. Должно быть, они чем-то очень заняты — ей ужасно хотелось бы знать, чем именно. После недолгих колебаний писательница снова набрала номер Патрика и наговорила на его автоответчик краткое сообщение о том, что ей стало известно и куда она направляется. Скорее всего, он будет в бешенстве, однако у нее нет выбора. Если она права, но ничего не предпримет, это может иметь катастрофические последствия. И она будет очень осторожна. Уж чему-то она научилась за все эти годы! Ей надо думать о детях. Она не будет рисковать.

Припарковав машину в стороне, чтобы не был слышен шум мотора, Фальк тихонько подкралась к дому. Он казался совершенно заброшенным, однако на снегу виднелись свежие следы шин, так что было очевидно: кто-то недавно побывал здесь. Как можно тише женщина открыла входную дверь и навострила уши. Сначала она ничего не услышала, но потом ей почудились тихие звуки. Они шли откуда-то снизу — похоже, кто-то звал на помощь.

Все мысли об осторожности тут же улетучились. Писательница кинулась к двери подвала и распахнула ее:

— Кто это? Кто там? — донесся оттуда чей-то возглас.

Она услышала панику в голосе пожилой женщины и стала отчаянно шарить по стене в поисках выключателя.

— Это Эрика Фальк, — сказала писательница. — Кто здесь?

— Это я, — раздался испуганный голос Молли. — И бабушка.

— Успокойтесь. Я сейчас зажгу свет, — сказала Эрика и выругалась, но потом все же нашла выключатель. С облегчением она повернула его, мысленно молясь о том, чтобы лампочка не перегорела. Когда зажегся свет, Фальк рефлекторно прищурилась, пока ее глаза не привыкли к яркому свету. В подвале она разглядела две фигуры, сидевшие у стены, скорчившись и прикрывая глаза ладонью.

— Боже мой! — воскликнула Эрика, сбегая вниз по крутой лестнице. Она кинулась к Молли, которая, всхлипывая, вцепилась в нее обеими руками. Женщина дала ей поплакать у себя на плече, прежде чем нежно высвободилась из ее объятий.

— Что здесь произошло? Где твои мама и папа? — спросила она перепуганную девочку.

— Не знаю, все так запуталось!.. — всхлипывая, произнесла Молли.

Писательница посмотрела на кандалы, приделанные к тяжелой цепи. Эту цепь она заметила еще в прошлый раз, когда побывала в этом подвале. Именно на этой цепи сидела много лет назад Луиза. Повернувшись к пожилой женщине, Эрика с состраданием поглядела на нее. Лицо у нее было грязным, и морщины на нем казались особенно глубокими.

— Вы не знаете, здесь есть ключи, чтобы я могла освободить вас? — спросила Фальк пленниц.

— Ключ от моих наручников лежит вон там, — ответила Хельга и указала на скамью у противоположной стены. — Если ты освободишь меня, мы сможем вместе поискать ключ от наручников Молли. От них другой ключ, и я не видела, куда он делся.

Эрику впечатлило спокойствие пожилой женщины, и она поднялась, чтобы взять ключ. У нее за спиной Молли продолжала всхлипывать и бормотала что-то, чего писательница не понимала. Держа в руке ключ, она вернулась обратно и уселась на полу рядом со старой женщиной:

— Что произошло? Где Юнас и Марта? Это они приковали вас здесь? Боже мой, как можно поступить так с собственным ребенком?!

Фальк продолжала бормотать все это, возясь с замком, но внезапно осеклась. Ведь она говорила о маме и папе Молли! Какими бы они ни были и что бы ни натворили, это по-прежнему ее родители.

— Не волнуйтесь, полиция поймает их, — тихо проговорила писательница. — То, что сделал с вами и с Молли ваш сын, — ужасно, но я обещаю, что его ждет наказание, — подняла она глаза на фру Перссон. — Я знаю предостаточно, чтобы он и его жена никогда не вышли из тюрьмы.

Замок открылся, и Эрика поднялась, отряхивая колени. Затем она протянула руку, помогая пожилой женщине подняться.

— Попробуем теперь разыскать второй ключ, — проговорила она.

Бабушка Молли посмотрела на нее странным взглядом, смысл которого Фальк поняла не сразу, и тревожное чувство сдавило освободительницу изнутри. После нескольких минут молчания Хельга наклонила голову набок и произнесла на удивление спокойно:

— Юнас — мой сын. И я не могу позволить тебе испортить ему жизнь.

С неожиданной быстротой она наклонилась, схватила лопату, лежавшую на полу, и вскинула ее над головой. Последнее, что услышала Эрика, был истошный крик Молли — и все погрузилось в темноту.





* * *


Странное чувство охватило полицейских, когда они вернулись на ферму, где провели много часов в свете прожекторов, открывших им страшную правду. Там было тихо. Лошадей уже поймали, однако не вернули в конюшню — крестьяне с окрестных хуторов на время оставили их у себя. Хозяева животных пропали, так что другого решения пока не было.

— Раз мы теперь все знаем, нам, наверное, нужно выставить караул, — произнес Йоста, когда они шли по пустому двору.

— Согласен, — кивнул Мелльберг.

Патрик тоже кивнул. Задним числом легко проявлять мудрость — однако Йоста был прав. Свежие следы шин вели к дому Эйнара и Хельги, а также оттуда. Зато перед домом Юнаса и Марты не было никаких следов — ни от людей, ни от машин. Может быть, они подумали, что кто-то из полицейских остался охранять дом. Патрика охватило неприятное предчувствие. Учитывая ту невероятную версию, которая начала у них складываться, невозможно было предсказать, что их ждет дальше.

Мартин открыл входную дверь и вошел.

На этот раз они не стали кричать, а вошли тихонько и внимательно огляделись. Однако в доме ощущалась своеобразная пустота, которая подсказывала Хедстрёму, что все, кто мог, сбежали отсюда. Следующая проблема — понять, где находятся четыре человека, которые все еще считались пропавшими. Одни исчезли по своей воле, другие — нет. Оставалось только надеяться, что все они живы, хотя полной уверенности в этом вопросе у Патрика не было.

— Так, мы с Мартином поднимемся наверх, — сказал он и повернулся к Бертилю с Йостой. — А вы оставайтесь внизу на случай, если кто-нибудь вдруг появится.

С каждым шагом вверх по лестнице Хедстрём все больше убеждался, что что-то не так. Все его существо сопротивлялось тому, что ждало его на втором этаже. Однако ноги сами несли его вперед.

— Тс-с-с! — прошептал он и вытянул руку, чтобы остановить Молина, пытавшегося обогнать его. — Надо быть предельно осторожными!

Он достал пистолет и снял его с предохранителя. Мартин последовал его примеру. С оружием в руках напарники тихо прокрались по последним ступенькам. Первые комнаты, выходившие в холл, были пусты, и они пошли дальше к самой дальней спальне.

— Ах ты, черт! — Патрик опустил оружие. Мозг регистрировал то, что он видел, однако сознание отказывалось это воспринять.

— Черт! — повторил Мартин у него за спиной, и Хедстрём услышал, как коллегу вырвало.

— Не будем входить, — сказал он, остановившись на пороге и разглядывая чудовищную сцену. Эйнар полулежал в кровати. Культи его ног лежали на одеяле, а руки свисали по бокам. Возле одной руки лежал шприц — Патрик подумал, что в нем, скорее всего, был кетамин. Окровавленные глазницы старого Перссона были пусты. Казалось, все было сделано наспех — кислота протекла, разъев щеки и грудь больного. Из ушей у него вытекли струйки крови, а вместо рта было кровавое месиво.

Слева от кровати стоял включенный телевизор, и только теперь Хедстрём понял, что показывалось на экране. Он молча указал на него и услышал, как Мартин за его спиной мучительно сглотнул.

— Что за чертовщина? — спросил молодой полицейский.

— Мне кажется, мы нашли фильмы, которых не обнаружилось под сараем, — отозвался Патрик.





* * *


Хамбургсунд, 1981 год



Она устала от их вопросов. Берит и Тони постоянно спрашивали, как она себя чувствует и не грустно ли ей. Она не знала, что отвечать, не знала, что они хотели от нее услышать, и поэтому отмалчивалась.

К тому же она старалась держаться максимально спокойно. Несмотря на все те долгие часы, проведенные в подвале, где ей приходилось есть из миски, как собаке, она была уверена, что мама и папа защитят ее. Но с Берит и Тони все было по-другому. Вдруг они отошлют ее, если она будет плохо себя вести? А она хотела остаться здесь. Не потому, что ей очень нравились супруги Валландер или ферма, а потому, что она хотела быть с Тесс.

С самой первой минуты они с Тесс узнали друг в друге родственные души. Они были так похожи! И она так многому научилась от подруги. Шесть лет она провела на ферме — и порой сдержать ярость бывало непросто. Ей так хотелось увидеть боль в глазах другого, испытать ощущение власти, но благодаря Тесс она поняла, что должна подавлять свои импульсы и скрываться под маской нормальности.

Когда тоска становилась невыносимой, девочки брались за животных. Однако они всегда стремились сделать вид, что повреждения возникли иным образом. Берит и Тони ничего не заподозрили. Они только охали по поводу того, как им не повезло, не понимая, что Луиза и Тесс сидели рядом с больной коровой, потому что наслаждались муками животного и тем, как в его глазах медленно угасал огонь жизни. Приемные родители были наивными и глупыми.

Тесс куда лучше Луизы умела сливаться с окружением и не привлекать к себе внимание. По ночам она рассказывала об огне, о том, какая это эйфория — видеть, как кто-то горит. Говорила, что может держать эту страсть в руках и сдерживаться, пока не возникнет подходящий момент.

Больше всего Луиза любила ночи. С самого первого дня они с Тесс спали в одной кровати. Поначалу — чтобы греться и испытывать защищенность, но потом в их отношения вкралось нечто новое. Дрожь пробегала по их телам, когда они соприкасались под одеялом. Они осторожно начали изучать друг друга, ощупывая кончиками пальцев неизвестные формы, пока не узнали каждый миллиметр тела друг друга.

Луиза не знала, как описать это чувство. Любовь? Она никогда никого не любила — как, впрочем, и не ненавидела. Мамочка наверняка думала, что она ненавидела их с отцом и братом, но это было не так. Ненависти Девочка не испытывала — только безразличие по поводу того, что другим казалось таким важным. А вот Тесс умела ненавидеть. Иногда Луиза видела, как ненависть вскипает в глазах ее подруги, когда та с презрением разговаривала с людьми, желавшими им зла. Она часто расспрашивала — о папе Луизы, о мамочке и о брате. И о бабушке. После того как бабушка приезжала на ферму, Тесс вспоминала о ней несколько недель, интересуясь, относится ли она к тем людям, которые заслуживают наказания. Сама Девочка не понимала этого гнева. Нельзя сказать, что она ненавидела кого-то в своей семье — ей было на них совершенно наплевать. Родители и брат перестали существовать для нее с того момента, как она перебралась к Тони и Берит. Они стали ее прошлым. А Тесс была ее будущим.

Единственное, что она хотела сохранить в памяти из прошлого, — это истории папы о цирке. Все имена, города и страны, звери и головокружительные номера, как все это пахло, как звучало, яркие краски, превращавшие цирк в магический фейерверк… Тесс обожала ее рассказы. Каждый вечер она желала слушать их снова и снова и всегда задавала вопросы: о людях в цирке, об их жизни, о чем они говорят — и, не дыша, выслушивала ответы.

Чем лучше они узнавали тела друг друга, тем больше Луизе хотелось рассказывать. Ей хотелось сделать Тесс счастливой, а папины истории она могла и хотела подарить ей.

Все ее существование было отныне сосредоточено вокруг Тесс, и она все лучше понимала, что раньше вела себя как животное. Тесс объяснила ей, как все устроено в жизни. Никогда не надо проявлять слабость или поддаваться тому, что живет в ней. Они должны научиться выжидать подходящего момента, должны учиться самообладанию. Это оказалось сложно, но Луиза усердно тренировалась, а вознаграждение заключалось в том, чтобы каждый вечер обнимать Тесс, чувствовать, как ее тепло распространяется по всему телу, ощущать прикосновения ее пальцев, ее дыхание на своих волосах.

Тесс стала для нее всем. Она заменила ей весь мир.





* * *


Они стояли на морозе посреди двора, жадно вдыхая свежий воздух. В доме работал Турбьёрн. Патрик позвонил ему, не сводя глаз с экрана, и после этого заставил себя еще немного постоять в дверях.

— Как долго он этим занимался? — спросил Мартин.

— Нам придется пересмотреть все фильмы и сопоставить их с известными исчезновениями. Но складывается впечатление, что все началось очень давно. Думаю, это можно будет определить по возрасту Юнаса, — ответил Хедстрём.

— Тьфу, черт! И он заставлял собственного сына смотреть и снимать такое! Как ты думаешь, заставлял он его участвовать?

— Не похоже, но, может быть, в других фильмах мы нечто такое и обнаружим. В любом случае Юнас все это потом воспроизвел.

— С помощью Марты, — произнес Молин, качая головой. — Ну и семейка!

— Мне даже и в голову не приходило, что его жена может быть во всем этом замешана, — сказала Патрик. — Но если это так, я еще больше волнуюсь за Молли. А вдруг они в состоянии навредить собственному ребенку?

— Не знаю, — пробормотал Мартин. — Знаешь, я считал, что что-то понимаю в людях, а теперь убедился, что ни черта не смыслю. В обычном случае я ответил бы — нет, они не могут поднять руку на собственную дочь, но от этих типов, похоже, можно ожидать всего.

Хедстрём понял, что у них перед глазами стоит одно и то же. Старые фильмы с зерном, обрывами пленки и пятнами — переведенные на DVD, но записанные на старом оборудовании. Эйнар был высоким и сильным, и даже в чем-то красивым. Он находился в комнате под сараем, которую практически невозможно было обнаружить, если не искать специально — а этого за долгие годы никто не делал. То, что он делал с неизвестными девушками, невозможно было описать словами — как и его взгляд, обращенный в камеру. Крики девушек смешивались с его инструкциями сыну, как лучше снимать. Иногда Перссон-старший брал в руки камеру и наводил ее на Юнаса. Тощий подросток, который, как и предполагал Патрик, в более поздних фильмах стал взрослым. А один раз в кадр попала и юная Марта.

Но что заставило Юнаса нести дальше жуткое наследие отца? Когда это произошло? И как получилось, что Марта оказалась вовлечена в мир ужасов, который создали отец и сын? Если им не удастся найти Марту и Юнаса, то они, возможно, никогда не узнают правды… А еще Хедстрёма интересовало, знала ли обо всем этом Хельга. И где она сейчас?

Он достал телефон и посмотрел на дисплей. Три пропущенных звонка от Эрики и голосовое сообщение. Исполненный дурных предчувствий, он набрал номер голосового ящика и прослушал то, что она сказала, после чего выругался так громко, что Мартин буквально подпрыгнул на месте.

— Зови Йосту! — велел ему напарник. — Я знаю, где они. И Эрика тоже там.

Сам Патрик уже бежал к машине, и Молин последовал за ним, на ходу крича Флюгаре, который зашел за угол по малой нужде.

— Что такое?.. — крикнул старый полицейский, подбегая к коллегам.

— Марта — это Луиза! — бросил Хедстрём через плечо.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Йоста.

Патрик распахнул дверь машины, и двое его коллег прыгнули на заднее сиденье.

— Эрика была сегодня утром у Лайлы. Марта — это Луиза, та маленькая девочка, которая сидела на цепи в подвале дома своих родителей, — принялся торопливо объяснять Хедстрём. — Все считали, что она утонула. Но она жива, и это Марта. Больше я ничего не знаю, но если Эрика говорит, что это так, то, скорее всего, так и есть. И Эрика думает, что Марта и Молли — в доме родителей Марты, и сама она поехала туда, так что нам надо спешить!

Он резко рванул с места и выехал со двора. Мартин смотрел на него с таким видом, словно ни слова не понял, но Патрику в тот момент было совершенно не до этого.

— Идиотка чертова, дура набитая! — прошипел Хедстрём сквозь стиснутые зубы, но затем сразу же добавил: — Прости, дорогая. — Он не хотел ругать свою обожаемую жену, однако страх, охвативший его, превратился в гнев.

— Осторожно! — крикнул Йоста, когда машину занесло.

Усилием воли Патрик заставил себя снизить скорость, хотя на самом деле ему хотелось вдавить педаль газа до упора. Тревога рвала ему сердце на части словно когтями.

— Может быть, нам следовало бы сообщить Бертилю, куда мы направляемся? — сказал Мартин.

Патрик выругался. Точно, Мелльберг же остался на ферме! Он находился с Турбьёрном в доме и «помогал в проведении технического обследования», когда они уехали. В этот момент он наверняка уже довел Рюда и его команду до белого каления.

— Да-да, позвони ему, — сказал Хедстрём, не сводя глаз с дороги.

Разговор Молина с начальством состоял всего из нескольких фраз.

— Он говорит, что едет за нами, — сообщил молодой полицейский коллегам.

— Хорошо бы он ничего нам не устроил! — буркнул Патрик.

Они свернули на дорогу, ведущую к дому, и водитель еще крепче стиснул зубы, увидев их с Эрикой «Вольво Комби», припаркованный впереди. Жена наверняка оставила машину чуть в стороне от дома, чтобы подобраться незамеченной — и это его нисколько не успокоило.

— Мы подъедем прямо к дому, — сказал он, и никто не решился ему возразить.

Резко затормозив перед заброшенным зданием, Хедстрём побежал вперед, не дожидаясь Йосты и Мартина. Но, влетев в дверь, он услышал, что они бегут за ним.

— Тс-с! — сказал Патрик, приставив палец к губам.

Дверь в подвал была закрыта, но что-то подсказало ему, что логично начать поиски именно там: почему-то полицейский был уверен, что Луиза направится туда. Он открыл дверь, которая, к счастью, не скрипела, но стоило ему поставить ногу на первую ступеньку, как раздался жуткий скрип, и снизу донесся надрывный крик:

— Помогите! Помоги-и-ите!!!

Хедстрём кинулся вниз по лестнице, слыша за спиной шаги Мартина и Йосты. Одинокая лампочка освещала помещение, и он замер при виде открывшегося ему зрелища. Молли сидела, подтянув к себе колени, и раскачивалась взад-вперед, дико крича и глядя на ворвавшихся в подвал людей широко раскрытыми глазами. А на полу вниз лицом лежала Эрика с окровавленной головой.

Патрик кинулся вперед и с отчаянно бьющимся сердцем приложил руку к ее шее. Почувствовав, что она теплая и дышит, он испытал огромное облегчение, а потом ему стало ясно, что кровь течет из рассеченной брови женщины.

Она медленно открыла глаза и простонала:

— Хельга…

Патрик обернулся к Молли, которой Мартин и Йоста помогли подняться на ноги. Они попытались освободить ее из наручников — и тут Хедстрём заметил, что Эрика тоже прикована к стене толстой цепью.

— Где твоя бабушка? — спросил он у дочери Марты.

— Она сбежала. Это было совсем недавно, — ответила та.

Патрик наморщил лоб. Они должны были увидеть Хельгу по дороге сюда!

— Она ударила Эрику, — сказала Молли. Ее нижняя губа дрожала.

Хедстрём осмотрел рану на лице жены. Травма могла быть куда серьезнее, и если бы она не сообщила, куда направилась, ему бы и в голову не пришло искать их с Молли здесь. В таком случае они наверняка умерли бы с голоду.

Он поднялся и достал телефон. Здесь, в подвале, прием был плохой, но ему все же удалось позвонить. Отдав инструкции, полицейский закончил разговор и повернулся к Йосте и Мартину, которые обнаружили ключ от наручников Молли:

— Я попросил Мелльберга остановить Хельгу, если он ее увидит.

— Зачем она ударила Эрику? — спросил Флюгаре, неуклюже гладя Молли по спине.

— Чтобы защитить Юнаса, — проговорила Фальк, со стоном садясь и прикладывая руку ко лбу. — Боже мой, сколько крови! — воскликнула она, глядя на свои окровавленные пальцы.

— Рана неглубокая, — сурово ответил Патрик. Теперь, когда тревога за жену улеглась, у него снова возникло желание хорошенько ее отругать.

— Вы нашли Юнаса и Марту? — спросила писательница, неуверенно поднимаясь, но тут же выругалась, почувствовав кандалы на лодыжке. — Какого дьявола!

— Наверное, предполагалось, что ты тут так и умрешь, — сказал ее муж и обернулся, ища глазами ключ. Строго говоря, он с удовольствием оставил бы ее посидеть на цепи еще чуток — и похоже, к этому все и шло, потому что ключа он не видел. Видимо, Эрике придется подождать, пока кто-нибудь перепилит цепь. — Нет, мы их не нашли, — добавил он, так и не обнаружив ключа.

Ему не хотелось рассказывать, что они видели на ферме — после визита туда Юнаса и Марты. Во всяком случае, не при Молли. Сейчас девочка стояла и всхлипывала, обхватив Йосту обеими руками за талию и уткнувшись лицом ему в грудь.

— Мне почему-то кажется, что мы их никогда больше не увидим, — произнесла писательница, но потом бросила взгляд на Молли и осеклась.

Зазвонил телефон, и Патрик ответил. Это был Мелльберг. Выслушав его и не кладя трубку, Хедстрём сообщил остальным:

— Он взял Хельгу.

Потом он послушал еще немного — и не без труда прервал триумфальный поток речи Бертиля.

— Судя по всему, он встретил ее у дороги. Сейчас везет ее в участок, — вкратце пересказал он эту речь своим коллегам.

— Вы должны найти Юнаса и Марту. Они… они больные… — сказала Эрика тихо, чтобы ее не услышала Молли.

— Знаю, — шепнул в ответ Патрик и не мог удержаться, чтобы не обнять жену, крепко прижав ее к себе. Боже, что бы он делал, если бы потерял свою любимую? Если бы дети лишились ее?

Затем, отодвинув ее от себя, полицейский произнес серьезным тоном:

— Они уже заявлены в розыск. Их задержат в аэропорту и на границе. Завтра в газетах будут опубликованы их портреты. Они не уйдут.

— Отлично, — сказала Фальк и, положив Патрику руки на плечи, переплела пальцы у него на затылке. — А теперь позаботься о том, чтобы меня освободили.





* * *


Фьельбака, 1983 год



Увидев на афишах, что цирк «Гигантус» приезжает в Фьельбаку, она решилась. Сердце отчаянно забилось в груди. Это был знак. Цирк стал частью ее. Она знала, как там пахло, какие звуки в нем звучали, — и казалось, что она знает всех людей и животных. Так много раз они играли в эту игру! Она была принцессой цирка, заставлявшей лошадей слушаться, в то время как публика свистела и аплодировала.

Она очень хотела, чтобы они сделали это вместе, — так бы все и было, если бы злодейка судьба не распорядилась иначе. И теперь она пришла в цирк одна.

Родственники Владека приняли ее с распростертыми объятиями, как его дочь. Они сказали, что собирались разыскать его, но она объяснила, что отец умер от инфаркта. Никто не счел это странным — он не единственный в своем роду имел слабое сердце. Она понимала, что ей повезло, но опасалась, как бы кто-нибудь из жителей Фьельбаки не начал рассказывать о Владеке и не раскрыл артистам, что же произошло на самом деле. Три дня она не дышала, пока цирк не упаковал свои вещи и не покинул поселок. Теперь она в безопасности.

Ей было всего пятнадцать лет, и они стали расспрашивать ее про мать — вправду ли та разрешила ей отправиться в путешествие и оставить ее? Опустив голову и выдавив слезу, она сказала, что Лайла умерла от рака много лет назад. Невестка Владека приложила к ее щеке свою мозолистую руку и вытерла крокодиловые слезы. После этого девушку больше ни о чем не спрашивали — ей указали место, где она может спать, дали еду и одежду. Она и не представляла себе, что все будет так просто, но ее приняли в семью. Здесь умели ценить кровное родство.

Выждав две недели, она пошла к брату Владека и сказала, что хочет чему-нибудь научиться, работать в цирке, неся дальше эстафету поколений их семейства. Как и ожидалось, вся ее новая родня обрадовалась, и она сказала, что могла бы помогать ухаживать за лошадьми. Она хотела стать такой, как Паулина — прекрасная молодая женщина, которая на каждом представлении в блестящем платье выделывала невероятные трюки на спине у коня.

Она стала помощницей Паулины и большую часть суток находилась с лошадьми и наблюдала, как тренируется наездница. Паулина невзлюбила новенькую циркачку с первого взгляда, однако она не принадлежала к родне Владека и после разговора с его братом неохотно начала обучать ее. А новенькая была прилежной ученицей. С лошадьми у нее установился прекрасный контакт. Ей понадобилось не больше года, чтобы овладеть основами, а через два года она уже ни в чем не уступала Паулине. И поэтому, когда произошел несчастный случай, девушка смогла заменить знаменитую циркачку.

Никто не видел, что произошло, но однажды утром Паулину нашли в конюшне мертвой. Предположили, что она упала и ударилась головой или что одна из лошадей лягнула ее. Для цирка это было катастрофой, но, к счастью, помощница наездницы смогла надеть на себя одно из ее восхитительных платьев, и вечернее представление прошло, словно ничего не случилось. После этого случая она каждый вечер выступала с номером, с которым раньше выступала Паулина.

Три года путешествовала она с цирком. В мире, где пересекались фантастическое и необычное, никто не обращал внимания на то, что она не такая, как все. Это было идеальным местом для нее. Но вот круг замкнулся, и она вернулась к прежним берегам. На следующий день цирк «Гигантус» должен был снова приехать в Фьельбаку, и пора было браться за дела, которые слишком долго ждали своего часа. На время она позволила себе побыть кем-то другим — принцессой цирка на спине у белых лошадей с раскачивающимися плюмажами и блестящими уздечками. Жить в мире фантазий было прекрасно, но пришла пора возвращаться к реальности.





* * *


— Пойду схожу за почтой, — сказал Патрик и засунул ноги в ботинки. В последние дни они с Эрикой почти не виделись. Бесконечные допросы и напряженная работа следствия отнимали у него и у его коллег все время с утра до вечера. Но вот наступила долгожданная пятница, и он позволил себе взять отгул на утро.

— Черт, как холодно! — воскликнул Хедстрём, возвращаясь в дом. — Сегодня ночью выпало не меньше метра снега!

— Да, похоже, этому не будет конца, — устало улыбнулась его жена, сидевшая за кухонным столом.

Усевшись напротив нее, полицейский стал перелистывать почту. Писательница задумалась, положив голову на руки. Отложив в сторону пачку конвертов, мужчина задумчиво поглядел на жену:

— Как у тебя дела?

— Трудно сказать. Просто даже не знаю, как мне дальше поступить с книгой. Буду ли я вообще заканчивать ее? Теперь у этой истории появилось продолжение…

— Но ведь Лайла хочет, чтобы ты продолжила работу?

— Да, мне так кажется. Она воспринимает это как дополнительный фактор защиты — то, что книга выйдет. Надеется, что Марта не решится больше ничего такого предпринять, если люди прочтут, кто она такая и что натворила.

— А нет риска, что получится наоборот? — осторожно спросил Патрик. Он не хотел указывать Эрике, как ей поступать, но ему было неприятно думать, что она пишет книгу о таких людях, как Юнас и Марта. А вдруг они решат ей отмстить?

— Нет, я уверена, что Лайла права. И в глубине души я хотела бы закончить эту вещь. Не беспокойся, — проговорила Фальк и твердо посмотрела мужу в глаза. — Мне ты можешь доверять.

— Тебе — да, а вот им я не доверяю. Ведь нам даже примерно неизвестно, где они могут находиться.

Полицейский не мог скрыть тревоги в голосе.

— Но сюда они больше не осмелятся и носа показать — к тому же здесь не осталось ничего, что заставило бы их вернуться, — отозвалась писательница.

— Кроме их дочери, — возразил ее супруг.

— Им не до нее. Марта вообще никогда ее не любила, а интерес Юнаса улетучился, едва он узнал, что она не его дочь.

— Вопрос в том, куда они могли отправиться. Невероятно, чтобы им удалось покинуть страну после того, как был объявлен общенациональный розыск.

— Понятия не имею, — произнесла Эрика, вскрывая один из многочисленных конвертов с окошком. — Но Лайла немного тревожится, что они доберутся до Испании и разыщут Петера.

Хедстрём кивнул:

— Хорошо ее понимаю, однако я убежден, что они не покинули страну — рано или поздно мы их возьмем. И тогда им за все придется ответить. Нам уже удалось идентифицировать некоторых девочек в фильмах. И тех, кого похитил Эйнар, и жертв Юнаса с Мартой.

— Не понимаю, как вы это вынесли — сидеть и смотреть такое!

— Да уж, это было страшно.

Патрик снова увидел перед собой мелькающие кадры. Вероятнее всего, они навсегда отпечатались в его сознании — как напоминание о том, на какое зло способна человеческая натура.

— Как ты думаешь, почему они решились похитить Викторию? — спросил он жену. — Ведь это был колоссальный риск!

Некоторое время Эрика сидела молча. Никаких однозначных ответов тут не было. Перссоны исчезли, а фильмы показывали их деяния, не раскрывая мотивов.

— Мне кажется, Марта влюбилась в Викторию, но когда Юнас узнал об этом романе, ее выбор был однозначен. Возможно, Виктория стала своего рода жертвой Юнасу — с целью вымолить его прощение, — предположила женщина.

— Мы давно должны были догадаться, что она замешана в этом деле, — сказал Хедстрём. — Должно быть, именно она захватила Викторию.

— Но как бы вы могли это заподозрить? Поступки этих людей и то, чем они руководствуются, невозможно понять. Вчера я пыталась поговорить об этом с Лайлой — и она тоже не смогла объяснить поведение Марты.

— Я прекрасно это все понимаю, однако не могу удержаться, чтобы не упрекнуть самого себя. И, как бы там ни было, я все же пытаюсь понять, как все это могло получиться. Почему, например, Марта и Юнас решили последовать примеру Эйнара? Почему они наносили своим жертвам такие ужасные увечья?

Патрик сглотнул. Стоило ему подумать о фильмах, как к горлу подступала тошнота.

Эрика снова задумалась:

— Думаю, психопатия Юнаса была заложена еще в юности, когда Эйнар заставлял его снимать пытки. А Марта, то есть Луиза, была глубоко травмирована тем, что пережила в детстве. Кстати, верно оказалось то, о чем говорил Струвер, — все вертится вокруг того, чтобы обрести тотальный контроль. Похоже, Эйнар держал девушек в плену — всех, кроме Ингелы Эрикссон и, может быть, еще кого-то, о ком мы пока не знаем. Превращая их в безвольных кукол, он удовлетворял болезненную внутреннюю потребность, которую позднее передал Юнасу, а тот, в свою очередь, привлек к этому Марту. Возможно, та власть, которую они имели над девушками, придавала пикантности их собственным отношениям.

— Фу, какая ужасная мысль! — проговорил Патрик и сглотнул, пытаясь противостоять тошноте.

— А что говорит Хельга? — спросила Фальк. — Она обо всем знала?

— Она отказывается говорить. Утверждает, что охотно понесет наказание и что мы никогда не найдем Юнаса. Но мне кажется, что она все знала и закрывала на это глаза. В каком-то смысле сама она — тоже жертва.

— Да уж, в каком аду она жила все эти годы! И хотя она видела и понимала истинную суть Юнаса, он все же — ее сын, и она любила его.

Полицейский вздохнул:

— Ох уж, все эти «если» и «возможно»! Тяжело, что мы до сих пор не знаем ответов на многие вопросы. Но ты, во всяком случае, уверена, что Марта — это Луиза Ковальская?

— Абсолютно. У меня нет логического объяснения, но мне показалось это само собой разумеющимся, когда я поняла, что Марта и Юнас похищали девушек во время конных соревнований и что именно они посылали Лайле газетные вырезки. Кто, кроме Луизы, мог ненавидеть Лайлу и угрожать ей? А потом мои подозрения подтвердила сама Лайла, которая давно подозревала, что Луиза жива и хочет убить ее и Петера.

Патрик посмотрел на жену серьезным взглядом:

— Как бы мне хотелось иметь твою интуицию — хотя тебе все равно пора перестать слепо ей следовать. Какое счастье, что на этот раз ты, по крайней мере, догадалась наговорить мне сообщение и сказать, куда направляешься!

Он содрогнулся при мысли, что могло бы произойти, если бы Эрика осталась лежать в холодном подвале в «Доме ужасов».

— Но ведь все кончилось хорошо! — Писательница достала из пачки конверт, распечатала его пальцем и вытащила из него счет. — Подумать только, что Хельга готова была пожертвовать Мартой и Молли, лишь бы ее сын ушел от правосудия!

— Да, но ведь ты сама знаешь, как сильна бывает материнская любовь! — ответил Хедстрём.

— Кстати, о любви, — сказала Эрика и просияла. — Я снова разговаривала с Нетти — похоже, они с Минной снова восстановили добрые отношения.

Патрик улыбнулся:

— Какое счастье, что ты сообразила насчет машины!

— Меня огорчает, что я не связала все это сразу, когда увидела фотографию в альбоме.

— Странно, что сама Нетти не увидела этой связи. Ведь и я, и Палле спрашивали ее по поводу белой машины.

— Знаю. А когда я ей позвонила, она даже рассердилась. Ответила, что давно бы сказала, если бы знала кого-то, у кого есть такой автомобиль. Но когда я упомянула, что помню фотографию ее бывшего бойфренда Юхана перед белой машиной, она просто лишилась дара речи. А потом сказала, что Минна ни за что добровольно не села бы в его машину. Ведь она ненавидела его больше всех на свете!

— Да, родители многого не знают о своих дочерях-подростках, — вздохнул Патрик.

— Именно. Но кто мог предположить, что Минна влюбится в бывшего бойфренда своей мамы, с которым всегда ссорилась? И что она к тому же забеременеет и решит сбежать с ним, опасаясь маминого гнева?

— Да уж, такая мысль не сразу приходит в голову.

— Как бы то ни было, Нетти пообещала Минне помогать с ребеночком. И обе они очень сердиты на этого негодяя Юхана, который потерял интерес к девушке, едва у нее начал округляться живот. Мне кажется, Нетти испытала такое облегчение, когда они нашли Минну живой и невредимой у Юхана на даче, что теперь она сделает ради нее все.

— Ну хоть что-то в этой истории закончилось счастливо, — кивнул Хедстрём.

— Да, а скоро и Лайла сможет снова увидеть своего сына. Она не видела его больше двадцати лет… Когда мы разговаривали в последний раз, она сказала, что Петер скоро приедет навестить ее в тюрьме, — и тогда я тоже смогу с ним встретиться.

Глаза Эрики сияли от радости, и у Патрика потеплело на сердце. Его жена была так счастлива, что смогла помочь Ковальской… Самому же ему больше всего хотелось оставить все это дело позади. Он устал от зла и мрака.

— Как приятно, что Дан и Анна придут сегодня к нам на ужин, — сказал он, желая сменить тему.

— Да, какое счастье, что они снова нашли друг друга! Кроме того, Анна сказала, что у них есть радостная новость. Терпеть не могу, когда она наводит туману, — сказала бы сразу! Но она была непреклонна — говорит, что мне придется потерпеть до вечера.

Фальк перебирала конверты на столе. Это были в основном счета, но внизу оказался толстый белый конверт — куда более элегантный, чем письма от интернет-провайдеров.

— Это еще что такое? Выглядит как приглашение на свадьбу. — Писательница поднялась и взяла нож, чтобы открыть конверт. В нем действительно лежала красивая пригласительная открытка с двумя золотыми кольцами. — Ты знаешь кого-нибудь, кто собирается пожениться?

— Нет, никто не приходит на ум, — ответил Патрик. — Большинство наших друзей давно женаты.

Эрика развернула открытку.

— Ох! — выдохнула она и подняла глаза на мужа.

— Что такое?

Он вырвал у нее из рук приглашение и прочел вслух с недоумением в голосе:

— Имеем честь пригласить вас на венчание Кристины Хедстрём и Гуннара Зеттерлунда.

Мужчина посмотрел на жену, а потом снова на приглашение.

— Это что — шутка? — спросил он, вертя открытку в руках.

— Мне кажется, нет, — проговорила Фальк и захихикала: — Как мило!

— Но ведь они такие… старые! — воскликнул Патрик, пытаясь отогнать от себя образ матери в длинном белом платье и с фатой.

— Да ну, не говори глупостей! — сказала Эрика, поднимаясь и целуя его в щеку. — Это просто замечательно! У нас в семье будет собственный «Боб Строитель»! Скоро у нас не останется незабитых гвоздей и непочиненных кранов, а потом он наверняка захочет надстроить дом, и нам станет в два раза просторнее!

— Ужасная мысль! — сказал Хедстрём, будучи больше не в силах сдержать смех. Его супруга была права. На самом деле он желал своей маме радости в жизни — и как здорово, что теперь, в зрелом возрасте, она нашла свою любовь! Просто ему потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

— Боже мой, иногда ты ведешь себя как ребенок! — воскликнула Эрика, взъерошив ему волосы. — Тебе повезло, что ты такой хорошенький.

— Спасибо, той же палкой по тому же месту! — ответил ее муж и улыбнулся.

Он решил, что должен оставить позади мысли о Виктории и других девушках. Сейчас уже ничего нельзя было сделать, чтобы помочь им. Но дома у него были жена и дети, которые нуждались в нем и любили его. И не было в его жизни ничего, что он хотел бы изменить. Ни малейшей детали.





* * *


Они понятия не имели, куда направляются, однако Марта не волновалась. Такие, как они с Юнасом, нигде не пропадут. Для них нет границ, нет препятствий.

Ее жизнь уже дважды начиналась заново. Последний раз — в заброшенном доме, где она встретила своего любимого. Она лежала и спала, а когда открыла глаза, рядом сидел незнакомый парень и рассматривал ее. Едва их взгляды встретились, они поняли, что должны быть вместе. Она увидела мрак в его душе, а он — в ее.

Какая-то непреодолимая сила влекла ее в Фьельбаку. Пока она путешествовала с цирком, ее домом была вся Европа, но она всегда знала, что должна вернуться сюда. Никогда раньше она не испытывала столь сильных чувств, а когда она приехала в свой старый дом, Юнас поджидал ее там.

Он был ее судьбой. Там, в сумраке дома, он все ей рассказал. О комнате под сараем, о том, что его отец проделывал там со своими жертвами — с девушками, у которых не было дома, которых никто не хватился. С девушками, которые не представляли никакой ценности.

Когда они вознамерились нести наследие Эйнара дальше, то, в отличие от него, решили брать девушек, которых кто-то будет оплакивать, которых кто-то любит. Сделать из человека, который кому-то дорог, марионетку, беспомощную куклу, было еще большим удовольствием. Возможно, это и стало началом конца, но они не могли по-другому.

Неизвестность не пугала беглянку. Просто им придется создать где-то в новом месте новый мир. Пока они есть друг у друга, все остальное не имеет значения. Встретив Юнаса, она стала Мартой — его близнецом, его астральным двойником.

Этот мужчина заполнял собой все ее мысли, все ее существование. Однако она не смогла устоять против Виктории. Странное дело! Ведь она всегда понимала, как важно держать себя в руках и не руководствоваться страстями. Но дурой она никогда не была. Она понимала, что привлекательность Виктории в том, что она напоминает ей кого-то, бывшего когда-то частью ее, до сих пор жившего в ней. Виктория, сама того не желая, вызвала к жизни былые воспоминания, поэтому отказаться от нее было невозможно. Марте хотелось обладать и Юнасом, и этой девочкой.

Конечно, это было ошибкой — поддаться соблазну снова прикоснуться к коже юной девушки, напоминавшей ей о потерянной любви. Через некоторое время фру Перссон поняла, что эти отношения не могут продолжаться, тем более что к тому моменту она уже пресытилась ими. Различий между Викторией и той, другой ее любовью оказалось больше, чем сходства. Так что она отдала Викторию Юнасу. Он простил ее — и, казалось, его любовь к ней стала еще крепче от того, что у них была общая тайна.

Конечно, непростительно, что они в тот вечер не заперли люк. Они стали позволять себе небрежность, давали ей свободно перемещаться по комнате, но им и в голову не могло прийти, что она сможет взобраться по лестнице, выйти из сарая и затем пешком сбежать через лес. Они недооценили Викторию и подпустили смерть слишком близко к себе. Эта оплошность могла бы им дорого обойтись. Однако ни один из них не воспринял это как конец. Напротив — это было начало. Новой жизни. Ее третьей жизни.

Первый случай произошел в один из тех жарких летних дней, когда кажется, что от жары кровь закипает в жилах. Они с Луизой решили пойти искупаться, и она сама предложила пойти подальше от пляжа и попрыгать со скал.

Сосчитав до трех, девочки прыгнули, держась за руки. От полета в животе сладко защекотало, а прикосновение к телу холодной воды было таким восхитительным!.. Но в следующую секунду словно пара сильных рук схватила ее и потянула на дно. Вода сомкнулась у нее над головой, но она изо всех сил боролась с течением.

Снова вынырнув на поверхность, девочка поплыла к берегу, однако казалось, что она плывет в смоле. Медленно-медленно продвигалась она вперед. Ей удалось оглянуться, но Луизы она не увидела. Легкие слишком тяжело работали, чтобы она могла крикнуть, а мозг заполнила одна-единственная мысль — спастись, добраться до берега!

Внезапно вырвавшись из плена, она стала продвигаться вперед с каждым гребком, и через несколько минут берег оказался совсем рядом. Выбравшись, она еще долго лежала в полном изнеможении щекой на песке, не в силах вытащить ноги из воды. Потом, отдышавшись, девочка с трудом села и огляделась. Она звала Луизу, кричала, но ответа не было. Прикрыв глаза ладонью, словно козырьком, она оглядела поверхность воды. Затем взбежала на скалу, с которой они прыгали. С нарастающим чувством отчаяния она бегала туда-сюда, искала, звала и в конце концов бессильно опустилась на скалу и долго сидела в ожидании. Может быть, стоило позвать на помощь, но тогда их планы будут разрушены. Луизы нет, и значит, ей лучше отправиться в путь одной, чем отказаться от этой идеи совсем.

Девочка оставила на скале все — их одежду и вообще все вещи. Перед купанием она одолжила Луизе свой любимый голубой купальник, и теперь ее согревала мысль, что подруга унесла его с собой в глубину. Как прощальный подарок.

Повернувшись спиной к морю, она двинулась прочь. У ближайшего дома ей попалась веревка с сушившимся бельем, и она украла с нее одежду. На всякий случай девочка пошла через лес, поэтому добралась до Фьельбаки только ближе к вечеру. Увидев издалека цирк с его сияющими огнями, услышав радостные звуки, музыку и гомон толпы, она почувствовала, что все это ей знакомо. Она нашла свой дом.

С того дня она стала Луизой. Той, которая сотворила то, чего ей самой так хотелось — видела кровь, льющуюся из человеческого тела, видела, как угасал огонек жизни. С какой завистью она выслушивала рассказы о цирке, о жизни Владека, когда он был укротителем львов! Как восхитительно это звучало в сравнении с ее собственным грязным прошлым. Ей хотелось стать Луизой, хотелось присвоить ее прошлое.

Она страстно ненавидела Петера и Лайлу. Ведь Луиза обо всем ей рассказала: о том, как мать взяла на себя вину за убийство, о том, как бабушка забрала себе внука, но не пожелала иметь дело с внучкой. И хотя Луиза никогда не просила ее об этом, подруга решила отомстить за нее. Ненависть горела в ней холодным огнем — она сделает то, что должна сделать.

А затем она добралась до дома Луизы — своего дома, и там встретила Юнаса. Она была Тесс. Она была Луизой. Она была Мартой и второй половинкой Юнаса. И превращения еще не закончились. Кем она станет дальше, покажет будущее.

Женщина улыбнулась своему любимому, сидевшему рядом с ней в угнанной машине. Они свободны и бесстрашны, они сильны. Они — львы, которых невозможно укротить.





* * *


Прошло несколько месяцев с тех пор, как Лайла впервые за много лет встретилась с Петером. До сих пор помнила она чувство, охватившее ее, когда ее сын вошел в комнату для свиданий. До чего же он был красив! Похож на отца, но с более мелкими чертами лица и более стройный, как она.

Кроме того, она была так рада наконец-то увидеть Агнету! Они всегда были очень близки, но им было необходимо расстаться. Сестра подарила ей самое дорогое, что только можно — взяла ее сына под свою защиту, дала ему семью. У них он был в безопасности — во всяком случае, пока Лайла хранила свою тайну.

Теперь ей не нужно было больше молчать. Это давало такое чувство свободы! Пройдет еще некоторое время — и ее история будет рассказана, как и история Девочки. Она не решалась поверить, что Петер в безопасности, но полиция искала Девочку везде — вероятно, она все же слишком умна, чтобы напасть на него сейчас.

Ковальская пыталась найти в себе какие-нибудь чувства к дочери — к ребенку, которого она все-таки родила. Но нет, та с самого начала была для нее чуждым существом. Девочка никогда не была частью ее и Владека — в отличие от Петера.

Может быть, сама она теперь выйдет на свободу — если ей удастся убедить судей, что ее история правдива. Она не знала, может ли на это надеяться. В тюрьме она провела такую огромную часть своей жизни, что все это уже не имело значения. Главное, что они с Петером снова увиделись, что он сможет навещать ее иногда, а когда-нибудь даже привезти с собой своих детей. Этого достаточно, чтобы жизнь не казалась напрасной.

Осторожный стук в дверь отвлек заключенную от счастливых мыслей.

— Войдите! — крикнула она с улыбкой на губах.

Дверь открылась, и вошла Тина. Некоторое время она стояла молча.

— Что такое? — спросила ее наконец Лайла.

Надзирательница держала что-то в руке, и, переведя взгляд ниже, Ковальская почувствовала, как ее улыбка угасла.

— Тебе пришла открытка, — сказала Тина.

Рука у Лайлы затряслась, когда она взяла протянутый ей предмет. Открытка без единого слова — с адресом, отпечатанным синим штемпелем. Она перевернула открытку — на обратной стороне матадор вонзал шпагу в быка.

Несколько мгновений заключенная молчала. А потом из ее груди вырвался крик.





Послесловие




Прежде всего хочу сказать, что все неточности или намеренное искажение фактов — полностью моя ответственность. В интересах повествования я взяла на себя смелость изменить некоторые реальные события — по времени и по месту.

Как всегда, когда я пишу книгу, меня окружает множество людей, которых я хочу поблагодарить, и каждый раз я очень боюсь кого-нибудь забыть. Однако я хочу назвать некоторых, которым адресую особую благодарность. Многие сотрудники моего издательства «Форум» проделали большую работу над «Укрощением». Один из этих людей — мой издатель Карин Линге Норд, с которой я сотрудничаю, начиная со второй книги. Она всегда устойчива, как скала, хотя чувства порой хлещут через край, поскольку обе мы — личности эмоциональные и горим душой за наше дело и за книги. Спасибо тебе за то, что ты потрясающий издатель и добрый друг. Кроме того, огромное спасибо Матильде Лунд, которая помогла книге стать такой, какой она стала. Хочу также поблагодарить Сару Линдегрен — во-первых, ты проделываешь огромную работу по маркетингу книги, а во-вторых, заслуживаешь медаль за храбрость (или прохождение психиатрической экспертизы) за то, что поручаешь мне религиозное воспитание своего ребенка.

Ни одна книга не была бы написана без тех, кто помогает мне справиться с повседневными заботами, — это моя мама Гуннель Лэкберг, «мама Стина» — Кристина Мелин, и «поскребыш» Сандра Вирстрём. Большое спасибо также моим троим детям: Вилле, Мейе и Чарли, которые всегда готовы поддержать маму и помочь ей, когда она должна работать.

Еще я хочу поблагодарить моих потрясающих друзей — и не называю имен, поскольку вас много и я боюсь кого-то забыть. Но вы прекрасно знаете, кто вы такие, а я глубоко благодарна за то, что вы есть.

Спасибо также моему агенту Юакиму Ханссону и его сотрудникам в агентстве «Нордин Эйдженси».

Огромное СПАСИБО Кристине Салиба, которая не только была моим оруженосцем, но и вдохновляла меня, как успешная деловая женщина, и стала моей ливанской сестрой. Я хочу также поблагодарить тебя за то, что ты превратила мой сорокалетний юбилей в незабываемое впечатление. И спасибо Марии Фабрициус и другим сотрудникам MindMakers за то, что вы работаете со мной. Вы крутые.



Последним по порядку, но не по значению я хочу особо поблагодарить мою большую любовь Симона. Ты вошел в мою жизнь в разгар работы над книгой и дал мне веру, надежду и любовь. Спасибо, что ты поддерживаешь меня во всем и что твой девиз в жизни: «Happy wife, happy life». Ты делаешь меня счастливой.

Камилла Лэкберг,

Гамла Эншеде

30 сентября 2014 года





* * *





notes


Примечания




1




«Омен» — американский фильм ужасов 1970-х годов, в котором главным злодеем выступает маленький мальчик Дэмиен Торн.





2




«Arla Foods» — датско-шведская компания, крупнейший в Скандинавии производитель молочных продуктов.





3




Не трогай! (англ.)





4




Нет… мы… не трогать (англ.).





5




Меня зовут Владек (англ.).





6




Лайла. Меня зовут Лайла (англ.).





7




Это… Это моя сестра (англ.).





8




Что… что вы делаете? Здесь? В цирке? (англ.)





9




Идем, я покажу вам! (англ.)





10




Вот что я делаю. Это мои малыши, мои львы. Я… Я укротитель львов! (англ.)





11




«Экспрессен» — одна из крупнейших шведских газет.





12




«Афтонбладет» — одна из крупнейших шведских вечерних газет.





13




Корона из веток мирта — традиционный атрибут невесты в Швеции.





14




«Бонусный дедушка» — человек, не состоящий с ребенком в кровном родстве, однако с успехом выполняющий роль дедушки.





15




Танцующая мышь — японская карликовая мышь, часто страдающая заболеванием среднего уха, от которого у нее нарушается чувство равновесия, в результате чего зверек совершает своеобразные движения.





16




Лале Пуркарим — шведская певица иранского происхождения.





17




Здравствуйте! Я хотела бы поговорить с Агнетой. Она дома? (англ.)





18




Могу я спросить, кто ей звонит? (англ.)





19




Меня зовут Эрика Фальк. Я звоню по поводу ее сестры (англ.).





20




Шведская правоконсервативная политическая партия, желающая ограничить неевропейское переселение на территорию Швеции.





21




Шведская детская передача, аналог российской передачи «Спокойной ночи, малыши!». Ее символ — маленький зеленый дракончик.





22




Дети Хедстрёмов смотрят фильм по книге Астрид Линдгрен «Эмиль из Лённеберги».