Annotation


Кайла была зачищена. Пройдя подобную процедуру она не должна помнить своего прошлого. Но периодически перед мысленным взором девушки встают сцены из ее другой жизни. К тому же, у Кайлы есть необычные умения, которые она не могла приобрести в больнице для Зачищенных. Девушка прекрасно владеет навыками боя, при необходимости может путать следы или бесшумно следить за кем-то. Сама того не ведая, Кайла оказывается в эпицентре борьбы правительства лордеров и подпольной организации, выступающей за свободу. Идеально натренированная, быстрая, обладающая острым умом и отвагой, Кайла - ценный боец и для тех, и для других. Девушка понимает, что должна вспомнить, кем является на самом деле, и собрать головоломку своей жизни по фрагментам. А пока этого не произойдет ей лучше держаться в тени. Но когда лордеры забирают Бена, парня, которого она по-настоящему любит, Кайла решает бороться. И она готова пожертвовать абсолютно всем...





* * *



РАСКОЛОТАЯГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49





notes1





* * *





РАСКОЛОТАЯ




ГЛАВА 1




От дождя много пользы.

Остролисту и букам вроде тех, что вокруг меня, дождь нужен, чтобы жить и расти. Он смывает следы, делает их невидимыми, затрудняет преследование по ним, и сегодня это очень кстати.

Но самое главное, дождь смывает кровь с моей кожи, с одежды. Я стою, дрожа, под разверзшимися небесами. Вытягиваю перед собой руки, снова и снова яростно тру их одна о другую под ледяным дождем. Алые пятна уже давно исчезли, но я никак не могу остановиться. Красная пелена все еще стоит перед глазами. Избавиться от нее будет труднее, но теперь я помню как. Воспоминания могут быть туго связаны, закутаны в страх и отрицание и заперты за стеной. Кирпичной стеной, подобной тем, что строил Уэйн.

Он мертв? Или при смерти? Я дрожу, но не только от холода. Я оставила его, тяжело раненного, умирать. Должна ли я вернуться и посмотреть, нельзя ли ему помочь? Кем бы он ни

был, что бы ни сделал, заслуживает ли он такой участи?

Но если станет известно, что я натворила, мне конец. Считается, что я никого не способна ударить. Хотя это Уэйн напал на меня, а я всего лишь защищалась. Зачищенные не могут применять насилие, однако я сделала это. Лордеры арестуют меня.

Вероятно, они захотят препарировать мой мозг, чтобы понять, что пошло не так, почему «Лево» перестал контролировать мои действия. Может, даже начнут, пока я буду еще жива.

Никто не должен узнать. Нужно было удостовериться, что он мертв, но теперь уже поздно. Возвращаться рискованно. «Если ты не смогла сделать это тогда, то с чего решила, что сможешь сейчас?» — звучит насмешливый внутренний голос.

Оцепенение растекается по коже, просачивается в мышцы, кости. Так холодно. Я прислоняюсь к дереву, согнув колени, опускаюсь на землю. Хочется просто не шевелиться, ни о чем не думать, ничего не чувствовать, никогда.

Пока не придут лордеры.

Бежать!

Я поднимаюсь, заставляю себя двигаться. Вначале иду, еле волоча ноги, потом перехожу на быстрый шаг, потом бегу все быстрее и быстрее по лесу, вдоль полей, к проселочной дороге. Туда, где белый фургон отмечает место исчезновения Уэйна. На боку написано: «Бест. Строительные работы». И я едва не впадаю в панику от того, что кто-нибудь увидит меня выходящей из лесу здесь, возле его фургона, откуда рано или поздно, когда поймут, что он пропал, начнут поиски.

Но в ненастье дорога пустынна, а дождевые капли с такой силой ударяются о шоссе, что отскакивают назад.

Дождь. Есть у этого слова еще какой-то смысл, какое-то другое значение, но оно ручейком бежит сквозь мой мозг, подобно дождевым струям, стекающим по телу. И вот его уже нет, оно исчезло.

Дверь распахивается, едва я успеваю подбежать к ней, и встревоженная мама втаскивает меня в дом.

Она не должна узнать. Еще несколько часов назад я не сумела бы скрыть своих чувств, просто не знала бы как. Я убираю из глаз панику, делаю невыразительное лицо, каким оно и должно быть у Зачищенных.

— Кайла, ты насквозь промокла. — Теплая ладонь обхватывает мою щеку.

Озабоченные глаза.

— У тебя нормальный уровень? — спрашивает она и хватает меня за запястье, чтобы посмотреть на «Лево». Я тоже смотрю на него с интересом. Мой уровень должен быть низким. Опасно низким. Но все изменилось.

6.3. Он полагает, что я счастлива. Ха!

Уже лежа в ванне, которую меня отправили принять, я снова пытаюсь все обдумать.

Бежит горячая вода, и я опускаюсь в нее, все еще оцепеневшая и дрожащая. И если скоро тело мое расслабляется, то в голове по-прежнему полная неразбериха.

Что произошло?

Все, что было до Уэйна, как будто в тумане, словно смотришь в грязное зеркало. Как будто наблюдаешь за другим человеком, который снаружи выглядит точно также: Кайла, пять футов, глаза зеленые, волосы светлые, Зачищенная. Немного другая для большинства, быть может, чуть более восприимчивая и труднее контролируемая, но Зачищенная: лорд еры стерли мою память в наказание за преступления, о которых я больше ничего не помню. Мои воспоминания и прошлое должны были исчезнуть навсегда. Так что же случилось?

Сегодня днем я пошла прогуляться. Точно. Мне хотелось подумать о Бене. При воспоминании о нем меня с головой накрывает очередная волна боли — боли, гораздо более острой, чем прежде, столь острой, что я чуть не вскрикиваю.

Сосредоточься. Что было потом?

Этот подонок Уэйн пошел за мной в лес. Я заставляю себя думать о том, что он сделал, что пытался сделать, и меня снова охватывают страх и злость. Каким-то образом он умудрился разозлить меня так, что в приступе безумной ярости я набросилась на него без малейших раздумий.

И что-то внутри меня изменилось. Сместилось, перестроилось, переродилось.

Его окровавленное тело всплывает в памяти, и я вздрагиваю. Неужели это сделала я? Случилось невозможное: Зачищенная — я — прибегла к насилию.

Невозможно? Однако все так и было.

Теперь я не просто Кайла — имя, которое дали мне в больнице, когда меньше года назад я была Зачищенной. Теперь я — кто-то еще. И не уверена, что мне это нравится.

Бум-бум-бум.

Я вскакиваю в ванне, расплескивая воду на пол.

— Кайла, ты там как?

Дверь. Кто-то — мама — просто постучал в дверь, вот и все. Я заставляю себя разжать кулаки.

Успокойся.

— Прекрасно, — выдавливаю я из себя.

— Хватит уже сидеть там, вылезай. Ужин готов.

Внизу вместе с мамой моя сестра Эми и ее приятель Джазз. Эми тоже Зачищенная и была отдана в эту семью, как и я, но во многих отношениях она совершенно другая. Всегда веселая, полная жизни и щебечущая без умолку, высокая, с кожей цвета темного шоколада, тогда как я маленькая, тихая, похожая на бледную тень. А Джазз нормальный, не Зачищенный. Вполне разумный, когда не глазеет на красавицу Эми влюбленными глазами. Хорошо, что отец в отъезде. Сегодня мне было бы трудно выдержать его пристальный взгляд — взвешивающий, оценивающий, подмечающий каждую мелочь.

Воскресное жаркое.

Разговоры о курсовой Эми, о новом фотике Джазза.

Эми взволнованно делится новостью: ее пригласили работать после школы в местном хирургическом отделении, где она проходила практику.

Мама бросает взгляд на меня.

— Посмотрим, — отвечает она. А я понимаю и кое-что другое: она не хочет, чтобы я оставалась одна после школы.

— Мне не нужна нянька, — говорю я, хотя на самом деле не уверена, так ли это.

Мало-помалу вечер перетекает в ночь, и я отправляюсь наверх. Чищу зубы и вглядываюсь в зеркало. Оттуда на меня смотрят зеленые глаза, большие и знакомые, но теперь они видят то, чего не видели раньше. Обычные вещи, в которых уже нет больше ничего обычного.

Острая боль в лодыжке настойчиво требует остановиться. Преследователь пока далеко, его почти не слышно, но скоро он будет здесь. Он не остановится.

Спрятаться!

Я ныряю между деревьями и шлепаю по ледяной воде ручья, чтобы скрыть следы. Потом заползаю на животе под кусты ежевики, не обращая внимания на цепляющиеся за волосы и одежду колючки. Внезапно одна из них больно впивается мне в руку.

Меня не должны найти. Только не в этот раз.

Подгребаю к себе листья, холодные и прелые, ковром устилающие землю. Свет пробивается сквозь деревья вверху, и я ужасе застываю. Он спускается ниже, прямо к тому месту, где спряталась я, и я снова начинаю дышать только тогда, когда свет, не задерживаясь, движется дальше.

Шаги. Они приближаются, потом постепенно удаляются, становятся все тише и вскоре стихают вовсе.

Теперь ждать. Закоченевшая от холода, вся мокрая, я отсчитываю час. Малейший звук, даже шорох веток на ветру заставляет вздрагивать. Поначалу продвигаюсь с опаской, крадучись, но с каждой минутой моя вера в то, что в этот раз может получиться, растет.

Первые лучи зари лишь начинают золотить небо, когда я осторожно возвращаюсь. Птицы принимаются за свои утренние песни, и моя душа поет вместе с ними. Неужели я наконец выиграла в этой придуманной Нико версии «пряток»? Неужели я буду первой?

Вдруг в глаза мне бьет свет.

— Попалась! — Нико хватает меня за руку, рывком ставит на ноги, и я вскрикиваю от боли в лодыжке, но эта боль несравнима с болью разочарования, горячей и горькой. Я снова провалила испытание.

Он стряхивает листья с моей одежды, обнимает теплой рукой за талию, чтобы помочь вернуться в лагерь, и его близость, его присутствие отдаются дрожью в моем теле, несмотря на страх и боль.

— Ты же знаешь, что тебе никогда не перехитрить меня, правда? — торжествует Нико. Это его ликование неотделимо от разочарования во мне. — Я всегда тебя найду. — Он наклоняется и целует меня в лоб.

Редкий жест нежности, который, я знаю, никоим образом не смягчит уготованного мне наказания.

Мне никогда не перехитрить его.

Он всегда меня найдет.





ГЛАВА 2




Отдаленное «бзззз» прорывается сквозь толщу небытия. Секунду-другую я с сожалением барахтаюсь на границе сна и пробуждения, потом снова медленно погружаюсь в сон.

И опять этот назойливый, дребезжащий звук.

Опасность!

Моментально проснувшись, вскакиваю, но что-то удерживает меня, и, едва не вскрикнув, я сбрасываю это на пол и принимаю боевую стойку. Готовая к нападению. Готовая ко всему...

Но не к этому. Враждебные, угрожающие очертания расплываются и меняются, превращаясь в обыденные вещи. Кровать. Будильник, продолжающий звонить на туалетном столике. Мои путы — одеяла — по большей части теперь на полу. Ковер под босыми ногами. Тусклый свет, проникающий в открытое окно. И недовольный, сонный кот, запутавшийся в одеяле и возмущенно мяукающий.

Возьми себя в руки.

Ударяю по кнопке будильника, разом его успокаивая. Заставляю себя дышать медленно —

вдох, выдох, вдох, выдох, — пытаясь унять колотящееся сердце, но нервы все еще напряжены.

Себастиан таращит на меня глаза, шерсть дыбом.

— Не узнаёшь меня, котик? — шепчу я и протягиваю ему руку, давая понюхать, потом глажу, успокаивая не столько его, сколько саму себя. Втаскиваю одеяло на кровать, и кот запрыгивает обратно, мало-помалу укладывается, но глаза не закрывает. Посматривает. Наблюдает.

Когда я проснулась, мне почудилось, что я там. В полусне я знала каждую деталь. Самодельные навесы. Палатки. Холодно и сыро. Дым от костров, шорох листьев, предрассветные птицы. Тихие голоса.

Но все это рассеивается вместе с остатками сна. Подробности исчезают. Сон? Или это место существует в действительности?

Мой «Лево» показывает 5.8, утверждая, что я почти счастлива, однако сердце все еще бьется учащенно. После всего только что случившегося мой уровень должен стремительно падать. Я с силой кручу «Лево» на запястье — ничего. А ведь должно как минимум причинять боль. Преступники, которым стерли память, не могут применять насилие ни к себе, ни к другим, пока «Лево» строго контролирует каждую их эмоцию, и слишком сильное расстройство или гнев могут привести к потере сознания и даже к смерти. После того что я сделала вчера, меня уже не должно быть в живых: чип, который вживили в мой мозг, должен был убить нарушительницу.

В голове все еще звучат отзвуки ночного кошмара: «Мне ни за что не сбежать. Он всегда найдет меня...»

Нико! Вот как его зовут. Он не сон, не плод моего воображения. Он реальный. Словно наяву, я вижу его светло-голубые глаза, которые то холодны, как лед, то жарко пылают. Он знает, что все это значит. Живая, дышащая часть моего прошлого каким-то необъяснимым образом появилась в этой жизни в образе — надо же — учителя биологии. Какая странная метаморфоза из... из... чего? Зыбкие воспоминания не даются, ускользают. В отчаянии сжимаю руки. Ведь вот уже почти вспомнила... почти. И снова ничего.

Нико знает. Но нужно ли его спрашивать? Кем бы он ни был, раньше и сейчас, одно я знаю точно: он опасен. Достаточно всего лишь мысленно назвать его имя, как живот сводит от страха и тоскливого желания. Желания быть с ним любой ценой.

Он всегда найдет меня.

Стук в дверь.

— Кайла, ты встала? Поторопись, не то опоздаешь в школу.

— Карета подана, дамы. — Джазз склоняется в шутливом поклоне, потом распахивает дверцу машины.

Я забираюсь на заднее сиденье. Эми усаживается спереди. И хотя этот ритуал повторяется каждое утро, сегодня он почему-то воспринимается как нечто чужеродное. Безопасное раздражающее однообразие.

По дороге гляжу в окно. Фермы, расчищенные поля. Монотонно и безмятежно жующие коровы и овцы. Мы чем-то похожи на них: нас, как стадо, загоняют в школу, не подвергая сомнению силы, которые движут нами в предписанных нам жизнях. Так в чем же разница?

— Кайла? Ау? Ты где это витаешь? — Эми поворачивается ко мне.

— Прости. Ты что-то спросила?

— Я спросила, ты не против, если я буду работать после школы? Это четыре раза в неделю, с понедельника по четверг. Мама не уверена, стоит ли так надолго оставлять тебя одну. Сказала поговорить сначала с тобой.

— Все в порядке. Правда. Я не против. Когда приступаешь?

— Завтра, — отвечает она с виноватым видом.

— Ты уже пообещала им, что сможешь, ведь так? — говорю я.

— Вот те раз! — восклицает Джазз. —А как же я? Как насчет того, чтобы проводить время со мной? — И весь остаток пути они шутливо пикируются.

Все утро я как в тумане. Перед каждым уроком сканирую свою карточку, сажусь, делаю вид, что слушаю. Стараюсь выглядеть сосредоточенной и прилежной ученицей, чтобы никому не давать повода приглядеться ко мне внимательнее. Обедаю в одиночестве: большинство учеников, как

обычно, избегают меня, стараясь держаться подальше от Зачищенной.

И хотя Бен почти всем нравился, я нравлюсь немногим.

Особенно теперь, когда он исчез.

Бен, где же ты? Его улыбка, теплое ощущение его ладони в моей, эти глаза, словно светящиеся изнутри. Воспоминания причиняют боль, словно проворачивающийся в ране нож, и эта боль так реальна, что я вынуждена крепко обхватить себя руками в попытке удержать ее внутри.

В глубине души я понимаю, что долго держаться не смогу. Что рано или поздно она вырвется наружу.

Но не здесь. Не сейчас.

Следующий урок — биология. Тащусь в лабораторию, а в животе как будто медленно крутится бетономешалка. А вдруг я сошла с ума и это вовсе не Нико? Да и существует ли он вообще?

А если он? Что тогда?

Перед дверью сканирую свою карточку, прохожу к задней парте, сажусь и только тогда осмеливаюсь взглянуть, опасаясь, как бы не подкосились ноги, когда глаза увидят то, что не перестают представлять.

Вот он, мистер Хаттен, учитель биологии. Я пялюсь на него, но это ничего, все девчонки пожирают его глазами. И не только потому, что он слишком молод и слишком хорош собой для учителя — есть в нем что-то этакое. Дело

не только в этих глазах, этих белокурых волнистых локонах, чуть более длинных, чем позволительно учителю, или в том, что он высок и сложен, как бог, — причина не только в этом. Есть что-то в том, как он держится: спокойно, но словно всегда настороженно, как гепард перед прыжком. Все в нем кричит: опасность!

Нико. Это действительно он: ни вопросов, ни сомнений. Его глаза, незабываемые, бледно-голубые с темной каймой, проходятся по классу. Останавливаются, когда встречаются с моими. Пристально глядя в них, я замечаю теплые искорки узнавания, почти физического шока, который делает все реальным. Когда он наконец отводит взгляд, меня охватывает ощущение потери.

Значит, не показалось. Там, на другом конце класса, действительно Нико. Не имеет значения, что я знала это по обрывкам воспоминаний — воспоминаний, которые сопоставляла и склеивала, — до тех пор, пока сама не увидела, как в этих глазах засветилось узнавание, я не могла быть уверена.

Потом вспоминаю, что мне, в отличие от других девчонок, нельзя глазеть на него, по крайней мере так явно, поэтому в течение урока я пытаюсь бороться с искушением, но проигрываю эту борьбу. Его глаза то и дело якобы случайно, мимоходом, встречаются с моими. Что в них? Любопытство? Вопросы? Пляшущие искорки какого-то веселого интереса?

Осторожнее. Пока я не сумею разобраться, кто он и чего хочет, нельзя позволить ему понять, что что-то изменилось.

Я заставляю себя опустить глаза в тетрадку; на ручку, которая прыгает по странице, оставляя беспорядочные синие завитушки, половинчатые наброски там, где должны быть записи. Рука двигается на автопилоте.

Ручка... рука... левая рука. Ручка зажата в левой руке.

Но ведь я правша, разве нет?

Я должна быть правшой!

Дыхание перехватывает, к горлу подкатывает ком ужаса. Меня начинает бить дрожь. Все чернеет перед глазами.

Она вытягивает руку. Правую руку. По щекам текут слезы.

— Прошу тебя, помоги...

Она очень юная, совсем еще ребенок. А в глазах такая мольба, что я готова на все, лишь бы дотянуться до нее. Но как ни стараюсь подобраться поближе, ее рука всякий раз оказывается не там, где кажется. Посредством какого-то оптического обмана она всегда повернута вправо. Всегда слишком далеко, чтобы ухватить ее.

— Прошу. Помоги...

— Протяни мне другую руку! — кричу я, но она смотрит на меня широко распахнутыми глазами и качает головой. Я повторяю свое требование, и она наконец поднимает левую руку так, что я могу ее видеть.

Пальцы искривлены, окровавлены. Сломаны. В голове вспыхивает внезапная картинка: кирпич. Пальцы, разбитые кирпичом.

Я тихо вскрикиваю.

Мне не схватить ее за руку, когда она такая.

Девочка роняет руки, качает головой, исчезает. Тает, делаясь призрачной дымкой.

Я бросаюсь к ней, но поздно.

Ее больше нет.

— Мне уже лучше. Просто ночью плохо спала, вот и все. Сейчас все нормально, — твержу я. — Можно мне вернуться в класс?

Школьная медсестра не улыбается.

— Это мне решать.

Она сканирует мой «Лево», хмурится. Душа уходит в пятки — так мне страшно при мысли о том, что он сейчас покажет. После случившегося мой уровень должен был упасть до предельно низкого. Бывало, во время ночных кошмаров я теряла сознание даже тогда, когда он работал, как положено. Но кто знает, как он функционирует сейчас?

— Похоже, это был просто обморок: уровень у тебя хороший. Ты обедала?

Дай ей причину.

— Нет. Не хотелось, — лгу я.

Она качает головой.

— Кайла, ты должна есть. — Читает мне лекцию об уровне сахара в крови, поит чаем с печеньем и, прежде чем исчезнуть за дверью, велит сидеть тихо в ее кабинете до последнего звонка.

Оставшись одна, я не могу остановить круговерть мыслей. Девочка с раздробленными пальцами в моем страшном сне или видении, или что это там было... я знаю, кто она. Узнаю в ней более юную себя: мои глаза, мое телосложение, все. Люси Коннор, десяти лет, пропала прямо из школы в Кезике несколько лет назад, как сообщают «Пропавшие без вести» — нелегальный, запрещенный веб-сайт, который я видела в доме у двоюродного брата Джазза. Люси была частью меня до того, как мою память стерли. И все же среди моих новых воспоминаний нет ничего ни о ней, ни о ее жизни. Даже мысленно я не могу назвать ее «я».

Она не такая, другая, отдельная.

Как Люси вписывается во всю эту путаницу у меня в голове? Я в отчаянии пинаю стол. Мне кажется, что кусочки мозаики вот-вот сложатся в единую картину, станут понятными, но, когда я сосредоточиваюсь на деталях, они ускользают, расплывчатые и иллюзорные.

И все это началось, когда я осознала, что пишу левой рукой. Видел ли Нико? Если он заметил, что я пользуюсь левой рукой, то, конечно же, понял, что что-то изменилось. Считается, что я правша, и это важно, очень важно... но когда я пытаюсь понять, почему должна быть правшой, почему была таковой до этого, а теперь, похоже, уже нет, мне это не удается.





ГЛАВА 3




Сразу же после последнего звонка в медкабинет входит мама.

— Ну, привет.

— Привет. Тебе позвонили?

— Естественно.

— Извини. Чувствую себя прекрасно.

— Поэтому, должно быть, ты и потеряла сознание на уроке и оказалась тут.

— Ну, сейчас уже все хорошо.

Мама отыскивает Эми и везет нас обеих домой. Оказавшись внутри, я сразу же направляюсь к лестнице.

— Кайла, постой. Подойди, поговорим минутку. — Мама улыбается, но лишь только губами. — Горячий шоколад? — спрашивает она, и я тянусь за ней в кухню. Она молча наполняет чайник, готовит напитки. Мама не из разговорчивых, — разве только ей есть что сказать.

А сейчас явно есть. У меня тревожно сосет под ложечкой. Неужели она заметила, что я изменилась? Может, если я расскажу ей, она сможет помочь и...

Не доверяй ей.

После того как мне стерли память, мой мозг напоминал чистый лист. Для того чтобы научиться всему заново — ходить, разговаривать и справляться со своим «Лево», — мне пришлось провести в больнице девять месяцев. Потом меня определили в эту семью. Со временем я привыкла видеть в маме друга, того, на кого можно положиться, но долго ли я в действительности ее знаю? Меньше двух месяцев. Казалось, что дольше, потому что, то была вся моя послебольничная жизнь, все, что я помнила.

Теперь, когда мои жизненные рамки расширились, я знаю, что к людям следует относиться не с доверием, а с подозрением.

Она ставит чашку передо мной на стол, и я обхватываю ее ладонями, грея холодные руки о горячие бока.

— Что случилось? — спрашивает мама.

— Похоже, я упала в обморок.

— Почему? Медсестра сказала, что ты не ела, однако твой ланч-бокс каким-то загадочным образом оказался пуст.

Я молчу, маленькими глотками пью шоколад, сосредоточившись на горьковато-сладком вкусе. Все, что я могла бы сказать об этом, кажется полной бессмыслицей даже мне самой. Неужели я потеряла сознание от того, что писала левой рукой? И еще этот сон, или что там было. Я мысленно вздрагиваю.

— Кайла, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Если хочешь поговорить, я всегда готова тебя

выслушать. О Бене, о чем угодно. Если не можешь уснуть, можешь будить меня в любое время — я не против.

При упоминании имени Бена на глазах у меня выступают слезы, и я часто-часто моргаю. Если бы она только знала, как мне на самом деле тяжело, если бы знала другую часть истории. Меня так и тянет рассказать ей, но как она посмотрит на меня, если узнает, что я, возможно, убила человека? К тому же, даже если она и не будет против, уж отец-то наверняка будет.

— Когда папа возвращается? —- спрашиваю я. До меня вдруг доходит, что его нет уже довольно-таки долго. Он всегда много ездит по работе: устанавливает правительственные компьютеры по всей стране. Но обычно хотя бы пару дней в неделю дома бывает.

— Возможно, какое-то время мы его еще не увидим.

— Почему? — спрашиваю я, стараясь скрыть облегчение, которое испытываю в душе.

Мама встает, моет наши чашки.

— Ты выглядишь уставшей, Кайла. Почему бы тебе не вздремнуть перед ужином?

Разговор окончен.

Ночью меня осаждают путаные сны: не то я бегу, гонюсь за кем-то, не то за мной кто-то гонится. Проснувшись, должно быть, раз уже в десятый, я ударяю кулаком по подушке и тяжело вздыхаю. Потом вдруг настораживаюсь, когда до моего слуха доносится какой-то тихий

звук — хруст, — идущий снаружи. Быть может, в этот раз я наконец-то проснулась уже не из-за сна?

Прокравшись к окну, я осторожно отодвигаю занавеску. Поднявшийся к ночи ветер гоняет по саду листья. Деревья как-то разом стали казаться голыми после вчерашней бури. Оранжево-красные всполохи мелькают в воздухе, кружат вокруг припарковавшейся у дома темной машины.

Дверца машины открывается, из нее выходит женщина. Длинные волнистые волосы падают на лицо. Я охаю. Неужели это возможно?

Закрывая дверцу, она отбрасывает волосы рукой, и я окончательно убеждаюсь: это миссис Никс, мама Бена.

Я с силой стискиваю край подоконника. Зачем она приехала?

Сердце молотом стучит в груди от вспышки безумной надежды: быть может, у нее есть новости о Бене! Но надежда тут же бесследно тает, когда я вижу в лунном свете ее лицо — бледное, изможденное. Если у нее и есть какие новости, они отнюдь не радостные. Я слышу, как под ногами ее хрустит гравий, потом раздается тихий стук в переднюю дверь.

Возможно, она пришла узнать, что случилось с Беном, что такого я сделала. А может, собирается рассказать маме, что я была там перед тем, как его забрали лордеры. Воспоминания болезненной вспышкой ослепляют мозг: Бен в агонии, стук в дверь, когда неожиданно вернулась его мама. Я сказала ей, что нашла его с уже сорванным «Лево» и...

Стук в дверь. Ей пришлось отпереть дверь, чтобы войти. Я сказала ей, что обнаружила его уже таким, но она не могла не понять, что я соврала. Иначе как бы дверь оказалась запертой, когда она пришла?

Ей открывают, и до меня доносится невнятное бормотание.

Мне нужно знать.

Я на цыпочках крадусь по комнате, выхожу на лестницу, потом как можно тише, по одному шажку, начинаю спускаться. Прислушиваюсь.

Слышен тихий свист чайника, приглушенные голоса на кухне. Еще шажок, еще.

Что-то касается моей ноги, и я вздрагиваю, едва не вскрикиваю, пока до меня не доходит, что это Себастиан. Он трется о ноги, мурлычет.

«Пожалуйста, тише», — мысленно молю я. Наклоняюсь, чтобы почесать его за ушами, но при этом ударяюсь локтем о высокий стол.

Замираю, затаив дыхание. Шаги приближаются! Ныряю в темный кабинет напротив.

— Это всего лишь кот, — слышу я мамин голос, затем какое-то движение, тихое «мяу». Шаги удаляются обратно в кухню, потом со щелчком закрывается дверь. Я прокрадываюсь назад в коридор, чтобы послушать.

— Сожалею насчет Бена, — говорит мама. До меня доносятся звуки отодвигаемых стульев. — Но вам не следовало приходить сюда.

— Пожалуйста, вы должны помочь.

— Не понимаю. Как именно?

— Мы испробовали все, чтобы узнать, что с ним случилось. Все. Нам ничего не говорят. Я подумала, вы могли бы... — Голос ее стихает.

У мамы есть связи. Политические. Отец ее, до того, как его убили, был премьер-министром с лордеровской стороны Коалиции. Может ли она помочь? Я жадно прислушиваюсь.

— Мне очень жаль. Я уже пыталась — ради Кайлы, — но словно в стену уткнулась. Так ничего и не выяснила.

— Я просто не знаю, куда еще обратиться. — До меня доносятся ее тихие всхлипывания. Она плачет. Мама Бена плачет.

— Послушайте меня. Ради вашей же пользы вы должны прекратить расспросы. По крайней мере пока.

Я понимаю, что это глупо и бессмысленно, но ничего не могу с собой поделать: к глазам подступают слезы, в горле встает ком.

Мама пыталась узнать, что случилось с Беном. Ради меня. Она не рассказывала мне, потому что так ничего и не узнала. Она сильно рисковала, так как расспросы обо всем том, что имеет отношение к лордерам, опасны. Смертельно опасны.

Да и мама Бена сейчас рискует не меньше!

Когда они начинают прощаться, я тихо ретируюсь в свою комнату. Облегчение от того, что мама Бена не рассказала моей, как нашла меня тогда с Беном, смешивается с печалью. Она испытывает то же, что и я: чувство потери.

Бен был их сыном больше трех лет, с тех самых пор, как его память стерли. Он рассказывал мне, что они были близки. Меня так и тянет побежать к ней, разделить с ней эту боль, но я не осмеливаюсь.

Крепко обнимаю себя руками. Бен. Шепчу его имя, но ответить он не может. Боль, словно удар кулаком в живот, заставляет согнуться. Я чувствую себя разбившейся на миллион кусочков. Раньше мне пришлось бы любой ценой пресечь в себе подобные чувства, иначе мой «Лево» тотчас же вырубил бы меня. Теперь же, когда он не работает, боль столь острая, что я хватаю ртом воздух. Как операция без наркоза: я будто чувствую где-то глубоко внутри лезвие ножа.

Бена нет. Несмотря на путаные обрывки воспоминаний, теперь мой мозг работает уже лучше. Бен исчез и больше никогда не вернется. Даже если он выжил после того, как срезал свой «Лево», лордеры ни за что бы не оставили его в живых. С воспоминаниями приходит осознание: те, кого лордеры забирают, уже не возвращаются. Это понимание столь болезненно, что хочется оттолкнуть его, спрятаться от него. Но память о Бене — это то, что я должна сохранить. Эта боль — все, что у меня от него осталось.

Его мама выходит из дверей минутой позже. Какое-то время она просто сидит в машине, сгорбившись над рулем, и лишь затем запускает двигатель. Когда она отъезжает, начинает накрапывать дождь.

После ее отъезда я настежь открываю окно, высовываюсь и протягиваю руки в ночь. Холодные капли падают на кожу вместе с горячими слезами.

Дождь. В нем есть что-то важное, что-то брезжит в сознании, потом ускользает прочь.





ГЛАВА 4




Я склоняюсь над своим рисунком, рука — правая рука — неистово порхает над листком, рисуя листья, ветки. Новый учитель рисования, которого, наконец, нашла школа, не внушает ни опасности, ни вдохновения. Никакой. И в подметки не годится Джинелли, которого заменяет. Но пока я могу рисовать что угодно, пусть даже просто деревья, как велено, мне наплевать, что он скучный и пресный.

Ходит по классу, время от времени делая вежливые замечания, потом останавливается за моим плечом, изрекает «хмм... хмм... интересно» и идет дальше.

Я смотрю на свой листок. Целый лес злобных деревьев, и в тени под ними какая-то темная фигура с глазами.

Как бы воспринял это Джинелли? Он сказал бы: притормози, прояви больше старания, и был бы прав. Но такая необузданность ему бы тоже понравилась.

Начинаю заново, умиротворенная скрипом угля по бумаге. Деревья уже не такие злобные,

и теперь уже сам Джинелли смотрит из их тени. Никто, кроме меня, не узнал бы его тут: мне известно, что бывает, когда рисуешь пропавших, вроде него. Нет, я рисую его таким, каким, мне кажется, он мог быть — молодым человеком, скрывающимся в наброске. Не стариком, которого утащили лордеры.

Час спустя сканирую свою карточку у дверей в класс для самоподготовки и вхожу. Направляюсь к заднему ряду...

— Кайла?

Я останавливаюсь. Этот голос... здесь? В нерешительности оборачиваюсь. Нико стоит, прислонившись к учительскому столу. Улыбается медленной, ленивой улыбкой.

— Надеюсь, тебе сегодня лучше.

— Да, спасибо, сэр, — отвечаю я, поворачиваюсь и умудряюсь дойти до задней парты, не споткнувшись.

Его присутствие в качестве скучающего дежурного учителя, который следит, чтобы мы занимались молча, не должно было удивить. Они все время меняются, так что рано или поздно должна была настать и очередь Нико. Тем не менее я не ожидала столкнуться с ним так скоро и теперь сижу несколько минут, держа руки на коленях, пока они не перестают дрожать.

Открываю домашнее задание по алгебре — его я делаю обычно без труда, так что и притворяться особенно не приходится. Сижу, смотрю на страницу, не забыв взять ручку в правую руку.

На столе перед Нико стопка тетрадей на проверку, однако я вижу, что он притворяется так же, как и я, а сам то и дело поглядывает в мою сторону. Разумеется, я бы не знала этого, если бы сама не наблюдала за ним.

Я вздыхаю и пытаюсь решить уравнение с переменными, но цифры расплываются, не слушаются, а мысли скачут туда и сюда. Рассеянно вожу ручкой по краям листа, потом рисую цветочные узоры вокруг даты, которую, как обычно, проставила вверху.

Вдруг взгляд мой отчетливо фокусируется на цифрах: 3.11. Третье ноября. И в следующий миг очередной кусочек пазла с почти слышным щелчком становится на место: сегодня мой день рождения. Я родилась в этот день семнадцать лет назад, но я единственная, кто это знает.

По рукам пробегают мурашки. Мне известна дата моего настоящего дня рождения, а не та, которую назначили в больнице, когда изменили мою личность, украли мое прошлое.

Мой день рождения? Я мысленно прощупываю эту фразу со всех сторон, но не нахожу больше ничего. Ни тортов, ни вечеринок, ни подарков. Одна только дата. Воспоминаний, которые должны были бы ей сопутствовать, нет. И все же я чувствую, что в глубинах моего мозга таится еще много всего такого, что я могла бы узнать, если бы копнула поглубже.

Некоторые из вернувшихся воспоминаний — просто голые факты, словно я прочла досье на

себя и какие-то куски вспомнила, а какие-то нет. Все это не вызывает у меня никаких эмоций.

Из веб-сайта о пропавших детях известно, что меня звали Люси и что я исчезла в возрасте десяти лет, но из той жизни я не помню ничего. Потом я вновь появляюсь — подростком, уже с Нико, и только из того периода ко мне прокрадываются воспоминания. О том же, что было раньше, — ничего.

Нико... Вот у кого могут быть ответы. Все, что мне нужно, это сказать, что я его помню. Но действительно ли я хочу все это знать?

Когда звенит звонок, я медлю, несмотря на то что все инстинкты во мне кричат, требуют скорее бежать и избавить себя от этого выбора — говорить с ним или нет — до тех пор, пока я не разберусь, что все это значит. Я медленно иду к двери, у которой стоит Нико. Все остальные ученики уже ушли. Мы одни.

«Ну, иди же», — приказываю я себе и намереваюсь пройти мимо.

— С днем рождения, Рейн, — говорит он, понизив голос.

Я оборачиваюсь. Наши глаза встречаются.

— Рейн? — шепчу я. Примеряю имя к себе, пробую его на вкус. Рейн[1]. Еще одно воспоминание всплывает, яркое и отчетливое. Я выбрала это имя сама три года назад, когда мне исполнилось четырнадцать. Я помню!

Это мое имя. Не Люси, имя, которое мне дали родители при рождении. Не Кайла, как назвала меня какая-то равнодушная медсестра, заполнявшая больничный бланк после того, как мне стерли память. Рейн — вот мое настоящее имя. И, словно произнесенное вслух, оно наконец рушит последнюю преграду в моей душе.

Его глаза расширяются и вспыхивают. Он знает меня. Более того, он знает, что я знаю его.

Кровь вскипает в жилах, энергия бьет ключом: пан или пропал.

Но в следующее мгновение он стирает с лица всякое выражение и отступает назад.

— Постарайся не забыть про домашнее задание по биологии на завтра, Кайла, — говорит он, и взгляд его скользит поверх моего плеча.

Я оборачиваюсь и вижу миссис Али. В душе вспыхивает ненависть, потом страх. Но это страх Кайлы. Я не боюсь ее. Рейн ничего не боится!

— Постарайся не забыть, — повторяет Нико, на этот раз опуская бессмысленное упоминание о домашнем задании, предназначенное для ушей миссис Али, и выскальзывает в коридор.

Постарайся не забыть...

— Мне нужно с тобой поговорить, — говорит миссис Али и улыбается. Она наиболее опасна именно тогда, когда улыбается.

Что ж, посмотрим, кто кого. Я тоже улыбаюсь.

— Конечно, — отвечаю я, стараясь ничем не выдать своего ликования. Мое имя! Я — Рейн!

— Я больше не буду сопровождать тебя на переменах, — сообщает она. — Ты уже вполне освоилась в школе.

— О, спасибо вам большое за вашу помощь, — как можно любезнее отзываюсь я.

Глаза ее подозрительно сужаются.

— Я слышала, ты в последнее время хандрила, ходила с несчастным видом и была невнимательна на уроках. Однако сейчас кажешься вполне счастливой.

— Мне очень жаль. Я уже чувствую себя намного лучше.

— И, Кайла, ты же знаешь, если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь поговорить со мной. — Она снова улыбается, и меня пробирает озноб.

Будь осторожна. Пусть официально ее должность — помощник преподавателя, но этим ее обязанности явно не ограничиваются. Она все время наблюдает за мной в поисках какого-либо признака, симптома отклонения от строгого, предсказуемого поведения Зачищенной. Малейший намек на возвращение моих преступных наклонностей, и меня могут вернуть лордерам. Уничтожить физически.

— Все отлично. Правда.

— Что ж, надеюсь, так будет и дальше. Ты должна прилагать максимум усилий и в школе, и дома, и в обществе, чтобы...

— ...выполнить свой договор. Использовать свой второй шанс. Да, я знаю! Но спасибо, что напомнили. Буду очень стараться. — Я широко улыбаюсь, такая счастливая, что готова поделиться улыбкой даже со шпионкой л ордеров. То, что миссис Али больше не будет ходить за мной по пятам — неожиданный бонус.

На лице ее отражается борьба между замешательством и раздражением. Миссис Али определенно больше нравится, когда я робею в ее присутствии.

— Да уж постарайся, — ледяным голосом и без намека на улыбку роняет она.

Какая жалость, что Рейн не из робкого десятка.

Красный, золотой, оранжевый. Дуб, растущий у нас во дворе перед домом, укрыл траву толстым, пестрым ковром, и я несу из сарая грабли.

У меня есть имя.

Я атакую граблями листья, сгребаю их в кучи, потом расшвыриваю ногами и начинаю заново.

У меня есть имя! То, которое выбрала я сама, когда была тем, кем хотела быть. Лордеры попытались отнять его у меня, но почему-то им это не удалось.

Через дорогу останавливается машина, которой я никогда раньше не видела. Из нее выходит парень примерно моего возраста или, возможно, чуть постарше. На нем мешковатые джинсы и футболка, такая помятая, будто он вел машину или спал в ней несколько часов кряду (нужно надеяться, не в одно и то же время). И все же этот вид, словно говорящий: «плевать мне, во что я одет», ему идет. Он открывает багажник. Вынимает коробку и несет ее в дом. Снова выходит, замечает, что я смотрю, и машет рукой. Я машу в ответ. Кайла не стала бы.

Она, вероятно, смутилась бы и покраснела, но Рейн — девушка смелая.

Он достает еще одну коробку, по другую сторону машины изображает, будто спускается по воображаемому эскалатору, и оглядывается, — смотрю ли я. Я закатываю глаза. Он продолжает проделывать разные другие фокусы, а я запихиваю листья в мешок, везу на тележке на задний двор и захожу в дом.

— Спасибо, что убрала листья, — говорит мама. — А то уже замусорили весь двор.

— Не за что. Мне хотелось что-нибудь поделать.

— Чем-то заняться?

Я киваю, потом напоминаю себе немного сбавить обороты, не то слишком частая смена настроений вынудит ее отвезти меня в больницу на проверку. Эта мысль не на шутку тревожит меня, и улыбка сползает с лица.

Мама кладет руку мне на плечо, легонько стискивает.

— Будем обедать, как только...

Дверь открывается.

— Я дома! — вопит Эми.

Минут через пять мы уже сидим за столом и слушаем подробный отчет о ее первом дне в качестве помощницы врача в хирургическом отделении. И, как выясняется, работа там — поразительный источник местных сплетен. Вскоре мы узнаём, кто ждет ребенка, кто свалился с лестницы, перебрав виски, что нового парня через дорогу зовут Кэмерон, что он приехал с севера и по неизвестным пока причинам будет жить со своими дядей и тетей.

— Мне там безумно нравится. Жду не дождусь, когда стану медсестрой, — говорит Эми, наверное, уже в десятый раз.

— А ты видела какие-нибудь серьезные заболевания? — поддевает ее мама.

— Или увечья? — добавляю я.

— О, кстати. Вы ни за что не догадаетесь...

— О чем? — спрашиваю я.

— Это случилось утром, поэтому сама я не видела, но слышала об этом все-все.

— Ну, так расскажи нам, — просит мама.

— Какого-то мужчину доставили в больницу с ужасными ранениями.

— Бог ты мой! — охает мама. — И что с ним стряслось?

А меня начинает охватывать дурное предчувствие. Тревога змеей вползает в душу.

— Никто не знает. Его нашли в лесу на конце деревни, избитого до полусмерти. Черепно-мозговые травмы и переохлаждение, пролежал там, по-видимому, не один день. Просто чудо, что он еще жив.

— Он сказал, кто это сделал? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь унять бешено колотящееся сердце и выглядеть безучастной.

— Нет и, может, никогда не скажет. Когда его к нам доставили, он был уже в коме.

— Кто же он? — спрашивает мама, но я и без Эми знаю ответ.

— Уэйн Бест, ну, тот противный строитель, который делал кирпичные стены между участками.

Мама просит нас держаться подальше от леса и проселочных троп. Она беспокоится, что где-то в округе бродит маньяк.

Но этот маньяк — я.

— Можно, я пойду к себе? — спрашиваю я, внезапно почувствовав дурноту.

Мама поворачивается ко мне.

— Что-то ты побледнела. — Она кладет теплую ладонь мне на лоб. — И кожа липкая.

— Немного устала.

— Иди, ляг пораньше. Мы сами помоем посуду.

Эми стонет, а я направляюсь к лестнице.

Лежу, вперив невидящий взгляд в темноту. Себастиан успокаивающе посапывает рядом.

Я сделала это: избила человека до полусмерти, ввергла в кому. Точнее, Рейн. Она вернулась в это же время. Или что? Я и она — это одно целое или две разные личности в одном теле? Иногда я чувствую себя ею, словно воспоминания и то, кем была она, берут верх.

А порой, как сейчас, она ускользает, словно ее никогда и не было. Но кем на самом деле была Рейн? Еще и Люси каким-то образом вписывается в прошлое Рейн, но вот каким? Нас связывает один день рождения — третье ноября. В душе я цепляюсь за это знание, эту тайну. Какими бы несовместимыми ни были эти кусочки меня, третье ноября — день, когда я пришла в этот мир.

Мало-помалу мысли расплываются, меня одолевает сон. Но внезапно дата отчетливо отпечатывается в голове. И глаза распахиваются.

Сегодня мне исполнилось семнадцать. Я вышла из больницы в сентябре, пробыв там девять месяцев. Стало быть, мою память стерли меньше одиннадцати месяцев назад. Мне уже было шестнадцать. Но стирать память тем, кому больше шестнадцати, незаконно. Правда, лордеры время от времени могут нарушать свои собственные законы, если имеется достаточно веская причина, но почему это произошло в моем случае?

В голове по-прежнему не складываются отдельные кусочки. Иногда я чувствую, что вижу всю картину, но едва только пригляжусь повнимательнее, она исчезает. Словно нечто такое, что я могу видеть только сбоку, краем глаза.

Нико, наверное, сможет объяснить, если захочет; мое прошлое в качестве Рейн, по крайней мере. Но что он потребует взамен?

Быть может, Рейн и все, что с ней связано, лучше забыть.

Я могла бы продолжать жить своей новой жизнью, быть пай-девочкой, держаться подальше от неприятностей и оставить Нико в прошлом. Избегать его, делать вид, что ничего не было.

Так или иначе, Уэйн может положить всему этому конец.

Тебе следовало его прикончить.

Прекрати.





ГЛАВА 5




На следующий день, на биологии, меня ждет сюрприз. Новый парень, Кэмерон, появляется в дверях класса. Замечает меня и направляется прямиком к пустому стулу рядом со мной. Глупо ухмыляясь, садится.

Место Бена. Я складываю руки перед собой, часто моргаю, не смотрю на него. Пустое место рядом причиняет страдания, но то, что кто-то сидит там, еще хуже.

Нико поворачивается и идет к доске. Все девчонки не сводят с него глаз: при ходьбе брюки обтягивают ноги, шелковая рубашка очерчивает мускулы, когда он поднимает руку, чтобы начать писать.

Стоя у доски, он разворачивается лицом к классу.

— Что это означает? — спрашивает он, указывая на написанные им слова: «Естественный отбор».

— Выживают только сильнейшие, — говорит кто-то из учеников.

— Это верно, но лишь отчасти. Необязательно быть самым сильным, чтобы победить, иначе динозавры съели бы всех наших предков на обед. — Он обводит взглядом класс, пока его глаза не останавливаются на мне. — Чтобы выжить, нужно просто быть... лучшим. — Он смотрит мне прямо в глаза, произнося эти слова медленно, растягивая их.

Наконец он отводит взгляд. Начинает рассказывать про эволюцию и Дарвина, а я пытаюсь записывать, делать вид, что поглощена новой темой.

Только бы пережить этот урок, убраться отсюда и...

Что-то шлепается мне на тетрадь. Сложенный клочок бумаги? Я разворачиваю его, читаю: «Вот мы и встретились снова» — написано там.

Я взглядываю на Кэмерона. Он подмигивает.

Пряча улыбку, пишу ниже: «Мы еще не встречались».

Потом, делая вид, что потягиваюсь, бросаю бумажку на его учебник.

Через какое-то время она прилетает назад. Я бросаю взгляд на Нико. Никакой реакции. Продолжает разглагольствовать про динозавров. Я разворачиваю записку.

«Нет, встречались. Ты та-что-набрасывается-на-Листъя, а я Тот-кто-Таскает-Тяжелые коробки-из-Багажника. Также известный как Кэм».

Значит, Кэм, не Кэмерон, как принесла на хвосте эта сорока Эми. И такой же шалопай, каким показался мне вчера.

Я сижу, в задумчивости кусаю ручку. Не обращать внимания или...

В запястье мне тычется его ручка. Шалопай и торопыга. И все же мне известно, каково это — быть новеньким. Когда никого не знаешь.

Ладно, я пишу на бумажке: «Королева Листьев, также известная как Кайла». Складываю бумажку, бросаю назад.

— Поздравляю! — провозглашает голос справа. Это Нико. Он стоит рядом с нашей партой и смотрит прямо на меня. Как и все до единого в классе.

— Э...

— Ты счастливый победитель в номинации «Лишение обеда». И до конца урока постарайся внимательно слушать.

Краска заливает мне лицо, но не от того, что на меня смотрит весь класс. Нико словно сказал: «Попалась!» Гепард атаковал. И я ничегошеньки не могу с этим сделать.

Кэм, к его чести, возражает, что это его вина, но Нико не обращает на него внимания. Урок продолжается, и я то и дело поглядываю на часы, надеясь, что еще кто-нибудь будет пойман за какой-нибудь другой проступок, что мы не останемся один на один. Но подобное маловероятно, раз уж это зависит от Нико.

Звенит звонок, и все начинают собираться. Кэм стоит с удрученным видом.

— Прости, — говорит он одними губами и уходит следом за последним учеником. Дверь за ними закрывается.

Одни.

Нико пристально смотрит на меня, лицо его непроницаемо. Секунды тикают и тикают, и в душе моей... что... страх? Нет, это больше похоже на нечто другое. Словно страх, порожденный чем-то одновременно пугающим и возбуждающим, вроде прогулки в грозу или по краю обрыва.

Кивком головы он велит мне следовать за ним. Мы выходим из лаборатории и идем по коридору к кабинетам. Посмотрев по сторонам, он вытаскивает из кармана ключ и отпирает дверь одного из этих кабинетов.

— Заходи, — говорит он холодно, без улыбки.

Я вхожу вслед за ним, волоча ноги. Выбора

у меня нет, но душа уходит в пятки. Он запирает дверь, а затем вдруг резко хватает меня за руку и выворачивает ее за спину, вдавливая лицом в стену.

— Кто ты? — тихо рычит он. — Кто ты? — На этот раз громче, но сдержанно. Никто не услышит. Еще сильнее стискивает руку, тянет кверху.

Боль в плече действует, словно триггер, и я вспоминаю. И вот уже я — это кто-то другой. Время и место — тоже другие. Где внезапные проверки Нико вроде этой мог выдержать не каждый. Но я-то знаю, как нужно действовать! С мимолетной вспышкой радости от этого воспоминания я подпрыгиваю, чтобы освободить руку от его хватки, выворачиваюсь и впечатываю кулак в твердые мускулы его живота.

Он отпускает меня и начинает смеяться, потирая живот.

— Я должен был удостовериться. Извини. Как рука?

Улыбка расплывается по моему лицу. Я вращаю плечом.

— Нормально. Но если бы ты действительно хотел удержать меня, то дернул бы руку выше. Это была проверка.

— Да. И этот маневр как раз в духе Рейн. — Он снова смеется, глаза светятся радостью.

— Рейн! — восклицает он, раскрывает руки, и я шагаю к нему в объятия, теплые и крепкие. И чувствую, словно вернулась туда, где мое место, где мне предназначено быть самой судьбой. Где я знаю, кто я и что, потому что знает Нико.

Потом он отстраняет меня на длину вытянутых рук и пристально, оценивающе вглядывается в мое лицо.

— Нико? — неуверенно бормочу я.

Он улыбается:

— Ты помнишь меня. Хорошо. Я всегда знал, что ты выживешь, моя особенная Рейн. — Нико усаживает меня на стул, сам присаживается на край стола рядом. Берет мою руку и смотрит на «Лево». — Он ведь работал, не так ли? Эта штуковина — всего лишь вещь. — И он крутит его вокруг моего запястья: ни боли, ничего. Уровень — близкий к счастливому.

Я криво улыбаюсь, но улыбка тут же сползает:

— Работал? Нико, прошу тебя, объясни. Я помню отдельные фрагменты, но все они смешались у меня в голове. Я не понимаю, что со мной происходит.

— Серьезная, как и всегда. Нам следовало бы прыгать от радости! Праздновать. — И его такая заразительная, такая живая улыбка заставляет и меня улыбаться. — Ты должна рассказать мне, что в конечном счете подстегнуло твою память.

Но я даже думать об этом боюсь. Если он узнает об Уэйне, то разберется с ним точно так же, как и с любой другой угрозой его собственности. Его собственности. Мне приятно это чувство принадлежности.

— Ты несколько раз была близка к этому, я видел. Мне кажется, тот случай с Беном сыграл роль пускового механизма.

Бен. Упоминание о Бене причиняет боль, и это, должно быть, отражается у меня на лице.

— Отпусти боль, она делает тебя слабой. Ты помнишь как, Рейн? Мысленно доводишь ее до двери и запираешь там.

Я качаю головой. Не хочу забывать Бена. Ведь не хочу же?

И ко мне возвращаются обрывочные отголоски моих ночных мыслей: Нико и его методы опасны.

Я произношу вслух то, что все это время брезжило на краю моего сознания, но до поры оставалось неузнанным:

— Ты ведь состоишь в АПТО, антиправительственной террористической организации, не так ли?

Нико вскидывает бровь:

— Ты уже все забыла! — Он берет мою руку в свою. — Не называй нас так, Рейн — так называют нас лордеры. Мы — «Свободное Королевство». Те самые зубы, роль которых должна была играть «Свобода», но так никогда и не играла. Мы — заноза в заднице лордеров, ты и я. Они нас боятся. Скоро им придет конец, и наша великая страна снова станет свободной. Мы победим!

Лозунг из прошлого всплывает у меня в голове: «Да здравствует «Свободное Королевство»! Да здравствует «Свободное Королевство»!

И я вспоминаю, как Нико восполняет пробелы, оставленные уроками истории. После выхода Соединенного Королевства из Евросоюза, закрытия границ и всех студенческих беспорядков и погромов 2020-х лордеры одинаково жестоко расправлялись с мятежниками, преступными бандами и террористами независимо от их возраста. Их либо сажали в тюрьмы, либо убивали.

Но когда беспорядки утихли, лордеры вынуждены были пойти на компромисс со «Свободой» — организацией, состоящей в Центральной Коалиции, и суровые наказания для лиц, не достигших шестнадцати, были запрещены. Стало применяться стирание памяти, дававшее им второй шанс, новую жизнь.

Но «Свобода» сделалась марионеткой лордеров, которые все больше и больше злоупотребляли своей властью. «Свободное Королевство» восстало в ответ, возжелав любой ценой избавиться от гнета лордеров.

Любой ценой. Любыми средствами.

Зубы — это террор. Я качаю головой, какая-то часть меня отвергает то, что, как мне известно, является правдой.

— Я не террористка. Ведь нет?

Он мотает головой:

— Мы не террористы, ни один из нас. Но ты была с нами в нашей борьбе за свободу, и до сих пор оставалась бы, если бы лордеры не схватили тебя и не украли твою память. Или, по крайней мере, так они думали.

— Однако вот она я, здесь. И я знаю тебя. Я помню кое-что, но...

— На тебя так много всего навалилось разом, да? Послушай меня, Рейн. Ты не обязана ничего делать, если сама этого не хочешь. Мы — не лордеры. Мы никого ни к чему не принуждаем.

— Правда?

— Правда. Я просто очень рад, что ты в порядке. Ты — это снова ты. — И он улыбается и опять обнимает меня.

Новые воспоминания всплывают на поверхность. Нико обычно скуп на улыбки или объятия. Они так редки, что, если уж ты заслужил его одобрение, это как дар Божий. Мы сражались за его одобрение, могли бы убить за него. Готовы были на все, лишь бы удостоиться даже мимолетной его улыбки.

— Послушай. Есть кое-что. Нам с тобой нужно как следует потолковать. Мне нужно понять, как с тобой все было, чтобы знать, как мы можем помочь другим пережить Зачистку. Ты ведь этого хочешь?

— Конечно.

— У меня для тебя кое-что есть, — говорит он и выдвигает ящик стола. Задняя стенка фальшивая, и за ней спрятан какой-то маленький металлический приборчик, тонкий и гибкий. Он показывает мне. — Смотри. Это передающее устройство, коммуникатор, ком. Видишь? Нажимаешь вот эту кнопочку и ждешь, когда я отвечу. С помощью этой штуковины мы можем переговариваться. Будешь звонить мне, если и когда я понадоблюсь.

Не успеваю я подумать, куда же спрятать это приспособление, как Нико показывает. Он ловко подсовывает коммуникатор под мой «Лево» и защелкивает его. Тонкая панель не видна и почти не ощущается.

— Тут его обнаружить невозможно. Даже если ты будешь проходить через металлодетектор, прибор ничем себя не выдаст.

Я кручу «Лево» на запястье, но даже не чувствую, что он там.

— А теперь иди, обедай. Поговорим еще, когда будешь готова. — Он дотрагивается до моего лица. От прикосновения его ладони к щеке по всему телу бегут электрические искры.

Нико отпирает дверь.

— Иди, — велит он, и я, как в тумане, выхожу в коридор. Через несколько шагов оглядываюсь. Он улыбается, потом запирает дверь.

Чем больше удаляюсь я от Нико, тем стремительнее тают тепло и радость, оставляя холод и одиночество. Ко мне возвращаются новые

кусочки и фрагменты прошлого. То обучение в моем сне... Оно было на самом деле. Обучение с Нико в «Свободном Королевстве». Я и другие скрывались в лесу. Учились сражаться. Обучались всем возможным приемам и методам борьбы с лордерами. За свободу! И все девчонки были влюблены в Нико, а все мальчишки хотели быть на него похожими.

Сегодня мне хватило нескольких минут наедине с ним, чтобы почувствовать все то, что я ощущала тогда. Взглянув на себя глазами Нико, я убедилась в том, кто я есть; это сделало меня той Рейн, которую он знал. Часть меня хочет, чтобы Нико руководил мной, говорил, что думать, как себя вести. Чтобы мне не нужно было делать это самой.

Но чем дальше я удаляюсь от него, тем сильнее это меня пугает.





ГЛАВА 6




— Кайла? К тебе гость, — кричит снизу мама.

Гость? Я спускаюсь и вижу Кэма, смущенно

переминающегося с ноги на ногу, с тарелкой в руке. Его песочного цвета волосы почти в порядке, на нем рубашка с воротником, и в воздухе веет легким ароматом мужского одеколона.

— Привет, — говорит он.

— А, привет.

— Я просто хотел извиниться, — бормочет он и протягивает тарелку. — То твое наказание — целиком и полностью моя вина.

— Наказание? — переспрашивает мама.

Бросаю гневный взгляд на Кэма.

— Ох, прости. Ты не хотела, чтобы об этом знали, да?

Спасибо большое, что высказал вслух очевидное. Я вздыхаю.

— Кайла? — Мама ждет объяснений.

— Да. Сегодня меня лишили обеда, и да, это была вина Кэма. Доволен?

Мама смеется:

— Вижу, что с Кэмом тебе не удастся сохранить что-то в секрете.

— Мне правда ужасно жаль, — повторяет он с разнесчастным видом.

— Да ладно. Ерунда. Спасибо за торт, — говорю я и беру тарелку, надеясь, что он поймет намек и уйдет.

— Проходи, — говорит мама. — Думаю, к этому нам нужен чай.

Увы, нет.

Услышав слово «торт», Эми отрывается от телевизора и присоединяется к нам. Соблазнительного вида шоколадный тортик с масляным кремом.

— М-м-м, какая вкуснятина, — говорю я, откусив кусочек. И это истинная правда: восхитительная глазурь из темного шоколада, в меру сладкая.

— Это ты испек?

— Уж поверь мне, если бы это делал я, ты бы не захотела его есть. Нет, это мой дядя.

— А почему ты приехал жить к нему? Долго собираешься тут пробыть? — спрашивает сестра.

— Эми! — восклицает мама с укоризной.

Кэм смеется, при этом на одной щеке у него

появляется ямочка.

— Ничего. Я пока не знаю, надолго ли мама отправилась на исследовательскую платформу на Северном море. Зависит от того, сколько им потребуется, чтобы найти что-то важное.

— А отец твой где? — не унимается Эми.

— Он ушел от нас в прошлом году, — отвечает Кэм без подробностей, и выражение его лица дает понять, что Эми ступила на запретную территорию. Мама быстро меняет тему, спросив про его тетю с дядей.

В конце концов мама с Эми уходят, когда Кэм спрашивает меня, что мы уже прошли по биологии. Как будто я слушала. Но я приношу тетрадь.

— Извини, но это тебе мало поможет. — Я даю ему тетрадь, и Кэм листает ее, но скоро понимает, что по большей части все это — полная белиберда.

— Мне трудно сосредоточиться на этом уроке, — признаюсь я.

— Сегодня ты витала в облаках, — говорит Кэм. — Я бросил тебе записку, просто чтобы ты оторвала глаза от Бога-Учителя, который живет среди нас.

— Не болтай чепухи, — бормочу я, нервно гадая, многое ли он заметил. И что могли заметить другие.

— Ой, да ладно. Ты и все остальные девчонки весь урок глаз с него не сводили. Как будто я не видел!.. Но лично у меня от Хаттона мороз по коже.

— Почему это?

Он вытаскивает из кармана листок. Разворачивает и показывает карикатуру под названием «Естественный отбор».

Первым бежит хорошенький зайчик, за зайчиком гонится лиса, за лисой — лев, а льва преследует тираннозавр. А замыкает эту цепочку

Нико. Он одет в шкуры, как пещерный человек, лицо зверское, в руке дубинка.

Я смеюсь.

— Ты и вправду видишь его таким?

— О да. Он — тот еще зверюга. Интересно, как он получил диплом учителя? Прямо так и вижу, как он загоняет нас в морозильник и делает из нас колбаски.

А и правда, как он получил диплом учителя? Конечно, биологию он знает неплохо, но, уверена, учительской квалификации у него не имеется. Возможно, где-то был настоящий мистер Хаттон, учитель биологии. Был, но теперь его нет. Улыбка сползает у меня с лица.

Я рассеянно начинаю рисовать учеников в форме нашей школы имени лорда Уильяма: марширующие бордово-черные колбаски.

— Ух, ты. Классно рисуешь.

— Спасибо. Ты тоже неплохо.

— Нет, я рисую только смешные карикатуры.

— Зато крутейшие, правда-правда. Но я вижу, тебе нужна помощь с уроками. Во-первых, это, — я постукиваю пальцем по его рисунку, — не естественный отбор, а скорее пищевая цепочка.

— И?..

— Динозавров в ней больше нет.

Мы болтаем еще, наверное, с часок. Язык у него подвешен: может чесать ни о чем и обо всем. Рисует карикатуры и на других учителей, а я задаюсь вопросом, как бы он изобразил миссис Али.

— Приятно снова видеть тебя улыбающейся, Кайла, — говорит мама, когда я поднимаюсь наверх. И я думаю: разве не здорово было бы остаться этой девочкой, у которой на уме только школа, подшучивание над учителями и приносящие пирожные мальчишки? Кэм симпатичный, забавный и простой, без затей. Совсем не такой, как Бен.

Бен. Пораженная, я задаюсь вопросом, что бы он подумал о Кэме. Возможно, счел бы, что отношение Кэма ко мне больше чем дружеское.

И был бы, наверное, прав.

О чем только я думала? Настроение сразу же падает, вина и боль терзают душу. На какое-то время, пусть ненадолго, но я забыла о Бене.

Мама сказала, что ей приятно снова видеть меня улыбающейся. Но как я могу улыбаться, даже Кэму, когда Бен... когда он...

Вчера ночью его мать ничему не улыбалась. Моя мама не смогла ей помочь, и женщина была в отчаянии.

Быть может, я смогу помочь. Подсказать, что она может сделать: разместить сведения об исчезновении Бена на сайте, посвященном пропавшим без вести, вместе с другими исчезнувшими детьми. Возможно, это даст ей надежду, поможет двигаться дальше.

И, может, тогда она не возненавидит меня, если узнает правду.

Я бегу.

Песок скользит под ногами. Соленый привкус моря царапает горло, когда я хватаю ртом воздух. Бегу быстрее.

Несмотря на страх, я слышу крики чаек, вижу блики на воде. Лодку чуть поодаль, втянутую на берег.

Быстрее!

Я так выдохлась, что ноги уже не слушаются. Спотыкаюсь, лечу вперед и, тяжело приземлившись, растягиваюсь на песке. Последний воздух выстреливает из легких, все вокруг кружится, вертится...

...и меняется. Ночь мягче. Как-то отдаленнее. Я больше не чувствую ни своего судорожного дыхания, ни лихорадочных ударов сердца, но страх ближе, неотвратимее.

«Никогда не забывай, кто ты!» — кричит чей-то голос, потом обрывается.

Отсоединяется.

Вокруг вырастает кирпичная стена, ширк-ширк, ширк-ширк. Как входящая в песок лопата.

И остается лишь темнота. Тишина.

Густая, мертвая.





ГЛАВА 7




Темная куртка, джинсы, теплые перчатки. Черная шапка, не только чтобы прикрыть светлые волосы, которые могут блестеть в лунном свете, но и для тепла. Сегодня ночью холодно.

Я бесшумной тенью спускаюсь по лестнице, потом осторожно, тихо открываю боковую дверь и выхожу в ночь.

И сама удивляюсь тому, как я двигаюсь, не издавая ни звука. Впрочем, это уже больше не тайна. Мои скрытые навыки имеют объяснение: в «Свободном Королевстве» меня обучали в том числе и этому. Просто до поры до времени эти навыки были скрыты глубоко внутри. Кто знает, на что еще я способна?

Мимо проезжает машина, и я растворяюсь в тени. Куда они едут в три часа ночи? Я иду увидеться с мамой Бена.

Если верить старой карте, которую я нашла на верхней полке у нас дома, каналы позади дома Бена соединяются с пешеходной тропой выше нашей деревни, по пути пересекаясь с несколькими односторонними дорогами. Не больше шести миль. Ну, может, семь. Если бежать, это займет где-то час, и мне не терпится припустить, чтобы развеять тревожные ощущения, вызванные сном. Тем самым сном, который, с некоторыми вариациями, преследует меня по ночам с тех самых пор, как я очнулась в больнице после стирания памяти.

Вначале я двигаюсь медленно, держась в тени домов на тот случай, если какому-нибудь полуночнику взбредет в голову выглянуть в окно.

Какая-то сонная собака несколько раз вяло тявкает, но вокруг тихо: ни звука отрывающихся дверей, ни голосов. Дойдя до пешеходной тропы в конце деревни, я перехожу на бег. Медленнее, чем рассчитывала, боясь споткнуться о корни деревьев в тусклом лунном свете. Но когда глаза привыкают, ускоряюсь.

Тропинка, по которой мы с Беном бегали вместе. То место, где он собирался меня поцеловать. Пока не появился Уэйн. Пока уровень Бена не зашкалил и его едва не вырубило. А ведь вырубило бы, не прими он строго-настрого запрещенную «пилюлю счастья». С этих пилюль и начались все беды. И все это из-за Уэйна, из-за его нападения, из-за неспособности Бена помочь. Зачищенные не могут применять силу даже для защиты.

Что было бы, если бы не вмешались Эми и Джазз? Быть может, тогда бы ко мне вернулась память? Мне становится страшно.

Теперь бояться нечего. Уже нечего — с тех самых пор как я начала вспоминать все то, чему меня учил Нико. Уэйн может подтвердить. При этой мысли улыбка сползает с моего лица.

Вскоре дорога разветвляется. Ту, что идет влево, я знаю: она возвращается к другому краю нашей деревни. Та же ветка, что уходит вправо, ведет к моей сегодняшней цели.

Бег, темнота, ночь — это так бодрит! Я слишком долго просидела взаперти. Холодный воздух, ритм движения и вырывающийся изо рта пар завладевают мной. И вот уже не остается ничего — только бег.

По мере приближения к цели рождаются и другие мысли. Что будет, когда я доберусь туда? Что подумает и сделает мама Бена, когда я постучу в дверь в четыре утра, предугадать трудно. И что мне ей сказать?

Есть только один выход — сказать правду. Я должна рассказать ей, что произошло на самом деле.

Она должна знать, что я люблю Бена и никогда и ни за что не причинила бы ему боли.

Но ты сделала это.

Нет! Все было не так. Он в любом случае собирался срезать свой «Лево». Я пыталась остановить его.

Но не остановила. Значит, плохо старалась.

Да, следует посмотреть правде в лицо: нужно было стараться лучше.

Нам всегда говорили, что любое повреждение «Лево» приведет нас к смерти либо от боли, либо вследствие ареста. И да, он был так решительно настроен избавиться от прибора, что ничего не хотел слушать!

Но как ни сильна боль от потери Бена, мысль о том, что я должна была попытаться что-то сделать, доставляет еще больше страданий. Я считала, что поступаю правильно, помогая ему. С моей помощью у него было больше шансов выжить. Без нее у него почти наверняка ничего не вышло бы.

Но ведь у него и так ничего не вышло.

«Лево» с моей помощью удалось снять быстро, но рука осталась в зажиме. Тогда он еще был жив. Но как же больно! Малейшее прикосновение к работающему «Лево» вызывает такую боль, будто тебя ударили молотком по голове; разрезать «Лево» — все равно что провести ампутацию без обезболивания.

Воспоминания о том последнем разе будут преследовать меня, наверное, всю жизнь. Неожиданно пришла мама Бена и увидела, что он корчится от боли, а я обнимаю его, и по щекам у меня бегут слезы. Его «Лево» сорван, тело сотрясают конвульсии.

Для вопросов времени не было. Она вызвала «Скорую» и сказала, что мне лучше уйти до ее приезда. И я ушла. Ушла, спасая себя, а Бен остался лежать в агонии. Тело в судорогах, красивые глаза крепко зажмурены. По крайней мере, он не видел, как я ухожу и бросаю его.

А потом прибыли лордеры и забрали Бена.

Я моргаю, прогоняя набежавшие слезы. Нужно сосредоточиться: на дороге, на своей цели, которая уже близко. Мать Бена заслуживает правды.

Мрачные мысли и бег в темноте, должно быть, отвлекли мое внимание, так как я не сразу заметила, что что-то не так. В воздухе почувствовался какой-то запах, которого не должно было быть. Вначале слабый, потом более стойкий.

Дым?

Он усиливается, и я замедляю бег, затем перехожу на шаг.

Теперь запах очень сильный, а воздух, густой, вязкий, затмевает лунный свет. Глаза начинает жечь, и только усилием воли я удерживаю себя от кашля.

Осторожнее. Двигайся медленно и тихо.

Уже видна улица Бена: смутные очертания домов за заборами и живыми изгородями с одной стороны канала. Над одним из них, лениво клубясь, поднимается дым. Он какой-то нереально серебристый и красный, освещенный луной сверху и красным свечением снизу. Хотя это уже больше не дом. Теперь, подойдя ближе, я вижу, что от него остались только дымящиеся головешки. Руины.

Неужели это дом Бена? Нет, только не это. Я окидываю взглядом соседние, но ни один из них не похож на его дом с мастерской сбоку, где мама Бена изготавливала свои металлические скульптуры. Значит, все-таки он.

Ветер меняет направление, и я натягиваю ворот пуловера на лицо, чтобы дышать через него, и больше уже не могу сдержать кашля. Не видно ни пожарных, ни кого-то еще. Что бы тут ни произошло, все уже кончено, остались лишь руины да красный раскаленный пепел.

Не приближайся. Держись в стороне. Где-то там могут быть наблюдатели.

Неужели это и вправду дом Бена? Неужели такое возможно? Что же случилось?

Уходи. Туг уже ничего нельзя сделать.

Ничего нельзя сделать. Все, находившиеся в том доме... Я вглядываюсь в руины. Дома вокруг невредимы, и только этот полностью уничтожен. У тех, кто находился внутри, не было ни малейших шансов. Дома ли были родители Бена? Меня охватывает ужас.

Я никогда не встречалась с его отцом, но мать его была такой жизнелюбивой, полной творческих замыслов. А в последнее время так горевала по Бену.

Но больше уже не будет.

Уходи отсюда.

Страх все-таки берет верх, и я начинаю медленно отступать назад по тропе, с одной стороны окаймленной деревьями. Жители этой улицы наверняка сейчас не спят и меня могут увидеть.

Я приостанавливаюсь. Теперь, когда дорога идет вверх, видно уже получше.

Скройся из виду.

Если вижу я, могут увидеть и меня. Я прячусь в тени деревьев.

Инстинкт самосохранения побуждает меня убежать, затаиться, но я не могу не смотреть. Не могу оторвать глаз от дымящихся руин. Неужели они были в доме? Неужели сгорели? Не могу поверить в это, не могу...

Чьи-то руки хватают меня сзади за плечи.





ГЛАВА 8




Я бью напавшего локтем в живот, он тихо вскрикивает и приваливается к дереву. Я разворачиваюсь, делаю выпад правой ногой, готовая врезать кулаком в голову, и...

Роняю руки.

Какая-то девушка, согнувшись пополам, держится руками за живот и хватает ртом воздух. Длинные черные волосы свисают вниз. Она едва различима в этом тусклом свете, и все же я знаю эти волосы. Ведь знаю же?

— Тори?

Она вскидывает глаза. Знакомые безупречные черты, красивые глаза. И все же другие. Пустые. Полные слез.

— Тори? — повторяю я. Она чуть заметно кивает и сползает на землю. — Что ты здесь делаешь? Как...

Она качает головой, не в состоянии что-либо вымолвить, а я ничего не могу понять. Как Тори здесь очутилась? Как она вообще может быть хоть где-то.

Ее вернули лордерам. Тори — подруга Бена, Зачищенная, как и мы оба. Я почти не знала ее, но она была его подругой до меня, я уверена в этом. Хоть Бен и говорил, что ни разу не поцеловал ее, я не вполне ему верила. Как он мог устоять перед Тори? Но ее забрали лордеры, а от них никто не возвращается.

— Тварь, — наконец выдавливает из себя она. — Зачем ты это сделала?

— Я же не знала, что это ты, — шепчу я. — Говори тише. Как ты... — начинаю я, но замолкаю. Не знаю, какой вопрос задать первым.

— Я сбежала и пришла увидеться с Беном. Но он... — Голос ее срывается, по щекам бегут слезы.

Уходи отсюда. Здесь небезопасно.

— Тори, нам нужно идти. Здесь оставаться нельзя. Нас поймают.

— Какое это теперь имеет значение? Без Бена я... — И она качает головой. — Они все мертвы. Никто никого не спасал. Я все видела!

Прочь отсюда!

Но я должна знать.

— Расскажи мне, что произошло.

— Я пришла сюда несколько часов назад. Дом как раз горел, приехали пожарные с сиренами, но ничего делать не стали.

— Что?

— Здесь уже были лордеры. Они заставили их наблюдать, как дом горит. Позволили лишь остановить распространение огня на другие дома. Я слышала, как они кричали, Кайла. И ничего не сделала. Я слышала крики в доме. А один из пожарных вступил в спор с лордерами, и они его застрелили.

— Что-о-о они сделали?

— Просто пристрелили его. — И она всхлипывает еще горше. — Бен мертв, а я ничего не сделала.

Мне слишком хорошо знакомо это чувство всепоглощающей вины, но она не должна его испытывать.

— Тори, его не было в доме. Его там не было. — Плечи ее трясутся, она не слышит меня. — Послушай же, Бена там не было. Понимаешь?

Смысл моих слов начинает доходить до нее. Она поднимает голову.

— Не было? Тогда где он?

— Я все тебе расскажу, но сначала нам нужно убраться отсюда.

— Куда я могу пойти? Домой мне нельзя: это первое место, где меня будут искать. А больше мне идти некуда.

— Давай, пошли.

Я помогаю Тори подняться. Она в плохом состоянии: в слишком легкой для ноября обуви, в разодранной одежде, хромает.

Ее голые руки белеют в лунном свете, наверняка заметные издалека. Я поддерживаю ее под локоть, кожа у нее холодная, как лед. В конце концов обхватываю рукой за талию, помогая ей идти.

— Что с тобой случилось?

— Все было нормально до того, как ты заехала мне локтем в живот.

— Не ври.

— Я так долго сюда шла, что сил больше не осталось.

Голос ее слабый, а тело, хоть и легкое, становится мертвым грузом на моем плече.

— Остановись, мне нужно отдохнуть, — невнятно бормочет она.

— Нам нельзя останавливаться. «Давай, Тори», — говорю я, но тут она обмякает, и я едва успеваю подхватить ее у самой земли.

О, господи, что же мне делать? Она сбежала от лордеров, и любому, кто ей помогает, несдобровать. Даже просто находиться с ней рядом — опасно.

Брось ее. Выживает сильнейший!

Нет, я не могу так поступить. Не могу, и все тут.

Мне вспоминается карикатура Кэма на Нико в образе пещерного человека. Другого выбора ведь нет, верно?

Даже если бы мне удалось столько пройти, домой я привести ее не могу. Не могу взвалить это на маму. И даже если бы мама помогла, Эми совершенно не умеет хранить тайны, а от нее это никак не скрыть. А если еще вернется отец... Я вздрагиваю. Когда он заподозрил, что я каким-то образом причастна к исчезновению Бена, то грозился вернуть меня лордерам, если я нарушу еще хоть одно правило. Это наконец-то даст ему повод избавиться от меня. Возможно,

Джазз и его кузен Мак могли бы помочь, но я не могу ни связаться с ними, ни добраться туда. Тори ни за что столько не пройти. Значит, остается Нико.

Он будет в ярости.

Ярость Нико — не то, чем можно пренебречь, но он сказал звонить, если понадобится. Зачем иначе было снабжать меня средством связи?

В темноте я нащупываю под «Лево» кнопку коммуникатора. Нажимаю на нее. Только не спи, Нико!

Через несколько секунд слышу его настороженный голос:

— Надеюсь, это не какой-то пустяк, — говорит он.





ГЛАВА 9




— Глупый поступок, Рейн. — Нико втаскивает Тори на заднее сиденье машины. — И что прикажешь мне теперь с ней делать?

Я не отвечаю, боясь даже думать о том, к какому решению он может прийти. Забираюсь на переднее сиденье рядом с Нико, обессилевшая после того, как почти на себе тащила полубессознательную Тори по дороге в темноте к первому перекрестку — второпях назначенному месту встречи.

— Спасибо, Нико, — говорю я с чувством, действительно ужасно ему благодарная. Облегчение при виде него было столь сильным, что хотелось броситься ему на шею. Но он был не в настроении обниматься.

Его машина мягко урчит, преодолевая пологий подъем. На вид самая обычная, но двигатель мощный. Доехав до главной дороги, Нико внимательно оглядывается по сторонам. Объяснить, что делает на заднем сиденье машины находящаяся без сознания девушка, было бы нелегко. Пришлось бы бежать.

— Ты провоняла дымом.

— Да? А который час?

— Около пяти.

— Мне нужно поскорее попасть домой, не то меня поймают. Мама рано встает.

— Сначала лучше избавиться от этой вони.

Он едет быстрее. Тори стонет, потом затихает.

Мы подъезжаем к темному дому с подъездной

дорожкой, ведущей мимо боковой стены к задней двери. Дом стоит на холме, соседей поблизости нет.

Он несет ее на плече в дом. Я вхожу следом. Дом маленький, современный, аккуратный. Ничего похожего на обычное убежище «Свободного Королевства».

— Это твой дом? — удивленно спрашиваю я.

Он сердито зыркает на меня:

— Нет времени везти ее куда-то еще.

Нико кладет Тори на диван и, задернув плотные шторы, включает лампу.

Только тогда мне удается как следует рассмотреть, в каком она состоянии. Тонкая пестрая одежда в лохмотьях, словно она собиралась на вечеринку, а не бог знает куда пешком в такой холод. Все тело в ссадинах и синяках. Одна лодыжка распухла, просто чудо, что она вообще могла идти.

Тори шевелится, глаза приоткрываются, потом, когда она замечает Нико, широко распахиваются. Она резко садится, на лице паника.

Я хватаю ее за руку.

— Тори, все в порядке. Это... — И замолкаю, не зная, как мне его назвать, — ...мой друг. Он присмотрит за тобой.

Нико подходит, улыбается:

— Привет. Тори, да? Я Джон Хаттон. Мне нужно задать тебе несколько вопросов.

— А подождать это не может? — шепчу я.

— Боюсь, что нет. Извини, Тори. Но ты должна понимать, как я из-за тебя рискую. Мне нужно знать о тебе ровно столько, сколько будет необходимо, чтобы решить, что с тобой делать.

Меня мороз подирает по коже. Одно неверное слово, и то, что он сделает с ней, может оказаться необратимым.

— Итак, Тори? — подбадривает он мягко.

Она разглядывает свои руки, поворачивая их

то так, то эдак, словно это что-то незнакомое, не связанное с ней.

— Я убила его, — говорит она еле слышно. — Ножом.

— Кого?

— Лордера. Убила его и убежала.

Она закрывает глаза.

— Здесь ты в безопасности. Отдыхай, Тори, — говорит Нико.

Голова Тори свешивается на сторону: она снова отключается.

Нико смотрит на меня, вскинув бровь. Она не могла бы сказать ничего более правильного, даже если бы я проинструктировала ее. По- видимому, он гадает, не сделала ли я этого.

— Иди быстренько, прими душ. Я присмотрю за ней. Но ты моя должница, Рейн. По гроб жизни. Это огромный риск, ненужное осложнение, которое может помешать нашим планам. Ступай.

Я направляюсь в душ, на ходу ловлю полотенце, темную футболку без надписи и велосипедные шорты, которые он бросает мне.

Нашим планам? Имеет ли он в виду планы «Свободного Королевства», которые каким-то образом включают меня? Я с рекордной скоростью вымываю и высушиваю волосы, подмечая кое-какие подробности, касающиеся Нико. Мне никогда раньше не приходилось бывать в его личном пространстве. Он любит приятный гель для душа и не менее приятно пахнущее мыло, и я не могу удержаться от того, чтобы не вдохнуть этот запах. У него есть фен?

Его волосы всегда выглядят безупречно, но все же. Внезапно я перестаю улыбаться, испугавшись, что пока я тут восторгалась дизайнерской ванной Нико, он, возможно, пришел к выводу, что лучший способ разрешить проблему Тори, — это безболезненно убить ее.

Но когда я появляюсь, он укутывает гостью одеялом. Одеяло равномерно поднимается и падает на грудь. Тори спит крепким сном.

— Пошли, — говорит Нико, — я отвезу тебя.

— А если она проснется, пока нас не будет?

— Не проснется.

И только когда мы выезжаем на дорогу, я решаюсь спросить:

— Откуда ты знаешь, что она не проснется?

— Я дал ей дозу.

— Дозу?

— Не смотри так испуганно. Всего лишь успокоительное и болеутоляющее. И то и другое ей не помешает. — Он чертыхается себе под нос. — Если из-за нее мы влипнем, это будет на твоей совести, Рейн.

— Прости, — бормочу я. Меня расстраивает и одновременно пугает мысль о том, что я стала причиной крайнего неудовольствия Нико.

— Кстати, по-моему, ты говорила, что она Зачищенная?

– Да.

— Но никакого «Лево» у нее нет.

Я потрясенно охаю и мысленно возвращаюсь назад. Я держала ее за руку, помогала идти и ничего не заметила. Правда, у меня тогда были и другие причины для тревоги. К тому же я так привыкла не обращать внимания на свой уровень, что не подумала о ее. Но того, через что она прошла этой ночью и раньше, судя по всему, с лихвой хватило бы на то, чтобы она вырубилась, будь «Лево» все еще при ней.

— Куда же он делся? — недоуменно вопрошаю я.

— Это еще один из тех многих вопросов, на которые ей вскоре предстоит ответить. Да и с тобой мне нужно кое-что обсудить. Но сначала расскажи мне о пожаре.

Я моргаю, прогоняя непрошеные слезы.

— Дом Бена, точнее, его родителей. Он сгорел. Тори видела. Она сказала, они были в доме, кричали, но лордеры никому не позволили помочь.

Он качает головой:

— Подумай, Рейн... Какое сегодня число?

— Пятое ноября.

— Пятое ноября. День Гая Фокса, — говорит он с горечью. — Этот дом не единственный сгоревший сегодня.

Я тихо вскрикиваю, когда картинки, одна за другой, проносятся у меня в голове.

Фейерверки. Погромы. Костры! Гай Фокс. Около четырехсот лет назад он устроил заговор, целью которого было взорвать парламент. Мы использовали этот день, чтобы напомнить лор- дерам, что их власть не абсолютная. Напомнить людям, что у них есть голос. И вот теперь уже лордеры использовали его для того, чтобы напомнить нам, что Гая Фокса повесили.

— Подумать только! Они настолько уже обнаглели, что вот так — открыто — идут против людей, тех, кому должны служить! Плохи дела, Кайла. Хватка лордеров крепнет. Вскоре восстать против них не осмелится ни единая живая душа. Час расплаты уж близок. — Он останавливается в начале нашей дороги. — Мне нужно будет ввести тебя в курс дела, Рейн. Поговорим об этом подробнее завтра после школы. А теперь иди.

Я выхожу из машины и бесшумно, соблюдая осторожность, скольжу в темноте вдоль домов. Светать еще не начало, но уже около шести, и кто-то, возможно, не спит. Крайне нежелательно, чтобы меня заметили крадущейся по улице в такое время, да еще так одетой. Но я никого не вижу.

Добравшись до нашего сада, боковым зрением улавливаю где-то через дорогу какое-то движение. Я прячусь за угол дома и выглядываю, но ничего не видно. И все же что-то там промелькнуло.

Проскользнув в боковую дверь, я тихо и осторожно поднимаюсь по лестнице в свою комнату: наконец-то я в безопасности.

Пока.

Себастиан спит, свернувшись клубочком, на моей кровати. При моем появлении он широко открывает глаза, потом снова закрывает.

Я быстро снимаю с себя одежду Нико и переодеваюсь в пижаму, потом засовываю его вещи в школьную сумку, чтобы избавиться от них позднее.

Остается еще примерно час времени на сон, в котором я отчаянно нуждаюсь, но после того, что произошло этой ночью, ни о каком сне не может быть и речи.

Ночь полна вопросов. Как Тори удалось сбежать от лордеров? Ее вернули им, Бен вытянул это из ее мамы. Почему, мы так и не узнали: сегодня она еще была, а назавтра уже исчезла. Одна из пропавших без вести. И куда делся ее «Лево»?

Спрашивать, что случилось с родителями Бена, нет надобности: ответ мне известен. Они

задавали слишком много неудобных вопросов. И это на следующую ночь после того, как мама Бена приходила к нам просить о помощи. Я холодею от ужаса, вспомнив, что сказала ей моя мама: «Вам не следовало сюда приходить». Неужели это мама выдала ее лордерам? Ее отец был премьер- министром лордеров, он-то и начал все это.

Картинка сгоревшего дома так и стоит у меня перед глазами. Их дом стал для них могилой. Тела хотя бы извлекли? Должно быть, их уже кремировали.

По словам Нико, то же самое произошло и в других местах этой ночью. Есть и другие жертвы.

Мне хочется поплакать о них, но я не могу. В душе только холод и слепая ярость. Боль я загоняю поглубже.

Но она ищет выход.





ГЛАВА 10




— Кайла, постой! —Я останавливаюсь в дверях библиотеки, оборачиваюсь. Подбегает Кэм.

— Пообедаешь со мной? — Он оглядывается по сторонам, понижает голос до шепота. — У меня с собой торт.

— Гм. Ну, не знаю. Шоколадный?

Он заглядывает в сумку.

— Сегодня бисквит с кремом. Мой дядя — несостоявшийся шеф-повар, он обожает печь.

— Ну, ладно, — соглашаюсь я. Немного сладкого и возможность отвлечься могут помочь мне пережить этот длинный день. Из головы не выходят родители Бена, то, что лордеры сделали с ними и с другими, такими же, как они. Да еще встреча с Нико в конце дня: мы должны что-то делать.

Пересекая школьный двор, мы видим пустую скамейку. Когда ребята, сидящие на соседней, замечают, что мы направляемся к ней, они быстро разделяются и раскладывают свои вещички на обеих.

— Мило, — комментирует Кэм.

— Я уже привыкла. Ты уверен, что хочешь рискнуть и оказаться замеченным в компании со мной?

— Шутишь? Ты же красотка.

Я смеюсь.

— Зачищенная красотка, не забывай.

— Так они из-за этого? — Он оглядывается назад. — Хочешь, ввалю им за тебя? — И он принимает боксерскую стойку со вскинутыми кулаками.

— Всем троим? И что бы ты делал, если бы я согласилась?

Он бросает взгляды по сторонам.

— Свалил бы куда-нибудь. Но у меня есть свои способы расквитаться с обидчиками. — И он смеется преувеличенно громким смехом сказочного злодея.

— Не сомневаюсь.

— А разве то, что они сделали, не задевает тебя?

— Я привыкла. Но... — я умолкаю.

— Но что?

— Как-то так выходит, что все те, что меня окружали, внезапно исчезают. Возможно, поэтому меня так сторонятся, и если причина в этом, то я их понимаю.

— Исчезают? — Его лицо принимает серьезное выражение. Значит, Кэм может быть и таким. — Такое происходит повсюду, — говорит он с такой горечью, что мне остается только гадать, что же за этим стоит.

— Смотри, вон. — Я указываю на пустую одиночную скамейку за административным зданием. — Если не боишься.

— Так... дай-ка подумать. У тебя есть портативный бермудский треугольник, который повсюду следует за тобой?

Я озираюсь по сторонам.

— Должно быть, сегодня оставила его дома.

— Собираешься подсыпать порошок-невидимку в мои бутерброды, когда я отвернусь?

— Нет!

— Тогда я рискну.

И я не говорю ему другую причину, почему меня это уже не так беспокоит. Список того, что меня действительно беспокоит, довольно-таки внушительный, и всякие глупости мальчишек- старшеклассников занимают в нем одно из самых последних мест.

Мы молча жуем наши бутерброды, потом Кэм достает торт.

— Тут два куска, — говорю я. — Ты это спланировал?

— Кто — я? Нет, мне же нужно расти. Всегда беру с собой два куска торта. Но я не против поделиться. — Он вручает мне один кусок, и я откусываю от него.

Нежный, сладкий. Вкуснятина.

— Как жаль, что моя мама не любит печь.

— Давно здесь живешь?

Я скашиваю на него глаза.

— Не очень. Около двух месяцев.

— А тебе никогда не хотелось узнать о других твоих родителях?

— Других родителях? — переспрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Наш разговор заходит на запретную территорию. Начинает затрагивать те темы, о которых я вроде бы не должна думать, и уж тем более — говорить. У Зачищенных нет прошлого, они начинают жизнь с чистого листа. Оглядываться назад не дозволяется.

— Ну, ты знаешь. До того, как ты стала Зачищенной.

— Иногда, — признаюсь я.

— А принялась бы ты их разыскивать, если бы могла?

Не на шутку встревоженная таким развитием событий, я занимаю рот тортом. Наводить справки о своем прошлом было бы абсолютно незаконно и крайне опасно. Даже просто вести такой разговор — уже опасно, ведь никогда не знаешь, кто и где тебя может подслушать. Я бы ничуть не удивилась, если бы лордеры снабдили «жучками» все школьные скамейки. Они и их шпионы вроде миссис Али повсюду.

— А как насчет тебя? — спрашиваю я, когда от торта остаются одни крошки.

— Что?

— Ты сказал, твой отец ушел от вас. Ты видишься с ним?

Серьезное выражение возвращается, и пауза оказывается довольно-таки продолжительной.

— Кайла, послушай. — Он понижает голос почти до шепота. — Помнишь, я говорил про людей, которые исчезают повсюду?

Я киваю.

— Мой отец не ушел. Его забрали лордеры. Ворвались в наш дом среди ночи и утащили его. С тех пор от него ни слуху ни духу.

— Ох, Кэм. — Я потрясенно смотрю на него. Паренек кажется таким беззаботным, таким простым. Однако он знает, каково это, когда кто-то из близких тебе людей исчезает. Как Бен.

— Да. Он был замешан в какие-то дела, которые им не понравились. Что-то связанное с поисками пропавших людей. Нелегальные вебсайты и все такое.

ПБВ? «Пропавшие без вести»?

Я нервно оглядываюсь по сторонам. Никого, кто мог бы подслушать, поблизости вроде нет, и все же что-то во мне противится этому разговору. Но остановить себя я не могу.

— А твоя мама? — спрашиваю я.

— Думаю, ни ее, ни меня уже не было бы, если бы не ее исследования. Я мало что о них знаю, но это что-то важное, и они хотят, чтобы мама их продолжала. А меня отправили сюда, чтобы держать ее под надзором.

— Какой ужас! Прости, мне не следовало спрашивать.

— Это не твоя вина. Ты была слишком далеко, чтобы использовать свой секретный бермудский треугольник. Если только его мощность не распространяется на сотни миль отсюда?

Кэм-шутник снова возвращается, но больше ему меня не обмануть. Под маской шута скрывается гораздо больше, чем я вначале подумала.

— Послушай, — продолжает он. — Хочешь вечерком прокатиться? Мне очень нужно поговорить. Где-нибудь. Где нам никто не помешает.

Любопытство борется с осторожностью. Но решать прямо сейчас необязательно.

— Сегодня я не могу. Буду поздно.

— Почему?

— Кое-какие дела.

— Что за дела?

— Да так, разные.

— И все-таки?

— До чего же ты любопытный!.. Я просто занята, вот и все.

Он какое-то время молчит.

— Ну, ладно. Подвезти тебя домой?

— Не знаю, когда освобожусь.

— Неважно. Мне все равно нечего делать.

Я пытаюсь отговорить его. Не хватало еще, чтобы несчастья, которые я, похоже, приношу другим, распространились и на него. С его матери и без того уже довольно. Но он настаивает, что будет ждать в своей машине, пока я не приду, поэтому, если я не хочу, чтобы он торчал тут до завтрашнего утра, мне лучше поторопиться.

Коридор пуст. Я стучу один раз, дверь кабинета Нико открывается. Я вхожу, и он запирает дверь.

— Как Тори? — спрашиваю я.

— Выглядит очень даже ничего, — отвечает он. — Хорошая еда и отдых лодыжке — все, что ей требуется. Физически.

— Никаких неприятностей с ней не было?

— Нет. Пока. Если будут, ты первая об этом узнаешь. Я собираюсь в скором времени перевезти ее куда-нибудь, просто пока прорабатываю кое-какие детали. Хотя она говорит, что хорошо готовит. Может, оставлю у себя.

Поправляется, хорошо готовит. В душе моей вспыхивает ревность: мысленно я уже вижу картину уютного ужина на двоих со свечами, которые я заметила у него на столе, и бутылкой превосходного вина.

Нико улыбается, словно прекрасно понимает, о чем я думаю. Эта его улыбка будто бы говорит: Если тебе это не нравится, это твои проблемы. Сама виновата.

Я вспыхиваю и, когда он указывает на стул рядом со своим столом, сажусь.

— Прошлой ночью я кое-что понял, — говорит он, усаживаясь на другой стул, который подтащил поближе ко мне, чтобы мы были лицом к лицу. Мои глаза встречаются с его. Длинные ресницы, которые кажутся слишком темными для бледно-голубых радужек. Прядь волос упала на лоб, и я с трудом удерживаюсь от порыва откинуть ее назад.

Натужно сглатываю.

— И что же?

Он наклоняется ближе.

— Рейн вернулась, — шепчет он мне на ухо, и от его слов, его дыхания дрожь волной пробегает по моей коже.

Он улыбается и откидывается на стуле, маленьком школьном стуле, который выглядит под ним довольно-таки нелепо.

— Она действительно вернулась. Я не знал точно, как много ее в тебе. Но то, что ты сделала ночью... это ведь была она, не так ли? Эта твоя ночная вылазка... Кайла бы этого не сделала.

— Нет, не сделала бы, — соглашаюсь я, сознавая, что он прав.

Я изменилась, сильно изменилась. И продолжаю меняться. Голова идет кругом. Комната вертится, как в калейдоскопе, все движется, смещается. Я моргаю, и мир с Нико в его центре резко возвращается в фокус.

— И все же кое-что не совсем правильно?

— Что неправильно? — спрашиваю я. — Я все исправлю.

— Да? — Он улыбается. — Этот случай с Тори. Та Рейн, которую я знал, не стала бы рисковать ради одной девчонки, зная, что может провалить все наше дело. Она уладила бы все сама, и не стало бы ни Тори, ни проблемы.

Безопасность Группы превыше всего. Любой риск привлечь внимание лордеров должен быть устранен любыми доступными средствами. Но неужели она — я и вправду могла свернуть Тори шею? Или размозжить ей голову? Я представляю Тори с разбитой о дерево головой и содрогаюсь. Нет. Я бы никогда этого не сделала. Ведь не сделала бы, правда? И, однако же, я была близка к этому и остановилась только тогда, когда узнала ее. Внезапно воспоминания захлестывают мою память: оружие, крики, кровь — они говорят да. Рейн была способна на все. Да и Тори мне никогда особенно не нравилась... Так зачем же я помогла ей?

— Скажи, о чем ты думаешь, — говорит Нико голосом, который не допускает уверток.

Я пытаюсь:

— Мои мысли спорят друг с другом. Словно в голове у меня два голоса. И они видят вещи по-разному.

Он кивает, глаза задумчивые.

— Пожалуйста, объясни, что со мной произошло, — умоляю я. — Я не понимаю.

Он медлит. Улыбается.

— Это тебя мне нужно кое о чем спросить. Но кое-что я объясню. Иногда в тебе больше Кайлы, иногда — Рейн. Это вполне естественно. Твой мозг перестраивается. Со временем Рейн одержит верх, потому что она сильнее.

Непрошеное видение встает перед моим мысленным взором: Люси с окровавленными пальцами. И Нико... с кирпичом в руке.

Я тихо вскрикиваю и вытягиваю левую руку, гадая. Поворачиваю ее из стороны в сторону.

— Так это ты? Ты сделал меня правшой?

— Что-что?

— Разбил мне пальцы, — нерешительно продолжаю я. — Пальцы Люси.

Он отводит глаза в сторону. Явно колеблется.

— Ты помнишь, кто была Люси?

— Нет. Не совсем, просто несколько бессмысленных обрывков сна. Пожалуйста, Нико, у меня в голове такая мешанина. Что случилось с Люси? — Что случилось с десятилетней мной?

Он снова колеблется, раздумывает, потом кивает:

— Ну, хорошо. Ты была для меня особенной, Рейн. Но быть на стороне свободы — это всегда риск, что тебя поймают. Я знал, что должен найти способ защитить тебя, если лордеры наложат на тебя свои лапы.

— Как?

— Разделив твою личность на две половины, чтобы одна смогла выжить, если тебе сотрут память. Рейн была сильнее Люси, она и выжила.

По мере того как он говорит, я понимаю, что всегда знала это: я та, которая раздвоилась. Во мне живут двое: Люси с ее детскими воспоминаниями, и Рейн, чья жизнь была с Нико и «Свободным Королевством». Два кусочка пазла наконец сложились воедино. Люси сделали правшой. Она не пошла бы на это добровольно, поэтому Нико заставил ее. Рейн была левшой. А результат стирания памяти зависит от того, какой рукой преимущественно пользуется человек — правой или левой. Доступ в память зависит от доминирующего полушария и связан с тем, правша человек или левша. Но кто я была, когда мне стерли память?

— И все равно я не понимаю. Если Рейн была сильнее и верховодила, почему лордеры не стерли ей память как левше?

— В том-то и заключается вся прелесть этого. Рейн спряталась внутри, когда тебя поймали — тебя этому учили, — поэтому превалирующей стала та часть тебя, которая являлась Люси.

— То есть лордеры полагают, что, когда они стерли мне память в прошлом году, я была правшой. И о Рейн они ничего не знали, поэтому стертой и оказалась лишь часть воспоминаний.

— Именно. Люси исчезла. Она была слабой. Но ты, эта особенная Рейн, пережила Зачистку, спрятавшись глубоко внутри, и ждала подходящего момента, чтобы вырваться наружу.

— И это, — я кручу на запястье свой «Лево», — больше не работает, потому что я снова Рейн, левша. Он привязан не к тому полушарию моего мозга.

— Именно. — Он берет мою левую руку в свою. Нежно целует пальцы. — Прости, что тогда причинил тебе боль. Но я поступил так потому, что это был единственный способ защитить тебя.

Итак, Люси исчезла навсегда. Вот почему я не могу вспомнить ничего из ее жизни. Боль потери затопляет меня, заполняет пустоту внутри. Такая большая часть моей жизни уничтожена, забыта. Но другая часть меня все же здесь: Нико спас меня. Если бы не он, от меня прежней не осталось бы ничего, и я никогда бы не узнала, что потеряла.

— Спасибо, — шепчу я и задаюсь вопросом: если Рейн сильнее, не означает ли это, что Кайла тоже исчезает? А вместе с ней — и все ее надежды и привязанности? Например, Бен. Я чувствую, как слезы щиплют глаза, и часто-часто моргаю. Не плакать! Только не перед Нико. Не надо! Потом к боли примешивается страх: Нико не любит слабости.

Но вместо того чтобы разозлиться, он берет меня за руку.

— Что такое? — мягко вопрошает он. Я льну к его руке. Она намного крупнее, сильнее. Он мог бы раздавить мою в один миг.

— Бен, — шепчу я.

— Расскажи. Мне мало что известно об этом. Что с ним произошло на самом деле? — Он делает ударение на последних словах, словно знает, что официальная версия истории — лишь часть правды.

— Это я виновата. Это все из-за меня, — наконец произношу я вслух то, что все это время не давало мне покоя, терзало душу.

— Почему? Что ты сделала? Расскажи.

— Я срезала его «Лево».

И пока я излагаю факты, Нико передвигает свой стул поближе к моему и обнимает теплой рукой за плечи. Память заполоняют образы... Вот Бен в агонии. Вот я убегаю, бросая его на произвол судьбы. И какова она, эта судьба? Что с ним стало? Умер ли он из-за того, что я сделала, или позже? У лордеров?

— Что с ним случилось? — спрашиваю я, глазами умоляя дать мне хоть крошечную надежду.

— Ты же и сама знаешь ответ на этот вопрос, — говорит Нико. — Знаешь, что лордеры сделают с ним, если он все еще жив.

Я киваю сквозь слезы.

— И знаешь, что они сделали с его родителями.

— Да.

— Ты ведь чувствуешь это, Рейн? В душе? Гнев.

И гнев мгновенно вспыхивает, словно куча сухого хвороста, к которому поднесли спичку. Огонь пылает у меня в душе, гораздо более горячий и яростный, чем тот, что поглотил дом Бена. Чем все пожары, устроенные лордерами прошлой ночью.

— А теперь послушай меня, Рейн. Это не означает, что ты должна забыть Бена или то, что он для тебя значил. Или что лордеры сделали с его родителями. Просто используй это правильно.

Используй этот гнев.

И он прокатывается по мне волной — опаляющий жар, который рябью проходит по всему телу, по всем внутренностям.

Воспламеняет каждую каплю крови, которая течет в моих жилах.

Я стискиваю подлокотники стула.

— Мы должны заставить лордеров заплатить за то, что они сделали. Их нужно остановить!

Нико берет мое лицо в ладони, приподнимает его. Глаза внимательно вглядываются в меня, изучают, оценивают. Наконец он кивает. Взгляд теплый. Моя кожа под его пристальным взором вспыхивает, по всему телу растекается тепло.

— Да, Рейн. — Он улыбается, подается вперед. Губами легко касается лба. — Но остался один вопрос, на который ты так и не ответила. Когда именно к тебе вернулась память?

Нападение в лесу. Уэйн. Я уже открываю рот, чтобы рассказать ему о происшедшем, но останавливаюсь. Он прикончит Уэйна, если узнает. Но зачем я защищаю этого негодяя? Разве это не то, чего он заслуживает?

— По идее, это должно было произойти, когда ты оставила Бена и лордеры забрали его. Это должно было послужить толчком. Именно такого рода травма и способна подстегнуть память. Так почему же тогда этого не случилось? — бормочет Нико себе под нос, словно уже и забыл, что я рядом.

Я внутренне съеживаюсь, покоробленная тем, как холодно и отстраненно он анализирует мои страдания, чтобы оценить их последствия. Но если мои воспоминания не вернулись в тот день, почему я потеряла сознание и не умерла? Я перевожу взгляд на свой бесполезный «Лево», потом вспоминаю.

— Знаю, — говорю я. — Все дело в пилюлях.

— Каких еще пилюлях?

— Так называемых «пилюлях счастья». Бен где-то раздобыл их. — Сама не понимая почему, я умалчиваю о том, где именно он их взял: у Эйдена, одного из тех, кто открыл сайт о пропавших без вести, который я видела у кузена Джазза.

Нико кивает.

— Такое вполне возможно. Они блокировали все негативные переживания, а когда их действие закончилось, появилась Рейн. — Он широко ухмыляется. Смеется. — Рейн! — Снова обнимает меня. — Знаешь, ты всегда была моей любимицей.

Мое сердце поет. Нико никогда не заводил никаких отношений с девчонками в тренировочных лагерях, никогда никого не выделял. По крайней мере, я ни разу не видела. Его власть была абсолютной, но мы все желали его.

Он отстраняется.

— А теперь слушай. Есть кое-что такое, что ты можешь для меня сделать. Ты ведь все еще ездишь на врачебный осмотр в лондонскую больницу, да?

Я киваю.

— Каждую субботу. — Новая лондонская больница, где мне стерли память — символ власти лордеров и частая мишень «Свободного Королевства». Именно там поймали меня и множество других, таких как я, и намеренно стерли нашу память.

— Мне нужны планы. Как можно более точные планы всех больничных помещений и прилегающих территорий, которые тебе известны. Можешь сделать это для меня?

— Конечно, — отвечаю я, радуясь тому, что могу оказать хотя бы такую, незначительную пока помощь, чтобы ударить по лордерам. Я без труда представляю взаимное расположение помещений, моя память и способность ориентироваться в пространстве настолько отработаны, что...

Я вспоминаю. Долгие и изнурительные тренировки.

— Это ты научил меня, — медленно говорю я. — Как запоминать позиции и места, как рисовать карты.

Если мы совершали ошибку, последствия были ужасные. Я вспоминаю и содрогаюсь. Но больше ошибок я не делаю.

Он улыбается:

— Да. Это было частью твоего обучения. Значит, ты сделаешь это?

— Да, сделаю.

— А теперь иди.

Я встаю, он отпирает дверь, смотрит по сторонам.

— Чисто. Давай.

Я бегу по школьной беговой дорожке, чтобы хоть немного успокоиться, прежде чем встречусь с Кэмом, который ждет меня, чтобы отвезти домой. Ликование так и рвется наружу.

Я была его любимицей! Он обнимал меня. Мой лоб до сих покалывает там, где были его губы.

Он спас меня. У него было столько причин, чтобы злиться на меня, но он не злился!

Но главное: я знаю, кто я. Знаю, кем была и где мое место. Что должна делать. Лордеры потерпели неудачу. Я помню.

Радость грозит свести с ума, поэтому я бегу все быстрее и быстрее, пока пронзительный свист не вторгается в мои грезы. Я круто разворачиваюсь.

Кэм.

Он хлопает в ладоши, и я замедляю бег, делаю еще круг, чтобы охладиться, потом подхожу к нему.

— Ну ты и бегаешь! Значит, вот что тебе позарез нужно было сделать после школы?

Я тяжело дышу, пожимаю плечами.

— Иногда мне и правда требуется побегать, — говорю я, не отвечая прямо на его вопрос.

И это на самом деле так. Раньше я бегала, чтобы поднять свой уровень. Любопытно. Я бросаю взгляд на «Лево». По-прежнему колеблется в районе шести. Прежде я бегом поднимала его до восьми, но теперь этот предмет совершенно бесполезен.

— Поедем домой?

Я киваю.

— Извини, я вся потная, — говорю я и широко улыбаюсь, потом вспоминаю, что нужно сбавить обороты. По крайней мере, бег — хорошее оправдание моему легкомыслию.





ГЛАВА 11




— Ехать готова? — спрашивает мама.

Поднимаю глаза от домашнего задания, которое якобы выполняю за кухонным столом.

— Куда? — спрашиваю я в полном недоумении.

Мама смеется:

— Какой сегодня день?

Единственное, о чем я могу думать: сегодня день Гая Фокса. Трудно поверить, что это тот же день, который начался задолго до рассвета с горящего дома и Тори.

— Четверг? — Я смотрю на нее непонимающим взглядом.

— Группа, забыла?

— Ох, прости. — Я мчусь причесаться, хватаю кроссовки.

Как я могла забыть? Слишком много свалилось на меня в последнее время. По вечерам в четверг — Группа. Все Зачищенные в округе собираются вместе с сестрой Пенни, которая помогает нам во время переходного периода после выписки из больницы. Ха. Скорее шпионит за нами и следит, нет ли каких отклонений от нормы.

В следующую секунду мне становится стыдно за свои мысли. Возможно, в каком-то смысле так оно и есть, но Пенни замечательная.

И все равно это проверка.

Да. Я должна быть как все остальные. Пенни или какие-то другие скрытые уши и глаза не должны заметить никаких изменений или отличий. Я вспоминаю прошлый четверг. Я была так расстроена из-за Бена, что уровень мой был почти критически низким. Сегодня Пенни будет ожидать того же.

Сосредоточиваюсь на том дне, той личности, какой я была, отодвигая в сторону Рейн с ее воспоминаниями.

Кайла, твой выход.

Джемпер у Пенни лимонно-желтый с фиолетовой каймой, лицо такое же солнечное. Она разговаривает с какой-то женщиной и девочкой, ни ту, ни другую я не знаю. Девочке лет четырнадцать, улыбка до ушей: новенькая.

Собственно, они все такие. Довольные тем, что лордеры украли их память, их прошлое. Но это неважно. Какие бы преступления они ни совершили, это их второй шанс и новая жизнь. Я тоже была такой, хотя и не так долго, как большинство из них. Быть может, это скрытые воспоминания Рейн всегда делали меня другой?

Остальные девятеро прежние. Больше нет ни Тори, ни Бена. И мне не нужно напоминать себе быть просто Кайлой, выглядеть и вести себя как она. Здесь я и есть она. Рейн тут не место.

Мы ставим наши стулья в круг, и занятие начинается.

Пенни становится перед нами.

— Всем добрый вечер!

Все переглядываются в нерешительности.

— Добрый вечер, — отвечают несколько голосов, потом присоединяются остальные.

— Сегодня я хочу познакомить вас с Анджелой. Она присоединяется к нашей Группе. И что вы сейчас должны сделать?

Она оглядывает нас, и я про себя испускаю стон, вспомнив свой первый день здесь. Тори тогда закатила глаза и саркастически велела всем назвать себя. Потом влетел опоздавший Бен.

Воспоминание неудержимо, как камешек по воде, скачет дальше. Я вижу его вбегающим в дверь. Шорты и длинная футболка, прилипшая к телу от бега. Вечно куда-то бегущий. Я вздыхаю.

— Кайла?

Пенни подходит ко мне, в глазах озабоченность.

— С тобой все хорошо, дорогая? — спрашивает она.

— Извините, просто задумалась. — Она проверяет мой уровень и вскидывает брови, увидев, что «Лево» показывает 5.8. Возвращается на свое место впереди.

Я мысленно встряхиваюсь. Нельзя ни слишком широко улыбаться, ни погружаться в страдания. Нужно оставаться «ровной», какими и должны быть все Зачищенные, хотя для меня все уже обстоит не так.

Пенни улыбается новой девочке, чья улыбка стала еще более широкой. Она выглядит такой счастливой, что ей не грозит потерять сознание от низкого уровня, как это бывало со мной.

Все остальные тоже кажутся крайне довольными. Довольными тем, что лордеры поймали их, заставили прекратить делать и говорить то, что им не следовало. Я окидываю взглядом открытые, блаженные лица. Неужели все они, как и предполагается, были настоящими преступниками? Убийцами или террористами. Как я. Судя по их улыбкам, их едва ли уже волнует, кем они были прежде. Если бы мне стерли память, как должны были, я бы улыбалась вместе с остальными.

Тоже была бы счастлива.

Я подпрыгиваю, когда чья-то теплая рука сжимает мое плечо. Пенни.

— Ответишь на один мой вопрос? — спрашивает она с мягким укором.

— Э...

— Зачем мы здесь?

— Это наш второй шанс?

— Именно, Кайла.

Я и в самом деле получила второй шанс, только не тот, на который она намекает.

Она не знает, что я вернулась, что лордеры потерпели неудачу. Моя Зачистка потерпела неудачу. Я мысленно обнимаю это знание, лелею этот маленький комочек удовлетворения у себя в душе.

Вновь обращаясь к Группе, Пенни рассказывает нам, что сегодня мы поиграем в игры. Она открывает чемоданчик, достает из него шашки, карты и другие настольные игры. Нас нечетное количество, и она решает, что мы с ней будем играть в паре. Все еще присматривает за мной?

— Ты играла во что-нибудь из этого раньше? — спрашивает она, и я заглядываю в чемоданчик, чтобы узнать, что еще там есть.

— Почти во все. Мне нравятся шахматы. Я играла в них по вечерам в больнице. Меня научили Следящие.

Она достает шахматную доску и вручает мне, чтобы я расставила фигуры, пока она проверит остальных. Доска деревянная, внутри лежат фигурки: один комплект белый, другой — черный. Я вытаскиваю их и выстраиваю на доске. Ладьи по углам, потом коней, слонов, короля и ферзя. Длинный ряд пешек впереди — расходный материал. Хотя при правильной стратегии, правильной игре, пешка тоже может оказаться значимой.

Пенни возвращается и садится напротив. Моя рука тянется к ладье. Я беру ее. Тура, говорит что-то внутри меня. Бывало, ты называла ее турой.

Нет. Я хмурюсь. Следящие, которые дежурили возле меня по ночам, когда меня мучили кошмары, научили меня играть. Рассказали, как правильно называются все фигуры, как они ходят, и были удивлены тем, как быстро я освоила игру. Ко времени выписки из больницы я порой уже даже и выигрывала.

— Кайла? — Пенни смотрит на меня с любопытством.

Я заставляю себя мысленно встряхнуться, ставлю фигуру на место, и мы начинаем.

— Хороший вечер? — спрашивает мама.

— Неплохой. — Она продолжает смотреть на меня, желая услышать больше. — Мы с Пенни играли в шахматы.

— И кто выиграл?

— Она.

Я играла не лучшим образом. Когда прикасалась к фигурам, меня никак не покидало некое странное чувство. Какая-то правильность в том, как они ощущались у меня в руках. Мне все время хотелось брать их, гладить пальцами по углам и закругленным краям, чувствовать их очертания на ощупь.

Я притворно зеваю:

— Устала. Пойду спать.

Но в комнате мысли мои идут вразнос. Мой второй шанс, но не тот, что имели в виду лор- деры. Мой второй шанс со «Свободным Королевством». Ударить по лорд ерам...

И все же... что я делала до того, как вступила в СК?

Всякий раз, как я пытаюсь вспомнить ту жизнь с Нико, она ускользает от меня. Воспоминания приходят неожиданно, не тогда, когда я охочусь за ними. Я стараюсь расслабиться, пустить мысли в свободный полет. Обучение в лагере я вижу — это да. Но больше почти ничего. Участвовала ли я в нападениях? Лордеры ведь поймали меня, значит, должна была. Но об этом я ничего не помню.

Перед моим мысленным взором возникает и задерживается лицо Нико. Рядом с ним сегодня днем было трудно, трудно сосредоточиться, понять, что говорить или делать. Я была именно такой, какой он хотел меня видеть.

В замешательстве качаю головой. Нет, неправда. Я и сама хочу быть такой.

Хотя сегодня вечером, играя в шахматы, я ощущала себя больше собой, что бы это ни значило. Такой, какая я есть на самом деле, а не какой меня сделали. Когда я взяла в руки ладью, на душе стало как-то спокойнее, казалось, все начинает налаживаться.

Я сосредоточиваюсь на доске, на резных фигурах, стоящих на своих клетках. Покусываю губу. Каждый предполагаемый ход закончится тем, что одна из моих фигур будет захвачена, а у меня их осталось немного. Протягиваю руку, но тут же убираю ее.

— Не знаю, что делать, — в конце концов признаюсь я.

— Хочешь подсказку?

Я дотрагиваюсь пальцами до одной фигуры, потом до другой. Слежу за его глазами.

Он подмигивает, когда я дотрагиваюсь до туры со стороны короля. Но ею не сделать никаких полезных ходов, между нею и королем несколько свободных клеток. Король в незащищенной позиции и скоро окажется под угрозой. Если только...

— А что это за особенный ход, который может делать тура? — спрашиваю я.

— Она называется ладья, Люси.

— Она похожа на башню — туру!

— Да, и правда, похожа. — Он улыбается. — Она может подойти к королю, и они поменяются местами.

— Я вспомнила! — Я делаю, как он сказал, фигуры меняются местами, и мой король в безопасности.

Игра продолжается, и я выигрываю.

Я знаю, что он поддался мне. Я беру туру в свою маленькую ручку и несу с собой в комнату, когда иду спать. Она стоит на тумбочке возле кровати, когда папа приходит поцеловать меня на ночь.

Я медленно просыпаюсь — счастливая, в тепле, в безопасности. Открываю глаза. Ладьи нет. Я потрясенно сажусь, комната плывет, сжимается, меняется, вновь становится комнатой Кайлы.

Не Люси.

Откуда взялось это воспоминание? Оно должно было стереться вместе со всей остальной памятью о Люси, так сказал Нико.

В голове моей полнейший хаос. Люси мне снилась и раньше, но никогда настолько реально. Она никогда не снилась мне дома, в безопасности, счастливая.

Я цепляюсь за этот сон, но он уже становится нереальным, ускользает прочь. Бреду к выключателю, зажигаю свет. Нахожу свой альбом для набросков и карандаши и снова и снова пытаюсь нарисовать его лицо. Удержать его в памяти. Но у меня не получается. Черты расплываются, и остается только какое-то смутное, неясное ощущение размера и пропорции. Никаких деталей, ничего такого, по чему его можно было бы узнать.

Я оставляю бесплодные попытки нарисовать отца Люси. Моего отца. И начинаю рисовать Бена. Теперь, когда родителей Бена нет, не осталось никого, кто бы мог его помнить. Я буду смотреть на его изображение каждый день. Так я никогда его не забуду, буду вспоминать всякий раз, как увижу его лицо.

Я могу сделать и кое-что другое, — как раз таки Люси мне об этом и напомнила.

У меня есть еще один шанс, последний способ попытаться узнать, что же на самом деле произошло с Беном: «Пропавшие без вести».





ГЛАВА 12




— Разве ты не хочешь встречаться с Кэмероном? — Эми довольно ухмыляется. — Он ведь такой милашка!

— Нет! То есть я хотела сказать: нет, я не хочу встречаться с Кэмероном.

— Значит, ты не согласна, что он милашка?

Я закатываю глаза и забираюсь на заднее сиденье машины Джазза. Вчера я сказала им не ждать меня, потому что я поеду домой с Кэмом. Мама не знала и, вероятно, не одобрила бы. Не его конкретно, а то, что Эми и Джазз останутся наедине, ведь я при них словно дуэнья. Ха! Я уже объяснила это Кэму, так что пусть не думает, что будет регулярно выполнять обязанности моего водителя. Особенно сегодня, когда у меня планы, в которые я не желаю его вовлекать.

Когда мы выезжаем на дорогу, я спрашиваю:

— Джазз, как думаешь, мы можем после школы заехать к Маку?

— Само собой, — отвечает он. Мак — кузен Джазза; это на его незаконном компьютере в задней комнате я впервые нашла Люси на сайте ПБВ. Могут ли они найти Бена?

Эми принимается рассказывать все сплетни, которые услышала вчера в отделении. Я не слушаю, но что-то цепляет мое внимание.

— Что-что ты сейчас сказала? — переспрашиваю я, подумав, что, возможно, неправильно расслышала. Лучше бы так и было.

— Ну... Помнишь мужчину, о котором я тебе рассказывала? Которого нашли избитым и который был в коме? Так вот, он пришел в себя.

Мое сердце екает, начинает лихорадочно колотиться. Я заставляю себя говорить небрежно, чтобы голосом не выдать своей тревоги:

— Он что-нибудь рассказал? О том, что с ним случилось?

— He-а. По словам одной медсестры из хирургии, чья подруга работает в больнице, от полученных травм у него, судя по всему, амнезия. Приходили л ордеры поговорить с ним, но так ничего и не добились, потому что он нес какую-то бессмыслицу.

Расскажи Нико!

Но что тогда будет? То есть после того, как он успокоится после приступа ярости, в которую, несомненно, придет, услышав об этом. После того, как спустит на меня всех собак за то, что не рассказала ему о нападении Уэйна, когда он спрашивал, что же подстегнуло возвращение моей памяти. Уэйн — это риск. Если он расскажет о том, что я сделала, лордеры придут за мной. Нико так или иначе разберется с ним. Разберется — значит, убьет. А потом разберется со мной.

Нет, я этого не сделаю. Все мои инстинкты восстают против этого. Лучше не рисковать. Лучше подождать, возможно, Уэйн ничего и не вспомнит.

А если вспомнит?

В этот день всех одиннадцатиклассников собирают в актовом зале на собрание. Все рассаживаются без суеты и в полнейшей тишине. Причина — стоящие впереди лордеры.

Когда я вижу их, меня прошибает холодный пот.

Не таращи на них глаза.

Я, как могу, отвожу взгляд в сторону. Этих лордеров я знаю: агент Коул сон и его подчиненный. Холодные глаза Коулсона обводят зал, я пытаюсь не смотреть на него, но наши взгляды встречаются. Что он здесь делает?

Коулсон — не рядовой лордер, он какая-то «шишка». Это было ясно еще тогда, когда они приходили расспрашивать меня после исчезновения Бена. Ну, во-первых, кого попало они послать не могли — ведь это касалось моей мамы. Им явно не хотелось ударить в грязь лицом перед дочерью героя лордеров, премьер-министра, которого террористы подорвали вместе с женой. Пусть мама сейчас и не имеет никакого отношения к политике и, насколько мне известно, не пользуется своими связями, они не могли сделать или сказать ничего такого, что нельзя было бы объяснить, если потребуется. Я уверена, что только из-за нее они и не забрали меня для гораздо более жесткого допроса.

Но и это еще не все: Коулсон буквально-таки излучает осторожную власть. Он не какой-то там громила и убийца, хотя, как мне кажется, мог бы стать и таким, если бы потребовалось. Все в нем — холодный расчет.

Его взгляд надолго задерживается на мне. На лбу у меня выступает испарина.

Не смотри!

Я опускаю глаза, с трудом удерживаясь от того, чтобы взглянуть: не пялится ли он на меня и дальше?

Он всего лишь человек. Опасный человек. Он будет истекать кровью точно так же, как любой другой.

Собрание начинается. Директор бубнит о правах и обязанностях учеников, уснащая речь своими обычными предостережениями и предписаниями использовать весь свой потенциал так далее и тому подобное.

Я не слушаю. Представляю, как Коулсон оттаскивает корчащегося от боли Бена от матери. Именно Коулсон бросает зажженную спичку на дом Бена. Именно Коулсон выкрадывает из семьи Люси.

Во мне вскипает злость, горячая, бурлящая. Внешне лицо мое спокойное и внимательное, но в душе бурлит вулкан.

Если бы сейчас в руке у меня был пистолет, мне не составило бы труда вскинуть его и застрелить Коулсона. Он этого заслуживает. Все они заслуживают.

Твердое сиденье подо мной, бубнящий голос директора и полный зал учеников — все это куда-то исчезает. Мои руки сжимают холодный металл, глаза прицеливаются. Указательный палец спускает крючок. Громкий треск, отдача от выстрела. Пуля летит через зал слишком быстро, чтобы проследить за ней невооруженным глазом, но мои глаза неотрывно следят за тем, как она летит к цели.

Она ударяет ему в грудь. Его сердце разрывается, кровавая волна рябью расходится во все стороны, как от брошенного в спокойную воду камня. Он падает.

Я улыбаюсь, потом до меня доходит, что собрание закончилось, и все выходят из зала. Машинально поднимаюсь и вливаюсь в общий поток. Кэм немного отстал от своей подгруппы и идет рядом со мной. Должно быть, он думает, что я совсем свихнулась, если улыбаюсь здесь, сейчас.

Да, так и есть.

Чары, если они и были, рассеялись. Мы подходим к дверям зала. Там, наблюдая, как учащиеся выходят один за другим, стоит еще один лордер. Коулсон даже не сдвинулся с места, дежурство у дверей ему не по рангу. Я облегченно вздыхаю.

Внезапно перед глазами вновь всплывает образ окровавленного тела Коулсона и к горлу подкатывает тошнота.

— С тобой все в порядке? — шепчет Кэм, когда мы выходим из зала. — Ты так побледнела.

Я просто мотаю головой, бегу в расположенный в соседнем здании туалет, и меня рвет — снова и снова. Когда, наконец, в желудке уже ничего не остается, я умываю лицо и смотрю на себя в зеркало.

Что, черт возьми, там случилось?

Руки дрожат. Я не такая, я не могла этого сделать. Или могла? Я бы, конечно, не заплакала, если бы он погиб, но только не от моих рук.

Но тогда для чего были все те тренировки?

Видения проплывают у меня в мозгу с быстротой поставленного на ускоренную перемотку фильма. Практика стрельбы. Цели. Ножи и их применение. Я была хорошим стрелком, лучшим в своей ячейке. И сама ячейка была лучшей.

Нет!

Да. А что, по-твоему, означает быть террористом? Ведение политических дискуссий за чашкой чая? Он заслуживает смерти.

Все они.

Я смотрю на свои руки. Ощущаю ими холодную тяжесть пистолета. Я знаю, что с ним делать. Он заслуживает смерти. Разве нет?





ГЛАВА 13




— Открою тебе один секрет. — Джазз улыбается, поэтому я догадываюсь, что новость не плохая.

— Какой?

— Еще до того как ты спросила утром, я и сам планировал заскочить с вами к Маку. У него для тебя сюрприз.

Сердце мое сжимается. Джазз продолжает улыбаться, он, должно быть, знает, что за сюрприз и, наверное, это что-то хорошее.

— Это не о Бене, нет? — тихо шепчу я. Знаю, что этого быть не может, но не могу удержаться от того, чтобы не спросить.

Улыбка Джазза тут же угасает.

— Мне жаль, Кайла. Если выясню о нем что-нибудь, ты об этом узнаешь первой.

Я прислоняюсь к его машине, не в силах сдержать волну разочарования, хотя и понимаю, что это глупо. Эйден обещал прислать весточку через Мака, если узнает что-то о Бене, вот у меня и мелькнула такая надежда. Ошиблась.

Эми появляется на другой стороне стоянки. Она подходит к нам и обнимает Джазза сзади. Он поворачивается и целует ее, а я пытаюсь не глазеть.

— Ты как? — спрашивает она меня.

— Отлично.

— Один мой приятель видел, как ты бежала к туалету, вся зеленая.

— А... Да просто желудок что-то расстроился, ничего страшного. Сейчас уже все в порядке.

— Уверена, что не хочешь поехать прямо домой?

— Уверена!

— Да не смотри ты так злобно! Мы уже едем.

— Прошу в машину, дамы, — говорит Джазз, придерживая дверцу.

Мы едем по деревенским улицам, через покрытые стерней поля. Мимо ферм и леса к дому Мака. Он стоит в конце узкой улочки, отдельно от других. Его огромный задний двор завален запчастями и деталями кузовов, из которых Мак собирает новые машины. Вроде той, которую собрал для Джазза. Но он не только механик.

Что же это за сюрприз?

Не успеваем мы войти внутрь, как кто-то едва не сбивает меня с ног.

Скай! Пес Бена, восхитительный золотистый ретривер, подпрыгивает и радостно лижет меня в лицо своим шершавым языком. Я опускаюсь на колени и обнимаю его, прячу лицо в его шерсть. Шерсть, которая пахнет дымом.

Мак наблюдает за тем, как Скай колотит хвостом по полу, повиснув у меня на коленях. За его внимательным взглядом что-то скрывается.

— Как? — спрашиваю я его. Всего одно слово, в котором заключено так много. Как он выжил? Как пес Бена оказался у Мака?

Мак садится рядом с нами на пол. Он чешет Ская за ушами, и тот плюхается между нами, положив голову мне на колени.

— Таким радостным я еще ни разу не видел его с тех пор, как он прибежал сюда прошлой ночью.

— Знаешь, что произошло?

— Кое-что. Об остальном нетрудно догадаться. Чего я никак не пойму, так это почему ты не удивилась, увидев его здесь, и почему именно ты спрашиваешь, знаю ли я, что произошло.

— Я тоже кое-что слышала, — осторожно отвечаю я.

Мак вскидывает руку:

— Ты не обязана рассказывать мне, откуда ты знаешь о родителях Бена. Ты ведь знаешь, да?

Я киваю и снова зарываюсь лицом в шерсть Ская.

— Скай — везучий песик.

— Угу. Сначала пропадает парень, который ему нравился, а потом и вся его семья: очень везучий.

— Он выжил. Не знаю, то ли был на улице, то ли сумел выскочить, но один товарищ Джазза нашел его на следующий день. Джазз привел его сюда. Никто из соседей не хотел брать Ская, опасаясь, что властям может не понравиться, что он сбежал. — По тому, как Мак говорит это, я догадываюсь, что он думает об этом не меньше меня.

— Побудь здесь, — просит он, поднимается и идет в кухню. Возвращается через минуту с миской в руке. — Может, у тебя он поест.

Я сажусь на пол со Скаем и скармливаю ему кусочки мяса. Он съедает несколько, потом глаза его закрываются, и он засыпает.

Ровное тепло и собачий запах, даже с примесью гари, такие приятные, настоящие, что не хочется шевелиться. Но у меня есть к Маку еще одно дело. Я осторожно перекладываю Ская с колен на пол и нахожу Мака в кухне.

Дыхание перехватывает, когда я вижу на шкафчике сову — металлическую скульптуру, которую мама Бена изготовила по моему рисунку и подарила мне. Она была так талантлива, а теперь эта сова — все, что от нее осталось. Я поглаживаю пальцами перья, и боль в душе разрастается, требуя выхода.

Стараюсь удержать ее внутри, ведь я пришла сюда с определенной целью.

— Можно мне посмотреть сайт пропавших? — спрашиваю я.

Мак отвечает мне ровным взглядом, потом кивает. Я иду за ним в заднюю комнату, где он открывает свой нелегальный, незарегистрированный компьютер. В отличие от официальных компьютеров, этот не блокирует запрещенные лордерами веб-сайты. Вскоре на экране возникает главная страница сайта ПБВ — «Пропавшие без вести». Длинный-предлинный список пропавших детей.

Впервые Мак показал мне этот компьютер, когда я спросила его о Роберте. Мамин сын Роберт — конечно, не сам, а его фото — висит на доске памяти в школе. Он погиб вместе с тридцатью другими школьниками во время одной из террористических атак. Но Мак тоже был там. Он на все сто уверен, что Роберт тогда не погиб, и полагает, что, возможно, ему стерли память. Именно тогда, когда Мак показывал мне на сайте ПБВ, как много детей бесследно исчезает в нашей стране, мы и наткнулись впервые на Люси. То есть на меня.

Так или иначе, я должна сделать это, проверить еще раз. Выбиваю: девочка, волосы светлые, глаза зеленые, семнадцать лет. Нажимаю клавишу «поиск». Страницы бегут одна за другой, но вскоре я нахожу ее и нажимаю на фото, чтобы увеличить изображение.

Ее лицо — мое лицо — заполняет экран. Люси Коннор, десять лет, пропала из школы в Кезике. Снимок — семилетней давности, но все равно видно, что это я. Девочка выглядит до смешного счастливой, улыбается в камеру, держа на руках серого котенка.

Подарок на день рождения.

Я тихо вскрикиваю от потрясения. Котенок был подарком на мое десятилетие.

— Что с тобой, Кайла? — спрашивает Мак.

Глаза мне жгут слезы. У меня никогда еще не было воспоминания о жизни Люси, подобного тому, которое только что появилось в моем мозгу. Ни разу. Только какие-то обрывки во сне. Но сны зарождаются в подсознании. В этот же раз я не сплю. Она должна была полностью исчезнуть, о ней не должно было остаться никаких воспоминаний, так сказал Нико. Так что же это значит?

Мак накрывает мою ладонь своей.

— Что случилось?

— Просто на секунду мне показалось, что я что-то вспомнила. Этот котенок... — Я вздыхаю. — Должно быть, крыша едет.

— Ты не передумала насчет ПБВ? — спрашивает Мак.

Он смотрит на компьютер, и я тоже перевожу взгляд на экран. Там есть окошко, помеченное словом «найден». Один клик мышки, и я могла бы все узнать. Кто заявил о пропаже Люси? Возможно, папа. Возможно, я смогу снова сыграть с ним в шахматы.

Я качаю головой. Нет. Моя жизнь и без того слишком запутана, и, не считая нескольких обрывков снов, я даже не знаю своей настоящей семьи. В любом случае я не могу подвергать риску «Свободное Королевство», да и родных тоже, ведь лордеры могут выйти через меня на них. Уж лучше пусть считают меня пропавшей.

Пора переходить к тому, зачем я здесь:

— У тебя есть выход на ПБВ?

— Я скорее... связной, чем кто-то еще. А что?

— Я просто подумала, не можешь ли ты внести Бена в их списки?

Мак отвечает пристальным взглядом. Ему в общих чертах известна история Бена, даже если он и не знает о моей роли в ней. О том, что Бена забрали лордеры. Должно быть, он думает, что это пустая трата времени, что о Бене ничего не найти, и, возможно, он прав. Но он кивает:

— У тебя есть фотография?

Я качаю головой:

— Нет, но есть вот это. — Я вытаскиваю из кармана рисунок, на котором изображен Бен. Я трудилась над этим рисунком несколько часов, чтобы портрет получился как можно более близким к оригиналу. — Сгодится?

Мак присвистывает:

— Вполне. Очень даже похож. Но этот набросок нужно отсканировать, а сканера у меня нет. Попрошу Эйдена, хорошо?

Я стараюсь не выказывать тревоги и смятения. Именно истории Эйдена о Зачищенных и навели Бена на мысль о том, что можно попытаться избавиться от «Лево». Именно благодаря «пилюлям счастья» Эйдена такая попытка стала возможной. И именно Эйден предлагал мне разместить на сайте ПБВ информацию о том, что я нашлась, а ведь за такое нарушение правил, установленных для Зачищенных, если о нем станет известно лордерам, полагается смертная казнь. По словам самого Эйдена, он не террорист, а активист, пытающийся изменить существующий порядок вещей иными способами.

Неудачник.

Возможно. Но он, по крайней мере, никого не убивает. Мысли о Роберте напомнили мне о погибших учениках. Погибших при взрыве случайной бомбы террористов, предназначавшейся лордерам. После того как я узнала об этом взрыве, меня долгое время мучили кошмары, но я никак не могла быть там! Когда это случилось, мне было всего десять.

Зато Нико мог.

Нет. Нико никогда бы этого не сделал, не взорвал бы целый автобус ни в чем не повинных детей. Он не мог. Он борется против лордеров. Мы боремся.

Я заверяю Мака, что со мной все в порядке, и он оставляет меня одну — успокоиться. Сижу и смотрю на фотографию Люси на экране. Что с ней случилось, я и сейчас не знаю. Знаю лишь, что она была счастливым ребенком, отец поддавался ей в шахматы, и у нее был котенок. А потом... Трясу головой. Люси исчезла лет в десять... Затем огромный скачок, пробел во времени. Воспоминания Рейн начинаются лет, примерно, с четырнадцати, с тренировок с Нико и другими подростками в каком-то лесном лагере для новобранцев.

С обучения стрельбе и взрывам.

Что случилось с ней в этот четырехлетний промежуток? Что привело ее туда?

Эми и Джазз возвращаются с прогулки. Когда мы уходим, я дотрагиваюсь до совы, которую мама Бена сделала для меня. Внутри нее есть потайное отделение-секрет. Там и сейчас лежит записка, оставленная Беном. Зная, где смотреть, я вижу крошечный белый клочок, уголок сложенного в несколько раз листа, и если потянуть за этот уголок, то можно будет прочесть его последние адресованные мне слова. Нет, только не сегодня... Сейчас мне даже смотреть на эту записку невыносимо.

Мак держит Ская, чтобы тот не рванул за нами. Я оборачиваюсь. Пес печально смотрит нам вслед до тех пор, пока мы не исчезаем из виду.

Зеленые деревья голубое небо белые облака. Зеленые деревья голубое небо белые облака... Но все другое.

Поле высокой травы. Маргаритки. Все изобилует деталями, движением, звуком, как никогда раньше. Деревья, но не снизу. Верхушки проносятся мимо, когда я ныряю вниз. Шорох выдает мышь, но когда я приближаюсь, ее уже и след простыл.

Неважно.

Я хлопаю крыльями и снова взлетаю, чувствуя тепло солнца на своих крыльях. Нужно бы спрятаться, дождаться темноты и лучшей охоты, но мне хочется лететь к солнцу. Оставить эту землю под собой.

Насколько высоко могу я подняться? Я лечу в распахнутое небо, скольжу вместе с теплым восходящим потоком, потом машу крыльями, чтобы достичь следующего. Почти без усилий, все выше и выше. Я могу лететь так вечно.

Деревья сливаются с полем, превращаясь в сплошную зеленую массу, когда это случается. Сначала постепенное ощущение скованности, от которой моим крыльям все труднее и труднее биться. Потом ловушка.

Словно мое тело внутри коробки в виде совы, которая мало-помалу сжимается и становится меньше, жестче и тяжелее, как бы отчаянно я ни билась. И вот уже не плоть и перья внутри этой ловушки, а мышцы, жилы и кровь. И все это сгущается, замедляется, костенеет. Становится металлом. Ловушка уже не вокруг меня. Это я сама.

Небо больше не мой друг. Воздух со свистом проносится мимо, и деревья стремительно приближаются. Я падаю все ниже, ниже, ниже...





ГЛАВА 14




На следующее утро мама везет меня по лондонским улицам, на которые я смотрю другими глазами.

Я вижу угрозу. Ближе к больнице, на каждом углу — лордеры в боевой амуниции.

Они стоят по двое и по трое, их больше, чем было тогда, когда мы приезжали в прошлый раз. Все — с автоматами. Я вижу признаки вооруженного конфликта: забаррикадированные окна, поврежденные и брошенные дома среди тех, в которых кипит жизнь. Но самое страшное во всем этом — глаза людей. То, как люди держатся, куда смотрят, куда не смотрят. В самом Лондоне дела обстоят намного хуже, чем в пригороде.

— Все в порядке? — спрашивает мама, и я киваю. — Когда вернемся, отец будет уже дома, он звонил. — Она произносит это небрежным тоном, но голос ее звучит натянуто.

— Что-то не так? — вопрошаю я, не успев себя остановить.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты как-то странно выглядишь, когда говоришь о нем, вот и все. — Ия вспоминаю, как она сменила тему в прошлый раз, когда речь зашла об отце.

Мама не отвечает, просто смотрит прямо перед собой на дорогу, и я уже начинаю думать, что не дождусь ответа, когда она вздыхает:

— Так просто и не объяснишь, Кайла. У взрослых свои проблемы.

Дальше едем молча до тех пор, пока в поле зрения не показывается больница, огромное уродливое здание, возникшее не так давно среди старых домов и извилистых улиц, — современное чудовище.

Эта больница — символ власти лордеров и очевидная мишень их врагов, ведь именно тут стирают память.

Я изучаю количество и расположение башен по периметру. Я обещала Нико набросать точный план не только внутренних помещений, но и прилегающей к зданию территории, и намерена выполнить свое обещание. Полагаю, добыть этот план — не проблема. Наверняка среди многочисленного медицинского и другого персонала нашлись бы такие, кого можно было бы подкупить, но Нико, должно быть, хочет получить подтверждение от тренированных глаз, которым доверяет. Моих.

Мы подъезжаем к главным воротам и становимся в очередь. Лордеры у ворот осматривают машины. Посетители должны выйти и пройти через металлодетектор. Затем они возвращаются в машины и едут дальше, на стоянку.

У меня начинает посасывать под ложечкой от тревоги. А вдруг Нико ошибается, и коммуникатор под моим «Лево» найдут? Может, мне следовало снять его, прежде чем ехать сюда? И можно ли вообще его снять? Я не пробовала.

Мы продвигаемся с черепашьей скоростью. Наконец подходит наша очередь. Лордер, стоящий с этой стороны ворот, поднимает руку, останавливая нас. Он приветствует маму, вначале приложив ладонь к сердцу, потом вскинув ее — жест почтения дочери героя лордеров.

Всем своим видом он словно просит извинения за то, что в этот раз мы должны подчиниться, как все остальные.

Мы выходим из машины, и, пока я иду к металлодетектору, ноги будто наливаются свинцом. Он звенит, когда я прохожу через него, и мое сердце уже готово остановиться, но тут до меня доходит, что это всего лишь «Лево». Лордер с ручным сканнером велит мне поднять руки и проводит им вдоль всего моего тела. Сканнер снова пищит, реагируя на мой «Лево», и охранник кивает мне: проходи.

И только? Я мысленно усмехаюсь. Неужели не ясно, что если и можно спрятать на Зачищенных что-то металлическое, то лишь на «Лево» или под ним? А если бы это была взрывчатка?

Впрочем, коммуникатор хорошо замаскирован. Если бы я не знала, что он там, не смогла бы даже нащупать его. Да и на других Зачищенных, полагаю, спрятать нечто подобное было бы просто невозможно. Если их «Лево» работают, как положено, посторонний предмет вызовет у них боль и падение уровня.

Мы возвращаемся в автомобиль и едем по спиральному спуску на подземную парковку. Я ужасно нервничаю: как пройдет осмотр у доктора Лизандер? Каждую субботу, когда мы видимся, она копается в моих мозгах. Расспрашивает меня, выискивает противоречия. Нечто такое, что отличает меня от других Зачищенных.

А ведь теперь я отличаюсь от других слишком сильно! Удастся ли мне через все это пройти? Она умная, самая умная из всех, кого я знаю. Она видит тебя насквозь, видит все то, что ты пытаешься скрыть.

Спокойно. Не скрывай ничего. Расскажи ей о террористе внутри тебя.

Да уж, точно.

Я должна быть Кайлой, девочкой, которую она знает, только ею и больше никем. Я внутренне собираюсь, сосредоточиваюсь, думаю о Кайле.

— Кайла? — Доктор Лизандер стоит в дверях своего кабинета. — Входи.

Я сажусь на стул напротив ее стола, радуясь, что дверь за мной закрылась: в зоне ожидания дежурит лорд ер. Должно быть, они ожидают очередное нападение.

Когда, несколько недель тому назад, произошло последнее, доктора Лизандер увели при первых же признаках опасности. Она исчезла прежде, чем террористы принялись убивать.

Один наставил автомат на меня, но его товарищ посоветовал ему не тратить пулю на Зачищенную. Куда они ее сопроводили, где спрятали так быстро?

Доктор задумчиво постукивает по экрану. Поднимает глаза.

— Ты какая-то притихшая. Пожалуй, сегодня мы начнем с того, что ты расскажешь мне о том, что тебя беспокоит.

Правду, но не всю, лишь часть ее, — врать доктору Лизандер рискованно.

— Я думаю обо всех тех мерах безопасности, которые мы видели сегодня по дороге сюда.

— А, понятно. Это тревожит тебя?

Сегодня, определенно, тревожило.

Да.

— А почему, как думаешь?

— У меня такое чувство, будто они утащат меня и посадят под замок.

— Совесть нечиста, да? — Доктор смеется, полагая, что пошутила. Зачищенные никогда не совершают ничего дурного.

То есть почти никогда. А как насчет Бена? В любом случае, если мы не представляем опасности ни для себя, ни для других, почему же тогда за всеми нами наблюдают и так тщательно контролируют?

И я другая. Теперь особенно, но и раньше отличалась от остальных. Не потому ли именно она — мой врач? Доктор Лизандер знаменита, она-то и придумала Зачистку. Приходя к ней, я ни разу не встречала в ее приемной каких- либо других пациентов. И даже не имея возможности определить, насколько я другая, она откуда-то знает, что что-то не так, и пытается понять, что и почему. И, однако же, даже ей не постичь степень и глубину различия, все то, что оно подразумевает.

Я тикающая бомба, была и есть. Террористическая бомба, как те, что взорвали автобус Роберта.

У меня сводит живот.

— Что такое, Кайла? Расскажи мне, что тебя так расстраивает, — говорит она.

— Тот случай, когда на больницу напали террористы, — отвечаю я.

Она склоняет голову набок, обдумывая мои слова.

— Все еще думаешь о том дне, да? Не бойся. Здесь тебе теперь ничто не угрожает. Служба безопасности приняла дополнительные меры. — Судя по тому, как она говорит это, доктор считает, что они слишком уж перестраховываются.

Она ошибается.

Расспроси ее.

— Вы имеете в виду новые охранные ворота, через которые нас заставили пройти?

Она кивает.

— Это и кое-что другое. Всякие технологические прибамбасы. Больница теперь надежно защищена.

Как?

Но спросить я не могу. Зачищенным чрезмерное любопытство не свойственно.

Потом я замечаю, что телефон и аппарат внутренней связи у нее на столе изменились: теперь они не беспроводные. От ее компьютера тоже отходят толстые провода, которые змеятся вдоль всего кабинета до угла и скрываются в стене. Но разве это не старые технологии?

Доктор Лизандер снова постукивает по экрану, смотрит на меня.

— У меня противоречивые доклады из твоей школы.

— И что в них?

— По всей видимости, ты была то рассеянной и несчастной, то веселой и энергичной, иногда в один и тот же день. — Она улыбается. — Не хочешь объяснить?

— Иногда мне кажется, что во мне живут два разных человека. — И это истинная правда.

— Быть подростком порой нелегко. И все же я бы хотела провести сканирование, посмотреть, как обстоят дела. Возможно, в следующий раз.

Они могут увидеть, что проводящие пути памяти изменились. Сканирования нужно во что бы то ни стало избежать!

Но как?

Доктор Лизандер закрывает свой компьютер, складывает руки и смотрит на меня.

— Итак, Кайла, ты подумала о том, о чем мы говорили в последние несколько посещений?

— Что вы имеете в виду? — заслоняюсь я от ответа.

Она вскидывает бровь:

— Мы говорили об отличии. Отклонении. То, что происходит внутри тебя, выходит за рамки обычного. Ты обещала подумать об этом и поговорить со мной.

Дай ей что-нибудь.

Я сглатываю.

— Иногда... мне кажется, я что-то вспоминаю. То, что не должна бы.

Она задумывается.

— Для Зачищенных это вполне обычное явление. Для человека невыносима пустота, отсутствие доступных воспоминаний. И он пытается придумать что-то, чтобы их восполнить. Однако...

Она на минуту углубляется в свои мысли, потом просит:

— Расскажи мне, что именно ты вспоминаешь.

Сама того не желая, не задумываясь и не выбирая, что реальное, а что выдуманное, я выкладываю именно то, что хотела держать в тайне. Это доктор Лизандер так на меня действует.

— Как я играю в шахматы с папой. С моим настоящим папой. Это было давно. Мои руки еще маленькие. Я сама еще маленькая.

— Расскажи мне, — говорит она, и я рассказываю. Все. Об ощущении ладьи в руке. О чувстве тепла и покоя, когда я проснулась.

— Скорее всего это просто сон, самый обычный сон, — говорит она.

— Может быть. Но такой четкий, с такими подробностями, что кажется явью.

— Иногда сны бывают такими. В любом случае я рада, что кошмары больше тебя не мучают. — Она улыбается, смотрит на часы. — Ну, время почти вышло. Ни о чем больше не хочешь поговорить?

Подстегни ее любопытство.

Я колеблюсь, потом качаю головой.

— Что-то же есть, расскажи мне.

— Просто перед тем, как мне приснился этот сон, я играла в шахматы. И меня все время тянуло потрогать ладью, подержать ее в руке.

Она подается вперед.

— Тебя тянуло потрогать и подержать ее? — Я киваю. — Это интересно. Возможно, сохранилось физическое воспоминание, что и вызвало этот сон, который может быть выдумкой подсознания, но все равно, это очень интересно.

— Не понимаю. Если воспоминаний нет, то их нет, разве не так? — Конечно, мне следовало бы оставить эту тему, не давать доктору пишу для слишком пристального внимания к ней, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу знать.

— Таково распространенное суждение о том, что происходит с Зачищенными. Но оно не совсем точное. — Она откидывается на спинку стула. — Скорее всего, Кайла, ты просто не можешь подобраться к своему сознанию. Воспоминания по-прежнему там, просто ты не в силах их отыскать.

Они по-прежнему там? Заперты за стеной, как была заперта Рейн? Означает ли это, что Люси все еще внутри меня, рвется наружу? Я вздрагиваю.

— Поэтому воспоминания приходят ко мне во снах? Мое сознание не может добраться до них, но когда я сплю... — Я смолкаю, мне не нравится, к чему это ведет, не нравится, что она подумает об этом. У Зачищенных нет воспоминаний ни во сне, ни наяву. Ведь так?

— Редко, но такое случается. Вероятнее всего, эти сны — продукт твоего слишком буйного воображения. — Она задумчиво постукивает пальцами по столу. — Сканы пока делать не будем. Можешь идти.

И только в машине, когда мы с мамой уже едем из больницы, я позволяю себе пораскинуть мозгами. Что случилось? Только что доктор Лизандер хотела делать сканы, потом передумала. Если доступ к воспоминаниям восстановился, сканирование это покажет, и ей не останется ничего другого, как поставить об этом в известность правление, и тогда мне конец.

Но доктор Лизандер понимает, что с моей Зачисткой что-то пошло не так, ведь не может не понимать, верно? Я прокручиваю в уме наш разговор, что она сказала и, наоборот, не сказала. Вспоминаю выражение ее лица. Единственный вывод, к которому я прихожу: она заинтригована.

Она не сможет изучать меня мертвую. Она хочет знать, что со мной происходит.





ГЛАВА 15




Когда мы подъезжаем, перед домом уже стоит машина отца. Заходим в дом — и видим его и Эми, сидящих рука об руку на диване с чашками чая.

— А вот и две другие мои девочки! — говорит он с улыбкой и протягивает руку. Я подхожу. — Поцелуй папу в щечку.

Мне ничего не остается, как поцеловать его. Сегодня он в хорошем настроении.

— Присаживайся, Кайла. Я сделаю нам чаю, — говорит мама и скрывается в кухне. Никакого поцелуя в щечку от нее.

Начинается форменный допрос:

— Ну, как школа?

— Отлично.

— Кто этот новый мальчик, о котором я слышал? — спрашивает он и подмигивает. Я зыркаю на Эми. «Спасибо большое», — говорят мои глаза.

Но она только улыбается, не замечая моего взгляда. До Эми, похоже, не доходит, что некоторые вещи можно говорить, а некоторые не стоит. Раньше я считала, что неумение держать язык за зубами — исключительно мой недостаток. Так было, когда дело касалось Эми и Джазза, до того, как им было официально разрешено встречаться. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что Эми в этом отношении ничуть не лучше меня.

— Какой новый мальчик? — Я прикидываюсь дурочкой.

Эми хмыкает.

— Кэмерон, разумеется.

— Он просто друг, ничего больше. Его дядя выпекает фантастические торты.

— Как насчет того, чтобы ты тоже пекла нам время от времени? — кричит отец в сторону кухни. Мама не отвечает, но чайные чашки громко стучат на столе.

— Где ты был? — спрашиваю я, чтобы он не начал допытываться дальше.

— А, везде понемногу. Работа, знаешь ли. — Он снова улыбается, и я вижу, что он чем-то очень доволен, а все, что делает его таким довольным, меня нервирует.

Когда мама приносит чай, раздается стук в дверь. Она поворачивается, чтобы ответить, но отец подскакивает:

— Я открою.

Мама устраивается в кресле, обхватывает чашку руками. Ее-то как раз довольной не назовешь.

Себастиан спит на спинке дивана. Я беру его и кладу на колени. Он сонно протестует, потом

уступает и смотрит на меня с кошачьей улыбкой. Кототерапия.

— Смотри, кто здесь. — Входит папа, а следом за ним Кэм. Я про себя испускаю стон. Умеет же он появиться вовремя!

С руки у него свисает велосипедный шлем.

— Прекрасный денек, поедем прокатимся? Можешь взять велик моей тети, если у тебя нет.

Спасение?

Лучше не подавать виду, что я рада.

— Ну, не знаю... Отец только что приехал.

— Нет, нет, иди, — говорит папа. — Повеселись. — Он улыбается и кажется таким дружелюбным, открытым, заботливым. Неужели это тот самый отец, который грозился вернуть меня лордерам, когда пропал Бен?

— Можешь взять мой велосипед из сарая, — предлагает мама.

— И не забудь надеть шлем. — Отец провожает нас до двери. — Ты не выведешь велосипед Кайлы из сарая? — говорит он Кэму и указывает на сарай сбоку дома. — Она сейчас придет.

Кэм выходит, и мы с отцом остаемся в коридоре одни. Сейчас последует предупреждение?

Он улыбается:

— Кайла, думаю, мы с тобой неудачно начали. Кажется, я был резок, но только потому, что боялся, как бы ты не попала в беду. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать. Что я всегда помогу, если потребуется. Ведь знаешь?

— Конечно, — удивленно отвечаю я. Этот отец больше похож на того, что был вначале, когда я стала тут жить. Может, он жалеет о своей резкости?

— Ступай. Хорошего дня, — говорит он и придерживает для меня дверь.

— Не уверена, что умею кататься на велосипеде, — говорю я Кэму, но когда берусь за руль и веду велосипед через двор к дороге, чувствую, что умею.

Кэм кладет свой на траву и придерживает мой. Он велит мне садиться и медленно ехать по тротуару, а сам бежит рядом, одной рукой держась за руль. Я смеюсь и кручу педали все энергичнее, пока он не отстает, и я выезжаю с тротуара на дорогу.

Быстрее!

Но я притормаживаю и дожидаюсь, пока Кэм догонит меня на своем велике.

— А ты быстро учишься!

— Давай посмотрим, насколько мы сможем разогнаться, — смеюсь я и срываюсь с места в карьер.

День бодрящий, ясный. В лицо и грудь мне бьют потоки холодного ноябрьского воздуха, но я так энергично работаю ногами, что мне тепло. Свобода!

Я чуть замедляюсь, давая Кэму возможность поравняться со мной, и, когда мы в конце концов поднимаемся на холм, он кричит, что нужно передохнуть. Подкатываю к обочине и останавливаюсь.

Пыхтя, как паровоз, подъезжает Кэм.

— Ты не просто в форме, Кайла. Ты в отличной форме! — заявляет он, тяжело отдуваясь.

Я смеюсь. Мы бросаем велосипеды в траву и садимся на осыпающуюся каменную стену. Отсюда, сверху, открывается прекрасная панорама Чилтерна и всей округи: места, необыкновенные по своей красоте, по крайней мере так говорят. Люси пропала из Озерного края, значит, там, где она жила, горы, а не только холмы. Один раз, не задумываясь, машинально, я нарисовала ее на фоне гор.

Но если я пытаюсь думать о них специально, ничего не приходит. Неужели это еще одно воспоминание, запертое внутри меня?

— Все в порядке? — спрашивает Кэм, глядя на меня с любопытством, и я задаюсь вопросом, долго ли я просидела, уставившись вдаль.

— Извини. Да, все отлично.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, и осознаю несколько вещей: он смотрит мне в глаза, он сидит очень близко... и мне это приятно. И вдруг резко это ощущение исчезает.

Я немного отодвигаюсь, снова смотрю на холмы.

— Послушай, Кайла. Думаю, нам нужно поговорить.

— О чем?

— О Бене.

Это имя пробивает в моем сердце дыру.

— А что ты знаешь?

— Что он пропал. И я слышал, что ты в этом как-то замешана. Что произошло? Мне ты рассказать можешь. Здесь нас никто не подслушает.

Я крепко зажмуриваюсь. Одна моя половинка жутко хочет поговорить об этом, все ему рассказать. Он поймет, ведь его отца тоже забрали лордеры.

Но другая половинка — Рейн — говорит: нет. Не доверяй. Никому и никогда.

Я качаю головой и смотрю на Кэма. В его глазах разочарование.

— Что ж, захочешь поговорить — я рядом. И... я понимаю...

— Что именно?

— Мы просто друзья, не больше. На этот счет не волнуйся. Я не буду к тебе подкатывать. Хорошо?

Я смотрю на него и вижу только дружеское участие.

Да уж, как же!

Но я принимаю его слова на веру. Пока.

— Значит, друзья? — улыбаюсь я и протягиваю руку.

Поздно вечером в доме тихо. Отец уехал. Он остался на ужин, а после того как мы с Эми поднялись к себе наверх, они с мамой о чем-то спорили в кухне. Голоса они не повышали, но в тоне нельзя было ошибиться. Потом зазвонил телефон, и он уехал.

Меня неудержимо тянет рисовать: больница, башни, новые охранники у ворот — все это находит воплощение на бумаге. Меня интересует, зачем компьютеры и телефоны сделали проводными. Мама сказала, что сегодня ее мобильный там не работал, хотя обычно работает.

У моего «Лево» свои секреты. Я кручу его и так и сяк на запястье и ничего не чувствую. Негоден с тех пор, как ко мне вернулись воспоминания.

Вернее, часть воспоминаний. Хотя я помню котенка на день рождения. Я бы не смогла вспомнить, если бы Люси исчезла навсегда, как сказал Нико. Ведь так? Я разглядываю свою левую руку, шевелю пальцами, теми, что были сломаны, как было сломано мое «я». Сломанные пальцы привели к раздвоению личности? Я вздрагиваю, представив кирпич, и крепко стискиваю руку.

Возможно, если бы я не увидела Люси на сайте ПБВ, я бы о ней даже и не вспомнила. Нико должен знать больше, но внутренний голос говорит мне: не спрашивай. Он показался мне каким-то странным, когда я спросила его про Люси, — на лице его отразилось удивление от того, что я знаю, кто она была, и что-то еще.

Нико сказал, что сделал это, чтобы защитить меня, так как я была особенной, что его жестокость была вызвана желанием спасти меня. Но почему я особенная?

Зачем он разыскал меня в моей новой жизни? Не могу даже представить, что я могу сделать для «Свободного Королевства» такого, что сто

ил о бы подобных усилий. Должно быть что-то еще. Я должна узнать.

Медлю в нерешительности. А почему бы и нет? Встаю с кровати и запираю дверь. Нажимаю кнопку с тыльной стороны своего «Лево».

Проходит несколько секунд. Потом раздается едва различимый щелчок.

— Да? — отвечает он.

Трепет возбуждения пробегает по мне при звуке его голоса, когда он говорит мне, где мы завтра встретимся. Нелепый восторг охватывает меня при мысли, что я увижу его. Он уже явно не злится на меня за то, что свалила на него Тори. Голос сдержанный, но довольный, и я испытываю облегчение. Потом слышу смех Тори на заднем плане.





ГЛАВА 16




— Ты точно не против? — Мама с сомнением приостанавливается в дверях, держа в руке зонтик.

— Точно, точно. Ступай.

Мама идет к тете Стейси на долгий воскресный обед; за ней заехала подруга с бутылкой вина. Вернется не скоро. А Эми проводит день с семьей Джазза. Дом пуст, и нет нужды сбегать тайком.

Сначала я думаю позвонить Нико и попросить забрать меня где-нибудь поближе, но потом отказываюсь от этой мысли. Там всего лишь моросит, ничего страшного, и он вряд ли отнесется к такому моему предложению одобрительно.

Я ищу наверху какой-нибудь дождевик, когда раздается стук в дверь. Встав сбоку от окна, осторожно выглядываю и вижу, что это Кэм под зонтом. От него может оказаться трудно избавиться, да и в доме темно и тихо. Пусть думает, что никого нет. Я молча жду, и в конце концов он сдается и идет обратно через дорогу.

Я складываю рисунки, которые подготовила вчера для Нико, планы внутренних больничных помещений. Заворачиваю их в пластик, чтобы не намокли, и прячу во внутренний карман.

Немного поразмыслив, оставляю короткую записку: «Пошла прогуляться». Просто на случай, если мама или Эми вернутся рано, чтобы не волновались и не поднимали шум.

Решаю, что выйти лучше через заднюю дверь на тот случай, если Кэм наблюдает и начнет допытываться, почему я ему не открыла. Путь через задний двор в такую погоду не слишком приятен. Я вздыхаю. Выйдя из дома, прохожу через наш длинный, размякший от дождя двор, потом пролезаю сквозь чахлую живую изгородь и продираюсь сквозь заросли ежевики на тропинку, которая кружным путем выводит меня к дороге.

— Ты промокла, — говорит Нико и заставляет меня ждать под дождем, пока он достает сзади полотенце и расстилает на пассажирском сиденье.

Мы едем в тишине, если не считать играющей в машине музыки. Классической. Никогда бы не подумала, что Нико такая нравится, но что я на самом деле знаю о нем как о человеке?

— Все в порядке, Рейн? — спрашивает он.

Я киваю:

— Да. Просто устала. Последние недели выдались тяжелыми.

Он смеется:

— Что-то ты совсем размякла. Что тебе нужно, так это хороший курс выживания в лесу на пяток дней.

— Ладно. Я готова, если ты поедешь.

Он качает головой:

— Если бы мы могли. То были славные деньки, верно, Рейн? С Совами.

Мои глаза округляются. Совы. Так нас называли. Это было кодовое название нашей ячейки. Не потому ли я так очарована совами? Не потому ли меня тянет рисовать их, следовать за ними, куда бы они ни привели? Перед глазами встают новые образы.

Совы были лучшими!

Нас было семь человек. Ну, вообще-то восемь, но одна девочка вскоре погибла в результате несчастного случая со взрывчаткой, и я избегаю думать о ней. Трое девчонок и четверо мальчишек. Я была самой младшей, мне еще не исполнилось четырнадцати, когда я присоединилась к ним, а самому старшему было пятнадцать. Мы были так крепко связаны: лучшие друзья, непримиримые соперники. Мы отказались от своих прежних «я» и взяли себе новые имена у природы. Мое было Рейн — Дождь. Чье-то лицо проплывает у меня перед глазами, потом исчезает. Кто это был? Лучший из всех, пока... пока что-то не случилось. И тогда он стал худшим. Что же произошло? Воспоминания исчезают.

— Что стало со всеми?

Он отводит глаза.

— Некоторых поймали, как тебя, и предположительно стерли им память. Другие погибли на заданиях. Хочешь знать, кто...

Я прерываю его:

— Нет. Не рассказывай мне. — Я не хочу знать, кто погиб, вспоминать их имена только для того, чтобы узнать, что их больше нет.

— Они боролись за то, во что верили, — говорит Нико. — Это славная смерть.

Легко говорить так, когда сам ты жив.

Мы бежим к дому Нико под дождем. Едва я переступаю порог, как он хватает меня за руку.

— Не залей мне тут все водой, — говорит он.

Я снимаю куртку и ботинки, но остальная

одежда тоже мокрая, и я дрожу.

Тори свернулась калачиком на диване, читает, теплая и сухая. Ее ссадины и синяки уже не так заметны, черные волосы блестят.

— Привет, — роняет она и возвращается к чтению.

Я не знаю, чего можно ожидать от Тори. Мы никогда не были близки. Раньше она не особенно меня жаловала, и это, по всей видимости, было как-то связано с Беном. Однако же, спасая ее, я рисковала собственной шеей и ожидаю чего-то, хоть отдаленно напоминающего благодарность.

— Мне нужно сделать пару звонков. Вы тут пока поболтайте, — говорит Нико и уходит. Я присаживаюсь на краешек дивана.

— Ну, как дела?

Она пожимает плечами.

Я пытаюсь завести разговор на другие темы, но безрезультатно. У меня возникает желание проломить эту скорлупу, в которую она спряталась. Хочу узнать, как она избавилась от своего «Лево». После того что произошло, когда я срезала «Лево» Бена... меня охватывает озноб. Может, она знает, как при этом выжить. Может, ей известно, есть ли шанс, что он жив.

Бен. Вот способ достучаться до нее.

— Скай жив.

Глаза ее округляются:

— Ретривер Бена? Где он?

— Он... — Я останавливаю себя, не уверенная, стоит ли называть имя Мака. — Он у кузена одного знакомого.

— Бен любил этого пса, — говорит она, опустив глаза.

Потом снова поднимает их.

— Бен любил и меня. — В голосе ее слышится вызов. Я понимаю, что нет смысла спорить, говорить, что на самом деле он любил меня, а не ее. Ей сейчас больно. Пусть думает так, как ей хочется.

— Знаешь, что случилось с Беном? — спрашиваю я.

Голова ее опускается. Она кивает:

— Нико рассказал мне, что он срезал свой «Лево», и лордеры забрали его. Но я не понимаю... Зачем он это сделал? Он был не из тех, кто задается лишними вопросами, вопросами, которые могут довести до беды. Тогда зачем? Будь я рядом, я смогла бы остановить его.

Я не отвечаю. Мне неприятно это слышать, но я боюсь того, как она отреагирует, если я признаюсь ей, что была с ним. Она не спрашивает об этом, поэтому Нико, должно быть, поведал ей лишь часть истории. Она не знает, сколь близки мы были с Беном.

— А что сказал Бен, когда я пропала? — спрашивает она.

И я вспоминаю, что поначалу он даже не сообразил, что она пропала, пока я не спросила его, где Тори, и тогда он попытался выяснить. Но ей знать об этом необязательно.

— Он ходил повидаться с твоей мамой.

— Да? А он говорил тебе, как все было?

Я колеблюсь.

— Расскажи, если знаешь. Пожалуйста, мне нужно знать. — И она хватает меня за руку. Моя рука холодная, и Тори набрасывает одеяло на нас обеих.

— Ладно, — уступаю я, откидываясь назад. Мне хорошо знакомо это мучительное желание узнать что-то такое, что ты никак не можешь узнать. — Бен сказал, что поинтересовался у нее, где ты, и она ответила, что ты там больше не живешь. Думаю, он решил, что ты уехала жить в Лондон, к отцу.

Тори фыркает:

— Да уж, конечно. Она бы и близко меня к нему не подпустила. И что было дальше?

— Она сказала, что тебя вернули.

— Вернули? Какое забавное слово для того, что произошло. — Она опускает голову.

— А что произошло, Тори?

— Ну, мне не приклеили на лоб ярлык «вернуть отправителю» и не сунули в почтовый ящик. Однажды ночью, когда мамы не было, они явились к нам и увели меня. Я была дома, спала, когда вдруг ко мне в комнату ворвались двое лордеров и утащили меня.

Я кладу руку на плечо Тори, пытаясь утешить, но она дергает плечом, сбрасывая ее.

— Она так и сказала? Что меня вернули? — Глаза ее наливаются слезами.

— Прости, мне не нужно было ничего говорить. Прости.

Тори подается вперед и прячет лицо в коленях:

— Раньше мы были так близки, мама и я!.. Когда я только начала жить с ней, она одевала меня в такие же наряды, как у нее, брала с собой на все вечеринки своих друзей. А потом, в прошлом году, все это прекратилось. Словно я стала отвлекать от нее слишком много внимания, и она больше не желала видеть меня рядом. Как надоевшая кукла, с которой ей расхотелось играть.

Тори медленно качает головой. В голосе ее слышатся всхлипывания.

— А мне нравилось быть в центре внимания. Я старалась понравиться ее друзьям. Сама виновата, не нужно было этого делать! Но все равно, где-то в глубине души я надеялась... то есть я никогда не думала, что она способна на такое. Знаешь, я все гадала, известно ли ей, что со мной случилось. Думала, она плачет по мне... — Тори швыряет книгу через всю комнату.

— Ненавижу, — шипит она.

Сбросив одеяло, она, прихрамывая, идет в кухню.

— Чаю?

— Э-э-э... да.

Тори гремит чашками. В дверях появляется Нико, на лице написано любопытство.

— Все хорошо?

Но он спрашивает не у меня. Он подходит к Тори, кладет руку ей на спину. И я вижу по ее глазам, что она его уже обожает.

Она кивает:

— Да. Спасибо, Нико. Хочешь чаю?

— Попозже. — Он поворачивается ко мне: — Как выпьешь чаю, зайди ко мне в кабинет, нужно поговорить. — И он снова уходит.

Она называет его Нико. Должно быть, он сказал ей, что Джон Хаттон не его настоящее имя. Как ей это удалось? Нико не доверяет людям. Никому. Тогда, в лесу, потребовались месяцы испытаний и тренировок, чтобы он хотя бы начал доверять мне. А ей назвал свое настоящее имя.

Я качаю головой.

— Сахар? — спрашивает Тори.

— Слушай, я не очень-то и хочу пить.

— Как знаешь. — И она ставит мою чашку в раковину.

Идет и подбирает свою книжку с пола, потом погружается в чтение с чашкой чая в руке.

У меня еще так много вопросов, которые я хотела бы задать ей. Как она сбежала от лордеров? Что стало с ее «Лево»? Но она уже вновь отгородилась от меня. Время разговоров закончилось.

Я стучу в дверь кабинета Нико.

— Входи.

Открываю дверь. В комнате диван, письменный стол, на нем — встроенный компьютер. Я догадываюсь, что он может ловко исчезать внутри стола, как будто его и нет вовсе. Книжные полки, очевидно, заставленные книгами по биологии, которые поддерживают учительскую легенду.

И Нико. Он улыбается.

— Показывай, что там у тебя.

Я вытаскиваю из внутреннего кармана рисунки и планы больницы. Он разворачивает их на низком столике перед диваном, жестом предлагает мне сесть рядом. Дотошно расспрашивает о позициях, мерах защиты и охране.

— Тебе, должно быть, все это уже известно.

— По большей части. Хотя охрана на входе была усилена. Что-нибудь еще?

— Полагаю, есть и кое-что новенькое. Кое- кто упомянул про систему технологической защиты.

— Какие-нибудь подробности?

— Нет. Но телефоны и компьютеры изменились. Они подсоединены к кабелям и проводам, которые уходят в стены. И мамин телефон там не работал. А раньше, по ее словам, работал.

— Интересно. Быть может, установлена сигнальная блокировка по всей больнице, что делает передающие устройства бесполезными.

— И дистанционные?

Нико бросает на меня быстрый взгляд.

— Вроде дистанционно управляемых бомб.

Он криво ухмыляется:

— Умница, Рейн. Совершенно верно. Хотя не думаю, что мы не сможем так или иначе все это обойти.

— Есть и еще кое-что.

— Да?

— Там где-то должен быть потайной выход. Во время последнего нападения лордеры быстро увели куда-то всех врачей. Слишком быстро. Спрятали их где-то.

— Интересно. Ты должна присмотреться, понаблюдать. Узнать все, что можно.

— Хорошо.

— Возможно, как-нибудь, когда ты будешь там, мы сможем устроить ложную тревогу, чтобы ты посмотрела, что к чему.

Мне вспоминается последнее нападение. Бомбы. Пули. Смерть. Лужи крови на полу. Перед глазами все плывет, живот сводит, и я заставляю себя дышать глубоко, чтобы успокоиться, чтобы дурнота отступила.

— Рейн! — говорит Нико и хватает меня за плечи. — Оставайся со мной!

С твердым нажимом его рук жар проникает сквозь влажную одежду к коже, помутнение проходит. Все четко и ясно.

— Да, я сделаю, что ты хочешь, все, что ты хочешь, обещаю.

— Вот и хорошо, моя особенная Рейн. — Он обнимает меня, и я наполняюсь теплом. Вопросы, которые я хотела задать, растворяются в этом тепле.

Он отпускает меня.

— Теперь насчет Тори.

— Да?

— Она может оказаться нам полезной. Посмотрим. В ней много гнева. Не знаю, сможет ли она научиться контролировать его, направлять. Но не забывай, что она по-прежнему представляет для нас угрозу, а привела ее ты. Если что-то пойдет не так, тебе не сносить головы. — Он целует меня в лоб. — Наверно, пора уже отвезти тебя домой.

Той ночью я проигрываю в голове все, что было сказано и сделано. И все по-прежнему странно и непонятно. Почему я так важна для Нико и его планов? Почему я не спросила у Нико то, что хотела? Как будто рядом с ним я начисто лишаюсь воли.

А когда вспомнила нападение на больницу, то едва не утратила самообладание. Даже теперь я не могу думать об этом без паники и подступающей к горлу тошноты. Кровь.

Но стоило Нико прикоснуться ко мне, назвать Рейн, и все прошло. Ко мне снова вернулось хладнокровие.

Я знаю, что больница — средоточие зла. То, что они там делают, крадут души и воспоминания — зло. Лордеры — зло.

Они должны быть остановлены.

Они будут остановлены.

Но что я делала раньше, с Нико? С Совами? Воспоминание о крови на полу во время нападения на больницу четкое и ясное. Оно вызывает у меня ужас. Но о том, что было раньше... ничего, если не считать каких-то обрывков.

Путь Нико — правильный. Это и мой путь. Да, Нико может быть жестоким. Он совсем не ценит человеческую жизнь. Не только жизнь лордеров или случайных жертв, но даже своих соратников. Как он тогда сказал? Они умерли славной смертью.

А как же Бен? Он тоже умер славной смертью, пытаясь вырваться из жизни, навязанной ему лордерами?

Я вздрагиваю, в глубине души все еще отвергая такой исход, хотя разумом и понимаю, что он наиболее вероятен.

На моей прикроватной тумбочке стоит ладья. В доме, когда я вернулась вечером, еще никого не было. Не в силах успокоиться, я рыскала по всему первому этажу, пока не нашла на книжной полке пыльную коробку с шахматами. Они не такие красивые, как у Пенни, фигурки пластмассовые, не деревянные. Но я беру одну ладью и держу ее в руке. Почему-то это успокаивает. Прячу ее в карман, когда приходят мама и Эми, и во время ужина время от времени похлопываю по ней, чтобы убедиться, что она все еще там.

Сейчас я беру ее с тумбочки и стискиваю в руке.

Я бегу. С каждым шагом песок выскальзывает из-под ног, но я несусь так быстро, как только могу. Ужас придает сил, подгоняет. Но всему есть предел. Силы заканчиваются.

— Быстрее!

Я спотыкаюсь и лечу вперед, хватая ртом воздух. Падаю бесформенной кучей. Он тащит меня, пытается поднять на ноги. Я мотаю головой.

— Не могу. Уходи. Спасайся, — выдыхаю я.

— Нет. Я ни за что тебя не брошу. — Он обхватывает меня руками. Руками, от которых я чувствую тепло и безопасность впервые за долгий срок. Но только на миг.

Ужас приближается. Его отрывает от меня. Там, где было тепло, теперь только холод.

Я пронзительно кричу.

Я широко открываю глаза. Темно, тихо. Ни звука, не считая лихорадочного биения сердца. Никакого движения или шагов, которые сказали бы, что я кричала вслух во сне, как иногда бывает. Никто не идет успокоить меня.

Потом ощущаю боль в левой руке. Пальцы мои стиснуты так крепко, что я не могу их разжать. Когда сердце немного успокаивается, я разжимаю пальцы один за другим. На ладони у меня ладья. Я стискивала ее с такой силой, что зубцы башни порезали руку. На коже отпечаталось идеальное кольцо из шести выемок с выступившими каплями крови.

Этот кошмар снился мне уже много раз, но в этот раз сон изменился. Вначале, когда я в ужасе бегу, детали всегда ясные и прозрачные, как стекло: я ощущаю песок, скользящий под пальцами, каждый вдох, который делаю. Страх, который побуждает меня бежать и бежать до полного изнеможения. Но после падения сон меняется. Раньше он всегда делался туманным, расплывчатым. Я по-прежнему смертельно боюсь, но детали становятся отдаленными, нереальными. Размытыми по краям. И кто-то кричит никогда не забывать и возвести стену, кирпичную стену. Бетонный образ той, за которой спрятали Рейн внутри меня. Было ли это тогда, когда лордеры поймали меня и стерли память? Что еще могло быть таким пугающим?

Но сегодня сон изменился. Ясность оставалась до самого конца. Тот, кто был со мной, тоже был другим. Он не кричал, он поддерживал меня, обнимал, и я льнула к нему, пока его не оторвали. Глаза мои были плотно зажмурены, но я ощущала крупинки песка и холодный соленый бриз с моря. Слышала стук своего сердца и грохот волн. Все казалось таким реальным.

Кто тот человек, который бежал со мной, который сказал, что никогда меня не бросит? Никогда обратилось в мгновения, его оторвали от

меня, не успел он это произнести. И что стало с ним, со мной? Что было дальше?

Страх, просочившийся из сна, обращается в расстройство, потом в гнев. Ударяю кулаком по матрасу. Почему я не могу вспомнить, что произошло в действительности даже теперь, когда другие воспоминания вернулись? Почему?

Так много еще неизвестного, непонятного. В душе я ощущаю незаполненную пустоту.

Почувствовав внезапную слабость, откидываюсь на подушки, и по лицу текут слезы, которые я даже не пытаюсь стереть.





ГЛАВА 17




Бззззз!

Какая-то приглушенная вибрация на запястье выхватывает меня из сна. Спросонья я ничего не могу понять. «Лево»? Но он ведь больше не работает. Прищурившись, я пытаюсь разглядеть цифры в темноте: 5.6. Но даже если бы эмометр работал, мой уровень не настолько низкий, чтобы заставить его вибрировать.

Бззззз!

Должно быть, это коммуникатор под ним. Звонок от Нико? По телу пробегает нервный трепет. Я нащупываю кнопку, нажимаю на нее.

— Алло? — шепчу я.

— Долго же ты не отвечала. — В голосе Нико сквозит напряжение.

— Прости. Не сразу сообразила, что это ты. — И как умно было сделать звук таким же, как и у моего «Лево». Никто бы не обратил внимания, пока не увидел, что цифры отнюдь не низкие.

— Ты можешь говорить?

— Да. — В доме тихо, темно. Все, кроме нас с Себастианом, спят. Он крадется по кровати и глазеет на мою руку, держась на безопасном расстоянии на случай возможной опасности.

— У нас проблемы.

— Что случилось?

— Тори пропала.

— Что?

— У меня была встреча. А когда я только что вернулся, то обнаружил, что она исчезла. До твоего вчерашнего прихода она вроде бы была вполне спокойной. О чем вы говорили? Куда, по- твоему, она могла пойти?

Нико держит себя в руках, но в голосе отчетливо слышится резкость. Что бы она ни сделала, виновата я. Что бы ни сказала, где бы или с кем ни была, все равно виновата буду я. Только я виновата, что она вообще там.

— Не знаю. Мы говорили о Бене и его ретривере. Вот, собственно, и все.

Нико чертыхается.

— Если что вспомнишь, звони.

Раздается резкий щелчок, потом тишина.

Я откидываюсь назад и устремляю взгляд в потолок. Где она может быть? Прокручиваю в голове наш короткий вчерашний разговор. Тори по большей части была замкнутой, сдержанной. Единственный раз ее скорлупа треснула, когда она рассказывала о матери и о том, как лордеры забрали ее из дома.

Я резко сажусь в кровати. Я рассказала ей, что Бен виделся с ее матерью, что ее мать сказала, будто ее, Тори, вернули. Тори это взбесило. Вот оно, не так ли?

Она отправилась посмотреть в лицо своей матери. Звони Нико!

Мне следовало бы позвонить ему, но я вскакиваю, вытаскиваю одежду из шкафа и одеваюсь во все темное. Я заварила эту кашу, мне ее и расхлебывать.

Осторожно и бесшумно крадусь вниз по лестнице, выхожу из дома. Нет времени на что-то другое, поэтому я вывожу из сарая мамин велосипед. Дверь скрипит, когда я прикрываю ее, и сердце екает от испуга. Но свет нигде не зажигается, занавески не шевелятся.

Осторожничать некогда, и я на полной скорости мчусь на велосипеде по дороге, надеясь, что никто меня не видит. Как-то раз, когда мы бегали, Бен показывал мне улицу, на которой живет Тори: это недалеко от того места, где мы собираемся Группой. Какой дом, я не знаю, но припоминаю, как Бен говорил, что он большой и стоит в конце улицы.

Будем надеяться, этого окажется достаточно, чтобы отыскать его.

Если у Нико есть ее адрес, это первое место, куда он поедет.

И если он еще не знает, то скоро узнает. Я жму на педали. Ночной воздух свистит в ушах. Если она там, то нетрудно понять почему. Она надеялась, что мать горюет по ней, не знает, что с ней стало, а я разбила эту надежду.

Дура! Тори хотела узнать реакцию Бена на то, что ее забрали, с этим все ясно. Но почему я просто не сказала ей, что он много говорил о ней, почему не промолчала о том, что он виделся с ее матерью? Он и правда говорил о ней довольно часто. Достаточно часто, чтобы заставить меня ревновать. Может, поэтому я и рассказала?

Я доезжаю до ее улицы и сбрасываю скорость, стараясь контролировать дыхание после такой сумасшедшей гонки. Уже за полночь, однако большой дом в конце улицы ярко освещен. Повсюду припаркованы машины, и откуда-то доносятся звуки игры на пианино. Некоторые гости высыпали на лужайку, слышны голоса, смех. Я прячу велосипед в кустах и подбираюсь поближе, держась в темноте. Кругом слишком много глаз, но, по крайней мере, это должно было остановить Тори. Не совсем же она сошла с ума, чтобы заявиться в дом при такой толпе народа? Или...

За большим домом дорога заканчивается, дальше виднеются тропинки, лес. Вот где она прячется.

Я прокрадываюсь вдоль живой изгороди на другой стороне улицы, надеясь, что соседи спят, несмотря на шумную вечеринку, а не смотрят в окна.

Тори в голубой толстовке, которая почти светится в темноте, легко обнаруживается среди деревьев. Я подкрадываюсь к ней и дотрагиваюсь до ее руки. Она подпрыгивает, оборачивается и видит меня. Снова отворачивается, чтобы продолжить наблюдение за домом.

— Тебе нужно научиться одеваться для таких случаев, — говорю я.

Она не отвечает, взгляд ее прикован к чему-то. Проследив за ним, я вижу группу человек из шести, они болтают, смеются. Одна женщина, остальные — мужчины в смокингах. Женщине, должно быть, жутко холодно в этом облегающем черном платье без рукавов. Запрокинув голову, она смеется над чем-то таким, что сказал один из мужчин.

— Это она? — спрашиваю я шепотом.

Тори кивает.

Она красивая, как и Тори. У обеих длинные черные волосы. Может, она попросила дать ей девочку, похожую на нее? Я слышала, некоторые так делают. Быть может, когда Тори повзрослела, то стала отвлекать на себя слишком много внимания как более молодая и красивая копия своей матери.

— Зачем ты здесь, Тори?

Она не отвечает. Я беру ее за руку, холодную, как лед.

— Пошли. Идем со мной, — говорю я. — Тебе здесь нечего делать.

Никакой реакции. Глаза ее, не мигая, смотрят прямо перед собой. Потом по щеке стекает одинокая слезинка.

— Тори?

— Я просто хотела увидеть ее. Хотела, чтобы она сказала, почему меня забрали, услышать, как она произнесет эти слова. Посмотреть, что она скажет в свое оправдание.

— Сегодня тут многовато народу.

— Да. Может, так было бы даже лучше. Перед всеми ее друзьями. Представь себе, какой конфуз!

— И тебя бы снова загребли лордеры.

Она вздрагивает:

— Может, оно бы того стоило.

Я тяну ее за руку.

— Пошли, пока нас не заметили.

Она отрывает глаза от женщины, которая была ее матерью.

— Что я сделала не так? — говорит она, и еще одна слезинка скатывается, вслед за первой, по ее щеке.

Я качаю головой:

— Ничего. Совсем ничего.

Она позволяет увести себя, слушается, когда я велю ей пригнуться, и мы тихонько прокрадывается вдоль изгороди. Подходим к тому месту, где я оставила велосипед.

— Садись, я довезу тебя, — говорю я, и она усаживается на сиденье сзади. Ноги у меня болят после безумной гонки.

— Куда едем? — спрашивает она.

— К Нико, куда же еще?

— Он будет зол, как черт.

— Угу. Уже зол.

Когда мы приезжаем, Нико дома нет. Дом заперт, но Тори знает комбинацию замка, и через несколько мгновений мы оказываемся внутри.

Тори крепко спит на диване.

— Что ты ей дал?

— Успокоительное. Проспит до вечера, а я тем временем решу, что делать дальше. — Голос его холодный. — Это было чертовски рискованно. Ты должна была сказать мне, где она.

— Я не знала, только догадывалась.

— Хорошая догадка, Рейн. Но тебе следовало сказать мне. — Он подходит ближе, высокий и грозный, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не попятиться, но стою там, где стояла.

— Я отвечаю за нее, поэтому сама должна была с этим разобраться. Что ты намерен с ней делать?

С пару секунд он сверлит меня взглядом, потом кивает, словно в ответ на свои мысли:

— Я все еще считаю, что она может оказаться нам полезной. А пока мне нужно поместить ее в какое-нибудь более надежное место. — Он вздыхает. — Что мне с тобой делать? — Губы его изгибаются в неком подобии улыбки, но за этой улыбкой все еще проглядывает холодность.

— Прости, Нико. Я просто хотела все исправить. Сама же виновата.

Он смотрит на меня с секунду-другую, и выражение его глаз смягчается. Потом он кладет руки мне на плечи, привлекает к себе, и я опускаю голову ему на плечо, боясь пошевелиться, боясь дышать, сделать что-то такое, что могло бы все испортить.

— Твое сердце бьется так быстро, — говорит он наконец. Отстраняется от меня, заглядывает мне в глаза. — Я не злюсь на тебя, Рейн. По крайней мере, не так, как ты думаешь.

Меня переполняет облегчение.

— Не злишься?

— Нет. Я испугался.

— Ты? Испугался? — Это даже звучит как-то неправильно. Нико ничего не боится.

Он криво улыбается.

— Да. У меня тоже есть свои страхи. Я боялся, что с тобой что-то случится. А если бы тебя поймали? Тебе следовало сказать мне, где она, чтобы я сам разобрался с этим. Ты должна оставаться целой и невредимой, Рейн. Мне нужно, чтобы ты оставалась целой и невредимой.

Я смотрю на него в изумлении:

— Извини.

— Не извиняйся. Это был смелый поступок. Но обещай, что больше никогда не помчишься никого спасать, не предупредив меня. Договорились?

— Договорились.

— И еще одно, прежде чем ты уйдешь. Эти твои схемы больницы прекрасны, но мне нужны еще и люди. Лица. Я знаю, ты можешь их нарисовать. Все лица в больнице. Медсестер, врачей, охранников. Всех, с кем ты контактируешь сейчас, с кем встречалась раньше.

— Зачем они тебе?

Он не отвечает, и я вспоминаю ту медсестру, которая погибла во время последнего нападения «Свободного Королевства» на больницу. Ее кровь растеклась по полу. Живот сводит, и я борюсь с дурнотой. Если их смогут опознать за пределами больницы, они станут более легкими мишенями.

— Ты и сама знаешь, Рейн, но не растрачивай свое сочувствие на приспешников лордеров. Подумай об этом. Если ты не с нами, то ты с лор- дерами и всем, за что они выступают. С таким же успехом ты сама могла бы отдать Тори в их руки. Схватить Бена и прикончить его. Бросить ту спичку, от которой заживо сгорели его родители. Подумай об этом, Рейн. А теперь иди.

Я направляюсь к двери, чтобы вернуться домой, но заставляю себя обернуться. Грудь Тори равномерно вздымается и опадает; лицо ее, спокойное во сне, заметно контрастирует с той гримасой боли, которая искажала его еще недавно.

— С ней все будет в порядке? — не могу удержаться я от того, чтобы не спросить.

— Пока — да.

По дороге домой чувствую, что ноги меня почти не слушаются. Нико нужны лица, но исполнение этого его требования равносильно подписанию смертного приговора врачам и медсестрам.

«Они не невинные овечки», — напоминаю себе я.

Нет. Они стерли мою память. И сделали это не только со мной — с сотнями таких, как я.

Случившееся с Беном — целиком и полностью на их совести.

Они делают то, что им говорят, и я понимаю, что это плохо. Правда, некоторые из них милые и приятные. Добрые. Но что еще я могу сделать? Нико прав. Они — часть этой системы.

Мне не спится. Я раскладываю вокруг себя бумагу для набросков. Каждый раз, когда карандаш касается бумаги, вскоре на меня смотрит реальное лицо. Как, например, лицо седоволосой сестры Салли с десятого этажа. Это был мой этаж, и она была одной из тех, кто ухаживал за мной в самом начале.

Она всегда смеялась, рассказывала мне про своего новорожденного внука. Показывала его фотографию. Когда-нибудь, возможно, ее внук — то ли Брайан, то ли Райан — скажет или сделает что-то такое, что не понравится властям. И тогда он тоже исчезнет и станет Зачищенным. А потом будет возвращен или уничтожен, если что-то пойдет не так. Как Тори, чья жизнь сейчас висит на волоске, так как я не обманываюсь насчет всех этих расплывчатых заверений Нико.

Пожертвовала бы Салли собой ради внука? И могу ли я принять такое решение за нее? Ради ее внука и всех других детей и внуков, чьими жизнями лордеры распоряжаются по собственному усмотрению: ограничивают, контролируют, угрожают.

Я продолжаю рисовать, не в силах остановиться.





ГЛАВА 18




— Кайла? Что ты на это скажешь? Кайла? Кайла...

— Извини, что?.. — Я поворачиваюсь к Кэму, сообразив, что уже некоторое время слышу, как он повторяет мое имя. Я ушла в свои мысли, пока ела бутерброд, и его голос звучал успокаивающе, но смысл его слов до меня не доходил.

Кэм сверлит меня притворно-сердитым взглядом:

— Просто скажи «да» или «нет».

— Гм, дайка подумать... Ты мог предлагать мне тортик, и тогда мне следует сказать «да». С другой стороны, ты мог предлагать все что угодно.

— А ты рискни.

— Гм... да!

— Ладно, зайду за тобой завтра около десяти.

— Для чего?

— Сходим прогуляемся

— А как же школа?

Он машет рукой у меня перед глазами:

— С твоей памятью явно что-то неладно. — В следующий миг лицо его вытягивается, когда до него доходит, что он сказал. — Прости, я не хотел. Ляпнул, не подумав.

— Да, ничего, все в порядке. С моей памятью и в самом деле не все ладно. Так бывает после Зачистки. — Не говоря уже про все остальное.

— Но это касается только того, что было до, верно?

— Верно. — Хотя и не в моем случае. — Кроме того, когда я действительно слушаю, с моей краткосрочной памятью все нормально.

— А каково это...

— Что именно?

Он колеблется:

— Прости. Забудь.

— Ну, вот, ты опять!..

— Ох, извини, я... — Он выглядит таким удрученным, что я прощаю его.

— Да шучу я. Давай. Спрашивай, что хотел. Я не возражаю.

— Каково это — не иметь воспоминаний?

— Ну, поначалу прекрасно, потому что ничего другого ты и не знаешь. И все в больнице такие же, как и ты.

— А потом?

Я хмурюсь.

— Когда я выписалась, стало похуже. Мне хотелось знать то, что я знать не могла. И очень хочется заполнить чем-то память, потому что слишком много пустоты. А потом уже не можешь отличить реальность от фантазии.

— Большинство Зачищенных выглядят вполне счастливыми.

Я смеюсь.

— Это верно. Над нашим стойким счастьем вечно подшучивают, разве ты не знал? Плюс тебе вольно-невольно нужно оставаться счастливым, чтобы твой «Лево» не жужжал и не вырубал тебя все время.

— Быть счастливым и ничего не помнить — звучит заманчиво, — тихо говорит Кэм. Думает о своем отце? Я откидываюсь назад, размышляю. Я была бы счастливее, если бы не помнила ничего из прошлого. Если бы не была одержима Люси и ее сломанными пальцами. Если бы воспоминания Рейн никогда не возвращались. Но тогда бы лордеры победили.

— Понимаешь, если ты притворяешься счастливым, чтобы поддерживать хороший уровень, то уже больше не знаешь, что чувствуешь. Все кажется ненастоящим. Бывают вещи, которые было бы лучше забыть. И все равно, это так ужасно — не помнить те моменты, которые я хочу помнить!

Для того, кто так много болтает, Кэм на удивление хороший слушатель. Есть в нем нечто такое, что вызывает у меня желание рассказать ему все.

— Зато как здорово, что в школе есть выходной в честь твоего недуга, — ухмыляется он.

— Ты это о чем?

— Шутишь или правда не помнишь?

Я нацеливаю кулак ему в плечо, и он отскакивает.

— Ну, говори уже!

— Завтра нет уроков. День Памяти.

Этому посвящено специальное собрание нашей подгруппы. Мы заходим, рассаживаемся. Наш классный руководитель оглядывает нас.

— Кто-нибудь может сказать мне, почему завтра в школе выходной?

— День Памяти, — выкрикивают несколько голосов.

— Но что мы вспоминаем? И кого?

Несколько минут он объясняет первоначальное значение этого праздника: вспомнить тех, кто сражался и умер за нашу страну в войнах настолько давних, что почти никто из ныне живущих их не помнит. Цифры впечатляющие. Жителей в Соединенном Королевстве тогда было гораздо больше, но все равно.

— А что еще мы вспоминаем? — спрашивает он, но на этот раз не ждет ответа. Выключает свет, и начинается фильм. По экрану бегут страшные кадры. Обезумевшая, неуправляемая толпа, крушащая все на своем пути. Студенческие бунты двадцатых. Разбитые окна, разграбленные магазины, пылающие пожары. Какая-то девочка по моложе меня, которую тащит банда юнцов в капюшонах, пронзительно кричит, и хотя больше ничего не показано, нетрудно догадаться, что происходит дальше. Старика валят на землю и топчут ногами. Ребенка вырывают из рук матери.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть всего этого. Яркая вспышка воспоминания: Нико. Он показывал нам этот же фильм, я помню. Потом показал еще один.

«Кто правит, тот и меняет историю по своему усмотрению». Вот что он тогда сказал. Лордеры собрали все имевшиеся в их распоряжении доказательства о неуправляемых бунтах и погромах, слепили их вместе и сделали их просмотр обязательным для населения. Они не показывали версию Нико, где лордеры — или полиция, как их называли, — избивают студентов, многих ранят и даже убивают, а изображают все так, словно во всем виноваты бунтовщики.

Конечно, студенты были отнюдь не пай- мальчиками. Они устраивали погромы и беспорядки, и многие заслуживали наказания за участие в этом. К тому же к ним присоединились преступники и бандиты, которые грабили и убивали. Но другая сторона действовала не менее жестоко.

Я задаюсь вопросом: если «Свободное Королевство» добьется успеха, а лордеры потерпят поражение, как будет переписана история? Прежде всего их перестанут называть антиправительственными террористами, для всех они станут «Свободным Королевством». Гораздо более приемлемое название, без такого пугающего добавления, как террористы.

Сквозь веки я чувствую, что свет снова загорается, и открываю глаза. Все сидят притихшие, ошеломленные такой жестокостью и насилием, хотя, должно быть, подобное показывают каждый год.

Всего через несколько недель, 26 ноября, День Памяти Армстронга; в этом году исполняется четверть века со дня смерти первого премьер-министра лордеров и его жены. Маминых родителей. Их убили по дороге в загородный дом в Чекерсе, куда они ехали отпраздновать пятую годовщину нахождения у власти. Лордеры правят уже тридцать лет.

Учитель рассказывает нам о запланированных празднествах. Празднествах правительства лордеров, которое ломает и уничтожает людские умы и души.

«Какая ирония!» — думаю я, когда выхожу из школы, чтобы встретиться с Эми и Джаззом и поехать домой. Лордеры говорят: помните тех, кто погиб, защищая страну от самой себя тридцать лет тому назад. Однако сейчас уже сами они похищают людей, делают все, чтобы людей этих забыли, чтобы никто не задавал неудобных вопросов. Крадут воспоминания, как украли их у меня.

Чтобы мы не помнили.

— Ты сегодня какая-то притихшая, — замечает Джазз, поглядывая на меня в зеркало, когда мы въезжаем в пригород.

— У меня все отлично.

Джазз и Эми целуются на прощанье, а я захожу в дом. Эми мчится быстренько переодеться, а я тем временем делаю чашечку чая и протягиваю ей, когда она спускается вниз.

— Спасибо, Кайла. Ты уверена, что все в порядке?

— Да, все в полном порядке. Беги. — И она уносится на работу, в хирургию.

Но в доме слишком тихо, и на душе у меня слишком тоскливо, чтобы быть одной. Я слоняюсь из комнаты в комнату и в конце концов устраиваюсь в кресле с альбомом для набросков. Никого не будет еще почти два часа. Мне хочется рисовать, однако я не рисую. Вытаскиваю спрятанные рисунки, сделанные прошлой ночью. Те, на которых сестра Салли и все остальные. Вздыхаю.

Как это характеризует меня и мою силу воли? Неужели я настолько слаба, что не могу сделать то, что считаю правильным, потому что это так трудно? Я очень многим обязана Нико. После того что он сделал, чтобы спасти, защитить меня, я не могу его подвести. Но если я отдам ему эти рисунки, что станет со всеми этими людьми?

Сегодня я не буду рисовать лица, порисую саму больницу. Я уже отдала Нико схемы и планы, но что-то все равно не дает мне покоя, что-то ускользает. Доктор Лизандер так быстро скрылась от опасности во время последнего нападения. Должен быть какой-то потайной путь, но где? Я начинаю рисовать коридор перед ее кабинетом.

Это дело настолько увлекает меня, что я не сразу слышу стук в парадную дверь. Я откладываю карандаш, поднимаю жалюзи и выглядываю. Рассыльный, с огромным букетом цветов. Возможно, отец пытается задобрить маму.

Я сбегаю вниз, открываю дверь.

— Доставка для О’Рейли, — говорит посыльный.

— Вы, должно быть, ошиблись адресом. Здесь нет никого с таким именем.

Он вытаскивает какую-то бумажку, изучает ее.

— Дженет О’Рейли?

— Нет. Извините.

Он закатывает глаза.

— Простите за беспокойство. Не подскажете, который час?

Я смотрю на свои часы, и он наклоняется и вглядывается в них. Всовывает мне в руку небольшой клочок бумаги, подмигивает и исчезает.

Закрыв дверь, я разворачиваю бумажку: Нужно встретиться как можно скорее. На окраине деревни, на холме с вашей стороны. Это очень важно. Записку уничтожь. Э.

«Э»... Эйден? Мои ноги прирастают к полу. Перечитываю записку, затаив дыхание. Мак собирался попросить Эйдена отсканировать мой рисунок Бена, чтобы затем разместить его на сайте пропавших.

Бен! Должно быть, у них есть какие-то новости про Бена.

Я натужно сглатываю. Новости могут быть как хорошие, так и плохие. Второе наиболее вероятно. Но если бы новости были плохие, Эйден мог бы передать записку через Мака, ведь так? Но он сам тут.

Я взлетаю по лестнице, переодеваюсь из школьной формы в джинсы и ботинки и несусь к двери, не смея даже надеяться, но все же... все же.

Заставляю себя идти по деревне нормальным шагом и выглядеть так, словно я просто вышла прогуляться, с трудом удерживаюсь от того, чтобы не побежать.

На дороге за деревней никого не видно. Меня охватывают сомнения, в ушах звучат все мамины предостережения держаться подальше от таких мест, но с тех пор, как ко мне вернулась память, я больше не боюсь. Я вполне способна постоять за себя.

Бегу по дороге мимо полей и живых изгородей, через рощу вверх по склону. Воздух морозный и ясный, послеполуденное солнце низко висит в небе. Ближе к вершине холма перехожу на шаг. Теперь мне страшно услышать то, что скажет Эйден. Пока я не услышу, это может быть то, что я сама хочу услышать. Как только я увижу его и он произнесет слова, все закончится.

Я все замедляю и замедляю шаг, потом и вовсе останавливаюсь, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть, успокоить лихорадочный стук сердца, которое бешено колотится совсем не от бега. Дальше иду уже медленно под сенью деревьев, пока не огибаю последний поворот дороги. Голова его повернута в другую сторону, но огненно-рыжие волосы блестят в лучах заходящего солнца. Эйден. Я подхожу, и он оборачивается. Улыбается.

Он улыбается.

— Как дела, Кайла?

Пытаюсь отыскать в его глазах ответ, которого так жажду. Глаза у него голубые, но совсем не такие, как у Нико. У Эйдена они насыщенного синего цвета. Успокаивающие. Значит, новость не плохая?

Чувствуя, что ноги уже не держат, плюхаюсь рядом с ним на бревно, на котором он сидит.

— Ради бога, скажи, что ты слышал.

— Возможно, мы обнаружили Бена.

— Обнаружили? — шепчу я, не осмеливаясь поверить в то, что слышу. В то, что это может означать.

— Да, Кайла. Сам не могу в это поверить. Просто невероятно. Думал, это бесполезно, не стоит и пытаться. Но после того как я разместил твой рисунок на сайте пропавших, несколько человек заявили, что видели похожего парня. Не могу сказать с уверенностью, что это Бен, но наши источники весьма надежны.

— Правда?

Он кивает:

— Правда. Именно так, между прочим, сайт обычно и работает. Мы сообщаем, что кто-то найден, не раньше, чем испросим вначале согласия на то разыскиваемого. Но поскольку я знаю и тебя, и Бена, я сделал исключение.

Я не могу ни пошевелиться, ни заговорить, не в состоянии даже осознать это. Неужели такое возможно?

— Ну, скажи же что-нибудь, — говорит Эйден.

Я качаю головой:

— Я просто... нет, правда? — Ия чувствую, как рот растягивается в глупой улыбке.

Он улыбается в ответ, и я, не помня себя от радости, кидаюсь ему на шею. Его руки обнимают меня. В душе моей бушует такая буря эмоций, что меня начинает трясти, потом градом текут слезы.

— Это не может быть он. Не могу поверить. А вдруг это какая-то ошибка?

— Ну-ну, тише, тише, успокойся. Твой уровень в порядке?

— Да, на этот счет не волнуйся. Я бежала сюда, поэтому уровень и высокий, — отвечаю я и, смутившись, отодвигаюсь. Прячу руку в карман, чтобы ему не был виден мой «Лево».

— Но ты правильно делаешь, что осторожничаешь. Как я уже сказал, это может быть и кто-то другой, просто похожий на Бена.

— И что будет дальше?

— Мы постараемся добыть его фотографию, чтобы показать тебе. Потом, если окажется, что это действительно он, устроим тебе встречу с ним. Это подходит?

— А где он? Где его видели? Когда я смогу...

— Ну-ну, притормози немного. Я знаю только то, что его видели недалеко отсюда, милях в двадцати. Если это он. Снимок был сделан с некоторого расстояния, на беговой дорожке, поэтому...

— Это Бен! Он любит бегать. Это должен быть он. Когда я смогу увидеть его?

— Нам нужно как следует все спланировать. Сиди тихо, как мышка. Никому ни слова. Поняла? — Я киваю. — Мы с тобой свяжемся.

— Еще одна доставка цветов?

Он смеется:

— Сегодня я был неподалеку, и один мой друг согласился оказать услугу. Но лучше не использовать один и тот же прием дважды. Если что, Мак будет в курсе. Я буду у него в пятницу вечером, тогда же и смогу сообщить новости. — Эйден встает. — Мне нужно идти. Приятно было снова с тобой повидаться. — Он тепло улыбается, дотрагивается до моей руки. — Береги себя, Кайла.

Эйден поворачивается и уходит. Я не видела его с того самого дня, когда обвинила в том, что он довел Бена до беды, но это было несправедливо. Он не заставлял Бена делать ничего такого, чего тот не хотел сам, да и сейчас он пытается помочь.

— Эйден, постой. — Он останавливается, оборачивается. — Послушай, прости меня за то, что я наговорила тогда.

— Все нормально. Я понимаю, как ты была расстроена, и что вышла тогда из себя, вполне естественно. — Он смотрит ровно, спокойно и твердо. А потом уходит по дороге вниз, в другую сторону, а я возвращаюсь тем же путем, которым и пришла. Голова идет кругом. Неужели это правда? Возможно ли, что это действительно Бен? И всего в каких-то двадцати милях — так близко. Если это он, то что это значит? Л орд еры не могли отпустить его просто так. Должно быть, это какая-то ловушка.





ГЛАВА 19




Я возвращаюсь домой и понимаю: что-то не так. Передняя дверь не заперта. Мама и Эми на работе. Неужели это я забыла запереть дверь? Пытаюсь вспомнить, но не получается. Когда я уходила на встречу с Эйденом, то ужасно спешила, боясь, как бы он не ушел раньше, чем я доберусь туда. И все же я должна была сделать это автоматически, не задумываясь, так ведь?

Все мои инстинкты кричат: опасность! Я открываю дверь, толкая ее от себя, но не вхожу. В коридоре пусто, и я прислушиваюсь, не двигаясь, не дыша. Вот оно! Шаги наверху. Горло перехватывает: мои рисунки! Я не спрятала их перед уходом. Какая же я дура!

Осторожно, тихо, медленно поднимаюсь по лестнице. Дверь в мою комнату открыта. Прохожусь по комнате цепким взглядом. Рисунки по- прежнему разложены на кровати, и один, который только начала, лицом вверх. Не совсем так, как было, я уверена. У меня сосет под ложечкой.

Шаги позади меня! Я круто разворачиваюсь, готовая... ну, не знаю, к чему угодно.

Эми подпрыгивает чуть не на полметра.

— О господи, Кайла! Как ты меня напугала. Почему ты не крикнула «привет» или еще что-то, когда пришла?

Я качаю головой.

— Я тебя напугала? Это ты меня напугала! Тебя еще не должно быть дома.

— Ты была сегодня такой печальной, что я отпросилась домой пораньше, чтобы побыть с тобою, балда. Прихожу, а тебя нигде нет. Где ты была?

— Я... извини. Я ходила прогуляться, проветрить голову.

Выражение лица Эми смягчается:

— С тобой все в порядке? Правда? Ты была такой странной на этой неделе. А с тех пор, как Бен... — Она отводит глаза, не закончив фразу.

— Пошли вниз, попьем чаю, — предлагаю я.

— Не так быстро. — Эми проходит мимо меня к моей комнате, распахивает дверь, которую я оставила приоткрытой, и направляется прямиком к кровати и разложенным на ней рисункам больницы. — Сначала расскажи мне, что это.

Я пожимаю плечами с деланой небрежностью, а у самой сосет под ложечкой.

— Обычное дело. Ты же знаешь меня, я рисую все. И вообще, чего это ты шныряла по моей комнате?

— Ты не отозвалась на стук, и я подумала, может, ты расстроена, или твой уровень упал, и тебе плохо. — Она вздыхает и садится на кровать. — Я беспокоилась о тебе. — Она протягивает руку, я беру ее и сажусь рядом с ней.

Она опасна.

Нет. Это же Эми, она не враг.

Эми берет мой набросок приемной доктора Лизандер.

— Объясни мне вот это, — говорит она, и мне ничего не остается, как все ей рассказать: о нападении, о загадочном исчезновении врачей. Мне было любопытно, во всем этом есть какая-то загадка, вот я и нарисовала эту комнату.

Она качает головой.

— Кайла, какая же ты глупая!.. Только подумай, какую беду ты на себя накличешь, если это увидит кто-нибудь, кто не должен! И вообще, зачем тратить время на подобную чепуху, когда у тебя так здорово получаются люди и лица? — И она переворачивает рисунок сестры Салли. — Вот этот, к примеру, просто великолепен. Кто это?

— Никто. Просто выдуманное лицо.

— В самом деле? Забавно, но эта женщина кажется мне знакомой, правда, не могу вспомнить откуда.

Работала ли Салли в больнице, когда там находилась Эми? Когда это было? Пять лет тому назад. Вполне могла.

— Но это, — продолжает она и снова берет в руки рисунок больницы, — нужно уничтожить. И больше не рисуй ничего подобного. Обещаешь?

Я обещаю, и мы вместе разрываем рисунок надвое, потом еще и еще, пока листок не превращается в мелкие клочки.

— Ну, вот и все, — говорит Эми.

— Пора выпить чаю?

Внизу, на кухне, я ставлю чайник.

— Где ты гуляла? — спрашивает она.

— А, да просто по деревне, — вру я, так как выезжать за пределы деревни запрещено.

— Маму хватил бы удар, если бы она узнала, что ты гуляла одна. С тех пор как нашли этого Уэйна Беста...

— Ты ничего больше о нем не слышала?

— Ой, а разве я не говорила? Он уже разговаривает и кое-что вспоминает.

Я отворачиваюсь достать чашки из шкафчика, потому что не уверена, что сумею сохранить нейтральное лицо. Он вспоминает? О, боже. Комната как будто темнеет и кружится у меня перед глазами, словно обращается в черную дыру, куда меня вот-вот засосет. Я трясу головой, разгоняя застилающую глаза пелену.

Расскажи Нико.

К горлу подкатывает дурнота. Нико будет взбешен, когда услышит об этом. Сейчас я уже не могу ему сказать. Слишком поздно.

— Ноу него что-то вроде травматической амнезии, — продолжает Эми.

— А что это?

— Он помнит все, кроме того, почему оказался в лесу в тот день и что с ним там произошло.

— Вот как?

— В конечном счете может вспомнить и это, как говорит док. Я слышала, л ордеры сильно раздражены тем, что он пока не в состоянии ответить на их вопросы. — Она поеживается. — Одного этого уже достаточно, чтобы память вернулась к тебе как можно быстрее, как мне кажется.

Когда я наливаю чай, звонит телефон, и Эми бежит ответить. Я несусь наверх, тщательно собираю все оставшиеся рисунки и прячу их в папку к остальным.

Эми почти узнала сестру Салли. Не следовало мне лгать насчет того, кто она. Вдруг Эми вспомнит, что это медсестра из больницы, и сложит два и два?

Обещала ли Эми никому не рассказывать о рисунках?

Я напряженно вспоминаю. На словах — нет, но ведь она заставила меня порвать набросок больницы. Какой в этом смысл, если не сохранить это в тайне?

Меня снедает тревога, но момент, когда можно было попросить ее никому не рассказывать, уже упущен. Если я вновь заговорю об этом, она задумается, зачем мне это. Лучше молчать.

Поздно вечером я прокрадываюсь по темной лестнице в кабинет на первом этаже. Закрываю дверь и включаю настольную лампу.

Мама увлекается местной историей. Полки в кабинете забиты книгами о здешних деревнях и городках, а также картами. Подробными

картами местности со всеми дорогами, тропами и каналами.

Я не могу ждать осторожных розысков Эй- дена. Действительно ли это Бен? Должен быть он. Иная альтернатива для меня неприемлема. Мысли мои путаются, сплетаются одна с другой, перескакивая от радости и предвкушения к страху, что все это окажется неправдой. Что любая надежда приведет к разочарованию.

Беговая дорожка в двадцати милях отсюда. Я мысленно рисую круг и тщательно изучаю каждую деревню и городок, находящиеся на этом расстоянии. Шоссе и проселочные дороги, которыми можно туда добраться.

Я найду тебя, Бен.





ГЛАВА 20




Следующий день выдается холодным и бодрящим. Облаков мало, и они достаточно высоко, так что не грозят никакими неприятными сюрпризами.

Я застегиваю ремешок велосипедного шлема.

— Ты точно не против покататься сегодня на велосипеде?

— Твое желание для меня закон, — отвечает Кэм и отвешивает поклон. — Куда хочешь поехать?

— Следуй за мной!

На дорогах сегодня мало движения из-за праздника, если, конечно, так можно назвать День Памяти. Карту я выучила наизусть. Сегодня нам нужно проверить по крайней мере три вероятных места расположения беговых дорожек. Я отгоняю прочь голос сомнения, который говорит, что даже если я найду ту деревню и ту беговую дорожку, я этого не узнаю, если только Бен не будет бегать по ней именно в это время. Но так я хоть что-то делаю.

Эми так обрадовалась, когда услышала, что мы с Кэмом собираемся покататься на великах!.. Мама ушла на целый день к тете Стейси, думая, что мы присматриваем друг за дружкой, и я гадаю, что замышляют Эми с Джаззом. Эми довольно ухмылялась нам с Кэмом, когда мы уезжали. Она уже видит между нами то, чего в действительности нет. Просто душа у меня поет, потому что Бена видели, вот и все, и никакой другой причины не существует. Это всего лишь велосипедная прогулка, ничего больше. Кэм сказал, он все понимает. Мы просто друзья.

За маленьким мостом я сворачиваю с шоссе на проселочную дорогу. Оглядываюсь, чтобы убедиться, что Кэм едет следом, и вижу, как что-то быстро движется за ним по узкой дороге. Солнце светит в глаза и мешает разглядеть, что это. Я прищуриваюсь. Черный фургон?

Мы скрываемся за очередным поворотом, и мало-помалу беспокойство меня покидает. Даже если это и были лордеры, их тут кругом полно. Простое совпадение.

Через несколько миль мы возвращаемся на дорогу и едем бок о бок. Первое намеченное мною место уже близко.

Сзади слышится рев, нас догоняет какая-то машина, и Кэм выбивается вперед: дорога тут узкая, и мы оба прижимаемся как можно ближе к обочине. Машина приближается, Кэм оглядывается, и глаза его округляются.

Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть какое-то неясное движение. Черная дверца плавно отъезжает вбок, изнутри возникает чья-то рука и больно бьет меня в плечо. Я пролетаю по воздуху и приземляюсь наполовину на обочине, наполовину в живую изгородь, запутавшись ногами в велосипедной раме.

Перед глазами все плывет, но сомнений в том, кто выходит из фургона и останавливается передо мной, быть не может. Огромный, облаченный во все черное лордер.

— Вставай, — приказывает он.

Я пытаюсь приподняться на руках, но не могу вытащить ноги из-под велосипеда. Он пинает меня в бок.

Я испускаю протяжный стон.

Снова какой-то всплеск движения, и — вот он, Кэм, хватает лордера за руку.

— Не трогайте ее! Вы совершаете большую ошибку, — кричит Кэм.

Нет, Кэм, нет. Страх придает мне сил, я сбрасываю с себя велосипед и поднимаюсь. Лордер улыбается — такое увидишь не каждый день.

— Думаю, ты скоро поймешь, парень, кто тут совершает ошибку. Тебя это никак не касается. — Он поворачивается и толкает Кэма, тот летит на землю. — Так... Ты, — он тычет в меня пальцем, — давай залезай. — Я не двигаюсь с места, и тогда он наклоняется, хватает меня за руку и, выкручивая ее, тащит к фургону.

Кэм вскакивает на ноги.

— Не троньте ее! — кричит он.

Лордер вздыхает, словно надоедливая муха жужжит у его лица, отпускает мою руку и разворачивается к Кэму. Кулак его с тошнотворным звуком впечатывается в челюсть Кэма. Кэм медленно валится на землю. Инстинкт самосохранения кричит мне: «Беги со всех ног, пока лордер отвлекся», — но я не могу бросить Кэма. В душе моей закипает ярость, кулаки сжимаются.

Он слишком большой. Подожди.

Момент для побега упущен, и теперь уже в фургон закидывают не только меня, но и Кэма.

Два лордера. Гора в черном — рядом с нами, второй, женщина, — за баранкой. Мы едем по ухабистой дороге. Кэм стонет на полу, глаза закрыты. Я держу его голову у себя на коленях. У него кровоточит щека. Он кашляет, пытается что-то сказать.

— Молчать! — рычит Гора.

Куда нас везут? Для чего? Мне всегда было интересно, что на самом деле происходит с людьми, которых похищают лорд еры. Похоже, скоро мы это узнаем.

Я веду счет времени. Мили две мы едем по тряским дорогам, потом еще восемь-десять — по-быстрому, ровному шоссе, затем фургон снова сворачивает на сельский тракт. Сзади окон нет, мы можем быть где угодно.

Глаза Кэма теперь открыты и оценивающе смотрят на Гору. Возвращаются ко мне. Можно было бы ожидать, что он будет скован ужасом, но взгляд его спокоен. Сердце у меня сжимается от боли. Кэм ради меня схватился с этой грудой мускулов, и вот куда это его привело.

— Сэр? — подаю я голос, и Гора поворачивается. На мясистой физиономии отражается удивление.

— Чего тебе?

— Пожалуйста, не могли бы вы отпустить его?

— Как мило. Заткнись.

— Но...

Он вскидывает руку, чтобы ударить меня по лицу, но в последний момент останавливается, а я чувствую, как тело Кэма напрягается для прыжка. Нет, Кэм! Не будь же таким идиотом.

— Молчать!

Мы останавливаемся. Дверца открывается снаружи, за ней другие лордеры в военной форме. Гора выходит, обменивается с ними несколькими словами и скрывается за какой-то дверью. Один хватает меня, второй — Кэма, и нас вытаскивают из фургона. В душе у меня, требуя выхода, клокочет ярость. Человек-Гора ушел, а эти примерно с меня ростом.

Резко крутанувшись, я ногой бью одного из них в голову. Он валится на землю. Кэм вырывается из рук того, кто держит его, и я разворачиваюсь и резким ударом врезаю его захватчику по затылку. Но тут слышится топот ног, слишком многих ног, бегущих к нам. Меня хватают, я вырываюсь, но тут чувствую укол в руку. Все вокруг чернеет. Я изо всех сил стараюсь держать глаза открытыми. Неподвижного Кэма тащат по земле. Их четверо, нет, больше. Их лица расплываются, пока не сливаются в одну сплошную массу. Я оседаю на землю.

Я медленно просыпаюсь, но просыпаться не хочется. Пытаюсь вспомнить, что и как... Я была в машине. Тряска по ухабистой дороге — единственный ключ, так как я ничего не видела, не могла пошевелиться. Голова все еще чугунная.

Уж не опоили они меня чем-то?

Напрягаю память. Как вообще я оказалась в той машине? Воспоминание просачивается, и я паникую. Я должна была встретиться с отцом, но это оказался не он. Какой-то другой человек, мне незнакомый, сказал, что они отвезут меня к нему, что это часть игры. Мой отец — секретный агент. Он собирается освободить мир, так мне сказали. И не велели рассказывать маме, как тогда, когда я рисовала для него те знаки. Она ужасно рассердилась.

В голове стучит, все кажется каким-то бессвязным. Во рту у меня пересохло, и я пытаюсь сглотнуть.

— Она приходит в себя. — Мужской голос. Кто это?

Я открываю глаза.

— Ну, наконец-то, Люси. Добро пожаловать в твой новый дом.

Я резко сажусь, и все кружится перед глазами.

— Где мой папа? Кто вы?

— Я твой доктор. Доктор Крейг.

— Яне болею!

— Нет, но заболеешь. — Он улыбается, но улыбка недобрая.

Я начинаю кричать, и входит женщина, медсестра. Она суетится, говорит, что все будет хорошо, что я должна еще поспать.

Вскоре дверь со щелчком закрывается. Ключ со скрежетом проворачивается в замке. Шаги удаляются по коридору.





ГЛАВА 21




— Просыпайся! — слышу я грубый голос, и меня обдает чем-то холодным.

Мокро. Ведро воды?

Я выбираюсь из черноты в серость, начинаю медленно ощущать свое тело и тут же жалею об этом. Все болит. Руки за спиной. Пытаюсь повести ими, но не выходит. Связаны. Голова моя падает на грудь. Я сижу... на стуле? Чья-то рука хватает меня за волосы и отдергивает голову назад. Притвориться мертвой? Но какой смысл оттягивать неизбежное? Я открываю глаза.

— А, наконец-то... Кайла, не так ли? Отвечай!

— Нет, — говорю я, и голос у меня сиплый и какой-то чужой. Во рту пересохло. Кто такая Кайла? Я напрягаю свой затуманенный мозг.

Люси, девочка. Это был сон, сон о прошлом. Но сейчас я Рейн, разве нет?

— Это точно она, — произносит второй голос, чуть более тихий.

— Но она не может врать с этой хренью в крови.

— Кто ты? — орет первый голос.

Ага. С сывороткой правды можно совладать, если веришь в то, что говоришь. Я — Рейн. Но я также и Кайла.

— Кайла, — отвечаю я. — Да, я Кайла.

— Умница.

Орущий голос перемещается назад, мне за спину, и теперь я слышу тот, что по тише.

— Значит так, Кайла. Сейчас я задам тебе несколько вопросов, идет?

— Конечно, — говорю я. — Валяйте.

— Я слышал, ты любишь рисовать.

Смотрю на него, не мигая.

— Ну?..

Делаю озадаченное лицо.

— Это был вопрос?

— Ох, прости, ты совершенно права. Ты любишь рисовать?

— Да.

— Я слышал, ты любишь рисовать Новую Лондонскую больницу. Где тебя зачистили. Это правда?

Я сосредоточенно хмурюсь. Я не люблю рисовать больницу, просто чувствую, что должна. Ага.

— Нет, — отвечаю я.

Он бросает взгляд на кого-то сзади.

— Будь поконкретней, — произносит третий голос.

— Ты вчера рисовала больницу?

Я не могу придумать, как уйти от ответа. Это был рисунок не то чтобы больницы, а всего лишь коридора внутри нее. Мое лицо проясняется.

— Нет, — говорю я.

— Вколоть ей еще?

— Еще одна доза вырубит ее.

— Давайте попробуем что-нибудь более... действенное. — Еще один голос.

Передо мной появляется лицо. Один глаз закрыт, заплыл. Он дотрагивается до моей брови.

— Хотел бы я сделать с тобой то, что ты сделала со мной. Хотел бы я знать, как Зачищенная научилась так драться. — Он обводит мой глаз пальцем, словно отмечая место для удара, и я чувствую дурноту.

Где-то сзади открывается дверь, ощущается движение воздуха. Тот, что рядом со мной, вытягивается в струнку.

— Сэр! — почтительно отчеканивает он.

Слышатся еще какие-то голоса, но каша в голове мешает мне различать их. Я не могу скон-центрироваться, я хочу спать.

Чей-то холодный голос перекрывает все остальные. Что-то в нем мне знакомо, но никак не могу вспомнить, кто это. Он приказывает оставить меня в покое. Шаги удаляются. Тишина. Глаза мои закрываются.

Когда я снова прихожу в себя, то уже лежу. Голова моя — что футбольный мяч в самый разгар игры.

Не шевелись. Слушай.

Но слушать нечего. Тиканье часов, больше ничего. Я настороженно открываю глаза.

Кабинет. Письменный стол. Я на диване у стены напротив стола. За столом сидит лордер в сером костюме, перед ним нетбук. Он поднимает на меня взгляд, замечает, что глаза у меня открыты.

— Вижу, ты проснулась.

Его лицо забыть невозможно. Тонкие губы, словно кожу просто разрезали ножом, чтобы сделать рот.

Коулсон.

Значит, это его голос я тогда слышала. Все тело болит, но руки и ноги, кажется, функционируют. Никаких серьезных повреждений. Я дотрагиваюсь до лица вокруг глаза: все цело.

— Прими мои извинения. — Коулсон качает головой. — Все должно было пройти не так. Не волнуйся, мы проведем расследование, и виновные будут наказаны.

— Не понимаю...

— А я тебе сейчас все объясню, Кайла. Дело обстоит так: я уже некоторое время присматриваю за тобой. Ты занимаешься тем, чем тебе заниматься не следует. Такое поведение Зачищенной вызывает крайнюю обеспокоенность. — Он снова вздыхает. — Ты же знаешь, мы очень хотим, чтобы у вас все получилось. Чтобы вы воспользовались своим вторым шансом. Конечно, мой интерес к тебе возник после того, что произошло с Беном Никсом. С «пилюль счастья», которые он принимал. Ты, вероятно, тоже принимала их, иначе не смогла бы перенести то, что случилось сегодня, — давно бы уже потеряла сознание.

Я ничего не говорю. При упоминании имени Бена чувствую, как сердце сковывает холод.

— Бедная Кайла. Я знаю, что ты пешка, которую террористы используют для получения подробных сведений о больнице и ее преданных работниках и пациентах. Но, видишь ли, мы хотели последить за тобой, узнать через тебя об их планах. Потому я так и разозлился, когда узнал, что тебя взяли сегодня. Слишком рано. Но теперь положение изменилось.

Он умолкает, отпивает глоток чая, а я в оцепенении смотрю на него. Он знает о рисунке. Эми единственная, кто видел его... Нет, она не могла. Ведь не могла же?

Его тонкие губы изгибаются в неком подобии улыбки.

— Но давай не падать духом, хорошо? Вот что, я думаю, нам следует сделать. Мы тебя отпустим. Ты продолжишь сотрудничать с АПТ, выведаешь их планы и сообщишь о них нам. Что скажешь?

— Не понимаю, о чем вы. Я не имею никакого отношения к террористам.

Он грустно качает головой:

— Мы знаем, Кайла. Нет смысла лгать. И при чем тут этот парень Кэмерон? Как нам тогда быть с ним?

Меня охватывает паника:

— Никак! Он тут вообще ни при чем. Мы просто катались на велосипедах.

— Твое желание защитить друга весьма похвально, Кайла. И все же, почему я должен тебе верить?

— Потому что это правда.

— А как же Бен?

— А что — Бен?

— Разве ты не хотела бы узнать, где он?

Значит, это правда: он жив! С одной стороны,

сердце мое поет, а с другой — холодеет от страха. Если Коулсон знает, где Бен, ничего хорошего в этом нет.

— Где он?

Коулсон качает головой:

— Я не делюсь такой информацией просто так, ее нужно заработать. Однако если ты лжешь в каких-то вопросах, как я узнаю, когда ты говоришь правду, а когда нет?.. А теперь давай еще раз о террористах.

Лгать бессмысленно, если ему и так все известно.

— Я не знаю их планов. Не знаю! Я просто рисую, что меня просят, вот и все.

Он кивает:

— Я склонен поверить, что они не доверили бы тебе никакой серьезной информации, однако знаю и то, сколь ты бываешь находчива, Кайла. Ты сможешь узнать больше, если постараешься. И, несмотря на все твои правонарушения, я готов проявить снисхождение. Задача, которую мы перед тобой ставим, не из легких. Вот что я предлагаю. Сегодня мы отпустим тебя и Кэмерона домой. Его мы пока не тронем. Так же как и твоего друга Бена. С ним тоже пока ничего не случится. Но это лишь пока. Ты разузнаешь планы АПТ, кто с ними связан, и расскажешь мне. Если сделаешь все правильно, если докажешь свою преданность нам, мы отвезем тебя к Бену. Сможешь начать все сначала. Вот что я скажу: мы даже снимем твой «Лево», как это сделал Бен.

Он смотрит спокойно, выжидающе. Часы тикают, отсчитывая секунды, а я сижу, оцепеневшая.

— Ну, что скажешь? Согласна?

На это есть только один ответ, и самодовольное выражение его глаз говорит, что он это прекрасно понимает. Только один способ спасти Бена. Только один способ спасти Кэма. И саму себя.

— Да.

Вскоре после этого нас с Кэмом высаживают на обочине рядом с нашими велосипедами.

— Твое лицо... — говорю я, дотрагиваюсь до его щеки, разбитой и распухшей. — Бедняжка!

— Заживет. — Он буравит меня взглядом. Кэм, который кинулся на мою защиту, когда было совершенно ясно, что силы неравны, избит, и теперь жизнь его под угрозой, и все из-за меня.

— Прости, — начинаю я, но слова застревают в горле. Теперь, когда все закончилось и лор- деры уехали, ужас и страх накатывают волной, и меня начинает бить дрожь.

Кэм берет меня за руку, привлекает к себе. Мы просто стоим на обочине дороги, не двигаясь, не разговаривая. Я стараюсь дышать медленно, взять себя в руки, не плакать, но его теплые, обнимающие меня руки затрудняют эту задачу.

Я отстраняюсь.

— Не хочешь рассказать мне, — говорит он, — что было нужно от тебя лордерам?

Кэм заслуживает того, чтобы узнать правду, но я не могу ему признаться. Если он узнает о моей сделке с Коулсоном, обо мне и «Свободном Королевстве», то окажется в еще большей опасности. Я качаю головой.

— Рассказывать особенно нечего. Лорд еры решили, что я что-то натворила, но потом выяснили, что это была ошибка, и отпустили нас.

— И ты ждешь, что я в это поверю? Не лги мне, — говорит он, и в его взгляде я замечаю обиду.

Меня терзает совесть, но я не собираюсь ничего говорить. Чем меньше он знает, тем лучше для него.

— Если бы было что рассказать, я бы рассказала. Прости.

Он поднимается, проверяет, в порядке ли мой велосипед после удара о живую изгородь, но на меня не смотрит. Мне хочется все ему рассказать, просто для того, чтобы он не обижался. Чтобы хоть кто-то знал то, что знаю я. Чтобы он обнял меня и хотя бы ненадолго облегчил то бремя, которое лежит на моем сердце.

Легче от этого не станет. Не доверяй ему.

Это безумие! Его ведь избили и уволокли вместе со мной, а виноват он был лишь в том, что пытался защитить нас от лордера, сбившего меня с велосипеда. Разве он не доказал, что ему можно доверять?

Нет. Пока ты не вычислишь, кто тебя предал, не доверяй никому.

Вот что занимает мои мысли всю долгую дорогу до дома. Солнце опускается к горизонту: близится вечер. Мы давно уже должны были вернуться.

Кто рассказал лордерам о моем рисунке больницы? Эми единственная, кто его видела. Но она не могла. Ни за что! В любом случае это какая-то бессмыслица. Если она намеревалась сообщить обо мне лордерам, зачем тогда заставила порвать рисунок или вообще признаваться, что она его видела?

И все же... вдруг она проболталась об этом кому-то без всякого злого умысла, а тот сказал кому-то еще?

Такое возможно. Но это было только вчера. Сегодня занятий в школе нет, и единственными, кого она с тех пор видела, были мама и Джазз.

Должно быть, это кто-то из них.

Нет! В это невозможно поверить! Но кто же тогда?

На это у меня нет ответа. Невольно или намеренно, но либо Эми, либо мама, либо Джазз сдали меня лордерам.

В этом мире так мало людей, которым я доверяю и которых люблю, и кто-то из них меня предал. Я не знаю, кто именно, и не могу поверить, что кто-то из них на это способен. Особенно мама.

Мама, которая стала таковой меньше двух месяцев тому назад.

Да.

Та, чьих родителей убили террористы, да и сына тоже, насколько ей известно. И ты не веришь, что она выдала бы тебя, если бы полагала, что ты одна из них?

Душу мою терзают сомнения. Возможно, но... Нет. Я просто не могу в это поверить, и все тут!

Но есть и то, отчего душа моя поет: Бен жив! Действительно жив. Теперь это не просто слова Эйдена, Коулсон тоже так сказал. Он, конечно, мог и солгать, но зачем ему? Его угроз мне и Кэму было вполне достаточно. И Коулсон не знает, что, даже если мне не удастся отыскать Бена самой, я узнаю, где он, у Эйдена. Все, что мне нужно, это найти Бена и предупредить его об угрозах Коулсона. Возможно, мы могли бы вместе сбежать в какое-нибудь такое место, где лордеры нас не найдут.

Например, на Луну?

Я гоню прочь сомнения, не обращаю на них внимания. Хватаюсь за эту крошечную надежду и держусь крепко.

Без нее у меня ничего нет.

Кэм спрыгивает с велика перед своим домом и, не говоря ни слова, катит его по подъездной дорожке.

— Подожди, — кричу я, и он останавливается, оборачивается. — Как ты объяснишь, что с тобой случилось?

— Упал с велосипеда. А ты?

— Вообще ничего не скажу.

Он идет дальше. Слезы жгут мне глаза. Он сейчас — мой единственный друг, не считая Эми, мамы и Джазза. Хотя как минимум кто-то один из них в действительности мне не друг.

— Кэм, мне очень жаль, — мягко говорю я. Он снова оборачивается, кивает.

— Знаю, — отзывается он и заходит в дом.

Я завожу велосипед в сарай, затем отпираю

входную дверь.

— Эй? — кричу я, но никто не отвечает. В доме тихо.

Я бегу в душ. Хотя бы буду выглядеть нормально к тому времени, как все вернутся, и посмотрю, кто удивится, увидев меня дома.

За ужином я пристально наблюдаю за ними. Джазз тоже у нас, поэтому все подозреваемые на месте. Но все они такие, как и всегда, значит, либо кто-то хороший актер, либо я ошибаюсь. Но какой тут еще может быть вариант? Это должен быть кто-то из них.





ГЛАВА 22




Следующее утро выдается серым, моросит противный мелкий дождь. Не улучшает настроения и то, что все тело болит, от макушки до пяток. Упасть с велосипеда, да еще побывать в лапах у лордеров — это вам не шутки. Не говоря уж о драке. Я мысленно усмехаюсь, вспоминая распухшее лицо того лордера.

За завтраком я сижу понурая, размазываю кашу по тарелке. Есть совсем не хочется.

— Что это с тобой сегодня? — спрашивает мама.

— Наверное, всю ночь вздыхала по Кэмерону, — говорит Эми и ухмыляется.

Я хмурюсь.

— Ты все не так поняла, мы просто друзья. — По крайней мере были. Я вздыхаю. Может, он теперь и разговаривать со мной не будет.

— Вот видишь? — смеется Эми, и мама улыбается, как будто согласна с ее выводом. Как им могло прийти такое в голову, так скоро после исчезновения Бена? При воспоминании о нем сердце мое радостно екает. Бен, скоро ли я тебя увижу? И какая разница, что они думают. Лучше пусть так, чем если бы они узнали, что на самом деле не давало мне уснуть. Конечно, кто-то из них знает, если это они сообщили л ордерам.

И все же, снова наблюдая за ними и слушая их этим утром, я не могу поверить, что они имеют хоть какое-то отношение к случившемуся накануне.

А как насчет Нико? Если я расскажу ему о Коулсоне, он будет знать, что делать. Но что он сделает со мной за то, что я оставила рисунок на виду? Коулсон сказал, что уже наблюдал за мной. Быть может, из-за моей оплошности мы, наоборот, оказались в более сильной позиции. Теперь, по крайней мере, я знаю, что за мной наблюдают. Но я почему-то сомневаюсь, что Нико посмотрит на все это так же.

На перемене, когда я иду по коридору в другую аудиторию, Нико проходит мимо, слегка наклоняет голову и направляется к себе в кабинет. Он хочет, чтобы я пошла за ним.

Неужели ему уже откуда-то известно, что произошло вчера? Нерешительность и страх удерживают меня.

Уж лучше знать наверняка.

Я проверяю, не смотрит ли кто, и стучу в дверь кабинета. Она открывается, и Нико втягивает меня внутрь.

— Рейн! Как дела? — Он улыбается.

— Э... отлично.

— У меня для тебя сюрприз. Не смотри ты так испуганно! Тебе понравится, — говорит он, и в его глазах нет ничего пугающего, однако на душе у меня почему-то тревожно.

— Что за сюрприз?

Он качает головой:

— Не так быстро. В обеденный перерыв мы с тобой кое-куда прокатимся.

— И куда же?

— Подожди и сама увидишь. До чего же ты нетерпелива! Подожди и увидишь. — И он объясняет мне, куда подойти, где он меня подберет.

— А как же мои уроки?

— Передашь мне свою школьную карточку, и я все улажу. Никто даже и не заметит.

После звонка на обеденный перерыв я выхожу через боковые ворота и спешу вниз по дороге, то и дело спрашивая себя, зачем я вообще согласилась. Если он знает, мне несдобровать. И все равно, несмотря на то что думает голова, ноги несут меня к назначенному месту встречи. Почему-то я не могу не делать того, что говорит мне Нико.

Оказавшись на месте, я едва успеваю перевести дух, как появляется и останавливается рядом его автомобиль. Пассажирская дверца открывается, и я ныряю внутрь.

Вскоре мы съезжаем с шоссе и едем по извилистым проселочным дорогам, заросшим и незнакомым. Нико молчит. У меня сосет под ложечкой. Может, он просто везет меня в какое-то укромное место, где можно будет все обсудить.

— Почти приехали, — говорит он, но я не вижу ничего, кроме густого леса. Дорога все сужается, машина уже едва проходит, но ничего не видно.

Нико указывает на почти неприметную тропинку, скрывающуюся в подлеске.

— Ты узнаешь, зачем я привез тебя сюда, минут через десять ходьбы в ту сторону. Я подойду позже.

Он протягивает руку за моей школьной карточкой, которая висит на шее, и стягивает ее через голову. Теплые пальцы касаются лица.

— Ступай. Будь осторожна, — напутствует меня Нико.

Я выхожу, а он начинает сдавать назад по узкой дороге, и чем дальше он отъезжает, тем легче мне дышать.

С минуту я стою в нерешительности, но выбора нет, так ведь? Захожу в лес и по едва заметной тропинке продвигаюсь осторожно, тихо, медленно, не зная, что ждет меня впереди. Приходится быть очень внимательной, чтобы не потерять тропу.

Когда-то Нико обучал нас всем премудростям ориентирования и поведения в лесу, к примеру, как передвигаться по подлеску, не издавая ни звука. Как отмечать свой путь или находить невидимую для других тропу. Сейчас на нее здесь указывает лишь чуть примятая через неравные промежутки трава. Один раз я теряю след и вынуждена вернуться.

Да, подрастеряла навыки.

Интересно, не иду ли я прямиком в какую-то расставленную Нико ловушку? Он сказал «будь осторожна», но что он имел в виду? Было время, когда Нико проверял нас, знакомя с неожиданными ловушками. Возможно, он просто хочет проверить, не забыла ли я то, чему он нас учил?

Когда десятиминутный отрезок подходит к концу, я схожу с тропы и петляю, пробираюсь крадучись, все время начеку. Впереди уже виднеется небольшая прогалина. С одной ее стороны под нависшими деревьями зеленый брезент и свисающие ветки прикрывают что-то громоздкое. С другой стороны кто-то сидит на пне и наблюдает за тропой, с которой я должна была появиться. Он бросает взгляд на часы. Гадает, где же я?

Я моргаю, не веря своим глазам. Как будто сон смешался с явью, а я сплю и в то же время бодрствую. И не знаю, сон ли это или ночной кошмар?

По телу пробегают мурашки. Этот затылок мне знаком, слишком хорошо знаком. Черные волосы теперь длиннее, плечи шире. Мое сердце бьется все быстрее и быстрее. Я гадаю, действительно ли это он, делаю неуверенный шаг вперед, не глядя под ноги. Раздается хруст ветки.

Он резко оборачивается на звук. G пару секунд сидит, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. По лицу проносится шквал эмоций. Потом берет себя в руки.

— Черт, поверить не могу. Рейн?

Он смотрит на меня этим своим почти забытым хмурым взглядом, который теперь четко всплывает у меня в памяти. Зазубренный шрам на правой щеке не стал менее заметным с тех пор, как я видела его в последний раз, и подсказывает имя, которое он для себя выбрал:

— Привет, Катран.

— Никогда бы не подумал, что снова увижу тебя. — Челюсти его стиснуты, мускул на скуле дергается.

— То же самое могу сказать о себе. Нико не предупредил, что здесь будешь ты.

— Меня тоже. Просто сказал, что я должен кое с кем встретиться. Где он тебя раскопал? Я думал, тебе стерли память.

Я вытягиваю руку, поднимаю рукав. «Лево» на месте.

— А разве ты не должна была грохнуться в обморок при виде моего прекрасного личика? — Он улыбается.

— Жаль разочаровывать тебя, но ты не настолько страшный. Кроме того, эта штука не работает. — Я кручу «Лево» на запястье.

— Особенная ты наша.

Я сердито зыркаю на него. В ушах у меня звучит эхо старых насмешек. «Рейн слишком особенная, чтобы идти с нами... Рейн слишком особенная для этого... Рейн слишком особенная для того...» Случалось, Нико не позволял мне ходить на задания со своей ячейкой.

До тех пор пока... Я хмурюсь. Воспоминание ускользает.

— Пошли. Пора двигать отсюда. — Катран встает.

— Куда?

Он не отвечает, поднимает край брезента. Под ним легкие мотоциклы для езды по бездорожью.

— Помнишь как? — спрашивает он с вызовом в голосе.

— Попробуй, догони, — отвечаю я и резко срываюсь с места. Дорога неровная, ухабистая, и мои вчерашние синяки дают о себе знать, но мне все равно. Это почти что полет!

Главное — я быстрее Катрана.

Вскоре я доезжаю до развилки и приостанавливаюсь, чтобы пропустить Катрана вперед. Он обгоняет меня, сворачивает налево, потом замедляет ход, чтобы пересечь каменистый ручей. Мы мчимся дальше по густому лесу. Еще немного — и перед нами вырастает дом. Снаружи он выглядит сущей развалюхой: старый, страшный, с рассыпающимися стенами. Ему, наверное, лет сто, не меньше. С одной стороны к нему ведет грунтовая дорога.

— Очередная явка? — спрашиваю я. У «Свободного Королевства» они по всей стране, в самых неожиданных местах. Для того чтобы прятать оружие и людей.

Он кивает.

— Зачем я здесь?

— Нико знает, — отвечает Катран своей излюбленной фразой, знакомой, но выплывшей из памяти теперь, когда он ее произносит. — Но он велел мне оставить тебя на некоторое время наедине с нашим недавним новобранцем.

— Кто это?

Он закатывает глаза:

— Принцесса на горошине.

Мы прячем мотоциклы под сенью деревьев.

— Осторожнее, тут повсюду сигнальная проволока, — говорит Катран и указывает на почти невидимую проволоку, натянутую для того, чтобы предупреждать обитателей дома о появлении нежданных гостей.

Мы перешагиваем через проволоку и направляемся к передней части дома. Там, в шезлонге, в лучах послеполуденного солнца полулежит Тори. Тори — новобранец? Я чувствую, как у меня отвисает челюсть, и спешу закрыть рот. Когда Нико говорил, что должен куда-нибудь ее спрятать, мне и в голову не могло прийти, что он имел в виду это. Что она будет одной из нас.

Катран ретируется, бормоча что-то насчет того, что должен найти свою Группу. Оставляет нас одних. По его косым взглядам и ледяному выражению лица Тори я догадываюсь, что они не очень-то и ладят.

— Ну, как дела? — спрашиваю я наконец, нарушая молчание.

— Хорошо. — Под ее долгим, непроницаемым взглядом я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Наконец Тори встает и берет коробку с ножами для метания.

— Пошли, — бросает она. — Тут есть мишени. Я слышала, ты в этом деле спец.

Мы обходим дом сбоку. Позади дома на дереве бледной краской нарисованы кольца. Я вытаскиваю нож из коробки и взвешиваю на ладони. Такое приятное, такое знакомое ощущение!.. С ним приходит воспоминание о победах в метательных состязаниях. Даже над Катраном. Я улыбаюсь:

— Да. Ножи — это мой конек.

— Всегда знала, что ты не такая, какой кажешься на первый взгляд, Кайла. Но я пока не понимаю, кто ты.

— Я тоже! — смеюсь я. — Но здесь я не Кайла. Здесь я Рейн. А ты кто?

Она закатывает глаза к небу.

— Мне сказали выбрать имя из того, что вокруг, но я не поторопилась, и этот болван стал называть меня Принцессой на горошине. — Она хмурится. — И оно, похоже, прилипло.

Мы метаем ножи в мишени.

— Как тебе здесь, нормально? — спрашиваю я Тори, внимательно наблюдая за ней краем глаза, пока делаю вид, что сосредоточена на цели.

— Да, все отлично! — Она снова хмурится. — Не считая имени.

— Принцесса — это понятно. Но почему — на горошине?

— Я была тут кое-чем недовольна, когда меня привезли сюда несколько дней назад, — признается она смущенно. — И Катран сказал, что я как принцесса, которая жалуется на то, что горошина под периной ей мешает спать.

— Но теперь-то все в порядке?

Она улыбается.

— Здесь, в этой глухомани, можно делать и говорить, что хочешь. Кричать, если хочешь!

Никому нет до этого дела, никаких тебе лорде- ров. — Она взвешивает нож в руке. — Я могу смотреть вон на ту мишень и представлять вместо нее кого хочу. Например, мамочку. — Она бросает нож. Вжик — прекрасный бросок. — Или лордера. — Она метает снова, но в этот раз в центр не попадает. Раздраженно цокает языком.

Мы идем к дереву, вытаскиваем ножи и снова возвращаемся на позиции.

— Попробуй встать в этот раз подальше, — предлагаю я, и мы отходим назад.

— Это какой-нибудь конкретный лордер? Планируешь месть?

— Для этого слишком поздно, он уже мертв. — Она бросает нож, но промахивается. Чертыхается. Пробует еще раз и попадает прямо в «яблочко».

Мы идем к дереву, вытаскиваем ножи, но вместо того чтобы вернуться назад, она садится, прислоняется к стволу и закрывает глаза. Я следую ее примеру. Она молчит.

— Тори?

— Ты не должна называть меня здесь этим именем. Я больше не она. Слишком много всего плохого с ней случилось. Я решила оставить ее в прошлом.

Девушка наклоняется вперед, срывает травинку и разрывает ее на полосочки.

— Начало тебе известно. Меня забрали ночью, когда я спала. Уволокли лордеры. Даже не объяснили почему. — Она вздыхает. — Привезли в какое-то место, где были другие Зачищенные. Нас было человек шесть. Там было так страшно. Никогда не слышала, чтобы так много «Лево» жужжало одновременно. Один из лордеров заявил нам, что мы нарушили наши контракты, но что-либо ответить не позволили. А потом...

Она смолкает, лицо ее искажается.

— Не рассказывай, если не хочешь.

— Их всех убили, — шепчет Тори.

— Что?

— Умертвили. С помощью инъекций. И свалили в яму, как мусор. Конечно, к тому времени, когда первый из них был мертв, большинство уже потеряли сознание и потому так и не поняли, что с ними случилось.

Одно дело — догадываться, что происходит с людьми, которые пропадают, но услышать об этом от того, кто знает, кто видел собственными глазами? Мне делается плохо.

— А ты? Как тебе удалось выжить?

— Я была последней. Я не потеряла сознание, хотя потом и жалела об этом. — Она слабо улыбается. — Мне сделали укол. Я вырывалась и брыкалась, но мне все равно вкололи дозу. Но это было не то лекарство, которое ввели другим. Это был «эликсир счастья».

— Что? Не понимаю...

— Я тоже не понимала. Потом один из лорде- ров увез меня в своей машине.

Спасена лордером? Невероятно. Но когда она это сказала, глаза ее сузились.

— Почему?

— Вначале я думала, что его замучила совесть, и он решил спасти меня, хотя почему именно меня, а не кого-то другого, мне было непонятно. Он спрятал меня у себя в доме, привел врача и снял с меня «Лево». Это было так здорово! И купил мне разные вещи — одежду, всякую всячину. Обращался со мной как с дочерью. — Она отворачивается. — Но все это было ложью. Он оказался извращенцем. Настоящим уродом. То, чего он хотел от меня... — ее передергивает от отвращения, — брр... какая гадость. И чем дальше, тем хуже. Я не стану тебе рассказывать, не могу.

Ох, Тори. Ее лицо даже сейчас, искаженное ненавистью, безупречно. Но эта красота, из-за которой, по-видимому, мать и вернула ее, принесла ей столько горя, что даже выразить невозможно, и мне даже думать об этом невыносимо. Я протягиваю руку, и она стискивает ее. Держит крепко.

— А потом как-то раз я воспользовалась шансом. Перестала сопротивляться. Притворилась, что согласна. На все, чего он от меня хочет. И когда он... отвлекся, убила его.

Она выпускает мою руку, берет один из ножей и проводит пальцами по лезвию.

— Тот был не таким острым, как этот. Обычный кухонный нож. Вышло грязно и медленно. Он страдал, а я радовалась. — Она поднимает глаза. — А потом убежала. Не думала, что смогу далеко уйти, но мне было все равно. Собиралась убить себя, чтобы они не могли сделать это со мной сами, когда поймают. Лишить их этого удовольствия, понимаешь? Но потом осознала, что, прежде чем умереть, я хочу видеть Бена. — В глазах у нее стоят слезы.

У меня сводит все внутри. Если она узнает о моей причастности к исчезновению Бена, то не преминет воспользоваться ножом еще раз. Она стискивает рукоятку так крепко, что костяшки пальцев белеют.

— Я не хотела говорить об этом. Знаешь, почему рассказала тебе?

Во рту у меня пересохло, тело готово отреагировать, защищаться, если потребуется.

— Почему?

— Меня об этом попросил Нико.

Я немного расслабляюсь. Не по этой ли причине он привез меня сюда? Но для чего ему это?

— Мне пришлось ему все рассказать, — продолжает Тори. — Он настаивал, что должен узнать, что произошло со мной, если я хочу, чтобы мне позволили остаться. Вытащил из меня такие подробности, которые я даже не думала когда-нибудь произносить вслух.

— Это он умеет, — говорю я.

Она кивает, на губах возникает легкая полуулыбка, когда она думает о Нико и его методах. В душу заползает ревность.

Потом улыбка ее угасает.

— А он, в свою очередь, рассказал мне, что Бен срезал свой «Лево» и что его забрали лор- деры. Я опоздала. Вероятно, он уже лежит в какой-нибудь яме вместе с другими Зачищенными.

Тори опускает голову на колени, крепко обхватывает руками колени. Тело ее сотрясается от рыданий, и я обнимаю ее за плечи. Мне следовало бы сказать ей, что Бена видели, но я молчу. Не из-за того, что это пока не точно, что это может быть не он. Чтобы защитить Эйдена? Или по какой-то другой загадочной причине? Сама не знаю.

Она поднимает голову, вытирает лицо рукавом и улыбается.

— Но теперь я здесь и намерена продолжить убивать лордеров. Вот почему мне тут нравится. — Она вскакивает на ноги. — Пошли. Мне нужно тренироваться.

И она тренируется, не жалея сил. У нее меткий глаз, а душа жаждет крови.





ГЛАВА 23




Тори держит пистолет обеими руками. Осторожно прицеливается, нажимает на спусковой крючок. Раздается грохот взрыва, руки ее дергаются от отдачи. Она победоносно вскидывает кулак.

— Наконец-то!

В стрельбе из пистолета Тори не такая собранная и естественная, как в метании ножа, и тренировка выходит долгой, не слишком удачной и временами опасной.

Мы обе, смеясь, оборачиваемся и видим стоящего неподалеку Нико.

— Браво! — восклицает он, и Тори вспыхивает от удовольствия. «Интересно, — раздраженно думаю я, — видел ли он предыдущие, те, что не попали в цель?»

Нико бросает мне мою школьную карточку, и я ловлю ее.

— Все прошло хорошо? — спрашиваю я, надевая шнурок с карточкой себе на шею.

— Разумеется. Ты была на всех уроках, как и положено, и школьный компьютер это подтвердит, если потребуется. — Идем, — говорит он, указывая на меня, и входит в дом. Я иду следом. За дверью — примитивная спальная, на полу разложены спальники. Ящики, коробки. Оружие? Водопровода, судя по всему, нет. Едва ли Тори в восторге от этого — неудивительно, что Катран стал называть ее Принцессой. Но, после того что ей довелось пережить, пребывание здесь должно показаться раем.

— Садись, — велит Нико, указывая на один из ящиков, и сам садится на соседний, — нам нужно поговорить. Тори рассказала тебе свою историю?

– Да.

— А ты понимаешь, почему я попросил ее рассказать тебе? Рейн, ты же знаешь, как мы работаем в Группе: мы должны быть абсолютно честны друг с другом. Я заставил Тори поведать тебе ее печальную историю, потому что ты должна была ее узнать. Узнать для того, чтобы разобраться в ее сильных и слабых сторонах, в ее мотивации. Для того чтобы работать с ней.

Он ставит нас с Тори на одну доску, на один уровень. Как будто мы в одной команде. Но он ведь знает ее без году неделю! Мне ужасно обидно, и я не могу понять, в этом ли причина или в чем-то еще. Это нельзя назвать абсолютной честностью. Если бы Тори знала мою историю — все, что случилось с Беном, — она ни за что бы не приняла меня. Я вздыхаю.

— Бедняжка Рейн. Ты ведь знаешь, что я на твоей стороне, правда?

Он берет мою руку, слегка пожимает ее, и, чувствуя себя такой одинокой, я отчаянно цепляюсь за этот дружеский жест. Маме и Эми доверять нельзя, Кэм со мной не разговаривает, а даже если и разговаривает, я не должна общаться с ним ради его же блага. Сегодня, здесь, я почувствовала, что между мной и Тори начинает зарождаться хрупкая дружба, но этой дружбе тут же будет положен конец, если она узнает правду о Бене. Остается только Нико. Я поднимаю голову и натыкаюсь на его взгляд. Глаза его твердо удерживают мои. Они у него всегда одинаковые.

Абсолютная честность. Я должна рассказать ему все.

— Ладно, — говорит он. — Как там твои рисунки?

— Кое-что уже есть. Я могла бы принести их сегодня, если бы знала, что окажусь здесь. Следующий раз буду в больнице в субботу. Нужно проверить кое-какие детали и нарисовать еще. Наброски должны быть точными.

— Конечно. Но поспеши, Рейн, поспеши.

Я делаю глубокий вдох.

— Мне нужно поговорить с тобой еще кое о чем. Я...

— Погоди. — Снаружи слышатся шаги, голоса. — Идем, сначала я познакомлю тебя с твоими новыми друзьями.

Когда я выхожу, то вижу, что вернулся Катран, а с ним группа измученных подростков, состоящая из девяти человек. Новобранцы, судя по виду, все лет четырнадцати-пятнадцати. Некоторые лица смутно знакомы со школы, и если я и удивлена тем, что они здесь, то ребята удивляются еще больше, увидев меня. Все глаза устремлены на мое запястье с «Лево».

Когда вслед за мной из дома выходит Нико, перешептывания мгновенно стихают. Все вытягиваются по струнке.

Нико бросает взгляд на Катрана:

— Докладывай.

Тот качает головой:

— Эти новички — просто кучка бесполезных болванов. Слонялись кто где, когда я вернулся после отлучки. — Он зыркает на меня.

Страх вокруг меня почти осязаем, такой густой и вязкий, что кажется, его можно потрогать. Мы все так начинали, все боялись Нико до дрожи в коленках. Но по мере того как мы добивались успехов и заслуживали его одобрение, это менялось: страх оставался, но к нему добавлялось понимание. Понимание того, что все, что он делает, он делает для нас. Чтобы мы стали сильнее. Чтобы выжили.

Но Нико лишь вскидывает бровь:

— Это твоя группа, Катран. Как думаешь, что тут следует предпринять?

Катран улыбается:

— Не помешает ночная тренировка, сегодня же ночью. — Он взмахом руки отпускает их, и кое-кто успевает сделать пару неуверенных шагов, когда Нико говорит:

— Подождите. Есть и еще одна проблема.

Все останавливаются, замирают, глаза устремлены на Нико.

— У нас произошло серьезное нарушение правил безопасности. Один из вас улизнул и разболтал о нас. Кто это был?

Голос у него ледяной, и хотя знаю, что это не я, что это кто-то из новеньких, их страх так заразителен, что захватывает и меня. Душа холодеет от того, что сейчас будет.

Он пристально смотрит в их побелевшие лица, одно за другим, прежде чем добирается до темноволосой девушки, которая, как мне кажется, учится в десятом классе. Она дрожит и не встречается с ним взглядом.

Нико вздыхает. Делает знак Катрану, и тот хватает ее, вытаскивает вперед. Держит перед Нико.

— Холли, не так ли? — спрашивает Нико. Он протягивает руку, девушка вздрагивает, но он лишь легонько дотрагивается до щеки. Улыбается. — Расскажи нам, что ты сделала, — велит он мягко.

Холли поднимает голову, в глазах отчаянная надежда. Она не знает его так хорошо, как я: лучше бы он злился, это было бы менее опасно.

— Прости, Нико. Я должна была увидеть его, попрощаться.

— Кого? Приятеля? — Нико бросает взгляд на Катрана, тот закатывает глаза.

— Нет. Моего брата.

— Холли, я помню, с какой страстью ты рассказывала мне, как ненавидишь лордеров, что ты готова на все, чтобы одолеть их; что мы твоя новая семья.

— Да! Да! Это правда! Так и есть. Вы должны мне верить. Я готова на все.

— На все? — Он кивает сам себе. — Посмотрим. Но ты подвергла нас риску.

— Он никому не расскажет!

— А как я об этом узнаю? — Когда эти слова доходят до нее, лицо ее, если это вообще возможно, белеет еще больше. — Правила устанавливаются нами не просто так, Холли. Преданность нашему делу требует полного отречения от связи с прошлым, от всех прошлых уз. Они делают вас уязвимыми и слабыми.

Нико смотрит поверх их голов, машет рукой. Группа молча расступается; со стороны леса к нам приближаются двое мужчин, между ними мальчик лет тринадцати, не больше. Он вырывается, но мужчины крепко держат его за руки.

Нико вглядывается в лица.

— Познакомьтесь с братом Холли. — Он снова поворачивается к Холли. — Итак, передо мной дилемма. Ты говоришь одно, даешь обещания, а потом нарушаешь правила. — Нико улыбается. — Однако ты сказала, что готова на все ради нашего дела. — Он кивает Катрану, тот отпускает ее. Она вся дрожит. — Ты создала риск для нашей безопасности, ты же должна его ликвидировать.

Нико лезет рукой под куртку, достает пистолет. Проверяет. Протягивает его Холли.

Нет. Она этого не сделает. Он не заставит ее. Нет!

До ее брата доходит раньше, чем до нее. Он перестает вырываться. Огромными карими глазами он смотрит на сестру, которая держит в руках пистолет. Таращится на него так, словно не понимает, как он здесь очутился.

Нико кладет руку ей на плечо, заправляет волосы за ухо и мягко говорит:

— Знай, что ты сама сделала с ним это, и неважно, ты нажмешь на спусковой крючок или кто-то другой. Это твоих рук дело. Заканчивай то, что начала.

Она едва не роняет пистолет, так трясутся у нее руки, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не броситься к ней, не забрать у нее пистолет, чтобы потом вот так же стоять между теми двумя мужчинами, как сейчас этот мальчик.

Она наконец поднимает глаза. Смотрит на Нико. Тот кивает.

Лицо ее белее мела. Она держит пистолет обеими руками, пытается выровнять его.

— Бах! — выкрикивает Катран. Все вздрагивают, а он смеется, забирает у Холли пистолет. Открывает его и показывает всем: не заряжен.

Холли кулем валится на траву. Нико опускается на колени с ней рядом.

— Я бы никогда не заставил тебя убить брата, глупышка. Вы все слишком дороги мне. Но нужно было преподать тебе этот урок. Всем вам. — Он поднимается и смотрит в глаза каждому из Группы, одному за другим. Кивает мужчинам, которые держат брата Холли. Мальчишка теперь улыбается, подбегает к сестре, и они обнимаются.

— Прости, — говорит он. — Я должен был подыграть, чтобы мне разрешили прийти. Чтобы я тоже вступил в «Свободное Королевство».

Нико протягивает руку, помогает Холли подняться.

Я дрожу от облегчения. Конечно, мне следовало быть умнее, иметь больше веры в Нико, а я попалась на крючок, как и все эти новички. Катран тоже все знал с самого начала или понял в процессе. Вот и мне следовало бы понять.

Холли цепляется за руку Нико, глаза светятся благодарностью.

— Спасибо тебе, Нико, огромное спасибо. Ты не пожалеешь, что дал мне второй шанс.

— Не пожалею. — Он произносит это со спокойной уверенностью, и Холли, может, и не сознает, на сколь тонкий лед она ступила, но я-то знаю. Тот, кто хоть раз предал Нико — кто бы это ни был, — не останется безнаказанным. У меня сосет под ложечкой. Ее проступок — то, что она рассказала брату, — не идет ни в какое сравнение с тем, что сделала я. Если Нико узнает, что моя небрежность привела к задержанию... ох. Пули в пистолете уж точно будут.

Нет, я не могу ему рассказать.

Но как же Бен?

Нико поворачивается к группе:

— Пока вы здесь, хочу сообщить вам одну важную новость. Это большая честь для всех вас. Благодаря кое-какой информации, полученной от Принцессы, — он криво улыбается уголком рта, произнося это прозвище, и показывает на Тори, — нам удалось засечь местонахождение одного из ЦТ лордеров. Центра терминации, куда они увозят и где убивают так называемых нарушителей контракта. Вы нападете на него через несколько дней.

Центр, куда увезли Тори? Где Зачищенных убили и свалили в яму? У меня сжимаются кулаки, боль за них переполняет душу. С Тори едва не сделали то же самое, но судьба, которая могла быть еще страшнее, вмешалась и спасла ее.

Все нервно улыбаются, потом раздаются радостные возгласы. Их первый раз? Готовы ли они? Я бросаю взгляд на Катрана, он вопрошающе вскидывает бровь. Тоже не уверен.

Но я готова. Может, таким образом мне удастся избежать всех этих неприятностей с Коулсоном.

— Нико, а можно я...

— Подожди. — Он кладет руку мне на плечо. — Идем в дом, особенная ты наша. Пора нам с тобой закончить разговор.

Я возвращаюсь следом за ним в дом, спиной чувствуя устремленные на меня взгляды. Особенная. И он навесил на меня этот ярлык перед всеми ними.

Насмешка Катрана звучит в ушах: «слишком особенная, чтобы рисковать тобою».

Ну, это мы еще посмотрим.

— Итак, что ты хотела мне сказать?

— Позволь мне помочь. Я хочу остаться здесь, участвовать во всем.

Нико улыбается:

— Я так рад услышать, как ты говоришь то, что я уже знаю, Рейн. — Он наклоняется и целует меня в лоб. — Но ты не можешь здесь остаться.

— Но...

Он вскидывает руку.

— Пока. Пока не можешь. Есть и кое-что другое, что ты можешь сделать для нас, если еще на некоторое время останешься в другой своей жизни. Грядут великие перемены, Рейн. Скоро я расскажу тебе. А пока знай вот что: лордеры и их порядок под угрозой, так как готовятся скоординированные атаки по многим фронтам. И тебе уготована во всем этом крайне важная роль. Ты должна оставаться целой и невредимой.

— Пожалуйста, позволь мне поучаствовать в нападении на ЦТ. Пожалуйста! Я сделаю все, что ты скажешь. — Мне слышится отголосок недавних слов Холли, и в глубине души я задаюсь вопросом: я и вправду сделала бы все? Она едва не сделала.

Он смотрит пристально, раздумывает. Молчит так долго, что я едва не начинаю умолять снова. Потом кивает.

— Значит, я могу пойти?

— Да, Рейн, можешь, — говорит он, улыбаясь мне, и я купаюсь в его одобрении. — Ну, есть что-то еще?

«Бен. Помоги мне найти его, спрячь его от Коулсона. Избавь меня от власти Коулсона надо мной», — думаю я, но под пристальным взглядом Нико не могу произнести этого вслух. Не могу рассказать ему о Коулсоне. Нико будет в бешенстве. Все, чего я хочу, — это быть частью этого дела. Нашего дела. Чтобы Нико и дальше смотрел на меня, как сейчас: с теплотой и симпатией. Я буду избегать Коулсона и ничего ему не расскажу. Я сама придумаю, как спасти Бена.

— Нет, Нико. Больше ничего.

— Тогда пошли, тебе пора ехать.

Во дворе уже нет ни Тори, ни остальных, но Катран ждет у двери.

— Отвези ее домой, — велит Нико.

Катран кивает, и я иду за ним к нашим мотоциклам. Не говоря ни слова, он срывается с места и мчит по лесной тропе, а я качу следом. Мы возвращаемся тем же путем до развилки после ручья, потом сворачиваем в другую сторону. Тропа, по которой мы едем, петляет вместе с дорогой вдоль канала, используемой, судя по ее состоянию, довольно редко. Дважды мы вынуждены останавливаться, переносить мотоциклы через поваленные деревья.

После развилки дорога расширяется и выглядит знакомо: я почти уверена, что с другой стороны она соединяется с дорогой, проходящей мимо дома Бена. Точнее, мимо его бывшего дома. Что означает лишь одно: этот путь сливается с той дорогой, которая проходит над нашей деревней.

Вскоре Катран останавливается.

— Туг место, где мы прячем мотоциклы. — Мы сходим с дороги и продираемся сквозь кусты. — Можешь оставить здесь свой, чтобы добраться до нас, если понадобится.

— Спасибо.

— Нико попросил меня разобраться с этим. — Он прячет мой байк и указывает на ящик сзади, раскрашенный под листву. — Обычный запас: вода, еда, бензин, — говорит он, потом накрывает все это брезентом и ветками. — Не знал, что все это для тебя, а то еще дважды подумал бы.

Мне решительно не нравится язвительность в его голосе.

— А в чем дело? У тебя какие-то проблемы?

Он возвращается к своему мотоциклу.

— У меня? У меня никаких проблем. От тебя же, напротив, одни проблемы, особенная ты наша. — И он срывается с места и исчезает за поворотом.

Ну, здорово. Катран — тот человек из моего прошлого, без которого я могла бы прекрасно обойтись, и вышло так, что именно он оказался здесь.

Солнце низко висит в небе, когда я плетусь домой, надеясь избежать вопросов о том, где я была, если уже слишком поздно. Всю дорогу меня одолевают безрадостные мысли.

Я струсила.

Да, нужно посмотреть фактам в лицо: я побоялась сказать Нико правду. Уж если Холли подверглась такому испытанию только за то,

что рассказала брату, почему ушла, то что бы он сделал со мной?

Я перестану быть особенной, если он узнает о Коулсоне. В особенности, когда я не рассказала ему о нем при первой возможности. Я даже не уверена, останусь ли в живых.

Мы теперь твоя семья. Нико не стал бы помогать мне найти Бена. Для него Бен — лишняя опасность разоблачения, так как из-за него я стала беспечной. Узы прошлого делают тебя уязвимыми и слабыми.

Да, я уязвима и слаба, так как разрываюсь между Нико и Беном.

Есть только один способ узнать, что делать: я должна увидеть Бена.





ГЛАВА 24




— Да, дорогая?

Тетя Кэма старше, чем я ожидала, седые волосы собраны в пучок на макушке. Беспокойные глаза внимательно смотрят сквозь стекла очков в металлической оправе.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Кэмдома?

— Думаю, да. Входи, дорогая.

Я вхожу вслед за ней в безвкусно обставленную прихожую, которая ведет в гостиную. Комната до отказа набита деревенским китчем, кружевные салфетки и фарфоровые статуэтки повсюду.

— Кэмерон? У тебя гостья, — кричит она.

Он спускается с лестницы, и у меня при виде

его перехватывает дыхание. Спустя день то, что сделали с ним лордеры, выглядит хуже, гораздо хуже: половина лица фиолетовая и распухшая. Синяк просто ужасающий, и виновата в этом я.

— Спасибо, — говорит Кэм и смотрит на тетю, которая, кажется, несколько разволновалась. Она уходит на кухню и закрывает дверь.

— Э... у вас тут весьма мило.

— Ой, только не надо, я тебя умоляю.

— Не хочешь пойти прогуляться?

— Конечно. — Он улыбается мне той половиной лица, которая может улыбаться. Мы выходим, и я понимаю, что у нас с ним гораздо больше общего, чем я полагала. Атмосфера в этом месте странная. Настороженная. И он вынужден жить в чужом доме с родственниками, которых практически не знает. Это мало чем отличается от того, что произошло со мной пару месяцев назад, когда я стала жить в доме напротив. По крайней мере, у мамы вкус получше.

Но почему я пошла и постучала в его дверь именно сегодня? После нескольких часов с Тори, Катраном и Нико меня неодолимо потянуло сделать что-то обыденное: повидать друга. Если он все еще хочет быть моим другом после того, что случилось. Или, может, это просто нежелание оставаться наедине со своими мыслями?

Мы минуем окраину деревни, прежде чем он начинает:

— Не видел тебя сегодня в школе.

— Извини.

— В обеденный перерыв тоже. Где ты была?

— Да так, везде понемногу.

— В конце уроков ждал тебя возле твоего класса. Тебя не было.

— Кажется, мне больше нравилось, когда ты со мной не разговаривал, — говорю я, и тут же жалею о своих словах. На его избитом лице отражается обида.

— Прости.

— Послушай, если ты расскажешь мне, что происходит, может, я смогу помочь. — Мы уже подошли к краю деревни, и я поворачиваю назад, но Кэм тянет меня за руку к темной тропе вдоль поля.

— Пошли, — говорит он, и мне становится не по себе. Эта дорога ведет в лес, где нашли Уэйна, а я больше никогда в жизни не хочу там оказаться.

Но как только дорога скрывается из виду, он останавливается и прислоняется к ограде.

— Кайла, послушай. Я понимаю, что ты сейчас думаешь. Что не можешь ничего мне рассказать. И не говори, что рассказывать нечего, я тебе не поверю.

— Ладно.

— Но если я чем-то могу помочь, чем угодно, только скажи, и я все сделаю.

Я смотрю на него во все глаза. Горло сжимает, как будто я вот-вот заплачу, и все потому, что он предлагает помощь, прекрасно сознавая, что это может довести его до большой беды. Он ведь не дурак и очень хорошо понимает это после вчерашнего. Но в то же время я задаюсь вопросом: почему? Почему он готов рисковать ради человека, которого знает без году неделю? Это просто дружба или что-то еще? Я протягиваю руку и легонько дотрагиваюсь до его разбитой щеки.

— Ты пытался, и вот что за это получил, разве нет?

— Ну, будь у меня еще один шанс, я бы показал тому ничтожеству, где раки зимуют. Еще чуть-чуть, и он бы сдался, верно?

Я улыбаюсь:

— Само собой. На нем не было ни царапины, но он уже готов был дрогнуть.

— И он больше не посмел бы нас тронуть, — заявляет Кэм и принимает боксерскую стойку.

Я смеюсь:

— Ага, ты совершенно прав. И спасибо еще раз, что вступился за меня. Хоть это и было полнейшим безумием.

— Я еще и не на такое готов, чтобы отомстить проклятым лордерам, — говорит Кэм, и лицо его вновь становится серьезным. Взгляд обращается вовнутрь, фокусируясь на каком-то другом месте и времени, и я сомневаюсь, что он имеет в виду вчерашнее. Он качает головой. — А как насчет тебя?

Кэм снова здесь, в настоящем, и внимательно смотрит мне в глаза.

Я медлю в нерешительности:

— Мне нужно кое с чем разобраться. Это все, что я могу сказать.

— Загадочная Кайла, — отзывается он. — Идем, не то опоздаем на ужин.

Он протягивает руку, и я беру ее и держу, наверное, чересчур крепко, пока мы с ним возвращаемся домой. Словно это мой якорь.

Или спасательный круг.

Вечером, на собрании Группы, Пенни продолжает тему игр. Она нашла еще несколько комплектов шахмат, очевидно решив, что если один Зачищенный освоил эту игру, то и другие

смогут. Разделяет нас на две подгруппы, меня определяет в одну, сама присоединяется к другой, и мы изучаем расстановку фигур на доске, как они все ходят. Потом начинаем несколько партий, но я делаю все машинально, не в состоянии сосредоточиться.

Это перемещение шахматных фигур по доске — ход одного игрока, потом ход второго — очень похоже на реальную жизнь. Мои мысли бродят кругами. Нико, похоже, всегда находится в центре событий, направляя и контролируя действие. Гроссмейстер знает так много ходов наперед, что всегда может предсказать позиции и цели противника. Но даже он не знает обо мне и Коул соне.

Кто выиграет? Неужели для них обоих это просто игра?

Вечером я пытаюсь сосредоточиться на лице Бена, силюсь удержать его в памяти, но напрасно. Черты ускользают.

Бен для меня все, и в то же время он лишь одна из множества жертв, число которых растет, пока лордеры находятся у власти. Что такое один человек, когда судьбы многих висят на волоске? Нико сказал, что мне отведена крайне важная роль в планах «Свободного Королевства». Эта мысль наполняет меня одновременно гордостью и нервным страхом перед тем, что это может быть за роль. Если Нико прав в том, что власть лордеров висит на волоске, как я могу поставить наше дело под угрозу, даже ради Бена?

Но и как иначе?

Я презираю себя за слабость, за то, что все так перемешалось у меня в голове. Но ответ всегда только один: я должна увидеть Бена. Должна предупредить его о Коул соне.

Я бегу со всех ног, но все равно недостаточно

быстро. Иногда я все еще продолжаю бежать, проснувшись, гонимая безымянными, невидимыми страхами. А порой бывает хуже: я падаю, и он отказывается оставить меня. Даже во сне я понимаю, что это сон. Он приходит так часто.

Но знание не избавляет от животного страха.

Я падаю. И он не уходит. Мои глаза крепко зажмурены, я не осмеливаюсь посмотреть. Не могу видеть, что будет дальше. Не могу...

Кричу, но чья-то рука зажимает мне рот, заглушая крик. Вырываюсь, но сильные руки твердо обнимают меня, покачивая из стороны в сторону. Голос успокаивающе шепчет мне в волосы: «Шшш, Рейн. Все хорошо. Я с тобой».

Я открываю глаза, и, когда рассудок возвращается ко мне, он убирает руку с моего рта. Катран. Это был всего лишь сон. Опять тот же самый? — спрашивает он. Я киваю, дрожа, еще не в состоянии говорить, охваченная другим страхом. Страхом потерять частичку себя.

Глаза распахиваются в темноте. Страх из сна быстро сменяется шоком. Мой повторяющийся сон, который, как я всегда считала, из того времени, когда я была Зачищенной? Но этого не может быть, если в его сегодняшней вариации есть хоть доля правды. Если мне снился этот кошмар, когда там был Катран, значит, этот повторяющийся сон снился мне еще во время тренировок с Совами. До того, как меня поймали лордеры. До того, как меня зачистили.

Но Катран, успокаивающий меня? Обнимающий? Должно быть, это вымысел моего подсознания. Такого просто не могло быть. Но если я отвергаю этого заботливого Катрана, того, которого не знаю, то возникает вопрос: не выдумка ли в таком случае и остальная часть сна? Но я чувствую, знаю, что нет. Он кажется более правдивым, более реальным, чем все, что было раньше.

И есть что-то еще, скрывающееся в этом сне. Оно так близко, что я почти могу дотянуться и коснуться его пальцами, но оно вновь ускользает.

Я крепко сжимаю кулаки, борясь с порывом закричать в отчаянии от этих провалов в памяти, но в то же время душу точит холодный червячок сомнения.

А действительно ли я хочу знать?





ГЛАВА 25




— Пошли.

Всего одно слово тихим голосом, вот и все. Этого лордера я не знаю; он идет вперед, не оборачиваясь. Не сомневается, что я пойду следом. Я раздумываю, не дать ли деру, но какой смысл? Двигаю за ним, держа его в поле зрения в толпе учеников, переходящих из класса в класс. Это нетрудно, так как они расступаются перед ним, и я просто топаю по образовавшемуся коридору в переполненном фойе.

Он открывает дверь какого-то кабинета в административном здании, входит и оставляет ее приоткрытой. Я быстро оглядываюсь по сторонам. Хотя Нико и должен быть сейчас в блоке естествознания, но кто знает? Впрочем, ни его самого, ни кого другого из знакомых не видно.

Дверь, к которой я подхожу, не похожа на другие. На ней нет ни дощечки с именем, ни номера.

Стучу и вхожу.

Лордер, за которым я шла, стоит по стойке «смирно» сбоку от стола. За столом сидит Коулсон.

— Садись, — велит он. Стул только один, по эту сторону узкого стола лицом к нему, чересчур близко, но делать нечего. Я сажусь. — Говори.

Я натужно сглатываю, в горле вдруг пересыхает.

— Симпатичный кабинет, — выдавливаю из себя я.

Он никак не реагирует, но холод в комнате резко усиливается от одного лишь осознания того, что я здорово влипла.

Повисает напряженная тишина.

Когда врешь, лучше всего говорить правду. Или что-то близкое к ней.

— Какие-то планы, возможно, есть, но никаких подробностей я не знаю.

Коулсон слегка наклоняет голову вбок, размышляя. Лицо его, как всегда, ничего не выражает.

— Не густо, — говорит он наконец. — Что за планы?

От страха мои мозги отказываются работать. Что можно и чего нельзя говорить — полнейшая загадка, и чем дольше его глаза буравят меня, тем глубже я впадаю в ступор. В голове пусто. Но пока я не найду Бена, пока не предупрежу его, чтобы спрятался там, где Коулсон не найдет его, этот лордер должен думать, что я соблюдаю наш договор. Должен. Мне нужно сказать ему что-нибудь.

— Возможно, планируются скоординированные нападения, но это все, что мне известно.

Я не знаю ни где, ни когда, — выпаливаю я и тут же содрогаюсь в душе. Нико — часть этих планов. Мне нельзя сказать ничего, что приведет их к нему или к другим.

Он сверлит меня холодным взглядом. Часы на стене у меня за спиной тикают громко и как будто медленнее обычного, словно растягивая тягостные секунды. Его глаза видят меня насквозь, видят прорехи в том, что я говорю, о чем умалчиваю.

— Ходят такие слухи. Некоторые... признания позволяют предполагать подобное. Что еще?

— Больше я ничего не знаю. — Эти слова едва не застревают у меня в горле.

Звенит звонок на следующий урок, и я буквально подпрыгиваю. По его глазам вижу: он знает, что я недоговариваю, что не все ему сказала.

Чувствую, как краска сбегает у меня с лица. Он улыбается, но мне от этого не становится легче.

— Сейчас можешь идти, нельзя опоздать на математику.

Я подпрыгиваю со стула и несусь к двери. Ему даже известно, какой у меня следующий урок?

— Э, Кайла?

Я приостанавливаюсь.

— Считай, что тебе сегодня повезло. Я не слишком терпеливый человек. В следующий раз мне будет нужно больше информации. Мне нужны все подробности. Ступай, — рявкает он, и я пулей выскакиваю за дверь.

Несусь по коридору, радуясь, что опаздываю, что есть повод пробежаться. Перед дверью математического класса сканирую свою карточку, сажусь, достаю тетрадь. Делаю вид, что слушаю, как учитель рассказывает о статистике, но мозг лихорадочно перебирает собственные вероятности.

Прошло всего два дня. Коулсон настолько нетерпелив? Или что-то знает? Знает, что вчера днем меня не было там, где я должна быть? Но откуда?

Он сам или кто-то другой шпионит за мной.

Мы собираемся в актовом зале на общешкольное собрание, как всегда по пятницам, но это отличается от предыдущих. Коулсон с лорде- рами опять здесь, и в этот раз я знаю, что мне не мерещится. Его глаза действительно останавливаются на моей макушке, выделяя меня. Как неоновый знак, поставленный на лоб: смотрите, вот шпионка лордеров. Я чувствую себя бабочкой под увеличительным стеклом, пришпиленной к месту булавкой, и жар лампы опаляет мне крылья.

Видит ли кто-нибудь, как он за мной наблюдает? Я оглядываюсь по сторонам и с испугом замечаю Нико, сидящего с подшефной группой чуть левее и сзади. Его взгляд скользит по мне, но тут же уходит в сторону. Заметил ли Коулсон?

Опасные игры.

Старательно убрав с лица всякое выражение, я сосредотачиваюсь на директоре и его разглагольствованиях о школьных проверках. Мои мысли и чувства, однако, в полном смятении: эти двое вместе, в одном помещении, дышат одним воздухом. Может, указать им друг на друга, и дальше пусть сами разбираются?

Но нет. Несправедливо ставить их на одну доску даже в мыслях. Лордеры — это зло. Вспомнить хотя бы, что случилось с Тори, побывавшей в их лапах. А десятки, сотни других, которые исчезают необъяснимо и бесследно? Нико прав, что хочет положить всему этому конец.

И все же Нико для меня... трудно объяснить.

Я должна была рассказать ему. С самого начала, как только это случилось, должна была рассказать Нико о Коулсоне и предложенной им сделке. Пусть бы Нико сам решал, как с этим быть, как обратить ситуацию против них. Прежняя Рейн так и поступила бы.

Но я — нет. Я не могла рисковать Беном, да и Кэмом, если уж на то пошло. Члены «Свободного Королевства» так не действуют. Они спасают своих, если это не сопряжено с чрезмерным риском. Но только в этом случае, во всех прочих мы — расходный материал. И это часть сделки. Безопасность группы важнее безопасности одного человека, в группе или вне ее.

Мне делается плохо. Теперь рассказывать Нико уже поздно. Это промедление мне дорого обойдется. Он увидит, что я раздваиваюсь. Что я слаба.

Как бы я ни поступила, все будет неправильно.





ГЛАВА 26




Джазз подмигивает и незаметно сует мне в руки конверт, когда мы приезжаем домой после школы. Я мчусь в свою комнату и закрываю дверь. Он сделал это, когда Эми отвернулась. Что там может быть? Руки у меня дрожат так сильно, что я никак не могу открыть конверт и едва не разрываю его. Внутри фотография. На ней изображен бегун, слегка не в фокусе, снятый на беговой дорожке с некоторого расстояния. Волосы, телосложение, немного отсутствующий взгляд... это Бен.

На оборотной стороне два слова бледным карандашом: «Это он?»

Я еще раз заглядываю в конверт — больше ничего, ни инструкций, ни объяснений.

До боли прикусываю язык, чтобы сдержать вопль отчаяния. Этого мало. Я не могу ждать.

Последний раз, когда я видела Эйдена, он сказал, что будет у Мака в пятницу, то есть сегодня. Может, он еще там? А если нет, то, может, Мак знает, где Бен?

Скоро я уже мчусь по дороге, накручивая педали велосипеда.

Стучу в переднюю дверь дома Мака. Никто не открывает, однако я могла бы поклясться, что слышала, как в доме кто-то ходит. Я дергаю дверь, но она заперта. Перелезаю через высокую калитку к боковой части дома: белый грузовик телефонной службы припаркован с другой стороны. Эйден?

И тут подскакивает Скай, чуть не сбивает меня с ног, лижет в лицо.

— Где все? — спрашиваю я. Он виляет хвостом.

Я колочу кулаком в дверь.

— Это Кайла. Впусти меня! — кричу я. — Я знаю, что ты там.

Раздаются шаги, в замке поворачивается ключ. Дверь открывается: Эйден.

Я вытаскиваю снимок из кармана и поднимаю вверх.

— Где он?

— Входи. — Эйден берет меня за руку, втягивает в кухню Мака. — Извини, что не открыл дверь, не знал, что это ты. Мака нет, а я не должен здесь быть. Из Ская сторожевой пес никудышный.

— Это точно. — Скай так жмется к моим ногам, что опять чуть не сбивает меня, бешено колотя хвостом.

— Я как раз собирался сделать чаю. — Он достает еще одну кружку, поднимает. Я киваю, и он ставит чайник, потом поворачивается и прислоняется к стойке. — Итак, судя по твоему виду, ты считаешь, что на фото Бен.

— Да, это он.

— Будь внимательна. Ты уверена? Ты ведь так говоришь не потому, что просто надеешься, что это он? Посмотри еще.

Я беру фотографию, внимательно изучаю ее. Это он. Даже в том, как он держится, когда бежит.

— Уверена. Где он? Когда я смогу его увидеть?

— Не так быстро. Это может быть... сложно.

— Что ты имеешь в виду?

Эйден колеблется.

— Он ходит в школу-интернат. Там вся округа буквально кишит лордерами.

— Лордерами? Странно. Почему?

— Не знаю почему, но их там чертова уйма. Именно в том месте, где находится школа. Мы выясняем.

— Мне нужно его увидеть.

— Тебе нужно подождать.

— Нет. Скажи мне, где он.

— Кайла, пока мы не поймем, что там происходит, это чересчур рискованно. Запасись терпением.

— Если ты не поможешь мне, я сама его найду.

— Правда? — Он скептически вскидывает бровь.

— Да. Ты сказал — беговая дорожка в двадцати милях. Я изучила карту. Есть девять вариантов. В трех из них я уже побывала. — Это преувеличение, но именно это я и намеревалась сделать, когда мы поехали на велосипедах. И сделала бы, не вмешайся лордеры.

Глаза его расширяются.

— Что-что? Я не ослышался?

— Нет, не ослышался.

— Ты ненормальная, — ворчит он, в его взгляде я вижу невольное уважение. Может, он даже поражен. И я начинаю верить, что сумею убедить его.

— Я сделаю это, с тобой или без тебя. Итак, ты собираешься мне помочь или как?

Он раздумывает, и я благоразумно помалкиваю, давая ему подумать, но глаз не отвожу. Лелею безумную надежду, так как мои самостоятельные поиски — дело почти безнадежное, и мы оба это понимаем. Я могла пропустить трек на карте; трек может быть новым, еще не отмеченным. Или, если даже и попаду в правильное место, его в это время может там не оказаться.

Меня могут поймать за поисками.

— Было бы лучше подождать, — высказывается наконец Эйден, — пока у нас не будет больше информации.

— Но...

— Ноя такой же ненормальный, как и ты. — Он ухмыляется.

Я кидаюсь ему на шею.

— Спасибо, Эйден! Когда?

— Как насчет воскресенья? Но это может быть опасно.

— Мне плевать.

— А мне нет. Ты должна пообещать делать то, что я скажу, Кайла, и я не шучу. Или все отменяется.

— Обещаю.

Эйден вытаскивает фотографию.

— Это было снято в прошлое воскресенье: тренировка на деревенском треке. Можно надеяться, что он опять будет там в то же время. Ты, по крайней мере, сможешь подтвердить, что это он. Ну, что скажешь?

— Я готова.

Эйден рассказывает, где подберет меня, во сколько, и я запоминаю детали, но все это время не свожу глаз с фотографии Бена у меня в руках.

Это он. Не знаю, как и почему он остался жив после того, как лордеры его забрали, но это действительно мой Бен.





ГЛАВА 27




На следующее утро я, нервничая, жду в приемной доктора Лизандер. Мне теперь так много нужно попытаться скрыть от нее. Стараюсь вспомнить, каково это — быть просто Кайлой, которой я была до воспоминаний, но это нелегко. Она не должна заметить, насколько я другая, насколько изменилась. Если она велит сделать сканы, я пропала.

И вновь перед дверью кабинета доктора Лизандер стоит на страже лордер. Из соседнего кабинета выходит медсестра, ее лицо мне незнакомо. Я сохраняю его в памяти, так как какая-то часть моего мозга коллекционирует людей, которые работают в больнице, чтобы нарисовать их для Нико. И тут меня осеняет: а как насчет лиц лордеров?

Я заставляю себя приглядеться к охраннику, пытаясь преодолеть непроизвольное желание отвести взгляд, стараться не смотреть в глаза, остаться незамеченной. Не считая Коулсона, чье лицо врезалось в мою память, и тех, кто схватил нас с Кэмом, я не могу сказать, что знаю, как выглядят большинство лордеров. Все они, и мужчины, и женщины, одеты по большей части в одно и то же: одинаковые серые костюмы. Или в черную хирургическую одежду, как этот, что находится на дежурстве в больнице, с черным жилетом и оружием на бедре. По словам Нико, эти жилеты пуленепробиваемые. И их манера держаться словно бы говорит: «не вставайте у нас на пути». Лица обычно ничего не выражают, волосы либо коротко стрижены, либо стянуты сзади.

Ничего индивидуального. Если встретить одного из них в его выходной, одетого в джинсы, будет ли он выглядеть, как все?

Этот лордер довольно-таки молод, и я удивлена. Почему? Наверное, из-за этой формы и властной манеры держаться они все кажутся мне старше. Лицо у него непроницаемое, глаза смотрят прямо перед собой, не замечая всякую мелочь вроде меня вокруг.

Но он выглядит не старше Мака или Эйдена, где-то чуть за двадцать. Средний рост, среднее телосложение. Тонкие, заостренные пальцы, как у музыканта, не для того, чтобы держать оружие. Я мысленно встряхиваюсь: прекрати фантазировать. Карие глаза, короткие светло-каштановые волосы. Среднестатистические черты на среднестатистическом лице без каких-либо отличительных, запоминающихся штрихов, но я все равно запечатлеваю его в памяти, чтобы потом нарисовать и...

Он закатывает глаза. Слегка поворачивается, лицо по-прежнему непроницаемое.

Я едва не падаю со стула.

Доктор Лизандер появляется в дверях.

— Кайла, входи.

Спасена. Я шмыгаю мимо него в дверь.

Доктор Лизандер улыбается; она в хорошем настроении.

— Доброе утро, Кайла. О чем ты думаешь?

— Лордеры — люди? — выпаливаю я и тут же внутренне съеживаюсь. Я так увлеклась разглядыванием ее охранника, что не придумала, что сказать.

— Что? — Она смеется. — Ох, Кайла, мне так нравятся эти наши беседы!.. Ну, разумеется.

— Нет, я, конечно, знаю, что они люди. Я не это имела в виду.

— Пожалуйста, объясни.

— Они обычные? У них есть домашние животные, увлечения? Они играют на музыкальных инструментах, устраивают вечеринки? Или они только и знают, что маршируют с грозными лицами?

Она улыбается уголком рта:

— Полагаю, у них есть своя жизнь, помимо той, что мы видим. Но сейчас, когда ты спросила, должна признаться, что никогда не видела никого из них за обедом, если не считать того, что охраняет дверь.

— Вас охраняют, когда вы обедаете?

— В последнее время меня охраняют почти везде. Но речь не обо мне.

— Ну, меня не охраняют. Меня не замечают, на меня смотрят волком. — «А еще меня похитили и предложили невыполнимую сделку». Я прячу эту мысль подальше, пока она не проявилась на лице, но доктор, похоже, не замечает и поворачивается к экрану компьютера. Легонько постукивает по нему пальцем, потом поднимает глаза и внимательно наблюдает за мной.

— Были у тебя еще какие-то воспоминания? Или сны, которые ты посчитала реальностью?

— Возможно.

— Расскажи мне.

Ей невозможно лгать, и даже если бы я могла, то не стала бы. Она должна мне верить, иначе может пожелать сделать сканирование.

— Мне приснилось, что я вижу ночной кошмар, и...

Я смолкаю в нерешительности.

— Да, Кайла?

— Какой-то мальчик обнимал меня, когда я проснулась, но на самом деле я не проснулась. Это было частью сна. — Я чувствую, как горят у меня щеки.

— О, понимаю. — Доктор Лизандер улыбается. — Такого рода сон — довольно распространенная фантазия в твоем возрасте.

Даже понимая, что разумнее не развивать эту тему, я в душе возмущена. Это — настоящее воспоминание. И как бы ни хотелось мне, чтобы это оказался не Катран, я откуда-то знаю: это было.

Она снова смотрит на экран.

— Как дома? Все в порядке?

— Да.

— Правда? — Она поворачивается и опять пригвождает меня взглядом. Значит, что-то слышала. Сердце сжимается: мама. Должно быть, она предоставляет отчеты. Стало быть, все-таки она. Отца дома не было, а кто же еще это мог быть?

Что мне можно ей сказать?

— Ну...

— Продолжай.

— Я точно не знаю, но мне кажется, мама с папой не слишком хорошо ладят.

— Ясно. Тебя это беспокоит?

— Нет. Я совсем не против, чтобы он подольше отсутствовал.

Она склоняет голову набок. Размышляет.

— Твой контракт требует, чтобы у тебя было двое родителей, чтобы помочь тебе адаптироваться в семье и обществе.

Мои глаза в тревоге расширяются.

— У меня их двое, просто не все время!

— Не волнуйся, Кайла. Поскольку ситуация у вас в семье стабильная, я пока не считаю необходимым докладывать об этом. — Она бросает взгляд на часы. — Время приема заканчивается. Есть что-то еще, о чем бы ты хотела поговорить?

И ее глаза вновь пытливо изучают меня. Мне так много хочется ей выложить под этим ее взглядом. Но я нахожу в себе силы отрицательно покачать головой и встаю. Направляюсь к двери.

— Э, Кайла? — Я оборачиваюсь. — Мы поговорим о том, что у тебя на уме, в следующий раз.

Я поспешно сбегаю из кабинета.

Лорд ер по-прежнему у двери. Стоит по стойке «смирно» и смотрит прямо перед собой. Не удержавшись, я оглядываюсь на него, уходя.

Он подмигивает, и я от неожиданности чуть не падаю, зацепившись ногой за ногу.

Ну и ну! Я почему-то уверена, что подмигивать Зачищенным им строго-настрого запрещено.

— Твой отец звонил вчера вечером, — говорит мама, одним глазом следя за дорогой, а другим поглядывая на меня. Движение в Лондоне здесь, вблизи больницы, как всегда, такое медленное, что не требует большого внимания.

— Да? И как он?

— Прекрасно. Спрашивал о тебе, как у тебя дела.

— Правда? — удивленно отзываюсь я. — И что ты сказала? — Это вырывается у меня помимо воли.

— То, что говоришь мне ты: в школе все отлично, с Кэмом вы просто друзья, все в порядке. — Она вздыхает. — Хотя мне хотелось бы...

— Чего?

— Чтобы со мной ты была искренней. Раньше мы ведь разговаривали с тобой по душам, ведь так, Кайла? Что с тобой происходит в последнее время?

Я прикусываю щеку. Соберись.

— Ничего, правда. — Я улыбаюсь как можно искреннее, но почему-то ее это не убеждает.

— Если захочешь, мы можем поговорить, только мы с тобой, хорошо?

— Конечно, — отвечаю я. — Я знаю.

Чего я не знаю, так это кто выдал меня лорде- рам. И даже если бы я была уверена, что это не она, с чего могла бы начать? Может, с того, что я состою в «Свободном Королевстве»? Той самой организации, которая убила ее родителей. Или что я шпионка лордеров, просочившаяся в «Свободное Королевство»?

В обоих случаях, не думаю, что ей бы это понравилось.

Я приглядываюсь к ней, пока она ведет машину. Дочь первого премьер-министра лордеров, она одна из них или нет? Но помимо всего этого есть одна вещь, которая больше всего не дает мне покоя.

— Не понимаю тебя, — говорю я наконец, нарушая молчание.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему ты взяла Эми и меня? Мы могли совершить все что угодно, ты ведь не знаешь. Мы могли быть террористами или убийцами.

— Ты совсем не кажешься мне кровожадной.

Внешность бывает обманчива.

— Но откуда ты знаешь?

— Я не знаю. Зато знаю, кто ты сейчас. И ты, и Эми.

Я устремляю невидящий взгляд в окно. Знает ли она, кто я на самом деле? Не она ли выдала меня лордерам, потому что узнала?

— А как же твои родители? И сын? Их ведь взорвали... АПТ. — Я запинаюсь на этих словах, чуть не сказав СК вместо АПТ.

Осторожнее.

Она не отвечает, ведет машину молча. Движение и вовсе останавливается.

— Кайла, что конкретно ты знаешь о Роберте, моем сыне?

Я поворачиваюсь и с испугом замечаю, что ее глаза наливаются слезами.

— Его имя на мемориальной доске в школе. Он погиб во время взрыва школьного автобуса, — говорю я, хотя Мак был там, и у него другая версия событий.

Она качает головой.

— Нет. Я долго так считала, но это неправда. Я обнаружила, что он не погиб тогда, но я никогда его больше не видела. Думаю, он был Зачищенным, хотя доказать это мне не удалось. Я сделала все, чтобы найти его, но ничего не вышло.

Я потрясенно смотрю на нее. Она знает.

Сзади раздается звук автомобильного клаксона, движение возобновляется. Мы едем дальше.

— Вот почему, Кайла. Ты понимаешь? Я надеюсь, что кто-то где-то заботится о Роберте. Кто-то любит его. Поэтому я делаю это для вас с Эми.





ГЛАВА 28




Дверь фургона скользит вбок.

— Давай быстро, — бросает Эйден, и я забираюсь внутрь. — Извини, тут не слишком удобно. — Он пододвигает ко мне ящик с инструментами. — Присаживайся.

Я сажусь на край ящика. Эйден стучит в стенку водителю, и фургон громыхает дальше. Он под завязку забит всякой аппаратурой, запчастями, инструментами. Какие-то штуки свисают с потолка, что-то висит на стенках, что-то разложено на полках. Среди всего этого едва хватает места для нас двоих.

— Это все — другая половина твоей двойной жизни? — любопытствую я.

— Телефонный мастер днем, супергерой ночью? — Эйден смеется легким, естественным смехом, как смеется всегда. — Что-то вроде этого, — говорит он и улыбается. А меня поражает мысль, как он рискует сейчас, чтобы найти Бена. Точно так же он рискует все время, отыскивая других пропавших людей.

— Огромное тебе спасибо.

— Благодарить меня еще рано. Я видел фотографию и по-прежнему не убежден, что это действительно Бен. Но мы выясним. Я организовал срочный ремонт в доме напротив тренировочного поля.

— Правда?

— Ну, дело окажется простым, хотя длиться может столько, сколько нам понадобится. Ремонт много времени не займет, поскольку я точно знаю, в чем проблема. Потому что побывал там ночью и сам же и устроил эту поломку.

— Негодник!

— Только не возлагай слишком больших надежд на эту нашу вылазку. Вполне возможно, его сегодня не будет, хотя два последних воскресенья он был.

— Бен ни за что не пропустит тренировку.

— Если это действительно он, — вновь предупреждает Эйден, в один миг становясь серьезным.

— Куда мы направляемся? — спрашиваю я.

Эйден находит на полке карту и показывает

мне конечный пункт нашей поездки: около двадцати миль по проселочным дорогам.

Я быстро запечатлеваю маршрут в памяти. Фургон попадает в выбоину, и я подпрыгиваю и больно ударяюсь о ящик.

Проходит, кажется, целая вечность, хотя на самом деле минут тридцать, и мы выезжаем наконец на более ровную дорогу и едем быстрее. Сзади есть окно, но из-за Эйдена и всего этого хлама мне не видно ничего, кроме мелькающих деревьев и голубого неба.

Потом мы замедляем ход, делаем несколько поворотов.

— Думаю, почти на месте, — говорит Эйден приглушенным голосом. Фургон останавливается. Через несколько секунд раздается стук, и дверь открывается. Водитель кивает, я говорю «привет». Эйден не представляет нас, и водитель отворачивается так быстро, что я едва успеваю взглянуть на него.

— Идем, — говорит Эйден. Под прикрытием фургона мы идем к задней части дома, а шофер остается, достает оборудование. Он демонстративно проверяет провода перед домом, а мы тем временем подходим к задней двери. Эйден просовывает руку под цветочный горшок и достает ключ.

— Дома никого?

— He-а. Дом принадлежит друзьям друзей, но они специально уехали. Хозяйка сказала, что лучше всего нам будет видно из передней спальни на втором этаже. Именно оттуда и была сделана фотография.

Окно спальни наверху выходит на зеленое поле, окруженное беговым треком. В дальнем конце какое-то большое здание. Спортзал? Рядом группа из нескольких десятков ребят, тренер, какие-то зеваки. Мальчишки стоят, разминаются.

— А мы не можем подойти поближе, чтобы было лучше видно?

— Подожди. Они сейчас побегут по кругу, — отвечает Эйден. — Тогда и увидишь поближе.

А пока возьми вот. — Он дает мне бинокль, и я жадно вглядываюсь, пытаясь разглядеть лица, но они все время движутся, поворачивают головы и...

Вот оно.

— Кажется, я вижу его. На дальнем краю группы. — Я передаю бинокль Эйдену. Он смотрит, размышляет.

— Может быть, — говорит через минуту, возвращает мне бинокль, и я снова смотрю. Это и вправду ты, Бен?

Спустя, кажется, целую вечность они начинают бег по дорожке вокруг поля. И чем ближе они, тем сильнее крепнет моя уверенность. Это его тело, его манера двигаться, размашистый, легкий шаг, благодаря которому он быстро оставляет остальных позади.

— Это он!

Я поворачиваюсь к двери с широкой улыбкой на лице. Всего лишь один мимолетный взгляд на расстоянии, и сердце мое колотится, кровь бешено пульсирует. Единственное желание — бежать к нему, броситься ему на шею и...

— Погоди. — Эйден останавливает меня, положив ладонь на руку.

— Но я должна его увидеть.

— Не так быстро. Ты была так поглощена, что не заметила.

— Чего не заметила?

— Только что подъехал какой-то черный фургон. Наведи бинокль на здания по другую сторону бегового трека. Что ты видишь?

С упавшим сердцем я вновь прикладываю бинокль к глазам и смотрю на дальний конец поля. Несколько фигур. Люди в черном. Стоят, наблюдают за бегунами на треке. Меня пробирает озноб, и я непроизвольно отшатываюсь от окна. На таком расстоянии им нас не увидеть, разве только у них тоже есть бинокли. Что вполне вероятно, если есть причина высматривать все подозрительное вроде, скажем, телефонного фургона. В воскресенье. Во рту у меня пересыхает.

— Что здесь делают лордеры?

— Не знаю. Прости, но они слишком близко, так что подобраться к Бену сегодня не получится. Нам вообще опасно оставаться тут. Не нравится мне это, ох не нравится.

Меня охватывает ледяное отчаяние.

— Но я не могу уехать, не сказав ему ни слова, не убедившись, что с ним все в порядке. Не могу. Я должна его увидеть! — Должна предупредить его о Коулсоне. Рано или поздно, если я не выдам ему планы Нико и «Свободного Королевства», он исполнит свои угрозы.

— Извини, но это слишком опасно. Мы уезжаем отсюда, и быстро.

Эйден выбирает время, когда большинство бегунов, делающих второй круг, находятся на другой стороне поля, между нами и лорд ерами. Мы выскальзываем из дома, и я забираюсь в кузов фургона, сражаясь со своими инстинктами, которые кричат, чтобы я бежала на трек. Увиделась с Беном. Но я дала обещание Эйдену.

На этот раз я одна в кузове, Эйден сидит впереди с водителем, хочет собственными глазами видеть, что происходит. Я считаю повороты, когда мы объезжаем поле, соображаю, что нам придется проехать мимо лордеров. Мне делается плохо, и я съеживаюсь на полу фургона, подальше от окна. Но ничего не происходит. Мы едем дальше.

Убедившись, что мы проехали поле, я продираюсь сквозь джунгли аппаратуры и свисающих с потолка проводов и выглядываю в заднее окошко. На другой стороне виднеется ряд зданий, похожих на школьные. Школа-интернат, в которую, по словам Эйдена, ходит Бен? И вдоль нее канал. Мы проезжаем по мосту, дорога идет вдоль берега, насколько я вижу. Бен бегал бы здесь. Рано по утрам. Точно, бегал бы.

Дрожа от разочарования, снова опускаюсь на пол, обнимаю колени руками. Мы были так близко! Слезы подступают к глазам, и я борюсь с ними изо всех сил, но проигрываю безнадежное сражение.

Фургон замедляет ход, останавливается. Через пару секунд Эйден открывает дверь. Я вытираю лицо рукавом.

— Я высадил своего коллегу на последнем перекрестке. Остановился здесь передохнуть, ладно? Выходи, — говорит он и протягивает мне руку. Я берусь за нее, выхожу на деревянных ногах и вижу, что фургон стоит на обочине односторонней дороги з и деревья образуют зеленый тоннель над головой.

— Разомнем ноги? — предлагает Эйден. Мы переходим дорогу и молча идем по тропе, направляясь к ручью, потом вдоль него, пока не выходим на прогалину. С одного края там грубо сколоченная скамейка.

— Давай поговорим. — Он садится на скамейку. Я тоже сажусь. — Итак, это и вправду был Бен? Ты уверена?

— Да.

— Не торопись. Есть все основания полагать, что он... — Эйден смолкает в нерешительности.

— Что он умер.

— Да. Однако он там. Сейчас нам нужно выждать и посмотреть, что еще мы сможем разузнать о Бене и этой школе-интернате, в которую он ходит, что это за история. Придумать, где бы вы могли встретиться с ним без риска. Как только я что-то узнаю, я тебе скажу. Хорошо?

— А когда это будет?

— Точно пока не скажу, но сделаю, что смогу. И вот что: я опять буду у Мака в следующую пятницу. Приходи прямо после школы, и если будут новости, я расскажу.

— Я должна увидеть его, поговорить с ним. Должна, — говорю я и сама слышу отчаяние и мольбу в своем голосе. Но ничего не могу поделать. Дело не только в необходимости предупредить Бена. Увидев его сегодня, я так отчаянно захотела быть рядом с ним. Моя ладонь стискивает руку Эйдена.

Он разжимает мои пальцы и накрывает мою руку своей.

— Знаю, — отзывается он мягко. — И знаешь, что еще мне известно?

— Что?

— Бену очень повезло.

Глаза Эйдена удерживают мой взгляд. Они ярко-голубые, цвета неба. Теплые и серьезные, и смотрят на меня, как смотрел Бен. Я убираю руку и отвожу глаза.

— Кайла, послушай. Ты теперь видишь, насколько важен ПБВ, не так ли? То, что мы делаем. Находим пропавших или что с ними произошло, хорошее или плохое. Для таких людей, как ты, которые не могут жить дальше, пока не узнают.

Я киваю.

— Да.

— Я не собираюсь давить на тебя сегодня, но подумай еще, ладно? Подумай о том, чтобы сообщить, что ты найдена. Помочь кому-то, как мы помогаем тебе.

От его слов в душе у меня поднимается волна паники. Я могла бы сделать это: сообщить, что Люси Коннор найдена. Но что это даст? Она больше не существует, не считая нескольких смутных обрывков снов.

— Пошли, — говорит Эйден. — Нужно отвезти тебя домой.

Мы возвращаемся к фургону, и Эйден открывает дверцу кузова.

— Извини, но тебе безопаснее ехать сзади.

— Все нормально. — Я забираюсь внутрь, усаживаюсь, но как только дверь закрывается, перебираюсь поближе к окну.

Хочу знать дорогу.





ГЛАВА 29




Дома меня ждет сюрприз. Отец сидит на диване, рядом с ним Эми, трещит о том, как у нее прошла неделя. Мама читает книгу в кресле. Три пары глаза разом устремляются на меня.

Мама закрывает книгу. Хмурится.

— Как же ты долго!..

— Извините, я...

— Дай же ей сначала войти и поздороваться, — говорит отец. — Я не видел ее целую неделю. Он протягивает руку, и я подхожу; берет мою, притягивает ближе, целует в щеку. — Посиди с нами, — продолжает он. И я присаживаюсь на краешек дивана рядом с Эми.

— Куда ты ходила? — спрашивает мама.

Отец качает головой.

— Разве бедная девочка не может сходить погулять? Что это за допрос с пристрастием?

Мама хмурится, и волны растревоженных эмоций ощущаются в воздухе настолько отчетливо, что, кажется, можно их потрогать.

— Ты ведь не ходила по лесу, нет? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю я истинную правду. Только немного прошлась по лесной тропе с Эйденом.

— Это небезопасно. Ведь еще не поймали того, кто напал на Уэйна Беста, — продолжает мама. — Тебе нужно быть осторожной и...

— Ну, будет, Сандра, — вмешивается отец. — Она же сказала, что не гуляла в лесу.

Мы с Эми удивленно глазеем на него. Мама заметно ощетинивается, как еж, растопыривший иголки. Отец на моей стороне?

А на мамином лице читается подозрение. Она не верит мне.

Я набираюсь храбрости:

— Нет, честно. Просто дошла до Холла и обратно. По дороге. —Я в уме подсчитала, сколько времени это у меня заняло бы и сколько меня не было, и получилось приблизительно правильно.

— Мне казалось, ты говорила, что у тебя много уроков и тебе нужно немного прогуляться, чтобы проветрить голову?

— Я и не собиралась идти так далеко. Но день такой хороший... — Я умолкаю. Даже мне самой это не кажется слишком убедительным.

— Не забудь про домашние задания, — говорит отец. Что-то еще таится у него в глазах.

— Так я пойду. — Я начинаю подниматься. Выражение маминых глаз дает понять, что разговор еще не окончен.

— Погоди минуту, — роняет отец. — Пока мы все здесь, можно обговорить на семейном совете ДПА. —Я смотрю на него непонимающе. — День Памяти Армстронга, — поясняет он.

— Это вам самим решать, — говорит мама, — хотите ли вы пойти.

Отец фыркает:

— Разумеется, они пойдут. — Он поворачивается к нам с Эми: — В этом году намечается грандиозное празднование: двадцать пять лет, как было совершено убийство, и тридцатилетие власти Центральной Коалиции. Торжества будут проходить в Чекерсе, загородной резиденции премьер-министра, — добавляет он, глядя на меня.

— А что там будет? — спрашиваю я.

Мама отвечает:

— Сначала обычная церемония в доме, как показывают по телевизору каждый год. Это только для членов семьи, поэтому только мы и команда с телевидения. Сочувствие нации, речь скорбящей дочери, и так далее и тому подобное.

Отец удивленно приподнимает бровь на ее тон. Она продолжает:

— А потом специальное торжество, где будет присутствовать премьер-министр в то самое время, когда тридцать лет назад был подписан договор об образовании Центральной Коалиции. Ну и, разумеется, целая толпа правительственных тузов, богатых и знаменитых. После этого — длинный и скучный обед.

Правительственные чиновники... Лордеры.

— На церемонии вам, правда, необходимо присутствовать, — говорит мама с сожалением.

— Это честь! — добавляет отец.

— Но можете пропустить обед, если хотите. — Выражение маминого лица предполагает, что это будет разумно.

Она по-прежнему не сводит с меня глаз, и какая-то неуверенность таится за ее мягким взглядом.

— Можно я теперь пойду? Уроки, — говорю я.

— Иди, иди, — разрешает отец.

Поднимаюсь по лестнице. Что такое с ними

двумя? Мама полна подозрений. Отец — само добродушие. Они что, поменялись телами?

А тут еще и эта «радость»: торжественная церемония лордеров, на которую я должна пойти.

Торжественная церемония, на которую трудно попасть, если ты не член семьи. Нашей семьи. Я останавливаюсь на лестничной площадке, застыв на месте, когда кусочки головоломки складываются в единую картину у меня в голове.

Нико говорит, что я должна остаться в этой своей жизни еще ненадолго, что мне отведена очень важная роль. Так это имеет какое-то отношение ко Дню Памяти Армстронга?

Скоординированные нападения, сказал Нико. Что может быть лучше этого дня? Лордеры будут в повышенной боевой готовности, но я смогу попасть туда. Я буду там!

Я заставляю себя сделать последние несколько шагов, захожу в свою комнату. Плотно прикрываю дверь. Прежде чем все это начнется, я должна предупредить Бена. Спрятать его подальше, чтобы Коулсон не выместил на нем свою злость на меня. Я рисую в памяти лицо

Бена таким, каким видела его сегодня. Он жив. Мои слезы были неуместны. Пусть я не смогла поговорить с ним, дотронуться до него, почувствовать, что он все еще дышит, что кровь бежит у него по жилам, но я видела его. Он живет, и пока этого достаточно.

Я признательна Эйдену за то, что нашел его, но он ошибается, полагая, что я позволю вовлечь себя в дела ПБВ. Он думает, что я стою перед выбором, сообщать ли о себе на ПБВ или не делать ничего. Если бы он только знал, что мой выбор куда более сложен и опасен: между л орд ерами и «Свободным Королевством».

И что дальше?

Нужно подождать, сказал Эйден, пока он не разузнает больше о Бене и его положении и как мне безопасно встретиться с ним. Но я не могу долго ждать. Коулсон намекнул, что Бен жив, и это оказалось правдой. Еще он намекал, что это может измениться, если я не сделаю того, что он хочет. Но ему неизвестно, что я знаю, где Бен.

И тем временем... Нико должен думать, что я на его стороне. Коулсон должен думать, что на его. Никто из них не может узнать, что я делаю для другого. Это как два экспресса, несущихся навстречу друг другу, все ближе и ближе к катастрофе.

Ночью меня будит звук коммуникатора Нико, спрятанного под моим «Лево». Тут же проснувшись, я нащупываю в темноте кнопку.

— Да? — шепчу я.

— Можешь говорить?

— Только тихо.

— Завтра состоится нападение на базу лорде- ров. Но только одно условие, если ты пойдешь, Рейн.

— Какое?

— Ты должна будешь делать в точности так, как скажет Катран. Обещаешь?

Ему это понравится. Но какой у меня выбор? Я даю обещание, потом выслушиваю строгие инструкции Нико.

Поезд номер один отходит от станции.





ГЛАВА 30




Холли прислоняет велосипед к дереву и идет к двери.

— Не уверена, что это хорошая идея, — шепчу я на ухо Катрану. Он хмыкает, ничего не говорит. По его лицу видно, ему эта затея тоже не по душе. План принадлежит Нико, и, слушая инструктаж Катрана, нетрудно было понять, что ему не нравится вмешательство Нико в дела его группы. Как и мое присутствие.

Это принадлежащее лордерам здание стоит на отшибе, что неудивительно, учитывая, какие дела в нем творятся, никаких соседей, и тем не менее оно всего в нескольких милях от главной дороги — крупной транспортной развязки. Сейчас перед зданием припаркован один черный фургон.

Наблюдение показало, что понедельник — подходящий день для нападения. В другие дни «доставок» — Зачищенных, которых пускают в расход, — больше.

Холли приближается к двери, и ей навстречу выступает охранник.

— Привет! — говорит она, улыбаясь от уха до уха. Не следует ей выглядеть такой радостной при виде лордера.

— Что ты здесь делаешь?

— Извините, заблудилась. Вы не подскажете мне, как попасть на фермерский рынок?

Дурацкая легенда. Нужно быть полным идиотом, чтобы свернуть на эту не обозначенную на картах дорогу со знаком «въезд запрещен», а не на следующую, где есть указатель рынка.

Л ордер ничего не говорит, с бесстрастным лицом подходит ближе. Одним глазом следит за ней, а другим оглядывает лес вокруг.

Я инстинктивно пригибаюсь пониже в кустах, хотя знаю, что мы в глубокой тени и нас невозможно увидеть.

Рука охранника тянется к рации на поясе. Холли неожиданным ударом ноги бьет его по руке. Я напрягаюсь, готовая прыгнуть вперед помочь ей, но Катран хватает меня за руку.

— Жди, — шипит он, — пока другие выйдут.

Весь фасад утыкан камерами наблюдения,

и к этому времени внутри уже увидели, что охранник схватился с одной худенькой девушкой. Скоро он уже крепко держит Холли за шею, не давая ей пошевелиться.

Дверь открывается. Выходит еще один лордер.

— Доложи.

— Она сказала, что заблудилась, а потом ударила меня.

— Мне это не нравится. Проверь территорию.

— У меня руки заняты. — Второй пожимает плечами.

— Так освободи их.

Охранник перемещает одну руку на подбородок Холли, а вторую на плечо. Нет! Я напрягаюсь, чтобы ринуться вперед, но Катран удерживает меня железной хваткой.

Резкий сильный рывок. Лордер отпускает Холли, и она валится на землю. Тело ее конвульсивно дергается, потом затихает: шея сломана.

Дикий ужас в моей душе быстро обращается в ярость. Я бросаю свирепый взгляд на Катрана, готовая наброситься на него с упреками, но его лицо искажено болью. Заметив, что я смотрю, он стирает все эмоции.

Лордер говорит что-то по рации, и из дома выходят еще двое. Один направляется в сторону Тори, поджидающей его с ножами наготове, а другой в нашу сторону. Катран отпускает мою руку и жестом велит оставаться на месте. Бесстрастная маска на его лице превращается в маску мести.

Но лордеры вдруг останавливаются и отступают назад. С дороги доносится звук приближающейся машины. Нет, нет. Фургон?

Катран слегка качает головой.

— Слишком много целей, — шепчет он.

Я смотрю на него, не веря своим глазам. Отступить? Сейчас? После того что они сделали с Холли?

Двое лордеров выходят из кабины фургона, совещаются с остальными. Бросают взгляд на лежащее на земле тело Холли.

Один отодвигает боковую дверь фургона. Какой-то парень с бледным лицом выпрыгивает наружу и замахивается на лордера. Зачищенный. Прежде чем он падает на землю, я слышу жужжание его «Лево». Из фургона доносится пронзительный крик. Вытаскивают девушку, он пытается дотянуться до парня.

— Сделай же что-нибудь, — шиплю я. Лицо Катрана искажается в нерешительности. Мои пальцы сжимают рукоятку ножа.

— Оставайся здесь, — приказывает он. — Не нарушь свое обещание! — Он включает рацию, дает приказ атаковать.

Мелькание фигур, крики, звуки ударов. Я раздваиваюсь: рвусь туда, за ними, чтобы ударить по лордерам, но остаюсь на месте, ужасаясь тому, что происходит, и крепко зажмуриваюсь. Какая от меня польза? Зачем было приводить меня сюда, если мне нельзя ничего делать?

Я заставляю себя открыть глаза. Один из лордеров вырывается, бежит в панике в лес, прямиком туда, где я прячусь. Я принимаю боевую стойку и сбиваю его с ног. Он грохается на землю, и воздух с шумом вылетает из легких. У меня в руке нож и пара секунд, когда я могу воспользоваться им, ударить врага... но я этого не делаю. Он бьет меня по руке, нож падает на землю, а он выхватывает свой. Улыбается.

Потом глухой звук удара — Катран бьет его по затылку. Лордер падает и больше не двигается. На затылке кровь. Катран несется назад, к дому.

Я, пошатываясь, поднимаюсь. В волосах у него красное, много красного. В ушах шумит, перед глазами плывут красные круги, и я, покачиваясь, отступаю назад. Потом кто-то кричит, что все чисто, а я стою и стою, не шевелясь, не в силах открыть глаза или отойти, почти в трансе. Кроваво-красном трансе.

Наконец что-то проникает в мой затуманенный мозг. Крик. Девушка все еще кричит. Зачищенная. Ее «Лево» громко жужжит, и этот звук вгрызается мне в череп.

Ей нужна помощь.

Я борюсь с туманом, заставляю ноги идти сквозь деревья. Фиксирую взгляд на девушке, а не на том, что лежит на земле. Обнимаю ее за плечи.

— Все в порядке. Просто закрой глаза. Не смотри вокруг, мысленно отстранись от всего этого. Дыши глубоко и медленно. Ты можешь.

Ее «Лево» показывает 3.4. Слишком низко.

Она качает головой, глаза широко раскрыты, смотрят, не мигая.

Подходит Тори.

— Ей нужен «эликсир счастья», у них он должен быть!

Мы помогаем девушке войти в дом. Катран хватает врача за горло. Врач, задыхаясь, указывает на шкаф у стены. Затем, повинуясь жесту Катрана, достает из ящика шприц. Отдает Катрану.

— Это незаконно, хотя, думаю, вам наплевать.

Катран поворачивается к девушке, но та вытягивает руки.

— Нет, вы не должны. Нет. — Она защитным жестом прикрывает живот. — Нельзя. Ребенок.

Беременна?

Я смотрю на врача.

— Это убьет ребенка, — говорит он.

Ее «Лево» снова вибрирует.

— 3.2, — говорю я.

Врач пожимает плечами.

— Она все равно умирает. Так какая разница.

Тори сильно бьет его по лицу.

— Ну же, Катран! — кричит она.

— Мы не можем ее заставить. — Катран присаживается на корточки рядом с девушкой, берет за руку. — Что ты хочешь, чтобы мы сделали?

Глаза у нее широко открыты, в них плещется паника. Она похожа на оленя, который хочет убежать в лес, но попал ногой в капкан.

— Нет. Никаких наркотиков, — говорит она четко.

Катран отдает шприц Тори.

— Она сказала «нет».

Дальше происходит то, что неизбежно должно было произойти. Ее уровень падает еще ниже. Тело конвульсивно выгибается. Она вскрикивает, корчится от боли.

— Дай ей «эликсир счастья»! Ребенок все равно умрет, если она умрет, — кричит Тори.

— Уже слишком поздно, и у нас тут нет ничего более сильного, — говорит врач. — Так намного мучительнее, чем это делаем мы. — Он протягивает руку к шкафу, выдвигает другой ящик и достает еще один шприц. — Введите ей полную дозу вот этого, и все закончится быстро.

— Она сказала — никаких наркотиков, — говорит Катран, с трудом контролируя свой голос.

Я держу ее. Девушка уже ничего не соображает, но лицо ее искажено мучительной болью. Тело выгибается еще последний раз, застывает, потом обмякает.

Умерла.

Тори смотрит на врача, потом на нож в своей руке.

— Позволь мне? — спрашивает она у Катрана. — Медленно.

Катран качает головой и забирает у доктора второй шприц.

— Нет. Дадим ему то, что он использовал на других. — Катран отдает шприц Тори.

Он держит врача, который, когда до него доходит, начинает вырываться.

— Вы не можете! Это убийство!

— А как насчет того, что вы здесь делаете? Как ты это называешь? — рычит Тори.

— Законы придуманы не просто так. Эта... если она беременна, что тогда? Либо умирает от болей во время схваток, либо мы даем наркотики, чтобы остановить боли, и умирает ребенок. Забеременев, она нарушила свой контракт. Нарушители контрактов старше шестнадцати лишаются, согласно закону, данного им второго шанса. Это есть в контракте, который они подписывают!

— Как будто у нас есть выбор, подписывать или нет, — зло выпаливаю я и поднимаю руку. Глаза его расширяются, когда он видит мой «Лево». — С нее могли снять «Лево», чтобы ребенок остался жив. Чтобы оба остались живы!

Доктор качает головой.

— И что потом? Все Зачищенные девушки в стране будут беременеть намеренно, чтобы избавиться от наказания.

Тори улыбается, держа шприц в руке.

— Итак, ты сказал, что полная доза этого зелья — быстрая смерть. А как насчет половины дозы?

Ужас, отражающийся на лице доктора, вполне ясно отвечает на этот вопрос. Тори направляется к нему, но я не могу оставаться, не могу смотреть. Головокружение возвращается, все делается серым. Пошатываясь, выхожу из здания. Иду мимо тел, стараясь не смотреть на них, но боковым зрением все равно невольно замечаю. Кровь. Смерть.

Доковыляв до деревьев, я обхватываю рукой ствол, и меня рвет. Из здания у меня за спиной доносятся крики.

Силюсь прояснить мозг, осмыслить то, что узнала. «Лево» убьет Зачищенную во время схваток. Не потому ли Эми и Джаззу не разрешается оставаться наедине? Не потому ли и мне нельзя было оставаться наедине с Беном? Я не знала.

А та девушка?

Лордеры стерли ей память, и теперь она умерла. И мы не смогли бы ей помочь, даже если бы попытались. Она выглядит старше Эми. Много ли ей оставалось до двадцати одного и до свободы? Я раскрываю ладонь. В руке у меня серебряное колечко, которое я сняла с ее пальца в конце. Внутри выгравировано: «Эмили и Дэвид навсегда вместе». Был ли это тот парень, которого привезли с ней? Теперь они навсегда вместе. Крепко сжимаю пальцы вокруг кольца. Эмили. Я не забуду ее. Не забуду этот момент.

Из наших погибли трое, включая Холли, из Зачищенных — двое, парень с девушкой. Потери лордеров — пятеро плюс один врач. Уничтожен Центр терминации — Катран поджег его перед нашим уходом. Мы растворяемся в лесу парами, чтобы добежать до точек высадки; Катран и я вместе.

— Ты идиотка, — шипит он, пока мы бежим. — О чем ты думала, когда выскочила на того лордера с ножом в руке? Я же сказал тебе спрятаться.

— Ты сказал оставаться на месте! Я и оставалась. Он выбежал прямо на меня.

Катран раздраженно качает головой:

— Если бы я не нянчился с тобой по приказу Нико, может, мы и не потеряли бы трех человек.

— Что? Ты нянчился со мной?

— Ты слышала. Во что ты играешь? Послушай, я знаю, что ты хочешь помочь, но ты бесполезна. Тебя опасно брать на дело.

— А как же Холли?

— А что Холли?

— Она не должна была идти туда одна.

— Она сама вызвалась. Выманить их из дома было лучшей стратегией. — Он явно испытывает неловкость. Она должна была доказать Нико свою преданность после того, как нарушила правила, и она ее доказала. Навеки.

Оставшуюся часть пути мы не разговариваем. Что произошло? Я хотела убить того лордера. У меня в руке был нож, была возможность. Но одна лишь мысль — воспользоваться им, воткнуть лезвие в живую плоть, разрывая кожу, вены, мышцы, — ия оцепенела. Я не могла этого сделать. Если бы Катран не подоспел вовремя, меня уже не было бы в живых.

Кулаки непроизвольно сжимаются. Для чего были все те тренировки с Нико и Совами? Я знаю так много способов оборвать жизнь.

Мысленно рисую лицо Эмили. Она отказалась от эликсира счастья, который мог спасти ее, — ради чего? Теперь и она, и ребенок — оба мертвы. И Холли тоже мертва: ей сломали шею. И еще двое других из ее ячейки, имен которых я даже не знала. И это сделали лордеры. В следующий раз, когда в моей руке будет оружие, а передо мной лорд ер, я не спасую.





ГЛАВА 31




— Ты сделала бы то, что сделала та девчонка? — спрашивает Тори. Она осматривает свой нож, когда мы уже подходим к дому. У нее явно не было проблем с его использованием.

— Это было бессмысленно. Она не спасла своего ребенка.

— Но, может, она не хотела жить, зная, что именно своим решением убила его. Вот я, если бы была рядом с Беном, когда он умирал, и не сделала все, чтобы спасти его, я бы не смогла с этим жить.

Я осторожно поглядываю на нее краем глаза. Знает ли она что-то о Бене? Нет. Просто соотносит с собой то, что случилось с той девушкой, с тем, что сделала бы все, чтобы спасти. Я вздыхаю.

Тори обнимает меня за плечи.

— По крайней мере, там еще долго никого не будут убивать. Отличная работа, правда?

— Из того, что я видела, да. — И этого более чем достаточно.

Тори бросает взгляд вперед. Катрана, идущего сейчас впереди, почти не видно. Она понижает голос:

— Это несправедливо. Поговори с Катраном, убеди его, что должна быть задействована в следующей вылазке. Но ты все равно участвовала, и мы кое-что сделали. — Она вновь повышает голос: — Мы им показали, да? — Остальные отзываются нестройными восклицаниями.

Возле дома нас встречает Нико. День близится к вечеру, и он уже вернулся из школы. Где и я должна была быть. Нико оглядывает группу, видит, кого нет.

— Они умерли славной смертью? — спрашивает Катрана.

— Да.

Брат Холли выбегает из дверей вслед за Нико. Ему не позволили участвовать в сегодняшней вылазке: еще недостаточно тренирован, сказал Нико.

— А где Холли? — спрашивает он.

Никто не отвечает. Катран кладет руку мальчишке на плечо, когда того начинает трясти. Мы стоим вместе: минута молчания растягивается в долгие, мучительные секунды.

Нико поднимает глаза и кивает. Все начинают расходиться. Катран обнимает брата Холли за плечи и тихо говорит что-то ему на ухо. Другой, мягкий, совсем как тот Катран из моего сна, который успокаивал меня, когда мне было страшно. Было ли такое на самом деле? Каким бы безумным это ни казалось, что-то во мне говорит: да, было.

— Приятно видеть, что вы двое ладите, — замечает Нико, указывая на нас с Тори, мы стоим рядышком, держась за руки.

— А почему бы нам не ладить? — спрашивает Тори.

— Нечасто случается, чтобы две девушки, которые встречались с одним парнем, были подругами.

Тори смотрит на меня широко открытыми глазами, потом отталкивает.

— Бен? — шепчет она. Я не отвожу взгляда, беспомощно пожимаю плечами. Что я могу сказать?

Она резко разворачивается и уходит в лес. Нико улыбается.

— На пару слов, — говорит он, жестом веля мне идти за ним, и входит в дом. Я стою, приросшая к месту.

— Пошли! — зовет он.

Вхожу вслед за ним в комнату без окон, которую он сделал своим кабинетом. Свечи отбрасывают мерцающий свет на влажные стены.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я, не в силах удержаться.

— Что?

— Сказал Тори обо мне и Бене.

— Рейн, ты же знаешь, как мы должны работать в группе: полная искренность. Никаких тайн между нами. Лордеры лгут, мы говорим правду.

— Правда — это свобода, свобода — это правда, — произношу я слоган, пришедший откуда-то из глубин памяти.

Он улыбается:

— Именно. А теперь скажи мне: как по- твоему, что мы должны делать после сегодняшнего нападения? — Выражение лица у него мягкое, но глаза настороженные.

Я гоню прочь из сознания красный туман и стискиваю в кармане холодное кольцо Эмили. Сосредотачиваюсь на том, что лордеры сделали с ней и постоянно делают с другими, такими, как она. Мы должны остановить их. Решимость в душе крепнет.

— Я на стороне справедливости. На нашей стороне.

— Хорошо. Скоро у нас будет еще работа. — Он улыбается, касается ладонью моей щеки, и во мне разливается тепло его расположения.

— Я с вами.

— Никогда в этом не сомневался, — говорит он, хотя на самом деле это неправда, и тут ж, заметив промелькнувшие на моем лице эмоции, хмурит брови: — Что такое?

— Просто... я не понимаю. Почему ты хочешь, чтобы я участвовала? Что я могу сделать?

— Ты одна из нас. Что бы ни случилось с тобой, когда тебя захватили, и кем бы ты ни стала после того, как стерли твою память, ты всегда будешь одной из нас. Но более того, ты важна для меня.

Ничего больше не говоря, он обнимает меня за плечи. Теплая волна накрывает меня с головой. Мое место здесь, со «Свободным Королевством». Это именно то, что я должна делать. Но что именно?

— А что готовится?

— Скоро, Рейн, скоро.

Разочарование, должно быть, отражается у меня на лице.

— Ты не доверяешь мне, — говорю я.

— Доверяю. — Он колеблется в нерешительности, улыбается. — Вот что я могу тебе сказать: скоро будут скоординированные нападения, в Лондоне и других местах.

— А сегодня мы тогда что делали? Это не было ни с чем скоординировано.

Он вновь улыбается:

— Умница, Рейн. Нам сейчас не нужно приостанавливать нашу деятельность. Пусть думают, что все идет обычным путем, не догадываясь, что мы подходим к чему-то значительному. И еще мы определили отдельные личности в качестве наших мишеней.

У меня скручивает живот.

— Убийства?

— Не будь такой чувствительной. — Голос его звучит холодно. — Ты же знаешь, что это правительство сделало и делает с такими, как ты. Как Тори. Подумай, что случилось с ней. Произойдут похищения сразу в нескольких секторах одновременно. Мы привлечем внимание в нужных местах.

— А что насчет нападения на больницу? Она очень хорошо защищена и охраняется крупными силами. Это потребует значительных ресурсов и... — Я смолкаю, когда до меня доходит. — Отвлекающий маневр?

— Именно. Мы дадим просочиться сведениям о предполагаемой атаке на больницу, но в этот раз, когда они будут готовы, мы ударим в другом месте.

В другом месте... в другое время...

— День Памяти Армстронга. — Я говорю это как утверждение, не вопрос. — В Чекерсе. Это то место и тот день, когда все начнется, верно?

Нико молчит.

— Моя семья будет там.

— Мы — твоя семья. — Мягкий упрек. Я вспыхиваю.

— Нико, ты не понимаешь. Мама не на стороне лордеров, по крайней мере больше нет.

— Разве?

— Да! Они зачистили ее сына. — Ия рассказываю Нико о Роберте, испытывая вину за то, что нарушила доверие, но я должна заставить его понять. — Она пыталась узнать, что с ним случилось, она не одна из них.

— И все же, если она не поддерживает нас, ее чувства к лордерам не имеют значения. Она может послужить жертвой для нашего дела. — Нико приподнимает мое лицо за подбородок. Ужас, должно быть, отражается у меня в глазах. — Рейн, я знаю, это тяжело. Но ты обязана быть сильной. Мы должны ударить по лордерам там, где больнее всего. Она — символ их власти, и она позволяет это. Каковы бы ни были ее чувства, она — инструмент лордеров.

Я стискиваю кольцо Эмили в кармане. Я должна быть сильной.

Он целует меня в лоб.

— Ну, довольно твоего любопытства. Пора возвращаться домой, пока тебя не хватились.

— А почему нельзя остаться здесь? — спрашиваю я, хотя не собиралась этого говорить, но все же, почему? Потому что, когда я здесь, с Нико, и даже с Катраном, я на своем месте. Я верю в их планы, наши планы.

Он кладет теплые руки мне на плечи.

— Побудь сильной еще немного, хорошо? Ты нужна нам изнутри. Ты не можешь пока исчезнуть из той жизни. Ступай, Рейн. — Нико легонько подталкивает меня к двери. Я выхожу. Без Нико рядом даже температура как будто падает.

Тори не видно, но Катран вернулся. Он идет следом за мной по лесу.

— Мне не нужно сопровождение, ты же знаешь. Я помню дорогу.

Катран не обращает внимания на мои слова, продолжает идти за мной.

— Ты меня слышал? — Я поворачиваюсь к нему, когда мы подходим к мотоциклам.

Он усмехается.

— Слышал, особенная ты наша, но это приказ сверху. Доставить тебя домой в целости и сохранности.

— Я никому не скажу. Иди лучше спрячься вон за теми валунами и прикорни.

Он оставляет мои слова без внимания и вытаскивает наши байки из укрытия. Мы трогаем, Катран впереди. Чересчур быстро для того, чтобы сохранять необходимую тишину, но ведь таким он был всегда? Больше отваги, чем здравого смысла, говаривал, бывало, Нико, но смягчился, когда понял, что Катран всегда остается в границах самообладания. Близко к последней черте, но никогда ее не переступая. Скорость бодрит, воспоминания о прошлом отвлекают от раздумий о настоящем, о том, что случилось сегодня, и мне уже плевать на риск. Скорость уносит меня в другие дни. Дни с привкусом опасности. Обрывки воспоминаний прилетают и, подразнив, улетают, исчезают.

Присматриваюсь к мчащемуся впереди Катрану и не понимаю. Кто он на самом деле? Кем был мне в те, прежние времена? Вопросы роятся в голове, словно пчелы.

Мы приближаемся к тайнику в нескольких милях от дома. Катран замедляет ход, останавливается, разворачивает свой мотоцикл на тропу, чтобы ехать обратно.

— Подожди минуту, — говорю я неуверенно. — Я хочу у тебя кое-что спросить.

— Что, все-таки не можешь найти дорогу?

Я сердито хмурюсь, стискиваю кулаки. Зачем трудиться?

— Почему ты бываешь иногда таким противным?

— Ты действительно хочешь знать? — В его вопросе слышится злость.

Я отворачиваюсь, завожу мотоцикл в деревья и прячу его. Катран стоит, наблюдает. Вероятно, проверяет, все ли я сделаю как надо. Я набрасываю поверх брезент и направляюсь вверх по тропе.

— Постой. Извини, — слышу я.

Катран извиняется? Я потрясенно останавливаюсь, оборачиваюсь. Он уже слез с мотоцикла, и я подхожу к нему.

В глазах у него вызов, и я принимаю его, не дрогнув. Но его черные глаза смотрят пристально, не отрываясь, и я теряюсь.

— Ну? — подгоняет он.

Я сглатываю.

— Мои воспоминания несколько... путаные. Могу я тебя кое о чем спросить? О том, что было тогда.

— Валяй.

Я скрещиваю руки на груди.

— Мне снились страшные сны. Кошмары. До сих пор снятся. — Я вздыхаю, опускаю глаза в землю. Не хочется произносить это вслух, но нужно выяснить, что он знает. — Как меня преследуют, я бегу по песку, испуганная до смерти, и... — Я поднимаю глаза. — И ты будишь меня, обнимаешь и успокаиваешь.

Я утверждаю это, не спрашиваю, потому что в глубине души знаю, что так и было.

И вижу в его глазах подтверждение. Он поворачивается, и красный зазубренный шрам у него на правой щеке скрывается.

Иногда, как сейчас, когда он не злится, то можно увидеть совсем другого человека. Того, кто обнимал брата Холли за плечи. Того, кто успокаивал, утешал меня по ночам.

— Спасибо, — тихо говорю я.

— Не за что. — Он кажется смущенным. — Мы с тобой были друзьями. Но потом все... изменилось.

— Почему?

— Ты изменилась.

— Я не понимаю.

— Я и сам не понимаю. — Он вздыхает. — Когда ты только начала тренироваться с нами, ты была другой. Была напугана, часто плакала. Ты не хотела быть там, не так, как все мы. Но время от времени ты менялась. Превращалась в безумную фанатичку. В марионетку Нико, пляшущую под его дудку. И это было как-то связано с Нико и тем доктором, который забирал тебя иногда на несколько дней.

Доктор? В памяти вспыхивает воспоминание: особого рода доктор, не тот, который лечит болезни и недуги. Я боялась его, очень боялась. Перед мысленным взором проплывает его лицо, потом на ум приходит и имя: доктор Крейг. Тот самый доктор из моего сна, который говорил, что я заболею.

— И Нико велел, когда ты так менялась, обращаться с тобой как с одной из нас, и не обращать на тебя внимания, когда ты была другой. Но мало-помалу та девочка исчезала и возвращалась только, когда тебе снились кошмары.

Голова у меня идет кругом. Два человека, как и сказал Нико, Люси и Рейн. Они раздвоили меня, сделали из меня двух личностей.

Это тот врач? Мне становится плохо. Я отворачиваюсь, но Катран идет следом. Разворачивает к себе лицом и держит за плечи так, что я не могу спрятаться от его взгляда.

— Послушай меня. Нико задумал что-то, связанное с тобой, и это началось давно, еще тогда. Я не знаю что, и мне это не нравится. Не позволяй ему использовать тебя. Тебе не место среди нас, никогда не было. Беги, пока еще есть возможность.

Качаю головой.

— Нет, — шепчу я, — нет. — И твердо добавляю: — Ты просто хочешь убрать меня с дороги. Ревнуешь меня к Нико, к тому, как важна я для него и нашего дела.

Он смеется, но за смехом слышится злость.

— Ну да, само собой.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но он окликает меня, и я останавливаюсь.

— Послушай, Рейн. Я верю в то, что мы делаем. Наш путь — это единственный путь избавиться от лордеров, освободить себя. Сделать нашу жизнь лучше. Но это необязательно должна быть твоя борьба. Если ты даже не знаешь, кто ты, как можешь сделать выбор? Попробуй вернуть свои воспоминания туда, где им следует быть. Не отсекай их.

Я смотрю вслед удаляющемуся по тропе Катрану, дрожа от замешательства, гнева и страха.

Воспоминания таятся где-то совсем рядом, грозя заполонить сознание, но я не хочу, чтобы они приходили. Отгораживаюсь от них.

Кое-как притащившись домой, я тихо поднимаюсь в свою комнату и сворачиваюсь клубочком на кровати. К тому времени, как придут остальные, нужно принять душ, переодеться и выглядеть обычно, но мысли и чувства в смятении.

Постарайся вспомнить? Но от того, что рассказал Катран, какой я была тогда, следа почти не осталось. Это как песня, которую вроде узнаешь, мотив которой можешь насвистывать, но слов не знаешь.

Я считала, что мое смятение и то, как воспоминания приходят и уходят, это из-за того, что мне стерли память. Но, по словам Катрана, это началось задолго до того, как лордеры схватили меня.

Пытаюсь сосредоточиться. Нико сказал, что защитил меня от Зачистки, что личность мою раздвоили, но как он это сделал? Я знаю, что Люси была правшой и что Рейн спряталась внутри, когда меня сцапали лордеры. Они зачистили меня как правшу. Люси исчезла, а воспоминания Рейн после стирания памяти остались, запрятанные в глубинах мозга, дожидаясь своего времени и того толчка, который поможет им вырваться наружу.

Это то, чего хотел и добивался Нико, но это не вся история. Какие-то крохи от Люси и ее воспоминаний — ее снов, страхов — все-таки остались. Похороненные очень глубоко. Еканье где-то под ложечкой говорит, что Нико бы не обрадовался, если бы узнал об этом. Он насторожился, когда я упомянула Люси, удивился, что я вообще знаю, кто она. А потом меня разбирает злость, злость на Катрана. Я была так уверена, что являюсь частью «Свободного Королевства», частью всего этого. Что мое место с ними, что знаю, кто я. Катран же все испортил.

Сказать, что с моей памятью что-то не то, значит, ничего не сказать.

Или это всего лишь вопрос выбора? Забыть Кайлу и ее жизнь и быть со «Свободным Королевством». Сделать это полностью, раз и навсегда, ничего не утаивая. Я стискиваю колечко Эмили так крепко, что на коже от него остается вмятинка в форме кружка.

Но я не хочу забывать Бена. Я сосредотачиваюсь на его лице, стараюсь удержать его в памяти, но этого недостаточно. Этого, как всегда, мало. Я достаю свой альбом для набросков, карандаш и рисую его снова и снова. Сконцентрируйся. Запечатлеваю выражение его глаз, как он двигается, как стоит.

Катран бросает вызов миру вокруг. Бен — часть его. Он — часть меня. Мне до боли хочется увидеть его, прикоснуться к нему. Когда я была с ним, то всегда знала, кто я. Вместе мы можем придумать, что делать.

Эйден сказал, что даст знать, как только найдет безопасный способ подобраться к Бену, но я не могу ждать.

Не могу.





ГЛАВА 32




Покрывающая траву изморось блестит в лунном свете. Дрожа не только от холода, но и от возбуждения, я тихой тенью скольжу по спящей деревне к тропинке. Надеюсь, я права, что Бен будет там. Но, может, сейчас чересчур холодно и темно для такой ранней пробежки?

Пробираясь к спрятанному мотоциклу, жалею, что не взяла перчатки. Пока отыскиваю в темноте тайник, руки немеют от холода и делаются неуклюжими. Наконец вытаскиваю мотоцикл и направляюсь по дороге вдоль канала.

Миновав знакомые места, я концентрирую внимание, стараюсь отыскать дорогу по карте, которую выучила наизусть, но мысли заняты Беном. Время от времени, когда я не знаю, куда ехать, приходится включать фару, чтобы не заблудиться в темноте.

Через несколько миль я останавливаюсь и вытаскиваю из кармана колечко Эмили. Не могу оставить его, это слишком опасно. Вдруг кто-нибудь увидит? Я целую кольцо, собираясь выбросить в воду канала, спрятать на грязном илистом дне, но не могу — рука не поднимается. Тогда я залезаю на дерево, надеваю кольцо на веточку, невидимую снизу. Глаза отмечают место — изгиб канала. Когда-нибудь я вернусь за ним.

Продолжаю путь, но что-то не дает покоя, мешает сосредоточиться. Что-то неправильное, какой-то звук сзади. Слабый и слишком далекий, чтобы разобрать, но очень похож на звук другого байка.

Я останавливаюсь, затаскиваю мотоцикл в кусты и, крадучись, возвращаюсь назад, но не по дороге, а рядом с ней, в глубокой тени.

Вот оно.

Какая-то фигура ждет на тропе. На мотоцикле. На руле слабо мигает «маячок»: то, что он выслеживает, сейчас не движется. На лице написана нерешительность: то ли оставаться на безопасном расстоянии, то ли пойти посмотреть, почему оно остановилось?

Я возникаю из тени прямо перед Катраном. Он вздрагивает. Виноватое выражение мелькает на лице. Потом исчезает.

— Привет, — говорю я.

— Привет.

— Ну, сам расскажешь или мне угадать? — говорю я, но он не отвечает, только плечами пожимает. — На мотоцикле «маячок». Ты следишь за мной, проверяешь.

Катран краснеет так, что даже в полутьме заметно.

— Да, на мотоцикле есть «маячок», но все не так. У них у всех есть «маячки» для безопасности, ясно?

— Но за этим ты следил.

— Нико приказал.

Нико. В душе вспыхивает страх.

— Он знает?

— Еще нет. Куда ты едешь?

Я молчу.

— Ну, куда бы ни ехала, я с тобой.

Я направляюсь назад по тропе. Может, мне удастся припрятать мотоцикл прежде, чем мы доберемся до места, и ускользнуть. Или смогу отыскать «маячок» и снять его.

Но Катран, будь он неладен, не отстает ни на шаг. Когда мы подходим к моему байку, я поворачиваюсь к нему.

— Пожалуйста, не езжай за мной. Подожди здесь, если хочешь. Я недолго, а потом мы можем вместе вернуться.

— Нет.

— Мне не нужна нянька!

— Нужна.

Я вздыхаю. Делать нечего, придется рассказать ему.

— Помнишь, ты просил меня вспомнить, кто я? Не запирать в себе прошлое? — Он ждет. — Так вот, я собираюсь увидеться с Беном.

— Что? С тем парнем, о котором все время талдычит Тори?

— Она не знает правды. Мы с ним были... близки.

— Ноя думал, он умер.

Я качаю головой:

— Он жив, и я собираюсь увидеться с ним.

— Он поддерживал связь?

— Нет. Он не знает, что я приеду. Может, даже его сегодня не будет, это просто наитие.

— Но как...

— Не спрашивай, как я нашла его, — не скажу. Но теперь ты понимаешь, почему не можешь поехать со мной?

На лице Катрана отражается так много эмоций — беспокойство и обида борются с гневом — что, не успев даже подумать, я оказываюсь рядом и кладу ладонь ему на руку.

— Катран, с тобой все в порядке?

— Нет. — Он вздыхает, ерошит волосы рукой. — Послушай, я поеду следом, но показываться не буду. Прикрою тебе спину на случай, если что-то пойдет не так. Это лучшее, что я могу сделать. Хорошо?

Это настолько против его разумения, настолько больше того, что я могла от него ожидать, что я улыбаюсь:

— Хорошо.

Я сажусь на мотоцикл, делаю еще несколько поворотов, и память не подводит меня: это правильная дорога.

Небо еще не начинает светлеть, когда мы добираемся до дорожки рядом со школой, по которой Бен, я уверена, будет бегать. Мы прячем мотоциклы и, притаившись в деревьях, ждем и наблюдаем.

Тьма мало-помалу уступает небо сероватой мгле. Никого не видно. Горло у меня сжимается, и я уже собираюсь сказать Катрану «извини, должно быть, я ошиблась», когда он хватает меня за руку.

— Смотри, — шепчет он и указывает на холм слева. Одинокая фигура бежит по нему вниз, освещаемая светом со спины. Я прищуриваюсь, неуверенная, но потом... да, это он! Рот расплывается в улыбке, а ноги несут меня из леса вслед за удаляющейся фигурой.

Бен умеет бегать, всегда умел. Я прибавляю и прибавляю скорости. Должно быть, он что-то слышит, так как слегка поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто сзади, потом опять отворачивается и бежит дальше.

Быть может, он не разглядел меня в таком слабом свете. Я припускаю быстрее.

— Подожди, Бен, — тихо зову я. — Постой.

Он замедляет бег. Потом переходит на шаг.

Я догоняю его.

— Да? — говорит он.

Я широко улыбаюсь ему в глаза, карие с золотыми ободками, и хватаю за руку. Он смотрит на наши руки. Отвечает неуверенной, кривой улыбкой.

До меня начинает доходить, что что-то не так.

— Бен?

— Извини, ты приняла меня за кого-то другого.

— Нет. — Я крепко сжимаю его ладонь.

Он качает головой, убирает свою руку.

— Прошу прощения, но я не Бен. Извини, у меня мало времени, а мне нужно закончить пробежку. — И он бежит дальше, а я стою и смотрю ему вслед, смотрю, как он бежит, и каждое его движение говорит, что это мой Бен. На глаза наворачиваются слезы.

Он не знает, кто я.

Он ничего не помнит.

Живот скручивает. Ему заново стерли память — вот единственный ответ. Но ему уже шестнадцать. Они не имеют права делать этого с теми, кто старше шестнадцати. Почему же нарушили собственное правило ради Бена?

«Он не знает, кто я».

Я продолжаю стоять на дорожке, чувствуя, как меня начинает бить дрожь. Бен может повернуть назад и снова пробежать здесь. С этой мыслью я скрываюсь в деревьях и жду. Вскоре он появляется вдалеке. Я наблюдаю, как он приближается, проносится мимо и удаляется вверх по склону.

Позади меня, в лесу, слышатся какие-то звуки, но я продолжаю стоять, глядя, как Бен исчезает в тусклом свете зарождающегося утра.

— Рейн? — тихо окликает меня Катран.

Я не оборачиваюсь, не хочу, чтобы он видел мои слезы, но остановить их не в силах. Теплая ладонь ложится мне на руку, разворачивает.

— Что случилось?

Я качаю головой, не в состоянии говорить. Поколебавшись, Катран кладет руку мне на плечо, привлекает к себе. Руки его, поначалу одеревенелые, скоро смягчаются. Я всхлипываю у него на плече и рассказываю, что Бен меня не узнал.

Наконец он отстраняет меня и заглядывает в глаза:

— Ты должна взять себя в руки, и побыстрее. Нам нужно убираться отсюда. Становится слишком светло, тут могут появиться другие люди.

Он ведет меня через лес к нашим мотоциклам, и мы возвращаемся назад той же дорогой. Холодный воздух обжигает глаза, а в голове снова и снова прокручиваются три слова, в которые я никак не могу поверить: Бена больше нет.

Я больше не плачу, но внутри меня пустота. Нет ничего: ни надежды, ни выхода.

Мы доезжаем до тайника, и я просто стою, тупо глядя перед собой, пока Катран прячет мой байк.

— О чем ты только думала, когда отправилась туда? — Он качает головой. Обычный Катран вернулся.

Я молчу. Он толкает меня в плечо, бросает вызов:

— Ты говоришь Нико и всем нам, что поддерживаешь «Свободное Королевство», а потом выкидываешь фортель вроде этого. Рискованно, Рейн. А если бы меня там не оказалось и тебя бы схватили? Они бы выпытали у тебя все. Они умеют. Ты бы выдала им всех нас.

В душе моей что-то словно отвердевает, каменеет.

— Лордеры уже один раз забрали у меня Бена. И теперь сделали это снова. Его нет. Он все равно что умер. И у меня нет дороги назад. Я готова на все, чтобы отомстить им.

— Ты, похоже, не шутишь. Это и есть твоя последняя капля?

— Что ты имеешь в виду?

— Последняя капля, которая переполнила чашу твоего терпения. Значит, ты и вправду способна на все.

Я пожимаю плечами, но внутри меня все смещается, перестраивается. Мне довольно было и кольца Эмили, спрятанного теперь где-то на дереве, а тут еще и Бен. Да. Я зашла слишком далеко, и назад дороги нет.

— А что было твоей последней каплей?

Он хватает меня за руку, подносит к своей щеке, к шраму на ней, потом отталкивает.

— А разве ты не помнишь? Когда мне было десять, моя старшая сестра пропала. Скрывалась. Она вляпалась в какую-то историю, так, ничего серьезного, но ты же знаешь лордеров. — Он внезапно разворачивается, притягивает меня спиной к себе, рукой обхватывает шею. — Один держал меня вот так, — шепчет он, подносит вторую руку к моей щеке, под самым глазом. — Мы были возле нашего лодочного домика. Он взял отцовский водолазный нож и прочертил им вот так. — Катран проводит пальцем вниз по моей щеке, повторяя линию своего шрама. — К тому времени, как он дошел досюда, я рассказал им, где она. Больше мы никогда ее не видели.

Он отталкивает меня. Водолазный нож: катран. Имя, которое он выбрал, чтобы никогда не забывать. Нож, который он до сих пор носит при себе. Я вспоминаю.

Держусь за щеку. Он не сделал мне больно, но я все еще ощущаю на своей коже палец, повторяющий путь ножа.

Я в ужасе смотрю на него:

— Ты не виноват. Ты же был ребенком!

— Может, и так. Но вот почему я скорее умру, чем предам еще кого-то. Я не скажу Нико, что ты сделала сегодня. И не расскажу Тори о Бене. А теперь иди. Возвращайся домой, пока тебя не хватились.

— Катран! Спасибо.

Он пристально смотрит на меня:

— Я принимаю твое желание быть с нами. Но ты должна знать свои ограничения.

— Что ты имеешь в виду?

Он качает головой:

— В другой раз. — Поколебавшись, он дотрагивается ладонью до моей щеки. — Сожалею насчет Бена.

Уже пора готовиться в школу, когда я бегу трусцой по нашей улице. Прокрадываться через заднюю дверь поздно, и я рада, что на всякий случай оставила записку, в которой говорилось: «Отправилась на пробежку».

Стараться не шуметь уже нет смысла, поэтому я открываю переднюю дверь и кричу:

— Привет, вот и я.

Мама выглядывает из кухни, когда я наклоняюсь, чтобы развязать шнурки.

— Не холодновато ли сегодня для пробежки?

— Холод как раз то, что нужно, чтобы пробежаться! — отвечаю я, стараясь придать голосу бодрости. Не выходит.

Мама появляется в прихожей, когда я прячу кроссовки в шкаф.

— Что случилось? — спрашивает она, и на лице у нее озабоченность, так похожая на искреннюю и настоящую. Как бы мне хотелось верить, что это правда. Упасть в ее объятия и рассказать о Бене. Но я не могу. Как и не могу отрицать, что она прекрасно видит мои красные, заплаканные глаза.

— Просто думала о Бене. Не могла спать, вот и решила пробежаться.

Она кладет руку мне на плечо, легонько сжимает. Тянет меня к лестнице.

— Иди, прими душ и согрейся. А я пока приготовлю завтрак.





ГЛАВА 33




Со вчерашнего утра природа, словно из сочувствия, погрузилась в холодное оцепенение. Днем температура держится около нуля, а ночью подмораживает. Внутри у меня тоже все как будто заледенело. Я живу, как во сне, и в школе, и дома делаю и говорю все машинально, будто робот. Время движется как-то странно. Устремляю невидящий взгляд в окно на каких-то пару минут, а когда поднимаю глаза, оказывается, что прошло несколько часов.

Я даже написала свое домашнее сочинение по Шекспиру, чтобы было на что отвлечься, чем занять мысли. Жалкие усилия, но от них хотя бы не нужно ждать неприятностей. По крайней мере, пока работу не прочтут, потому что она довольно плохая. Хотя Нико или Коулсон могут сделать так, что к тому времени это будет уже неважно.

И сегодня вечером — Группа. Бег обычно помогает мне почувствовать себя лучше, больше собой. Кто бы я ни была. Но сегодня я не уверена, что бежать было хорошей идеей. Это только заставляет меня вспоминать, как мы бежали на занятия в Группе вместе с Беном.

Мы обычно бегали, чтобы побороть воздействие наших «Лево». Все эти мозговые стимуляторы, эндорфины, вырабатываемые во время значительных физических нагрузок, давали возможность думать, говорить о неприятных вещах без падения уровня. Но дело было не только в этом, просто Бен любил бегать. Даже больше меня. Это было его неотъемлемой частью.

Я спотыкаюсь и чуть не падаю. В моем сознании бег по-прежнему неразрывно связан с Беном.

Я перехожу на шаг. Что это означает? Горе затмило разум, но что-то все время терзало меня, не давало покоя. И, кажется, я поняла что. Я догадалась, что Бен будет бегать в том месте и в то время, потому что слишком хорошо знаю его. И моя догадка оказалась верной.

А это значит, что в чем-то он остался прежним.

Заставляю себя вспомнить каждое мгновение вчерашнего утра, изучить его. То, чего я пыталась избежать. Он не узнал меня, поэтому я предположила, что ему заново стерли память. Нового «Лево» видно не было, но из-за длинных рукавов сказать наверняка было нельзя. Они бы спрятали его.

Но что-то не так. Если бы ему снова стерли память, он был бы как новый Зачищенный, счастливый и улыбающийся. Но таким он вовсе не был, наоборот, показался мне еще серьезнее и сдержаннее, чем раньше. Что бы ни случилось с ним, это что-то другое.

Я шагаю по обледенелой дороге, погрузившись в свои мысли, и почти не замечаю укусов холода теперь, когда уже не бегу. Время от времени из-за спины появляются и исчезают огни фар проезжающих мимо легковых машин и фургонов.

Завернув за угол, вижу фургон, припаркованный на обочине. Краем сознания отмечаю: он белый, на боку написано: «Бест. Строительные работы».

Бежать!

Не успеваю я это подумать, как сбоку кто-то хватает меня за руку. Моя инстинктивная реакция — развернуться и ударить ногой, но с другой стороны появляются огни машины. Он отпускает меня, когда фары освещают нас и подтверждают единственное заключение: это Уэйн.

Уэйн, но он изменился. Его лицо, никогда не отличавшееся красотой, сейчас уродует ужасный шрам, идущий от глаза вверх, волос вокруг него нет, и они уже не вырастут.

— Красота, да? — оскаливается он, прочтя все у меня на лице.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, уклоняясь от ответа. Напоминаю себе, что он не помнит; так, по словам Эми, считают врачи. У него посттравматическая амнезия. Он не помнит, кто избил его. Но вдруг при виде меня память к нему вернулась?

Проезжает еще одна машина.

— Думаю, ты знаешь.

Все во мне кричит: беги!

— Не знаю, — отвечаю я. — Скажи.

Он вскидывает брови, и одна, пересеченная шрамом, выглядит так, будто ее разделили надвое.

— А я скажу. Ходи и оглядывайся, куколка, потому что однажды, когда ты будешь одна, я подкараулю тебя в каком-нибудь укромном местечке.

Он подмигивает, и до меня доходит, что один глаз искусственный — он смотрит не в ту сторону.

— До встречи, куколка, — скалится Бест и возвращается к фургону. Садится, заводит мотор и уезжает. Прежде чем исчезнуть из виду, дважды сигналит.

Колени дрожат так, что я вынуждена остановиться и прислониться к дереву. Смотрю на свои руки: сколько увечий они нанесли. Обучение Нико проявило себя в минуту опасности. Да, это была самооборона, но все, что я вижу, это кровь. Его голова вся в крови. Я медленно вдыхаю и выдыхаю, борясь с приступом дурноты.

И Уэйн помнит. Он знает, что это я покалечила его, однако не сказал властям. Хочет сам поквитаться со мной.

Дрожа как осиновый лист, начинаю снова двигаться: сначала иду, потом перехожу на бег. Глядя в лицо фактам, надо признать: каким бы страшным ни был Уэйн, он — меньшее из грозящих мне зол. Так много угроз, из-за которых нужно постоянно оглядываться, что, пожалуй, стоит прицепить зеркало заднего вида, чтобы все время держать их в поле зрения.

Яркий свет и улыбки членов Группы не согревают. Я все еще дрожу, когда мама забирает меня в конце занятия.

— Видишь, я же говорила тебе, что бегать слишком холодно. Ты должна слушать свою маму.

Бип-би-и-ип! Гул клаксонов оглушает, но движение остановилось. Никто никуда не едет, и я кричу водителю автобуса: двигайся, сделай же что-нибудь! Я знаю, что должно случиться, но он меня не слышит.

Какой-то свист, вспышка, потом грохот, который сотрясает до основания и отбрасывает в сторону, но бежать невозможно. Одна сторона автобуса расколота, сплющена. Изнутри доносятся крики, окровавленные руки колотят по окнам. Пламя лижет заднюю часть автобуса.

Короткое затишье, потом снова свист, вспышка, взрыв.

Напротив автобуса на столбе болтается наполовину оторванный указатель — задетый случайным осколком? Здание позади не тронуто. Указатель гласит: «Лордеры. Лондонский офис».

Открываю глаза. Сердце колотится как бешеное. Меня бьет дрожь, одеяло во рту, чтобы заглушить крик.

Атака «Свободного Королевства» потерпела неудачу. Перед мысленным взором возникает лицо: доктор Крейг. Какое он имеет к этому отношение?

Катран готов на все, чтобы одолеть лордеров. Я тоже! В душе крепнет решимость. Но не так. Этого я не могла сделать. Что-то пошло не так, когда бомба попала в тот автобус — это была ошибка.

Неужели я была там? Все говорит — да, была. Подробности — звуки, запахи — такие ясные, такие реальные. Этот сон снился мне и раньше. В одной из версий в автобусе был мамин сын Роберт со своей подружкой. Но это произошло больше шести лет назад, мне тогда было десять! Я не могла быть там, это просто невозможно. Я и с Совами-то начала тренироваться только с четырнадцати.

И все-таки я, должно быть, делала что-то подобное в прошлом, поэтому и детали такие ясные. Такие реальные. С другой стороны, когда я была с Совами, то сделала бы что угодно, чтобы ударить по лордерам. Я была сильной.

И я снова буду сильной.

Я смогу.





ГЛАВА 34




Нико затаскивает меня в свой школьный кабинет на следующий день во время ланча. Запирает за нами дверь.

— У меня есть для тебя работа. — Он протягивает конверт. — Положи это где-нибудь, где его найдет твоя мать, так, чтобы никто другой не увидел. Но не раньше завтрашнего дня.

Я беру у него конверт.

— А ты разве не хочешь спросить, что это?

Поколебавшись, качаю головой:

— Нет. Потому что ты прав.

— Я всегда прав. А насчет чего конкретно?

— Насчет мамы. Она — инструмент лорде- ров. Не имеет значения, каковы ее личные симпатии. Если с ее согласия они используют ее как символ, значит, она — мишень для нас.

Глаза Нико теплеют. Он улыбается:

— Но ты тоже была права.

— В чем?

— Что рассказала мне о ее сыне Роберте. Есть шанс, что мы сможем это использовать. А если убедим ее публично встать на нашу сторону, еще лучше.

Я смотрю на конверт в руке.

— И это...

— Можно сказать, что это — приглашение.

Запечатанное приглашение, замечаю я, пряча конверт к себе в сумку, чтобы доставить завтра.

Во время уроков я прокручиваю в голове новую информацию. Итак, после того как решимость моя окрепла, после моего обязательства сделать все, что угодно, Нико нашел для меня выход? Значит, ему не все равно. Он не хочет причинять мне боль, поверил мне, когда я сказала, что мама не поддерживает лордеров. Он ищет другой путь.

В конце дня Джазз везет нас с Эми к Маку домой, как было запланировано раньше. За последние дни столько всего случилось, что я совсем забыла об обещанной встрече с Эйденом, который должен снабдить меня дополнительными сведениями о Бене.

Джазз с Эми уходят погулять, а я нахожу Эйдена в задней комнате. Он не говорит ни слова, просто смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами, пока я не отвожу взгляд.

— Что случилось?

— Я не хотел откладывать, хотел сразу тебе рассказать. Но сейчас, когда ты здесь, это нелегко.

— Что-то с Беном? — взволнованно спрашиваю я.

— Нет, насколько мне известно. Но я попытался отыскать информацию о школе-интернате, в которую он ходит. Ее не существует.

— Что ты имеешь в виду? Мы же видели ее.

— В физическом плане она есть. Но никакой информации о ней мне найти не удалось. Ее нет ни в одной образовательной базе данных — ни графства, ни страны. Ни в каких официальных источниках о ней нет сведений. — Он делает ударение на слове «официальных».

— А как насчет неофициальных?

Он колеблется:

— Тут больше догадок и слухов, чем чего-то еще.

— Продолжай.

— Ладно. Возможно, существует некая связь между школой и лордерами. Помнишь, мы видели агентов на тренировочном поле? Это не было просто случайным совпадением. Они присутствуют в той школе.

— В моей школе тоже иногда появляются л орд еры. Они приходят на общешкольные собрания, и, кажется, у них даже есть свой кабинет.

— Это не тот случай. Они там постоянно, и не два-три человека. Поговаривают, что там проводятся какие-то эксперименты и тренировки. Что-то новое. И ученики отличаются от обычной Группы. Это не разношерстная компания, все они высокие, здоровые, спортивные. Все имеют какие-то способности, которые выделяют их.

— Что ты хочешь сказать?

— Пока и сам не знаю. Мы постараемся выяснить больше, если получится. Но одно я знаю точно: тебе слишком опасно видеться с Беном.

Я складываю руки на груди и устремляю взгляд перед собой. Эйден успокаивающим жестом кладет руку мне на плечи.

— Ты не кажешься такой расстроенной, как я боялся.

Так много секретов, и так тяжело носить их все в себе. Я прячу лицо в ладонях и вздыхаю:

— Для этого есть причина.

— Что такое?

Я выпрямляюсь и смотрю в лицо Эйдену. В лицо правде.

— Я уже виделась с ним.

— Что?

— Помнишь тот канал рядом с тренировочным полем, который мы переезжали? Я видела его в заднее окошко и каким-то шестым чувством поняла: тот Бен, которого я знала, бегал бы там по утрам. И он действительно там бегает.

У Эйдена отвисает челюсть:

— Совсем, что ли, рехнулась?

— Со мной же ничего не случилось, верно?

— Дело не в этом. — Эйден рассержен, здорово рассержен. — Я же сказал тебе подождать, пока мы не узнаем больше.

— Ты мне не указ, — огрызаюсь я, но тут же жалею об этом. — Извини. Я не могла ждать.

Эйден молчит, берет себя в руки. Вглядывается в мое лицо.

— Я так понимаю, счастливого воссоединения не получилось, — констатирует он.

— Нет, не получилось. Он меня не узнал. Совсем. Тогда я подумала, что ему, должно быть, заново стерли память, хоть ему уже больше шестнадцати.

— Тогда? А что думаешь теперь?

— Не знаю. Что-то тут не сходится. Начать с того, что я по-прежнему знаю его, какой он, ведь так? Знала, что он будет бегать там по утрам. И он был совсем не похож на нового Зачищенного. Никаких улыбок, никакой щенячьей радости. Он был более... отстраненным. Совсем не таким, как Зачищенные.

— Интересно. «Лево» на нем есть?

— Не знаю, рукава были длинные. А что ты об этом думаешь?

— Ну, имеются кое-какие мысли. Во-первых, он там не узник, верно? Ему разрешается свободно приходить и уходить, иначе он не бегал бы по утрам один.

Правильно. Я цепляюсь за эту пусть маленькую, но все же хорошую новость.

— И они там делают что-то еще. Не зачистку. Или, по крайней мере, не так, как мы это знаем. Но с какой целью?

Он хватает меня за руки, заглядывает в глаза.

— Обещай, Кайла, что не будешь больше приближаться к нему. По крайней мере пока. Я посмотрю, что еще можно раскопать.

— Но...

— Никаких но. С таким количеством лорде- ров там это слишком опасно. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. И тот Бен, которого мы знали, тоже не хотел бы.

Бен. Объект какого-то неизвестного эксперимента лордеров. По крайней мере, он выглядел бодрым и здоровым. Не восторженным, как Зачищенные, но и не несчастным. Несмотря на угрозу Коулсона, они едва ли сделают с ним что-то из-за меня, ведь так? Какими бы жестокими ни были лордеры, они рациональны. Они не испортят эксперимент, только чтобы добраться до меня. Коулсону неизвестно, что я знаю, где Бен, он может просто рассказать мне какую-нибудь другую сказочку и будет ждать, что я в нее поверю. Но видеться с ним снова бессмысленно, я этим ничего не добьюсь. Он опять не узнает меня.

— Хорошо. Обещаю.

Но как бы ни убеждала логика, что Бен в безопасности, по крайней мере пока, все в душе кричит от страха за него. Кто знает, что происходит или произойдет с ним там? Доктор Лизандер должна знать или может узнать. Я встречаюсь с ней завтра во время нашего обычного больничного приема. Но скажет ли она мне?





ГЛАВА 35




Тот же лордер стоит на страже перед дверью кабинета доктора Лизандер, пока я жду. Он смотрит прямо перед собой, лицо ничего не выражает. Тот чертик, который дернул его подмигнуть мне в прошлый раз, явно сбежал.

— Входи, — зовет доктор Лизандер, и я шмыгаю в кабинет и закрываю дверь.

Она наблюдает, как я прохожу к стулу, сажусь. Руки сложены на столе, компьютер закрыт. Что-то тут неладно. Опасность. Я натужно сглатываю.

— Доброе утро, Кайла, — произносит она наконец. — Как поживаешь?

— Хорошо. А вы?

Она мешкает.

— Тоже хорошо, спасибо. Но я кое-что поняла после нашей последней встречи. Мы с тобой играли в кошки-мышки.

— А я кто — кошка или мышка? — выпаливаю я, прежде чем успеваю остановиться.

— Должна быть мышкой, но порой я в этом не так уверена. Мне нужны кое-какие ответы, Кайла.

— У меня тоже есть вопросы.

Раздражение борется с любопытством у нее

на лице.

— Хорошо, — говорит она наконец. — Ты задавай вопрос, я отвечу, а потом придет твоя очередь. Договорились?

— Договорились, — отвечаю я, хотя осторожность требует, что было бы лучше начать ей. Я подыскиваю слова.

— Итак?

— Вы ведь помните Бена? Бена Никса. Моего друга, — говорю я, и она слегка наклоняет голову. — Я хочу знать, что с ним случилось. Где он сейчас.

— Я уже говорила тебе, что не знаю.

— Вы знали, что он срезал свой «Лево», вы это говорили. Вы должны что-то знать.

— Ты тоже знала, и я никогда не спрашивала тебя об этом. Что произошло с ним потом... Я смотрела в свое время, но такой информации в нашей системе не было. — Она вздыхает. — Послушай, я это докажу, хорошо?

Она открывает свой компьютер.

— Подойди сюда, и увидишь все своими глазами. Его фамилия Никс, говоришь?

Я киваю. Она набирает «Бен Никс» и нажимает кнопку поиска.

В ответ ничего.

— Может, он значится как Бенджамин. — Она пробует так — результат нулевой.

— Ничего не понимаю. — Доктор хмурится, потом лицо ее проясняется. — Он будет в твоих записях. Да. Я делала перекрестную ссылку с ним под твоими друзьями и членами семьи. Да, вот его номер. — Она переключает экраны и вновь постукивает по экрану.

Нулевой результат.

На лице ее мелькает гнев и что-то еще. Она закрывает компьютер.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Доктор Лизандер откидывается назад, снимает очки, трет глаза. Без своих грубых очков в массивной черной оправе она выглядит по- другому. Глаза, не увеличенные линзами, кажутся уставшими, более человечными. Она вновь надевает их.

— Его, должно быть, удалили.

— Что это значит? Что он...

— Умер? Не знаю. Просто смерти недостаточно, чтобы удалить человека из системы. Никто из больничного персонала не может этого сделать, даже члены правления. Я могу создавать новые файлы пациентов, обновлять их, редактировать, но не удалять. Это против всех правил. И все же его как будто и не существовало.

— Кто мог сделать это?

— Безымянные лица с... — Она смолкает. — Ты кошка, а я мышка? Довольно твоих вопросов. Ты же видишь, я ответила, как могла. И рассказала тебе то, чего не должна была. Теперь твоя очередь. Скажи, к тебе вернулись еще какие-нибудь воспоминания? — Она подается вперед, лицо по-прежнему старательно сохраняет беспристрастность, но за ней угадывается напряженное любопытство.

С одной стороны, мне очень хочется ей все рассказать. Она может понять, что со мной произошло, объяснить. Но это опасно. Я нахожусь под пристальным вниманием лордеров, и кто знает, не слушают ли они меня?

Мои глаза оглядывают кабинет. Подслушивающие устройства могут быть тут спрятаны где угодно.

— Что такое?

— Не здесь. Я не могу говорить об этом здесь. Это небезопасно.

— Уверяю тебя, этот кабинет не прослушивается. Это было бы грубейшим нарушением конфиденциальности между врачом и пациентом.

— Еще хуже, чем стереть записи о пациенте?

Она приоткрывает рот, потом закрывает его.

Мгновение думает. Пишет что-то на клочке бумаги, потом передает его мне: «в 9утра во вторник», — написано там. Конная дорожка рядом с моей школой помечена на нарисованной ниже схеме.

У меня так много причин сказать «нет», но я стискиваю бумажку в руке и киваю.

— Ты умеешь ездить верхом? — спрашивает доктор.

— Да, — отвечаю я, не задумываясь, хотя даже не знаю, так ли это. Да, так. Мелькает воспоминание: лошади, бегущие по полю. Прыжок через низкую ограду — это сродни полету!

— Что случилось, Кайла?

— Я вспомнила, — шепчу я. — Лошадь. Черно-белая. Мы с ней могли летать!

И ее глаза загораются жаждой узнать, узнать все. Посмотреть, что пошло не так в моей голове.

Но если ее любопытство будет удовлетворено, что тогда?

Вернувшись домой из больницы, я сижу в своей комнате и смотрю на конверт Нико, желая узнать его тайны. Я могла бы открыть его, посмотреть, что внутри, но засовываю в карман и направляюсь вниз.

— Як Кэму. — Обуваюсь и открываю дверь. Выхожу, пару мгновений медлю, потом просовываю голову обратно.

— Мам?

— Что? — Она выходит в прихожую.

— Это было засунуто в дверь. Адресовано тебе. —Я протягиваю конверт, но не ухожу. Мне нужно знать. Что в нем? Какой будет ее реакция?

Нахмурившись, она берет конверт. Разрывает его, вытаскивает листок бумаги. Просматривает, и глаза ее расширяются. Она резко втягивает воздух.

— Что там?

— Ничего важного, — быстро отвечает она и прячет листок с конвертом в карман. По моим глазам, наверное, видно, что я ей не верю, и на секунду взгляд ее смягчается, в нем появляется нерешительность. Она уже готова мне что-то рассказать, то ли правду, то ли какую выдумку, ведь между нами так много тайн. Откроется ли она мне? И если да, сделаю ли я то же самое?

Тук-тук-тук.

Мы обе вздрагиваем.

Мама впускает гостя.

— Кэм, привет. Входи.

Он переступает через порог, переводит взгляд с нее на меня, словно чувствует, что что-то неладно.

— Великие умы мыслят одинаково. Я как раз собиралась пойти узнать, не хочешь ли ты погулять.

— Конечно, — отвечает Кэм. — Но сначала у меня вопрос. Что я должен надеть на эту тусовку на ДПА? — Мы с мамой удивленно смотрим на него, а он на нас. — Ох, он что, не сказал вам?

— Кто? Чего не сказал? — спрашиваю я.

— Твой отец. Он спросил, не хочу ли я пойти на этот прием с тобой, чтобы потом отвезти тебя домой после обеда.

Мои глаза в тревоге расширяются, но я силюсь этого не показать. Нет, Кэм! Не ходи туда. Кто знает, что там произойдет?

— Но если вы не хотите, чтобы я пошел...

Мама первая приходит в себя:

— Ну, что ты, Кэм, конечно же, хотим. Это отличная идея! Мы просто не знали, вот и все. Боюсь, костюм и галстук обязательны.

Я заставляю себя произнести все правильные вещи и сделать это убедительно. А сама думаю, что бы мне сказать, чтобы убедить его не ходить, когда мы будем вдвоем.

— Пора идти на прогулку... пока не стемнело.

— Кэм, вопрос, пока ты не ушел, — говорит мама. — Ты сегодня не видел никого перед нашей дверью?

Он бросает быстрый взгляд на меня, потом опять на нее.

— Вроде нет. Только Кайла вышла, а потом опять зашла пару минут назад. А что?

— Да нет, ничего. Идите, идите.

Мы идем по пешеходной дороге над деревней. Я искоса поглядываю на Кэма.

— Ты ведь не хочешь идти на этот дурацкий прием в Чекерсе?

— Еще как хочу! Это шанс разодеться и потолкаться среди сильных мира сего. Чего ж не хотеть-то?

— Там будет жуткая скукотища.

— Пожалуй! — Он ухмыляется и подмигивает. — Но там будешь ты.

— Кончай зубоскалить, балда. Это же длинные нудные речи, политики. Всюду лордеры. Если бы я могла не пойти, ни за что не пошла бы.

— Вот поэтому я и иду — чтобы умыкнуть тебя после. Так что никаких но.

Мы доходим до верхней точки, и рядом с Кэмом мои демоны отступают. Он изображает Тарзана, раскачиваясь на ветке дерева, и я смеюсь, стоя в лучах заходящего солнца. Оно висит низко в небе, скоро стемнеет. Я поеживаюсь.

— Пошли, пора возвращаться. — Он идет следом за мной по дорожке.

— Итак, — говорит Кэм, — ты собираешься рассказать мне, что с тобой происходит? У тебя явно что-то на уме.

— Ничего.

— Не принимай меня за идиота.

— Я и не принимаю, — пожимаю я плечами. — Все как обычно.

— Обычно и таинственно?

— Вроде того.

На обратном пути он держит меня за руку. Перед домом прощается. Добавляет тихим голосом, что, если мне когда-нибудь понадобится друг, он рядом. Но я не могу подвергнуть его такой опасности.





ГЛАВА 36




Нико останавливается позади паба. Мы выходим из его машины, и он стучит в заднюю дверь. Та открывается. Мы проходим через кухню, потом через смежные комнаты. Здание старое, очень старое: камышовая крыша, неровные полы, странные закоулки и закутки в хаотичных комнатах. Из передней части паба доносятся слабые голоса посетителей. Задняя комната с несколькими разномастными столами и стульями пуста. В дальнем конце еще одна дверь. Нико открывает ее, за ней обнаруживается маленькая кладовка.

— Заходи.

— Спасибо, что разрешил прийти.

Он улыбается:

— Этот план родился благодаря тебе. То, что произойдет на этой встрече, повлияет на тебя. Я решил, что тебе стоит послушать. Ну, давай, заходи и сиди тихо. — Он бросает взгляд на часы. — Если все пойдет по плану, это будет недолго.

Он закрывает дверь. В ней есть щель, через которую я могу подсматривать. Спустя десять минут человек, который впустил нас через заднюю дверь, входит с чайным подносом. Позади него мама.

Она садится напротив Нико. Бледная, не знает, куда деть руки, пока не сцепляет их. Глаза перебегают с одного на другое, даже на дверь, где я прячусь, и я непроизвольно съеживаюсь, хотя знаю, что она не увидит меня в этой темной каморке.

— Чаю? — предлагает Нико.

— Где он? — отрывисто бросает она.

Нико наливает чай в чашки, ставит одну перед ней. Не говорит ничего, и я вижу, с каким трудом она сдерживается, чтобы не задать тот же вопрос еще раз. Терпит поражение.

— Где мой сын? — А, Роберт. Вот чем он заманил ее сюда. — Вы сказали, он будет здесь! — Она начинает подниматься.

— Я сказал, приходите, если хотите снова увидеть своего сына. Я не говорил, что он будет здесь.

Она медлит, глаза настороженные. Вновь опускается на стул.

— Ну? — говорит она.

— Мы знаем, где он.

— Я пыталась найти его много лет.

Нико вскидывает бровь:

— У нас имеются источники, недоступные вам.

— Кто вы вообще такие?

— Думаю, вы знаете.

— Догадываюсь, но хочу услышать, как вы это скажете.

Губы Нико кривятся. Ему смешно. Он играет с ней, и мне так и хочется распахнуть дверь и закричать на них обоих, чтобы просто сказали то, что думают.

Мама так и делает:

— Вы убили моих родителей; вы взорвали автобус, в котором был мой сын.

Он слегка качает головой.

— В первом случае я был еще слишком мал, а во втором было не совсем так.

— О?

— Вы знаете, что случилось с Робертом. — Утверждение, не вопрос.

— У меня тоже есть источники.

— И?

Она вздыхает.

— Официальная версия событий такова, что он погиб во время взрыва автобуса, но его видели живым и здоровым вскоре после этого. Должно быть, ему стерли память.

— Вы ведь сознаете, что если он увидит вас, то даже не будет знать, кто вы.

Она не отвечает, плечи ее опускаются. Конечно, она это понимает.

— Подумайте о том, что с вами сделали, — говорит Нико. — Что сделали с бесчисленным множеством матерей и отцов.

— С их детьми, — шепчет она.

— У вас есть шанс это изменить.

— Ваши методы — не мои.

Он склоняет голову набок.

— Я и не предлагаю вам их использовать. Но есть то, что вы можете сделать. Помогите будущим родителям и детям не проходить через то, через что пришлось пройти вам. Не сомневайтесь, за всем этим стоят лордеры. Если бы не было их, не было бы и нас.

— Я слушаю.

— День Памяти Армстронга в Чекерсе, где вы произносите свою речь. Она транслируется по телевидению?

— Да. Каждый год, но...

— Расскажите всей стране о вашем сыне. Вашем Роберте. Начните с обычного, с трагической потери родителей. Затем упомяните, что Роберт тоже погиб от рук террористов... а потом скажите правду о том, что с ним случилось. Что лордеры нарушают свои собственные законы. Если вы поднимете завесу секретности, если люди узнают, что на самом деле происходит, они остановят это.

Мама качает головой:

— Ничего не получится. Лордеры прервут трансляцию.

— У меня есть источники. Уверяю вас, трансляция будет прямой, не в записи. Вы успеете все сказать, если хорошенько продумаете, как сделать это быстро.

— И что потом?

— Вы тот человек, которому люди поверят. Это станет началом конца лордеров. А мы отведем вас к вашему Роберту.

Я вся как на иголках. Что она решит? Но едва мама начинает что-то говорить, Нико жестом руки останавливает ее:

— Вам необходимо все это обдумать. Не принимайте решения сейчас. Идите.

Она встает из-за стола, идет к двери. Меня охватывает страх, что он на самом деле не собирается отпускать ее. Что заявит о себе паранойя, и он решит, что она намерена сдать его лордерам. И только когда она уходит, я вздыхаю свободно. Я толком не знаю ее позицию, ведь это она могла выдать меня лордерам, о чем Нико ничего неизвестно. Откуда ему знать, что она теперь может сделать?

Проходит долгая, томительная минута, прежде чем Нико встает, открывает мою дверь.

— Пошли. Нам нужно убраться отсюда.

Мы выходим через заднюю дверь, садимся в его машину. Едем по боковой дороге, потом еще по одной, делаем несколько поворотов. Нико внимательно наблюдает, но никто за нами не едет.

— Поедем домой. Нам нужно поговорить, — говорит он.

— Ты правда знаешь, где Роберт?

— Пока нет, но узнаю. — Он смотрит искоса. — Ты знаешь ее лучше меня. Что, по- твоему, она сделает?

— Честно? Понятия не имею.

— Я тоже, — признается он, и это меня удивляет. Чтобы Нико признался в своей неуверенности? — Но есть и план «Б», не бойся.

Оставшуюся часть пути едем молча. Когда подъезжаем к дому в лесу, Нико ведет меня в свой кабинет сквозь строй любопытных глаз. И Катран, и остальные, все тут. Тори смотрит сквозь меня, словно я — пустое место.

— Садись, — отрывисто бросает Нико и закрывает дверь кабинета. Мы одни. Он ставит другой стул напротив меня и приподнимает мою голову, чтобы мы были глаза в глаза. — Нам нужно кое о чем поговорить. Рейн, я знаю, что ты ездила повидаться с Беном.

— Что? — Я чуть ли не подпрыгиваю на стуле, потрясенная предательством до глубины души. После всего того, что говорил мне Катран, он все-таки рассказал ему?

— Это был очень глупый поступок, Рейн. — Он толкает меня обратно на стул и берет за руку, словно старается удержать. Лицо у него каменное. И холодок страха пробегает по моему телу.

Он вскидывает другую руку прежде, чем я успеваю что-то сказать.

— Погоди. Ты не должна была этого делать, это было опасно. Если бы тебя схватили, мы все оказались бы под угрозой. Ты и сама это знаешь. Но... я... понимаю.

— Правда?

— Конечно. Я знаю, каково это — любить и потерять того, кого любишь. — В его взгляде светится сочувствие. — Расскажи мне, Рейн, что произошло, когда ты разговаривала с Беном? — Глаза его, такие знакомые и в то же время чужие, удерживают мои, успокаивают, вызывают на откровенность. — Расскажи, — повторяет он.

Я сглатываю.

— Это было ужасно. Он не узнал меня, он меня совсем не помнит! Я не знаю, что с ним случилось, и...

— Я знаю.

Я смолкаю.

— Что-что?

— Знаю, что с ним случилось. — Он медлит. — Мужайся, Рейн. Эта так называемая школа-интернат, в которой живет Бен, никакая не школа. По крайней мере, не в обычном понимании. Это тренировочный центр лордеров. Они проводят там различные эксперименты. Вроде стирания памяти, но менее радикальные. Нацеленные на то, чтобы объекты сохраняли инициативу и умения, однако оставались управляемыми. — Он вновь берет обе мои руки в свои. — Верь мне, когда я говорю, что мне жаль, но Бен потерян для тебя навсегда.

— Нет. — Я мотаю головой, к глазам подступают слезы.

— Его готовят быть врагом — агентом лор-деров.

Но я не в состоянии постичь и принять это. Эйден намекал на то же самое, сознаю я, хотя вслух не произношу. Но Бен — лорд ер? Нет. Он не мог. Это невозможно.

Душа моя холодеет, когда я понимаю: после того что с ним сделали, он уже не тот, кем был. Он не принимает решений.

К горлу подступают судорожные всхлипы, и я силюсь сохранить самообладание перед Нико, приберечь их на потом, но он привлекает меня в себе на плечо. Больше не в силах сдерживаться, я плачу.

Раздается стук в дверь.

— Подожди, — говорит Нико. Он выходит, прикрывает за собой дверь. Я прячу лицо в ладони. В глубине души я уже знала, просто убегала от правды. И вот еще одна, с которой мне придется жить: Катран рассказал Нико, что я ездила повидаться с Беном. Должно быть, это он. Как еще Нико мог узнать? Но ведь он говорил, что не скажет!

Боль и слезы обращаются в злость и негодование.

Катран сказал, что я не могла принять это решение, но он ошибался. Оно мое, и только мое. Лордеров нужно остановить любой ценой. Любыми жертвами.

До того, как память начала возвращаться ко мне, я бы ни за что не вступила в «Свободное Королевство». Просто как Кайла, я бы ни за что не приняла их методы, какова бы ни была цель. Но теперь я могу. Могу забыть, что Кайла ненавидит насилие, забыть ее страх, забыть, что она вообще когда-то существовала. Как я забыла Люси.

Но я никогда не забуду Бена.

«Да! Храни эту боль. Используй ее как движущую силу».

К тому времени, когда Нико возвращается, злость вытесняет все другие чувства, кроме жажды мести.

Нико садится.

— На чем мы остановились? Ах да. Есть кое- что еще, что нам нужно обсудить. Мы с Катраном переговорили сегодня утром. О тебе.

— Что? — Он выдал еще какие-то мои секреты? Я сжимаю кулаки.

— Он заверял меня, что ты на нашей стороне.

— Это так!

— Но также выразил некоторую озабоченность. Он чувствует, что ты слишком... хрупкая, чтобы тебя использовать.

— Это неправда! Я готова на все.

— Так ли, Рейн? — Нико откидывается на спинку стула, на лице сомнение. Он вскидывает руку, словно просит помолчать.

Я закусываю губу.

— И вот какая у меня проблема. Катран считает, что ты помеха, а я обычно доверяю его мнению.

И вновь шок предательства. И это тот Катран, который рассказывал мне, что мы были друзьями, что это он успокаивал меня, когда мне было страшно. Был таким чутким в отношении Бена. «Были друзьями» — очень точно сказано.

— И все же... — Нико пожимает плечами. — Как бы ни хотел я верить в тебя, Рейн, есть что-то еще. Ты представляешь для нас опасность

— Что ты имеешь в виду?

— Ты склонна совершать импульсивные поступки, не задумываясь о последствиях. — И вновь он вскидывает руку, приказывая молчать. — Как Тори — риск, который я уже полюбил, но все равно риск. И эта твоя вылазка, чтобы увидеться с Беном... А если бы тебя схватили? Смогла бы ты не выдать нас?

— Да, — отвечаю я сразу, не задумываясь. Я ведь не сказала о них Коулсону ничего такого, чего бы он уже не знал.

Нико, как всегда остро ощущающий любые нюансы мысли или чувства, все это замечает.

— Давай-ка признавайся, Рейн: какому еще риску ты нас подвергла?

Но я не могу рассказать ему о Коулсоне: слишком поздно.

— Рейн? — Нетерпеливый голос, который не ждет. — Скажи мне сейчас же: что это за риск?

Пан или пропал.

— Когда на меня напали, ко мне вернулась память, и я вынуждена была защищаться. Он... остался жив и все помнит.

— Имя, — требует Нико.

— Уэйн Бест, — тихо выдавливаю я, словно не хочу, чтобы меня услышали. Подписала ли я сейчас смертный приговор? И все же, так много умирает тех, кто этого не заслуживает; по мне, так Уэйн — далеко не лучший представитель рода человеческого.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — Он качает головой. — Как же я могу тебе доверять?

— Я сделаю все, чтобы проявить себя.

— В самом деле? — Он вздыхает. Неожиданно поворачивается и подается вперед, опирается руками о подлокотники моего стула и сверлит пристальным взглядом.

— Подумай, Рейн. Что ты можешь для нас сделать? Что можешь дать нам, чем доказать, что действительно готова на все. Чтобы я понял, что могу тебе доверять.

Я лихорадочно соображаю, пытаясь придумать что-нибудь, что докажет ему мою преданность. Образы и лица вихрем кружатся в голове, а потом...

Глаза мои расширяются, когда одно лицо задерживается.

— Ты что-то надумала. Скажи мне, — требует Нико приказным тоном. В памяти вспыхивает картинка из прошлого: кирпич... пальцы. Я внутренне содрогаюсь. Ему нужно подчиняться.

Каждое произносимое слово дается мне с трудом, с болью. Черта подведена. Выбор сделан.

— Я могу отдать вам доктора Лизандер.

Когда я ухожу, неуверенность и страх борются в душе с радостным волнением от того, что я завоевала доверие Нико.

А всего только и потребовалось — предложить сдать им доктора Лизандер.

Я стискиваю зубы. Она этого заслуживает. Это все из-за нее: зачистка была гнусным изобретением, если это можно так назвать. Во всем виновата она. Судьба Бена — тоже ее рук дело, пусть и не напрямую.

Нико кивает Катрану, который поднимается, когда я направляюсь к выходу.

— Сама доберусь, — вспыхиваю я, но Катран выходит за мной следом. Позади дома вижу машину и человека, который курит, прислонясь к ней. Он отворачивается, словно прячась. Я успеваю заметить: ничем не примечательное лицо, среднее телосложение, и все же есть в нем что-то знакомое. Откуда?

Мы идем через лес к мотоциклам. Я не обращаю внимания на Катрана, трогаюсь, но чем дальше мы едем, тем сильнее во мне растет гнев. Не проехав и полпути, я замедляю ход, жестом показываю остановиться. Чуть не швыряю мотоцикл на землю.

— Что с тобой? — спрашивает Катран.

— Ты рассказал Нико!

— Что рассказал?

— Что я ездила увидеться с Беном.

На лице его отражается удивление и обида.

— Я же обещал, что не расскажу, и не рассказал.

— Тогда откуда он знает?

— Нико все знает! — отвечает он нашей старой фразой, но без улыбки.

Я качаю головой, не понимая, как такое возможно.

И все же... то знакомое лицо возле дома, сейчас я вспомнила. Он был водителем фургона Эйдена? Может, вот откуда Нико узнал, может, это и не Катран. Но это еще не все...

— Как ты мог обсуждать меня с Нико за моей спиной, сказать ему, что я обуза? — Цежу слова сквозь зубы, руки стиснуты в кулаки. — Я стреляю лучше тебя! И так же хорошо управляюсь с ножами и...

— Да, Рейн. Никто не сомневается в твоих способностях. Против неподвижных мишеней ты лучшая.

— Что ты хочешь сказать?

— А ты не помнишь?

— Что?

Катран закатывает глаза.

— Я тебе покажу.

Он вытаскивает нож из ножен, спрятанных под курткой, и держит так, что он блестит серебром на бледном вечернем солнце. Не просто какой-то нож, тот самый нож. Водолазный нож, которым лордер много лет назад порезал ему лицо. Он закатывает рукав, приставляет лезвие к внутренней стороне руки.

— Что ты делаешь? Остановись!

Но слишком поздно — он проводит острием по коже. Лезвие врезается, оставляя за собой красную полосу выступившей крови. И это не просто капля. Кровь начинает струйкой бежать вниз по руке к ладони. Я ненавижу кровь. Ненавижу. Ее вид, запах, вкус. Подступает рвота, я пячусь, но не могу оторвать глаз от красного. Несколько капель стекают с его руки и как будто зависают в воздухе, потом падают на землю, и меня начинает выворачивать. Я делаю глубокие вдохи, чтобы меня не вырвало, наклоняюсь, в глазах начинает темнеть.

Катран протягивает ко мне руку, и я отшатываюсь. Он вздыхает, достает платок, вытирает руку и показывает мне:

— Это всего лишь царапина. Я в порядке. Видишь?

Я оборачиваюсь. Крови больше не видно, и дыхание мое постепенно выравнивается.

— Теперь понимаешь, Рейн? — тихо говорит Катран. — Почему ты не можешь быть с нами. Ты представляешь опасность для всех нас. Если ты так реагируешь на несколько капель крови, то что, по-твоему, делают бомбы и пули? Ты в любую минуту можешь расклеиться. А если мне придется приглядывать за тобой, другие окажутся под ударом.

— Я не понимаю. Я же помню атаки и кровь. — Я сглатываю и заставляю себя внутренне сконцентрироваться: громкие звуки, крики, бегущие люди. Но детали неясны: я не помню, что делала. Должно быть, я ранила людей, а потом заставила себя забыть, поэтому все так расплывчато. Мне становится не по себе. Неужели я и вправду кого-то убила?

— Во что же Нико играет? — размышляет Катран, разговаривая, похоже, сам с собой. — Он же должен понимать, что это невозможно. Почему так хочет, чтобы ты участвовала? Почему это так важно для него?

Потом, словно вспомнив, что я еще тут, он поворачивается, берет меня за руки.

— Рейн, просто пообещай мне подумать над этим. Подумать над тем, что было сегодня и раньше и бывает каждый раз, когда ты видишь кровь. Подумай над этим и вспомни. — Он замолкает, внимательно, твердо глядя мне в глаза. Я хочу отвести взгляд, но не могу. Не задумываясь, протягиваю руку и провожу пальцами по шраму, с удивлением сознавая: я делала так раньше.

Он отшатывается, как будто мои пальцы обжигают ему кожу. Садится на мотоцикл, я за ним следом. Всю оставшуюся дорогу до дома мысли мои в смятении. Неужели правда то, что он сказал? Неужели в нашем деле я полная неудачница?

Все внутри меня кричит: нет! Я прекрасно умею делать то, чему учил нас Нико. Я старалась быть лучшей во всем и часто становилась лучшей.

Это бессмысленно. Если то, что говорит Катран, правда, зачем тогда я вообще нужна Нико?

Отыскать меня было нелегким делом. И мне всегда было интересно, как он нашел меня после того, как мою память стерли. Если тот водитель фургона его шпион в ПБВ, то, возможно, этим путем. И оттуда же он, должно быть, узнал, что я ездила повидаться с Беном. Пусть моя память порой подводит меня, но одно я помню точно: Катран никогда не лжет. Если бы он сделал это, то так бы и сказал. Зачем было Нико прилагать

такие усилия, чтобы найти меня, если я так бесполезна? Он не мог знать наперед, кому меня отдадут, с кем я буду жить. И не мог предугадать, что я буду наблюдаться у доктора Лизандер.

Я стискиваю зубы. Ладно, боязнь крови — это серьезно, правда, но я преодолею ее силой воли. Если Нико верит в меня, я смогу.

Должна.

Как бы то ни было, заполучить доктора Лизандер для «Свободного Королевства» чего-то да стоит. И очень даже немало.

Позже тем вечером я пробую: острый кухонный нож, дрожащая рука. Всего одна капля крови... но нет, я не могу этого сделать. Не могу. В отчаянии швыряю нож, и он втыкается в стену.





ГЛАВА 37




— Кайла, постой! — слышится голос Кэма сзади, и в самое неподходящее время.

Я думаю, надо было сделать вид, что не слышу, но он еще чего доброго погонится за мной. Я разворачиваюсь.

— Да?

— Тебе разве не нужно на урок?

— Конечно, надо.

— Так ты идешь не в ту сторону.

Потоки школьников текут мимо нас в разных направлениях, спешат на первый урок вторника. Обеспечивая прикрытие, которого скоро не будет.

Я сосредоточиваюсь. Выдаю улыбку.

— Мне вначале нужно занести одну домашнюю работу. Проект по прикладному искусству. — Я выбираю предмет, который, как мне известно, он не посещает. —Увидимся позже. — Я спешу дальше, но он идет со мной. Я чертыхаюсь про себя.

— Все в порядке? — спрашивает он.

— Отлично. — Я улыбаюсь. — А как у тебя?

Он пожимает плечами. Опухоль у него на лице уже спала, синяки побледнели до светло- коричневого, но еще далеко не сошли. Бедный Кэм. Не возьмутся ли за него лордеры, когда узнают, что я не выполнила сделку? Я должна предупредить его.

Нет времени. Не сейчас.

Я останавливаюсь.

— Извини, мне нужно бежать, а то не успею вернуться. Увидимся позже?

— Хорошо.

Я припускаю по дорожке и направляюсь прямиком к художественному корпусу на случай, если он наблюдает. Потом мысленно пожимаю плечами. С чего бы ему? Но все равно не меняю направления до самой двери, потом ныряю за здание. И как раз успеваю к боковым воротам вслед за группой из сельскохозяйственного класса, направляющейся на школьный участок.

Для случайного наблюдателя — я догоняю свой класс. Но, отойдя настолько, что меня не видно со школьной территории, я возвращаюсь немного назад и выхожу на пешеходную тропу, а потом несусь по дороге.

Мне нужно спешить, но ноги плохо слушаются. Доктор Лизандер хочет поговорить со мной сегодня, вызнать мои секреты. Что ж, ей предстоит узнать самый большой из них, не так ли?

Живот скручивает. Нервы? Или чувство вины?

Нет! Она часть всей этой системы. Стирание памяти и все его последствия. Эмили. Бен. Я не могу жалеть ее. Не могу.

И не буду. Я должна показать им всем — Катрану, Нико, Тори и остальным, что я с ними в их борьбе против лордеров. Это и моя борьба тоже.

Конный трек грязный, в рытвинах, поэтому я не могу идти быстро. Она ждет, и я вижу ее раньше, чем она замечает меня. У нее красивая лошадь, но она не одна. Есть и другая, а на ней тот самый лордер, который охраняет ее в больнице.

Я испускаю мысленный стон. Нико говорил, что с нею, вероятно, кто-то будет, и я должна буду разделить их, а потом подать сигнал действовать.

Подойдя ближе, я машу рукой. Глаза лордера расширяются, когда он видит меня. Для него это сюрприз? Хорошо. Доктор Лизандер что-то говорит, и он, похоже, спорит с ней, потом кивает. Когда я подхожу, слезает с лошади.

— Чудесный день, не правда ли? — Она улыбается и выглядит по-другому. Ее темные волосы с несколькими седыми прядками распущены по плечам. Костюм для верховой езды подходит ей гораздо больше, чем белый халат, без которого я ее раньше никогда не видела. Тяжелых очков тоже нет. Контактные линзы? Или очки просто для солидности?

— Ты действительно умеешь ездить верхом?

– Да.

— Агент Левински любезно предложил тебе свою лошадь, но настаивает, что мы должны

ехать только шагом и не выпускать его из виду. Тебе нужна помощь?

Я качаю головой. Моя нога едва достает до стремени, но раз! — и я уже в седле. Конь перебирает ногами, и я чувствую его, чувствую седло. Проносятся воспоминания, быстрые и резкие. Лошади, но где, когда? Закрываю глаза, и вот я уже в каком-то другом месте и времени. Никаких деталей; это скорее ощущение, чем что-то еще. Ощущение радости! Скорости! Уверенности, что я в безопасности, что со мной ничего не случится, пока... что? Детская уверенность, которая не знает ничего о жизни.

— С тобой все в порядке. Кайла?

Я вздрагиваю, оглядываюсь, возвращаюсь в настоящее.

— Да, конечно. Как его зовут? — спрашиваю я, поглаживая конскую гриву.

— Джерико, — отвечает доктор Лизандер. — А это мой Хитклиф. — Она похлопывает свою лошадь по шее, та бьет копытом и фыркает.

Мы пускаем лошадей шагом по дорожке. Ее охранник держится сзади, как и обещал, но явно недоволен этим. Я уже чувствую, как он готовит целый доклад, который отправится прямиком к Коулсону. Мысленно встряхиваюсь. Сегодня это едва ли будет иметь значение, ведь так?

Мало-помалу мы начинаем двигаться немного быстрее. Я подгоняю Джерико коленями, чтобы увеличить расстояние между охранником и нами до того, как позову Катрана.

Она искоса поглядывает на меня.

— Эти пропавшие больничные записи о твоем друге Бене. Они не единственные, — говорит она, понизив голос. — Я тут кое-что проверила, есть и другие. Пробелы в данных о пациентах, и не только.

— А что еще?

— Есть и пропавшие врачи. — На лице ее написан ужас.

Я фыркаю про себя. Могу поспорить, один пропавший врач беспокоит ее куда больше, чем сотни Зачищенных.

— И что это значит? — спрашиваю я, а сама гадаю: могут ли пропавшие врачи быть в той же так называемой школе, что и Бен?

Она колеблется.

— В данный момент я могу лишь строить предположения, и все они не из приятных.

Я смотрю на нее и наконец задаю вопросы, которые уже некоторое время не дают мне покоя:

— Почему вы мне все это рассказываете? Почему не выдали меня, когда заподозрили, что я начала вспоминать? Зачем встретились со мной здесь? Я не понимаю.

— Частично, это любопытство. И я хочу знать, что пошло с тобой не так, чтобы предотвратить повторение подобного в будущем.

— И?

Она медлит в нерешительности, качает головой.

— Такая сентиментальность с моей стороны. Ты напоминаешь мне одну девушку, которую я знала в школе, много лет назад, — говорит она, и на лице у нее отражается печаль.

— А что с ней случилось?

— Она участвовала в волнениях, и ее поймали. Тогда другого выбора не было: ее казнили. — Доктор Лизандер оглядывается. — Ну, довольно твоих вопросов и прошлого. Наш охранник достаточно далеко от нас, Кайла, так что ты можешь расслабиться. Теперь твоя очередь. Расскажи мне все, как обещала. Что ты помнишь? Почему ты помнишь?

Я могла бы нажать на коммуникатор у себя на запястье, чтобы подать сигнал Катрану и закончить этот разговор еще до того, как он начнется. И все же... ее глаза. Такие пытливые. Единственное, что я могу для нее сделать, это правдиво ответить на ее вопросы. Может, ей удастся разобраться в том, в чем не могу разобраться я. Или это просто потому, что какая-то часть меня запрограммирована отвечать на ее вопросы? Нико был бы взбешен, но его здесь нет, и он не слышит.

— Я помню странные вещи: картинки, звуки, ощущения. Людей и места, связанные между собой и бессвязные. Это очень трудно объяснить. Вот, к примеру, когда я села на эту лошадь; ощущение, как она двигается, вызвало разные ассоциации и чувства из какого-то другого времени, но я не знаю, когда и где.

— Поразительно, — говорит доктор. — Все сканы и исследования, которые ты проходила перед выпиской из больницы, говорили, что все так, как и должно быть.

— По-настоящему это началось не тогда. Тогда не было ничего, кроме снов. А когда я вышла из больницы, ко мне начали приходить воспоминания. Поначалу отрывочно, по кусочкам.

— А потом?

Я медлю в нерешительности. Потом был Уэйн.

— Я подралась, и после этого воспоминания буквально нахлынули на меня. И это, — я показываю на свой «Лево», — теперь бесполезно. — Я кручу его, чтобы продемонстрировать.

— Я не понимаю, как такое возможно.

— Я тоже совершенно не понимаю. Но кое-что знаю. Я от рождения левша, не правша. В «Свободном Королевстве» я проходила какое-то обучение, какую-то подготовку, хотя точно не знаю какую. Но в результате я как будто разделилась надвое, и мои воспоминания поделены между ними: между правшой и левшой. Когда мне стирали память, то думали, что я правша, потому что тогда я была ею. Другая спряталась глубоко внутри.

— Интересно. Крайнее воздействие обстоятельств может иногда вызвать диссоциативное расстройство психики. По существу, раздвоение личности. — Она словно уходит в себя, размышляет. — Теоретически возможно вызвать такое раздвоение личности, чтобы одна личность сохранила воспоминания другой. Но только крайними методами: намеренной травмой или насилием над природой настолько серьезным, что раздвоение — единственный способ для личности выжить.

От ее слов у меня по спине бежит холодок. Какой травмы было бы достаточно, чтобы добиться этого? Сделал ли это со мной кирпич Нико?

— Но, Кайла, я не понимаю, для чего кому-то нужно было это делать.

— Чтобы часть меня пережила зачистку.

Доктор Лизандер устремляет на меня потрясенный взгляд. Я прямо вижу, как в голове у нее крутятся колесики, когда она обдумывает значение этого.

— На эту тему велись долгие споры, и ученые пришли к выводу, что такое невозможно. — Что-то еще отражается у нее на лице, в глазах. — Кайла, почему тебе стерли память? — мягко спрашивает она.

— Меня схватили лордеры. Разве этого нет в моем файле?

— Данные о тебе гласят, что тебя поймали во время террористической атаки. Ты была внесена в список как Джейн Доу, неустановленная личность.

Говоря это, она скептически вскидывает бровь.

— Джейн Доу? — потрясенно переспрашиваю я. — Но ведь при рождении всем делают анализ ДНК, разве нет?

— Согласно закону — да. Но иногда дети рождаются в каких-нибудь глухих местах, у родителей, которые ведут тихую жизнь, и они умудряются обойти закон.

От всей этой информации у меня голова идет кругом. Возможно ли, что лордеры не знали, кто я? Даже при том, что я была заявлена как пропавшая без вести? Не могу поверить, что они не следят за этим незаконным веб-сайтом. Но, может, это объясняет кое-что еще.

— Если они не знали, кто я, то откуда узнали мой возраст, можно стирать мне память или нет?

— Простой клеточный анализ очень точно определяет возраст, Кайла, что и было проделано согласно закону. Тебе еще не исполнилось шестнадцать, когда тебе провели зачистку.

— Нет, мне уже было шестнадцать, я знаю. Я помню дату своего рождения.

— Ты, должно быть, ошибаешься. Это надежный анализ. Но довольно отвлекаться. Вернемся к моему вопросу. Почему тебе стерли память? — спрашивает она снова, и я прихожу в замешательство.

— Не знаю. Я не помню, что произошло.

Она переводит взгляд на что-то сзади нас,

и глаза ее делаются большими. Я оборачиваюсь и вижу, что Катран повалил на землю ее охранника. Но я их еще не звала. Я хотела, чтобы мы сначала удалились от него. Что происходит?

И тут доктор Лизандер поворачивает в другую сторону и пускает свою лошадь в галоп. Я чертыхаюсь. Отвлеклась на ее вопросы! Нужно было схватить ее, сделать что-нибудь. Но не успеваю я погнаться за ней, как она останавливается, резко натянув поводья своего Хитклифа. Поднимает руки, показывая, что сдается. Почему? А потом я вижу впереди двух наших с оружием, направленным на Хитклифа. Рисковать своей лошадью она не хочет.

Сзади раздается сдавленный, булькающий звук, и я оборачиваюсь. Катран держит телохранителя, вывернув одну его руку за спину, но потом отпускает и отталкивает.

Вытирает нож о траву, а л ордер кулем валится на землю.

Красное.

Не одна капля крови, которую я пыталась выпустить себе вчера. Целое море. Все его горло в крови, и она пульсирует вместе с сердцем. Тело дергается, затихает, а я валюсь с лошади.





ГЛАВА 38




Во рту кисло, противно, а вокруг темнота. Я лежу на чем-то мягком. Голова как будто набита ватой. Где... что? Глаза открываются. Все расплывчато, но после того, как я несколько раз моргаю, картина проясняется.

Маленькая комнатушка. Закрытая дверь. Одно квадратное окно с решеткой. И я не одна. Доктор Лизандер стоит в нескольких шагах, смотрит сквозь решетку.

Я сажусь.

Услышав, она оборачивается.

— Все в порядке, Кайла? — спрашивает тихим, спокойным голосом.

Я в полном замешательстве.

— Что случилось? — спрашиваю я каким-то не своим голосом.

— Возможно, ты знаешь лучше меня. А может, и нет. Тебя, похоже, заперли тут вместе со мной.

Во рту отвратительный, кислый вкус. Одежда вся перепачкана. Грязь и... блевотина? От вони меня тошнит, и я делаю медленные, глубокие вдохи, пока тошнота не проходит.

— Здесь есть вода?

— Нет. — Она стучит в дверь. — Эй, кто-нибудь! Нам нужно воды. — Ее голос звучит с обычной спокойной уверенностью, которая здесь может не подействовать.

За дверью слышится какое-то бормотание. Через некоторое время голос:

— Отойдите от двери.

Дверь открывается, в нее заглядывает Тори.

— Ну и воняет тут. — Она морщит свой безупречный носик, смотрит на меня. — Это от тебя воняет!

За ней виден Катран, он сидит на стуле с пистолетом в руке. Я узнаю кабинет Нико. Значит, мы там, где я и думала, но почему я?

В душе поднимается волна страха. Возможно, Нико узнал о Коулсоне и считает меня предателем.

Катран чуть заметно качает головой, пока Тори дает доктору Лизандер бутылку воды. Его глаза говорят: молчи. Жди.

— Выпустите меня, — говорю я, но получается не громко и требовательно, а слабо и жалостливо.

Тори смеется.

— Это вряд ли. — Она уходит, ужасно довольная, и запирает дверь.

Доктор Лизандер делает несколько глотков, потом передает бутылку мне.

— Выпей все, а то после этого у тебя будет обезвоживание. — Она жестом указывает на мою перепачканную одежду.

Я пью, потом, отыскав чистый краешек рукава, смачиваю его и вытираю лицо. Что же до остального, это безнадежно. Я вздыхаю. В голове стучит. Что произошло? Пытаюсь сосредоточиться, думать, но в голове туман.

— Раньше я думала, что из тебя выйдет хороший врач, Кайла, но вижу, что ошибалась. У тебя всегда была боязнь крови?

— Нет! Я... —Я резко обрываю себя. Сейчас, когда она это сказала, все накатывает вновь. Я вижу лишь ее охранника и красное, красное, красное...

Целое море крови. Слезы подступают к глазам, меня начинает трясти. Столько крови. Забыть, не вспоминать, отогнать прочь...

Но Катран сказал, что я не должна забывать. Я должна помнить, я...

Катран. Он убил его. Перерезал горло и сделал это на моих глазах, почти говоря: вот, смотри. Зачем он убил его? Зачем так жестоко?

Боязнь крови делает бойца непригодным для борьбы.

— А можно побороть боязнь? — спрашиваю я.

— Конечно, хотя это нелегко. Самый действенный способ — систематическое снижение порога чувствительности, десенсибилизация, когда ты постоянно смотришь в лицо страху в контролируемой обстановке до тех пор, пока он не начнет терять свою власть над тобой. Так человека, который боится пауков, помещают в помещение с пауками снова и снова, при этом уча его расслабляться. Когда у тебя на глазах убьют еще пару десятков человек, твоя фобия пройдет.

Когда у тебя на глазах убьют еще пару десятков человек... От этих ее слов перед глазами все начинает кружиться, и я снова там. Мелькают картинки, как в устаревшем ЗБ-ужастике, где всякая жуть выпрыгивает на тебя вновь и вновь. Не оставляет в покое.

Взрывы, крики, кровь. Я обхватываю голову руками, съеживаюсь в комок, краем сознания отмечая, что доктор Лизандер зовет меня по имени, что ее рука на моем плече. Я дрожу и силюсь побороть приступ, крепко зажмуриваюсь, но он не проходит. Резкий свист, вспышка, взрыв. Полный автобус детей. Окровавленные руки колотят по окнам. И все опять повторяется сначала. Прокручивается снова и снова.

Бег по кругу... бесконечный повтор? С осознанием этого образы искажаются и превращаются во что-то плоское. Киноэкран. Я на стуле, не могу пошевелиться. Все те ужасы — не реальность. Я не была там, но вынуждена наблюдать: попытка снизить чувствительность, которая так и не удалась.

Я выпрямляюсь, открываю глаза. Возможно... я никогда никого не убивала. Может, просто не могла.

Время идет. Я избегаю взгляда доктора Лизан- дер. Она, должно быть, знает, что все это — моя вина, однако же ничего не говорит и не делает. Она погружена в себя, спокойная, сдержанная.

Настороженная и выжидающая.

Потом — звук подъезжающей машины. По другую сторону двери раздаются голоса, и меня пробирает озноб. Голос Нико. Только он мог приказать запереть меня. Почему?

Минуты идут, потом нашу дверь отпирает сам Нико.

— Ну, здравствуйте. Доктор Лизандер, полагаю? Вы желаете выйти? Время выпить чаю.

Он придерживает дверь, улыбается, словно гостеприимный хозяин желанному гостю. Поколебавшись, доктор переступает через порог, и Нико поворачивается, чтобы бросить ключи в ящик стола. Я уже начинаю думать, что он оставит меня без внимания, но, пригласив доктора сесть за стол, Нико поворачивается ко мне.

— И что у нас тут? — Он морщит нос. — Ох, дорогое дитя. Пожалуй... да. Думаю, ты составишь нам компанию, но сначала тебе нужно немножко помыться.

Он поворачивается к Тори.

— Отведи ее помыться и найди какую-нибудь одежду, пожалуйста, потом приведешь сюда.

Она выталкивает меня через дверь и тащит вокруг дома. У меня мелькает мысль: бежать! Но дом охраняют: Катран и еще двое с оружием. В честь присутствия доктора Лизандер, без сомнения.

— Жди, — бросает Тори, уходит за угол, и я слышу, как журчит вода. Она возвращается с ведром и выливает ледяную воду мне на голову. Я кашляю и отплевываюсь. Она отходит назад, раздумывает.

— Нет, маловато. — Еще раз окатывает меня из ведра и оставляет, дрожащую, а сама идет в дом. Возвращается через минуту.

— Надень это, — приказывает она и бросает мне джинсы и толстовку. Я поднимаю глаза: охрана смотрит. Катран кашляет, бросает на них многозначительный взгляд, и они отворачиваются.

Трясущимися руками я стягиваю с себя мокрую одежду. Голова кружится. Когда я наклоняюсь, чтобы натянуть джинсы, в глазах начинает темнеть, и я чуть не падаю. Натягивая кофту через голову, трясусь так сильно, что никак не могу попасть в рукава, пока Тори не помогает, нетерпеливо дернув. Двое охранников все еще стоят, отвернувшись, но не Катран. Он смотрит мне прямо в глаза, взгляд спокойный, ровный, говорящий что-то. Что?

— Пошли, — отрывисто бросает Тори, с отвращением отшвырнув ногой мою одежду. — Нико ждет. — Она улыбается, и по коже у меня бегут мурашки. Я вхожу вслед за ней в дом. Внутри не намного теплее, чем на улице, и меня колотит от холода и страха.

В кабинете Нико появился дополнительный стул.

— А вот и ты, — говорит он. — Присаживайся, Кайла.

Тори мешкает в дверях.

— Иди, — приказывает Нико, и она выскакивает за дверь и прикрывает ее за собой, но я все же успеваю заметить выражение ее лица: сильнейшее раздражение.

— Чаю, Кайла? — спрашивает Нико, держа чайник в одной руке.

— Д-да, пожалуйста, — бормочу я. Зубы стучат, несмотря на все попытки взять себя в руки.

— Ах, бедняжка. Боюсь, у нас здесь нет горячей воды, — обращается он к доктору Лизан- дер. — Но мы справляемся, как можем.

Он наливает чай в чашку и передает ее мне. Я крепко сжимаю ладонями теплые бока. Нико выходит из кабинета и через минуту возвращается с одеялом, набрасывает его мне на плечи.

— Не могу позволить тебе замерзнуть до смерти, пока мы не решим, что с тобой делать.

Доктор Лизандер сидит, скрестив ноги, в руке чашка чая. Все в той же одежде, разумеется, но снова держится как в больнице. Как если бы на ней был белый халат. Спокойная, внимательная, наблюдающая.

— Может, пора вам сказать мне, что все это значит? — спрашивает она, приподняв бровь, словно обращается к нарушившему правила пациенту.

— Угоститесь вначале печеньем. — Он открывает коробку, протягивает мне, но я мотаю головой. В желудке пусто, но, кроме чая, я ничего не смогу проглотить.

Наконец Нико допивает чай с горсткой шоколадного печенья и откидывается на спинку стула.

— Вы, возможно, слышали о «Свободном Королевстве»? Вероятно, вам больше знакомо название АПТ, антиправительственные террористы — так называют нас лордеры.

Она слегка склоняет голову набок.

— Время от времени.

— Сегодня вы удостоились чести приглашения помочь нашему делу. Низвергнуть гнусных лордеров, которые душат нашу молодежь и все прочее в нашей великой стране.

Она вскидывает бровь.

Нико смотрит на меня:

— Возьмите, к примеру, это бедное дитя. Взгляните на нее, дрожащую, потерянную и одинокую. Правительство стерло ей память, и она не в состоянии отличить друзей от врагов. Она не в состоянии самостоятельно думать. Ею так легко манипулировать, направлять на любые цели. Главным образом цели лордеров, но мы тоже можем это делать. Что же будет с нею дальше? Какое будущее может предложить ей эта страна?

Живущий во мне дух неповиновения возмущается и кричит. Так вот что он думает, вот что он сделал? Использовал меня в своих целях и теперь считает отработанным материалом, который можно выбросить? Но все остальные мои чувства оцепенели от холода. Одно знаю точно: если я сейчас выскажу Нико все, что думаю, это будет последнее, что я сделаю в своей жизни.

— Странные вопросы вы мне задаете, — отвечает доктор Лизандер. — Ее будущее? Но, заставив ее участвовать в сегодняшнем... действе, вы уничтожили его. Все равно что спичку задули.

— Тогда можно покончить с этим прямо сейчас, — говорит Нико и выдвигает ящик своего стола. Достает пистолет. Проверяет барабан. Улыбается. Небрежно поднимает его, снимает с предохранителя. Нацеливает мне в голову.

Ужас, горячий, реальный, накрывает меня с головой. И все ж... нет. Нико ни за что не застрелит меня здесь. Он не любит беспорядка. Он велит оттащить меня в лес и пристрелить там, если таков его план.

— Не надо, — охает доктор Лизандер, — пожалуйста.

Он удивленно вскидывает бровь, хмурится:

— Почему?

Она как будто смущена вопросом:

— Я врач, поклявшийся защищать жизнь. Она — моя пациентка.

Нико криво улыбается:

— Нет, дело не в этом, не так ли, доктор Лизандер? Все написано у вас на лице. Она вам не безразлична, я же вижу. Эта негодница, — говорит он и улыбается мне нежно, как щенку, шкодливому, но все равно любимому, — для вас как дочь, которой у вас никогда не было. Вам не все равно, как и мне. И в этом, доктор Лизандер, все дело. — Он опускает пистолет. — Теперь можешь идти, Кайла.

— Что...

Он снова выдвигает ящик, кладет пистолет на место и вытаскивает что-то еще.

— Вот. — Бросает мне мое школьное удостоверение через стол. — Я позаботился, чтобы ты была на всех уроках. Иди, а то опоздаешь домой и понадобятся объяснения.

Я встаю, ничего не понимая, перевожу взгляд с Нико на доктора Лизандер. Ее самообладание лишь ненадолго дало трещину, когда Нико держал пистолет. Она не боится крови. Я уверена, что ей приходилось видеть и кое-что похуже огнестрельных ран, хотя, возможно, и не вблизи.

Я делаю шаг к двери, пошатываясь от открытия: я ей небезразлична.

— Почему, Кайла? Спроси себя: почему? — мягко говорит доктор Лизандер мне вслед, когда я выхожу и закрываю дверь.

Все, что произошло сегодня, — это часть какой-то игры, затеянной Нико. Это все он со своими играми. Игры внутри игр. Скрытые значения и манипулирования. Он мастер, и ему что-то нужно от доктора Лизандер, это-то мне ясно. Но мне почему-то кажется, что она достойный противник.

Тори лежит на одном из тюфяков на полу, заложив руки за голову. Смеется.

— Что с тобой? — спрашиваю я.

— Видела бы ты свое лицо! «Отпустите меня», — передразнивает она умоляющим трагическим шепотом.

— Тебе это доставило ужасное удовольствие.

Она садится.

— Может быть. Но у меня была причина поквитаться с тобой. Ты и Бен, — говорит она. — Но теперь мы квиты, снова друзья? — Она протягивает руку, но я игнорирую ее и выскакиваю из дома. Ее смех несется мне вслед.

Я иду в лес, и на меня накатывает страх. А вдруг Нико просто притворился, что отпускает меня? Что просто решил убить меня в другом месте, чтобы я не испачкала кровью его кабинет. Что пошлет их вслед за мной. Но за мной идет только Катран, оружия не видно. Впрочем, оно ему и не понадобится, если у него такие инструкции.

— Рейн? — окликает он. Я не отвечаю. — Значит, будешь молчать? — спрашивает он минутой позже.

Я пожимаю плечами.

— На что конкретно ты злишься?

— Я так замерзла, изголодалась и устала, что у меня нет сил даже злиться, — отвечаю я и прислоняюсь к дереву.

— Я не мог тебе сказать, — говорит он. — Прости.

— Чего именно ты не мог сказать? Что вам не требовался мой сигнал? Что меня тоже возьмут в плен? Что этот мой плен — просто обман? Что?

— Все это. Если бы ты была в курсе, Нико бы понял. Ты же его знаешь.

Я пожимаю плечами, но да. Он все видит.

— Ты должна знать, что я ни за что не согласился бы на такое, будь это все по-настоящему.

— Правда? После того что ты сегодня сделал, думаю, ты способен на все.

Боль в глазах Катрана непритворная. Он протягивает ко мне руку, но я вздрагиваю, отшатываюсь. Эта рука держала нож, провела им по горлу. Убила человека.

— Тебе обязательно было убивать его? — спрашиваю я.

— Рейн, он же лордер, враг. Не считая того, что он видел нас й мог опознать тебя, да: я должен был убить его. Мы ведем войну. Люди умирают. — Он качает головой, и в глазах у него нет ничего, что говорило бы о сожалении или раскаянии. Он просто отпихнул его, когда его кровь потекла на землю, как какой-то мусор.

Горло опять сдавливает.

— Отвези меня домой, — шепчу я.

— Пошли.

Нам приходится ехать на одном мотоцикле, поскольку мой возле дома. Он сажает меня сзади. Мы сидим близко, и я жажду его тепла, но расстояние между нами как отсюда до Луны.

Тем вечером ни горячая ванна, ни ужин не в состоянии рассеять холод у меня внутри. Одеяло укутывает меня до самого носа, и радиатор в моей комнате работает на всю катушку, но я все равно дрожу.

День прокручивается у меня в голове снова и снова. Мне так хочется прогнать все это, вернуться назад, забыть, и все же...

Если я сделаю это, то как смогу жить дальше? Я должна помнить, должна понять почему. Должна посмотреть в лицо страху и увидеть, что оттуда смотрит на меня.

Так много всего требует моего внимания, но одно повторяется в голове снова и снова: «почему доктора Лизандер. Она не тратит попусту ни слова, ни мысли, говорит то, что важно. Это «почему» кружит у меня в голове, ищет, где обосноваться. Я начинаю засыпать, измученная настолько, что и тело, и сознание покачиваются в ровном ритме, как во время бега или езды верхом на лошади по полям.

Почему?

Я кричу и кричу, пока дверь не открывается и свет из коридора не падает в комнату.

— Милая, что такое? — Папа садится на край кровати. Сначала я просто плачу, но потом показываю вниз.

— Что там?

— Я что-то слышала. Там кто-то есть, — шепчу я.

— Где?

— Под кроватью.

— Ох, дорогая. Я посмотрю.

— Будь осторожен!

— Не волнуйся, буду. — Он отыскивает в шкафу наш особый фонарик для охоты на чудовищ. Наклоняется, светит под кровать, водит фонариком туда-сюда. Поднимает глаза.

— Я все тщательно проверил. Никаких чудовищ.

— Но я же слышала! Слышала!

— Там никого нет, точно тебе говорю. — Он все еще сидит на полу на корточках, лицо задумчивое. — Знаешь, лучший способ убедиться, это посмотреть самой.

Я мотаю головой, но мало-помалу он убеждает меня вылезти из-под одеяла:

— Посмотри, Люси, и тогда будешь знать наверняка. Взгляни в лицо своему страху, и он перестанет быть таким пугающим.

Дрожа, я опускаюсь на колени и свечу фонариком под кроватью. Пара туфель, пропавшая книжка.

Никаких чудищ.





ГЛАВА 39




Когда я просыпаюсь, еще темно. Я цепляюсь за свой сон, стараюсь сохранить в памяти то, что Люси чувствовала со своим папой. Знаю, он был, хотя черты его лица в моих снах никогда не бывают ясными.

Для Люси, ребенка, которым я была тогда, много лет назад, не существовало таких чудищ, с которыми ее папа не мог бы справиться. Воспоминание или всего лишь плод фантазии? Нет. Все во мне говорит, что это было. Но чем дальше отступает сон, тем быстрее оно ускользает.

И все же, если я пытаюсь вспомнить что-то о Люси, то не могу. Я знаю некоторые вещи, факты, и один из них — день ее рождения, который был всего несколько недель назад. Что бы ни говорила доктор Лизандер об определении возраста посредством клеточного анализа, я уверена, что они ошиблись: мой день рождения третьего ноября. Но чувства или лица? Ничего.

Люси должна была исчезнуть навсегда.

По выражению доктора, меня расслоили, раздвоили — Люси и Рейн, — и Рейн спряталась, когда Люси стерли память. Так откуда же эти сны?

И потом еще это «почему» доктора Лизандер. Я заставляю себя вернуться ко вчерашнему, ко всему, что было сказано. Перед тем как нас схватили, я раскрыла ей свои секреты. Так, как понимаю их.

И тем, за что она ухватилась тогда, было: почему мне стерли память?

Это ли самое «почему» она прокричала мне вслед, когда я уходила?

Я тяну за нити памяти, пытаюсь следовать по ним, но они — запутанный клубок. Лор- деры стерли мне память, потому что поймали меня, — это просто. Я этого не помню. Либо воспоминание об этом стерлось, либо запрятано так глубоко, что я не могу его отыскать. Так или иначе — не важно. Я не знаю, что случилось.

Но, возможно, своим вопросом она подразумевала не это, а, к примеру, что привело меня в то место. Ну, Нико, разумеется. Если бы я не состояла в «Свободном Королевстве», меня бы никогда не зачистили. Но мы все идем на этот риск. Как бы там ни было в прошлом, в этот раз я сама выбрала свой путь: не выполнять сделку с Коулсоном и противостоять лордерам.

И все-таки есть в этом «почему» доктора Лизандер нечто такое, что не дает покоя, как ноющий зуб. Его нужно вырвать, и ты это знаешь, но заставить себя пойти к стоматологу не можешь.

И более того. Даже там, у Нико в заключении, находясь в опаснейшем из положений, в которое попала из-за меня, она все равно пытается мне помочь?

Внизу ждет сюрприз: мама с отцом завтракают вместе.

— Как-то ты рано поднялась сегодня, — говорит мама.

— Угу. Проснулась и больше уже не смогла уснуть.

Я наливаю себе чаю, сажусь. Чуть позже спускается Эми, взвизгивает от радости и обнимает отца. Она как Люси и ее папа, и в глубине души я ей немножко завидую. Эми после зачистки обрела семью со своими приемными родителями. Особенно она близка с отцом. Со мной он всегда был странным: порой милым, порой холодным и суровым. Что-то в отношениях отца и Эми не дает мне покоя.

Мама суетится на кухне, вот только отца ее взгляд старательно обходит. Отец слушает болтовню Эми, но смотрит на меня. Внимательный, оценивающий, даже любопытный, но сдержанный, и это на него не похоже. Что-то щелкает у меня в голове. Быть может, я все неправильно поняла.

Наверху я, постучав, вхожу к Эми. Она носится туда-сюда, бросает вещи в сумку.

— Эми, помнишь тот день, когда нашла мои рисунки? Больницы и персонала. Ты рассказывала об этом отцу?

У нее виноватое лицо.

— Прости, он позвонил, и да, я ему рассказала. Он попросил меня присмотреть за тобой, чтобы ты не попала ни в какие неприятности. Тебе здорово влетело от него?

— Нет, нет, все нормально, — отвечаю я, потому что не хочу, чтобы она опять побежала к нему.

— А маме? Маме ты рассказывала?

Она хмурит лоб:

— Нет вроде бы. А что?

— Ничего. Забудь.

Я возвращаюсь в свою комнату и причесываюсь, глядя невидящими глазами в зеркало.

Итак, я все же неправильно все поняла. Я думала, это не мог быть он, потому что его не было дома. Мне и в голову не пришло, что Эми выболтала ему все по телефону.

Значит, это отец пошел к лордерам. Это из-за него нас с Кэмом схватили в тот день. Бедная мама. Мне хочется побежать вниз и обнять ее, извиниться за то, что я отгородилась от нее.

Но теперь уже слишком поздно. Рубикон перейден. Доктор Лизандер в плену из-за меня, а ее охранник мертв. Я уже больше не могу впустить маму в свою жизнь. Я выбрала свой путь, и назад дороги нет.

Но если я так ошиблась насчет мамы, то в чем еще я могла ошибиться?

Почему я была зачищена?

— Эми, Кайла, — кричит мама снизу. — Джазз приехал.

На дороге, на выезде из деревни, нас ждет «пробка». Продвигаясь с черепашьей скоростью, мы наконец добираемся до причины ее возникновения. Там «Скорая» и несколько л ордеров. Дорога в одну сторону блокирована, один из лордеров регулирует движение, и мы ждем своей очереди, чтобы проехать. На земле лежит что-то, накрытое простыней. И обгоревший белый фургон, врезавшийся в дерево. Внутри у меня все холодеет, потому что я знаю, что на нем написано, хотя надпись уцелела не полностью.

«Бест. Строительные работы».

В обеденный перерыв я проскальзываю в кабинет Нико. Он запирает дверь.

— Рейн! — Он улыбается во весь рот. Словно безумно рад меня видеть, и обнимает. Я не отвечаю на объятие.

Он отпускает меня.

— А. Ты расстроена из-за вчерашней маленькой шарады? Извини, Рейн. Все ради дела, да? — говорит он и толкает меня на стул. — Сегодня мой последний день здесь.

— В школе? — удивленно спрашиваю я.

— Слишком много всего затевается, чтобы тратить тут время. — Он подмигивает. — Между нами, сегодня один из моих родственников заболеет, и мне придется уехать.

— Как доктор Лизандер? — спрашиваю я, потому что не могу не спросить. — Что с ней будет?

— Она поразительная женщина, — отвечает Нико. — Такая сила характера.

Больше он ничего не добавляет. Возможно, ему не удалось получить от нее то, чего он хотел. Неужели он что-то с ней сделал?

Мои мысли, должно быть, отражаются у меня на лице.

— Рейн, помни: она враг. Хотя пока ей ничего не грозит. Но хватит о ней, нам нужно поговорить о том, что будет в Чекерсе. Если твоя приемная мать не сделает как нужно и не скажет правду, что тогда?

— Ты говорил, есть еще один план. Какой?

— Ты, моя дорогая, и есть этот план. План «Б».

— Что ты имеешь в виду?

— Либо она скажет миру правду, либо умрет. И это должно транслироваться в прямом эфире на всю страну.

Я ошеломленно таращусь на него:

— Я — план «Б»... Я? Это должна сделать я?

— Другого пути нет. Только вы со своей семьей будете присутствовать на той церемонии. И вместе поедете в государственной машине, как премьер-министр, — они не проверяются. Ты единственная, кто сможет пронести туда оружие.

Я начинаю паниковать. Мне? Кого-то убить? И не просто кого-то... но маму?

— Нико, я...

— Ты единственная, кто может это сделать, Рейн. Единственная, кто может остановить лордеров. Свобода, вот она, в твоих руках. Возьми ее!

— Но я...

— Не волнуйся. Ты меня не подведешь. — Он говорит это с полной уверенностью, буравя меня взглядом. Взглядом, которому нужно подчиняться. Если Нико говорит, что я должна это сделать, значит, я могу это сделать, и только так.

Но где-то в глубине души, за этим ужасом, что-то таится. Что привело меня сюда сегодня? За всем стоит то самое «почему».

— Могу я задать вопрос? — говорю я, набравшись смелости. — Ты скажешь мне правду?

Он заметно напрягается.

— Ты подразумеваешь, что я не всегда говорю правду. — В голосе слышны угрожающие нотки. — Ты бы уже должна знать меня лучше. Я, может, не отвечаю на всякое праздное любопытство, но когда отвечаю, это всегда правда.

И все же правда Нико не всегда та же, что у других людей.

Но потом он улыбается:

— Ты, дорогая девочка, после вчерашнего трофея можешь задать мне любой вопрос, и я отвечу.

Я натужно сглатываю:

— Почему я была зачищена?

— Ты сама знаешь.

— Разве?

— Или, по крайней мере, знала. Ну же, подумай сама. Мы защитили часть твоего «я» от Зачистки, не так ли? Все больше и больше твоих воспоминаний возвращается.

И еще один вопрос выходит на первый план у меня в голове, словно всегда был там: зачем

готовить меня к Зачистке, если с самого начала не задумывалось, что я должна быть Зачищенной? Значит, вот что имела в виду доктор Лизан- дер, когда спрашивала почему?

— Что такое? — спрашивает Нико.

— Так было задумано с самого начала — стереть мне память. И меня поймали вовсе не потому, что мне не повезло.

Он склоняет голову набок.

— Браво, Рейн. Ты вспомнила.

Я отшатываюсь. Ужас и потрясение преодолевают страх настолько, что я не пытаюсь их спрятать:

— Но зачем?

— Нам нужно было показать лордерам, что они могут потерпеть неудачу; что мы можем их провести. Что в любом месте, в любое время, когда меньше всего будут этого ожидать, они могут оказаться уязвимы.

— Но как ты мог сделать такое со мной?

— Ну, ну, Рейн, ты согласилась на этот план. И твои родители тоже. Они отдали тебя нам для дела, для этой цели.

— Нет, — шепчу я, — нет, они не могли.

— Могли и сделали это. Твой настоящий отец был членом «Свободного Королевства». Он понимал, что в этой стране, управляемой лордерами, у его ребенка, как и у других детей, нет будущего. — Лицо его преисполнено сочувствия. — Ты просила правды, и вот она, правда.

Я закрываю глаза, отгораживаясь от лица и слов Нико, и вызываю в памяти сегодняшний

сон. Тот человек так бы не поступил. Он не отдал бы свою дочь Нико. Ни за что.

Я вновь открываю глаза, на этот раз старательно пряча неверие. Нико кладет руки мне на плечи.

— Ты сама сделала этот выбор, и это правильный выбор. Ты не понаслышке знаешь, что лордеров и Зачистку нужно остановить.

— Их нужно остановить, — шепчу я, и мне не приходится изображать убежденность. Правда — это свобода, свобода — это правда.

— Ты не подведешь меня. — Он наклоняется и целует меня в лоб. — И не забывай, что они сделали с Беном.

На меня накатывает волна старой боли. На меня навалилось столько всего, что немного оттеснило Бена.

— Знаешь, он тоже был на нашей стороне, — говорит Нико. — И он хотел бы, чтобы ты сражалась в этой борьбе и за него тоже.

Нико выставляет меня из своего кабинета, и смысл его слов по-настоящему доходит до меня, только когда я выхожу из школы в ноябрьский день.

Бен был на стороне «Свободного Королевства»? Нико мог знать это, только если сам вербовал Бена. Мои руки сжимаются в кулаки. Я всегда задавалась еще одним почему. Почему Бен вдруг решил избавиться от своего «Лево» и почему вообще собирался вступить в «Свободное Королевство»? Ответ может быть только один: Нико.

Он завербовал и других из нашей школы, но почему именно Бена? Зачищенные — не идеальные новобранцы: они не умеют хранить тайны и, не считая Тори, избегают любого насилия. Бен мог стать объектом внимания Нико только из-за меня.

Той ночью сон не идет ко мне. Волны ярости прокатываются по телу, пульсируя в сердце, в жилах, из-за всего того, что Нико сделал со мной. С Беном. У ярости нет выхода, поэтому она растет.

Но первопричина всего по-прежнему лор- деры. Они, с их Зачисткой, — по-прежнему главный враг. Это по их вине все это случилось со мной. Они стерли память Бена и забрали его. Они по-прежнему — главная мишень. Нико подождет.

Я вздрагиваю от жужжания на запястье: коммуникатор Нико, как будто он слушал мои мысли и поджидал нужного момента. После секундного колебания нажимаю кнопку.

— Да? — отзываюсь шепотом.

— Это Катран. Подберешь меня на мотоцикле через час. — Он дает отбой.





ГЛАВА 40




Я тихонько выскальзываю из дома в темноту, выхожу на дорогу. Так много мыслей, тайн, вопросов роится в голове, что я почти не замечаю расстояния. Что означает эта встреча? Может, Нико решил, что я представляю слишком большую опасность, и отправил Катрана ликвидировать меня? К горлу подкатывает ком, когда я думаю о том, что сделал Катран и кем это делает его — обычным убийцей.

Но тогда, в моей прошлой жизни, именно Катран обнимал и успокаивал меня, когда я кричала от ужаса во сне. Катран верит всем сердцем и душой, что то, что он делает, поможет одолеть лордеров и сделать нашу жизнь лучше.

Я настолько погружена в свои мысли, что чуть не натыкаюсь на него.

— Привет.

— Смотри, куда идешь, — шипит он. — И ходи по тише, а то тебя за милю слышно.

— Не ври. Что случилось?

— Меня послал Нико.

При упоминании его имени в душе снова вспыхивает гнев, и я крепко сжимаю кулаки.

— Зачем?

— Чтобы я дал тебе кое-что, но я не хочу тебе это отдавать. — Катран достает из кармана маленький пистолет, который поблескивает в лунном свете. Он собирается убить меня. Я делаю шаг назад.

Он смеется.

— Видела бы ты свое лицо. Идиотка. Это для плана «Б» Нико — чтобы ты могла убить свою мать. Но кого ты обманываешь? У тебя для этого кишка тонка. Брось все это и беги, пока еще не поздно.

Я протягиваю руку, приказывая ей не дрожать. Катран поднимает пистолет, словно чтобы взвести курок.

— Видишь, Рейн? Нажимаешь вот на эту штуку. С близкого расстояния. Всего один выстрел, но его достаточно, чтобы разорвать ткани, мышцы. И кровь, Рейн, море красной, теплой крови. Она забрызгает тебя всю.

Желудок скручивает, и я силюсь не представлять то, что он описывает. Держать руку твердо.

Он чертыхается себе под нос, и гнев на его лице сменяется чем-то более мягким.

— Рейн, прошу тебя. Подумай хорошенько. Если тебе удастся нажать на курок, что будет с тобой? Ты будешь мертва через пару секунд.

— Дай его мне. Быстрее.

Катран опускает пистолет на мою ладонь. Качает головой. Показывает мне, как он действует, на этот раз как следует: короткий ствол, держатель, который пристегивается к руке, чтобы спрятать. Специальный пластиковый корпус, который должен защитить от обнаружения общими детекторами. Только с близкого расстояния. С этим никаких проблем, поскольку я буду рядом с мамой, наготове, на случай, если она не произнесет свою речь так, как хочет Нико.

— Еще Нико просил меня убедиться, что ты на нашей стороне. Что его встревожило?

— Я кое о чем догадалась и по глупости сказала ему об этом.

— О? О чем же?

— А можно вначале у тебя спросить?

— Спрашивай, только не обещаю, что отвечу.

— Как лордеры схватили меня? Что произошло, что мне, в конце концов, стерли память?

Катран застывает, и я начинаю думать, что он не ответит. Потом он вздыхает, ерошит рукой волосы, как делает всегда, когда волнуется. Почему я помню мелочи, подобные этой, и не помню то, что важно?

— Честно? Не знаю. Был налет на склад оружия лордеров, но меня там не было. Должен был пойти, но в последнюю минуту Нико отослал меня с каким-то дурацким поручением. Я так разозлился! А когда вернулся... — Он качает головой. —Я слышал, там была засада. Они откуда-то узнали, что мы придем. Тебя и еще несколько несовершеннолетних схватили, предположительно стерли память. А меня не было рядом, чтобы защитить тебя! До тех пор, как недавно встретил тебя здесь, я не знал, что с тобой стало.

Я потрясенно смотрю на него. Так много напрасно загубленных жизней.

— Ты не виноват. Кроме того, что бы ты сделал, если бы даже и был там? Только сам бы погиб.

— Может быть, не знаю, — отвечает он. И правда, Катран всегда казался непобедимым, и кто знает? Окажись он там, может, все вышло бы по-другому. Не потому ли его отослали в другое место?

— Это не твоя вина, но я знаю чья.

— Лордеров.

— Да, они сделали грязную работу, но кто все это придумал?

— Что ты имеешь в виду?

— Послушай. То, о чем я сегодня догадалась, это что мне с самого начала была уготована эта участь. Меня поймали вовсе не случайно. Меня к этому готовили, и это всегда было в планах Нико.

— Нет, не может быть. Даже если бы все это было правдой, как же остальные? Не ценой же стольких жизней. Нет!

— Ну, не мог же он просто взять и передать меня лордерам, мол, вот, пожалуйста, это наш подопытный кролик, сотрите ей память.

Катран сжимает кулаки.

— Если это правда, я убью его.

— Это правда, он сам мне сказал. Но как же быть со «Свободным Королевством» и всем тем, за что ты борешься?

Глаза у него дикие.

— Как я могу продолжать, как будто ничего об этом не знаю? Как могу ему доверять?

— Просто: не доверяй ему. Я не доверяю. Но это не меняет того, что мы с Нико хотим одного и того же: низвергнуть лордеров. — Я слышу свои слова как бы со стороны и ненавижу себя за то, что защищаю Нико, когда вина за случившееся со мной, с Беном целиком и полностью лежит на нем. Но именно лорд еры стерли память Бену; именно они сделали его таким, каким он стал сейчас. — Но когда лордеров не станет... — продолжаю я и пожимаю плечами. Потом это уже будет другая история. Теперь, когда Катран знает, Нико просто так не отвертится.

— Когда их не станет, — повторяет Катран, и в его глазах я вижу смерть Нико.

— Как думаешь, это реально? Нам действительно по силам одолеть лордеров?

— Да. В этот раз у нас все получится. Мы организованы, как никогда раньше.

— Правда?

— Все готово. Все спланировано. Скоординированные атаки произойдут по всей стране. Будут и убийства ключевых персон, и все именно в ту минуту, когда был подписан договор, положивший начало Центральной Коалиции и захвату ею страны. Но нам по-прежнему нужна широкая поддержка. Без нее... — Он качает головой.

Без нее мы в конечном итоге потерпим поражение.

— Нам нужна мамина речь, чтобы она сказала правду. Но если не скажет, что тогда?

Он разворачивает меня, берет за плечи. Напряженно заглядывает в глаза.

— Нико говорит о плане «Б». Вырезать сердце у лордеров, убив дочь их героя; показать, что никто не в безопасности, что они уязвимы везде. Но не делай этого, Рейн. Спаси себя.

Я сглатываю.

— Лордеры должны быть свергнуты. То, что я вспомнила о Нико, этого не меняет.

Темные глаза Катрана умоляют меня передумать. Не задумываясь, я протягиваю руку, как делала раньше, и легонько дотрагиваюсь до шрама у него на лице. Его почему. В этот раз он не отстраняется.

— Катран, ты был прав, когда сказал, что мне нужно знать, что произошло со мной и почему. Все.

— Ты это серьезно?

— Да. Нико утверждает, что мои родители сами отдали меня ему. Я хочу знать. Мне необходимо знать правду.

— У меня есть кое-что для тебя, — говорит он. — Но только если ты уверена. Ты действительно хочешь вспомнить, что бы там ни было?

— Да, уверена.

Он просовывает руку под рубашку, тянет из-за пазухи кожаный шнурок, висящий на шее. Когда он вытаскивает его из-под одежды, я вижу, что на шнурке что-то висит.

— Что это?

Он снимает шнурок с шеи и протягивает мне.

— Это то, что ты отдала мне когда-то.

Видно плохо, и я на ощупь изучаю вещь, еще теплую от его кожи. Вырезанная из дерева, несколько сантиметров длиной. Ладья, и не просто какая-то ладья, но та самая ладья. Моя ладья. Папина. Мои пальцы помнят ее. Я резко втягиваю воздух.

— Ты ее помнишь?

— Кажется, да. Это что-то из моего детства. Но я не понимаю. Зачем я отдала ее тебе?

— Тебя страшно мучили ночные кошмары. Ты сказала, что хотя и не хочешь совсем потерять себя прежнюю, но и хранить эту память больше не можешь. Ты должна отпустить прошлое, забыть его. Оно как-то связано с этой фигуркой. Ты попросила меня избавиться от нее вместо тебя, потому что у тебя не поднималась рука. Но я сохранил ее, Рейн. Сохранил для себя частичку тебя. Той, которой ты была. Может, она поможет тебе вспомнить.

Я в изумлении смотрю на Катрана. Он хранил что-то, принадлежавшее мне, у своего сердца?

— Спасибо. —Я надеваю шнурок на шею, под одежду. Какой-то непонятный трепет охватывает меня от прикосновения фигурки к моей коже.

— Пора, — говорит Катран, но не двигается, и я тоже.

— Береги себя завтра, — шепчу я. — Славной тебе битвы. — В голове звучит эхо слов Нико: «... и славной смерти».

По спине пробегает холодок.

— С нами все будет хорошо, — отзывается Катран. Медленно, неуверенно он протягивает руки. Жестокие руки убийцы; нежные руки, которые утешают и защищают.

Я шагаю к нему, и он привлекает меня к себе. Его сердце неистово бьется в груди.

— Ступай, — говорит он мне в ухо и слегка отталкивает. — Ив этот раз постарайся по тише.

Я ухожу и через минуту слышу удаляющий звук мотоцикла.

Вернувшись в постель, я крепко сжимаю в руках ладью. Неужели мои руки — тоже руки убийцы? Почему эта ладья так важна? Все, что я знаю о ней, это счастливый сон-воспоминание, в котором я играю в шахматы со своим папой.

Мы бежим. Он держит меня за руку так крепко, словно больше никогда не собирается отпускать. Но ноги слушаются меня плохо, я задыхаюсь. Судорожно хватаю ртом воздух, но его все равно не хватает. Песок скользит под ногами, но я все равно бегу, бегу.

Пока не падаю. Спотыкаюсь, лечу и плашмя растягиваюсь на берегу. Сил не осталось совсем.

— Беги! — Я отталкиваю его, но он поворачивается, обнимает меня.

— Никогда не забывай, — говорит он. — Никогда не забывай, кто ты!

А ужас все ближе. Я слышу его, но не могу заставить себя посмотреть. Он прикрывает меня, но я изворачиваюсь и закрываю его, и глаза мои крепко зажмурены. Я не могу смотреть, не могу.

Какой-то отголосок внутри другого времени, другого места. Полуночные страхи и мягкий голос: давай, Люси, посмотри. Посмотри в лицо тому, что тебя пугает, и оно потеряет свою власть.

Я открываю глаза. Но на этот раз все не так, как тогда, под кроватью.

Этот страх реальный. Он смотрит на меня. Огромные светло-голубые глаза горят смертью и торжеством.

Я резко сажусь в постели, сердце безумно колотится о ребра. Ужас такой реальный и сильный, что я зажигаю лампу и натягиваю одеяло до подбородка, но все равно дрожу как осиновый лист. Еще ни разу ни в одном из повторений этого ночного кошмара я не осмеливалась открыть глаза и увидеть своего преследователя.

Только у одного человека такие глаза.

Нико.

Я проклинаю страх, который разбудил меня, когда я была так близко, чтобы узнать... что? Кто был со мной? Что произошло потом?





ГЛАВА 41




— Как я выгляжу?

Кэм картинно поворачивается вокруг себя, демонстрируя костюм. В пиджаке и галстуке он выглядит на удивление неплохо, но моя голова занята другим.

Я хмурюсь.

— У тебя галстук перекосился. Оставайся дома, Кэм. Ты же не хочешь туда идти. — Умоляю его глазами.

Он поправляет галстук перед зеркалом у нас в прихожей, поворачивается ко мне.

— Что случилось, Кайла? Расскажи мне.

— Ничего. Просто там будет жуткая скукотища. Тебе необязательно идти, беги, пока еще можно.

Он смотрит задумчиво, словно понимает, что я пытаюсь что-то скрыть. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но из гостиной выходит отец.

— Вы двое отлично смотритесь, — говорит он.

Я без разговоров надела то, что мне сказали: шуршащее шелковое платье, к счастью, с длинными рукавами. Сидит неплохо. Дурацкие туфли на каблуках. Я такие вообще никогда не ношу, а сегодня мне, возможно, придется быстро бегать, и, если так, их нужно будет снять. От пистолета, пристегнутого к руке, по коже бежит озноб.

— Твоя мать еще не готова?

— Пойду, посмотрю, — вызываюсь я и поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь их спальни.

— Мам?

— Входи, — отзывается она.

— Ты как?

Она пожимает плечами, припудривая лицо.

— Ненавижу эти торжества.

— Почему? Они же устраиваются в честь твоих родителей и в твою честь. — Я повторяю официальную версию и внимательно наблюдаю за ней.

— Я так сильно скучаю по ним обоим. Но сегодня, здесь, чувствую себя марионеткой на веревочках. Это не в честь моих родителей и не в мою. Это в их честь.

— Лордеров?

Она приподнимает брови. Кивает:

— Может, пришло время обрезать ниточки.

Мама удивленно смотрит на меня.

— Может быть, — отзывается она наконец, тяжело вздыхая. — Если бы это было так просто...

— А разве ты не можешь просто сказать, что чувствуешь? Сказать правду? Разве не всегда нужно поступать так, как правильно?

— Знать, что правильно, а что неправильно, это еще не все, Кайла. Я всю жизнь жила, отсекая всякий вздор, отгораживаясь от политики, держась от нее в стороне. Заботилась о людях, которых люблю и которые рядом здесь и сейчас. — Она гладит меня по щеке, и боль ножом вонзается мне в сердце. — Если бы только все так делали.

— Может, иногда здесь и сейчас не так важно, как сделать то, что правильно. Может, люди, которых ты любишь, поймут. — Я понимаю, что слишком давлю, что она начнет задаваться вопросами. Но я не могу не сказать этого.

Она удивленно смотрит на меня:

— Может быть.

— Машина прибыла, — кричит отец снизу.

— Пошли, — говорит мама. — Пора.

Кэм провожает нас до машины.

— Еще не поздно передумать, — говорю я ему.

— Ни за что! Увидимся там.

Наш лимузин — государственная машина, как Нико и говорил, с флажками на капоте. Почетный эскорт из лордеров на мотоциклах спереди и сзади. Отец в благодушном настроении, болтает с Эми. Мама молчалива, глаза усталые, потухшие.

Я безмолвно молю ее: скажи правду. Сделай это! Не вынуждай меня убивать тебя.

Мы приближаемся к воротам Чекерса, и рядом со входом я вижу черный фургон. Служба безопасности. От страха все внутри сжимается. Сейчас они затащат меня туда, обыщут, найдут пистолет и посадят под замок. Наверняка Коулсон не позволит мне пройти через эти ворота, не удостоверившись, что все в порядке, тем более когда он подозревает что-то. Когда не знает, выполню ли я наш договор.

Но, как и говорил Нико, наш лимузин и эскорт проезжают мимо охраны и въезжают в ворота особняка. Едем по Виктори-драйв — усыпанной гравием подъездной дороге, которая огибает лужайку с разбитой статуей.

— Видите это? — спрашивает отец. — Статуя греческой богини здоровья. Разбита вандалами во время мятежей. Их нашли, привезли сюда и казнили прямо на месте осквернения, а ее оставили как напоминание нам о том, за что мы боролись.

Казнили там, на траве. За разбитую статую? Лордеры на это способны. Решимость у меня в душе растет и крепнет.

Мы останавливаемся перед главным входом. Охрана открывает двери, и мы входим в каменный холл. Следуем за распорядителем и оказываемся в Большом зале. У меня перехватывает дыхание. Потолок так высоко и пространство такое огромное, что звук наших шагов утопает в нем. Стены увешаны огромными картинами — портретами мертвецов, наблюдающих за происходящим. В мраморном камине потрескивает огонь, по обе стороны два кресла. Судя по установленным камерам и микрофонам, речь будет произноситься здесь.

Служащий знакомит нас с распорядком дня. Во-первых, в 13.10 — время взрыва бомбы, от которой погибли ее родители, — мамина речь, транслируемая в прямом эфире. Будут присутствовать только члены семьи: отец, Эми и я. Потом будут допущены родственники и друзья, включая Кэма, и мы выпьем чаю.

Во-вторых, в этом году, в честь двадцати пятилетия их гибели, нынешний премьер-министр обратится к нации и избранной кучке сановников. Это произойдет в прилегающем к особняку парке ровно в четыре часа пополудни: точное время подписания тридцать лет назад договора, положившего конец беспорядкам в стране.

Потом мы с Кэмом уедем, а мама с отцом останутся на бесконечный прием и, позже, на обед. Эми, ненормальная, выразила желание остаться с ними.

Но ведь все закончится после первой части, не так ли?

Так или иначе.

Я поднимаю глаза на потолок, такой высокий. Будет ли эхо от пистолетного выстрела?

— Впечатляюще, правда? — говорит мама. — И все же по-прежнему есть ощущение дома. Я любила бывать здесь. Библиотека тут такая длинная, что в ней можно играть в крикет.

— И ты играла?

Она подмигивает.

— Ну, в то время я не была большим книголюбом.

Нас зовут занять свои места. Мама в одном кресле, отец в другом. Мы с Эми должны встать позади мамы, каждая положив руку на спинку ее кресла. Проверяется свет, потом звук. Я украдкой осматриваюсь.

Лордеры. Они повсюду, но не настолько близко, чтобы успеть прикрыть от выстрела. Не настолько близко, чтобы остановить ее речь, если им покажется, что она заходит не туда. С другой стороны, у мамы будет лишь несколько секунд, прежде чем трансляцию прервут. Я вглядываюсь в их лица, уверенная, что Коулсон появится тут, что остановит все это прежде, чем оно начнется. Но его нигде нет.

Какая-то девушка выскакивает вперед и припудривает маме лицо.

Но если она не произнесет нужную нам речь, что тогда? У меня начинает кружиться голова. Я снова поднимаю глаза и словно плыву над залом; время будто замедляется, каждая секунда растягивается.

Если она не произнесет нужную нам речь, тогда я должна буду сунуть руку в рукав и вытащить пистолет? Нет. Я рядом с ней, целиться не нужно. Руку в рукав, палец на спусковой крючок, выстрел прямо через рукав. Никто не успеет ни увидеть, ни остановить меня.

Нет. Она скажет правду. Скажет. А если так... что тогда? Лордеры по-прежнему здесь. Трансляция остановлена. Ее арестуют? Застрелят?

Я на мгновение прикрываю глаза. Нико сказал — нет. Они не осмелятся, им придется сделать все по закону, для разнообразия, ведь вся страна будет следить за тем, как с ней поступят. И если сказанное ею подтвердится, это не будет изменой. Он найдет Роберта, и они докажут, что это правда.

Но существует вероятность, что они отреагируют, не задумываясь, застрелят ее, чтобы остановить еще до того, как будет прервана трансляция.

У меня скручивает живот. Страна увидит, на что они способны, увидит, кто они есть на самом деле.

Но если она не скажет правду... Я пытаюсь восстановить ту холодную решимость, которую чувствовала раньше, удержать ее в себе. Сосредоточиться. Рука в рукав. Пистолет. Выстрел. Я могу сделать это. Будет кровь, но только после, да и какая разница, даже если я упаду в обморок? При таком скоплении лордеров я буду мертва еще раньше. Мы обе будем мертвы.

— Кайла? — Эми подталкивает меня в бок. — Улыбайся.

Я напускаю на лицо улыбку. Начинается отсчет. Свет направляется на камеру и... мама вступает:

— Двадцать пять лет тому назад произошла ужасная трагедия: от рук террористов погибли Уильям Адам Армстронг и его жена Линеа Джейн Армстронг. Нация потеряла премьер-министра и его супругу. Я потеряла родителей.

Этот день, двадцать шестое ноября, выбран не случайно. Тридцать лет назад, в этом самом зале, был подписан договор, сформировавший наше Центральное коалиционное правительство. Правительство, возглавляемое моим отцом, которое покончило с мятежами и возвратило мир на наши земли. Сейчас я здесь, перед вами, вместе со своей семьей, и я спрашиваю себя: что сказал бы мой отец, если бы был жив? Что предпринял бы? — Она делает паузу. В руках, сцепленных вместе, нераскрытых, зажаты маленькие белые карточки. Я вижу, как один официальный чин за камерой обменивается настороженным взглядом с другим. Она больше не придерживается заготовленной речи! В душе вспыхивает надежда.

— Папа был человеком принципиальным. Он был убежден, что поступает правильно, и отдавал все силы на то, чтобы сделать нашу страну безопасным местом для своих детей и для детей их детей во времена хаоса. Тогда это казалось несбыточной мечтой. Но он так и не увидел своего внука. Сына, которого я тоже потеряла.

Она и вправду собирается это сделать. Моя рука непроизвольно тянется к ее плечу. Мама накрывает ее своей.

Распорядитель что-то шепчет технику, настороженно слушает.

— Одна из моих прекрасных дочерей напомнила мне сегодня, как важно делать то, что считаешь правильным. Говорить правду. Но для меня правда такова: пора перестать цепляться за трагедии прошлого. Мы не можем вернуться назад, идти нужно только вперед. Нашей стране пора сосредоточиться на хорошем, на том, что мы можем сделать для наших детей и детей наших детей.

Лордеры настороже. Ее слова уже почти на грани. Она окидывает их взглядом. Поворачивается к нам с Эми и улыбается.

Один из лордеров направляется к операторам. Время выходит! «Ну, же, скажи это! — молча молю я. — Скажи, что случилось с Робертом».

Мама вновь поворачивается лицом к камере.

— Спасибо, — говорит она.

Я цепенею. И это все? Это было у нее в глазах в тот момент, когда она повернулась к нам с Эми. Она не собиралась ни говорить, ни делать ничего, что могло подвергнуть нас опасности, вот в чем дело. Она все еще держит мою руку, ту самую, которая должна сейчас нырнуть в рукав за тем средством, которому предназначено оборвать ее жизнь. Как и мою.

Распорядитель выступает вперед. Мы перед камерой рядом с ним, прямой эфир еще идет. Он благодарит маму, начинает объяснять дальнейший регламент. И я еще могу отпустить ее руку и залезть к себе в рукав. Время есть. Секунды растягиваются, каждая кажется вечностью.

Думай.

Вырезать сердце у лордеров, так сказал Катран, повторяя за Нико. Узнаю его слова.

Нам нужна широкая поддержка — снова Катран. Но разве можно достигнуть ее, убив маму, дочь героя лордеров? Зияющая дыра в этой логике разверзается передо мной. Это может возыметь противоположный эффект, отвернуть людей от нас. Наверняка Нико это понимает.

Нико говорит, мы должны бить по лордерам везде, где можем, любыми средствами показывать их уязвимость...

Нет.

Я отгоняю их слова прочь. Сейчас, здесь только я, я одна, и я решаю здесь и сейчас: я не та, кем была или кем меня хочет видеть Нико. Я чуть не вскрикиваю вслух, когда до меня доходит: я сама выбираю, кем мне быть.

Как мама. Она — это все те решения, которые она принимает. Она сделала то, что считала правильным: подошла к самой черте, но не переступила ее. Чтобы защитить нас.

Я не могу сделать то, чего хочет от меня Нико.

И не сделаю.

Камера выключается. Слишком поздно. Слишком поздно говорить то, что она должна была сказать.

Слишком поздно мне делать то, что я никогда бы не смогла.

— С тобой все в порядке, Кайла? — спрашивает мама. — Ты такая бледная.

— У меня болит голова, — говорю я истинную правду. Люди уже стеклись в Большой зал на чай с пирожными. Несколько знакомых лиц, но большинство — нет. И лордеры повсюду: настороженные глаза, которые теперь будут пристально следить за мамой.

Внутри меня все смещается, дрожит. Она не смогла сделать ничего, что подвергло бы нас опасности. Я тоже не смогла причинить ей боль. Все эти чувства — ловушка? Привязанности, которые встают на пути нашей преданности, сказал бы Нико. Он ошибся насчет меня: я не смогла этого сделать.

— Поезжай домой, если хочешь, — говорит мама. — Тебе необязательно оставаться на вторую церемонию. На самом деле ты нужна была здесь только для первой, семейное фото и все такое. — Она закатывает глаза, жестом подзывает Кэма.

— Почему бы вам двоим не уйти сейчас?

— Конечно, — отзывается он. — Этот костюм такой колючий. Пошли, Кайла.

Нам говорят идти за распорядителем: вдоль коридоров, через двери. Через лужайку к стоянке, где осталась машина Кэма.

Пока мы идем, я лихорадочно соображаю. Что будет теперь? Нико говорил, что атаки СК были приурочены к маминой речи о том, что лордеры похитили ее сына, или к ее смерти. Ни того, ни другого не произошло. Все отменилось?

Нико страшно разозлится на меня за мой провал. Я вздыхаю. Не просто разозлится, он будет в бешенстве. Мне конец. Может, Катран попытается остановить его. Но...

Катран. Он сказал, нападения назначены на время подписания договора: вторая церемония. Нико говорил — первая. Может, я чего-то не поняла? Я хмурюсь про себя. Нет, я уверена, что

все именно так. Что там сказал Катран? Атаки и убийства назначены на одно время — время второй церемонии, а она начнется в четыре.

Убийства... включает ли это и убийство доктора Лизандер?

Боль вяжет узлы в животе.

Мы уже у машины Кэма, садимся. Служащий делает нам знак подождать. Еще один правительственный лимузин приближается по подъездной дороге, мотоциклы спереди и сзади. Он останавливается, дверь открывается. Мы мельком видим растрепанные светлые волосы, прежде чем охранники обступают премьер-министра, скрывая его из виду. Они поднимаются по ступенькам в особняк. Как только двери закрываются, нам сигнализируют, что можно ехать.

— Ты упустила свой шанс познакомиться с премьер-министром, — говорит Кэм, когда мы направляемся по подъездной дороге к воротам. Я не отвечаю. — Что случилось? — спрашивает он.

Я качаю головой, закрываю глаза, кладу голову на спинку. Все эти события вытеснили из моих мыслей доктора Лизандер. Или, может, я просто старалась не думать о том, что с ней будет.

Все это время, даже когда я не понимала, что она делает, она защищала меня. Вплоть до фальсификации истории болезни. Она нарушала правило за правилом, рассказывая мне то, что я хотела знать. И самое большое из этих нарушений — встреча со мной вне больничных стен. Нико сказал, что я для нее как дочь, которой у нее никогда не было. Да, она часть этого режима, который я ненавижу. Но из-за меня ее охранник мертв, а сама она узница.

Доктор Лизандер — часть моей семьи в том смысле, который имеет значение. Она, как мама, защитила бы меня, если бы могла.

Мне вспоминаются мамины слова, которые она сказала мне дома: «заботиться о тех, кого любишь, кто рядом с тобой здесь и сейчас».

Я бросаю взгляд на часы: 2.20

— Кайла?

— Кэм? Помнишь, ты говорил, что, если можешь чем-то помочь, мне нужно только попросить?

— Конечно.

— Ты можешь очень быстро отвезти меня домой, чтобы я переоделась? А потом подбросить меня в одно место. Но самое главное, никаких вопросов.

Он ухмыляется и жмет на газ.

Несусь на второй этаж по лестнице, на ходу сбрасываю туфли и расстегиваю платье. Швыряю платье на пол, запрыгиваю в джинсы, натягиваю темную кофту. Я бы избавилась и от пистолета — ощущения от него самые неприятные, — но он может понадобиться. Лечу к двери, потом приостанавливаюсь.

Коммуникатор. Возможно, он служит еще и «маячком», а я не хочу, чтобы Нико знал, куда я направляюсь. Я нащупываю его под «Лево» и пытаюсь отыскать, как его отсоединить. Чертыхаюсь, уже готовая сдаться, но тут ноготь наконец находит край. Одно нажатие, и он отсоединяется. Я бросаю его в ящик с одеждой и бегу вниз.

Кэм уже в машине, тоже переоделся.

— Ты быстро, — говорит он. — Это что-то срочное?

— Никаких вопросов, помнишь? — отзываюсь я, потом смягчаюсь: — Можно сказать, что я должна помочь другу.

По дороге я показываю ему, куда ехать, при этом спрашиваю себя: что я делаю? Осмелюсь ли пойти против Нико?

Да.

Слишком долго меня тянули то в одну сторону, то в другую, вынуждая разрываться между мною бывшей и мною нынешней. Но кем я хочу быть? Кто я есть сейчас и что делать сейчас, решать мне, и только мне.

Так много вопросов, серьезных, важных. Политических. Вроде того, во что втянуты Катран и Нико. Лордеры — это зло, страшное зло, но перерезать им глотку по одному за раз — разве это выход? Я убедила себя, что Нико прав, что как Рейн я уже давно сделала свой выбор и что для достижения цели все средства хороши. Но я ошибалась. Это не мое решение.

Я направляю Кэма на одностороннюю дорогу, по которой Нико вез меня в первый раз, и вдруг ощущаю внезапный страх: а что, если он тоже поедет этим путем? Но поворачивать назад поздно.

— Остановись здесь, — говорю я наконец. — Нам придется немного сдать назад, чтобы ты смог развернуться.

— Здесь? Ты уверена? — Кэм вглядывается в нависающие ветки деревьев.

— Да, здесь. Спасибо.

— Не пора ли тебе рассказать, что же все-таки происходит? — Он замолкает, вглядывается мне в лицо. — Аллилуйя! Ты и правда собираешься мне что-то рассказать, да?

— Только одно, — отвечаю я. — Помнишь тех лордеров, с которыми мы тогда «познакомились»? Они могут быть злы на меня, и я надеюсь, на тебя это не распространяется. Просто хотела предупредить тебя. Извини.

— Злые лордеры — это мне нравится. Правда, не в непосредственной близости от меня. Но если уж так случилось, разреши мне пойти с тобой. Может, я смогу помочь.

— Нет.

Он вздыхает.

— Ты уверена, что справишься?

— Абсолютно, — вру я, держа руку на двери, готовая убежать, если он попытается пойти следом.

— Удачи, — говорит он.

— Пока, Кэм. — Я выхожу, ныряю в деревья. Спрятавшись, приостанавливаюсь, чтобы убедиться, что он уехал. Он сдает назад, скрывается из виду. У меня возникает странное чувство,

что что-то тут не так. Почему, не могу понять. Может, потому что он слишком быстро сдался? Я прислушиваюсь, как звук мотора удаляется, потом пропадает.

То, что Кэм оказался втянутым во все это, ужасно тяготит мою совесть. Он не виноват, что попал в поле зрения лордеров, это случилось исключительно из-за меня. Я надеюсь, очень надеюсь, что ему не придется еще больше пострадать за свое благородство. Если сегодня все получится, если доктор Лизандер сбежит, Коулсон очень скоро узнает, что я затеяла. Сомневаюсь, что ему это понравится.





ГЛАВА 42




Я добираюсь до тайника Катрана, где были спрятаны мотоциклы в первый раз, но горка под брезентом подозрительно мала. Я откидываю его, чтобы убедиться, и вздыхаю: мотоциклов сегодня здесь нет.

Должно быть, они возле дома. Придется идти пешком, и быстро.

Воздух сырой, тяжелый, неподвижный и влажный. Небо темнеет. Мне мерещатся приглушенные звуки, словно кто-то или что-то прячется внутри этого сумрака. Воображение играет со мной злые шутки: я то и дело оборачиваюсь, уверенная, что слышала хруст ветки или что-то в деревьях. Но когда я бесшумно возвращаюсь, сделав крюк, кругом все тихо, нигде ничего.

По дороге я раздумываю над слабым звеном моего плана: кто охраняет доктора Лизандер? Если Катран был прав насчет четырехчасовых нападений, все имеющиеся силы должны быть задействованы. Возможно, будет всего один охранник возле ее запертой двери. Как мне выманить его из дома и отвлечь настолько, чтобы освободить доктора Лизандер? Я не питаю иллюзий по поводу себя: причинить кому-то реальный вред я могу, только защищаясь. Как было с Уэйном.

Морщусь. Не могу по-настоящему сожалеть, что он мертв. Возможно, это было делом рук Нико, но все равно еще одна смерть на моей совести.

Соберись.

Если Нико в доме, дело для меня пахнет жареным. Но его там быть не должно. Он должен координировать нападения.

Разве что именно он должен убить доктора Лизандер в четыре часа.

Ты всегда можешь отступить, убежать. Спрятаться.

Нет. Пришло время взглянуть в лицо беде, которую я натворила.

Я спешу по тропе, время от времени переходя на бег. Бросаю взгляд на часы — 3.15 — и припускаю еще быстрее, попутно придумывая и отвергая разные планы действий. Слишком много неизвестного.

Добираюсь до места, где недалеко от дома спрятаны мотоциклы. Почти пришла. И вновь возвращается ощущение, что за мной следят, и оно очень сильное. Я останавливаюсь, задерживаю дыхание и прислушиваюсь, но ничего не слышу. Только ястреб кружит над головой, высматривая внизу какую-то добычу.

Страх и воображение, вот и все.

Я бесшумно подбираюсь под прикрытием деревьев к дому. Машин не видно, значит, Нико тут нет. Облегчение настолько велико, что я без сил прислоняюсь к дереву. Старалась убедить себя, что могу противостоять ему, но так ли это на самом деле? Не считая обычной власти, которую он имеет надо всеми, надо мной у него особая власть, до недавнего времени похороненная настолько глубоко, что я даже не подозревала о ней. Он — мой ужас. Черная дыра моих ночных кошмаров.

В дверях какое-то движение. Я припадаю к земле.

Темноволосая фигура появляется на крыльце, выплескивает остатки из чашки на землю и заходит обратно. Тори. Она — охрана? А возможно, и палач. В остальном дом выглядит покинутым, пустым.

Глаза могут отыскать мелкие детали, которые говорят другое, только потому, что знают, где искать. Я вижу и перешагиваю проволоку, натянутую по периметру и спрятанную в траве: система предупреждения для тех, кто находится в доме.

И все-таки... все-таки чувствую, что что-то не так. Тишина, не из дома, но вокруг меня, словно деревья затаили дыхание. Птицы молчат. Даже ветер, и тот утих.

Я отхожу назад. Вдруг слева — легкий хруст. Я резко разворачиваюсь, вскидываю ногу для удара, но в последнюю минуту удерживаю себя.

— Кэм? Какого черта ты тут делаешь? — шиплю я и затаскиваю его назад в деревья.

Он улыбается:

— Не мог же я позволить тебе уйти, не убедившись, что с тобой все в порядке. Что тут происходит?

— Перестань ухмыляться. Это не игра! — Я злюсь на себя за то, что избрала легкий путь, попросив отвезти меня; на него, за то, что увязался за мной, и снова на себя за то, что не засекла его раньше.

Он убирает улыбку, но она остается в глазах.

— Простите, мисс.

— Возвращайся той же дорогой, и быстро.

— Никуда я не уйду, даже и не думай, лучше дай мне помочь тебе. В чем дело? Ты сказала, что помогаешь другу, но если твой друг там, чего ты крадешься, осторожничаешь, близко не подходишь? Может, мне пойти постучать и посмотреть, там ли они? — Он делает шаг вперед, но я хватаю его за плечо, снова оттаскиваю назад.

— Ты и вправду не собираешься уйти по- тихому, да?

— Не собираюсь, — отвечает он на этот раз с серьезной решимостью в глазах, которая все время скрывалась за его шутками.

— Кэм, ты не понимаешь, во что ввязываешься.

— Так расскажи.

Я вздыхаю, оттаскиваю его поглубже в лес. Делать нечего.

— В доме кое-кто заперт, и я хочу его оттуда вызволить.

— Побег из тюрьмы. Хорошо, мне это нравится.

— Надеюсь, там только один охранник.

— Ага. — Он принимает стойку, вскидывает кулаки. — Хочешь, чтобы я взял его на себя?

Я закатываю глаза.

— Это она, а ты заткнись и дай мне подумать.

Он замолкает. Мне нужно отвлечь Тори. Драка — это один способ, но есть и другой: Бен. Я вздыхаю. Ох уж эти уколы совести, с которыми приходится справляться в попытке поступать правильно. Мне придется рассказать ей, что Бен жив. Это должно на время отвлечь ее от обязанностей надзирателя.

— Ладно, как насчет этого, — говорю я Кэму. — Я пойду туда, позову ее поговорить, поведу за угол дома, а ты тем временем проскользнешь в дом и выпустишь узника. — Я объясняю расположение комнат, где лежит ключ. Надеюсь, Тори не заберет его с собой, когда выйдет.

— Ага, понял, — отзывается он. — Проще пареной репы.

Я качаю головой. Все может оказаться совсем не так просто.

Заставляю Кэма спрятаться сбоку дома, где Тори не увидит его, когда мы выйдем.

— Я обойду вокруг, чтобы выйти из леса в нужном месте на случай, если она наблюдает за дорогой. Так что подожди несколько минут.

Я отступаю назад в лес, стараясь не издать ни звука, но что-то не дает покоя. Ощущение, что что-то не так, никуда не ушло. Кэму не следует быть здесь, но дело не только в этом. Как он здесь оказался?

Я резко останавливаюсь, пытаюсь сообразить, разобраться, что меня тревожит. Я так разозлилась и так старалась придумать, как заставить его уйти, а потом, что делать, когда он уйти отказался, что не обратила внимания на одну очень важную вещь: как он нашел меня? Он должен был остаться далеко позади, ведь он уехал так далеко по дороге, что я больше не слышала его машины, значит, ему нужно вернуться назад и пройти по лесу. Откуда он знал, куда идти? Я шла очень быстро, как он вообще догнал меня?

Одно из двух: либо он мастер слежки и бесшумного бега по лесу, либо, что более вероятно, он сел мне на хвост, потому что где-то на мне есть «маячок». Я ничего не понимаю, это как-то не вяжется... Кэм?

Я тихо и осторожно прокрадываюсь назад к его позиции. Может, ему просто повезло, он пошел в правильную сторону и наткнулся на мотоциклетную тропу. Стоит немного пройти по ней, и уже не собьешься с дороги.

Маловероятно.

Он по-прежнему там, где я оставила его, ждет, как приказано. Я подкрадываюсь ближе. Он спиной ко мне, наклонился и возится с чем-то. До меня доносится тихий металлический щелчок.

Он слегка поворачивается, и я вижу в его руке пистолет, а на лице беспощадное выражение.

Кэм? С пистолетом?

Шок настолько силен, что я непроизвольно отшатываюсь. Он оборачивается на шум, видит меня, и мне ничего не остается, как атаковать. Я бью ногой по запястью, выбиваю пистолет, и тот летит по воздуху.

— Кто ты? — удается выдохнуть мне.

Нет ответа. Но теперь в его руке нож. Он бросается вперед, делает ложный выпад к одному боку. Я отскакиваю, но недостаточно быстро: нож задевает плечо. Я вспоминаю про пистолет, пристегнутый к руке, пытаюсь добраться до него, но он снова делает бросок, и еще один горячий всплеск у меня в боку, на этот раз глубже. К черту отвлекающий маневр — мне нужна помощь.

Я цепляю ногой спрятанную сигнальную проволоку и падаю. Кэм подходит ко мне, улыбается, но улыбка не затрагивает глаз, и это не тот Кэм, которого я знала.

— Кто ты? Кто ты такой? — снова шепчу я, прижимая руки к боку, и пальцы чувствуют что-то липкое и влажное. Все вокруг кружится. Его образ раздваивается, расплывается, вдруг делаясь уродливым, деформированным.

Он лицом ко мне, но спиной к дому, поэтому не видит, как из-за угла появляется Тори с пистолетом в руке. На лице написана нерешительность, ведь она плохой стрелок. Она подкрадывается ближе и бьет Кэма рукояткой по затылку.

Тошнотворный глухой стук, он поворачивается и валится лицом на землю.

Тори обходит вокруг и пинает его, но он остается неподвижным.

— Кто это? — Она поворачивается наконец ко мне, замечает, что я истекаю кровью и не двигаюсь. Подбегает. Краем сознания я отмечаю, что Нико был бы ею сильно недоволен. Не проверила, нет ли других нападающих, выпустила Кэма из-под наблюдения, ну и так далее.

Я стону, в голове начинает формироваться план.

— Умираю, — шепчу я, хотя сомневаюсь в этом. Порезы поверхностные, течет кровь, и я почти теряю сознание, но не из-за ран.

Но Тори этого не знает. Испуганно смотрит. У меня нет иллюзий по поводу ее отношения ко мне, но она знает, что я зачем-то нужна Нико.

— Тори, — шепчу я. — Врач, мне немедленно нужен врач, это единственный способ... — Голос мой обрывается, глаза закрываются. Я кулем валюсь на спину, изображая обморок, потом выглядываю из-под ресниц. К ее чести, она пинает Кэма, чтобы проверить, нейтрализован ли он, и только потом бежит в дом.

Я делаю глубокие вдохи и выдохи, заставляя себя не обращать внимания на красное, сочащееся из плеча и бока. Пробую пошевелить руками и ногами, но от малейшего движения все тошнотворно кружится. Вот черт.

Через минуту в дверях появляется доктор Лизандер. Она бежит ко мне, Тори сзади, нацелив пистолет ей в спину.

Доктор опускается на колени рядом со мной, ощупывает, оттягивает одежду. Она должна сообразить, что я не могла потерять сознание только от этого. Из-за ее спины Тори не видно моего лица. Я открываю глаза и подмигиваю.

Глаза ее расширяются.

— Мне нужен жгут, быстро, — говорит она. — Принеси мне аптечку!

Тори колеблется.

— Иди же скорей, иначе она умрет.

Тори бежит к дому. Я сажусь.

— Бегите, — говорю я, указывая рукой направление. — Вот там тропа, на развилке свернете налево.

— Без тебя не пойду.

— Идите же! Я не могу. Я в полуобмороке от крови.

— Нет. — Она тянет меня подняться, ноги подкашиваются, но доктор твердо удерживает меня рукой за талию, и мы делаем несколько нетвердых шагов в глубь леса.

Тут Тори выскакивает из дома, бросает аптечку и кидается к своему пистолету. Но не успевает она добежать до него, как раздается оглушительное «бах», и нам на голову сыплются щепки.

— Следующий будет не в дерево, — произносит голос. Голос, от которого меня начинает бить дрожь.

Мы останавливаемся. Оборачиваемся. Нико стоит, нацелив пистолет мне в голову.

— Так, так. Кто-нибудь объяснит мне, что здесь, черт возьми, происходит?





ГЛАВА 43




— Я ужасно зол, — говорит он. Глаза и голос у него убийственно холодные. Ледяные. — Кто-то должен заплатить. Ты. — Он бросает взгляд на Тори, продолжая держать меня на мушке. — Ты сделала, по крайней мере, одну правильную вещь — позвонила мне. Я уже все равно был близко, поэтому поспешил, чтобы посмотреть, что тут за срочность, и что же я нахожу? Ты выпустила пленницу.

Он поворачивается и нацеливает пистолет на нее. Она делается белой как мел.

— Нет, Нико, нет, я...

— Ты отрицаешь, что отперла дверь?

— Нет, но...

— Это моя вина, — говорю я. Он снова разворачивается ко мне.

— А это еще кто? — указывает он на Кэма, который лежит на земле с окровавленной головой.

— Кто-то из школы, я не знаю кто. И кое-что еще. Он выследил меня, хотя никак не мог этого сделать.

— Ты позволила себя выследить? И привела его сюда? — Он с отвращением качает головой. — Какими глупцами я окружен! Кто же заплатит? — Он вздыхает. Нацеливает пистолет на меня, и доктор Лизандер выступает вперед и поднимает руку, собираясь что-то сказать, но я тяну ее назад.

Он взводит курок. Звук выстрела громким эхом прокатывается по лесу.

Снова над нашими головами.

Я стою, оцепенев. Страх. Потрясение. Отвожу взгляд как можно дальше от Кэма, от крови у него на затылке и от своей крови, потому что не могу лишиться чувств сейчас, не могу. Дышу глубоко, стараясь не думать об этом.

Отодвигаю свою фобию в сторону, на потом, чтобы справиться с тем, что сейчас.

— А ты, Рейн. Такой обман. Почему ты сейчас не в Чекерсе, где должна быть?

— Я не смогла этого сделать. Не смогла причинить ей боль. Она не совершила ничего, чтобы заслужить такую смерть.

Он качает головой.

— Глупая девчонка. Если бы она произнесла свою речь, как мы хотели, это стало бы вишенкой на торте. Но тебе нужно было быть там в четыре часа! Идиотка. — Его трясет от ярости.

Но зачем... зачем мне нужно было быть там в четыре? Ведь предполагалось, что я убью ее во время первой церемонии, в доме. Ничего не понимаю. Что должно было произойти в четыре?

Разве что он знал, что у меня не поднимется рука убить маму.

Глаза Нико полыхают яростью.

— После всего, что я сделал для тебя. — Он качает головой, снова направляет на меня пистолет. — Мне следовало бы пристрелить тебя прямо сейчас, но я не буду. Есть причина, знаешь ли, — непринужденно заявляет он. — Ты должна жить, чтобы умереть в другой день. Твоя смерть все еще может принести пользу! Сегодня был для этого идеальный случай, но неважно. В другой раз. Даже если нам придется накачать тебя наркотиками и поддерживать под руки, мы позаботимся, чтобы пленка запечатлела тебя навечно: ангелоподобная белокурая Зачищенная девушка убивает людей и кончает жизнь самоубийством.

Я качаю головой, не понимая, от ужаса не в силах ни двигаться, ни говорить.

— Разумеется, теперь понятно, — подает голос доктор Лизандер. — Вы хотите публично доказать, что Зачищенные способны на насилие, чтобы одним махом ударить по всему, что делают лордеры. Но как же все остальные Зачищенные? Что будет с ними?

Понимание наконец просачивается сквозь оцепенение и страх.

— Лордеры увидели бы во всех нас опасность. Они не знали бы, кто кем может обернуться. И что бы они сделали?

— Любые жестокости, совершаемые лорде- рами, льют воду на нашу мельницу. Дают нам больше сторонников. Тори, — рявкает он. — Запри этих двоих вместе.

Она продолжает стоять, глядя на него. На лице замешательство.

— Но что же будет со всеми Зачищенными?

Он закатывает глаза. Поднимает пистолет

и нацеливает на нее. Взгляд Тори фокусируется на чем-то позади него. Я вижу это, как и он. Какую-то долю секунды он гадает, не пытается ли она просто отвлечь его внимание, но, прежде чем успевает решить, его пистолет летит по воздуху, выбитый из руки. Катраном.

— Ты, ублюдок, — рычит Катран. Нико делает ложный выпад, резко разворачивается и сбивает Катрана с ног.

— Тори! — кричит Нико. — Выбирай, на чьей ты стороне!

Тори подбирает пистолет Нико, смотрит на него. Потом на меня и снова на пистолет. Я подхожу, ноги все еще плохо слушаются, но уже не подкашиваются.

— Отдай его мне, — говорю я. Протягиваю руку.

Нико и Катран борются на земле. Блеск металла, и Катран вскрикивает: Нико поранил ему руку спрятанным ножом. Нико поднимается, в руке нож. Бросается вперед. Катран откатывается в сторону и вытаскивает свой нож. Вскакивает на ноги.

— Бен жив! — кричит Нико. — Она знает это.

Лицо Тори искажается. Она поднимает пистолет. Я отскакиваю, и пуля вонзается в дерево.

Доктор Лизандер стоит, оцепенев.

— Бегите, — кричу я ей, и на этот раз она бежит в лес, а я за ней. Мышцы мои работают уже достаточно, чтобы ковылять сзади, но не настолько, чтобы поспевать за ней. С каждым шагом в душе все кричит от страха за Катрана. Нико не может победить в этой битве. Ведь нет?

Но потом раздаются другие звуки: звуки выстрелов, топот ног. Я оглядываюсь и сквозь деревья вижу лордеров. По меньшей мере с полдюжины, окружают дом.

Бежать!

— Стой, — раздается голос впереди. Этот голос я знаю. И так и делаю. Вместо того, чтобы бежать, или атаковать, или еще что, я останавливаюсь. Передо мной Коулсон.

— Ты бы здорово облегчила себе жизнь, если бы просто рассказала мне, что здесь происходит. Хорошо, что юный Кэмерон позвонил нам и проследил за тобой сюда.

— Проследил за мной? Как?

Он стучит себя по лбу, криво ухмыляется. Неестественное движение для его лицевых мышц. В руке у него появляется пистолет, и он целится мне в голову.

В довершение всего еще и это? Крики, шум, звуки драки позади нас постепенно исчезают, и остается только здесь и сейчас. Мои глаза и его.

Ноги у меня подкашиваются, я чуть не падаю на колени.

— Отпустите меня, — шепчу я.

— Я не могу этого сделать.

— Пожалуйста.

Он качает головой. То, что происходит позади нас, по-прежнему туманно, словно все это происходит в каком-то другом месте, не связанном с настоящим. И все же какой-то настойчивый звук вторгается в сумятицу, приближается...

Коулсон берет пистолет обеими руками и тянет спусковой крючок.





ГЛАВА 44




Я жду, что пуля отбросит меня назад, но вместо этого слышу сзади глухой удар и вскрик. Резко оборачиваюсь...

— Катран?

Его руки сжимают грудь. Красное, красное, красное растекается по ней, когда он падает на землю, и все вокруг начинает кружиться, сереет, растворяется и тянет меня с собой. Нет. Я сражаюсь с ним изо всех сил. НЕТ.

Подползаю к Катрану, беру его за руку, обнимаю. Тело его содрогается, и красное, красное, красное...

— Прости, прости, прости, — шепчу я снова и снова, и в глазах у него отражение моего шока. Катран непобедим, я не могу поверить в это. Потом чуть заметное покачивание головы, выражение его глаз меняется, он пытается что-то сказать, но кашляет, и из раны течет еще больше крови. Слова не выходят, но глаза его говорят. Говорят о любви.

— Нет, Катран, нет. Не умирай! — умоляю я, потрясенная этим безмолвным признанием.

Он всегда любил меня, но зачем-то прятал свои чувства за гневом. Тем самым гневом, с которым он старался оттолкнуть меня от Нико и «Свободного Королевства», спасти.

Глаза его делаются пустыми, тело перестает сотрясаться.

Нет.

— Нет! Нет! НЕТ! — кричу я и вдруг внезапно вспоминаю. Другое время и место, слишком похожее на это, чтобы прятаться от него и дальше. Место, в которое я не хотела возвращаться, но меня оттаскивали туда снова и снова.

ТОГДА

Сначала я не узнала его. Во всяком случае, не глазами. Перемены были разительные, его лицо так основательно забыто. По крайней мере, сознательно. И все же что-то почти прозвенело внутри: смесь страха и тоски, сплетенные воедино. Я не понимала, но смотрела всякий раз, когда была такая возможность.

Он был там, в том месте. Доставлял еду и другие запасы. Но не просто курьер; он был одним из них, это ясно. Я видела сквозь решетку своего окошка, как он разговаривает с охранниками. Из комнаты, которая была моей вот уже два года.

Он приходил раз в неделю, ночевал в соседнем здании, а потом уходил. Однажды он увидел, как я смотрю в окно, и что-то промелькнуло у него на лице. Какое-то заметное отчаяние, вспышка, сменившаяся нехарактерной мягкостью. Я юркнула назад в комнату, потрясенная и сбитая с толку.

Каждую неделю, когда он приходил, он смотрел на меня этим своим особым взглядом, если отыскивал мои глаза. Добрый взгляд в месте, где не было доброты. Он начал приносить охранникам бутылку и что-то еще, тайком переправляя это из своего кармана в их. Однажды большинство охранников сильно заболели. Пищевое отравление, но больше никто не пострадал. И в ту неделю он остался, замещая заболевших, и я видела его чаще, и не только через окно. Он был там, когда я шла на сеансы с доктором Крейгом и на тренировочные стрельбы под надзором человека со странными холодными глазами, который командовал охраной.

А потом однажды он сунул что-то мне в руку.

Я чуть не вскрикнула: клочок бумажки. Записка. Я спрятала ее, прочитала позже: «Люси, я знаю, что выгляжу по-другому: я маскируюсь. Но это я, папа. Мы вытащим тебя отсюда, и я заберу тебя домой, как только придумаю, как это сделать. Я люблю тебя».

Я разорвала записку на мелкие клочки. У меня больше нет семьи. Доктор Крейг повторяет это снова и снова. И даже если он мой папа — а даже мысли мои спотыкались об это слово, — ведь это он отдал меня им. Отказался от меня. Разумом я не верила ему, но какая-то другая часть меня верила, и я ловила себя на том, что надеюсь, чувствую. Чувствую то, что не нравится доктору

Крейгу. Например, он не хотел, чтобы я вспоминала то, что должна была забыть.

А потом, как-то ночью, когда я спала, тот, кто передал мне записку, оказался у меня в комнате. Он говорил тихим голосом, с такой грустью, напомнившей о другом времени и других местах, что мне захотелось заплакать, закричать, позвать охрану и заставить этот голос замолчать, исчезнуть и больше не возвращаться. Но я этого не сделала.

Он строил планы: мы убежим на следующей неделе. Но я покачала головой, опасаясь сама уж и не знаю чего. Покинуть место, которое я ненавижу? Замешательство и тоска сплелись воедино. А потом он протянул руку, а в ней маленькая деревянная фигурка, похожая на башню. Когда я взяла ее в руку, возникло что-то, какое-то воспоминание. И все другие нахлынули разом.

— Папа? — прошептала я, и он улыбнулся.

Он забрал у меня ладью.

— Лучше я пока подержу ее у себя, чтобы никто не обнаружил. Но если найдешь ее спрятанной в окне, знай: в эту ночь мы бежим. Будь готова.

А каждый вечер я проверяла, и однажды нашла ее, запрятанную между боковой стороной и решеткой, где ее нельзя было увидеть, только нащупать и вызволить тонкими пальцами.

В ту ночь в доме стояла тишина. Он отпер мою дверь и взял за руку.

— Тише, — выдохнул он, и мы прокрались по коридору и вышли на улицу. Но где же охрана?

Никого не было видно, но, когда мы зашли за дом, я увидела ноги, торчащие из-под живой изгороди.

Он прошептал мне на ухо, что на берегу ждет лодка, и нам нужно поторопиться, чтобы поймать прилив. Мы крались по дюнам, ведущим к морю, когда это случилось. Отдаленный шум. Голоса.

— Бежим, Люси.

И мы побежали. Он держал меня за руку, и мы все бежали и бежали. Шум и голоса позади нас приближались.

— Быстрее, — крикнул он, и мы побежали еще быстрее. Мои ноги скользили по песку, разъезжались.

А потом я споткнулась и упала. Он попытался поднять меня, но изнурение и дикий страх пригвоздили меня к месту.

Я заплакала.

— Никогда не забывай, — сказал он. — Никогда не забывай, кто ты!

Они нагнали нас. Меня схватили, оттащили. Папу толкнули на землю. Тот, с холодными глазами, поднял пистолет.

— Люси, закрой глаза, — приказал папа, — не смотри. — Голос спокойный, ободряющий. Я с ужасом смотрю на пистолет. Нет. Он просто пугает меня, как делает постоянно. Он не выстрелит, не выстрелит. Или...

— Отвернись, Люси, — снова говорит папа, но мои глаза широко открыты, и я, словно

в трансе, не в силах ни отвести их, ни сделать что-то еще.

Мгновения сливаются и растягиваются, потом вспышка, оглушительный грохот. Ладья крепко стиснута у меня в руке. Красное вытекает из одного места, пока не заливает все, а я все равно не могу отвести взгляд. Руки, которые держали меня, разжимаются, и я подбегаю к нему как раз вовремя, чтобы его глаза заглянули в мои, прежде чем закрыться навсегда.

Увидеть, что так пугает тебя, не значит перестать бояться. В его власти по-прежнему разбивать твое сердце снова и снова.





ГЛАВА 45




Какое-то движение, смутно ощущаемое, но игнорируемое до тех пор, пока оно не прекращается, и удар головой о что-то твердое заставляет меня вернуться в настоящее, в сознание.

Я открываю глаза, пытаюсь сесть. Не знаю, столько прошло времени. Я на земле возле дома. Ощупываю руку: пистолета, который был привязан к ней, нет. Вооруженный лордер стоит рядом, поворачивается ко мне, когда я начинаю шевелиться, пристально следит за мной.

Коулсон отдает приказы другим лордерам, которые исчезают в лесу. Охотятся за кем-то. За кем?

Еще один лордер держит Тори, и по тому, что одна из рук ее вывернута за спину, можно предположить, что она сопротивляется. Кэм сидит, лицо повернуто в другую сторону. Медик осматривает его голову.

Доктор Лизандер тоже здесь, разговаривает с Коулсоном. Катран — я сгладываю — мертв. Я считаю его одним из тех, чье местопребывание нужно внести в список, но стараюсь не думать о зияющей ране потери. О своей вине.

Единственный неучтенный — Нико. Сбежал?

Нико бежит, а они преследуют его. Если поймают, застрелят в лесу, как моего отца на берегу? Как Катрана. Обе боли такие огромные, что грозят захватить, поглотить меня, превратившись в одну сплошную боль. Одна теперешняя, а вторая давняя, забытая. Но и она свежая, как будто это произошло сегодня.

Но это потом.

Доктор Лизандер замечает меня и, оставив Коулсона на середине предложения, спешит ко мне. Опускается рядом, трогает, ощупывает.

— Где рана? — спрашивает она, но я не могу ответить, не могу говорить. А где ее нет? Но потом до меня доходит, что ее тревожит свежая кровь на моей одежде. Кровь Катрана.

— Это не моя кровь, — с трудом удается выдавить мне.

Приближается Коулсон, обходя лежащие на земле тела. Тела, одетые в черную форму лор- деров.

— Я сказала им, что ты выпустила меня, а их не стала пока вызывать ради моей безопасности, — поспешно шепчет доктор Лизандер.

Все происходящее кажется каким-то далеким, нереальным. Неужели Кэм служит лордерам, которых, по его собственным словам, ненавидит? Он предал тебя, нашептывает голос внутри меня, но я чувствую, что и это должна отложить на потом. Сейчас мой мозг не в состоянии постичь ничего, кроме факта папиной смерти.

И смерти Катрана. Коул сон убил его. Будь такая возможность, Катран убил бы любого из лордеров, не задумываясь. Так же и они. А Нико убивает даже своих, чтобы содействовать делу.

— И что все это значит? Для чего это?

— Тише, — шепчет доктор Лизандер, и до меня доходит, что последнее я произнесла вслух.

— Ну что? — говорит Коулсон. — Она будет жить?

— Думаю, да. Нужно наложить ей несколько швов.

Холодные глаза скользят по мне оценивающим взглядом.

— Я так понимаю, спасением доктора Лизандер мы обязаны именно твоим действиям. Будет проведено тщательное расследование случившегося здесь, но скажи мне вот что: что за фрукт ускользнул от нас?

Должна ли я хранить преданность человеку, который убил моего отца?

Нет.

— Нико. Николас. Фамилию не знаю.

Коулсон задумывается, в глазах мелькает

что-то.

— Он нам известен. — Он кивает лордеру, оружие которого направлено на меня.

— Она может идти. Пока. — Поворачивается ко мне. — Я дам знать.

Лицо Тори искажает ярость. Она делает такой резкий рывок, что застает своего охранника врасплох. Ей удается освободиться, и она почти накидывается на меня, прежде чем ее оттаскивают назад.

— Предательница! — вопит Тори. — Кайла, или Рейн, или кто ты там есть, я доберусь до тебя. Я выслежу тебя и выпущу тебе кишки. — Ее волокут прочь и вталкивают в заднюю дверь фургона, но я успеваю увидеть в ее глазах ненависть.





ГЛАВА 46




Коулсон приказывает одному из лордеров доставить меня домой, но прежде мы заезжаем в местную больницу, где мне накладывают швы. Мы в одном из их черных фургонов, но на этот раз я сижу впереди. На лице лорд ера написано отвращение, но меня это ничуть не тревожит. Есть о чем тревожиться и без этого.

Уже поздний вечер. Темно. Когда мы едем по главной дороге, я рассеянно гадаю, шевелятся занавески в спальнях при виде проезжающего фургона лордеров?

Он останавливается перед нашим домом. Машина отца здесь. Передняя дверь распахивается: мама.

— Выходи, — велит мне лордер категоричным голосом.

Я открываю дверцу фургона, выхожу. Он трогает с места, а я иду на деревянных ногах к дому.

— О, боже, — охает мама. — Что с тобой случилось? Что ты сделала? — Меня покачивает, и она пытается схватить меня, но я отстраняю ее.

— Со мной все в порядке, — говорю я явную неправду и вхожу в дверь.

Потрясенное лицо Эми выглядывает из кухни. Она не говорит ни слова. Отец выходит из гостиной и окидывает меня взглядом с головы до ног. Улыбается. Хлопает в ладоши раз, два, еще, медленно и нарочито. Он знает, откуда-то знает.

Лордер, осознаю я. И не просто информатор, а один из них.

Мама переводит взгляд с него на меня.

— Кайла? — спрашивает она неуверенно. — Что случилось?

Но я не отрываю взгляда от отца.

— Ты не просто сдал меня им, ты сам один из них.

Он не отвечает, глаза беспокойно смотрят то на маму, то на меня.

— Не важно, — говорю я, когда до меня начинает доходить. Кэм появился здесь и втерся ко мне в доверие еще до того, как я нарисовала тот рисунок больницы. Они так или иначе приглядывали за мной, как и сказал Коулсон.

Все, чего добился отец, сообщив обо мне, это предупредил меня, что за мной следят.

— Ты всего лишь мелкая сошка, да? Они даже не сказали тебе, что на самом деле происходит в твоем собственном доме. А потом, когда ты наконец что-то заметил, велели тебе заткнуться и не лезть в это дело.

Он открывает было рот, но тут же снова его закрывает.

— Кайла? — повторяет мама, но я не могу больше разговаривать. Не сейчас.

— Извините, — кое-как выдавливаю я, — мне нужно помыться. — Я поднимаюсь наверх, запираю дверь ванной. Снимаю и бросаю в мусорную корзину одежду, испачканную кровью. Чуть-чуть моей, но больше — Катрана. Двигаюсь одеревенело, как марионетка, не вполне контролируя тело, так как все силы уходят на то, чтобы контролировать чувства. Чтобы не дать себе сжаться в комок в углу и кричать, кричать, кричать.

Кровь смывается, это я знаю. Скоро я уже чистая, кожа мягкая. Гладкая. Парочка новых шрамов благодаря Кэму. С полдюжины швов на плече, и чуть больше на боку. Болеутоляющие, которые мне дали, помогают справиться с телесной болью, но ничего не могут сделать с душевной.

Но больше я никогда ничего не забуду, что бы это ни было. И какую бы боль ни причиняло. Нико и тот врач, доктор Крейг из того ужасного места, о котором я даже ничего не помнила до сегодняшнего дня, учили меня забывать, прятаться. А мои пропавшие годы между Люси, исчезнувшей в десять, и Рейн, появившейся в четырнадцать? Вот, значит, где я была. С ними, там, где меня заставляли раздваиваться, чтобы одна часть могла спрятаться в глубинах разума и пережить Зачистку.

И тот кирпич, такой большой, что мог расколоть меня надвое. Теперь я знаю, что это было: в этом образе для меня воплотился Нико, убивающий моего отца. Когда Катран умер у меня на руках, я все вспомнила.

У себя в комнате я облачаюсь в пижаму и заворачиваюсь в одеяло. Раздается легкий стук в дверь. Эми заглядывает.

— Хочешь, я побуду с тобой? — неуверенно спрашивает она. Я пожимаю плечами. Она заходит, следом за ней Себастиан. Он запрыгивает на кровать, забирается ко мне на колени. Эми устраивается рядом. Кладет руку мне на плечи. Я морщусь и сдвигаю ее руку, чтобы не давила на мои швы, потом прислоняюсь к ней. Снизу доносятся голоса. Возбужденные голоса.

— Они отослали меня наверх, — говорит Эми.

— О?

— Прости.

— За что?

— За то, что рассказала папе о рисунке. Мама заставила его признаться, что это он сообщил о нем. Не могу поверить. — На лице Эми отражается потрясение.

— А что еще он сказал? — спрашиваю я, и голос мой звучит как-то слабо, глухо, как будто я разговариваю под водой.

— Всякие невероятные вещи. Что будто бы ты была каким-то двойным агентом лордеров. Бред.

— Действительно, бред, — шепчу я.

— Хочешь поговорить об этом?

Я качаю головой, и вместо того, чтобы, как всегда, засыпать меня вопросами, она вздыхает

словно с облегчением и больше ничего не говорит. Но остается, теплая и надежная, рядом со мной.

Потом до нас доносится громкий стук захлопнувшейся двери. На улице заводится машина, взвизгивает шинами и уезжает. Долгая пауза, затем шаги по лестнице. Дверь открывается, на пороге стоит мама, окидывает взглядом нас двоих и кота, прижавшихся друг к другу.

— Отличная идея, — говорит она и умудряется втиснуться с другой стороны от меня.

Должно быть, меня сморил сон, потому что, когда я просыпаюсь через несколько часов, в комнате темно, а рядом, кроме кота, никого.

Оцепенение постепенно уходит, не оставляя ничего, кроме боли. Я плачу по той маленькой девочке, какой была, которую я даже не помню, не считая того, что она любила своего папу. Плачу по нему и по всему, что он сделал, пытаясь спасти ее, невзирая на то, что с ней в конце концов стало. Плачу из-за того, что так подвела его. Никогда не забывай, кто ты, сказал он, а я забыла. Плачу по Катрану, чьи недостатки были очевидны, но любовь — нет. Он мог убежать, как сделал Нико, но вернулся за мной. Попытка спасти меня привела его к смерти.

И я плачу о себе, кто я есть сейчас. Где мое место в этом мире?





ГЛАВА 47




Лордер является за мной через несколько дней. Очередной черный фургон останавливается перед домом рано утром, и я подавляю желание убежать, спрятаться. Куда меня повезут? И где, интересно: на переднем сиденье или сзади?

Докопались ли они, что это из-за меня доктор Лизандер оказалась пленницей?

Но лордер выходит, открывает мне пассажирскую дверцу, и мы отчаливаем. «Отведите меня к вашему главному», — неожиданно приходит в голову какая-то полузабытая цитата, которую я чуть не произношу вслух, и с трудом сдерживаю истерический, рвущийся наружу смех.

Мы в пути уже некоторое время, когда я интересуюсь у водителя, куда мы едем, но он не отвечает. На окраине Лондона въезжаем в охраняемые ворота и останавливаемся перед уродливым бетонным строением с толстыми стенами. Судя по виду, оно способно выдержать любую атаку разгневанных граждан.

Я выхожу из фургона, и водитель ведет меня к двери какого-то кабинета. Жестом указывает войти, и я вхожу. Слышу щелчок замка у себя за спиной.

Передо мной огромный деревянный стол, мягкие стулья. Я стою, не знаю, что делать, потом думаю: «Какого черта!» — и уступаю побуждению сесть на солидный офисный стул. Он откидывается назад и вертится, и я пробую крутнуться, когда дверь открывается.

Коулсон.

Убийца Катрана.

Он смотрит на меня, но я не отвожу глаз, отвечаю таким же твердым взглядом, не желая показывать ему свои боль и страх. Перед моим мысленным взором, однако, стоят его руки, в них пистолет, и Катран...

Глаза его сужаются, и я вскакиваю со стула.

— Тебе повезло, что я сегодня в хорошем настроении, — говорит он, хотя его слова и тот факт, что я все еще жива — единственное, что указывает на это. Лицо ничего не выражающее и холодное как всегда. — Садись туда, — рявкает он и указывает на стул напротив его стола, и я спешу подчиниться.

— У нас был договор, — заявляет он. — Ты сделала все не совсем так, как мне бы хотелось, но все равно результат удовлетворительный. Скоро мы доставим тебя в больницу, где тебе снимут «Лево».

Я смотрю на бесполезный предмет на своем запястье. Ух ты! Какая большая награда. Конечно, он не знает, что мой «Лево» уже не действует. Должно быть, думает, что я постоянно сижу на «пилюлях счастья», чтобы поддерживать уровень.

— Но есть еще одна вещь, которую ты должна для нас сделать.

У меня внутри все переворачивается.

— Что же это?

— Если увидишь или услышишь что-нибудь о Нико, дай нам знать.

Если и есть кто, кого я с удовольствием сдала бы лордерам, так это Нико, и все же я не могу поверить:

— Его не поймали?

На лице Коулсона мелькает раздражение:

— Нет. Но мы сорвали большую часть его гнусных планов. — Его губы кривятся в мрачном удовлетворении. — В основном благодаря тебе.

Я невольно вздрагиваю. Увидев все ясно, я не захотела быть частью «Свободного Королевства», всех этих взрывов и смертей. Но срывание планов означает поимки, аресты, Зачистку и смертные приговоры.

Из-за меня власть лордеров окрепла, как никогда. Моя вина. И Нико по-прежнему на свободе, планы его расстроены. И в этом он тоже обвинит меня.

— Он придет за мной, — говорю я жалобным голосом и ненавижу себя за невысказанное «защитите меня», которое слышится за этими словами. Мне не нужна помощь от лордеров.

— Мы будем начеку.

А раньше разве не были?

— Не понимаю, — начинаю я, потом умолкаю. Он ничего не говорит, и я продолжаю: — Если вы следили за мной, то почему не в День Памяти Армстронга? Почему я так легко попала туда? Ни вопросов, ни проверки — ничего.

В глазах его мелькает что-то вроде гнева, но исчезает так быстро, что я не успеваю разобраться.

— Тебя это не касается. — Раздается стук в дверь. — Пора ехать в больницу.

— Еще одно, — осмеливаюсь я спросить. — Вы говорили, что скажете, что случилось с моим другом. Беном Никсом.

Коулсон поднимает глаза.

— Ах да. Бен. К сожалению, Бен умер, — говорит он, но ничто в его лице не подтверждает, что он сожалеет. В лучшем случае это безразличие, неприязнь.

Почва уходит у меня из-под ног, колени подкашиваются. Нет. Этого не может быть. Не может.

Задерживаюсь у двери. Оглядываюсь.

— А что случилось? — выдавливаю я.

— Сердечный приступ вследствие удаления «Лево». Не волнуйся, с тобой сегодня этого не произойдет, не в больнице.

Я выхожу вслед за лордером-водителем, едва держась на ногах от облегчения. В какой-то ужасный момент я подумала, что что-то случилось с Беном в эти последние дни, с тех пор как я видела его во время утренней пробежки. Но нет, Коулсон сказал, это случилось, когда он срезал свой «Лево». Лжет.

Скоро я уже в кабинете доктора Лизандер в Новой Лондонский больнице.

— Простите, — начинаю я, но она поднимает руку, подносит к своему уху и одними губами говорит «потом». Должно быть, обнаружила, что ее кабинет прослушивается.

— Сегодня мы снимаем твой «Лево». Когда это делается в больнице, никакого особого риска нет. — Она рассказывает об этом подробнее, а мои мысли тем временем блуждают. Я сжимаю свой «Лево». Он у меня давно. Управлял моей жизнью поначалу, не позволяя ни злиться слишком сильно, ни страдать, так как это могло вызвать потерю сознания и даже смерть.

И все же... в глубине души мне все еще не хватает того контроля. Он не давал боли заходить дальше определенного уровня. А когда его не стало, что же? Осознание накатывает разом.

— Ну, идем, Кайла, — говорит доктор Лизан-дер, стоя у двери.

Мы выходим из ее кабинета.

— Я не хочу его снимать. Это обязательно?

— Нет. По крайней мере, не думаю. Могу выяснить, насколько строго это предписание. Но почему ты хочешь его оставить?

— Все будут знать. Я уже никогда не смогу быть тем, кем была.

— После того что произошло, ты в любом случае не сможешь остаться прежней, — мягко говорит она. Мы входим в лифт, и доктор Лизандер снова прикладывает ладонь к уху, качает головой. Лифт тоже прослушивается?

Мы спускаемся вниз на лечебный этаж. Всюду суетящиеся медсестры, пациенты в инвалидных креслах и на каталках. Доктор приводит меня в маленький кабинет. Мужчина, печатающий что-то на компьютере, поднимает глаза, она делает ему знак, и он уходит.

— Теперь мы можем нормально поговорить, — говорит она и садится. — Ну, так что тебя беспокоит? Почему ты не хочешь снимать «Лево»?

— Все поймут, что раз я избавилась от «Лево», не будучи арестована лордерами, значит, они сами его сняли. И будут считать меня кем-то вроде шпиона лордеров.

— Может, и так. А ты полагаешь, они не заподозрят это в любом случае?

Я думаю о фургонах лордеров, подъезжающих к дому, и обо всех исчезнувших людях, связанных со мной, пусть и несправедливо. О внимательных глазах и перешептывающихся голосах, которые сложат два и два. Вздыхаю.

— Наверное, вы правы.

— Есть еще одно соображение, — говорит доктор.

— Какое?

— Нико. Из верных источников мне известно, что его не поймали. Пока ты носишь «Лево», всем очевидно, что ты — зачищенная. Он может возродить свой план использовать тебя в нападении, показать миру, что зачищенные способны на насилие. Без «Лево» ему это не удастся.

— Но я никогда этого не сделаю. Он может использовать меня, только если я забуду случившееся, а я помню все до мельчайших подробностей.

Тогда, несколько лет назад, меня вынудили забыть ту боль, которую причинила смерть отца от руки Нико. И подумать только, насколько по- другому бы все сложилось, если бы я помнила. Я бы никогда не подпала под его чары.

— Ну, так что, давай покончим с этим? — говорит доктор Лизандер.

— Сначала у меня вопрос.

— Спрашивай.

— У меня сохранились кое-какие обрывки воспоминаний из детства. Еще до того, как меня захватили АПТ. Но я не помню ничего ни о своем доме, ни о матери. Могут эти воспоминания вернуться?

— Существует несколько вероятностей. Воспоминания, которые ты сознательно подавляла, став Рейн, могут быть доступны, но чтобы отыскать их, нужны правильные пусковые механизмы. Это раздвоение личности, которое они у тебя вызвали. Я не знаю, насколько оно глубоко и как далеко зашло. Если другая половина была зачищена, она должна была исчезнуть, и все же... — Она смолкает, глубоко задумывается. И я заставляю себя сидеть тихо, не прерывать.

— Возможно, есть способ вернуть и те воспоминания, — говорит наконец доктор Лизандер. — Хирургическим методом соединить разорванные нервные пути, чтобы снова сделать их доступными. Это теоретически возможно, но на практике ни разу не осуществлялось, насколько мне известно.

— Что? А я думала, что память стирается навсегда. — Мои мысли лихорадочно вертятся. — А что насчет Бена? Вы могли бы восстановить эти штуки у него в голове?

— Бен? Я же говорила тебе, Кайла, что у нас нет записи о его местонахождении. Как бы тяжело ни было это принять, даже если он жив, для тебя он потерян.

Сказать ей? Даже несмотря на то, что так много в моей жизни оказалось не тем, чем казалось, и вопреки всякой логике, она — та, которой я доверяю.

— Нет.

— Что — нет?

— Он не умер и не потерян. Я знаю, где он.

Доктор Лизандер потрясенно слушает, как

я рассказываю о том, где находится Бен, что он не помнит меня, но не похож на заново зачищенного.

— Это крайне тревожно, — говорит она на-конец. — То, что они делают, что бы это ни было, не санкционировано Медицинским Советом. Неэтично.

— А Зачистка этична?

Доктор резко вскидывает глаза.

— Да, — отвечает она, но на лице видны следы сомнения. — Ты бы предпочла смертную казнь? Как моя подруга много лет назад?

— Откуда мне знать? Я же не помню! — с горечью говорю я, но цепляюсь за то, что она сказала раньше. — Значит, вы могли бы вернуть Бена прежнего?

Она качает головой.

— Нет, я не знаю, что с ним сделали. Было бы слишком рискованно даже рассматривать такое.

— Рискованно, но возможно?

— Только теоретически. Ну, ладно, мы уже пробыли тут слишком долго. Идем, снимем твой «Лево».

Через несколько минут его уже нет. Мое запястье — пустой участок кожи, который кажется каким-то голым. В больнице «Лево» снимается с помощью специальной машинки: нажимаются какие-то кнопки, и он тут же раскрывается.

Я чувствую себя заметной, другой. Словно на лбу у меня большими неоновыми буквами написан знак: «Смотрите, вот шпион лордеров!»

Когда мы возвращаемся в кабинет доктора Лизандер, она открывает свой компьютер, жестом подзывает меня посмотреть, но говорит при этом о разных пустяках. Она заходит в историю моей болезни. Номер моего «Лево» 19418. Доктор задумывается, справляется по списку на экране, который гласит: «неактивные номера». Меняет мой номер на 18736.

Я непонимающе качаю головой, а она пишет на листочке одно слово.

«Неотслеживаемый».





ГЛАВА 48




И только на полпути к дому в фургоне лорде- ров до меня доходит. Если я теперь не могу быть отслеженной, это подразумевает, что раньше была. Все, что она сделала, это изменила мой номер в компьютере, такой же номер, который был на моем «Лево». Как меня могли отслеживать без него?

Но ведь есть кое-что еще. Кое-что внутри меня: чип в мозгу, который работает вместе с «Лево». Он по-прежнему там.

Мне становится дурно, когда меня осеняет: Коулсон постучал себя по голове, когда я спросила, как Кэм выследил меня. Чип у меня в голове, вставленный туда, когда я была зачищена. Должно быть, они играют роль «маячков», какие используют для собак.

Теперь, когда доктор Лизандер изменила мою запись, сменила номер, меня больше не смогут по нему найти.

«Неотслеживаемая».

— Ты не можешь прятаться в доме всю оставшуюся жизнь, — говорит мама.

— Знаю.

Она целует меня в лоб и выходит в моросящий дождь и холод, направляясь к своей машине, чтобы ехать на работу. Эми уже укатила в школу с Джаззом, и мамино терпение из-за того, что я отказываюсь поехать с ними, уже истощается.

Я возвращаюсь с чашкой чая в постель — место, где я в последние дни провожу много времени. Знаю, что мама права, но я ощущаю себя в каком-то подвешенном состоянии. Швы с меня сняли, раны почти зажили, но в душе я вновь и вновь переживаю то, что произошло, учусь жить с потерей. С болью. Воспоминания. Новое переживание для того, кого заставили забыть.

И вопросы, которые меня мучают, не дают мне покоя. Раньше я думала, что моя поимка, когда я состояла в «Свободном Королевстве», и Зачистка были просто невезением. Но потом я обнаружила, что ошибалась. Все это устроил Нико. Я перестала верить в совпадения, уж слишком много их в моей жизни. После Зачистки меня «случайно» поместили в семью Сандры Дэвис, дочери героя лордеров? Я «случайно» оказалась Джейн Доу, чудесным образом не имевшей записей о профиле ДНК, по которому человека можно проследить? Они «случайно» ошиблись с клеточным анализом по моей дате рождения, поэтому стерли мне память, хотя мне было уже

больше шестнадцати? Лордеры ни разу не обратили внимания на девочку на сайте ПБВ, похожую на меня, и не выяснили, кто я на самом деле?

А потом еще все случившееся в День Памяти Армстронга. Не в привычках Нико оставлять столь многое на волю случая. И Коулсон именно в тот день «случайно» забыл, что за мной нужно следить?

За всеми этими оставшимися без ответа вопросами где-то на заднем плане у меня формируются неясные идеи и планы, и один из них касается Бена. Но пока я как будто собираюсь с силами, жду чего-то. Чего, не знаю.

И вдруг...бззззз...

Тихий звук, скорее даже вибрация, и я, не задумываясь, протягиваю руку к запястью, где был «Лево».

Бззззз...бззззз...

Глаза мои потрясенно округляются. Это коммуникатор Нико, он имитирует жужжание «Лево». Я спрятала его в комнате, бросила в ящик комода перед тем, как ехать спасать доктора Лизандер, на случай, если на нем «маячок».

Бззззз...бззззз...

Что делать? Я натужно сглатываю. Лучше знать...

Выуживаю его со дна ящика, где он лежал спрятанный и забытый все это время, и нажимаю кнопку.

— Что?

— Привет, Рейн, — говорит голос, который я никогда не забуду. Нико.

— Это больше не мое имя.

— Розу как ни назови, она все равно будет пахнуть розой.

— Хватит. Я помню, что ты убил моего отца.

— А, так вот почему ты предала меня, Рейн? — Голос у него холодный. — Впрочем, не важно. Мы можем начать сначала. Все будет забыто.

— Никогда. В любом случае лордеры сняли с меня «Лево», так что я для тебя теперь бесполезна, Нико. Придумай другой план.

Я отключаю связь прежде, чем он успевает ответить, и замечаю, как дрожат у меня руки. Согласится ли он оставить меня в покое? Просто отпустить?

Только не тот Нико, которого я знаю и ненавижу.

Я вдруг чувствую, что не могу держать здесь, в моей комнате нечто, связанное с ним, ни секундой дольше. Я подбегаю к открытому окну и зашвыриваю коммуникатор как можно дальше. Как только он улетает, сознаю, что потом придется найти его и уничтожить. Глупо.

Я смотрю, как он поблескивает в утреннем свете, пролетает по дуге над лужайкой и падает рядом с дубом.

Закрываю окно, поворачиваюсь к кровати и...

Ба-бах!

Меня отбрасывает на середину комнаты, и я падаю на пол. Еле перевожу дух, чувствую боль. Со стоном поднимаюсь и сознаю, что усыпана осколками стекла. Стекла от разбитого окна. Что случилось?

Оглушенная, сбитая с толку, я ковыляю к окну, в которое валит дым. Сквозь клубы удушающего дыма вижу полыхающее дерево. Точнее, то, что от него осталось. То самое дерево, рядом с которым упал коммуникатор Нико несколько секунд назад.

Я смотрю, не веря своим глазам. Коммуникатор играл дополнительную роль не только «маячка», но еще и бомбы?

Шок осознания едва не сбивает меня с ног. Нико утверждал, что я не могу его подвести, а потом разозлился, когда я ушла со второй церемонии в Чекерсе. Церемонии на открытом воздухе, где не блокируется никакой сигнал, как это было бы в доме. Церемонии, где я стояла бы рядом со своей семьей и нынешним премьер- министром. И повсюду сильные мира сего, как назвал их Кэм. У Нико имелся не только план «Б» но и план «В». Сама того не ведая, я должна была стать террористкой-смертницей. Когда среди того, что осталось от меня, нашли бы остатки взрывного устройства, да к тому же привязанный к руке пистолет, сомнений бы не осталось: Зачищенные способны на насилие. На убийство. Это ударило бы по всему, что делают лордеры. Все Зачищенные стали бы их смертельными врагами.

Нико намеревался убить нас на той церемонии, но я все испортила, убежав спасать доктора Лизандер.

Неудивительно, что он был так зол!

И теперь Нико привел в действие свою радио-управляемую бомбу, чтобы убить меня. Либо он поверил мне, когда я сказала, что мой «Лево» сняли, либо решил, что месть принесет ему больше пользы, чем что-то еще.

Или, может, он просто позвонил, чтобы убедиться, что коммуникатор на мне.

Меня начинает душить истерический смех. Я приказываю себе успокоиться, но ничего не могу с собой поделать и скоро уже корчусь от смеха и морщусь от боли, когда дают о себе знать порезы на спине.

Нико думает, что я мертва. И я неотслеживаемая для лордеров благодаря доктору Лизандер.

Еще не успев додумать мысль до конца, я вскакиваю на ноги и засовываю несколько вещей в сумку. Торопливо осматриваю спину в зеркале: всего лишь мелкие порезы. Немного крови, но она уже не имеет надо мной такой власти.

Теперь быстрее.

Себастиан появляется в дверях комнаты, шерсть дыбом. Что-то екает внутри, когда я беру его на руки и быстро прижимаю к себе.

— Хотела бы я взять тебя с собой, но не могу. Присматривай тут за мамой и Эми.

Сердце снова екает: оставить маме записку? Нет, нельзя. Кто-то другой может найти ее. Как-нибудь я дам ей знать.

Звуки сирен уже слышны выше по дороге к тому времени, когда я пролезаю через живую изгородь позади дома и исчезаю среди зарослей вдоль канала.

Все те наполовину сформировавшиеся планы у меня в голове, те, что я могла осуществить, когда придет время...

Что ж, это время пришло.





ГЛАВА 49




На стареньком велике, в темноте, дорога куда длиннее, чем на мотоцикле Катрана. Я качу среди ночи, подпрыгивая на ухабах, по грунтовым дорогам и тропам. Выехала с большим запасом времени, поэтому, когда приезжаю, еще темно.

Незаметно подкрадывается чувство вины перед Маком за то, что взяла без спросу его старый велосипед, и это после всего, что он сделал для меня, разрешив спрятаться у него в доме, пока не решу, что делать. Но ко мне приходит все более отчетливое осознание того, что я не могу идти вперед, не сделав шаг назад.

Я прячу велосипед в лесу. В этот раз все будет по-другому. Я буду другой, так как все тщательно продумала.

Но вдруг он не придет?

Он придет. Должен прийти. Не могу принять никаких других вероятностей, даже если душу грызет страх.

Я снимаю темный камуфляжный костюм, который надевала поверх одежды для поездки, и расчесываю волосы до тех пор, пока они не начинают сиять. Бледно-зеленая спортивная кофта, теплая, но по фигуре, про которую Бен как-то сказал, что она подчеркивает цвет моих глаз.

Небо только-только начинает светлеть, когда я приступаю к разогреву. На выступе холма вдалеке появляется фигура. Бен! Я чуть не таю от облегчения. Обуреваемая столькими эмоциями, что с трудом могу разобраться в них, я припускаю по дорожке. Быстро. Так, чтобы, когда он спустится с холма, я была на виду.

Он ведь не сможет устоять против того, чтобы догнать и перегнать меня? Нет, не сможет.

Я слышу, как он приближается сзади, и мало- помалу увеличиваю скорость, чтобы он почти догнал, но все же не совсем.

Ощущаю приятное напряжение мышц. Радость скорости. Чуть-чуть сбавляю темп, и вот мы уже бежим бок о бок. Этот знакомый нестройный ритм ног: его длинных и моих, покороче. Бросаю взгляд на его лицо как раз тогда, когда он смотрит на меня. Он широко улыбается и становится так похож на того Бена, которого я знала, что мои ноги заплетаются, и он вырывается вперед. Но потом сбавляет скорость, чтобы я могла бежать рядом.

Наконец мы оба замедляем ход и переходим на шаг.

— Блестящая пробежка! — говорит он, смеясь, и я улыбаюсь. У меня такое чувство, словно я свечусь изнутри, и все мои эмоции ясно отражаются у меня на лице. Как бывало раньше. Так легко забыть, сделать вид, что ничего не случилось. Что мы просто Бен и Кайла, друзья, с обычной, ничем не осложненной жизнью, из самых обычных семей. Мне до боли хочется сжать его руку, остановиться, притянуть его к себе и...

Но мы уже не те, что были. Нас тогдашних больше не существует.

— Ты та самая девушка, — говорит он, и я замираю. Неужели какая-то часть его узнает или чувствует, кто я? Та самая девушка... нет. Он, должно быть, имеет в виду нашу предыдущую встречу на этой дороге.

— Та, которая сказала, что знает меня, — продолжает он, подтверждая мои мысли. — Но я бы тебя запомнил.

— Правда? — смеюсь я. День мало-помалу вступает в свои права, и теплые солнечные лучи согревают наши лица в это холодное утро.

— Я опоздаю. Мы ушли слишком далеко, — говорит он и разворачивается. — Побежим назад?

— Подожди. Нам нужно поговорить.

— Да? О чем?

— Кто ты?

— Не могу ответить на этот вопрос. Я на секретном задании. — Он говорит это так, словно шутит, играет в игру, но за этим что-то есть. — А ты кто?

— Я тоже на секретном задании. Но я могу рассказать тебе одну историю, которая произошла на самом деле.

— Давай, — отзывается он, и в глазах его прежний Бен — любопытный, желающий знать все о моих мыслях и чувствах.

— Жил-был один зачищенный юноша, который любил бегать. Однажды он встретил зачищенную девушку, в жизни которой было все не так просто. Назовем ее Кайла, и она тоже любила бегать. Они стали друзьями... близкими друзьями. — Я краснею.

— Бен. Так ты назвала меня в прошлый раз.

— Да. — Ия вижу в его глазах понимание.

— У меня хороший вкус даже в сказках, — говорит он по-прежнему легко, дразняще. Заинтригованно.

— Но тут-то все и усложняется. — Улыбка сходит с моего лица. — Послушай, Бен или кто ты сейчас. Тебе заново стерли память или сделали еще что-то, чтобы ты забыл. Я не знаю, что и зачем. Не верь тому, что тебе говорят. Ты, прежний, старался думать сам за себя! Ты верил, что есть лучший путь, чем тот, что навязывают нам лордеры.

Он несколько секунд пристально смотрит мне в глаза, думая, размышляя. Потом этот взгляд уходит вместе с улыбкой.

— Действительно, сказка, — говорит он. — Мне пора, девушка из сна. — И он припускает по дороге назад, откуда пришел. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не погнаться за ним, и ныряю в тень деревьев. Стараюсь не расплакаться от той холодной пустоты, которая образовалась в душе с его отсутствием.

Я сделала все, что могла. Достигла ли я чего-нибудь? На мгновенье что-то промелькнуло в его глазах, след какой-то мысли. Мне не показалось! Удалось ли мне посеять семена сомнения, которые вырастут во что-то достаточно сильное, чтобы противостоять тому, что сделали с ним, что внушают ему в этом месте?

Я снова надеваю свой темный костюм и сажусь на велосипед, чтобы отправиться в долгий обратный путь к дому Мака. Прокручиваю в голове, что сказала и что можно было сказать лучше и...

Когда до меня доходит, я чуть не падаю с велосипеда. Он назвал меня девушкой из сна. Значит, я ему снилась? Как мне снится прошлое и забытые воспоминания? И я по-прежнему там, спрятанная в глубинах его подсознания?

В душе у меня вспыхивает какая-то искра, некое чувство. Оно теплое и незнакомое, и я хватаюсь за него.

Это надежда.

Вечером того же дня я уже в доме Мака, сижу перед его компьютером. Лицо Люси — мое лицо из прошлой жизни — заполняет экран на сайте Пропавших. Она числилась среди пропавших без вести, но теперь ее там больше нет.

Рядом со мной сидит Эйден.

— Ты уверена, что хочешь это сделать? — спрашивает он, и его голубые глаза излучают участие и доброту. Не настаивает, хотя я знаю, как сильно он этого хочет.

— Да, — отвечаю я, и я действительно в этом уверена. Папа сказал «никогда не забывай, кто ты», но я забыла. Я подвела его. Есть только один способ попытаться исправить это. Мой долг перед ним — узнать, кем была Люси. Кем была я. Другого пути отыскать пропавшие фрагменты себя нет.

Кто сообщил о моем исчезновении? Поскольку папа был мертв, была ли это мама, которую я совсем не помню... Или же кто-то другой? Есть только один способ выяснить.

Я беру мышку и кликаю по окошку: «Люси Коннор: найдена».



* * *





notes


Примечания




1




В переводе с английского rain означает дождь